Акула пера в СССР

Глава 11, в которой звонит телефон

Инфильтрация прошла успешно, это стоило признать. По крайней мере — все привыкли к изменившемуся поведению Геры Белозора, и списывали это на привезенные из Москвы заскоки и таинственную незнакомку на шикарной «Волге», о которой уже судачила женская половина коллектива. Парни были гораздо более лаконичными и сдержанными.

Стариков спросил только:

— Было чё?

— Было.

— И как? — ухмыльнулся он.

— Охренительно, — закатил глаза я.

— Ну, молоток!

Вообще, мужской пол в этом вопросе гораздо скромнее женского, как выясняется.

Работа в редакции ничем особенно не отличалась от трудового процесса в моем времени. Есть задания главного редактора, есть обращения граждан, есть собственная инициатива. Зарплата состоит из оклада, премии и гонорарного фонда: сколько набегал-написал — столько и получил, все четко и прозрачно. Чем больше строчек — тем больше денег. Однако на любителей писать мерзкие нудные тексты размером с простыню коллеги смотрят с презрением. Белозор грешил этим время от времени до моего появления — но ему прощали. Исторические материалы, основанные на архивных документах, придавали газете солидности и лежали у ответственного секретаря огромной стопкой, закрывая бреши, когда вдруг приходилось снимать зарезанную райкомом или самим шефом статью на какую-нибудь остросоциальную или критическую тему.

Отсутствие компьютера и интернета поначалу жутко напрягало. Невозможность быстро ознакомиться с какой-то информацией просто выбивала из колеи. Но — справлялся. Я с детства был жутким читакой, а тут — рядом имелась библиотека имени Крупской, редакция выписывала кучу газет и журналов, так что в случае необходимости на помощь приходили справочники, подшивки и энциклопедии. И — волшебная записная книжка Белозора.

У меня роль этого талмуда выполнял смартфон, но сейчас приходилось привыкать работать по старинке. Главная и самая ценная часть любого регионального журналиста — это его записная книжка. Еще — репутация, но записная книжка важнее. Кому позвонить, если из люка в частном секторе течет жижа? Обвалилась крыша на остановке? Бродячие собаки охренели до последней крайности? А еще — одно дело позвонить, а другое — развести на комментарий, уговорить разрешить дать свою фамилию для ссылки в публикации… А народ у нас пуганый — что в родной Беларуси, что в нынешней Белорусской ССР… Потому такой потрепанный блокнотик с контактами в стиле «Алекс. Ал. Газиянц, отдел очистки, говорящий» стоил не меньше, чем диплом о высшем журналистском образовании. Правда, потом приходилось вспоминать — Алексей он или Александр, и какое у него отчество. Конечно — Алмастович, кто бы сомневался-то?

Кроме основной работы я пытался заниматься теоретизированием по поводу прогрессорства. Главная проблема была в том, что, являясь гуманитарием до мозга костей, почти ничего толкового я предложить не мог. И уж точно — понятия не имел, как найти подходы к высшему руководству партии и правительства. Писать письма в КГБ? Нахрен, нахрен… Мне еще история с минами аукается. Мой максимум — это родная Дубровица, и здесь кое-какие идеи были.

Мозг мой порой работал особым образом, запоминая слова а иногда и целые абзацы, совершенно бессмысленные. Аш-назг дурбатулук, аш назг гимбатул, аш назг тхаркатулук, агх бурзум иши кримпатул! Вот зачем это мне? Или, например, тот факт, что Сегаульский договор между Непалом и Британской империей подписали с непальской стороны — Радж Гуру Гаджарадж Мишра и Чандра Секхер Упадхьяя, с британской — подполковник Пэрис Брэдшоу. А первым монгольским космонавтом и сто первым — в мире был замечательный товарищ Жугдэрдэмиди́йн Гуррагча́.

