Алые звезды Прованса

Лодка Франция, Бретань, наше время

Машину взяли напрокат в Кемпере. За спиной остались промелькнувшие в окнах скоростного поезда земли Луары, романтические прогулки по Парижу, несколько часов перелета и многочисленная свадьба в Москве. Сами-то они, Маша, начинающая пиарщица в художественной галерее, и Миша, молодой перспективный дизайнер, всех этих пышных торжеств не планировали, но родственники с обеих сторон обиделись и организовали праздник самостоятельно. От ребят требовалось только действовать по инструкции. После чего им разрешили выдохнуть и отправиться в путешествие уже вдвоем.

Над Бретанью низко висели лиловые ноябрьские тучи. Близость океана наливала их влагой, они разбухали тяжестью, которая по мере приближения к большой воде все сильнее грозилась прорваться большим дождем. Казалось, если стихия, скопившаяся в этих фиолетовых, собирающихся вот-вот лопнуть тучах, прольется на землю, то все маленькие городки, попадавшиеся молодоженам на пути к мысу Ра, с их декоративной кружевной капустой на городских клумбах, блестящей брусчаткой мостовых, с ароматными витринами булочных и даже с ратушными шпилями, нагло протыкающими небо, – мгновенно станут продолжением океанского дна. Отдернет горожанин привычным жестом занавеску на окне, а с другой стороны смотрит на него круглыми глазами любопытная рыба. Кстати, о горожанах, – их на улицах практически не наблюдалось, о туристах нечего и говорить.

– Круто не в сезон ездить, правда, Мань?

– Да вообще супер!

Вдали показалась прибрежная полоса. Подъехав поближе, ребята остановились и вышли из машины на асфальтированную набережную, усеянную маленькими разноцветными магазинчиками, ни один из которых не работал. Ветер стегал их по курткам, они натянули капюшоны и, улыбаясь, потеснее прижались друг к другу. Чуть впереди по небольшому пляжу резво бегала за палкой, которую бросал ей хозяин, большая черная собака. Набегающая на песок пенистая волна слизывала собачьи следы.

Ближе к мысу пейзаж становился все более аскетичным. Холодные каменистые холмы кое-где покрывал ковер из состарившейся перезрелой травы, кое-где – лоскутное одеяло из разного оттенка зеленых и бордовых кусков мха, низкорослого кустарника с мелкими желтыми цветочками и голубовато-жемчужного лишайника. О чем-то просили ветер одинокие лысые деревья, протягивая ему вслед свои черные корявые руки и длинные тонкие шеи. А низкие мохнатые сосенки уверенно сидели среди серых камней и наблюдали за жирными наглыми чайками. И ни одного человека вокруг. Только несколько редко разбросанных домиков на подъезде к Ра указывали на возможное существование здесь людей. Однако легче было представить, что дома эти совершенно холодны и пусты, нежели, что за отражающими хмурые небеса окнами у плиты стоит женщина в фартуке и печет пирог…

Доехали до автомобильной стоянки. На бесконечном просторе ветер бесился так, что машина под его порывами покачивалась из стороны в сторону и дверцы открылись с трудом. Вокруг было пусто. Туристические сувенирные ларьки закрыты ставнями наглухо и надолго. На парковке грустили еще две-три одинокие, непонятно откуда взявшиеся машины. И снова ни одной человеческой души.

– Наверное, ветром принесло! – кивнул Миша в сторону машин.

– Хорошо, что нас не унесло, как Элли с Тотошкой.

– Может, еще унесет. Только без домика. Ну что, пошли? Не боишься? Вон как шарашит!

– Не, ты чего?! Такой кайф!

Они взялись под руки и, сопротивляясь сносящему с ног, но довольно теплому ветру, пошли по дороге через огромное бескрайнее пространство, поросшее мелкими кустарниками и приземистыми сосенками, к мысу. Вдалеке виднелся большой маяк. И вот, наконец, они вышли на Pointe du Raz. Внизу бушующий океан швырял воду о скалы, брызги поднимались на двадцатиметровую высоту, и их было так много, будто создавалось ощущение, что налитые влажной тяжестью тучи наконец-то прорвало, хотя поливало не сверху, а снизу. Мелкий дождь, взлетавший вверх с взбесившейся поверхности океана, больно колол лицо, а куртки уже через несколько минут стали мокрыми. Они уперли ноги в выступы камней, подавшись вперед, чтобы не снесло, и раскинули руки навстречу миллиардам брызг.

– Маш! Это же край мира! Мы на краю мира! Можно двинуться умом!

– Что? Что ты говоришь?

За невероятным шумом и ветром уже на расстоянии метра невозможно было ничего расслышать.

– Полететь хочется, говорю! Я такого никогда не видел! Кажется, мы на самом краю земли! И за горизонтом пустота!

– Ага!

– У меня уже в трусы вода стекает!

– Что?!

– Промок, говорю, насквозь!

– Я тоже!

Они могли только кричать и смеяться! Ими овладел безостановочный, необъяснимый, истеричный смех. Никто не рассказывал анекдоты, не травил смешные истории, не показывал карикатур… По сути, вообще ничего смешного вокруг не было… Океан в своей театральной постановочной драматичности выглядел скорее устрашающе… Безудержный смех рождало ощущение безграничной свободы, эйфории и счастья, ничем не обусловленные, рожденные внезапно свалившимся одиночеством и близостью с вечным, с тем, что существовало до нас и не исчезнет никогда, и чему до них, человечков, нет никакого дела.

– Пошли поближе!

– Пошли!

– Аккуратно! Руку давай!

Они спустились пониже, опираясь о мокрые камни, покрытые лишайниками безумных форм и оттенков. Скрывшись от брызг за большим скальным выступом, они стали разглядывать бушующий океан.

– Маш, я такого ни разу в жизни не чувствовал. Такое ощущение, что этот ветер и дождь выдувает и вымывает из головы все дерьмо, которое там накопилось за предыдущую жизнь. Ты чувствуешь? Мозг обнуляется…

– Ага. Смотри, еще один маленький маяк… Видишь, там вдали. И чайки… – Она подняла глаза вверх. – Небо так близко. Кажется, можно рукой дотронуться.

– Старый маяк, наверное… Темный такой и маленький.

– Это он маленький, когда далеко… – Маша вспомнила анекдот про блондинок и самолет.

– Эй! – Миша подергал жену за куртку и, когда она повернулась, показал пальцем вниз, на край утеса. – Смотри, кажется, лодка!

Там, куда он показывал, в небольшой расщелине болтался нос деревянной лодки, бьющейся о каменные стены.

– Я не пойму, в ней кто-то есть, что ли?

– Да фиг разберешь. Ничего не видно. Часть скалы щель закрывает.

– Надо повыше пройти.

Они вскарабкались еще выше и прошли немного так, чтобы расщелина вся была видна сверху.

– Трындец, да там, кажется, человек! – Миша рванул было вниз.

– Ты что! Подожди! Куда ломишься? Ты все равно не сможешь до этой лодки дотянуться. Надо вызвать кого-нибудь.

Миша дал ей телефон:

– На! Звони, вот тут в экстренных – первый и второй номер, и беги на маяк, может, там есть кто-нибудь. А я все-таки попробую потихоньку спуститься.

– Ты что! А если волна?

– Я просто подберусь поближе. Надо же посмотреть. Покричать ему, что мы рядом, что помощь скоро будет… Если он живой, конечно.

Маша бежала к маяку и одновременно звонила в службу спасения. Мыс постепенно накрывали сумерки, ветер гудел все сильнее, дождь мелко и часто кропил теперь и сверху тоже. В кроссовках хлюпало, и было очень страшно за Мишу. В наступающем полумраке Маша увидела, что в здании маяка светится окно. Она прибавила шагу, на ходу пытаясь объяснить телефонистке, не очень дружной с английским языком, где они находятся и что произошло, и, добежав, изо всех сил забарабанила в дверь. Ей открыл высокий человек в синем рабочем комбинезоне, который понимал только по-французски, однако международное «help» на него подействовало. Он сорвал с вешалки дождевик и надел, второй кинул Маше. Так же поступил он и с двумя красными спасательными кругами, которыми явно давно не пользовались. Маша показывала дорогу, которая, слава богу, была не долгой. С берега они увидели Мишину красную ветровку. Он уже успел спуститься почти до самых камней, у которых болталась лодка. Рабочий тут же набрал номер, видимо, тот же, что и Маша, недолго кричал в трубку, после чего, показав девушке жестами, чтобы она стояла на месте и ждала помощи, проворно стал спускаться к Мише.

Через какое-то время пространство, затянутое дождем и сумерками, прорвали мелькающие огоньки, и к прыгающей и машущей руками Маше подбежали люди. Тело вскоре подняли из лодки, и за ним захлопнулась дверь машины «Скорой помощи».

Продавщицы Москва, примерно два года назад

Алена снова заявилась к двенадцати. Таня сидела за кассой и читала очередной любовный роман. Увидев Алену, сделала обиженное лицо. Вот все время она пользуется ее добротой. Надо показать ей, что и у нее есть характер. Пусть знает.

– Танюш, привет! – поздоровалась Алена.

Таня промолчала, уткнувшись в покетбук.

– Танюш, блин, ты сегодня тааак классно выглядишь!

– Да ладно, не подлизывайся.

– Не, ну правда. Свеженькая такая, похудевшая. Ты чего, на диете? Два дня не виделись, а ты такая стройняшка!

– Правда, что ли?

– Да чтоб мне провалиться.

Таня отложила книгу и подошла к зеркалу. И действительно, как будто похудела. Может, это из-за Вадима…

– Ой, ну прям Мерлин Монро, только с косой.

– Правда, что ли? – повторила Таня, уже улыбаясь.

– Ну что я, врать буду? Зачем мне?

– А я с парнем познакомилась…

– Блин, круто. Конечно, такая красавица. Слушай, Тань, мне плохо очень. Вчера гости приходили. Ну сначала шампусик, туда-сюда, потом, как всегда, до крепкого дошло, перебрала маленько. Пойду к Людке в кладовку, в химчистке посплю. Ладно? А ты мне потом расскажешь. Ну на трезвую голову. Чтобы я все уловила. Может, посоветую чего-нибудь дельное.

– Ален, опять я одна тут буду отдуваться? – неуверенно произнесла Таня, поскольку с утра решила на этот раз быть суровой с вечно опаздывающей Аленой.

– Да ладно, с кем отдуваться-то. Все равно никого нет.

– Ну иди. – В этот час в торговом центре действительно покупателей можно по пальцам пересчитать.

– Спасибо, моя Танюсечка-красотусечка. – Алена поскребла в знак особой признательности по Таниной спине своими красными острыми коготками и пошла в сторону химчистки, где у подружки Людки всегда можно поспать и, если повезет, долбануть мартини. У двери обернулась. – Тань, ну если чего там, хозяйка придет, туда-сюда, ты ей скажи – мол, я пообедать вышла. Оки?

– Оки, оки.

– Ну тогда всем чмоки в этом чате! – голосом мультяшной Барби произнесла Алена и, игриво похлопав глазами, отбыла.

