Акула пера в СССР

Глава 20, в которой наконец находятся нормальные штаны, ботинки и турка

На прямой линии с директором Дубровицкого Водоканала Алексеем Алексеевичем Драпезой народ интересовала ржавая вода, протечки коллектора и работа ливневки. Седой и матерый, Драпеза обладал внушительными статями, пышными усами и хриплым, проникновенным голосом, который тут же вызывал доверие у собеседника. И дело свое он знал — прошел путь от сантехника, через мастера и главного инженера — к должности руководителя предприятия. Женская половина коллектива от него откровенно млела, мужская — уважала своего Алексеича и, даже если и поругивали, как всякие подчиненные всякое начальство, то — с оговорками. Мол — человек он правильный, а это всё так, дело житейское.

Я бы поставил его на один уровень с Исаковым и Волковым — эти трое могли бы сворачивать горы и руководить страной, кажется. Но они держались за свои предприятия всеми руками и ногами, и на партийную или советскую работу переводиться не желали категорически. Знали — на своем месте каждый из них царь, бог и воинский начальник, а в вертикали — один из винтиков, очередной пиджак. Волков только в девяностых возглавил город, когда понял, что всё, иначе — аллес капут. Не будет Дубровицы, разворуют к чертовой матери. И — вытянул, спас то, что мог.

К Драпезе у меня вопросов было много — но я решил повременить с ними. Записался на прием, чин по чину, обменялся с этим монументальным мужиком контактами. Помимо дел глобальных — имелись вопросы и самые обычные, бытовые…

Самый банальный пример — коллектор. То есть — огромная труба с говном со всего города. Он пролегал под самой улицей Советской и вел на очистные сооружения к берегу Днепра, под железной дорогой, Залинейным микрорайоном и Слободкой. Пока многоэтажек было мало — с объемами коллектор справлялся. Но в следующие сорок лет центральная канализация будет только прирастать и стоки со всего города будут уже непосильной нагрузкой для конструкции хрущевских времен. Вторую ветку никто не прокладывал — экономили, а потом столкнулись с провалами земли, порывами, и хлещущими фекальными массами. Решение нашли в аварийном порядке — в износившиеся от времени бетонные и керамические трубы начали вставлять пластиковые гофрированные, чуть меньшего диаметра.

Глубина залегания коллектора — около десяти-пятнадцати метров. Тогда чуть вся центральная городская улица не ушла под землю, в самое говно. Успели, ценой неимоверного напряжения усилий. Теперь это можно было предотвратить — еще работал керамико-трубный завод, и в моих силах по крайней мере было донести до адекватных людей необходимость еще одной-двух веток коллектора. Тем более — если мой проект Нью-Васюков удастся, рост Дубровицы и, соответственно, жилищное строительство, будет гораздо более бурным…

В общем — прямая линия закончилась, мосты с Драпезой были наведены, и мне оставалось только собрать воедино и набрать на машинке. И — можно было сбегать! Шеф уехал в Гомель обмениваться опытом с главредом «Гомельской правды». Они были старыми друзьями-врагами-партнерами-конкурентами, так что до завтрашнего утра главред точно в редакции не появится.

Потому, заварив себе крепчайшего чая, я погрузился в работу — и не вставал, пока пальцы не заболели от клавиш, а последний Драпезин ответ на последний вопрос от дубровицких бабулечек не был красиво сформулирован и облечен в мундир машинописного текста.

— Вот! — сказал я, шагнув в кабинет Арины Петровны и протягивая ей стопку листков, — Вот ваша прямая линия.

— А чего это она моя? — нахмурилась девушка, — И вообще — признайся, где кулаки сбил?

— С ветряными мельницами сражался, и за отсутствием Росинанта и дуэльного копья пришлось атаковать врукопашную!

— Ой, иди к черту, Белозор!

— Так точно! Материал в номер, или на субботу сдавать?

— Какой материал?

— Так интервью!

— Какое интервью? — она даже отложила карандаш и линейку, которыми расчерчивала лист ватмана.

— Так с чертом же, ты ж мне сама только что…

— Просто — уйди! — фыркнула Арина Петровна, и я, довольный, так и сделал.

На самом деле я хотел попасть на рынок — к молдаванину Гаврилице, заказать ботинки и спросить про турку. И еще — наконец наведаться в ателье.

