Алексей Толстой и его «эмигрантский» цикл

Книга, которую читатель держит в руках, по-своему уникальна. Во всяком случае, при жизни А. Толстого в таком составе она не выходила. Некоторые из включённых в неё произведений сам писатель не вводил в собрания сочинений. Иные включал, но относился к ним весьма взыскательно. Создавались все произведения, составляющие эту книгу, в 20‑е годы, на протяжении почти всего десятилетия. Первые, наиболее ранние («Рукопись, найденная под кроватью» и др.), были написаны ещё в Берлине, куда А. Толстой переехал в конце 1921 года, завершая свой круг эмигрантских скитаний. Роман «Эмигранты» (другое название «Чёрное золото») принадлежит уже зрелому советскому писателю и, в сущности, завершает интересующую нас тему в его творчестве, тему, исключительно важную и специфичную для А. Толстого, которая последовательно складывается из картин, нарисованных в его остальных произведениях.

Впрочем, для того чтобы понять логику идейно-эстетического развития писателя, а также место «эмигрантской» темы в его наследии в целом, необходимо отступить назад, к истокам его творчества.

А. Н. Толстой (1883—1945) в ранний период своей писательской деятельности создал колоритные картины из жизни помещичьего Заволжья. Молодой писатель отлично знал жизненный материал. Многие из его персонажей имели реальных прототипов, запечатлённых в отдельных сценах с удивительной, если не сказать фотографической, точностью. Успех заволжского цикла («Мишука Налымов», «Петушок», «Аггей Коровин» и др.) и примыкавших к нему произведений (романы «Чудаки», «Хромой барин») сразу заставил забыть его первые, весьма ещё далёкие от совершенства опыты в области поэзии (сборник «Лирика», 1907 г., был, например, написан под влиянием символистов и носил откровенно подражательный характер).

После «Заволжья» начинаются сложные искания Толстого в области прозы и драматургии, стремление почувствовать социальные ритмы современности (ведь монстры-помещики были типами явно уходящими в прошлое), разнообразить гамму красок и приёмов, в частности, за счёт включения условно-фантастических форм, углубить демократизм и реализм своего творчества. Это была пора более поисков, чем свершений. Поэтому наряду с удачными произведениями попадались и весьма слабые. Но поиски шли, писатель ощущал всевозрастающее чувство гражданской ответственности за свой талант, за его направленность.

В годы первой мировой войны у А. Толстого пробуждается тревога за будущее своей Родины. Как фронтовой корреспондент, он исколесил много дорог, своими глазами увидел мужика, которому царизм сунул в руки винтовку. Военную прозу А. Толстого отличает отсутствие шовинистического угара, хотя, конечно, подлинной природы империалистической бойни и породивших её причин писатель тогда не понимал. В эти же годы усиливается сатирически-обличительная направленность творчества А. Толстого по отношению к представителям оторвавшейся от народа столичной художественной богемы (незавершённый роман «Егор Абозов»).

Восторженно встретив Февральскую революцию, свергнувшую царизм, после победы Октября писатель испытывает сложное чувство. Порою в его мироощущении доминируют растерянность и тревога за будущее культуры, которая, как ему казалось, вот-вот погибнет. Но Алексей Толстой не принадлежал к той категории интеллигенции, которая a priori считала, что большевики «незаконно» захватили власть, что они не выражают интересов сколько-нибудь широких слоёв населения и поэтому с ними, большевиками, невозможно в принципе никакое соглашение. В 1918 году Толстой сделал первые шаги в сторону практических контактов с новой властью. Он начинает сотрудничество с Московским кинокомитетом, который возглавлял тогда Михаил Кольцов и куда входили такие разные художники революционной России, как А. Серафимович, А. Таиров, В. Татлин, В. Мейерхольд… И, когда осенью 1918 года вместе с семьёй Толстой выехал из голодной Москвы на Украину в литературное турне, у него не было мысли покинуть Родину. Однако в марте 1919 года, когда Одессу брали войска временного «союзника» Красной Армии атамана Григорьева (он, кстати, вскоре поднял восстание против Советской власти, которое было подавлено), подвергнувшего город беспощадному грабежу, А. Толстой был вынужден покинуть Россию.

