Акула пера в СССР

Глава 21, в которой есть рояли

— Гера! Гера, проснись! Мне у тебя надо очень срочно что-то спросить! — Василиса тыкала мне пальчиком в плечо.

— А-а-а? Ух-х-х, Вася, ты что тут делаешь? — глаза открывались с трудом, сон был сладким, и возвращаться в реальность не хотелось от слова совсем.

— У меня есть очень серьезный вопрос!

Если маленькая пятилетняя девочка говорит, что у нее есть серьезный вопрос — это может быть что угодно. Например — писяют ли божьи коровки, или — не собираюсь ли я жениться на ее маме?

— Ну, задавай свой вопрос… — я сел на кровати и дотронулся голыми ступнями до холодного пола.

В окно светило утреннее солнце, судя по стрелочкам на будильнике — до звонка оставалось еще двадцать минут. Какая же это мука — воспитывать детей! Так, кажется, говорила фрекен Бок?

— Гера… Скажи… — тон Василисы был полон драматизма и внутреннего страдания. — А твоя работа называется рыдакция, потому что там все рыдают?

— Пх-х-х-х… — вот уж точно чего не ожидаешь услышать с утра пораньше, — Ну как тебе сказать, Васька… Иногда рыдают, да.

— А ты?

— А я нет. Я мужчина, мужчины не должны рыдать.

— А девочки?

— А девочки могут рыдать, но лучше пусть улыбаются — они тогда становятся очень красивыми! Понятно?

— Понятно. А ты скоро уходишь? А можно я у тебя тут побуду, пока ты не уйдешь? А то баушка Клава пошла на рынок, а мама и Аська спят, а я проснулась и мне одной страшно. А маму будить не буду, потому что если разбужу — то она потом будет уставшая. А если мама уставшая — то сердитая. А если мама сердитая — тогда всем грустно.

Какая умная девочка… Был бы я такой умный в ее возрасте, стал бы президентом, а не попаданцем.

— Давай сделаем гренки, Вася. И потом ты отнесешь их маме и Асе — и будет у вас завтрак. А?

— Ага! Я буду тебе помогать.

И она помогла. Что касается последствий — то я решил, что кухню буду драить вечером.

ПДО меня удивляло и в мое время, и в это. Говорят, был период года с девяносто третьего по две тысячи седьмой, когда на завод смотреть было противно, но я эти времена не застал. Не интересовался тогда предприятиями деревообработки, маленьким был. Уже потом, когда начал работать в «рыдакции» — по долгу службы пришлось вникать. Вот и теперь даже на подступах к проходной ПДО как будто начинался другой мир.

После деревянных обшарпанных бараков, покосившихся заборчиков и выросшей из асфальта лебеды Заводского района — изумрудная гладь газонов, белая чаша фонтана с бьющими в небо струями воды, идеально выкрашенные лавочки, затейливо подстриженный кустарник и яркие клумбы. Благоустройство прилегающей территории — это был пунктик Волкова. Он считал, что нельзя требовать от человека производственной дисциплины, внутренней порядочности и ответственного отношения к своему делу, если для этого не созданы соответствующие условия.

Какой рост производства может быть в замызганном и заплеванном цеху? О какой гордости за предприятие можно говорить, если кругом будут валяться деревяшки, железяки и всякий хлам? Разве можно идти на работу с удовольствием, если шлепаешь по грязище мимо уродливо обстриженных деревьев? Позиция Василия Николаевича имела право на существование — по крайней мере, из ста процентов молодых специалистов на ПДО оставалось работать семьдесят-восемьдесят, и это был очень хороший показатель для провинциального городишки. Конечно, такой процент закрепления кадров обеспечивался кроме красивых газончиков еще и тем, что Волков предлагал комфортное общежитие, неплохую зарплату и наглядную перспективу карьерного роста: большая часть замов и начальников цехов у деревообработчиков едва ли перешагнули сорокалетний рубеж…

Мое журналистское удостоверение не произвело впечатления на бдительную охрану: турникет разблокировать они даже не собирались.

— Не положено. Уточним у начальства, — отрезал суровый мужчина с военной выправкой.