Таня еще немного повертелась перед зеркалом. Ну вот, снова не выдержала характер. Пышка, конечно! И ничего не похудела. Но все равно приятно. А вдруг все же похудела? Она же на себя каждый день смотрит, а Алена ее два дня не видела, ей заметнее. Хорошо Аленке. Умница, везунчик, оборотистая, да еще и добрая, и не жадная. Вон как ловко дает Тане зарабатывать. С утра ценники другие налепит на одежду и продается все процентов на 10–20 подороже. Особенно в выходные бойко товар уходит. Она потом разницу быстро подсчитывает, Тане половину отдает, наклеечки снимает, и раз, все в шоколаде. Таня сначала боялась, совестилась, а потом почти перестала. Алена ей все говорила: «Да мы же не воруем у хозяйки, мы сверху берем, а хозяйка свое получает, не парься, молчи главное, и все. На наши кошачьи слезы на пикник за город не съездишь, а она по Турциям раз в три месяца шарится». Ну, Таня и согласилась. Действительно же, шарится, и чужого они не берут, Вере Ивановне все, что полагается, отдают. А главное, уже год они так работают, и ни разу их не поймали. Потому что Алена очень умная. Знает, кому что продать, чтобы с возвратом не пришли. Таня даже стыдилась за свои пятьдесят процентов. Ведь все придумала и делала напарница. Отказывалась сначала от денег, но та настояла. Только сказала – ладно, с тебя шампанское в конце каждой удачной рабочей недели. На том и порешили.

Да еще и красавица Алена такая. Высокая стройная блондинка. Правда, крашеная. А она, Таня, натуральная. Она вытащила из-за спины свою толстую косу и переложила на обьемную грудь. А толку-то с того, что натуральная? Вон за Аленкой рой парней вьется, да еще и при муже, а она? Но внутренний голос ее осадил: «Неблагодарная!!! А как же Вадим?!» Да, вот уж правда, неблагодарная. Похоже, на этот раз ей действительно повезло… Интересно, что Алена скажет? Ей не терпелось все рассказать подруге, но та отсыпалась на чужих дубленках, и, судя по опыту, продлится это еще около часа. Нужно как-то сократить время ожидания. Таня снова вернулась на стул к кассе и с предвкушающим вздохом (она находилась как раз на пике событий, когда пришла Алена) развернула книгу: «Ой, ну как там мои дальше-то?» Каждый следующий любовный роман, а прочитала она их за последние годы немало, вызывал у нее столько же эмоций, сколько и предыдущий. И ведь знала, что все закончится хорошо, а все равно переживала за героев, как в первый раз. В этот раз Аленка вернулась именно в тот момент, когда обманутая и преданная всеми, но гордая и не сломленная героиня выясняла отношения с соперницей, которая ловко уворачивалась от обвинений.

– А ведь лучшей подругой притворялась, зараза, вот сволочь, бывают же такие! – комментировала Таня, погрызывая кончик косы.

– Кисуль! – раздался над ухом голос Алены. – Ты совсем свихнулась со своими любовными романами. Полмагазина вынесут, а ты и не заметишь. Надо нормальные книги читать. – Она вынула из Таниных рук книжку и положила ее на прилавок. – Вот я тебе дам сейчас. – Порылась в турецкой сумке Биркин. – На вот.

– «Пособие для начинающей стервы»? Это что?

– Это то, что тебе надо читать, чтобы бойфренда нового не профукать, как ты это умеешь.

Алена достала наклеечки, чтобы написать на них новые цены, но потом махнула рукой и убрала обратно.

– Не в форме я сегодня что-то. В выходные отобъем. Людка сказала, что ее хозяйка по телефону кому-то говорила, что Вера наша снова решила по прайс-листу в клинике пластической хирургии пройтись, так что времени у нас вагон.

– А зачем снова-то? Уже и так вся того. – Таня очертила круг ладонью вокруг лица и скривила набок рот.

– Да чтобы еще красивей быть! Чтобы хахаль ее к молодухе какой-нибудь не сбежал. Хотя, мне кажется, нашей ничего не поможет. Возраст! А знаешь что, Танюш, давай я шампусика возьму, закроемся, и ты мне про парня своего нового расскажешь. Все равно нет никого. А через часик откроемся и с горящим глазом чего-нибудь продадим, чисто для кассы. Мы же можем обед себе позволить?

– А давай! – развесилилась Таня. – Пироженок еще возьми.

– Ой, ну куда тебе пироженок, горе ты мое?! – вздохнула Алена. – Книжку вон начни, пока я метнусь. Стерва должна быть стройной и подтянутой. Как я! – Алена удовлетворенно оглядела себя в зеркале и подтвердила: – Да!

– Ну тогда хотя бы яблоко… – согласилась Таня в удаляющуюся спину, обтянутую водолазкой с принтом под леопарда, каплевидный вырез ее по краю был выложен стразами, как и карманы на таких же пятнистых блестящих брюках. Ботфорты на высоченных шпильках также гармонировали с верхом. «Вкус, конечно, у Аленки потрясающий…» – восхищенно подумала Таня и с грустью оглядела свою черную рубашку и джинсы с вышитым красным цветком на бедре, практически трещавшие по швам. Это Аленка заставила ее в них влезть с напутствием: «Хорошо, что малы. Будет стимул меньше жрать». Джинсы стоили ползарплаты, и поэтому Таня старалась…

– Ну в общем, короче, прихожу я такая в банк, ну, примерно месяц назад…

– Месяц назад?! И ты молчала?!

– Ну, Ален, я убедиться хотела, что все серьезно.

– Подожди, он банкир, что ли?

– Ну почти!

– Ничего себе?! Не женатый?!

– Да подожди! Сейчас расскажу все!

Алена подлила себе и подруге шампанского:

– Ну чего ты не берешь пирожное-то, я же пошутила. На вот, ешь…

– В общем, у нас в соседнем доме «Сберкасса». Он там в зале главный, – пережевывая бисквит с кремом, снова приступила к рассказу Таня.

– Охранник, что ли?! – чуть не поперхнулась Алена.

– Ты что?! Говорю же, главный. Он ходит в зале, помогает клиентам, администратор, кажется?

– Ааа… Понятно. Ну и че? – Градус Алениного интереса к этой истории заметно понизился.

– Я счета пришла оплачивать. Он меня в очередь распределил. Ты знаешь, я как его увидела, сразу поняла: вот он – мужчина моей мечты. Высокий такой, темненький, в костюме, ботинки красивые. Я же все время на ботинки смотрю. Ну знаешь, когда модные такие с острыми носами, на шнурках. – Таня изобразила пальцами форму ботинок. Алена грустно вздохнула.

– Ну я стою, посматриваю на него, чтоб не очень заметно, но он увидел. Подошел, спрашивает: все нормально? Я прям покраснела. Потом эта тетка вредная сказала, что у меня какая-то квитанция не так заполнена. Я могла там переделать, но подумала, вернусь еще раз. Взяла чистый бланк, пошла домой. Переделывала, прям руки дрожали.

– Вот ты ненормальная.

– Ален, не буду рассказывать тебе ничего тогда, – надулась Таня.

– Да ладно вскидываться-то каждый раз, я ж по-доброму, давай дальше.

– Ну вот. Прихожу второй раз, он уже улыбается. Я заплатила, вышла, а он на улице курит. И ко мне. Слово за слово, ну мы мало совсем общались, им с клиентами ведь нельзя и из зала отлучаться надолго тоже. Он говорит, быстро, мол, ты вернулась. Ну а я сказала, что рядом живу. В общем, он у меня телефон взял и прям на следующий день позвонил. А я как раз эти два дня работала. Но знаешь, по телефону болтали, как будто сто лет уже друг друга знаем. Чувствуешь же, когда твой человек.

– Ага, ты каждый раз это чувствуешь, – со знанием дела прокомментировала Алена, подливая из бутылки.

– Ну, Ален! Не буду больше рассказывать.

– Все, все, не буду больше, извини.

– Договорились, короче, что он придет ко мне, когда я выходная буду. И пришел прям с утра уже, к одиннадцати, я еле умыться успела. Ненадолго, правда. На часик. Представляешь, говорит, обед передвинул, чтобы меня быстрее увидеть.

– Так было чего?

– Сначала не было. Потом уже. Сказал, что не из этих, что должен убедиться.

– В чем?! – прыснула шампанским Алена.

– Ну как, что все серьезно. Я же тебе говорю.

– И чего сейчас?

– Ну вот он ко мне ходит теперь каждое утро, когда я не работаю.

– Что, с одиннадцати до двенадцати, на час?

– Ну да. Но ведь он не может по-другому. Работает.

– Тоже мне работничек, блин! А вечера не существует, что ли?

– У него мама болеет. Он вечером не может.

– А в выходные?

– Я же говорю, он маму не может оставить.

– А когда он главного по залу дает, кто с мамой-то сидит?

– Ну тут понятно же, работа. А когда он свободный, то с матерью. Он знаешь какой ответственный. Не пьющий, между прочим, и не курящий. А чистоплотный какой! Все время в душе намывался. Ален, ты чего, думаешь, он врет? Вот ты издеваешься, а мы даже придумали, что у нас традиция будет такая – ланчи. Это Вадимка придумал.

– Ланчи!!! Ой, я не могу! Вадимка! Сейчас разорвет от смеха! Конечно, если ботинки с узкими носами, то непременно ланчи! – Алена сначала хохотала, как подорваная, утирая слезы, но, когда увидела, что подруга снова обиженно засопела, постаралась успокоиться. – Ну прости, прости. Ты же знаешь, я не со зла. – Она примирительно погладила Таню по руке. – Слушай, а он хоть эту традицию как-то отмечает? Ну не знаю там – цветы, пироженки, шампанское, колечко?

– Вот что ты такое говоришь?! Какая ты все-таки материальная! Я ж его не за деньги люблю!

– При чем тут деньги? Хотя я сильно сомневаюсь, что там они вообще имеются. Просто любовь-то всяко пройдет, а колечко останется. И потом, знак внимания к любимой… ты же любимая?

– Вадим говорит, что да, – покраснела Таня, стыдливо опустив ресницы.

– Знак внимания Вадима к любимой женщине. Не только словом, но и делом. – Она снова захихикала. – Так отмечает традицию? Хоть колбаски-то приносит?

– Ну он спрашивает, но я ему сама говорю, что не надо ничего.

– Знаешь, дарлинг, ты меня прости, но я тебе честно скажу, не нравится мне эта история.

– Ален, вот зачем ты все портишь? А! Вспомнила! У него день рождения был на днях. Он мне торт принес. Кстати, вечером зашел.

– Ну, типа, вы отметили его день рождения?

– Да. Я ему утром подарок отнесла: парфюм и свитер…

– Парфюм и свитер! Это тот итальянский свитер, который ты за бешеное бабло купила на прошлой неделе с прогоном, что мама для своего очередного просила выбрать?! Это ему?! И парфюм?! Я в шоке! Ты совсем попутала, Таня?! – Алена была так возмущена, что даже вскочила со стула. – И мне, главное, втирала, что мать для своего… А я еще помогала выбирать! Да если бы я знала! А он даже цветочка тебе не принес ни разу! – Она выскочила из подсобки и стала нарезать круги по магазину.

– Девушка! Вы открыты или нет, я что-то не пойму? – С той стороны стеклянной двери стучалась толстая тетка с белой халой на голове и густо накрашенными глазами.

Алена подлетела к двери и рявкнула:

– Инвентаризация у нас! Что непонятного?

– Так не написано… – опешила тетка.

– Написано на табличке для особо непонятливых: «Закрыто»!

– Так вы-то там!

– Иди в задницу! – понизив голос, процедила сквозь зубы Алена и снова влетела в подсобку. – Подруга называется! Если б я знала, никогда бы не стала тебе помогать! Такой свитер, главное, охрененный. Лучше бы я Сережке своему купила. И что, даже не пригласил тебя в ресторан?

– Он не мог. К маме спешил.

– Аааааааа! – Алена в изнеможении плюхнулась обратно на стул. – Тебе пособие для стерв не поможет, даже если ты его наизусть выучишь! Ну сколько можно на одни и те же грабли…

– Ален, ну не расстраивайся. Вадим хороший. Он торт принес… – потом исправилась. – Кусочек торта. Представляешь, там вишенку кто-то съел сверху, знаешь, такую, типа цукатика. И в креме осталась дырочка. Так он извинился…

– Все, не рассказывай мне ничего. Не могу я это больше слушать. Еще поплачешь от своего Вадимки. Поверь специалисту. – И Алена залпом допила шампанское. – Ладно, пошли, а то там покупатели уже ломятся.