1919—1921 годы — самые трудные в жизни писателя. В написанных им в ту пору статьях немало односторонних заявлений, среди которых есть и явно ошибочные. Находясь вдали от Родины, он на первых порах не всегда разбирался в хаосе событий.

В конце 1921 года А. Толстой из Франции переезжает в Берлин, где примыкает к сменовеховской газете «Накануне» (первый номер вышел 26 марта 1922 г.). Сменовеховство было буржуазным по своей природе, чуждым большевизму течением. Его лидеры усматривали в новой экономической политике начало отступления большевиков, которое, по их мнению, должно было привести в России к торжеству норм демократии на западноевропейский манер. Такова была их стратегия. Однако тактика сменовеховцев состояла в поддержке большевиков, которые начали на глазах изумлённой Европы выводить страну из состояния, казалось бы, полной разрухи. Во всяком случае, выступления сменовеховцев расценивались в ту пору контрреволюционной эмигрантщиной как предательство. Идейные бои за рубежом вокруг сменовеховства достигли кульминации весной 1922 года, что было непосредственно связано с приходом Алексея Толстого в «Накануне».

Один из лидеров белой эмиграции, Н. В. Чайковский, обратился к А. Толстому с письмом, в котором требовал объяснений по поводу сотрудничества в газете, издававшейся, по его убеждению, «на деньги Москвы». В ответ писатель публикует 14 апреля 1922 года «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» — замечательный документ отечественной общественной мысли 20‑х годов, выражающий подлинный патриотизм русского человека, принимающего революцию и желающего отдать свою энергию на возрождение любимой Отчизны. Письмом Чайковскому А. Толстой окончательно отрезал себя от эмиграции. Белоэмигрантская пресса открыла по его автору уничтожающий огонь. Ему было посвящено столько заметок, статей, памфлетов, рассказов, частушек, куплетов, что они могли бы составить целый том… Получал писатель и письма с угрозой физической расправы. Но ничто не могло свернуть его с избранного пути.

Советская Россия высоко оценила мужественный шаг писателя: письмо Чайковскому было перепечатано газетой «Известия». С этого времени контакты А. Толстого с Родиной, с молодой советской литературой постоянно крепнут. Весной 1922 года А. Толстой начал редактировать литературное приложение к «Накануне». В нём он опубликовал немало произведений советских писателей: М. Горького, К. Федина, Вс. Иванова, М. Булгакова, В. Катаева, С. Есенина, М. Слонимского и многих других. Эти произведения помогли зарубежному читателю понять, что в большевистской России начался новый прилив духовной жизни, что революция породила там новую литературу, перед которой раскрывались невиданные перспективы.

Конечно же, не случайно буржуазная советология пытается умалить значение мужественного шага А. Толстого. Один из её лидеров, небезызвестный Глеб Струве, решил попросту «не заметить» «Открытое письмо», словно его совсем и не было. Аргументированной критике позицию Г. Струве подвергает в своей монографии «Литература и идеологическая борьба» А. Беляев. Кстати, в насыщенной богатым фактическим материалом работе А. Беляева приводятся мнения других советологов, например. В. Александровой, рассматривающих берлинский период творчества писателя как весьма продуктивный и опровергающих тем самым доводы своего же коллеги Г. Струве[1].

Изменениям в мировоззрении А. Толстого, избавлению его от надклассовых иллюзий способствовали и события в Германии. Германия была тогда центром классовых битв в Европе. Ноябрьская революция 1918 года и крах империи Гогенцоллернов, образование Советов, расправа реакции над восстаниями рабочих в январе 1919 года и убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург, возглавлявших совсем ещё молодую коммунистическую партию,— вот те события, которые до основания сотрясали страну на глазах русского писателя.