Это вам не вахтерша тетя Лена! Такого на хромой козе не объедешь! Не знаю, что ему сказало начальство, но через минуты три он меня пустил, внимательно переписав все данные в журнал и строго предупредив:

— Электрической и магниевой вспышкой на производстве ДСП не пользоваться!

Господи Боже, кто сейчас помнит про магниевые вспышки?

— Проходите по коридору направо, в музей. Василий Николаевич там.

В заводоуправлении было так же аккуратно и прилично, как и на территории предприятия. Никакой царапучей штукатурки и заляпанного жиром линолеума: это была вотчина деревообработчиков, и потому кругом царило дерево. Паркет, панели, двери — все это было выполнено из разных пород древесины, покрыто резьбой, отшлифовано и отлакировано. Сказка какая-то! Фантастика!

— Палисандровое дерево! — слышался восхищенный голос Волкова из-за широких дубовых створок, обитых по низу листами металла. — Ставьте его сюда, к роялю… Нет, не к белому, а к черному! Да! Умели же люди делать…

Я прочел надпись на двери: «Музей мебели и художественной обработки древесины» и постучал.

— Да! Заходите, заходите! — откликнулся Волков. — А вы — выходите, выходите!

Мне навстречу вышли четыре грузчика: их лица были чистыми, не испитыми, спецовки — опрятными, а походка — уверенной. Чудеса!

— Белозор? Это вы? Взгляните, что мне удалось найти в комиссионке! Это секретер из палисандрового дерева! Я бы душу дьяволу продал, если бы на моем предприятии могли делать нечто подобное… — секретер и вправду был хорош.

Явно дореволюционной еще работы, массивный, с множеством ящичков и отделений, он просто дышал стариной и аристократичностью.

— …но где я возьму палисандр, — развел руками Волков.

Мне показалось, что я ухватил Бога за бороду.

— А что, мастера-краснодеревщики имеются? — затаив дыхание, спросил я.

— О-о-о, за этим дело не станет! Уж поверьте — у меня есть такие умельцы, в руках которых дерево оживает… Да вот числятся они, правда, уборщиками и кочегарами, потому как официально в штат я краснодеревщика ввести не могу: зачем он нужен на фанерном производстве или на заводе ДСП? Даже и на мебельной фабрике нет такой штатной единицы, потому как из массива мы ничего не делаем… А что, товарищ Белозор, у вас завалялся десяток-другой тонн палисандрового дерева?

— Ну, что касается палисандра — тут мимо, но в наших краях имеются практически неисчерпаемые запасы не менее ценной и не менее специфической древесины…

— Так, Гера, это вопрос не праздный. Да! Ты говоришь очень серьезные вещи походя, как будто для тебя это нечто само собой разумеющееся… Подумай, прежде чем брякнуть что-то легкомысленное… — от леденящего душу тона Волкова снова появилось ощущение приближающегося стихийного бедствия.

Я слегка растерялся, и, чтобы скрыть волнение, прошелся по музею. Рояли тут действительно были — черный и белый. Один из них был открыт, и я чуть склонясь, положил пальцы на клавиши. Вся родня там, в будущем, ненавидела мой репертуар: на гитаре я умел играть «Цыганочку», а на фортепиано — «Мурку». Больше — почти ничего. Зато эти два хита — красиво и правильно.

Мелодия блатной баллады полилась неожиданно звучно, заполняя собой всё помещение музея, отражаясь от множества произведений декоративно-прикладного искусства, собранных здесь, проникая в замочные скважины сундуков и комодов, проскальзывая между тщательно пригнанными кусочками мозаики затейливого панно на стене… Вот что значит — работа мастера! Вот это инструмент так инструмент! На синтезаторе так не сбацаешь…

— …р-р-р-разве ж я тебе не покупал! — пропел Волков. — Да! Что же с ценной древесиной, Белозор?

— Мореный дуб! — сказал я и с шумом захлопнул крышку. — Пардон, неловко вышло. У вас под самыми ногами сотни и сотни стволов мореного дуба. Я разговаривал с Рустамом Гахрамановым, со спасательной станции — он готов предоставить водолазов, чтобы помочь в очистке излучины. Если вы предоставите технику, людей и складские помещения — просто представьте…

— Тихо! — рявкнул вдруг генеральный директор. — Ни слова больше! За мной!