И теперь эта дурацкая особенность, кажется, могла принести пользу. Вот как мне в 2022 году могло пригодиться знание устройства котлоагрегата на базе котла ДЕ 25/24 фирмы Kazlu Rudos Metalas? Вообще никак. Информационный шлак. Я как-то писал материал для коммунальщиков про котельные и впечатлился тем, что такая простая в общем-то хреновина может спасти город от целых гор лигнина — довольно противного вещества, древесных отходов гидролизного производства. Лигнина этого на днепровских кручах и в оврагах на окраинах Дубровицы было хоть жопой жри — буквально целые горы и горные хребты. На заводе производили кормовые дрожжи для скота всего запада СССР и утилизацией отходов как-то не заморачивались. А в начале двухтысячных, когда российская нефть стала дорожать — задумались о местных видах топлива. И какие-то наши дубровицкие кулибины почесали затылки и доработали этот самый ДЕ 25/24 так, что лигнин перегорал в нем практически без остатка.

И я вот про это писал — много. Мозг тогда чуть не лопнул, но вроде как изложить для широкой публики удалось доходчиво.

— Это не аш назг дурбатулук, конечно, но в принципе что-то подобное. Такую жуть я переводил на человеческий язык и делал из нее удобоваримое чтиво с фоточками мужественных рабочих и самосвалов, пылящих по лигниновым горам. Так что в голове всё это отложилось намертво, и теперь я даже чертеж изобразил. Ладно, не чертеж — так, дурацкую схему. Но я надеялся, что грамотный специалист с гидролизного завода сможет разобраться и выдвинуть рацпредложение. А я с этого поимею жирный материал и внимание небожителей к нашему городишке.

Это по большому счету и было главной задачей — чтобы Дубровица постоянно была на слуху. Потому я и тормошил Краеведческий музей и архив по поводу Деражни, потому и налаживал контакты с предприятиями, потому и…

От листка бумаги с чудовищным рисунком котлоагрегата, который выходил у меня похожим на звездолет из StarWars, меня оторвал звонок телефона.

— Газета «Маяк», редакция… — сказал в трубку я.

— Здравствуйте, дорогая редакция, — голос был мужской и какой-то грустный. — Я даже не знаю, почему я вам звоню. Просто не представляю, куда обратиться.

— Ничего-ничего, — говорю. — Мы же для людей работаем. Расскажите, что у вас случилось?

— Ну, так-то у меня умерла тёща.

— Мои соболезнования…

— В общем, хоронили тёщу на городском кладбище, место уже заранее было — рядом с тестем. Наняли рабочих, всё честь по чести… Приехали, привезли — оказывается, эти кладбищенские не там выкопали могилу! Родители жены — Ваньковичи, а они — у Ваньковых ограду разобрали, плитку выломали. Представьте, все стояли на жаре, ждали, пока выкопают новую яму. Гроб с усопшей — тоже стоял. Ладно я — мне-то что? Но — жена, дети, родственники! Теперь Ваньковы, конечно, вопросы задают — нужно как-то восстановить порушенное, а этим кладбищенским — хоть бы хны. Говорят — пятьдесят на пятьдесят скидывайтесь, всё восстановим. Это как понимать?

— Дичь какая-то, — искренне сказал я. — Если, предположим, мне дадут задание написать про одного человека, а я перепутаю — и напишу про другого, это же моя вина, верно?

— Вот! Совершенно с вами согласен… Они какие-то борзые, понимаете? Как будто сам черт им не брат… Вот вас как зовут?

— Гера, Белозор.

— Очень приятно, а меня — Петя. Так вот, Гера, я, честно говоря, не знаю — мне в милицию звонить, или в горсовет идти, или еще куда?

— Ну, для начала — сходите к начальнику отдела благоустройства и зеленого строительства, насколько я знаю — городские кладбища в его епархию входят. Объясните ситуацию, поговорите… Вас должны направить куда нужно, разъяснить кто кому чего должен. Если что — звоните мне.

— Спасибо, Гера. А то я как-то растерялся, если честно… Морды бить — вроде стыдно, а как справиться с этой братией — понятия не имею.

— Держите в курсе, ладно? Мало ли что…

— Ладно. Ну, всего хорошего.

