Акула пера в СССР

Глава 14, в которой шеф одобряет расследование

Вся эта глава основана на слухах и домыслах многолетней давности, и никакого отношения к доблестным коммунальщикам моего родного города не имеет, они люди героические, на таких мир держится.

— Гера, ты не охерел? — спросил шеф очень вежливо. — Какое, к лешему, кладбище? Какое, к чертовой матери, расследование?

Он мне живо напомнил того редактора из фильма: «Мне нужны фотографии Человека-Паука!» В такой ярости я его еще не видал.

— Слушайте, заявление в милицию он написать не сможет — в реанимации лежит. Идти к Привалову или Соломину с пустыми руками, мол «дядя Петя звонил» — это просто смешно. Но и проигнорировать не могу — в конце концов, я сам ему предложил сначала просто поговорить. А теперь у человека трещина в черепе!

— Белозор, что с тобой творится в последнее время? Мы что — «Нью-Йорк Таймс» по-твоему? Мы — районная газета! «Маяк»!

— Вот именно что — «Маяк». «Светить всегда, светить везде…» — и всё такое прочее. Ну, давайте я просто похожу, посмотрю, поспрашиваю… Если будет что-то серьезное — сразу в милицию.

— Сразу — ко мне! В милицию — потом!

— То есть — вы не против?

— Катись к черту, Белозор, как ты меня достал!

— Служу родной редакции!

— Двери плотно закрой, паяц! Что за вожжа тебе под хвост попала, а?

Найти ниточки к этому делу было довольно просто: соболезнования и объявления о смерти в нашей газете печатались на последней страничке. Поэтому я ухватил подшивку за последний месяц и отправился в кабинет — расследовать. А еще мне нужна была структура районного коммунального хозяйства, чтобы понять — кто конкретно отвечает за кладбищенские дела.

Работа с подшивкой дала мне дюжину фамилий умерших и их адресов: народ еще указывал адреса и время выноса тела. «У шаснаццаць гадзин адбудзецца вынас цела» — так и писали. В справочной я получил шесть номеров телефонов, из которых поговорить согласились четыре, а на мои вопросы о странностях во время похорон утвердительно ответили двое.

Одна — бабуля лет семидесяти — сидя на лавочке, вытирала уголком платочка глаза:

— В комиссионке костюм майго Хвёдара убачила! Я яму сама на отвороте буквочку «З» вышивала — Звертовские мы… А потом пошла себе штось с одежи присмотреть — а там костюм… С буквочкой… Это что это делается?

Костюмов в Союзе однотипных было пруд пруди, с разнообразием ассортимента проблемы существовали. Но с буквочкой вышел прокол — и бабуля сумасшедшей не выглядела. Выкупить костюм не выкупила — денег не хватило. Но адрес комиссионки дала.

Второй — пыхтящий и матерящийся лысеющий дядька, тоже рассказал нечто удивительное:

— Приехали, мы, значит, отца моего хоронить… А там — в яме вода стоит! Откуда вода? Бог знает. Ну не в жижу ж эту гроб опускать… Дал ихнему главному четвертак — тут же через десять метров могила нашлась, сухая. Ну, так там захоронили. А вечером кум мой свата своего на тот свет провожал — как раз та могила, что для папаши моего им пришлась… И никакой воды! Чудеса!

Да уж, чудеса. Про это схему я как раз кое-что знал.

Наведался и в больничку — пытался узнать о судьбе пострадавшего дяди Пети, но дальше вахты меня не пустили, медсестра строго глянула сквозь очки и отрезала:

— У него Тиханович — лечащий врач! Поправится ваш дядя Петя! Но пока в себя не приходил.

Ну, раз Тиханович…

Пришлось заходить с другой стороны: копать под коммунальщиков.

«Участок гражданского обслуживания» — так называлось подразделение, отвечающее за все вопросы, связанные с уходом советских людей в мир иной. По крайней мере в Дубровице. Уборка кладбищ, могильные земляные работы, даже изготовление памятников и оград, и — в случае необходимости — приведение в порядок тела усопшего и всё в том же духе. Товарищ Глинский Кирилл Иванович числился начальником участка. Некто Большаков — бригадир РКО (рабочих по комплексному обслуживанию) — был ответственным за все работы по благоустройству на Старорусском кладбище.

