Алая заря

Глава седьмая, в которой черт заводит снова колесо

— Feel, felt, felt (чувствовать). Give, gave, given (давать). Have, had, had (иметь). Hear… — Соня запнулась и облизнула пересохшие губы.

— Heard, heard (слышать), — подсказал Тимур Андреевич. — Английскому школьников учишь, да? Тяжкий труд.

— Hold, held, held (держать). Leave, left, left (покидать, оставлять). Make, made, made (делать)…

— Ты решила пересказать мне всю таблицу неправильных глаголов? Не утруждайся, Софья, и не тяни время. Я знаю, что ты уже можешь встать.

Соня пришла в сознание довольно быстро, но с того момента, как очнулась на полу и увидела ползущего перед носом паука, который чуть не заставил ее сердце остановиться в очередной раз за этот вечер, прошло больше получаса. И она все еще не проронила ни слова в ответ на то, что услышала от Тимура Андреевича.

Бессмертие?..

Что за чудной кошмарный сон…

Осталось недолго потерпеть. Ночь не такая длинная — скоро она проснется.

Тимур Андреевич теперь сидел на промятом диване, накрытом пыльно-оранжевым покрывалом, а перед ним на низком столике стоял виниловый проигрыватель. В отличие от школьных, с которым Соне пришлось иметь дело днем, этот работал превосходно.

“В зимнем парке тополя так грустны…”

Тимур Андреевич качал головой, с видимым удовольствием вслушиваясь в мелодичный глубокий голос исполнителя. Легкая улыбка делала ее лицо приятнее и моложе. И зубы были обычные, человеческие…

Чем больше Соня всматривалась, тем больше убеждалась в том, что его возраст определить было совершенно невозможно. Подвижная мимика меняла его на глазах: сейчас ему сорок с небольшим, а глазом моргнуть не успеешь — и вот уже не меньше семидесяти.

“Но ты помнишь, как давно, по весне, мы на чертовом крутились колесе… колесе… колесе”.

— Любимая песня моя, — сказал Тимур Андреевич. — Надеюсь, ты не возражаешь?

Соня перестала по привычке перебирать вслух неправильные глаголы — опять стало дурно. Даже если бы она хотела возразить, не смогла бы и рта раскрыть. Если она будет дышать только носом и не будет шевелить языком и губами, быть может, ей полегчает.

Едва эмоциональные потрясения после обморока чуть-чуть улеглись, как тут же, не давая ей и секунды перевести дыхание, ее настигли физическая немощь и тошнота.

Бессмертие, значит… Какая ерунда. Она посмеет встать и сбежать — и старик тут же обратится в монстра и сожрет ее.

Но Соня чувствовала, что не посмеет. Потому что если она не спала, значит умирала — иного исхода она не видела.

Под Магомаева умирать было очень тяжело и тоскливо, несмотря на веселый ритм песни. Если уж так подумать, то умирать вообще было обидно — она же так молода… Под веселые песни — тем более!

— Что за артист, — с улыбкой сказал Тимур Андреевич. — Будет великим.

Он направил немигающий взгляд куда-то в стену и задумался.

Пластинка заскрипела, и песня сменилась. Заиграла веселая мелодия и запел женский голос: “Не грусти о том, что проходят дни…”

От неудобного положения затекли ноги, и Соня осторожно пошевелилась, заставляя себя хоть чуть-чуть расслабить сильно напряженные мышцы.

“А любовь пришла, навек пришла любовь”.

Музыкальное сопровождение было, мягко говоря, неудачным, и у Сони по коже ползли мурашки — и вовсе не от звонкого сильного голоса Ларисы Мондрус. А Тимур Андреевич постукивал носком ботинка по полу и словно уже напрочь забыл о том, что к себе домой он привел пленницу.

Он крутил пластинку по кругу еще три раза, и с каждым новым воспроизведением песни Магомаева Соне чудилось, что ее укачивает все больше, будто это ее мотает на чертовом колесе с немыслимой скоростью.

