Акула пера в СССР

Глава 24, в которой ведутся странные разговоры и появляется Лопатин

— Товарищ Белозор? — раздался ничего не выражающий мужской голос, и я обернулся, — Пройдемте.

На самом деле я достаточно давно понял, что этот тип ко мне обратится — раньше или позже. Не забди я его на парковке у «Хозтоваров», сейчас этот мужчина с непримечательным лицом уже получил бы по голове. Кому понравится, когда к нему подкрадываются и гаркают в ухо? Тем более, события последнего месяца здорово сделали мне нервы. А тут — серолицый шатен в плохом костюме и с рыбьими глазами. Внешность весьма характерная.

Он даже попробовал взять меня за локоть, но локоть я выдернул.

— Представьтесь, пожалуйста, — очень вежливо произнес я, — Не привык, чтобы меня трогали незнакомые люди.

Его физиономия поскучнела:

— Вы ведь понимаете…

— Не понимаю.

Мужчине пришлось доставать корочку с тремя заветными буквами и фамилией — Ершов. Буквы были не те, что на заборе пишут, а другие. Гораздо более приличные.

— Итак, товарищ Ершов, теперь я готов пройти с вами. В машину — и на улицу Малиновского?

— Ну почему же сразу на Малиновского? Давайте присядем вон хоть на лавочку — и побеседуем. Мы ведь с вами одно дело делаем, работаем на благо советского государства… Так ведь?

— Да-да, в меру своих сил — на пользу советского народа и родной Дубровицы, — оговорочку он, надеюсь, не заметил.

— Ну вот, значит, и бояться вам нечего, — Ершов улыбнулся.

Лучше бы он не улыбался.

Мы прошли за магазин и сели на лавочке под раскидистой ивой. Опричник достал пачку сигарет, сунул бумажный цилиндрик, набитый табачными опилками, в рот и спросил:

— Курите?

— Нет.

— А я закурю, — он чиркнул спичкой и затянулся, — Вы не против?

— Курите, ради Бога.

— Бога? А вы верующий? — Ершов выпустил клуб дыма.

Я пожал плечами.

— А мой ответ что-нибудь изменит?

— Да нет… Просто пытаюсь понять — что вы за человек.

— Вы о моей личности поговорить пришли? Кажется, вы офицер, а не психотерапевт.

— По долгу службы порой приходится и психотерапевтом становиться. Но в целом вы правы. Вы — персонаж интересный, Герман Викторович, но речь не о ваших последних эскападах, и даже не о работе в архивах…

А вот это было уже интересно. О чем же тогда пойдет речь?

— В каких отношениях вы состоите с гражданкой Морозовой?

— Что, простите? — мне понадобилось несколько секунд, чтобы мозг в несколько этапов совместил некую «гражданку Морозову» и Тасю.

Я как-то никогда не думал о ней с точки зрения фамилии, слышал от Пантелевны мельком, которая мужа ее покойнго только так и звала — мол, Морозов то, Морозов это. При самой Таисии она о нем не говорила — чтоб не бередить. А тут — гражданка Морозова! Ну, надо же…

— Добрососедские отношения. Хорошие. Детям ее песочницу сделал. Бани у них нет — я в свою пускаю помыться. По-соседски.

Ершов снова затянулся.

— Вы знаете что-то про ее мужа?

— Моряк-севморфлотец, офицер. Погиб в дальнем плавании. На этом всё.

— Погиб?.. Хм, да. Служба у него была особая, понимаете ли. Вот товарищи и забеспокоились — с кем его жена общается, как время проводит. И выясняется — ходит на танцплощадку и в рестораны с неким Белозором. А товарищи о вас смогли найти только газетные материалы и вашу работу в архивах. Ну и там родился-учился…

— Так всё-таки речь о моей личности?

— О вашей работе в архивах. Вы ведь по Деражне материалы раскопать пытались.

— И раскопал, — не знаю, что там нашел Гера, но мне в 2022 про Деражню было известно практически всё.

И про то, что расстреливали и сжигали никакие не немцы, и про 1200 погибших сельчан (почти в 10 раз больше, чем в Хатыни!) и про то, что дело это замяли и преступники-изверги вполне себе свободно проживали и работали в некоторых союзных республиках под чужими документами, а порой — и под своими собственными, никого не стесняясь… До сих пор проживали!

