Алая заря

Глава двадцать третья, в которой новые огни загораются, а старые — затухают

Жизнь начала налаживаться не сразу, но постепенно.

В середине декабря Соня съездила на свадьбу к старой подруге, навестила родных, а затем ее закрутило и завертело в праздниках и школьно-елочной кутерьме. Всеобщее ожидание Нового года передалось и ей.

Она с энтузиазмом вернулась к усердной ежедневной подготовке к урокам, отбросила учебники и начала составлять задания самостоятельно, включая в них только то, что сама считала нужным, и выбрасывая набившие оскомину тексты, не имеющие никакого отношения к культуре страны изучаемого языка. За такие вольности ее все равно никто не уволит, даже если и прознает. А новые материалы понравились детям гораздо больше.

Когда лунный месяц подошел к концу и Кристина вновь предложила свою помощь, Соня опомнилась. Она ведь все еще не стерла им память… Что ж, тогда в следующий раз — обязательно!

К компании на этот раз присоединился Миша. Его внимание тоже привлекла рука Кристины, и он со сдерживаемым восторгом, которого явно стеснялся, принялся забрасывать Соню вопросами.

— А среди вампиров есть ученые?

— Я тоже задавалась этим вопросом, — призналась Соня. — Я думаю, что должны быть. А если нет, то когда-нибудь появятся.

— Если бы я стал вампиром, я бы стал ученым и все это изучил!

— Моя дядя — ученый, — сказала Кристина. — И лучше бы ему на глаза не попадаться!

— А вдруг можно как-то этот яд у вас в слюне превратить в лекарство? — задумался Миша. — Я бы стал знаменитым на весь мир.

— Что мешает тебе стать ученым, будучи человеком? — спросила Соня.

Он нахмурился.

— Много чего.

Вспомнив слова Виктора Ивановича… нет, просто Виктора, Соня подумала, что было бы здорово, если бы перед ней снйчас стоял будущий ученый, который и объединил бы своими открытиями мир!

Насколько Соне было известно, по биологии у Миши была вполне твердая четверка.

— Домашку ты сделал на следующий урок? — спросила она.

— Да, — кивнул Миша. — Я нарисовал вам открытку и даже подписал картинки на английском. Пойдет?

Несмотря на то что эта четверка хранила ее секрет и общение с ними с каждым разом давалось все легче, на ее уроках они по-прежнему плевали в потолок и из того, что можно было делать прилежно, прилежно рисовали картинки с подписями. Открывая их тетради, Соня вздыхала, но надеялась даже на самое малое: что, благодаря этим подписям, в их головах хоть что-то останется после нее.

— Как думаешь, — протянула она, — знаменитому на весь мир ученому пригодился бы английский?

— Знаменитому ученому — да, а мне — нет, — вяло ответил Миша.

Однако вместе с открыткой Соня получила на английское рождество одно коряво написанное упражнение из трех, которые задавала на дом. Полностью сделанное неправильно. Однако это воодушевило ее так сильно, что она полвечера потратила на то, чтобы все исправить и объяснить в записях ниже, что не так, добавив несколько нарисованных от руки картинок для наглядности. А еще поставила четыре — вместо обычной тройки — за старание. На следующем уроке Миша недоверчиво вглядывался в исписанную и изрисованную красной ручкой страницу, и Соня, затаив дыхание, следила за его реакцией и надеялась, что это его не спугнет. Судя по тому, что он начал иногда делать ее задания — не всегда до конца и зачастую неправильно — вроде не спугнуло. Получив слабый, но все-таки отклик, к проверке его тетрадки Соня стала подходить со всей ответственностью и мысленно записала Мишу Воронина в любимчики.

В январе Соня решила, что топтаться на морозе уже не нужно, и всю компанию пригласила домой — баба Валя, поворчав, дала на это добро. Кристина напоила Соню кровью, а она в свою очередь напоила всех чаем и угостила испеченным тортом.

Тимур Андреевич, узнавая об этом, неодобрительно хмурился, но молчал.

Соня заметила, что поток его дурацких и иногда обидных комментариев понемногу начинал иссякать, а истории из своей жизни он рассказывал уже совсем редко, предпочитая рисовать под песни Магомаева.

В последний раз Соня выяснила, что за двести сорок восемь лет он был женат трижды.