Вышедшие из подсобки смущенная Таня и разъяренная Алена, которая никогда не могла спокойно слушать истории про использующих женщин мужчин, увидели за дверью все ту же тетку.

– Добро пожаловать! – Алена открыла дверь и впустила покупательницу.

– То-то, а то инвентаризация у них. Девочки, я ищу на себя брючки-стрейч, размер примерно 42–44…

«Будут тебе сейчас брючки, жирная корова», – подумала про себя Алена. Степень использования Вадимом ее подруги даже она, тертый калач, не могла себе представить.

Часы Поселок Лихнево, начало 1980-х

Колеса равномерно стучали по шпалам. Из этого звука складывалась мелодия, под которую и задремал мальчик на скамейке в почти пустом вагоне поздней электрички. Лампочки тускло светили с потолка, двое работяг в заляпанных глиной кирзачах молча пили «Жигулевское», заедая его разделанной на газете воблой, да несколько усталых пассажиров клевали носами в ожидании своей остановки. К моменту, когда поезд добрался до Лихнева и машинист объявил конечную, попросив всех освободить вагоны, Ваня проснулся и рассматривал свое отражение в стекле. За окном плыла холодная осенняя ночь.

Выйдя на перрон, он зябко поежился, завернулся поплотнее в пальто, покрепче замотал шарф и, опустив голову, быстро пошел по мокрому тротуару, стараясь не наступать в лужи, покрытые желтыми листьями. Листья напомнили ему сокровища, таящиеся на дне морей и океанов, и он сразу подумал о деньгах. Мальчик приоткрыл полу пальто, залез во внутренний карманчик. Три свернутые десятки были на месте.

Дед жарил оладьи. Едкий запах использованного несколько раз прогорклого масла расплывался по кухне.

– Дедуль, а почему мы никогда не съездим навестить маму?

– Нет у нее места, чтобы нам остановиться.

– Так до Москвы недалеко. Погуляли бы днем, а вечером домой.

– Нет у нее времени гулять, сынок. – Дед часто называла его сынком, Ваня уже привык.

– Ну а что она нас не навестит?

– Так времени нет у нее, – повторил дед.

– Она что же, без выходных работает? Почему мы тогда так бедно живем?

– Чего ты привязался, что да что?! Няням приезжим мало платят, а кто без рекомендации, так вообще. Вот подожди, она пообвыкнется… Да вот на день рождения твой она посылала на подарок.

– Ага. Только мы ничего не купили. На жизнь оставили.

Дед вдруг матюкнулся и стал тереть руку. Неосторожно перевернутый оладушек плюхнулся в масло, и брызги от него обожгли ему кожу.

Ваня соскочил со стула.

– Больно, дедуль? Давай помогу. – Он забрал у него лопатку и стал рассматривать маленькие красные пятнышки. Оглядел искореженные артритом пальцы и подумал, что когда вырастет большим, заработает кучу денег, и дед вообще ни в чем не будет нуждаться.

– Может, помазать чем?

– Да что ты как девчонка?! – Дед выдернул руку. – Ну-ка лучше переверни оладьи, а то подгорят. В следующий раз придется на новом масле сделать. И иди горло пополощи.

Ваня болел. Дед сделал ему, как он это называл, «фронтовой» компресс с добавлением спирта и обмотал шею шарфом. Ваня пристроился на краю пожелтевшей от старости сидячей ванны и с обидой думал: «Вот, мама уехала в Москву, зарабатывать деньги, а я все хожу в одних и тех же ботинках и зимой, и весной, и осенью. Сколько уже прошло времени с тех пор, как она нас оставила? Год? Да, почти. Прошлый Новый год они впервые отмечали с дедом вдвоем. Тогда у него настроение было хорошее. Она обещала скоро приехать. Но нет ни ее, ни денег, которые, как утверждает дед, она поехала зарабатывать. Деньги, конечно, ни при чем, но просто если бы они приходили от мамы, это стало бы хоть каким-то подтверждением того, что она о них помнит. А он все ходит и ходит в этих старых промокающих ботинках. И даже заболел».

– Ваньк! Ты чего там? Полощешь?

Он влил в себя раствор соды с йодом и, поурчав, выплюнул.

– Полощу!

Когда он вышел из ванной, дед поставил на стол тарелку с подгоревшими оладьями.

– На, ешь.

– А ты?

– Да не лезет чего-то. Пойду на работу. – Дед уже несколько лет числился пенсионером, но работал охранником в центральной поликлинике.

– Дед, может, мне тоже работать пойти. На почту, например.

– Детям по закону можно работать только с четырнадцати лет. Ты учись хорошо, самое главное. И спортом занимайся. А то вон совсем расклеился, будто девчонка какая сопливая. Мы в войну босиком бывало километры проходили, и ничего. Справимся как-нибудь. – Он снова погладил Ваню по голове.

– Возвращайся побыстрее, дедуль.

– Я сегодня еще к Михалычу зайду вечерком.

– Ну хорошо. – Иван любил заснуть, когда дед задерживался у какого-нибудь своего приятеля, а потом, проснувшись, обнаружить, что тот дома, и почувствовать себя любимым и защищенным.

Ваня съел оладьи. Во рту остался горький привкус. Развел себе еще кипятка с содой и пошел в ванную. Там, глядя в зеркало, он вытягивая вперед язык и проводя по нему верхними зубами, стал счищать с него налет. Движения получались смешные. «А вдруг мама умерла! – Эта страшная мысль, до сих пор никогда не приходившая ему в голову, вынесла его из замкнутого кафельного пространства в комнату. – Ну, конечно! Как еще можно объяснить ее глухое молчание! Ее долгое отсутствие! И денег никаких нет от нее! А подарок на день рождения?! Может, дед сам нашел эти деньги и сказал, что от нее? Просто не хотел меня расстраивать, вот и молчал!» – Не сдерживая рыданий, Иван бросился перерывать ящики в дедовской тумбочке, полки в шкафу, полки на кухне, и в коробке на антресолях нашел то, что искал. Нет, не совсем то. Искал он свидетельство о смерти, какие-то документы, а нашел несколько поздравительных открыток. Со стандартным набором слов и обратным адресом…

Ваня взял одну себе, а коробку засунул на место. Он разглядывал знакомый почерк и думал: «Ну вот, значит, все хорошо. А если дед не хочет ехать, то он поедет один и сделает маме сюрприз. Как раз сейчас будут выходные». – Он пошел собираться. Надел школьные брюки, не в трениках же ехать, рубашку, теплую кофту, теплые носки на нем уже были, и горло замотанным оставит, а перед мамой шарф снимет, чтобы быть красивым и не жаловаться, что он болеет – нельзя ее расстраивать. Старательно причесался около зеркала. Потом сел и стал писать записку. «Дорогой дедуля. Не волнуйся. Я поехал к маме. В воскресенье вернусь. Ваня». Ну вот, кажется, все. Он уже представлял, как обрадуется она, рисовал в своем воображении разные варианты встречи, подготавливал фразы, ответы на всякие возможные вопросы, рассказывал, как он хорошо учится, но внезапно от его хорошего настроения не осталось и следа: «Неужели он приедет к маме без подарка!». Деньги, ему нужны деньги. Он снова полез к деду в шкаф, где тот среди простыней и наволочек хранил в коробочке из-под конфет «Южные орехи» их небольшие сбережения. Одна десятка, трешка и несколько купюр по рублю. Трешка только на проезд. «В Москве же еще метро, – рассуждал он. – И сколько оно стоит, неизвестно. Надо было, конечно, лучше подготовиться, узнать сколько что стоит, подкопить денег. Только откуда их взять? Вот пошел бы давно на почту работать, переубедил бы деда. Что это за закон такой про четырнадцать лет. Если он взрослый парень, ему надо семье помогать. Что же, придется ждать целых два года? Ему уже двенадцать, а он еще ни разу не был в Москве… Нет, десятку он взять не может. Тогда денег в коробке почти не останется. Но он же вернет. Откуда он их возьмет, чтобы вернуть. Все, решено, он вернется и уговорит деда устроить его на работу».

Внезапно его размышления прервал резкий звонок в дверь. Мальчик быстро спрятал коробку обратно и раздосадованный и удивленный, кто это может быть, пошел открывать. На пороге стоял его друг Колька. Сиял, как начищенный самовар.

– Болеешь? А чего в школьных брюках? – Не спросив разрешения войти, он вломился в прихожую.

– Да чай на треники пролил. А надеть больше ничего нет. – И пока Коля снимал ботинки, Ваня быстро засунул сухие штаны под диван, а записку смял и выкинул в мусор. – Ты чего довольный такой?

– Представляешь! Историчка сказала, что в следующую пятницу мы едем на экскурсию в Москву.

– Правда, что ли?

– Ну да! Здорово?! Я решил, что надо тебе заранее сказать. Ну как ты тут?

– Да хорошо. Слушай, уроки скажи, раз пришел.

– Ага. – Коля многозначительно посмотрел на тарелку с остывшими оладьями. – Чайку бы. На улице мерзло, жуть.

Разогревая еду, Ваня думал о том, как все удачно сложилось. За неделю он точно успеет подготовиться и узнать, сколько все-таки стоит проезд в метро. Еще нужно подумать, как остаться в Москве, когда экскурсия закончится. Наверное, все-таки придется посвятить Колю в свои дела. Или нет… Хорошо, что деньги на дорогу туда не понадобятся, а обратно он поедет на электричке. И подарок. Надо придумать, что маме купить, чтобы ей очень понравилось. Ну ладно, время обо всем подумать еще есть.

За выходные мальчик совершенно поправился и в понедельник пошел в школу. Все эти дни он думал только о том, где достать денег. Вернувшись после уроков домой, он залез в кухонный буфет и из-за упаковок с хозяйственным мылом и пакетов с мукой достал небольшой деревянный ящичек, в котором дед прятал всю оставшуюся память о бабушке. Обычно женщины не дожидались своих мужей и сыновей с фронта. А тут наоборот. Почти перед самым окончанием войны дед попал в госпиталь с тяжелым ранением и потом поехал выздоравливать к сестре, у которой в то время жила его годовалая дочь, Ванина мама. Там они и получили похоронку.

Несколько медалей, изящные часики, подаренные дедом своей будущей жене в день свадьбы, небольшая стопка открыток, писем, пожелтевших фотографий и листочек с окончательным приговором – вот и все содержимое ящичка. Иногда дед доставал их, рассматривал, потом снова бережно складывал и убирал в буфет. В последний раз совсем недавно. Значит, долго сюда не заглянет. Если Ваня возьмет десятку из коробки, то, во-первых, ему может не хватить, во-вторых, дед и заметит быстро, и без денег останется. А вот если взять что-нибудь из вещей? Сдаст на время за деньги, а потом выкупит и вернет, потому что обязательно найдет себе работу, что бы там ему ни говорили про законы и учебу. Перебирая дедовы сокровища, Иван думал, что лучше взять, орден или часы. И выбрал часы – тоненькие, позолоченые, с давно остановившимися стрелками.

Скоро он уже пересекал местный рынок. Шел мимо полупустых, покрашенных коричневой блеклой краской рядов, со скучающими торговками картошкой, морковью и поздней переросшей зеленью. Комиссионка, «Продукты», «Рыболов-спортсмен», «Хозяйственный»… За неказистыми домиками, за полуржавыми гаражами в покосившемся сарае жил старый цыган Шандор. Его знал весь поселок, но мало кто хотел связываться с этим молчаливым человеком с высоким тяжелым горбом, с коричневым лицом, изрезанным морщинами. Сажали спекулянтов, фарцовщиков, расхитителей казенного имущества, торговцев валютой, проворовавшихся и не хотевших делиться директоров магазинов и овощных баз. Шандора же не трогал никто. Он существовал, как отдельный мир, как человек-невидимка, как неприкасаемое государство. И казалось, что жизнь идет своим чередом, все на земле меняется, и только этот цыган и сарай существуют вечно.

