Алая заря

Глава четырнадцатая, в которой где нет страха — там есть слабость

Соня не очень стойко, но старательно выдерживала волчьи взгляды уставившихся на нее учеников и окончательно признавала одну простую истину: с этим классом по-хорошему — как надо — у нее ничего не выйдет.

— Вы обещали, что те, кто сдадут листки, получат тройки.

Коля Тихорецкий размахивал листком так активно, что будь он потяжелее, может быть, полетел бы прямо в Соню — почти случайно, но как бы и нарочно.

— Да, — подтвердила она.

— У меня два!

Арсений Пономарев с неприязнью смял свою работу и выдавил:

— И у меня.

— Да у всех, кто писал, два!

Даша Корчагина с видимым превосходством откинулась на стуле и оглянулась на парней.

— Ну, допустим, не у всех. У меня три.

Соня не видела тут повода для гордости. Хотя, конечно же, по сравнению с остальной частью класса, Корчагина отличилась: она умудрилась случайно написать одно предложение правильно, а в честь такого и тройки было не жалко.

— Я говорила, что вы не получите двойки, если сдадите листки хоть с чем-нибудь, — напомнила Соня.

Миша Воронин ткнул пальцем в свой и завопил:

— У меня тут имя, фамилия и класс! Че вам еще надо было?

Соня сложила перед лицом руки, чтобы унять волнение.

Все нормально. Не разорвут же ее школьники на куски.

Это она и сама могла с ними сделать. Это у нее здесь была безграничная власть.

Соня стиснула пальцы так, что костяшки от напряжения побелели.

— Аня Терентьева нарисовала красивые узоры и написала несколько слов на английском, — ровным голосом пояснила она.

Светловолосая девушка подняла голову, услышав свое имя.

— Но у меня все равно два.

— И пять за рисунки. А вместе получится тройка в журнал.

Часть класса возмущенно загудела. Рисунки нарисовали всего семь человек, а большинство не посчитало, что сдавать пустой лист — это неуважительно. Впрочем, не с этими учениками говорить про уважение…

— Софья Николаевна, так дела не делаются! — воскликнул Воронин.

— Конечно, не делаются. Вы решили, что сюда можно приходить и вести себя так, будто от вас совсем ничего не требуется.

— Именно так мы и решили, — ответил Дима Корешков, недобро глядя на нее из-под низко нависших бровей.

— Ну и продолжайте в том же духе, — заявила Соня. — Можете не приходить на мои уроки вообще, только сообщите мне об этом заранее — я выставлю четвертные и годовые сразу. Мне совершенно не интересно иметь дело со сбежавшими из зоопарка детьми, не знающими ни уважения, ни правил поведения в обществе. С вашим воспитанием не справились ни родители, ни другие опекуны, ни опытные учителя, а я тем более ничего не добьюсь. Поэтому просто уходите, если не желаете работать сообща. Я не хочу и не буду стараться ради тех, кто не готов идти мне навстречу.

Стоило только начать — и остановить этот словесный поток стало невозможно.

Это наверняка не она говорила, Соня была в этом уверена. Это говорило чудовище внутри, которое, в отличие от нее, страха не знало. Да и разумности и справедливости, по всей видимости, тоже.

Девятиклассники выглядели настороженно-растерянными.

— Учителям не положено так говорить, — заметила Катя Скворцова.

— Ученикам не положено издеваться над учителем.

— Да мы же любя, — растерянно сказала Кристина Мамаева.

— Софья Николаевна, вы бы язык-то за зубами придержали, — предупредительно цокнул языком Корешков. — Не то работы лишитесь.

От угрозы у Сони засосало под ложечкой.

Она теперь знала, кто у Корешкова отец. Если он прислушается к сыну, то о работе в этой школе придется забыть. Вероятно, на преподавании вообще можно будет поставить крест. Ее выгонят из комсомола. Ее никогда не выпустят из страны. Она никогда не увидит Биг Бен.

Соня сглотнула ком в горле, но все равно продолжила:

— Зови отца в любое удобное ему время, если ты считаешь, что пользоваться его авторитетом, чтобы избавиться от какой-то там училки английского — это еще недостаточно низко для тебя.

На лице Корешкова не дрогнул ни один мускул, но он приподнял голову и с такого ракурса вдруг резко перестал выглядеть пугающе.

Его товарищи со всей внимательностью косились то на него, то на Соню, но он так и не ответил.

Немного подождав и послушав оглушительное тиканье часов на стене, она наконец встала с места и взяла в руки мел.