Чтобы не проходить мимо Дома культуры по пути на остановку — пошел пешком. На школьном дворе СШ № 2 было тихо — последний звонок отгремел, шли выпускные экзамены, ребятня помладше разъехалась по деревням или в пионерлагеря. Меня обогнала телега, запряженная красивой, ухоженной лошадью, грива которой была заплетена в косички. На сене в повозке сидел дед в свободной рубахе и соломенном капялюше и бабушка в ярком платочке — оба симпатичные, как с картинки! За телегой бежали три мелкие псинки, перебрехиваясь с хвостатыми обитателями окружающих дворов.

По небу проплывали белые облачка, вся природа вокруг уже вполне была готова к лету — изумрудно-зеленая трава, пышные клумбы, сочные листочки… В общем — хороша Дубровица в это время года! А вот тротуары — не хороши. Нет почти никаких тротуаров — нигде, кроме Советской. Так, тропинки вдоль обочин…

Рынок встретил меня шумом и гамом. У ворот продавали утят, цыплят и кроликов, предлагали котят и щенков — абсолютно бесплатно. Какой-то смуглый шкет сидел верхом на козе и держал ее за рога, не давая животинке сбежать, и громко кричал:

— Купите козу, отличную козу! Посмотрите, какие у нее добрые глаза!

Глаза у коз вообще-то ни разу не добрые. Они ужасные. Эта еще и характером обладала явно скверным — все время пыталась вырваться и взбрыкивать… Хотя я тоже, наверное бы, взбрыкивал, если бы на меня уселся какой-то шкет.

На территории рынка бабули продавали семечки, свежую зелень, сухофрукты, молочные продукты. Мужички-синюки торговали железячками, детальками, инструментами и прочей мелочевкой. Взгляд зацепился за одного, довольного молодого — перед ним лежали самодельные ножи на деревянных ручках, деревянные же киянки, тиски, напильники — всё самопальное, на вид добротное и надежное. «Кастет!» — выдала память Германа Викторовича. Вот где он его приобрел!

Я подошел к мужичку, краем уха слушая разговоры бабулек-конкуренток. У одной были тыквенные белые семечки, в полотняном мешке, у другой — подсолнечные, в двух ведрах.

— …пожарю, а потом ноги грею. Разве в мешке удобно ноги греть? — донесся до меня обрывок фразы. Я волей-неволей глянул на ноги торговки с ведрами и вздрогнул, отметив варикозные вены и грибок на пальцах, которые виднелись сквозь декоративные прорези в сандалиях.

— Шо, проняло, Гера? — мужик-синюк даже подался навстречу, — Я у этих бисовых баб даже хлеба в голодный год не попрошу. Всё у них с примухами и забобонами… Ведьмы, все через одну!

— Да и черт бы с их примухами, но вот ноги в семках греть — это бесчеловечно и антигуманно!

— Гы-гы, — сказал мужик. — Если б ты знал что вытворяет Никифоровна с сывороткой — ты бы на рынок и вовсе ходить перестал.

Я замолчал, озадаченный. Чего такого могла вытворять неведомая Никифоровна с побочными продуктами творожного производства?

— Так ты как: прогуляться, или по работе, может? Или ко мне лично?

— Да я к Гаврилице, ну и в ателье… А тебя увидел — вспомнил, что припас мой в отделении милиции остался, вот я и…

— Тш-ш-ш-ш! — сказал синюк. — Постой здесь, товар посторожи.

И вдруг исчез. «Недзе быу, и раптам зник!»

— Ён калдун! — сказала бабка с тыквенными семечками. — Ведьзмак, шэпча на свае нажы!

— Шепчет, как есть шепчет, — сказала та, что с подсолнечниковыми, — Поплюет, пошепчет — и приходит человек покупать сразу.

— Ну, я не за ножом пришел, — сказал я.

Мужичок появился у меня за спиной также внезапно, как и исчез.

— Тебе — пятерка. За каждый. Легкие, удобные — как раз на твою лапищу. Алюминий!

Охереть, чуть не десятая часть зарплаты — долой! Пора искать клады, Гера! Вот на выходных и поеду. Деньги летят пулей!

— А вы на них не шептали? — уточнил я.