Ваня очень боялся. Боялся быть выгнанным, похищенным, обманутым. В детстве, когда дедова сестра брала его на выходные в свой домик с маленьким палисадником, он, гуляя во дворе, едва завидев в конце улицы компанию цыган, убегал домой – вдруг поймают и утащат. Она рассказывала много разных историй, как цыгане воруют детей и как могут заговорить и обобрать, будто липку. Целый табор их жил на соседней улице. Дом на участке стоял огромный, но мальчик все равно удивлялся, как в него помещается столько народу. Иногда, гуляя по проселочной дороге, он все же доходил до него и, если ворота стояли открытыми, что чаще всего и случалось, прячась в стороне за кустами, с любопытством и страхом быть застигнутым, наблюдал, как резвятся, дерутся и носятся друг за другом изгвазданные, но довольные и свободные цыганские дети. Чужих, измученных и несчастных среди них явно не наблюдалось. Но на всякий случай Ваня все же убегал домой, едва завидев разноцветную толпу.

И вот сейчас он шел к одному из тех, кого так боялся малышом. В окне покосившегося сарая, за задернутыми занавесками прятался желтый домашний свет, все как у обычных людей: окно, шторы, абажур, лампа. Ваня осторожно подкрался и хотел заглянуть в узкую щель. Подойти ближе мешала куча дров, наваленная у стены. Мальчик встал напротив и думал, с какой стороны удобнее зайти, чтобы подобраться к окну. В этот момент кто-то больно схватил его за ухо:

– Ты что тут высматриваешь, а?! – Обладательницей сиплого злого голоса оказалась молодая цыганка. Пока она тащила его к двери, Ваня успел разглядеть густую челку, сильно накрашенные глаза, прямой нос с живыми ноздрями, двигающимися в такт шагам и яростно втягивающими воздух, и верх черного бархатного пиджака, густо покрытого разноцветными бусами. – Ну-ка пойдем разберемся! – Она втащила совершенно не сопротивляющегося Ваню на крыльцо и втолкнула в дверь. В конце концов, он же все равно шел именно сюда, так какой смысл упираться. Ведь мог струсить и развернуться, а так доведет дело до конца. – Шандор, смотри, какой чаворо[1] к тебе пожаловал. Вынюхивал что-то под окном. – Она отшвырнула парня к стене и, закурив папиросу, глубоко затянулась и закашлялась.

– Много куришь, Зора. – Доплыл до Вани из глубины комнаты усталый и спокойный голос. Шандор сидел за круглым столом, низко склонив голову к настольной лампе, и что-то зашивал. Ваня рассматривал его затылок, перевитый седыми густыми кудрями.

– Разберись-ка лучше с этим. – Она кивнула на мальчика и захлопнула за собой дверь, оставив едкий и ароматный запах папирос. Но, кажется, дальше крыльца не ступила. Шагов, спускающихся по лестнице, Иван не услышал. Зато снова из глубины комнаты донесся голос цыгана:

– Украл чего?

– Почти. – Часы запульсировали во вспотевшем кулаке.

– Интересно. – Шандор выпрямился, насколько позволил ему горб, вздохнув, отложил работу в сторону, и в Ваню уперлись черные глаза, веки вокруг них со всех сторон были исчерчены резкими, летящими в разные стороны морщинами, будто кто-то бросил на них палочки микадо[2].

– Я дома их взял. Но верну потом.

– Показывай, что там у тебя.

Ваня подошел к столу и, наконец, выпустил из сжатого кулака влажные от испарины часы. Они облегченно звякнули о деревянную поверхность.

– Материны? – Золотистый браслет сверкнул в грубых мозолистых ладонях, палец с большим круглым ногтем провел по стеклу циферблата.

– Бабушкины. – И, не зная зачем, добавил: – Она умерла. На войне убили.

– Значит, память? – Шандор положил часы обратно на стол. – Нехорошо.

– Я верну, честное слово, – осмелел Ваня, испугавшись, что дело сорвется. – Скоро.

– А деньги откуда возьмешь?

– Газеты пойду разносить.

– А что же до этого не пошел?

– Мне деньги срочно понадобились. Я маме подарок хочу купить.

– Ладно. Смотри. Твое дело. Вижу, ты неплохой парень. Так вот, не вернешь часы, до конца жизни мучиться будешь. Решай. Если заберу их сейчас, назад пути нет. Но ты еще можешь передумать.

– Берите! – спешно ответил обрадованный Ваня.

Цыган встал. Он оказался довольно высоким. Или мальчику так показалось в сравнении с ним самим. Одет в свободные черные шаровары, светлую рубашку со стоячим воротничком и меховую облезлую жилетку. Следуя за Шандором взглядом, Ваня отметил про себя скромную обстановку и вспомнил, что ему говорила бабушкина сестра – будто у цыган везде висят ковры, лежит много наворованных украшений и стены увешаны картинами в золотых рамах. Здесь же стояли стол и платяной шкаф, за одной цветастой занавеской, куда зашел Шандор, видимо, пряталась кровать, за другой, наверное, кухня. На стене в полосатых обоях вместо картин на большом гвозде висели гитара и несколько черно-белых фотографий в строгих коричневых рамках. У двери – вешалка, под ней стояла пара заляпанных грязью высоких ботинок на шнурках. Вскоре хозяин вернулся и протянул мальчику несколько десятирублевых бумажек.

– Спасибо, – улыбнулся тот и спрятал деньги в карман. – Я за часами скоро вернусь.

– Бог в помощь, чаворо, Бог в помощь. – Цыган похлопал его по затылку и открыл дверь.

«Ну вот, совсем не страшно», – радостно подумал очутившийся на крыльце Ваня и огляделся. Зоры уже не было. Засунув одну руку в карман с десятками, а другой поплотнее прижав пальто, он отправился домой.

Вино Франция, городок Ситэ, начало 1990-х

– …И вот расстилается равнина, на ней горят рыжие костры, чуть выше, на окружающих ее холмах и горах, светятся желтые огоньки маленьких городков, а над ними, высоко в черном-черном небе сияют голубые звезды. Их так много, что небо похоже на светящееся сито! А внизу все равно ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Наш караван стоит за кострами, как раз у начала холмов, и если не знать, что он там, никогда не догадаешься. Зрители уже собрались. Ночь холодная, и Рашель варит для всех в больших медных кастрюлях какао. Гости сидят, завернувшись в куртки или пледы, в руках дымящиеся кружки. Закутаются и молчат. Смотрят в небо или на огонь. Улыбаются. Я люблю их в эти минуты разглядывать. Мне кажется, что они абсолютно счастливы в этот момент. И вдруг все восхищенно вздыхают, потому что тихо, потом все громче и громче из темноты начинают петь скрипки и раскрываются полотна шатра…

– Эй, Мари! – Девочка резко обернулась и пронзила окликнувшего злыми зелеными глазами. Тот, на всякий случай, про себя сплюнул через плечо: «Ну и смотрит эта Мари, чистая холера».

– Что?! – спросила она, недовольная тем, что ее так грубо вырвали из другого мира. Хотя сразу поняла, раз пришел, вернее приперся этот пьянчужка-поляк, придется идти за дедом. Вечно они вместе напьются дешевого пойла, а она потом расхлебывай. Только она деда может утихомирить, если что. В барах ему никто уже давно просто так не наливает. Прошли те времена, когда местные завсегдатаи питейных заведений стремились попасть за один стол и выпить с потомственным дворянином. Теперь могут ему купить только кофе, воды или сигарет, да и то из уважения и любви к его почившей супруге. А так он всех уже достал. Что все-таки алкоголь делает с человеком! Вот вырасту, никогда в жизни не буду пить. Даже вино. – Размышляла Мари, зло вышагивая впереди Бо. Последний день летних каникул. Завтра в школу. Они, трое друзей, встретились на площади и сидели у фонтана, и Тони рассказывал им с Максом про свое лето. Везет ему, всего каких-то пару недель побудет в их дурацкой школе, а потом снова поедет с родителями на гастроли. Он говорит, что в этих гастролях детей учат прямо в автобусе. В следующий раз Тони вернется, может быть, только через месяц, или два. И они будут слушать его истории уже в их домике на колесах, потому что станет холодно. Прицеп постоит во дворе Тониного дома совсем немного и снова тронется в путь. А она останется здесь. Она, так мечтающая хоть раз поехать с ними. Но не бросать же деда и маму. И потом, отец никогда ее не отпустит, ибо «нечего шляться с этими уличными шутами». Он крайне отрицательно относится к ее дружбе с Тони.

Поляка звали Борисом, но все давно называли его Бо. Вот от него и шло главное искушение. Весь городок знал, что дедушке наливать нельзя ни при каких обстоятельствах, и лишь Бо, как только раздобудет денег, так сразу напоит деда, не в силах устоять перед его уговорами. Зарабатывал Бо на разном – кому забор починит, кому дров для камина наколет, кому кусты подровняет и на подобном другом. Деду он не мог отказать по вполне понятной причине: еще маленьким мальчиком Бо служил в их бывшем родовом поместье, расположенном в большом парке на окраине городка. Дом был продан за долги, и Бо уже много лет жил в крошечной комнате, которую снимал на чердаке дешевой гостиницы, и, как мог, старался облегчить тягость существования бывшему своему господину. Сам он пил не то чтобы много, но пьянел быстро, при этом был тихий, работящий, аккуратный, и горожане часто обращались к нему за помощью. Высокий, худой и сутулый Бо, с волосами, свисающими ниже ушей сальными сосульками по сторонам прямого пробора, в вечном потертом вельветовом пиджаке с замшевыми заплатками на локтях, подшаркивал стертыми каблуками коротких ковбойских сапог следом за Мари, и, вдыхая длинным, угреватым и слегка раздваивающимся на конце носом побольше воздуха, старался вернуться в состояние, в котором находился до того, как к нему около полудня зашел мсье де Бриссак. «Ох уж эта Марийка, – думал он, еле поспевая за тонкой, уверенно двигающейся фигуркой в коротком прямом сарафане из синего хлопка и в спортивных мальчиковых сандалетах с ремешками на липучке и на резиновой подошве. – Двенадцатилетняя пигалица, а ведет себя совсем как взрослая! И мсье, главное, слушается только ее. Наверное, потому что любит. Больше любить-то ему некого».

У площади Мари резко обернулась и снова зыркнула: куда, мол, дальше? Бо показал кивком на бар на углу главной площади. Мать стригла девочку под Мирей Матье. Эта стрижка и темный цвет волос делали особенно выразительными ее болотно-зеленые глаза, тонкий прямой нос и белую фарфоровую кожу. Вообще она слыла бы красавицей, если бы не ломаная угловатость движений, сбитые локти и коленки, мальчишеские замашки и дружба только с парнями. Надменно изогнутые, всегда немного сжатые в уголках губы, и никаких кукол, никаких бантиков и рюшечек. Стрижка, кстати, ей самой очень нравилась. Потому что если Мари что-то не нравилось, то вы узнали бы об этом первыми. Хотя в нужных обстоятельствах она умела смолчать, и на самом деле никто не знал настоящую Мари. Ни закадычные друзья, Тони и Макс, ни мама, ни дед, ни тем более отец.