— Что ж… Теперь, если позволите, проведем прощальный урок. И, — Соня с напускным бесстрашием оглядела весь класс, — будьте так любезны, уважаемые девятиклассники, хотя бы напоследок сделать вид, что вы нормальные ученики.

Не поворачиваясь к ним, трясущейся рукой она начала писать на доске.

Уважаемые девятиклассники притворялись нормальными учениками ровно десять минут, после чего они снова начали шептаться и хихикать, а на вопросы отвечать “айдонов”. Тогда почти опустившая руки Соня решила научить их фразам “I forgot” (я забыл) и “I don’t remember” (я не помню) — хоть какое-то разнообразие в учебном процессе.

Если не считать урок с 9 “Б”, рабочий день в целом прошел довольно хорошо.

Пока что из всех классов пятые отличались наибольшими достижениями, по сравнению с остальными. Оно и понятно: это был их первый год и они могли идти по программе.

После четвертого урока у Сони случился короткий разговор с Борисом Ивановичем, внезапно заглянувшим в учительскую. Она даже успела подумать, что тот самый момент, когда ее вышвырнут из этой школы, наступит раньше, чем она ожидала. Но директор всего лишь поинтересовался ее успехами, спросил, нравится ли ей все, как дела у учеников и в особенности у девятого класса.

— Замечательные ребята, — чересчур жизнерадостно ответила Соня.

Сидевшая неподалеку учительница химии Анна Павловна не сдержалась и хохотнула.

Борис Иванович тоже посмеялся.

— Вы только не молчите, Софья Николаевна, если они совсем границы видеть перестанут, — добродушно сказал он.

Соня потерла верхним клыком нижний, словно хотела сточить эмаль, и, улыбнувшись поджатыми губами, кивнула.

После того, как Соня завершила все внеурочные дела, она почти в беспамятстве добрела до знакомой двухэтажки, опомнилась и захотела повернуть назад, но, взглянув на пакет в руке, вздохнула и все-таки зашла в подъезд.

Кого пыталась обмануть? Знала же с самого утра, что придет.

Тимур Андреевич выглядел бледным и осунувшимся, словно за четыре дня постарел на целых двадцать лет. Соня с беспокойством осмотрела его с ног до головы, и страшная догадка пронзила ее.

— Вы дряхлеете!

Тимур Андреевич вскинул левую бровь.

— А тебе не нужно носить очки, Софья?

Вообще-то очки ей действительно стоило носить, но и без них она была способна заметить, что что-то не так.

Она шагнула за порог его квартиры, немного продвинулась вперед и тут же застыла на месте, почувствовав себя очень странно, будто конечности онемели. Не больно, но неуютно и несвободно. И знакомо.

— Что, не можешь уже?.. Проходи, — махнул рукой Тимур Андреевич. — Вампирам особое приглашение нужно.

— То есть?.. — ужаснулась Соня.

— То есть не пустят тебя на порог жилища и будут правы.

— Так я же зашла только что…

— Так я ж не в коридоре живу. Дом начинается там, где хозяин себя чувствует в нем. Ну… у меня он там, где обои и уют.

Соня в очередной раз огляделась, с недоумением оценивая “уют” Тимура Андреевича. Обои, кстати, были ужасно грязно-золотого цвета с узором из поникших синих колокольчиков. Кошмарные.

После разрешения войти, Соня расслабилась и свободно ступила в гостиную.

— Вы были моложе в прошлый раз, — произнесла она. — Вы все-таки умираете без своей силы!

Тимур Андреевич долго смотрел на Соню прежде, чем выдал насмешливое и грудное “ха!”

— Да если бы! Я не ел просто еще.

— Что…

— Подзабыл я что-то, что человеку есть охота каждый день. Уж и не помню вкус хорошенького наваристого супчика. Хм, — он задумчиво почесал сильно отросшую щетину, выцветшую и, как и все в его доме, будто покрытую пылью. — Готовить ты умеешь?

Соня раздраженно выпуталась из рукавов пальто, не выпуская портфель с пакетом из рук — в конце концов, их и положить некуда было посреди завалов. А ведь против воли уже переживать начала, что старик помрет скоро, не помучившись как следует за то, что сделал с ней!

— Сами возьмите да приготовьте, — отрезала она.

— Где же уважение нынче у молодежи? Небось пионеркой старших вкусной выпечкой уваживала.

— И комсомолкой не забываю. Только вы недостойный член общества. На вас это не распространяется.

Тимур Андреевич с кряхтением отправился к своему дивану, на котором, судя по длинным промятым следам, лежал до прихода Сони.