— Вы упоминали любовь как важную часть жизни, — спросила тогда Соня, стоя перед пустым холстом и не зная, что изобразить. — Вы любили?

Она пожалела о том, что спросила, потому что, увидев посеревшее лицо и застарелую боль в чужих глазах, не смогла и слова вымолвить. И наконец поняла, почему этот человек, проживший много-много лет, так долго и упорно искал смерти.

Тимур Андреевич похоронил не только своих жен, но и детей с внуками. От правнуков после второй жены он уходил и за дальнейшим ростом своего генеалогического древа не следил. Он знал, что у него большая семья. И что все они умрут раньше него.

Соня не знала, что сказать.

Ее тоже это ждало, но будущее казалось таким расплывчатым и далеким даже для смертных деда и мамы. И даже для старой бабы Вали!

— Ты сейчас слишком молодая, чтобы вообразить себе, насколько много лет у тебя впереди, — объяснил Тимур Андреевич. — Ты не поймешь.

— Но я понимаю.

— Нет.

С того разговора Соня начала замечать, что что-то происходит, и чувствовать беспомощность.

Ей потребовалось поразительно много времени для того, чтобы догадаться, в чем дело. Она смотрела на Тимура Андреевича в мучительном ожидании объяснения, но он прятался за мольбертом, не желал ничего долго обсуждать, закрывался и уходил в свои мысли.

Он отдалялся от нее. Отдалялся, даже находясь с ней рядом в одной комнате.

Она же ему не надоела? Ему же не было все равно?

Конечно, он всегда был вредным стариком. Она видела все его строгие выражения лица, лишь изредка заслуживала его похвалу, чаще получая в свой адрес кучу бранных слов. Она выслушивала все его порицания и обижалась на неприглядную правду, но добродушно сощуренные глаза и легкую улыбку в свою сторону не упускала никогда. Он привязался к Соне так же, как учитель привязывается к своим ученикам. Уж она-то о таком знала не понаслышке.

Она набралась смелости спросить напрямую только в конце февраля, но не потому, что умирала от любопытства и желала поскорее узнать причину его поведения. Она ее уже знала, поэтому ей требовалось только страшное подтверждение.

Тимур Андреевич ответил и замолчал, давая Соне время, и тишина густела в воздухе и тяжелела, закладывая уши и накрывая удушливым осознанием.

— Нет, — выдавила Соня.

Тимур Андреевич тяжело вздохнул, будто на последнем издыхании. Его веки дрогнули.

— Вы не можете так со мной поступать, — добавила Соня, так и не увидев понятной реакции.

— Это ты не можешь так со мной поступать, — сказал Тимур Андреевич. — Эгоистка.

Слова прозвучали с непривычным спокойствием. Обычно он с упреком кидался незлобными прозвищами или называл ее дурочкой, упрямицей или как-то в этом роде, но сегодня Соня поймала в этом слове оскорбление.

— Это не так! — принялась защищаться она. — Я думаю прежде всего о вас!

— Ни черта ты не думаешь обо мне. Если б думала, давно бы поняла и отпустила.

— Я понимаю…

— Не понимаешь.

— Я понимаю! — с нажимом повторила Соня. — Но я не могу лишить вас жизни! Нельзя… нельзя уходить. Вы стали человеком, и ваш срок еще не пришел.

Тимур Андреевич даже не посмотрел в ее сторону, чтобы как обычно одарить своим фирменным взглядом, от которого она всегда чувствовала себя несмышленым ребенком. Но Соне он и не понадобился, потому что она и без него почувствовала себя глупой, так как не могла придумать достойные слова для объяснения, почему просить о смерти неправильно. Не молодой девчонке убеждать старика, которому скоро стукнет двести сорок девять, в том, что жизнь — это бесценный подарок. Для такого возраста уже точно не бесценный, так как срок годности, вопреки всем законам природы, у него давно вышел.

Она действительно думала, что понимает Тимура Андреевича. Кроме нее, его в этой жизни ничего уже не держало. Но понимание не равно принятию.

— Мне ведь теперь не плевать, — тихо сказала Соня. — Вы ведь сами меня учили, постоянно звали в гости и рассказывали истории. Зачем привязывали к себе?..

Когда она озвучила вопрос, ответ тут же сам пришел ей в голову.