— И зря раскопали, товарищ Белозор. Внимание теперь к вам повышенное. Не в духе интернационализма эти ваши копания, противоречат генеральной линии партии…

— Генеральной линии партии противоречит безнаказанность военных преступников, товарищ Ершов. Неотвратимость наказания — один из столпов, на которых держится государственная система. Dura Lex, sed Lex — один для всех, независимо от социальной, национальной, профессиональной или какой иной принадлежности, — раздраженно проговорил я.

И чуть не ляпнул про «все равны, но некоторые ровнее» — думать надо, товарищ Белозор, кому и что говоришь! Рыбьи глаза Ершова сверкнули металлом, а потом опять обманчиво подобрели:

— В общем, Герман Викторович, моя вам рекомендация — оставить отношения с товарищем Морозовой на уровне курортного романа. Дело молодое, вы — люди одинокие, это мы понимаем. Не пытайтесь ее удержать — если не хотите лишних вопросов и пристального внимания к своей персоне. Только навредите — и себе, и ей.

Они что, может, и свечку держать будут? Я был зол до крайности. Ну, надо же! Пристальное внимание!

— В койку ко мне тоже заглядывали? — не скрывая злости процедил я, — В белье ковырялись, может, в мое отсутствие? Деньги, если что, лежат в Большой советской энциклопедии, на букву «Д» — там, где статья как раз про деньги. Семейники — в шкафу, на третьей полке.

— Ну что вы ёрничаете, Белозор? Понимаете же, работа такая! Девушка могла стать носителем государственной тайны, а вы тут активность развели бурную, подозрительную…

А говорил — не про эскапады… То ли еще будет! Я только начал вообще-то. Интересно, в семьдесят девятом году людей к стульям привязывают? Ногами бьют? Или чем там — током? А может подвешивают попавшего в лапы несчастного на развесистой клюкве и заставляют медведей лупить врага народа балалайкой? Какие там еще есть мифы о «кровавой гэбне»? Понятия не имею, насколько они правдивы. Ершов вроде впечатление производил вменяемое, по крайней мере как человек человеку мне он противен не был.

— В общем, Герман Викторович, вы меня услышали. Жалко будет, если наш район лишится молодого талантливого журналиста, настоящего патриота малой родины… — судя по тону, гэбист не имел в виду, что меня расстреляют.

Скорее — переведут к чертовой матери на другой конец Республики — в Езерище, например. Конечно — добровольно и с песнями, как с той кошкой из анекдота.

— Услышал, — сказал я.

— Ну и чудненько, — это «чудненько» ему настолько не подходило, что я поймал самый настоящий когнитивный диссонанс.

Ершов встал, хрустнув коленями, выплюнул сигарету и пошел прочь.

Лютая злоба выворачивала меня наизнанку. Не на Ершова, нет… Он, наверное, неплохой дядька. Работа у него такая, всё понятно. Просто…

Я помню, как бабушка рассказывала мне историю, как раз из этого времени, ну ладно — на пару лет позже, когда деда назначили заместителем директора Дубровицкого РЭС. Мол, она просто шла с работы, и вдруг увидела, что рядом с ней идет человек — в плохом костюме, ничем не примечательный. Он сказал ей:

— Людмила Всеволодовна, я хочу, чтоб вы знали — с вашей стороны у вашего мужа всё чисто. Он может гордиться такой женой. Вы — его надежный тыл.

Она рассказывала это чуть ли не с гордостью — мол, как же, государство оценило ее гражданскую позицию, ее преданность и самоотверженность! А мне, тогда еще подростку, в голову пришел один-единственный вопрос: какого хера за моей бабушкой кто-то следил?

Это чувство было сродни открытию, сделанному мной несколько лет назад: стоит поговорить о чем-то рядом с включенным смартфоном — и через некоторое время вся ваша лента окажется засрана теми самыми папилломами, котлоагрегатами или ножницами по металлу… Просто поговорить, даже не делать запрос в поисковой системе! Сразу это вызывало негодование — потом пообвыкся.

Теперь я шёл по Советской широкими шагами, стараясь разогнать тяжкие мысли. Отвлечься не получалось. Обычно помогала музыка, теперь об этом можно было и не мечтать: даже до обычных кассетных плееров еще жить да жить, не говоря уже про компактные «эмпэтришники»… Можно было взять свою «Электронику-311» и, как дебильные подростки, слушать его во всю Ивановскую, но — это бесило меня капитально, и в двадцать втором году, и в семьдесят девятом. У нас гоняли с переносными колонками, тут — с магнитолами. Впору вспоминать знаменитую аксиому Эскобара…

В общем — я шел и злопыхал. И ноги несли меня сами, сворачивая по улочкам и закоулкам, пересекая зеленые зоны и дворы хрущевок. Места были знакомыми: здесь почти ничего не поменялось за сорок лет, разве что сейчас деревьев и кустов было больше, а торговых точек — меньше.