Вооружившись удостоверением и диктофоном, я отправился в контору участка гражданского обслуживания — она располагалась как раз напротив кладбища.

— Нету Кирилла Ивановича, он территорию обходит! — тут же отправила меня куда подальше суровая моложавая женщина. — Приходите завтра.

Найдем и на территории. Бешеной собаке пару километров — не крюк.

Начал поиски с кладбища еврейского. Здесь шумели тополя, пара пожилых женщин наводила порядок вокруг специфических каменных надгробий, пели птички и только-только начинали цвести белые вьюнки. Всё это было очень живописно, но Глинского тут не было, а потому — поиски продолжились.

Нашелся начальник участка в самом дальнем углу Старорусского кладбища, в тени гигантских тополей, которыми заросла вся территория этого последнего пристанища бренных тел. Глинский костерил и материл двух понурых работяг, которые смотрели себе на носки ботинок.

— Как можно было пролюбить фамилию? Ну как? Летчик, герой, получил ранение, сражаясь за нашу Дубровицу, умер в госпитале! Куда дели табличку? Где я теперь фамилию возьму?

— Дык медная была, может бичи… — попробовал оправдаться один, перебрасывая из руки в руку черенок метлы.

Я обратил внимание на пальцы работяги: на фалангах виднелись характерные синие отметины.

— Бичи! — хмыкнул Глинский. — Документы профсоюзиха пролюбила, табличку — вы, горемычные… Где я теперь фамилию найду?

— Борисов, — сказал я. — Борисов его фамилия.

Герман Викторович писал про этого летчика. В небе над железнодорожным мостом через Днепр после освобождения Дубровицы он таранил немецкий бомбардировщик, не пустив его к переправе через реку, выпрыгнул с парашютом и неудачно приземлился на лесной массив. Лечился в госпитале, но умер от гангрены. Похоронили на городском кладбище, и, с подачи Волкова и Белозора, году эдак в две тысячи девятнадцатом его могила была благоустроена, сооружен мемориал.

— Спасибо… — удивился Кирилл Иванович. — А ваше лицо мне знакомо… Вы из газеты, да? Белов?

— Белозор.

— А-а-а-а, тогда всё ясно. Может, имя-отчество героя тоже подскажете?

— Инициалы были И.И. Год смерти — 1944, зима, январь или февраль. Больше ничем полезен быть не могу.

— Очень, очень хорошо… Идите уже отсюда, горемычные! — взмахом руки он отправил работяг, и они, косясь на меня исподлобья, двинули куда-то в сторону выхода. Глинский повернулся ко мне: — Ты ведь не за этим пришел?

— Да вообще-то за этим. Тут на кладбище полно военных захоронений, а еще говорят — немецкий бургомистр похоронен… Хотел с вами пообщаться, узнать, кто помогает досматривать могилы павших героев, какие организации, предприятия, инициативные граждане… Может — благодарность кому-то хотите через газету выразить?

Хорошо быть газетчиком в эпоху газет! Моя значимость в глазах Глинского выросла прямо на глазах, и он принялся разливаться соловьем, и провел целую экскурсию по кладбищу. Я мельком осмотрел и могилы Ваньковых-Ваньковичей, и свежие кучки песка — как раз там, где внезапно появились грунтовые воды…

Диктофон работал: может, я и вправду напишу что-то о благоустройстве кладбища. Но ключевой вопрос был другой:

— Послушайте, а вот люди из мест лишения свободы… — начальник ощутимо напрягся, когда я поднял эту тему, — это ведь благородно, вы помогаете им адаптироваться, занять свое место в обществе, реализовать право на труд… Многие боятся брать таких на работу, а вы — нет?

Под таким углом он о сидельцах в бригаде РКО видимо не думал, и тут же приободрился.

— Это Большаков, Вася. Василий Федорович. Он к ним подход знает, он бригадиром работает, они у него по струнке ходят! Вон, красавец, внушение делает… Завтра у нас двое похорон запланированы.

Я посмотрел в указанном направлении. Тучный молодой парень, не старше меня, по-своему красивый, со сросшимися густыми бровями — почти как у Брежнева — и крупным носом. Выглядел солидно, как настоящий начальник.

— И где же кадры берете, что с таким сложным контингентом справиться могут?