Она ненавидела этого человека всей своей проклятой душой за то, что он разрушил ее жизнь, превратил в чудовище и принес ей столько проблем. Но она с горечью и досадой осознавала, что тоже привязалась к нему сильнее, чем должна была. К этому противному, ворчливому старику, который учил ее жить и пытался направлять так, будто стремился занять роль не просто наставника. Отца.

Дети не всегда любят своих родителей и никогда не забывают допущенные ими ошибки. Однако все равно плачут на их могилах.

— Репетицию мне устроить решили?

Он не ответил, и Соня в порыве злости размазала всю краску, нанесенную на холст в одно сплошное пятно неопределенного цвета.

— Я ведь… я ведь могу приказать вам. С вами связь не разрывается, как с остальными укушенными. Так что я могу…

— Неужели ты посмела сказать это, — медленно моргнув, проговорил Тимур Андреевич.

Соне тоже не верилось, что она посмела сказать это. Она обещала себе больше никогда не пользоваться своими отвратительными способностями. Особенно по отношению к нему.

— Вы не оставляете мне выбора, — прошептала она.

Волна стыда, обрушившаяся на нее уже не была такой же стремительной и мощной, какой представлялась в детстве, когда она подводила взрослых и заставляла их испытывать разочарование. Но она окатила Соню, ложась на плечи непосильной ответственностью и оголяя нервы до такой степени, что глаза начали слезиться от не дающего дышать кома эмоций в горле.

Тимур Андреевич не удивился. Наверное, она оправдала его ожидания. Худшие, разумеется.

— Я хочу умереть, — произнес он.

— Нет.

— Я уже не живу. Я хочу на покой.

— Мы найдем вам другой смысл жить.

— Мне не нужен другой смысл жить, Софья. Я был счастлив. Я был несчастлив. Я имел семью, я похоронил семью, я побывал везде, я видел все. Я попробовал все.

Он бросил кисть на подставку, прекращая рисовать.

— Вы не могли попробовать все, — возразила Соня. — Мир на месте не стоит и дальше будет только…

— Дальше будет все то же самое, — перебил ее Тимур Андреевич.

— Люди изобретут новые вещи, построят новые города, напишут новые книги…

— Люди придумывали и будут продолжать это делать всегда. И мир будет развиваться дальше. Я наблюдал за этим больше двухсот лет, и мне надоело.

— Мы отправились в космос! Мы все полетим туда рано или поздно!

— Замечательно.

— Тимур Андреевич…

— Кончились аргументы?

Соня закрыла лицо руками.

— Я не могу.

— Эгоистка, — повторил Тимур Андреевич.

— Может, и эгоистка. Как я без вас справляться буду?

— Как всю жизнь справлялась без меня. Что хотел тебе передать — то передал. Мне больше нечего тебе дать. А историю моей жизни прочитаешь в дневнике. Я тебе аж в самую первую встречу о нем рассказал. Верхняя полка, за коробкой с красками. Все там.

— Это не то.

Тимур Андреевич поморщился и потянулся туда, куда каждый раз тянулся, когда не знал, что сказать. В угол за самогоном.

Соня едва удержала себя в руках. Хотелось кинуться вперед, вырвать из его рук проклятую бутылку и разбить ее об стену.

— Я не сделаю этого! — процедила Соня сквозь зубы. — И вы не сделаете! Я запрещаю вам умирать!

Осуждающего взгляда в спину она не почувствовала, когда развернулась и вне себя от гнева, пошла прочь из квартиры. Но она знала, что Тимур Андреевич еще посидит немного, уставившись в надоевший ему до смерти узор деревянных досок под ногами, допьет початую бутылку до конца, встанет и включит Магомаева на проигрывателе. Скорее всего, он даже не будет грустить. Потому что и на грусть, и на обиду на Соню, и на разочарование в ней у него сил давно уже не осталось. Он будет слушать Магомаева и добирать последние крупицы удовольствия от жизни, которую почти перестал ценить.

Но ведь у него все еще был Магомаев!

И мольберт он достал спустя столько лет — он сам говорил — из-за Сони. Он же любил рисовать когда-то. И вот — рисует опять.

Значит, был шанс, что смысл жить он еще найдет. Он же всегда находил.

Соня ему поможет.