Мой взгляд буквально уперся в аккуратную вывеску — красную с белыми буквами. «ЗАЛ БОКСА» — вот что на ней было написано. Нет, я знал, что Лопатин обосновался тут, на улице Молодежной, давно — но чтоб прямо сорок лет? Хотя — что я знал о Лопатине?

Когда он приходил к нам в школу звать на секцию по рукопашному бою, то выглядел прекрасно. Ну да, седой, с лицом бывалого человека — но юношеская энергичная походка, идеальная осанка, крепкие бицепсы и предплечья и молодой, сверкающий сталью, взгляд голубых глаз никак не давали поверить, что тогда, в 2007 году Виктору Ивановичу было семьдесят два года!

И этот старикан подтягивался раз двадцать, кувыркался и занимался руконогомашеством как молодой, и швырял на ковер юных обалдуев раза в два тяжелее его самого под самыми причудливыми углами! Настоящий фанатик боевых искусств — как западных, так и восточных, он никогда не брал с учеников ни копейки. Разве что — на материальную базу для зала. Перчатки купить или мешок новый — на это да, он мог предложить скинуться. Но если нужной суммы не набегало — не беда! Обматывали старую грушу изолентой, шили из строительных перчаток и поролона эрзац-версию спортивной экипировки… Р-романтика!

А теперь ему было около сорока, и, скорее всего, он совсем недавно вернулся из своих длительных командировок «по охране рубежей Родины на дальних подступах». Потому что на кирпичной стене огроменными красными трафаретными буквами были нанесены строчки — любимой лесенкой Маяковского:

Я уже видал эту надпись, в будущем. Лопатин обновлял ее каждый год, так что слоев краски к две тысячи седьмому накопилось изрядно. Тут — два, максимум три.

Двери невысокого кирпичного здания, окрашенные зеленой масляной краской, со скрипом отворились мне навстречу, выпуская небольшую толпу гомонящих подростков.

— А я нырок — и джеб ему! Видел?

— У тебя руки длинные, а мне что? В клинч?

— Ты чего, когда мы отрабатываем, лупишь изо всех сил? А если я так буду? Что за дела — драться всю тренировку? Отрабатывать — значит отрабатывать, а не лупить друг друга!

— Ты в четверг придешь? Да ну, какой футбол? Ты че, дурак, что ли?

И дальше в том же духе. На меня прямо дохнуло юностью… А, нет. Не юностью. Запах пота, дерматина, разогретой на солнце краски, немного — пыли, немного — дешевого мыла и сырости. Запах спорта, хорошо знакомый каждому, для кого слово «тренировка» — не пустой звук. И не важно, чем вы занимались — гимнастикой, боксом или легкой атлетикой, запах — практически всегда один и тот же.

— Давай Гера, проходи! Молодец, что заглянул! — меня кто-то дружески хлопнул по плечу.

Я обернулся — и память Белозора тут же выдала: Поликарпыч, местный завсегдатай. И его команда. Пятеро мужичков неопределенного возраста, похожие то ли на бывших военных, то ли на каких-то крутых ментов, то ли на лиходеев — сразу не разберешь. Они очень напоминали мне егерей-Иванычей своей экономной пластикой движений и колючими взглядами.

— Проходите м-мужики! — Лопатин появился в дверях, точно такой же, каким я его запомнил из будущей жизни, только волосы были черными, едва-едва тронутые проседью. — О! Гера! А поч-чему без спортивной формы? Ч-черт с ней, проходи, найдем что-нибудь!

Он слегка заикался, самую малость, но это его не смущало — темп речи у него всегда был неторопливый. Я, честно говоря, не планировал сегодня каких-то занятий спортом, разве что вечером, как солнышко зайдет, штангу потягать… А тут — едва-едва конец рабочего дня, солнце палит…

— Д-давай не стой, босиком позанимаешься, штаны я тебе от кимоно дам, перчатки из общака возьмешь, — подмигнул Лопатин.