На этот раз дела обстояли хуже, чем обычно. Потому что обычно она приходила за дедом, который мирно храпел на стуле в уголке какого-нибудь бара, где никто не мог его растрясти, или он просто не хотел оттуда уходить. Мари нужно было его немного потормошить и позвать домой. После чего он промаргивался и послушно шел, держась за руку внучки и пошатываясь. Они тихо прокрадывались с черного хода в его каморку за папиным магазином, и Мари укладывала деда в кровать, ставила рядом кувшин воды, закрывала дверь на ключ и уходила. Сейчас же, когда они с Бо пришли за дедом, сын хозяина бара, изобразив сочувствие на лице, констатировал, что, к его огромному сожалению, ему пришлось вызвать полицию, он очень сочувствует, но мадемуазель придется отправиться в участок. Вдобавок к сказанному он достал счет за нанесенные убытки и заявил, что намерен отправить его отцу Мари, как единственному платежеспособному члену их семьи. Мари очень просила этого не делать и отдать бумагу ей, и клялась всеми французскими святыми оплатить ее, но хозяин бара, поместив счет обратно в ящичек по ту сторону барной стойки, вежливо, но твердо ответил:

– Сожалею, мадемуазель, но кроме мсье, никто не сможет возместить мне эти непредвиденные расходы.

Мари могла бы еще поуговаривать его и поплакать, однако это было не в ее правилах. За пару разбитых стаканов никто бы здесь своим и слова не сказал. Видно убытки действительно оказались серьезными и ее титулованный дед уже всех достал, особенно молодых, перенимающих дела своих родителей. Она даже не стала спрашивать, что произошло. Снова злобно и повелительно стрельнула зеленым глазом в Бо, который увядшим растением болтался в сторонке, не произнося ни звука, и мотнула головой в сторону выхода. Бо потрусил за ней. В полиции им дедушку не выдали. Спасибо, хоть разрешили Мари с ним поговорить. Конечно, все их знали. Но из-за материальных претензий со стороны хозяина бара в данном случае деда полагалось выпустить только под залог и передать платежеспособному члену семьи. То есть отцу.

Вообще в маленьких старых городках почти все друг друга знают не в одном поколении, большинство жителей в них все равно что дальние родственники, поэтому, несмотря на отягчающие обстоятельства, мсье де Бриссака все же не поместили за решетку к антисоциальным элементам, а выделили ему пустой кабинет и заперли в нем на ключ.

– Немножко побуянил, но потом успокоился, – сообщил Мари пожилой усатый полицейский, открывая дверь. – Я вас закрою, мадемуазель. Постучитесь, когда захотите уйти. А то мсье уже порывался сбежать.

Дед лежал на пластиковой лавке и, заложив руки за голову, смотрел в зарешеченное окно, даже не обернувшись на скрежет ключей.

– Grand papa! – Мари кинулась к деду.

– А, это ты, Мари! – Он поднялся. – Как хорошо, что ты пришла. Пойдем отсюда поскорее.

– Никуда мы не пойдем. – Она плюхнулась на стул и тоже уставилась в окно. – На этот раз отделаться легко не удастся.

– А где этот бездельник Бо? – Дед будто и не услышал фразу, сказанную внучкой. Он пытался поправить прическу, глядя на свое отражение в стекло. Потом стал оглаживать и заправлять в брюки старую рубашку, безуспешно пытаясь повернуть манжеты так, чтобы не видно было протертостей на них. – Запонка потерялась, черт бы ее побрал.

– Бо со мной.

– Ну вот и хорошо. Сейчас устрою ему выволочку за то, что по его вине оказался в столь щекотливой ситуации… Ну? – Он многозначительно посмотрел на Мари. Его седая голова тряслась, бледное узкое лицо, местами изрисованное красной сосудистой сеткой, выражало недоумение и ожидание. – Я готов.

– Дедушка, во-первых, при чем тут Бо? – раздраженно ответила внучка. – Во-вторых, я уже тебе сказала, что мы никуда не пойдем. Мне заявили, что отпустят тебя только с отцом. И надо будет уплатить за все, что ты там попортил.

– Уплатить?! За что?! Я случайно уронил пару стаканов. Ну зеркало еще вроде задел. Ненарочно. Этот жадина Эд на старости лет из-за каждой копейки готов удавиться. А ведь были времена, когда его жена посылала нам свежайшие круассаны к завтраку и не просила ни сантима.

– Там был его сын.

– Ах, ну да, ну да. Я помню. У нынешней молодежи нет никакого уважения к титулам и возрасту. – Мсье де Бриссак нетерпеливо переминался у двери. Ботинки его были пыльными, шнурки оборваны, и кожа их в некоторых местах треснула от слишком долгой носки. – Так пусть бы Бо и заплатил. Я возместил бы ему.

– У Бо нет денег! И у тебя тоже. Тебе это прекрасно известно! – Мари вскочила и заходила по комнате, размахивая руками в такт своим словам. – Сколько раз я просила тебя перестать пить! И вот теперь придется во все это втягивать отца!

– Я не пил! Мы культурно сидели с друзьями в баре. Говорили о поэзии, искусстве! Меня угощали обедом! Шампанским! Пусть Бо пойдет и решит как-нибудь этот вопрос!

– О Боже! – Мари топнула ногой. – Я не могу больше все это слушать. Сколько можно жить иллюзиями! Я пошла за отцом. Слышишь? Ты сам виноват!

– Украли запонку… Точно украли, бездельники! Фамильную драгоценность! – Дед теребил манжету, не глядя на внучку.

– Да кому нужна твоя дурацкая запонка. – Мари вздохнула, сильнее обычного сжала губы и громко постучала в дверь.

Летящая ласточка Москва, больше года назад

– Танюш, привет, как дела?

– Нормально, мам.

– Денежек-то у тебя нету?

– Нет, мам.

– Ой, ну может, найдешь? Ты ж там чего-то зарабатываешь, а, доча? Много-то мне не надо. Так, на продукты. А то папка твой опять все спустил, что до этого заработал. Вложился перед Новым годом-то, целую партию шоколадных дед-морозов купил по метру ростом. А только двух на реализацию в магазин и взяли, и не продали до сих пор. У нас вот стоят по стеночке. Думали крупное хорошо пойдет. Едим шоколад-то теперь каждый день, а на хлебушек-то и нет. Всю зарплату свою за долг отдала.

– Какой он мне папка? – вскинулась Таня, когда мать прекратила тараторить.

– Ой, Танюш, ну что ты сразу в штыки? А может, тебе привезти конфеточку-то? Красивые такие. Шапочки и одежки золотом присыпаны. Пищевым, между прочим.

– Лучше бы настоящим.

– Танюш, а что?! Купи парочку дед морозов-то. По оптовой отдадим. Подружкам подаришь. Или парню своему. Парень есть у тебя? А, доча?

– Нету у меня никакого парня.

– Это плохо. А ты, если помнишь, в моей квартире, между прочим, живешь.

– В такой же твоей, как и моей.

– Половина моя. Имею право сдать.

– Мам! Вот и сдай!

– Ну ничего, доча, ничего, мы с папкой справимся. Так и знала я, что в старости стакан воды некому будет поднести. В общем, ты это, посчитай, сколько там за половину квартиры в месяц будет, и мне подвези. Коммуналку можешь не учитывать. И скажи спасибо, что мать с тебя раньше денег не брала. Я бы и сейчас не стала, да коли ты матери на хлеб дать не можешь, то придется принять меры – сдать за полстоимости квартирку тебе. Так что давай, доча, – тон ее сменился на приказной и серьезный, – нам с отцом сейчас действительно нужны деньги. Тебе ж не жалко для родителей. – Потом на сочувствующий. – И парня-то найди себе, а то скоро в тираж.

Мать всегда звонила, когда ей что-то было нужно. В основном деньги. И Таня, конечно же, ей всегда их давала. Из-за этого состоявшийся между ними разговор показался еще более обидным. Но сейчас и сама она существовала в режиме жесткой экономии. На Вадима сильно потратилась за последние пару месяцев. По крайней мере, наконец-то мамуля нашла себе жениха с квартирой и перебралась к нему. Сколько Таня себя помнит, та вечно пребывала в поисках мужа. И каждый, кого мать приводила, должен был именоваться папкой. Основной постулат, который она гордо провозглашала при знакомстве дочери с будущим папкой, был таков:

– Мужчина, который любит меня, должен любить и мою кровинушку. И заботиться о ней, как настоящий отец. Ради дочери я готова на все. – Те согласно кивали.

На самом деле все происходило совсем наоборот. На все мать была готова только ради своих сожителей, и когда те, не выдержав ее контроля и излишней опеки, которая казалась приятной лишь поначалу, уходили, все молнии летели в Таню. Мол, не будь ее, пиявки и нахлебницы, она уже давно нашла бы свою судьбу, даже немец у нее был, за границу звал, так она из-за Тани исключительно не уехала. И турок, такой красивый, сладости все возил, не помнит ли дочка дядю Саида, ах, ну конечно, не помнит, потому что ей наплевать на счастье матери, а он и ей, Тане, конфеты привозил несколько раз. Она, между прочим, еще привлекательная женщина. И, несмотря на козни и зависть толстой дочки – вон как разъелась на материных да папкиных харчах, – она непременно счастье свое найдет в лице прекрасного принца.

Танина мама и вправду была весьма симпатичной, слегка пышноватой блондинкой (фактурой Таня удалась в нее), и даже, когда все поначалу складывалось с очередным «папкой» так, как она хотела, блистала чувством юмора и кулинарными талантами. Только характер у нее был совсем не симпатичный, и уж очень жертвенный, прилипчивый, въедливый и цепко впивающийся в противоположный пол. Но, как говорится, кто ищет, тот всегда найдет, и вот однажды, когда Таня уже выросла и хотела сбежать на съемную квартиру, принц действительно нашелся.

Мама пришла с ним поздно вечером, достала бутылку советского полусладкого и позвала дочь на кухню:

– Познакомься, доча, это дядя Валера, зови его папкой, – и произнесла в очередной раз полагающуюся в таких случаях речь.

Таня, конечно же, никого папой звать не собиралась, за что получала порцию претензий. Но сегодня она готова была выдержать и не такое, потому что далее, разлив себе и дочери по второму бокалу (Валерочка не пьет, он за рулем), мама сказала:

– Танюша, ты только не расстраивайся, но мы переезжаем жить к Валероньке. Мы решили, что ты уже девочка взрослая, справишься без родителей, тебе надо строить свою личную жизнь, поэтому оставляем квартиру тебе.

Взрослая дочка совсем не расстроилась и, более того, просто не могла поверить своему счастью. Только бы это оказалось правдой! Она едва успела скрестить пальцы под столом, чтобы не сглазить, как мать уже пошла в комнату собирать вещи.

– Вот, дочка, – сказал новый «папаша», и у Тани глаза вылезли из орбит. – Уезжаем прямо сегодня. А в выходные давай-ка на семейный обед. На нем и познакомимся. Ну давай, чайком! – И он тюкнулся с ней чайной чашкой.

Она смотрела, как отъезжает красный дребезжащий «жигуль», из окна которого улыбающаяся мать махала ей рукой, и в ту ночь долго не могла заснуть. Ну что ж, обед так обед. Только бы их семейное счастье продлилось подольше, а уж она готова обедать и знакомиться с «папкой Валерой» каждые выходные.