И быстрым шагом покинул музей. Я ринулся за ним.

Секретарша даже пискнуть не успела, когда Волков промчался по приемной, открыл дверь и пропустил меня вперед. Его кабинет был довольно аскетичным, гораздо скромнее, чем у моего шефа. Но просторнее. Из шкафа появилась огромная топографическая карта Дубровицкого района, жестом фокусника Василий Николаевич разложил ее на столе, сунул мне в руку карандаш и лист серой писчей бумаги.

— Показывай, рассказывай.

Я к этому был готов.

— Смотрите — вот старое русло Днепра, этот каскад старичных озер. Вот дубравы, вот здесь — остатки реликтового леса, тут сохранились еще пни с годовыми кольцами, которые доказывают, что до войны деревья тут росли тысячелетние! А здесь, под Заводским районом, ПДО и Метизным заводом — основание их твердых пород… Потому река русло не меняла уже сотни и сотни лет. Теперь сложите два и два…

— Твою-то мать! А что Гахраманов говорит? Он же там со своими ихтиандрами как у себя дома, за столько-то лет…

— Говорит — корчи в несколько слоев, он задолбался из них утопленников вытаскивать!

— В несколько слоев? — в глазах Волкова зажегся фанатичный огонек. — Так, сегодня не получится, завтра — тоже… А вот послезавтра я туда вместе с Рустамчиком полезу. Лучше меня экспертов здесь нет. Да!

Он прошелся туда-сюда по кабинету, потом шагнул в мою сторону:

— Если это правда, Белозор… Знаешь… Я ведь в лепешку расшибусь, чтобы открыть тут производство мебели и сувениров из мореного дуба. У нас целое училище народных промыслов в Гомеле, там отделение резьбы по дереву… Выгребу подчистую пару выпусков, потом — буду выписывать целевые направления, мои кудесники уже здесь, на месте молодежь подучат… Станки закажу в ГДР! Придется, правда, с профилакторием повременить, но ничего — я всё отобью, у меня аппаратчики драться будут за дубровицкую мебель! Так вот, Герман Викторович — я по гроб жизни тебе это помнить буду, так и знай. Чем смогу, в общем…

— О чем речь, Николай Васильевич? — выдержал его взгляд я, — Вот хотите верьте, хотите нет — я хочу, чтобы Дубровица процветала. Если благодаря вовремя сказанным мной словам вы откроете новое предприятие, где будут работать дубровчане, получая при этом хорошую зарплату и занимаясь любимым делом — вот это и будет лучшей наградой. Я не умею строить дома, делать фанеру или добывать нефть. У меня есть только слова — и их я собираюсь использовать на благо своей малой родины.

— Вот как? — он глянул на меня с интересом, — И что — полное бескорыстие?

— Нет, отчего же? Цикл статей о новой фабрике, с начала строительства до первого стола, который появится в кабинете… Кого?

— Петра Мироновича! Вне всякого сомнения, — решительно кивнул Волков. — Я найду подходы. Да!

— Вот и моя корысть — выйду через вас на товарища Машерова… Может, и для него найдется у меня пара подходящих слов…

— Амбиции, однако, у вас, Белозор! Вы кем себя возомнили? — он улыбался, явно получая удовольствие от разговора.

— Глас вопиющего в пустыне… — невольно вырвались у меня слова, которые, будучи произнесенными в данное время и в этой стране, могли иметь самые печальные последствия.

Волков вдруг замер, испытующе глядя на меня.

— вдруг продекламировал он.

Повисла напряженная тишина. Я был готов поклясться, что этот необычный, проницательный человек имел на мой счет свое, особое мнение — и, скорее всего, недалекое от правды.

— Вы ведь очень сильно изменились в последнее время, да, Герман? — спросил он. А потом проговорил задумчиво: — Я очень рад, что мы с вами на одной стороне. Мы ведь с вами на одной стороне?

— Безусловно, Василий Николаевич, — я шел по очень тонкому льду, нужно было быть чрезвычайно осторожным, — Хорошо бы понять, кто еще на этой самой стороне, и быть уверенным что она — правая…

— То есть левая вас не устраивает? — хмыкнул он.

О чем вообще мы сейчас говорили? Надеюсь, что не о коммунизме, социализме, капитализме и прочих«…измах».