Кимоно? В 1979 году? А, ну да… Самый расцвет! Запретят каратэ годика через два, по целой куче причин: от расцвета нелегальных школ боевых искусств и теневого бизнеса по торговле спортинвентарем, до роста хулиганства в столицах. А сейчас — дзюдо и каратэ процветали! В каждом задрипанном городишке, откуда ни возьмись, появлялись сенсеи, которые брали за уроки неплохие деньги.

Однако Лопатин не поддавался моде — он всегда вытягивал самое интересное из разных стилей, и под вывеской классического бокса учил юношей и мужчин по собственной эклектичной методике. Не всегда эффектной, но — очень эффективной. И — совершенно бесплатно. Военной пенсии и зарплаты тренера ему хватало, он всегда был спартанцем — во всех смыслах этого слова.

Сердце стучалось о ребра, мечтая выпрыгнуть наружу и свалить к черту из зала. Легкие горели огнем, пот заливал глаза, мышцы ног с непривычки начинали ныть. Эти дядечки из команды Поликарпыча задали мне конкретную трепку! Расслабился, товарищ Белозор! Одержанные над алкашами победы заставили возгордиться, почувствовать себя альфа-бойцом, эдаким Чаком Норрисом и Ван Даммом в одном флаконе…

Как говорил мой дед: «Молодец — против овец»! Если честно, встретившись с таким дядечкой в темном переулке — никогда бы не подумал, что он может представлять из себя серьезную угрозу. Все они были возрастом около сорока-пятидесяти лет, коротко стриженые, с простецкими лицами, иногда украшенными сломанным носом, помятым ухом или криво сросшейся бровью. Худощавые, можно даже сказать на первый взгляд — щуплые… Однако, дубасили меня будь здоров, делая перерывы только на то, чтобы объяснить мне: так мол и так, Гера, вот тут я бы прошел в клинч и конец тебе. А здесь — встречный удар и нокаут. И пах не прикрыл, а локоть мой — он вона где! Смекаешь?

Я смекал. И это был еще щадящий режим! Потому как в начале тренировки, сразу после разминки, Виктор Иванович сказал:

— Сегодня — уд-дарная техника. Никаких б-бросков и захватов. Работаем легко, только обозначаем удары. П-поехали!

Представить сложно, во что бы меня превратили эти обманчиво-щуплые дядечки, если бы им разрешили еще и швырять людей на маты! В общем — гордость моя была сломлена, появилось неуемное желание если не преодолеть, то хотя бы сократить ту пропасть, что разделяет меня и этих по-настоящему умелых и профессиональных бойцов. И злость ушла — как будто и не было ее. Ершов? К черту Ершова. Разберемся! Со всем разберемся, дайте только срок.

Штаны от кимоно теперь были мокрыми от пота, ноги уже скользили по матам, но под самый конец тренировки открылось второе дыхание, и после фразы Лопатина:

— Полный контакт — две минуты! — я оказался напротив Поликарпыча и даже остался на ногах и несколько раз достал его по корпусу — невероятно!

— Стоп! Пожали друг другу руки, разошлись. Г-гера, останься.

Мужики пошли в раздевалку и в душ, а я остался с тренером один на один.

— Уразумел, друг ситный? — спросил он.

— Уразумел… А можно я к вам пару раз в неделю буду захаживать? По каким дням, в какое время?

— С восьми до восьми, ежедневно к-кроме воскресенья, — усмехнулся он. — Видел вон, п-перед вами парнишки занимались? Вот можешь с ними походить, т-технику вспоминать. Ты, Гера, как всегда, на организм свой полагаешься: мышцы крепкие, руки длинные… Нужно рефлекс нарабатывать! И стратегию боя п-продумывать, а не руками-ногами махать куда попало… Приходи, в общем. Оно тебе полезно будет — с мыслями соберешься.

— А откуда вы…

— Не первый год замужем. Вижу же, что сегодня у тебя вместо мозга — п-плавленый сырок! Только на втором часу т-тренировки ты в себя п-пришел. В общем — в любое время, — он хлопнул меня по плечу и улыбнулся — почти по-отечески.

— А вы девушек тренируете? — напоследок спросил я.

— П-приводи, посмотрим, — его фирменная кривоватая улыбочка, честно говоря, обнадеживала.

И, кажется, у меня появилась кандидатура на должность самого главного начальника центра боевых искусств, который — рано или поздно — будет стоять в Нью-Васюках… То есть — в Дубровице, конечно в Дубровице!