“И как будто позабыл я про все, только черт заводит снова колесо”.

Тошнота то наступала, накатывая мощной волной, то затихала на полпути. На всякий случай Соня прижала пальцы к пересохшим губам и запрокинула голову, вглядываясь в потрескавшийся и заплесневевший потолок.

Гостиная в этой квартире мало походила на обжитую, скорее на свалку ненужных вещей. Комната была большой, но из-за хлама казалась тесной. Повсюду были толстые слои пыли: она гнездилась на беспорядочно лежащих горах книг, не поместившихся в книжные шкафы, на подоконниках и стоявших на них замысловатых сервизах, на старых подсвечниках и чернильницах, даже на проигрывателе, в котором крутилась пластинка. Сбоку на нем виднелись следы пальцев Тимура Андреевича — похоже было на то, что достал он его впервые за долгое время.

Музыка играла негромко, но отдавалась прямо в животе, и это было неприятно. То, что туда попало, ее телу точно не нравилось.

Вкус крови во рту необъяснимо быстро рассосался, и Соня сглатывала слюну снова и снова, зачем-то пытаясь уловить омерзительный ржавый привкус, но не получалось.

Тимур Андреевич отодвинулся от проигрывателя, и под задорный припев опять решил обратиться к Соне.

— Когда ты уже возьмешь этот проклятый нож?

Она медленно приоткрыла рот, надеясь, что со словами наружу больше ничего не вырвется.

— Зачем?

“И лечу я к звездам, кричу и вновь лечу”.

— Чтобы убить меня.

Соня увидела и услышала сегодня достаточно, чтобы как минимум сойти с ума.

Она поморщилась от стрельнувшей в виске вспышки боли.

— Я не убийца.

— Молодец. Не беда. Ты желаешь, чтобы я сам это сделал?

— Что сделали?

Тимур Андреевич недовольно сомкнул губы, окончательно становясь похожим на сердитого старика.

— Я надеюсь, что ты только сейчас плохо соображаешь, а не по жизни, — пробубнил он. — Ты желаешь, чтобы я сам убил себя?

Соня втянула носом пыльный и несвежий воздух, но от этого стало только хуже. Она напряженно сдвинула брови и несколько раз сглотнула противный кислый привкус на языке, прежде чем спросила:

— Вы хотите умереть?..

— Да, — просто и не задумываясь ответил Тимур Андреевич.

— А как же бессмертие?

— Я отдал его тебе. Дело осталось за малым.

— Я ничем вам не помогу.

“И как будто позабыл я про все… Только черт заводит снова колесо…”

Тимур Андреевич выключил музыку.

— Бесполезная девчонка! — процедил он сквозь зубы. — Так и знал, что надо было парня брать!

Соне нисколько не было жаль, что она не оправдала ожидания какого-то несчастного старика, которому надоело жить. И, признаться, даже за Степку переживать и радоваться, что он избежал такой участи, сил не находилось. Ей бы вздохнуть нормально…

— Знаешь, что ждет теперь тебя? — мрачно сказал Тимур Андреевич.

— Я проснусь. Или умру.

— Ты захочешь крови.

Соня пару раз моргнула, с силой сжимая веки, и только после этого действия поняла, что до этого все вокруг расплывалось от слез. Она их уже даже не замечала. И чего это вдруг опять?..

— Нет, — возразила она.

Тимур Андреевич со злорадной горечью усмехнулся.

— Да. Не только бессмертие — проклятие. Каждый месяц тебя будет мучить жажда крови, которая убьет тебя, если ты будешь ей сопротивляться.

— Я… не верю вам, — прошептала Соня, и вдруг ее осенило: — Вы… вы что… сделали меня вампиром?!

— Да. Ты сгоришь на солнце через несколько дней, если защиту не повесишь.

— Сгорю?..

— И пользы от бессмертия никакой не будет, если будешь реветь и так глупо потеряешь жизнь.

