Александрийская гемма

Глава первая. ВЗРЫВ В ЗАПЕРТОЙ КОМНАТЕ

Не спрашивай мертвых, они ничего не могут рассказать о себе. Это не они говорят с тобой в омуте сновидений, а твой растревоженный, не знающий отдыха мозг.

Люсину, задремавшему на какой-то миг у себя в кабинете, приснился отец. Протягивая, словно взывая о помощи, руки, он стоял на пороге их старого дома, в котором давно поселились чужие люди, и вдруг отступил куда-то вдаль, когда в сон ворвалось дребезжание внутреннего телефона.

Вопреки стойкой репутации аса таинственных дел Люсин не слишком споро поднимался по служебной лестнице, так и оставался при одинокой майорской звездочке. Товарищи по работе получали новые назначения, уже дважды сменялось непосредственное начальство, и как-то совершенно незаметно Владимир Константинович превратился из подающего надежды работника в ветерана угрозыска, перешел в другую весовую категорию, как остроумно пошутил криминалист Крелин. Внешне Люсин мало переменился за эти годы, разве что погрузнел самую малость… Он замкнулся в себе, став скупее в словах и жестах.

Вызванный по селектору к начальнику отдела, Люсин неторопливо собрал разложенные на столе документы в аккуратную стопку и надел висевший на плечиках китель, скромно украшенный университетским ромбом. Несмотря на несколько громких дел, о которых широко сообщалось в печати, орденов у Люсина не было, а медалей он не носил.

— Разрешите, товарищ полковник? — Люсин приоткрыл дверь в кабинет.

— Да-да, заходите, — озабоченно взмахнул рукой полковник Кравцов, не отрываясь от телефонной трубки. Говорил он тихо, почти не раскрывая рта и в основном короткими междометиями. Больше слушал, сохраняя на лице настороженную безучастность. За окнами хлестал дождь, было хмуро и бесприютно. — Садитесь, — сказал Кравцов, закончив разговор. — Вот, значит, какая история: без вести пропал человек. — Поправив очки, заглянул в бумажку, одиноко белевшую на бездонной глади стола. — Солитов Георгий Мартынович, профессор Московского химико-технологического института, заслуженный деятель науки и техники. Ясно?

— Пока не очень.

— Вот и мне тоже не ясно. Никто не видел, как и, главное, когда он ушел из дому. Зачем-то захлопнул за собой дверь, которую нельзя открыть снаружи… Почему, спрашивается?

— То есть? — позволил себе уточнить Люсин. — Входную дверь?

— Донесение составлено местным участковым — тот еще деятель! Как сквозь джунгли приходится продираться. Но случай, по-видимому, не простой. Наворочено всякого: взрыв какой-то таинственный и вообще полный туман. Нас просили помочь разобраться.

— Помочь разобраться? Но это значит, мы берем дело?

— Вы правильно понимаете. Ситуация, мягко выражаясь, своеобразная, я бы даже сказал, настораживающая. Начальство, не скрою, проявило повышенный интерес, что, как вы понимаете, требует от нас особой оперативности. Словом, выезжайте на место с опергруппой, поглядите, что там и как. Наверняка все окажется значительно проще, чем намалевал этот субчик. Работать будете вместе со следователем горпрокуратуры Гуровым. Постарайтесь поладить с ним.

— А он со мной тоже постарается? — поинтересовался Люсин без тени улыбки.

— Сразу по возвращении доложите. — Кравцов вложил лежавший перед ним листок в папку и, как по льду, отпасовал ее через весь стол Люсину. Разговор был закончен. — Путь неблизкий, поэтому времени не теряйте. Это где-то в районе озера Синедь, деревня Веретенниково.

— Разрешите сперва подумать, товарищ полковник.

— Что? — В невозмутимых глазах Кравцова промелькнуло мгновенное изумление.

— Я хочу сказать, что должен сначала ознакомиться с делом, возможно, навести кое-какие справки и наметить хотя бы предварительный план действий.

— Ну, вам виднее, — последовало после многозначительной паузы. — К концу дня ожидаю с докладом.