При всей сложности и пестроте внутриполитической жизни Германии в сознании А. Толстого всё отчётливее прорисовывались две основные силы полярно-антагонистического характера — коммунисты и последователи фашизма. Пресса, в том числе и русская, отводила фашизму немало места, не подозревая, разумеется, масштабов социального зла, которое несла свастика всему миру.

В тексте выступления А. Толстого по случаю возвращения на Родину (август 1923 г.) мы находим совершенно недвусмысленное выражение сущности происходивших событий, понимание угрозы фашистской диктатуры:

Угроза фашистской диктатуры нашла своё отражение и в публицистике А. Толстого: в статьях «Несколько слов перед отъездом» и «Задачи литературы», а также в условно-аллегорической форме в романе «Аэлита», написанном, кстати сказать, ещё в 1922 году в Берлине, но опубликованном в Советской России. И, конечно же, не случайно в центре романа оказался красноармеец Гусев. Отнюдь не лишённый элементов стихийно-анархического мироощущения, он вместе с тем готов беспощадно воевать с любой социальной несправедливостью. Высокую оценку «Аэлите», «в которой художественная правда предстаёт с поражающей силой», дал замечательный художник-коммунист Д. Фурманов.

Наконец, надо вспомнить, что в годы эмигрантских скитаний А. Толстым написаны «Детство Никиты» и первая часть его будущей трилогии «Хождение по мукам».

Демонстративный разрыв с лагерем эмиграции, всё более последовательное принятие правды революции и были той органической основой, на которой формировалась антиэмигрантская тема в творчестве А. Толстого. При этом безосновательными оказываются всякого рода окололитературные легенды, а то и просто сплетни о том, что А. Толстой якобы «приспособился» к большевикам, был неискренен. Увидев, что весь наш народ пошёл за Советской властью, художник объединился с народом. После всего сказанного становится понятно, почему писатель столь демократического мироощущения, каким был А. Толстой (вспомним «Детство Никиты»), мог не иначе как с презрением писать о людях, которые давно уже вели паразитический образ жизни, причём вред их для родины был тем большим, чем больше были их претензии представлять себя в качестве своего рода национальной элиты.

Рассказ «Рукопись, найденная под кроватью» А. Толстой считал одной из центральных вещей, написанных за рубежом. Его герой Александр Епанчин — потомок старинного дворянского рода, который значится ещё в «Готском альманахе». Но чем дальше, тем больше Епанчины порывали с народом духовно, превращались в захребетников. Эмиграция для таких лиц — лишь завершение давно начавшегося процесса отрыва от Родины. Ни о какой драме здесь, собственно, и не может идти речь.

В своей исповеди Епанчин доходит до предельного маразма. Он имеет лишь одно прочное убеждение: все люди сволочи, «унылое дурачьё», вся Россия — «нужник», а «высшее, что есть в жизни — покойно заснуть, покойно проснуться и покойно плюнуть с пятого этажа на мир». В минуту откровенности он вынужден признать: ничто его в жизни не интересует, кроме чашки кофе да уютного абажура…

Видный критик 20‑х годов Вяч. Полонский, немало внимания уделявший литературе эмигрантского лагеря и обобщавший черты её «героя», писал:

В конце концов Епанчин не только теряет человеческий облик, но начинает испытывать своего рода «самоусладу гнусностью и грязью». Личность деградирует, саморазрушается, «отрекается от самого себя». Грани между «я» и «не-я» стираются. Начинается какая-то жуткая фантасмагория…

Изображение падения русских эмигрантов органически сочетается в творчестве А. Толстого с обличением гримас западной цивилизации («Убийство Антуана Риво»). В некоторых произведениях оба мотива переплетаются, образуя единое целое («Чёрная пятница»).

Одним из первых и наиболее значительных произведений А. Толстого, опубликованных вскоре после возвращения в Советскую Россию, была его повесть «Похождения Невзорова, или Ибикус». Спустя годы К. Чуковский сетовал, что критика как-то не обратила на неё поначалу внимания. А между тем, утверждал маститый знаток литературы, написан «Ибикус» с удивительным чувством внутренней свободы и артистизмом. И вправду, читаешь повесть, и словно человек, отлично владеющий искусством устного повествования, рассказывает о только что происшедшем с ним самим или его давними знакомыми.