Про каждые выходные она погорячилась, потому что квартира Валерочки оказалась не ближний свет. Но и сами они не из центровых, так что нечего кобениться, как говаривала мама. Таня ехала в электричке до Одинцова, а там еще на автобусе, и думала, что в тот знаменательный вечер от радости даже не успела разглядеть такого знатного кавалера. Квартира была однокомнатной и чрезвычайно советской. Из гостей присутствовала еще и «бабушка». Мать всячески пыталась угодить будущей свекрови, и чувствовалось, что старуха из сварливых и Валерочку своего считает королем всей земли. Судя по всему, в данный момент Валера, который при внимательном рассмотрении оказался достаточно обрюзгшим, бледноватым, лысоватым мужиком без особых примет, таковым себя и чувствовал. Хорошо, что семья оказалась зажиточной и у «бабули» имелась своя жилплощадь. Иначе уже через месяц мать бы вернулась обратно, да еще и с «папулей» в довесок. Угощались оливье, селедкой под шубой, мясом по-французски (то есть под майонезом с сыром). Бабка хоть и морщилась брезгливо, но ела исправно. Валера принял водочки. Глаз заиграл:

– Мать у тебя, дочка, золото. На все руки мастерица, – закинул он удочку и покосился на бабу Лиду. Та поджала губки, обвела глазом стол:

– Валерочка любит, когда в селедку под шубой яблочко добавляют. А в мясе очень много луку. И жирка не хватает. Что-то ты больно постное берешь. Валерочка – бизнесмен, он привык к богатой кухне.

– А я, Танюша, на работу тут устроилась, – проигнорировала послания бабы Лиды мать. – В супермаркет на соседней улице, хорошее место, хлебное, проходное, прям у метро. У мужа на шее сидеть не привыкла.

Продавцом, кстати, Таня стала, пойдя по маминым стопам. Учеба в доме никогда не поощрялась. И если многие Танины коллеги пришли продавцами в магазины с должностей научных сотрудников в НИИ или из библиотек по полному безденежью, да еще студентки подрабатывали, то она после школы целенаправленно пошла в торговое училище. Женщине профессия не важна, ей главное удачно выйти замуж, вечно твердила мать-одиночка и пыталась претворить свое жизненное кредо в жизнь. Кажется, получилось. С полным сопровождением.

– Вот-вот. Целыми ты днями на работе, а Валерочка не обихожен. Вон как осунулся. – Тут баба Лида вскинула бровь. До нее наконец дошел смысл сказанного. – А почему муж?! Валера?!

– Да, мама, мы собираемся пожениться. Негоже жить в грехе. – Таня второй раз за неделю выпучила глаза.

– Все живут сейчас так, и ничего! А ну как она квартиру отнимет?!

– У нас с дочкой свое жилье есть, мама. В Москве, между прочим. Не беспокойтесь. Угощайтесь вот огурчиком, сама солила.

При этих словах Таня подумала, что счастье, кажется, обретено, и засобиралась домой.

Бизнесмен из Валеры оказался никудышный. Он постоянно что-то продавал-перепродавал, и редкие из его предприятий были удачными. Мать все время звонила Тане и просила денег, потому что свою зарплату она тоже вкладывала в Валерины смелые начинания. Или покрывала взятые им кредиты. Но жили они уже несколько лет вместе, и это для Тани было главное. Самым неприятным оказалось то, что мать привила Тане такую же потребность кидаться на всех мужиков подряд, и та постоянно находилась в поиске мужчины своей мечты. Не могла пересидеть, подождать. Когда она пребывала одна, а это случалось часто, потому что все Таню бросали из-за ее тошнотворной прилипчивости и жертвенности, то чувствовала себя совершенно ужасно, ведь уровень ее самооценки напрямую зависел от того, состоит она с кем-нибудь в отношениях или нет. И вот сейчас мать позвонила с этими деньгами, как раз тогда, когда Вадим не появлялся уже двое суток. Таня не могла ему позвонить, она знала только его рабочий номер, он спел ей песню о том, что вдруг она внезапно позвонит и побеспокоит его больную маму, и поэтому он ей пока свой телефон не даст. Ну все равно же он постоянно рядом и звонит всегда, когда может, успокоила себя тогда Таня и смирилась. Правда, Алене не сказала, потому что в душе понимала, что все это полная лажа, и подруга начнет открывать ей глаза и выводить Вадима на чистую воду.

И вот Вадим два дня не появлялся, а на работе все время отвечали, что его нет. В день своей смены она впервые опоздала и пришла зареванная. Казалось бы, ей не привыкать, сколько раз с ней подобные истории случались, но вот так, чтобы ничего не сказать и не позвонить, такого еще не бывало.

– С ним точно что-то случилось, – плакалась она Алене в подсобке.

– Ага, случилось… На свет родился, – парировала та.

– Ален, может, с мамой его чего? – не замечая колкостей, делилась предположениями Таня. Чего она только не передумала за двое суток сидения дома и ожидания звонка, но озвучивала мысли в надежде, что Алена ее успокоит и все подтвердит. Главное, чтобы банально не бросил.

– А я знаю, что случилось. Хлопнули твоего банкира Вадимку за огромное бабло!

– Да не было у него никакого особенного бабла! – Чувство юмора покинуло Таню в момент.

– Было, было. Он его на швейцарских счетах хранил.

– Ален! Ты опять?! Мне плохо, а ты… – И Таня вновь залилась обильными слезами.

– Слушай, а там же наверняка какой-нибудь сменщик его работает, или напарник. Ну, второй банкир. Может, как-то хитро подъехать к нему и выяснить. – Сама Алена была уверена, что выяснять нечего, но если подруге от этого станет спокойнее…

– А как? – Таня громко высморкалась и утерла слезы. Предложение ее заинтересовало. И почему она сама не догадалась? Потому что страдала, была занята.

– Придумаем что-нибудь…

– А мне еще мама позвонила. Попросила посчитать, сколько стоит в месяц сдать нашу квартиру и отдать ей половину.

– С какой это радости? Ты ей и так все время подкидываешь.

– Да Валерун ее дед-морозов шоколадных партию купил и не продал.

– Весна ж на дворе.

– В том-то и дело. Новый год закончился, а они всем должны.

– Дааа… Западло, конечно, так поступать. Ты небось на Вадимкиных-то подарках и ланчах подразорилась?

– Ага. А она денег попросила, ну на продукты. Я сказала, что у меня нет. А она обиделась и… – Таня снова зашмыгала носом.

– Блин! Подруга! Хорош мокриц размножать! Я такой грамотный развод придумала… Все узнаем, если повезет. Только потерпи два рабочих дня.

В выходной, предварительно убедившись, что Вадимка так себя и не обнаружил, Алена приехала к Тане. Накрасилась ярче обычного, надела юбку покороче, каблуки повыше, и девушки пошли в сторону банка. Таня осталась поодаль, а Алена вихляющей походочкой смело двинулась к объекту назначения.

– Привет! – Она окинула заинтересованным взглядом молодого парня в форме охранника, скучавшего на стуле в пустом зале.

– Привет… – промычал он, слегка опешив от такой красоты и неожиданного внимания с ее стороны.

– Вадима позови.

– Так это, нет его. Неделю уже.

– А что так?

– Да запил небось в очередной раз.

– А мне говорил, что не пьет.

– Не-е-е, он бухает конкретно. Вот мне работа не позволяет. У меня спорт, все дела. – Парниша взбодрился и на всякий случай возвысил себя за счет коллеги. Мало ли что. Если Вадькой такая красота заинтересовалась, чем черт не шутит.

– Вот гонщик-то. А мне – да я непьющий, денег нормально зарабатываю.

– Кто?! Вадька?! Да я в два раза больше него получаю. Даже в три, если с премией. Между прочим, и по ресторанам в выходные хожу, и Турцию летом могу себе позволить «все включено», и шмотки нормальные у меня. Это сейчас я в форме. А он! Только если жена свой самовар потащит.

– Там еще и жена?! А мне он сказал, что только мама. – Про себя же подумала, что мужик не на шутку разошелся, прям петухом ходит.

– Вот гад. Конечно, жена! Это она ему сказала после новогодних праздников, что если он не завяжет, то выгонит его. Жена-то москвичка, а он из этого, ну не помню как… И мать там его живет. Вот он и чистился, траву какую-то пил, а сейчас видно сорвался. Уже неделю на работе не появляется. А может, и уволился. Он вообще-то давно собирался… Говорил, если пить бросит, жена его на приличную должность пристроит к себе на фирму. Менеджером, что ли, не помню. А че? Обещал че? – Парень хитро подмигнул.

– Да я тут рядом работу себе нашла. В салоне, мастером по созданию имиджа, ну понимаешь? А Вадим мне сказал, что у него какая-то подруга здесь на местности есть, прям живет чуть ли не в соседнем доме, и у нее можно угол снять.

– Ха! У него две тут на местности. Он сначала с медсестричкой познакомился, ничего такая. Двое суток через двое работала. А потом с этой, продавщицей, Таня, что ли…

– Вроде Таня. Да, кажется, точно Таня…

– А! Ну вот… пухленькая такая. Да, рядом живет. Все бегала к нему… А он это, когда в завязке чистился, ласточку пил. Ну чай такой, знаешь. Так его как по часам – в районе двенадцати прям приподнимало над толчком. У нас на работе уже ржать все стали. А он случайно с этой медсестрой того-с, без задней мысли, ну чисто девчонка приглянулась, а потом смотрит – удобно-то как. С комфортом устроился. Блин, так он придумал, что надо вторую найти, потому что дежурит эта два через два. Ну особо целью не задавался, просто прикалывался. Так она сама пришла.

– Эй, я чего-то не поняла, он типа к ней в сортир ходил?

– Да! Прикольно придумал, скажи?! Э, ты куда? А телефончик?

Алена изо всех сил шибанула дверью. Вот чмо! Вот урод! Да что б его понос прошиб, чтобы он всю жизнь с унитаза не слезал, а лучше с деревенской параши… Вот скотина! Чистоплотная скотина, ничего не скажешь! Она подлетела к Тане, красная и разъяренная, но, увидев глаза подруги, резко выдохнула. Нельзя ей это говорить, и так самооценочка ниже плинтуса.

– Прикинь, охранник докопался. Еле убежала. «Дай, дай телефон».

– Ну а Вадим что?

– Танюш, ты только не расстраивайся. Уехал он, уволился. Совсем мать расклеилась, так они к тетке в Крым перебрались, на море. Астма у нее, что ли. Ну, может, не хотел тебя огорчать. Забудь его, короче.

– Ой… Ну я так и думала. Хоть бы позвонил. Спасибо тебе, Ален, какая ты у меня… – Таня улыбнулась.

– А я чего придумала! Давай ты за шубой поедешь в Грецию. Отдохнешь и купишь себе манто. Будешь шикарная такая!

– Ален, ты чего, какая шуба?! У меня вообще денег нет. И маме надо дать.

– Ничего, зарплата будет, еще кредит возьмешь, а потом поголодаешь немножко, похудеешь заодно.

– Ой, ты чего, какой кредит?

– А что?! Я постоянно так живу, и ниче! Ты что думаешь, если б мой знал, сколько мои сапоги стоят или кофточки, дал бы? Я у него половину беру, а половину с карточки, потом покрываю.

– Да?

– Караганда! Весь мир давно так живет. Пошли газету купим и найдем тебе недорогой турчик в Грецию. Роскошный отдых с выгодным шопингом! А?! По-моему, весомо звучит!

– Слушай, лето ведь скоро, какая шуба!

– Вот дурында, летом они дешевле!