— Общемировая тенденция показывает, что правостороннее движение всё же для человеческой натуры более привычно и естественно, — вывернулся я, — Так что там насчет передовиков, Василий Николаевич? Я с пустыми руками в редакцию вернуться не могу!

— Будут вам передовики! Как вам насчет мужских профессий, на которых работают женщины? Например — крановщик козлового крана? Сварщица? Электрик?

— Роскошно! И название — «Такой сильный слабый пол Дубровицких ПДО» — нормально?

— Отлично. Это бы к восьмому марта делать, но где вы были восьмого марта? Спали? Как там говориться — сон разума рождает чудовищ? — он, черт побери, явно кое-что понял!

Знать бы еще что…

— Так что, Василий Николаевич — разрешите выполнять? Я побежал по цехам?

— Побежал он… — Волков подошел к письменному столу и снял трубку одного из нескольких телефонов. — Наталья Анатольевна? Из «Маяка» корреспондент пришел. Да, Белозор. Поводите его по нашему хозяйству, познакомьте с процессом… Ну, и к красавицам нашим заскочите. Третьякова, Помаз, Гапоненко. Да, пусть фотографирует что хочет, он свой человек, с понятием.

Телефон жалобно звякнул, когда генеральный директор ПДО обрушил не него трубку.

— Вот теперь — выполняй. У вахты тебя наш профорг встретит, доверяю ей как себе. Материал на согласование — ей, мне, сам понимаешь, не до того теперь будет.

Я понимал, поэтому сделав прощальный жест рукой, вышел за дверь.

— Извините… — остановила меня секретарша, — Я случайно услышала… А что это Василий Николаевич читал? Какие-то стихи? Очень красиво, я и не знала, что он поэзию любит…

— Это «Пророк» Пушкина, — сказал я, — Всего хорошего!

— Да-да, до свидания… — ответила слегка рассеяно эта изящная, почти тургеневская девушка.

По речной глади скользили водомерки, над камышами вился гнус, квакали лягушки. Я поочередно загребал с правого и левого борта двухлопастным веслом, высматривая знакомые места на обрывистом берегу Днепра.

«Ласточку» я одолжил у Анатольича. У товарища Сивоконя было аж две резиновые лодки: четырехместная «Лисичанка» — ее он использовал для рыбалки, и одноместная надувная байдарка — «Ласточка». Он ее вообще не использовал, лежала себе в сарае — «абы было». А вот мне — в самый раз, для одиночного сплава и кладоискательства.

И легенда неплохая — задолбался Гера, заработался! Все в редакции видели, как я вкалывал, какие баталии у нас развернулись с шефом по поводу материала о туебнях из ЗУБРа… Но — с разрешения ОБЛЛИТа и нефтяницкого генералитета — статью пропустили, и она наделала много шума, и полетели головы. Автоколонны пролюбливать — это не дизель из баков литрами отсасывать! Это уже перебор.

Учитывая еще несколько крепких статей — типа ПДОшных прекрасных дам и прямой линии Драпезы, и моих постоянных задержек после окончания рабочего дня — просьба о паре дней отгулов никого не удивила. Так и сказал:

— Уйду я от вас в одиночное плавание! Хотелось бы в кругосветку, но придется довольствоваться сплавом по реке…

Палатку и спальник я взял напрокат — на турбазе, продуктами затарился в магазине, а лодочку предложил Анатольич. Мол, так оно проще будет обратно добираться, скручу в скатку, и как-нибудь до Лоевской автостанции уж дотащу. Он вообще предлагал забрать меня на редакционной машине, когда будет возвращаться с полей вместе со Шкловским, но я отказался: не хотел, чтобы кто-то еще видел металлоискатель.

Конечно, стопроцентной уверенности в том, что я найду серебро с первого раза, не было — всякое может быть. Главное — знал точно: клады — есть! Лежат в тени вековых дубов горшки с древними монетами, дожидаются Геру Белозора, и никто их не тронет еще лет тридцать…

— Там, там, тамтам та-тадам… — напевал я себе под нос мелодию из «Пиратов Карибского моря» и мощными взмахами весла направлял «Ласточку» навстречу сокровищам и приключениям.