Между тем в «Ибикусе» дана не только история трагикомических метаний определённой разновидности так называемого «маленького человека», но и с калейдоскопической скоростью возникают меняющиеся картины петербургской окраины, московских артистических кафе, вокзальной сутолоки в Курске, усадебного быта под Харьковом, благополучия и роскоши Дерибасовской в Одессе, турецкого карантина в Константинополе…

В центре всей этой исключительно пёстрой картины — фигура конторщика Семёна Ивановича Невзорова, человека поначалу незаметнейшего.

Это скорее не портрет, а сознательный уход от портретной характеристики. Портретировать-то нечего! Перед нами сама безликость! И не случайно прохожие постоянно путали его на улице с кем-то другим, на что Семён Иванович не без некоторого даже достоинства замечал: «Виноват, вы обмишурились, я — Невзоров».

Очень не хочется Невзорову, чтоб его спутали с кем-то! В нём жило маленькое, не удовлетворённое жизнью «я», которое ждало времени, чтобы расправиться, подобно пружине, размахнуться пошире…

Удивительную череду превращений проходит Невзоров, становясь то графом Симеоном Иоанновичем Невзоровым, то французским контом Симон де Незор, то греком Семилапидом Навзараки. С одной стороны, он очень легко отказывается от себя во имя чего-то «большего», чем он есть. С другой стороны, какие бы ни происходили с ним изменения, он остаётся самим собой, лелея и пестуя в себе крошечное «я» мещанина. Обнаруживая поразительную цепкость и живучесть, Невзоров начинает предъявлять к жизни всё более и более высокие требования. В итоге он возомнил себя господином Мира, императором Ибикусом первым!

Скажут: зачем копаться в клинических аномалиях?

Не так-то всё это просто, и как было бы легко решать многие проблемы, если бы всё сводилось к казусу, индивидуальному случаю. Увы, ⅩⅩ век, едва расхлебав котёл второй мировой войны, заварил столько новых, невиданных дотоле проблем, что ему могла бы позавидовать едва ли не вся предыдущая история. И разве не по формуле «из грязи в князи» действовал бесноватый ефрейтор, выкрикивающий в пропитанных сигарным дымом пивных Мюнхена бредовые идеи коренного превосходства арийцев над другими нациями и господства Германии над всем миром? Напомним, что первые шаги Гитлера к власти, сопровождавшиеся различного рода демонстративными заявлениями, во многом предваряли «Ибикуса».

Рассказ «Древний путь» — совсем иной вариант путешествия. В нём находит отражение характерная для творчества А. Толстого проблема исторических судеб культуры. Его герой, смертельно больной французский офицер Поль Торен, возвращающийся из России на родину, совершает путешествие не только в пространстве, но и в историческом времени. Проплывая вновь «древним путём» — Геллеспонтом, Поль пытается постичь внутренний смысл движения истории. Мысленно перелистывая её страницы, Торен мучительно думает о закономерном и случайном, об исторически разумном и преходящем.

Поток сознания неумолимо влечёт Торена к выводу о том, что нельзя силой заставить народ отказаться от того нового пути, который он избирает.

Элегическая рассудительность внутренних монологов Поля Торена резко контрастирует с реальностью пароходного быта, c броскими деталями, при помощи которых писатель комически снижает образы эмигрантов («седоватый кукиш прически» у старшей представительницы покинувшего родину семейства). Особенно выразительны сцены, показывающие жизнелюбие зуавов, отказавшихся ехать воевать с большевиками в Россию и избравших свой батальонный совет. Рассказ А. Толстого имеет автобиографическую основу. В нём использованы впечатления от поездки весной 1919 года из Константинополя в Марсель на пароходе «Карковадо».