В трубке раздались короткие гудки, и я некоторое время смотрел на телефон, впечатленный услышанным. Такая хрень случалась и в двадцать первом веке: звонили и писали люди, рассказывали свои проблемы, а я сидел в чертовом кабинете, и, от всей души желая помочь, понятия не имел, как это можно сделать. Вот что тут делают с подобными проблемами? Идут в ОБХСС? Или куда? И что могу сделать конкретно я? Могу — зайти к шефу, обрисовать ситуацию и попросить разрешения начирикать заметку из серии «Нам пишут» — без имен. Мол, сообщил нам товарищ А., что жуткие дела творятся на кладбище. Про Старорусское кладбище и прилегающее к нему еврейское ходило множество историй — и что-то такое про беспредел и перехлесты тамошних товарищей я когда-то слыхал. Но — вроде как про девяностые.

Телефон снова затрезвонил, и я подхватил трубку:

— Газета «Маяк», редакция…

— Гера! — голос шефа был излишне бодрым, и это настораживало. — Зайдите ко мне.

— Да-да, сейчас.

Сергей Игоревич сидел за журнальным столиком в кресле. Напротив него расположился некий красавец-мужчина лет тридцати пяти — сорока с белоснежной улыбкой и роскошным загаром на лице. Да, черт побери, я признаю — он был чертовски красив. Он мог бы быть киноактером, выглядел ничуть не хуже Шона Коннери или там Генри Кавилла. И одевался круто: белоснежная сорочка с закатанными рукавами, какой-то медальон на шее, черные, отутюженные до бритвенной остроты стрелок брюки и шикарные туфли с узкими носами. Как у Бандераса.

В фильмах этот роскошный дядя не снимался. Он работал директорам УТТ. Что такое УТТ? Это управление технологического транспорта, одно из подразделений Дубровицкого нефтегазодобывающего предприятия. И звали его Владимир Исаков. Все эти флэшбэки из будущего меня сводили с ума — я-то знал его стариком. Писал биографическую статью «От водителя до руководителя». Видеть помолодевшего старика — это гораздо более стрёмные ощущения, чем встречать, например, красотку-одноклассницу, которая за десять лет превратилась в испитую клушу.

— Добрый день, Сергей Игоревич, здравствуйте, Владимир Александрович, — сказал я и присел на третье кресло.

Исаков сверкнул на меня черными своими глазами:

— Мы знакомы?

— Журналист я. Работа такая — быть со всеми знакомым, даже с теми, кого вижу впервые.

— Ха-ха! Игоревич, этот твой товарищ Белозор — то, что надо!

— А я говорил! В общем, Гера — УТТ открывает новую базу на Озерной, с красной ленточкой, оркестром и всем таким прочим. Сначала даем большой материал: как строили, кто у них там молодец — это тебе Владимир Александрович расскажет. Снимки сделаешь. Потом — короткую заметку о том, как открывали, кто присутствовал. Может быть, Хусаинов приедет, из обкома… Так что давай, без твоего этого проснувшегося футуризма, но живенько, бодренько и по делу.

— У него получится, — шикарно улыбнулся Исаков. — Я рассказ про браконьеров читал — загляденье. Напишешь про нас такой же?

Ну, этот шанс я упускать не собирался. Тем более Исаков мне был нужен: если и сливать кому-то инфу про новые месторождения в нашем районе — то только ему. Он был очень, очень амбициозным человеком, и мог бы подняться высоко, если бы вовремя получил хороший трамплин. Но — трамплина не было, были завистники, потом — перестройка… Так и остался местной звездой, бессменным директором УТТ в течение то ли пятнадцати, то ли двадцати лет. Была у него особенность — Исаков отлично помнил всё хорошее и плохое. После моей статьи, которая ему жуть как понравилась, этот бойкий дедушка всегда здоровался со мной в городе и даже написал благодарственное письмо в редакцию. Для неоперившегося молодого журналиста без профильного образования это значило очень много!

