Алешкины мысли

Эта зелень до самых небес

называется тихо:

лес-с-с.

Эта ягода слаще всего

называется громко:

O-O-O!..

А вот это косматое,

черное

(говорят, что очень ученое),—

растянувшееся среди трав,

называется просто:

ав!..

Я стою. На мне панама

(мне ее надела мама).

Дальше,

если по порядку:

шея,

плечи,

две лопатки,

очень новая рубашка

сказочной голубизны…

…А еще на мне, бедняжке,

сильно мокрые

штаны.

Ничего в тарелке не осталось.

Пообедал я, сижу, молчу…

Как же это мама догадалась,

что теперь я

только спать хочу?!

Это ж интересно прямо:

значит, есть у мамы мама?!

И у этой мамы — мама?!

И у папы — тоже мама?!

Ну, куда ни погляжу,

всюду мамы,

мамы,

мамы!

Это ж интересно прямо!..

А я опять

один сижу.

В комнате на слышно крика, —

я немножко подобрел.

На лица моем —

улыбка

и все то,

что я

поел.

Живу всего-то ничего,

ни в чем не разбираюсь.

Устал, однако, от того,

что всем

безумно

нравлюсь!

Если папа бы раз в день

залезал бы под диван,

если мама бы раз в день

залезала б под диван,

если бабушка раз в день бы

залезала под диван,

то узнали бы,

как это интересно!!

День рожденья, день рожденья

был открыт в четыре дня.

Приезжали тети,

дяди,

брали на руки меня,

танцевать меня просили,

брали на руки опять!..

Кинулись к столу.

И долго-

долго не давали спать.

Я сидел в своей кровати,

слушал громкие глова…

А с утра у этих взрослых

болела голова.

Я встал, как неизвестно кто.

И чувствую, что все —

не то!

Не те штаны, не те носки,

не те —

совсем не те! —

шнурки,

не та собака наша,

не та в тарелке каша.

В солдатики

не та игра,

в руке не то печенье…

Как тяжко жить,

когда с утра

плохое настроенье!

Приехали гости.

Я весел и рад.

Пьют чай эти гости,

едят мармелад.

Но мне не дают мармелада.

…Не хочется плакать,

а —

НАДО!

Есть такое слово — «горячо!»

Надо дуть, когда горячо,

и не подходить к горячо.

Чайник зашумел — горячо!

Пироги в духовке — горячо!

Над тарелкой пар — горячо!..

…А «тепло» — это мамино плечо.

«Лешка-Лешка — поварешка!

Ты — картошка, ты — окрошка,

ложка, плошка, кошка, брошка,

трешка, сошка и матрешка…»

Так меня все называют,

называют,

обзывают,

выдумкой не радуя…

…Рифмачи проклятые!

Вся жизнь моя (буквально вся!) —

пока что —

из одних

«нельзя!»

Нельзя крутить собаке хвост.

Нельзя из книжек строить мост

(а может, даже — замок

из книжек

толстых самых!).

Кран у плиты нельзя вертеть,

на подоконнике сидеть,

рукой огня касаться,

ну, и еще — кусаться.

Нельзя солонку в чай бросать,

нельзя на скатерти писать,

грызть грязную морковку

и открывать духовку.

Чинить электропровода

(пусть даже осторожно)…

Ух, я вам покажу, когда

все-все

мне будет можно!

В нашем доме родном

с потолка

иногда проливается дождь.

Очень странный дождь!

Ты eго

не во всяких домах

найдешь.

Без причин —

среди бела дня —

начинает идти он, и

сразу мокнут только штаны,

и всегда, почему-то, — мои.

Мне сегодня

засыпается не очень.

Темнота в окно крадется

сквозь кусты.

Каждый вечер

солнце прячется от ночи…

Может,

тоже боится темноты?

Жду уже четыре дня,

кто бы мна ответил:

Где я был,

когда меня

не было

на свете?

Я себя испытываю —

родителей

воспитываю.

«Сиди!..» — а я встаю.

«Не пой!..» — а я пою.

«Молчи!..» — а я кричу,

«Нельзя!..» — а я хо-чу!!

Но после этого всего

в доме что-то нарастает…

Интересно, кто кого

в результате воспитает?

Очень толстую книгу сейчас я,

попыхтев,

разобрал на части.

Вместо книги толстой возник

целый поезд

из тоненьких книг!..

У меня,

когда книги читаются,

почему-то всегда разлетаются.

Разбегаются в разные стороны

от прихожей до потолка…

...Книги вечной

и неразборной

я еще не встретил

пока.

Все меня настырно учат

— от зари и до зари:

«Это — мама!

Это — туча!

Эго — ложка!

Повтори!!»

Ну а я в ответ молчу.

Или — изредка — мычу.

Говорить я

не у-ме-ю,

а не то что —

не хочу…

Только это все — до срока.

День придет,

чего скрывать, —

буду я ходить

и громко

все на свете

называть!

Назову я птицу — птицей,

дымом — дым,

травой — траву.

И горчицею — горчицу,

вспомнив, сразу назову!..

Назову я домом — дом,

маму — мамой,

ложку — ложкой…

… «Помолчал бы ты немножко!..» —

сами скажете

потом.

Пока меня не было,

взрослые

чего только не придумали!

Придумали снег

с морозами.

Придумали море

с дюнами.

Придумали кашу вкусную,

ванну

и мыло пенное.

Придумали песню грустную,

которая — колыбельная.

И хлеб с поджаристой коркою!

И елку в конце декабря!..

Вот только лекарства горькие

они придумали зря!

Со мною бабушка моя,

и, значит, главный в доме —

Я!

Шкафы мне можно открывать,

цветы кефиром поливать,

подушкою в футбол играть

и, лежа на полу, орать.

Могу я есть руками торт,

нарочно хлопать дверью!..

А с мамой это не пройдет.

Я уже проверил.

Я общался со взрослыми часто,

злился,

как Карабас-Барабас.

Потому что

(готов я ручаться!), —

мал у взрослых словарный запас!

Нет ни сказок у них,

ни историй…

Недоразвиты взрослые, что ли?!

Лишь пищат почему-то вовсю:

«У-тю тю!..»

«У-ню-ню!..»

«Сю-сю-сю!..»

Мебель уменьшилась в нашей квартире.

Гляжу не нее,

словно с чем то прощаюсь…

Раньше под стулом меня находили,

теперь не находят —

не помещаюсь!

Мебель уменьшилась вся,

между прочим!

Сразу!

Как будто бы мне в наказанье.

Ножки дивана

стали короче.

Сегодня попробовал — не пролезаю!

Меньше и кресло,

и створки буфета.

Взрослые это вряд ли заметили.

Мебель усохла!..

…Так что в газетах

правильно пишут

о качестве мебели.

Виноград я ем, уверенно держу его в горсти.

Просит мама, просит папа, просит тетя: «Угости!..»

Я стараюсь их не слышать, мне их слышать не резон.

«Да неужто наш Алеша — жадный?! Ах, какой позор!..»

Я не жадный, я не жадный, у меня в душе разлад.

Я не жадный!

Но попался очень вкусный виноград!..

Я ни капельки не жадный, но сперва наемся сам…

…Если что-нибудь останется,

я все другим отдам!