— Я бывал и достойным, и недостойным! — сказал он, лениво разваливаясь в углу. — Всяким бывал. Больше всего мне понравилось не попадаться на глаза людям, которые любят судачить о других и решать, кто достойный, а кто нет. То есть почти всем.

Соня с сомнением хмыкнула.

— Так вы затворничаете, потому что не любите слухи о себе?

— Конечно. А кто их любит?

— Мальчик, который подсказал мне неделю назад, в каком доме вы живете, сказал, что вы злой и ненавидите людей.

— Это, наверное, Иваницких чадо… Вот засранец! — пробурчал Тимур Андреевич, а потом бросил на Соню неодобрительный взгляд. — А ты, выходит, дорогу не запомнила тогда?

— Конечно же, не запомнила! Я была до смерти напугана!

— Ну и глупая! Никогда нельзя позволять страху разум отключать! Всегда надо думать наперед, даже если ситуация безнадежная.

— Легко говорить двухсотлетнему вампиру, которого все боятся.

— Захочешь — и тебя будут бояться.

— Не захочу! — запальчиво ответила Соня и небрежно бросила пакет рядом с Тимуром Андреевичем.

Тот с любопытством зашуршал в нем и ухмыльнулся.

— А ты у нас, значит, достойная, да? Добрая душа. Я тебе гадость сделал, а ты мне пирожки несешь?

Соне очень хотелось ответить как-нибудь колко, но, открыв было рот, она просто выдохнула и решила промолчать.

Тимур Андреевич с удовольствием принялся уминать еду и поглядывать на нее с раздражающим ехидством.

— Ну? Чего тебя привело опять? Неужто надумала меня на тот свет отправить?

— Даже не надейтесь, — ответила Соня. — Хотела спросить…

— Спрашивай. И присядь хоть.

Она выбрала самое безобидное из того, что бросилось в глаза: табуретку, у которой не была по ее вине скошена ножка.

— Я… становлюсь злой?

— Какой-то детский вопрос, — разочарованно прокомментировал Тимур Андреевич.

— А что вы ждали?!

— Не знаю, — признался он. — Например… Чью кровь пристало пить юной девушке со светлой головой и добрыми помыслами: кровь дурного человека, чтобы он получил по заслугам, или кровь умирающего, чтобы не чувствовать вины? Это неразрешимая дилемма.

Соня изумленно распахнула глаза. Она об этом не задумывалась!

И впрямь… Чью, если не невинных людей?

Тимур Андреевич доел третий пирожок и с грустью проверил, нет ли в пакете еще.

— По моим меркам, пожалуй, ты все еще ребенок, — отрешенно проговорил он. — Ты не становишься злой только потому, что изменилась.

— Но я… веду себя не так, как обычно! Неправильно.

— А кто решил, что неправильно?

— Я.

— Ну, привыкай, — пожал плечами Тимур Андреевич и постучал указательными пальцами по вискам. — Вот тут. Рождается страх. Мозги твои больше тебя понимают. Знают, что тело твое изменилось. И что хищник теперь ты. Ты не становишься злой. Это ты и есть. Просто честнее. Если что кому не так сказала, значит, в глубине души ты этого хотела.

— Нет, — покачала головой Соня. — Не хотела. Я бы не стала никому грубить. Я бы не стала говорить то, что может навредить мне самой!

— Видимо, не очень-то боишься, что навредит, — сказал Тимур Андреевич. — “Не стала бы” не равно “не хотела”. Все люди иногда грубые. Просто умные и трусливые держат все при себе, потому что в нашем обществе принято лебезить и угождать.

— Это не так!

— Так всегда было!

— Это неправильно.

— Кто будет говорить, что правила всегда работают, тот глупец! У тебя даже глаголы английские неправильные. И ничего. Преспокойно существуют. Чай давай попьем?

Задумавшаяся Соня вздрогнула от резкой смены темы, но неохотно согласилась. Только с вымученной вежливостью предупредила, что либо делает его сама, либо пусть Тимур Андреевич наливает одному себе. Он на это лишь насмешливо прищурил глаза.

На кухне Соня до блеска вымыла кружки и заварила нормальный чай. Правда без всего — на полках было до печального пусто, не считая дохлой мухи в дальнем углу шкафчика.

Ее не было около десяти минут, и за это время она успела довести себя до головной боли. Что ей делать с бесконечными вопросами, которых становилось только больше? Не приходить же сюда к этому категоричному и циничному старику каждый день?..