В общем — я мог надеяться, что если мне удастся помочь ему с этим самым трамплином, то в долгу Владимир Александрович не останется. Поэтому — нужно было идти ва-банк:

— Если Сергей Игоревич даст добро — я только за!

— И как ты это себе представляешь? — блеснул на меня очками шеф.

— Рубрика «Испытано на себе». День, два, три — сколько нужно в кабине самосвала рядом с водителем, крановщиком, бульдозеристом — кем угодно. Вместе с ними выезжать на буровые, разгружать трубы, обедать, спать и вытягивать грузовики из грязищи.

— А что, мне нравится! — сказал Исаков. — Пусть народ почитает про работу транспортников. А то у всех на слуху геологи да бурильщики. Нехорошо!

Шеф, кажется, готов был меня убить. Еще не дождавшись реакции сверху на первый эксперимент — с браконьерами — он ввязывался в новую авантюру. Для него вообще были несвойственны авантюры: он был настоящим партийцем, преданным коммунистом, окончил Высшую Партийную школу в Минске, и именно из райкома его перевели на должность главного редактора. К его чести — он и журфак окончил, заочно. Но эксперименты, всякие неожиданные кульбиты — не-е-ет. Он, конечно, был не против, чтобы в газете постоянно что-то происходило, но очень боялся, как бы чего не случилось.

— Так мы договорились? Значит, сначала — материал про базу, потом — в начале июня я Белозора у тебя на пару дней заберу, — потер руки Исаков.

В этот момент в кабинет вошла Фаечка с подносом. Красивая, молодая — но с дурацкой химзавивочной прической, как у многих женщин нынче, и не менее дурацкой привычкой бесконечно трепать языком с коллегами о чужой личной жизни — как у многих женщин во все времена.

Старательно стреляя глазками на Исакова, Фаина свет Адамовна, грациозно изогнувшись, поставила поднос с кофе и сладостями на столик. Конечно, лицом она расположилась к шефу, меня проигнорировала, а выдающиеся свои формы, обтянутые строгой юбкой, продемонстрировала импозантному гостю.

Молодой директор разве что не облизывался.

Чашек было две, потому мне оставалось только сказать:

— Ну, тогда я жду команды? Да пошел я?

Исаков погрозил мне пальцем и хохотнул. Шеф только вяло отмахнулся.

— Гера! — сказал Стариков, заглянув в мой кабинет. — Пошли обедать.

— Есть предложения?

— А есть варианты? В столовую ПДО, ясен пень! У Волкова кормят дешево и вкусно. И поварихи — огонь! Не женщины, а взбитые сливки.

Это было даже интересно — посмотреть на женщин-взбитые сливки. Услышав слово «обед», нарисовался и Юрий Анатольич:

— Хлопцы, я тут про столовую слыхал… Шеф вон с Исаковым кофеи распивает, так мы можем вместе сгонять, а?

— О! — Женьку такая идея явно понравилась. — Ещё и прокатимся!

Арина Петровна тоже собиралась на обед, и, столкнувшись с нашей троицей в коридоре, подозрительно и серьезно нас оглядела:

— Куда это вы с такими довольными лицами?

— Военная тайна! — ответил Анатольич.

Он был большой специалист по теме поесть, поспать и по бабам. Они у него по струнке ходили. Все, кроме жены.

Когда мы добрались до столовой ПДО, я постепенно начал выпадать в осадок. Советские столовки мнились мне чем-то схожим с нашей студенческой едальней: обшарпанной, с толстыми громогласными тетками и покоцанными стаканами. А тут, у деревообработчиков, всё было скорее как в приличном бистро в ретро-стиле: на стене — репродукция картины Шишкина — с медведями, чистые белые скатерти, даже цветы в вазах. Посуда — сверкающая, подносы — новые, ярко-красные, подавальщицы и кассир — такие благодушные приятные молодки, по которым сразу видно — еда тут очень вкусная и питательная. А выпечка… Пирожки с повидлом пахли так одуряюще, что я один за другим положил себе на поднос, рядом с борщом, салатом и пловом целых четыре штуки.

И компот!