Рассказ «Древний путь» в концентрированной форме передаёт такую существенную особенность поэтики А. Толстого 20‑х годов, как прямое соотнесение истории и современности в рамках одного произведения.

Наиболее заметное место среди публикуемых произведений занимает роман «Эмигранты». Если, к примеру, в «Ибикусе» А. Толстой, кажется, не знает пределов для своего богатейшего воображения, то здесь — стремление к максимальной фактической точности. Кроме трёх вымышленных женских фигур и Налымова, героя, проходящего через весь роман, остальные персонажи — реальные исторические лица. Это нефтяные короли Л. Манташев и Т. Чермоев, бывший премьер Временного правительства князь Г. Е. Львов, банкир К. X. Денисов, редактор белогвардейской газеты «Общее дело» В. Л. Бурцев, прославившийся разоблачением знаменитого провокатора Азефа… Но все они, как и многие другие, совсем уж эпизодические персонажи — от Юденича до «дедушки русской революции Н. В. Чайковского» (того самого, кому было в 1922 году адресовано открытое письмо А. Толстого), составляют лишь фон, на котором развёртывается история беспрецедентной по тому времени «Военной организации для восстановления империи». Её возглавлял международный аферист, казачий полковник Магомет Бек Хаджет Лаше. Этот по-своему незаурядный человек, автор нескольких романов, оставил деятельность бульварного писателя, чтобы использовать своё перо для создания инструкций и приказов об уничтожении людей. Организация, объединявшая генералов и офицеров царской армии, на загородной вилле Баль Станэс, под Стокгольмом, совершала убийства не только политических деятелей, но и частных лиц, предварительно вынуждая их под пытками подписывать документы, открывающие двери сейфов. Осуществляла она и другие преступные акции…

Лига убийц провалилась довольно быстро, уже в 1919 году, и, несмотря на кровавый характер своих злодеяний, вряд ли обратила бы на себя большое внимание, если бы не одно обстоятельство. Из брошюры В. Воровского «В мире мерзости запустения. Русская белогвардейская лига убийц в Стокгольме» (М., 1919) стало известно, что лига была одной из первых террористических организаций, действия которой явно санкционировались английскими, американскими, французскими и шведскими властями. То есть в основе её лежала не оформившаяся ещё официально международная доктрина антисоветизма и антикоммунизма.

Примечательно, что тогда же, в 1919 году, возникает идея создать в Швейцарии «антибольшевистский интернационал». А два года спустя, на съезде «национального объединения» белоэмигрантов в Париже, было заявлено:

Убийства Воровского, Войкова, попытки покушения на других советских дипломатов показали, что борьба в международном масштабе велась не только посредством «пропаганды».

Сообществу реакционных сил противостоит солидарность народов европейских держав, поддерживавших Великую Октябрьскую социалистическую революцию, прогрессивная интеллигенция, которую в романе А. Толстого олицетворяет шведский журналист Бистрем. Он совершает в Россию путешествие, отнюдь не туристическое, и убеждается в необратимости решения русских идти до конца по пути, начертанному большевиками.

Всё большее тяготение к здравомыслящим кругам начали испытывать эмигранты, нашедшие в себе силы сбросить с глаз пелену предубеждений, встать выше личных невзгод, которые им пришлось испытать. К таким лицам относятся в романе: издатель одной из левых эмигрантских газет Ардашев, убитый шайкой Хаджет Лаше, и Вера Юрьевна, втянутая в аферу и обречённая на гибель. Вера понимает весь ужас своего положения: быть приманкой для жертв… Но желание найти радикальный выход из тупиков эмигрантщины начало рождаться в ней раньше. Мысль о Родине поддерживает её в самые трудные минуты.

Образ этот в романе весьма значителен. Размышляя в процессе работы над рукописью над возможными вариантами судьбы Веры и противопоставляя её опустошённому Налымову, А. Толстой писал в одном из набросков:

Увы, логика событий оказалась такова, что возродиться Вере как личности было не суждено.