Мясник

Франция, городок Ситэ, 1950-е

Пьер Арналь свою мать вообще никогда не видел. Она умерла совсем молодой во время родов, и он сразу же попал в «заботливые бабушкины руки» – дрожащие от дешевого бренди, со вздутыми венами и пропитанными дымом крепких папирос желтыми ногтями. Самое главное, что он запомнил с детства – непроходящее чувство голода. Бабушка могла оставить его на несколько часов и уйти по своим делам. А он лежал в кроватке и орал что есть мочи, потом засыпал мокрый и голодный. А когда просыпался, снова плакал, но опять оставался один и, обессилев от голода и собственного плача, засыпал по новой. Иногда Пьер начинал реветь, когда бабуля спала. Разбуженная, она с трудом поднималась, поливая внука отборной бранью, и разводила ему молочного порошка в бутылочке, в пойле оставались комки, и соска постоянно забивалась, и старуха ругалась еще сильнее и могла швырнуть бутылку: «Жри сам!» и, накрывшись подушкой, опять завалиться спать. Он научился разжевывать деснами эти комочки прямо в соске и изо всех сил вытягивал порошковое молоко до самого конца. Вопросы выживания стояли остро, поэтому, когда однажды бабушка пришла под утро домой, то обнаружила двухлетнего внука с шишкой на лбу, но на табуретке у стола и достающего руками из кастрюли и запихивающего в беззубый рот вареную картошку. Тогда она впервые в жизни увидела улыбку на его лице. В пять лет он уже один ходил гулять. Сначала исследовал местность рядом с домом. Они жили на окраине городка в криминальном районе, в жилье, проходящем по разряду социального. Практически в картонных коробках, расписанных снаружи графити, с кухнями, где едва мог повернуться один человек, и общим душем на весь этаж. Потом он уходил подальше, запоминая маячки, которые вернули бы его обратно к дому, и эти знаки, чем ближе он подбирался к центру, становились все более симпатичными. Он узнал, что существуют магазины и кафе, красивые дома и очень красивые люди, не как в их районе. Особенно ему нравилось гулять по старинным улочкам в центре, заглядывать в окна квартир, которые ему очень нравились. Первый раз, когда бабушка не обнаружила внука дома, она, похоже, обрадовалась. Даже не стала заявлять в полицию. А когда он пришел вечером домой, ругать мальчика не стала, а решила, что теперь можно его отправлять гулять и не таскаться самой черт знает куда в опасные места или, чего хуже, встречаться с клиентами при ребенке. А куда деваться, надо же на что-то кормить этого прожорливого спиногрыза. Спасибо, доченька! Оставила обузу!

На следующий же день мадам Арналь воплотила свой план в жизнь. Пришла изрядно навеселе, под ручку вела пошатывающегося мужчину не первой свежести, как в прямом, так и в переносном смысле, и велела внуку пойти погулять.

– У прохожих спрашивай – сколько времени? Когда скажут девять, можешь возвращаться. И не вздумай называть меня бабушкой! Понятно? – Пьер мотнул головой. Он и не собирался ее бабушкой называть, он вообще почти не разговаривал, не было необходимости. Но зато он все понимал и очень быстро запоминал.

Однажды, когда наступала зима, воздух стал сырым и промозглым, небо постоянно сыпало мокрым, и идти никуда не хотелось, бабушка отправила его погулять «на подольше». Он закутался в теплую куртку (несмотря на свою сверхзанятость, мадам Арналь аккуратно посещала социальную службу, чтобы не тратиться внуку на одежду) и пошел в старый город. На подступах к нему Пьер увидел, как на улицах развешивают между столбов гирлянды и украшают фонари, а на площадях устанавливают елки. Он долго гулял, к вечеру сильно проголодался и забрел на небольшую старую площадь. Сумерки уже совсем сгустились, и вдруг в серой мгле с размытыми в ней домами стали один за другим загораться маленькие разноцветные фонарики и звезды, а в центре площади зажглась огнями и засверкала шарами высокая елка. На маленькой улочке, отходящей от площади, наверху между домами засветились одна за другой серебристые хвостатые кометы. Мальчика переполняло острое ощущение счастья. Он подумал, что если пройдет под этими кометами, то все у него будет хорошо. И он свернул в переулок и уткнулся носом в витрину. Счастье сменил страшный голод. За стеклом висели огромные темно-бордовые окорока хамона, в красных блюдах развалились толстенькие курочки, среди блестящей мишуры и рождественских красных цветов поблескивали банки с паштетом, из корзинок торчали связки разнообразных колбас, и огромный кусок розовой ветчины исходил сочной желейной слезой. Красивые мужчины и женщины заходили внутрь с лицами, полными предвкушения, и выходили довольные со свертками и пакетами. «Я сейчас пойду и украду что-нибудь». Не в силах сопротивляться голоду и умопомрачительным запахам, выплывающим из магазина, решительно подумал Пьер и зашел в лавку. Сбоку от него стояла горка с сэндвичами. Народу было много. Хозяин занимался посетителями. Бери и уходи – что проще. Но Пьер отчего-то только стоял не в силах пошевельнутся, смотрел на бутерброды и едва сдерживал слезы. Бабушка всегда очень злилась, когда он плакал, и даже дралась, поэтому он привык держать себя в руках. Он еще никогда в жизни не подходил настолько близко к подобной роскоши, которая в свете рождественского убранства представлялась ему вовсе невероятной. Может, это сон? Пьер потер глаза. Наверное, он стоял так слишком долго, потому что владелец магазина, пожилой мужчина с седыми усами и бородой, в рождественском красном колпаке с белым помпоном, вдруг оказался рядом:

– Молодой человек, чего желаете?

– Я? – Пьер испугался, что его выгонят, и поспешил к выходу.

– Постой! Не бойся.

Мальчик остановился.

– У меня тут накопилось два мешка мусора. Знаешь, где помойка?

– Нет.

– Сразу за дом повернешь, там стоят баки. Выкини и возвращайся.

Пьер взял пакеты, выбросил их в огромный пластиковый бак и подумал, может, не стоит идти обратно, но все же пошел.

– Ну вот, спасибо. – Хозяин поставил перед ним кружку с кофе и большой бутерброд. – Снимай куртку, жарко.

Пьер смотрел на него круглыми недоверчивыми глазами.

– Ешь. Заработал. И я, пожалуй, тоже с тобой перекушу. Сколько тебе лет? – спросил он, откусывая от своего сэндвича.

– Вроде шесть.

– Вроде! Читать умеешь?

Пьер отрицательно помотал головой.

– Смотри. – Его новый знакомый показал на ценник. – Это «б», дальше «а», потом «г», – и он перечислил все буквы. – Получается «багет». Понятно?

Пьер кивнул, пережевывая вкуснейший в мире бутерброд.

Хозяин снял ценник с витрины:

– На, учи. И приходи помогать, если что.

И Пьер стал приходить. Он убирал полы, протирал витрины, выносил мусор. И каждый раз он учился читать по новому ценнику, ужасно радуясь, когда находил знакомые буквы, а на Рождество получил в подарок азбуку и корзинку с продуктами.

– Украл? – радостно спросила мадам Арналь, когда он принес еду домой. Пьер кивнул. Книгу он показывать не стал.

– На-ка, сгоняй бабушке за выпивкой. – Она выгребла из кошелька мелочь. – Такое дело надо отметить. Скажешь, мадам Арналь прислала.

Когда Пьер скрылся за дверью, она удовлетворенно вздохнула: не зря его воспитывала. Кажется, помощник растет. Порылась в корзине, удивленно размышляя: «Ну надо же, как ему вынести ее из магазина незаметно удалось. Ловкий парень. Весь в деда, царствие ему небесное. Будет у нас настоящий семейный рождественский ужин».

Когда внук принес бутылку и накрыл на стол, в ее стареющем сердце впервые шевельнулось что-то даже похожее на любовь к нему.

Они молча ели колбасу, мазали багет паштетом… Потом мадам уставилась в телевизор и перед ним заснула, а Пьер смотрел в узкое окно на падающий снег и думал, что впервые за много лет почти перестал ощущать голод и еще у него появилась настоящая мечта: вырасти и работать в таком магазине. А может, даже иметь свой. И он загадал желание.

В школу Пьер шел, уже умея читать и не имея никаких иллюзий относительно источников скромного бабушкиного дохода. Он никогда не испытывал теплых чувств к ней, скорее равнодушие, и принимал как данность этого по сути чужого человека в своей жизни. Но после того, как он все чаще ходил помогать в лавку и все дольше общался с ее хозяином, видел людей другого круга, вечно размазанная дешевая помада мадам Арналь, жирные черные стрелки, осыпающиеся под глаза катышками, белые кудри ее парика, короткие юбки и яркие обтягивающие кофточки с декольте, открывающим дряблую грудь, желтые прокуренные зубы, нецензурная брань, пьяный смех и ее постоянные упреки в украденной внуком молодости, все эти привычные с рождения атрибуты понемногу стали злить и раздражать Пьера. Не мог найти он общего языка и со своими одноклассниками, многие из которых в восемь лет уже курили, а к десяти попробовали алкоголь. Девушки из школы, по его мнению, ничем не отличались от мадам Арналь, только меньшим количеством лет, и чем старше он становился, тем с все большим брезгливым отвращением относился к ним. В свою очередь, ровесники не любили его, считали, что он много из себя строит. Несколько раз Пьер даже бывал за это бит, не считая бесконечных придирок. Он не обращал на это внимания. Побои и насмешки, как и эти людишки, для него ничего не значили. Они вносили в его жизнь лишь определенный дискомфорт, но разве он не привык к нему? Постепенно одноклассники стали от него отставать. Он продолжал носить из лавки домой продукты, и бабушка по-прежнему думала, что он их ворует. Пьер ничего не отрицал, молчал во время пьяных скандалов и просто смотрел. Дошло до того, что она стала побаиваться маленького серьезного молчуна. Говорила, скорее чтобы успокоить себя:

– Да ты больной, чего с тебя взять. Кого еще могла родить эта малолетняя потаскуха? – И отставала от внука. А ему никогда не хотелось узнать, кто его отец. Наверняка один из местных люмпенов-забулдыг.

Пьер знал только одно, он покончит со всем этим, поменяет свою жизнь полностью. У него будут деньги, магазин, нормальная семья и жена из другого круга. Но чтобы найти такую жену, нужно самому что-то предложить ей взамен. Пока он был никому не нужным отбросом общества, жалким безродным бедняком, отягощенным опустившейся родственницей. И Пьер целыми днями лихорадочно думал, как переломить ситуацию.

Владелец лавки, шестидесятилетний Пьетро Аголини грустил. Его любимая жена-француженка, из-за которой он переехал из Италии, уже несколько лет как умерла. Оба сына уехали в Америку, женились, работали и про отца, конечно, вспоминали: звонили, поздравляли с праздниками, и даже пару раз приезжали в гости с внуками, но это общение не компенсировало ему одиночества. Было у него и несколько старых друзей, с которыми они иногда собирались по вечерам поиграть в карты или просто поболтать за чашечкой кофе. Но в предрождественские дни, да и на само Рождество, он оставался совершенно один. Что ж, семейные праздники, все понятно, а его семья далеко отсюда.

В тот день в магазине было не протолкнуться, он еле справлялся. И вдруг заметил мальчика, который стоял и голодными глазами смотрел на горку сэндвичей. По всему видно, что парень не из их района, да и благополучием от него не веяло. Интересно, украдет или нет? Пьетро делал вид, что не замечает пацана, но сам, обслуживая покупателей, аккуратно за ним следил. Паренек стоял долго и явно боролся с собой. Не украдет, хотя мог бы, в итоге подумал Пьетро, и когда поток посетителей немного поредел, подошел к нему и попросил выкинуть мусор на задний двор. Пусть заработает себе на хлеб. Потом оказалось, что у них еще и одинаковые имена. Мальчик практически не разговаривал, но Пьетро отчего-то испытал к нему симпатию, возможно, из-за обострившегося щемящего чувства одиночества. В тот день он пригласил Пьера приходить ему помогать. Пацан согласился, и Пьетро, давая ему мелкие поручения, снабжал его едой и заодно научил читать. И вот сегодня он подумал, что с тех пор незаметно пролетело несколько лет. Они подружились, Пьера уже знали постоянные посетители, хозяин привязался к нему и мог даже ненадолго оставить его одного в лавке. «А что? – размышлял он. – Хороший парень растет и помощник отличный, а у меня здоровья не прибавляется. Скоро перестану справляться, как раньше. Ну да, он живет с бабушкой, но она еще молодая, в отличие от меня. Предложу ему перебраться ко мне, отведу комнату, пусть переведется в нормальную школу подальше от этих малолетних преступников, а то вечно с фингалом под глазом ходит. И вместо того чтобы сюда через полгорода ездить, будет тратить это время на уроки. А бабушку станет по выходным навещать. Видно, что парень рвется к другой жизни, старается, и хочется ему помочь. Заодно и в магазине станет повеселее. Большой Пьетро и маленький Пьер! – Зазвенел колокольчик на входной двери. – Эх, чего-то я размечтался!» – Пьетро встряхнулся и, надев улыбку, с бодрым выражением лица вышел к покупателю. Последнее время это ему удавалось все труднее.