— Так всё партия, она, родная! Его из райкома рекомендовали, говорят — ответственный, с лидерскими качествами, рекомендовали на руководящую должность! И я так скажу — трудоголик! Если днем закончить не успевают — ночью остаются. Там подкрасить, тут подгрести, подкопать… Отличные работники, под правильным руководителем — это клад! — он жизнерадостно улыбался. — Со Старорусским кладбищем у меня проблем нет.

Эх, Кирилл Иванович, Кирилл Иванович… Наивный вы человек.

— А здесь кого хоронить будут? — мы уже шли в обратную сторону, к выходу, когда проходили мимо свежих могил у ограды, которые только-только закончили копать РКО-шники.

— Сивуха, Максим Олегович, бывший директор завода «Термопласт». Сегодня часам к семи соберется народу — тьма! Ну и бабуля какая-то, из Залинейного микрорайона, не помню фамилию…

Я только кивнул и подумал, что ночью мне сегодня дома спать не придется.

Рабочие штаны, кеды, брезентовая штормовка, перчатки, шапка — ночи нынче холодные… Всё необходимое я выкладывал на кровать, готовясь к ночной вылазке. Может быть, я всю ночь просижу на кладбище, как придурок, и подхватить простуду или воспаление легких будет настоящим подарком судьбы. В рюкзак отправилась маленькая фляжка коньяка, моток веревки, в карманы — диктофон, кастет и складной нож.

В эпоху смартфонов я бы еще и на видео что-то поснимать попытался, но здесь видеокамера — это из разряда фантастики. За сборами меня и застала Таисия.

— Гера! Ты дома? — я не слышал, как она входила в калитку. — Ничего, что я без приглашения?

— Заходи-заходи! Вообще — можешь не спрашивать, когда угодно. Просто — убегаю сейчас… — я разрывался между жгучим желанием разобраться с кладбищенским делом, довести такое многообещающее приключение до конца, и — возможностью побыть с Тасей еще какое-то время.

— А куда? — она склонила голову набок. А потом спохватилась, и всплеснула руками: — Ой, прости, я лезу не в свое дело?

Очень изящно у нее это получается! Я даже залюбовался на секунду, а потом подошел, обнял, и вдохнул чистый запах ее волос:

— Хочешь — скажу куда? Страшное дело, ей-Богу! Но интересно, сил никаких нет. Никогда не прощу себе, если не разберусь до конца.

Она посерьезнела:

— Нет, тогда не надо. Ты, главное, как вернешься — сразу ко мне зайди. Чтобы я не волновалась! Даже если это будет поздно ночью.

— Я, может, сразу на работу…

— Отговорки не принимаются! Я должна первая узнать, что мой мужчина вернулся с победой и принес голову дракона!

— Твой мужчина? — мои руки уже жили собственной жизнью, и, тело Таси явно отзывалось на ласку. — А ты, выходит, моя женщина?

— Ты что — против? Хм… Кажется — за! Всё, на этом всё, Гера! — Она отстранилась, слегка растрепанная, запыхавшаяся и до невозможности притягательная. — Дети ждут… Я вообще-то к тебе зашла, чтобы в баню напроситься с девчатами!

— Вот ключ от дома, вот — от бани, полотенца чистые — вот в этом шкафу…

— А код от сейфа? — хихикнула Тася.

— Сейфа нет, все деньги — в верхнем ящике стола, он ключом от шкафа открывается! — ответил ей в тон я. — А вот это твое «всё» — это насовсем всё или как?

— Это пока всё, — засмущалась она.

— А потом?

— А потом — не всё! Хватит меня в краску вгонять, я, между прочим, не железная! Пойду я от тебя!

Но не пошла. Наоборот — прильнула, чмокнула в щеку, выхватила ключи — и только потом упорхнула. Ну-у-у вот правда — хоть бери и женись! «Чего тебе еще, собака, надо?» — как говорил Иван Васильевич в легендарном фильме.

Надо, оказывается. На кладбище, например, переться среди ночи!

Сидя на холодной жестяной крыше заброшенного склада, который вплотную прилегал к кладбищенской ограде, я совершенно четко и ясно осознавал, что очень зря не взял с собой термос. Или водки. С другой стороны — термосы нынче были сплошь со стеклянными колбами, а водка — притупляет сознание и создает иллюзию тепла, расширяя, а затем сужая сосуды, так что, бахнув грамм пятьдесят, замерзнешь только хуже.