На пороге между кухней и гостиной ее внезапно осенило. Онемевшее тело, которое было не способно продвинуться дальше без приглашения! Она уже переживала это ощущение раньше: на прошлой неделе, стоя рядом с Галиной Федоровной в учительской, Соне было так же непонятно и странно. Физически — ничего особенного, только покалывание и мурашки, но тревога возрастала каждый раз, когда учительница музыки проходила мимо.

Сегодня на одной из перемен она выяснила причину, когда увидела у Галины Федоровны на шее за воротом обычно наглухо застегнутой блузки цепочку. Ненавязчиво поинтересовавшись, что там у нее за украшение такое, она получила неожиданный и неприятный ответ. Галина Федоровна вытащила наружу крестик и качнув им в сторону Сони, заставила ее отшатнуться, как прокаженную. Соня притворилась, что это от удивления, но подозревала, что выглядела очень глупо.

Поставив чай на столик рядом с проигрывателем, на котором Тимур Андреевич снова поставил Магомаева, она вернулась на свою табуретку и спросила:

— Если крест и святая вода работают, то это значит… что Бог есть?

“А я весной, а я зимой, а я всю жизнь искал тебя…”

Он так долго не давал ответа — в его опустевших голубых глазах не было ни грамма осмысленности — что Соне пришлось повторить свой вопрос.

— Да есть. Есть, — хмуро ответил Тимур Андреевич.

— Вы это точно знаете?

— Точно верю.

— Но вера ничего не доказывает…

Он сначала схватился за свой чай, но, будто обжегшись, сразу убрал руку, после чего наклонился к диванному подлокотнику и зашарил где-то за ним. Соня ничуть не удивилась, увидев, что именно он оттуда достал.

Из початой бутылки самогонки он отлил немного прямо в чай.

— И что? — хлопнув глазами, выдал он.

— Как что? Я ведь ищу ответы. Вы обещали ответы.

— Я разве не ответил?

— Я спросила, откуда вам про это точно может быть известно. Про кресты… и про Бога.

Тимур Андреевич вытащил из-под рубахи нательный крестик. Маленький и серебряный.

Соня даже не дернулась.

— Что это… Вы же были вампиром! — воскликнула она. — Как вы его носили все это время? Сами же говорили, что крестов надо избегать!

Вздох, который Тимур Андреевич испустил, был протяжным и раздраженным. Он в три глотка осушил чашку с чаем.

— Какая глупая ты все-таки девчонка.

— Перестаньте меня оскорблять!

— Он не освящен.

Соня тоже почувствовала раздражение и не стала держать язык за зубами, решив досадить противному старикашке еще больше, так как дурацкие вопросы он, кажется, и правда терпеть не мог. Предлагать помощь его никто не заставлял, а раз назвался груздем, то пускай лезет в кузов и бесится дальше.

— Зачем тогда вы его носите?

На это тот всего лишь прожег ее недовольным взглядом, налил еще голой самогонки прямо в чашку и одним махом опрокинул в себя. И лишь потом заговорил дальше:

— Это символ веры. Даже если не освященный. Я прожил двести сорок восемь лет. Я впускал и Бога, и Дьявола в свою душу, поэтому имею право верить во что хочу.

Чай без всего был не очень вкусным, поэтому Соня отставила свою почти нетронутую чашку в сторону и сложила на коленях ладони.

— А я верю в науку.

— Ну и верь себе дальше.

— В восемнадцатом веке все в Бога и в царя верили. У вас это оттуда? Я бы на вашем месте после того, как меня превратили в монстра, решила, что Бог от меня отвернулся.

Удивительно, но на это Тимур Андреевич не стал огрызаться.

— Так и я решил, что отвернулся.

— Что потом изменилось?

— Многое.

— Не будете рассказывать?

Тимур Андреевич посмотрел на пустую бутылку так же печально, как до этого смотрел на пустой пакет, оставшийся от пирожков.

Жалкое зрелище, подумала Соня, едва сдерживаясь от того, чтобы скривиться от отвращения.

— В другой раз, — пробубнил Тимур Андреевич. — Тебе пора домой. Тетрадки своих бестолковых учеников проверять.

Соня вздохнула.

— Вы очень противный дядька все-таки.

— Я слишком старый дядька. Помирать надо было вовремя, чтобы не становиться противным.

Наверное, Тимур Андреевич расстроился и начал напиваться, потому что она снова навестила его не ради мести.

Покидая его квартиру, Соня в очередной раз приняла твердое решение больше не приходить.

С самоуничтожением старик прекрасно справлялся и без нее.