Важнее другое. Художник-патриот, А. Толстой был убеждён что русский человек в годину тяжёлых испытаний, выпавших на долю его Родины, должен быть вместе с нею, с её народом, часть тяжести общей беды брать на свои плечи. Весь его собственный опыт человека, прошедшего через горнило революции, эмигрантские скитания, в итоге принявшего правду революции,— наглядный пример того, каким должен быть патриот своего Отечества.

При всём различии жанровых и стилевых особенностей, которыми отличаются друг от друга включённые в книгу произведения, есть в них и некие общие черты, придающие циклу не только внешнетематическое, но и внутреннепоэтическое единство.

Один из сквозных мотивов, звучащих в цикле,— золото. Бронепоезд Колчака, пытающегося вывезти из России огромные национальные ценности, и эпический образ скованных морозом российских пространств, бесстрашных партизан, преследующих «верховного правителя России». Кажется, природа и люди объединились, чтобы обречь на неудачу эту авантюру, которая приведёт к краху многие надежды эмигрантов («В снегах»)… Маленькое золото, которое в нательном мешочке таскает с собой Невзоров, мечтая о несметных богатствах («Приключения Невзорова, или Ибикус»)… Деньги, ради которых Мишель Риво убивает своего дядю, становясь на путь профессионального преступника («Убийство Антуана Риво»)… Золотые челюсти Адольфа Задера — всё, что осталось от авантюриста («Чёрная пятница»). Наконец, символически обобщённый в романе «Эмигранты» образ чёрного золота (вовсе не равнозначный иносказательному обозначению нефти, как можно подумать вначале, поскольку в романе А. Толстого немало внимания уделено махинациям нефтяных магнатов), нажитого неправедным путём, ценой чёрных дел и убийств…

Один мотив как-то незаметно перерастает в другой. Не мерещится ли в челюстях, оставшихся после Задера, дьявольская улыбка Ибикуса? Так постепенно, всё усиливаясь, создаётся картина непрочности жизни, нестабильности, бесприютности. Отсюда — тема двойничества в «Рукописи», отсюда несколько автобиографий того же Задера, удивительные превращения с Невзоровым…

Эту непрочность, ненастоящесть жизни эмигрантов передают в творчестве А. Толстого пародийные образы и интонации. Нарочито комические и даже ничтожные события писатель порой сопровождает подчёркнуто величественным, эпическим фоном. Комический эффект усиливается ещё больше. «Клопы здесь были не то что какие-нибудь русские — вялые и сонные. Клоп на острове Халки был анатолийский, крупное, бодрое животное. Он не смотрел — ночь ли, день ли, была бы подходящая пища. Едва только эмигрант ложился на постель,— клоп дождём кидался на него с потолка, лез из щелей, изо всех стен. Эмигрант стискивал зубы, терпел. Нет. По ночам можно было видеть, как на улицу или на лужок выскакивает встрёпанный человек в нижнем белье и чешется под огромными звёздами, видавшими в этих местах аргонавтов и Одиссея» («Ибикус»).

Не в засиженных ли мухами кафе, не в переполненных ли клопами бараках могла родиться идея тараканьих бегов как «национального русского развлечения» сначала у А. Толстого в «Ибикусе», а потом у М. Булгакова в «Беге»? И, кажется, именно в подобной «духовно насыщенной» атмосфере мог возникнуть мещанин Присыпкин, обретший у Маяковского масштабность гротескно-сатирического обобщения (пьеса «Клоп»).

Интонация пародии придаёт писательской позиции А. Толстого особую высоту точки наблюдения, нравственного превосходства над своими героями.

Но эта особенность толстовской поэтики — лишь частное выражение той общей мировоззренчески-художнической позиции, которую занимал замечательный советский писатель, работавший в те годы над произведениями петровского цикла, исследующими истоки русского национального характера, над величественной трилогией «Хождение по мукам» — о рождении новой России, преображённой Великим Октябрём.

В. И. Баранов, доктор филологических наук

Алексей Толстой. Эмигранты. Повести и рассказы.— М., Правда, 1982.— сс. 539—549.