— Кх-х-х, — подавился смехом мужичок, — Деньги давай! Потеряешь — приходи за новыми. А то нож возьми? Хочешь — выкидуху?

— Не, выкидуху не хочу, — я попрощался и пошел к вывеске «Ремонт и пошив обуви», откуда слышались залихватские балканские мотивы, летящие из раструба граммофона, стрекот швейной машинки и запах сапожного клея.

Гаврилица — гладко выбритый смуглый мужчина с ассиметричным лицом — сидел в металлическом вагончике с распахнутыми настежь дверьми в обеих его торцах, слушал шипящий граммофон и разглядывал подошву каких-то невероятных размеров.

— Доброго и приятного дня, — сказал молдаванин и вытер руки о передник. — Чем могу быть полезен?

— И вам доброго дня! — я улыбнулся как можно шире, — Вы делаете обувь на заказ? Ну, если я покажу вам эскиз — можете пошить?

— Я всё могу, — на его лице появилась какая-то неопределенная гримаса, — Но не всегда хочу. И не всегда имею материал.

— Ну так я ж не за бесплатно, — в моей руке появился кошелек и как можно более подробный рисунок полюбившихся мне кроссинговых «гарсингов».

Отличные боты, прекрасная модель — и без всяких финтифлюшек.

— Запросы у вас! — сказал молдаванин. — Но идея интересная. Правда, с подошвой будут трудности. А материал какой? Замша?

— Замша.

— Это будет долго и дорого, — сказал Гаврилица, — Прям очень дорого. Давайте я примерюсь, прикину, подумаю… Оставьте свой рисунок, я изображу как положено. Заходите в понедельник — обсудим цену, — он видел, что я не ухожу и выжидательно на меня уставился.

— Говорили, у вас можно спросить про турки… Ну, джезвы, кофеварки. Медные.

— А-а-а-а! — сапожник расцвел. — А у меня осталось четыре штуки. И чайник! И казанок!

Он из-под прилавка начал доставать все эти чудесные изделия цыганских мастеров, и, кажется, двигался в такт залихватской мелодии из граммофона. По крайней мере, когда пластинка кончилась — кончились и экспонаты (товаром их язык назвать не поворачивался). И мне захотелось взять всё!

— Я возьму турку, вот эту… — с широким плоским дном, изящной ручкой, на три чашки кофе она выглядела как та самая штука, которой мне не хватало в жизни. — А вы можете чайничек и казанок отложить до понедельника? Очень они замечательные!

— Я всё могу, — Гаврилица улыбался, принимая деньги за турку. — Но не всегда хочу. Но сейчас — хочу. И придержу. Главное — заходите. Что-нибудь еще?

— Подскажите, где здесь ателье?

— Хо-о-о! Так вы к Моне и Абраше? К ботинкам и костюмчик решили стачать? И тоже по своим эскизам? Обязательно зайду глянуть!

— Значит, заходит ко мне Хаимка-корявщик и спрашивает: «Моня, я ходил по кладбищу и думал, с кем лучше лежать рядом? Может с Ривкой на холме, там солнечно? Или с Сарочкой, у заборчика, где гладиолусы цветут?»

— И шо, и шо?

— Ну я ему говорю — Хаим, лежать, конечно, лучше с рядом с Фаечкой!

— Погоди, Моня, но Фаечка таки совсем не умерла, она такая молодая красивая женщина, и у нее такой тухес, шо Боже мой! Я видел ее глазами еще вчера, когда ходил в редакцию давать объявление, и она была вся живая!

— Во-о-о-от! — поднял палец вверх Моня.

Я не мог сдержать улыбку. Эти двое были очень похожи на евреев из анекдота — оба в очках, жилетках и ермолках. Один — с козлиной бородкой и помоложе — это был Моня, Соломон. Второй — гладко выбритый, но с длинными до плеч седоватыми волосами — Абраша, Абрам.

— Молодой человек, вы зашли ногами в эту дверь, и стоите, и смотрите на нас, и не говорите ни слова! Вы таки или немой, или одно из двух, — сказал Моня.

— Э-э-э-э… Да я, собственно, хотел штаны на заказ пошить.

— Ну так шейте! Кто вам мешает?

Ух как с ними было тяжело!

— Я не так выразился. Я хотел сделать вам заказ, чтобы вы пошили мне штаны.