— Если придется задержаться, товарищ полковник, я позвоню.

Люсин знал себе цену и отнюдь не был расположен менять стиль работы, складывавшийся годами. Пусть новое руководство воспринимает его таким, какой он есть. Стоит лишь из-за боязни испортить отношения дать слабину — и пиши пропало. До конца дней своих не выкарабкаешься из мелочной опеки.

И все же от разговора с Кравцовым остался неприятный осадок, запоздалое опасение, что без особой надобности полез на рожон, перегнул палку. Нет, с такими мыслями каши не сваришь. Полное спокойствие, улыбка и сосредоточенность. Владимир Константинович заставил себя отключиться от всего постороннего и, как в омут, нырнул в косноязычные упражнения лейтенанта Мочалина, веретенниковского участкового.

Выстроив разрозненные факты в их временной очередности, Люсин наконец уяснил для себя суть загадочного происшествия на даче Солитова.

Домработница или, вернее, домоправительница профессора Аглая Степановна Солдатенкова, вернувшись после почти недельного отсутствия, обнаружила выбитое окно. Она, естественно, забеспокоилась и кинулась в дом. Но дверь, ведущая в кабинет профессора, оказалась запертой изнутри. Солдатенковой ничего иного не оставалось, как заглянуть в кабинет Солитова со двора. Увидев, что в помещении полнейший беспорядок, она подняла тревогу. Кто-то из соседей принес табуретку и помог Аглае Степановне влезть на подоконник, чтобы как следует все рассмотреть. Не обнаружив Георгия Мартыновича среди разора и запустения, она немного успокоилась и принялась расспрашивать о нем: может, кто чего знает. Но так ни до чего и не доискалась. Решив, что профессор мог поехать на городскую квартиру, старая женщина позвонила в Москву — раз, другой, третий. Телефон не отвечал. Тогда она попыталась связаться с институтом, но профессора не оказалось и там. Лишь на следующее утро, отчаявшись дождаться хозяина и заподозрив, как она объяснила, «худое», Солдатенкова обратилась в милицию. Участковый Мочалин прибыл на место и, приняв необходимые меры для сохранения следов, произвел предварительный осмотр.

По характеру осколков оконного стекла, обнаруженных на достаточном удалении от дома, он предположил возможность взрыва. Эта версия нашла косвенное подтверждение и в показаниях соседей Солитова, засвидетельствовавших, что тот вел на дому различные химические исследования. Проанализировав обстановку, Люсин одобрил действия участкового.

Мочалин хотя и не проявил особой инициативы, но зато ничего не напортил. Погрешности стиля и логические несуразицы, разумеется, были не в счет. Не всякий участковый способен писать, как Сименон.

По своему обыкновению, Владимир Константинович начал со схемы. Очертив в центре бумажного листа квадратик и обозначив его инициалами Солитова, он сделал несколько ответвлений, пометив их соответствующими подписями: «Солдатенкова», «Соседи», «МХТИ», «Московская квартира». Из каждого направления «предстояло извлечь» максимально возможное. Люсин подумал, что в процессе работы число таких ответвлений удвоится, утроится, даже удесятерится. И это только прямые связи. А сколько обозначится косвенных, опосредованных, самым причудливым образом разветвленных. Только выявив их все, до последней, можно надеяться на успешный финал.

Отработав первоначальную логическую схему, Люсин позволил себе задуматься над главным вопросом: жив или нет Георгий Мартынович Солитов, человек, о самом существовании которого он даже не подозревал еще каких-нибудь полчаса назад.

Поставив в известность дежурного по городу, он запросил морги, больницы, направил ориентировку по отделениям и в область. Затем позвонил в отдел кадров МХТИ и, обрисовав ситуацию, попросил ознакомить его с личным делом Георгия Мартыновича.