— Прекратите! — закричала Соня и тут же поморщилась от своего наконец прорезавшегося голоса.

Тимур Андреевич встал с кресла и снова необъяснимым образом помолодел.

— Это ты прекрати! — тоже повысил он голос. — Ты ведь ненавидишь меня за то, что я тебя такой сделал. Давай! Хватит лужи разводить, выплесни гнев и отомсти! А потом забирай дневник со шкафа и уходи учиться жить новую жизнь.

— А знаете… — сказала Соня. — И правда. Я вас ненавижу.

— Как замечательно!

— Но делать я ничего не буду.

Невероятно, но злость открыла в Соне второе дыхание, в котором она так нуждалась. И это позволило ей с трудом, но все-таки подняться на ноги и шатающейся походкой отправиться к выходу. Догонит или не догонит, покажет зубы или не покажет — все равно уже теперь.

— Глупая девчонка!

Соня осмотрела узкий из-за наваленных тряпок и коробок коридор. Ключ должен быть спрятан где-нибудь… Нет, его даже не удосужились спрятать — он торчал прямо из дверной скважины.

— Дорогу запоминай, — крикнул Тимур Андреевич из гостиной.

Соня потерла лицо обеими ладонями.

Не будет она запоминать дорогу туда, куда больше никогда в жизни не вернется!

Руки уже не тряслись, поэтому пальцы смогли повернуть ключ, но слабость во всем теле была по-прежнему ужасающей: немного отклонившись при открытии двери, Соня чуть не повалилась на пол, лишь в последний момент успев мазнуть рукой по обшарпанной стене.

Не дождавшись ответа, Тимур Андреевич вышел в коридор и добавил:

— Не думай, что можно теперь так просто закрыть глаза на то, что случилось. Я буду ждать тебя здесь, Софья. Мы не договорили.

Соня хотела ответить, что не придет, но промолчала. Если это не страшный сон, то она все равно собиралась его забыть, как забывала всех чудовищ, которые прятались в темных углах и без следа пропадали, растворяясь в рассветных лучах.

Она обернулась.

Тимур Андреевич стоял сгорбившись и смотрел прямо на нее. Уголки его губ опустились, состаривая лицо, а густые брови скорбно изогнулись. Еще недавно зловеще поблескивающие красным голубые глаза потускнели в слабом болезненно-желтом свете лампочки.

Соня раздосадованно нахмурилась, ощутив нечто похожее на жалость. Нонсенс. Какую бы ерунду этот сумасшедший ни нес, ей была противна сама мысль о том, что можно испытывать сочувствие к его несбыточным мечтам, порожденным каким-то душевным недугом. И глаза, и зубы — это наверняка тоже какая-то жуткая болезнь. Все это выдумки. Вампиров нет. И Соня точно не стала монстром!

Больной человек похитил ее, заставил пить его кровь и попросил себя убить. Вот как все было.

Она с безжалостной злобой в упор посмотрела на угрюмого старика, оттолкнулась от стены и, покачиваясь, дернула за ручку входную дверь, которая, как ей думалось, наконец-то вела на свободу.

Вот только тревога остро и навязчиво колола в груди, подсказывая страшное: свободой за пределами этой жуткой квартиры теперь и не пахло.

На улице было очень темно: фонари не горели, дома и деревья освещал лишь тонкий полумесяц сквозь кустистые облака. Улица была незнакомой, и Соня выбрала направление наугад. Не так уж важно куда идти, главное, чтобы подальше отсюда.

Изо рта вырвался густой пар, пальто распахнулось от быстрого шага, но холода Соня совсем не чувствовала. Она наконец дышала полной грудью и не могла надышаться. Воздух был свежим, вкусным и опьяняющим. Он проникал в голову и остужал раскаленные и натянутые до предела нервы. Тошнота отступала. Сердце стучало ровнее.

Она пока не умирала.

Но и не просыпалась.