— Ой-вей, ну это другой разговор! Абраша, ты слышал? Он пришел, чтобы заказать бруки, а бруки — это твой профиль, так что пойди и посмотри глазами на этого человека.

— Да не надо на меня смотреть, вы вот сюда посмотрите, — я протянул им эскиз штанов-карго.

— Моня, он хочет штаны с шестью карманами, — поцокал языком Абраша.

— Молодой человек, вы что, заказываете бруки для Шивы?

— Моня, а хто такая Шива? Если она похожа на Фаечку и у нее тухес хотя бы вполовину так же хорош…

— Шива, дорогой Абраша, это индийский шестирукий бог! — поднял палец вверх Моня.

— Не, — сказал Абраша, — Если у него тухес даже лучше, чем у Фаечки — то наверняка у него больше, чем один поц. Вей з мир, если у меня две руки и таки один поц, то у Шивы их должно быть как минимум три!

— И все — необрезанные, — кивнул Моня. — Шива — бог языческий.

— Выходит Шива — гой?

— Товарищи! Товарищи! — взмолился я. — Что насчет штанов?

Они посмотрели на меня как на идиота.

— А чего вы там стоите, как будто статуй? Пойдите сюда и мы с вас снимем мерку. И скажу вам по секрету, та рубашка и тот лапсердак, шо вы носите — это дрек мит фефер, а не приличный костюм. Так шо никаких брук, пока не скажете, шо построим вам полный комплект, а лучше два — или идите и киньтесь головой в навоз.

Да что у них не так с этим навозом? Почему они все меня туда посылают?

Все эти ремесленники-мастера были прикреплены к предприятию «Дубровицабыт» — сапожники, портные, парикмахеры, часовщики и прочие, и прочие, и прочие. То есть как бы работали на государство. Но — как и в общепите, в сфере услуг существовал огромный простор для приработка. И, конечно, у них имелся выход на отличную материю, импортные пуговицы и запонки, хорошие нитки и тому подобное. Нужно было просто доказать свою платежеспособность.

Заначка Гериных родителей улетела в трубу, и заначка Геры — тоже. Она и вправду была спрятана в книгах. Большая советская энциклопедия, издание третье, том седьмой, на той самой странице, где давалось определение слову «деньги». Оригинально! И вполне в духе Германа Викторовича. У него пароль на редакционном компе был «пароль», кота звали Кот а собаку — Собака. Дай ему волю, он бы Дубровицкую газету назвал «Дубровицкая газета».

В общем — я сидел на кухне в наушниках от металлоискателя и проверял его работу. Он исправно пищал, когда в пределах полуметра появлялась консервная банка. Это была настоящая победа, потому что собрать прибор без лишних деталей мне удалось раза с двадцатого. Тяжело быть криворуким гуманитарием!

Бумажка с инструкцией Езерского, где всё было написано на детсадовском уровне, конечно, была извлечена из кармана только после пятой попытки. Но я сделал это! Езерский-старший просил не слишком многого — один процент от найденного. Хитрый, черт! Он потратил только свое время — все детали и инструменты-то были за мой счёт!

Дело было за малым — отправиться на Мохов! И не спалиться, что я знал, куда иду… Нужно было разработать легенду — железную, стопудовую. Такую, чтоб даже если кто-то и поймет, что дело нечисто — ничего не мог доказать. Я ведь планировал по-честному сдать клад государству и получить свои 25 %, так что формального повода на меня наехать не будет… А то, что там курганы… Ну, курганы. Ну, так экспедицию надо было организовывать! И организуют, уж я подсуечусь, летняя практика у студентов как раз на носу. И сделаю красивенный материал — и про клад, и про студентов, и про Богомольникова — Археолога с большой буквы. В той, моей, истории он доберется до Мохова только пятнадцать лет спустя, после того, как в начале девяностых там уже вовсю поорудуют черные копатели.

В общем — я разобрал металлоискатель на три крупных блока, соединенных между собой только проводочками, запаковал его в чехол для удочек и отправился спать — с чувством выполненного долга. Сова-ночник из мыльного камня пялилась на меня со стола с укоризной: с клюва у нее свисала паутина. Я щелкнул выключателем, чтобы не видеть этого душераздирающего зрелища, поклялся себе, что завтра вечером обязательно сделаю уборку и уснул — без сновидений.