— Да-да, я подошлю человека, — сказал он, включая магнитофон. — Но время не терпит. Поэтому продиктуйте основные позиции, будьте настолько любезны… Нет, список научных трудов пока не надо, с научными трудами можно чуточку повременить…

Разговор практически не дал никаких новых зацепок. Жена Солитова — Анна Васильевна — умерла в позапрошлом году, дочь Людмила была замужем за работником Госкомитета по внешним экономическим связям и находилась в настоящее время за границей. Установив, что квартира профессора была в последний раз поставлена на охрану 11 июля, то есть еще месяц назад, Люсин набросал текст телеграммы в МИД. Без помощи Людмилы Георгиевны было не обойтись. На подобного рода телеграмму полагалась соответствующая виза. Рассудив, что лишний раз мозолить глаза начальству, безусловно, не стоит, Люсин не стал торопиться и послал в институт за личным делом.

Теперь, когда было сделано все, что возможно, следовало заняться подбором опергруппы. Люсин никогда не полагался на случайность. Дежурства дежурствами, очередность очередностью, но он предпочитал работать с людьми, хорошо ему знакомыми. Итак, экспертом, конечно, Крелина, а шофером Кушнера либо Самусю. От собаки, к сожалению, толку не будет, потому как всю неделю город и область заливают потоки дождя. Но порядок есть порядок. Что же касается следователя горпрокуратуры, то начальство не выбирают.

Спустившись во внутренний двор, где уже дожидался желто-голубой милицейский микроавтобус, Люсин не без удовольствия обнаружил, что ливень кончился. Вырвавшись на обновленный, провеянный ветрами простор, солнце спешило излить на землю всю свою нерастраченную мощь. Было даже жарковато с непривычки. Сверкали крыши, деревья, чугунные пики оград.

— С погодкой, командир! — поприветствовал Коля Самуся, включив зажигание. — На Синедь?

— Можно и на Синедь, если приготовил снасти и знаешь верное место. Я слышал, там лещ хорошо берет?.. Здравствуйте, товарищи! Люсин, — коротко представился он пожилому лысому человеку в штатском — следователю прокуратуры по особо важным делам.

— Гуров, — ответил тот церемонным кивком, — Борис Платонович.

Ни внешность его, вполне заурядная, ни манера вести себя никак не раскрывали характера. Лишь желчно опущенные уголки губ и привычка время от времени почесывать переносицу свидетельствовали об известном внутреннем напряжении. Очевидно, Гурова угнетали какие-то сугубо личные заботы. Опытный следователь, он бы не стал заранее волноваться из-за дела, обстоятельства которого еще так неясны.

За окружной по обе стороны шоссе замелькали березы и распахнулись зеленые заплаты окутанных легкой дымкой полей. Люсин вытянул ноги и, опустив веки, предался сладостной дреме. Он бы, пожалуй, даже уснул ненадолго, но неожиданный вопрос следователя вырвал его из блаженного забытья.

— Что вы думаете обо всем этом? Странноватое происшествие…

— Там видно будет.

— Вы верите, что действительно произошел взрыв?

— Как я могу верить или не верить? — Люсин неохотно выпрямился. — Принимаю за данность, а далее поглядим.

— Одно лишь предположение, что в доме заслуженного человека, вообще в чьем-то частном доме могло случиться нечто подобное, уже бросает, как бы поточнее сказать, некую тень. Вы меня понимаете? Акцентик! Притом весьма неприятный.

— Мы не выбираем происшествий, — не желая особенно вдумываться в смысл сказанного, откликнулся Люсин. — Это они нас выбирают.

— Известный химик, изобретатель — и вдруг такое… Вас это не наводит на определенные мысли?

— Вы же сами видите — химик… Вот если бы он был стоматологом или, допустим, скорняком, тогда бы я, возможно, и удивился.

— Вы не даете себе труда понять меня?

— Просто не вижу причин для особого беспокойства. Оно, по меньшей мере, преждевременно. Поживем — увидим. Мало ли ахинеи встречается в протоколах?

— Но ведь взрыв!

— Взорваться могла и бутыль с квасом.

— Завидую вашему спокойствию. Вы, по-видимому, очень счастливый и благополучный человек.

— Не жалуюсь, — сонно пробормотал Люсин, вытягиваясь поудобнее.