Глаза к темноте практически привыкли, ночь была лунная, и я отчетливо видел могилу бывшего директора «Термопласта» с временным металлическим памятником-тумбой, горой цветов и венков. Шумели ветви тополей, кричали ночные птицы. Сова до чертиков меня напугала, молчаливым призраком скользя во тьме меж стволов деревьев. Одинокая лампочка фонаря под аркой ворот качалась под ударам майских хрущей, которые атаковали плафон с угрюмой решительностью.

Я устроился за кирпичной трубой, пытаясь найти себе укрытие от ветра и кутаясь в штормовку. Выходило хреново — наверное, стоило надеть бушлат! У меня уже зуб на зуб не попадал, пришлось даже заняться аутотренингом, расслабляя поочередно каждую конечность усилием воли. Помогло ненадолго.

Наконец, ворота скрипнули. Послышались мужские голоса, в воздухе запахло махоркой, замелькали лучи налобных электрических фонарей.

— Здесь, недалеко от того генерала, — зычный голос принадлежал Большакову. — Филя, ты цветочки в сторону клади, потом как обычно — всё на места.

— Наш Филя — золото, — гыгыкнул кто-то.

— Фальшивое, — вторили ему.

— Кончайте зубоскалить, за работу!

Те самые рабочие, которые пролюбили табличку с фамилией Борисова, взялись за лопаты и принялись споро откидывать землю. Спустя секунду к ним на помощь пришел тот самый Филя и еще один сутулый мужчина. Сам Большаков лопату в руки не брал, следил за процессом.

— Вы веревки-то не вынимали?

— Как можно, начальник? — оскорбились землекопы. — Не первый раз же!

Я уже знал, что они задумали, но все равно видеть и слышать это собственными глазами было дико.

— А у генерала того полон рот золотых зубов был! — сказал кто-то, вторя моим мыслям. — Знатно мы потом покутили, а?

— Кто-то кутил, а кто-то на машину копит, — буркнул Филя.

— А то тебе не хватает? — удивился Большаков. — Нормально же сработали с начала весны!

— Так я «Волгу» хочу. Поспособствуешь, начальник? Очередь до меня когда дойдет…

— Посмотрим. Копай давай!

Наконец послышался глухой стук — лопаты нащупали крышку гроба.

— Веревки, веревки где? Давай их сюда!

— И-и-и-раз… Па-а-ашел, родимый.

Они вытащили гроб наружу, ломиком-фомкой выдернули гвозди и откинули крышку в сторону.

— И награды на груди! Во дают! На кой черт ему награды в гробу?

— А шо награды? Ты гля — часики. Командирские! А ботиночки? Нормальные ботиночки!

Мрази, а не люди. Мародеры оставили покойного в одном нижнем белье, остальное уложили в сумку, а потом я услышал голос Большакова:

— Подсвети… О-о-о-о! Давай пассатижи.

Меня чуть не стошнило, честное слово! Я спрятался за трубу и старался дышать глубоко и тихо, слушая, как они забивают крышку гроба обратно, опускают его в могилу и засыпают землей.

— Филя, — сказал один из рабочих. — Твой выход!

— А до этого я, стало быть, в сторонке сидел? — возмутился Филя.

— Давай, не выкобенивайся! — рявкнул Большаков, послышался шорох венков и звуки суеты.

— Во! Как и было, гляньте.

— Ну, плюс-минус. Куда-а-а вы собрались, работнички? А две могилки кто на завтра готовить будет?

— Ну Степаныч, ну еж твою…

— Я те дам! Только скажи по-матери, я тебе все зубы выбью, понял? Вы трое — лопаты в руки, Филя — бегом за клеенкой в контору, и ведра прихвати!

— Опять я таскать воду буду? У меня грыжа!

— Да мне похер, — откликнулся Большаков. — Иди воруй, если у тебя грыжа. Или дедушек в карты обдуривай… Чем ты там занимался-то?

— Кукольник я! — обиделся Филя.

— Говнюкольник. По-русски скажи!

— Фальшивомонетчик.

— Ну вот. Ну и иди за клеенкой, кукольник, — невпопад закончил Большаков.

Кажется, я всё-таки задремал, прислонившись к трубе, несмотря на холод и ветер — они как раз закапывали могилу. А когда проснулся — уже было поздно:

— Руки вверх! — произнес молодой голос и в лицо мне ударил яркий свет фонаря, — Милиция!