Принц Греция, больше года назад

За границу Таня отправлялась в первый раз. Алена готовила ее основательно. Заставила сделать маникюр, педикюр и привести в надлежащее состояние прическу. Также пришлось потратиться и на пару легких нарядов и туфелек. Выбрали платье, длинную полупрозрачную юбку в пол и симпатичную блузку для комплекта. Еще обязательно понадобились лодочки и сандалии.

– Ален, я же всего на несколько дней еду. Да к тому же за шубой. Зачем нужно столько покупать? Целый чемодан!

– Ты что, не понимаешь?! Это же курорт! Море, пляж, бары, мужчины! Надо быть в полной боевой готовности. И вообще, ты первый раз едешь за границу. Все должно быть красиво!

– Ну какие мужчины? Я Вадима люблю, между прочим.

– Слушай, по-моему, уже достаточно. Забудешь ты своего «банкира», едва поднимешься на борт самолета.

– Не забуду. Может быть, ему сейчас плохо, и он страдает. Ему, наверное, стыдно, что он мне тогда ничего не объяснил, вот он и не звонит. А вообще Вадим хороший.

– Ага, хороший, когда спит зубами к стене…

Девушки уже полчаса стояли около стойки отправления багажа. Аленин муж, которому пришлось поработать таксистом в этот ранний час, нетерпеливо переминался рядом с ноги на ногу.

– И смотри, найди интернет-кафе и обязательно мне пиши обо всем.

Стоять одной в очереди на паспортный контроль было ужасно страшно. Непривычно вот так резко остаться без подруги и без ее наставлений. А вдруг ее завернут? Как она доберется домой? А вдруг что-то случится с самолетом? Или украдут деньги? От этой мысли у Тани все внутри похолодело, и она проверила, на месте ли кошелек. Кошелек спокойно лежал в кармашке, в паспорт едва заглянули, и уже через несколько минут она с восторгом погрузилась в соблазнительный мир «дьюти фри», и действительно бесконечные мысли о Вадимке сами собой отступили на задний план.

В зале ожидания она присоединилась к своей группе – потенциальных обладательниц шуб. Отметилась и сидела их разглядывала. Женщины уже перезнакомились и разбились на две компании по интересам. Одни втихаря распивали бутылочку «Айриш крима», другие делили на четверых фляжечку виски, размешивая его в бутылках с колой. И там, и там обозначились явные лидеры, они все знали и уверенными громкими голосами, не терпящими возражений, рассказывали остальным участницам поездки, «как правильно до метро ходить», то есть покупать шубы. Слушательницы внимали и задавали вопросы. Таня порадовалась, что из-за долгого прощания с Аленой не успела сразу влиться в коллектив.

В самолете ей досталось место у окна, и когда лайнер оторвался от земли, она наконец осознала, что все происходит на самом деле, и сердце ее замерло в предчувствии нового поворота в жизни. Сначала она с восхищением разглядывала аккуратные лоскутки земли, потом погрузилась в облака, вынырнув из них, увидела под собой белую пушистую равнину. «А ведь где-то здесь живет Бог», – подумала Таня и улыбнулась.

В автобусе по прилете огласили план экскурсий и мероприятий. Сегодняшний день оставался свободным. Таня поднялась в тесный номер и рухнула на кровать. Обстановочка была так себе. На бежевом ковролине серели застарелые пятна, стены украшали две дешевые репродукции с видом Афин, подвывая, шумел кондиционер, вываливалась из стены розетка. Таня встала, отодвинула голубую нейлоновую занавеску, прошитую люрексом и прожженную окурками, и открылся вид на строящуюся рядом новую гостиницу. Однако у Тани, девушки, не испорченной заграничными поездками, по этому поводу не возникло к мирозданию никаких претензий. Ей все ужасно нравилось. Несмотря на ранний подъем, спать совершенно не хотелось, а хотелось скорее бежать на море. Она кинула в сумочку новый любовный роман, решив, что книжка про любовь и берег моря – идеальное сочетание. Подумала, дополнять ли эту пару обновками и макияжем (Алена строго-настрого запретила выходить на улицу без косметики, чтобы не профукать свое счастье), но подумала, что подруга все равно ее не видит, а наряжаться лень. Потом еще немного подумала и решила надеть новую шифоновую юбку. Все-таки девушка в джинсах и футболке, гуляющая вдоль моря с любовным романом в руках, это совсем не тот коленкор, что девушка, бредущая по морскому берегу в длинной развевающейся юбке. Она немного погуляет, а потом пойдет в кафе и напишет подруге подробное письмо о первом дне поездки.

Относительно молодой француз очень скучал в колыбели античной цивилизации. Первые два дня он гулял, ел, много спал, купался в бассейне, пил вино и пытался пробудить в себе интерес к греческим девушкам. Молодые гречанки в большинстве своем оказались загорелыми, черноволосыми, крепкими девицами, в то время как он, направляясь в Грецию, представлял себе знакомство с белокожей, мягкой, светловолосой богиней, с косой, уложенной вокруг головы. Поэтому, испытав разочарование, он ощутил скуку, в которую погрузился на неделю. Самый дорогой пятизвездочный отель на этом побережье изобиловал всевозможными развлечениями и услугами, но веселье с обслуживающим персоналом он из своих планов тоже исключил. К счастью, завтра вечером его ждал самолет домой. И теперь он сидел на балконе и, задрав ноги в белых брюках и сандалиях на перекладину, пил холодное белое вино и размышлял, глядя на голубое спокойное море, о том, как сложно жить, когда по сути у тебя все есть. И что нужно сделать, чтобы хоть в последний день ухватить от поездки немного веселья и разнообразия. И доразмышлялся до того, что нужно, отбросив предубеждения, поехать в ближайший городок и вкусить радостей простого человека. Задумка показалась ему забавной, он решил осуществить план не мешкая, и там же поужинать в каком-нибудь дешевом кафе. Несмотря на то что мама убедительно его просила вести себя с проходимцами-греками поосторожнее, все должно быть по-настоящему. Никаких заказов машин, бронирования столиков и других подстраховочных действий. С учетом того, что у матери почти все проходимцы! Поэтому, чрезвычайно гордый собой, он взял на ресепшене карту и смело отправился за ворота отеля. К его удивлению, там выстроился целый ряд такси.

Таня была на море пару раз, но только в пионерском лагере. Два года подряд ее отправляли с другими «счастливчиками» под Сочи. Тогдашний мамин ухажер работал в организации, имевшей доступ к заветным бесплатным путевкам. Считалось, что Таня должна быть благодарна благодетельному «папке», но никаких таких чувств она не испытывала. В лагере ей совсем не нравилось. Мало того что жарко, так еще на этой жаре приходилось бесконечно репетировать какие-то смотры построения и песен и тому подобную ерунду. Мутное море постоянно выплевывало на берег мелкий мусор и маленьких прозрачных медуз, которых дети плавили на горячих камнях. А вожатые все время орали и не разрешали заплывать за буйки. У буйков вода едва доставала до детских шей, а дно из гальки злобно кололо пятки. Сейчас же перед ней раскинулась спокойная и бескрайняя бирюзовая гладь, кудрявые облачка беззаботными барашками плыли в высоком синем небе, в воздухе пахло цветами, водорослями, горячим песком и солнцем. Вдалеке темно-зеленой волной лежала гряда гор, а гораздо ближе находилось небольшое скалистое возвышение, на котором росли деревья. Она отправилась туда, чтобы сесть в тени и почитать книгу. Таня сняла обувь и пошла босиком по теплому берегу, кажется, впервые в жизни ощутив счастье, не обусловленное наличием молодого человека. И длинная юбка развевалась на ветру, как она хотела.

На этом небольшом холме раскинулся парк, где стояли лавочки и маленькие беседки. По дорожкам ходили продавцы с небольшими тележками на колесах и предлагали мороженое и напитки. Она взяла лимонад и решила сначала немного прогуляться и догулялась до того, что пересекла всю территорию парка, который, как оказалось, принадлежит городку, где она намеревалась найти интернет-кафе, чтобы доложить Алене обо всем происходящем, хотя рассказывать, в общем, особо нечего, разве что про окружающую красоту. Алена уже давно ходила обеспеченная греческой шубой, значит, всю красоту видела, но, похоже, она ее особо не интересовала. По крайней мере, никаких восторгов Таня от подруги не слышала, зато сама испытывала их в полной мере. «Напишу завтра». Не хотелось тратить драгоценное время на поиски Интернета.

После тишины парка город сразил ее многоголосьем жителей, продавцов и зазывал в кафе. Подходило время ужина, и почти на каждой улочке веселые парни и девушки в национальных одеждах заманивали туристов в свои заведения. Отовсюду доносились обрывки разных языков, в том числе и русский с сильным акцентом: «Вкусно! Недорого!» И тому подобные реплики выпрыгивали из пахнущего мясом, специями и жареными овощами воздуха. Таня не хотела нарушать благодати, которая еще сохранялась в ней после прогулки, и решила удалиться от шумного туристического центра на окраину и найти там уединенное кафе. Несмотря на решение о строгой экономии, она посчитала жизненно необходимым отпраздновать свой первый и столь прекрасно начавшийся отдых и поужинать вне отеля. Идеально, если кафе будет с видом на море! На центральной площади стоял стенд с нарисованной на нем подробной картой городка. В одном месте, где зеленый цвет состыковался с голубым, Таня увидела значок ресторана. Покрутив головой по сторонам, она свернула в проулок между двумя домами с белыми известковыми стенами и пошла вверх по мощенной булыжниками узкой улочке, где из-за заборов маленьких двориков рвалась на свободу цветущая азалия. В середине пути Таня заметила, что за ней увязалась белая кошка с черным носом. Сначала семенила поодаль, а потом пошла у ног, только что не путаясь между ними. На городок стали стремительно опускаться сумерки. Таня смеялась, говорила с кошкой, и почувствовав, что немного взмокла от жары и быстрой ходьбы, достала из сумочки заколку и, обвив косу вокруг головы, закрепила ее крабом, вытерев ладонью намокшую под волосами шею. В этот момент в электрическом свете зажигающихся фонарей, перемешанном с сиреневой дымкой надвигающегося вечера, относительно молодой француз и увидел свою богиню: фарфоровая кожа, мягкие очертания, длинное одеяние в пол и белокурая коса, уложенная вокруг головы. Она смеется, разговаривает с кошкой, которая увивается вокруг ее ног. Он последовал за ней мелкими перебежками, не желая, чтобы его заметили раньше времени, и представляя себя молодым Дионисом, преследующим прекрасную нимфу. Когда стало понятно, что божественная нимфа направляется в ресторан, он чрезвычайно обрадовался, рисуя в голове картину незабываемого вечера с феерическим продолжением. Пожалуй, все-таки стоит заказать такси.

Первым делом он послал ей бутылку вина, а потом, когда официант показал Тане на его столик и она смущенно и настороженно улыбнулась в знак благодарности, он предстал сам перед ней с розой:

– Deesse! – Встал на колено и поцеловал ей руку.

– Ой, что вы, встаньте, брюки испачкаете! – Девушка потянула его вверх.

Француз встал, и она принялась отряхивать ему брюки. Этот жест привел его в неописуемый восторг. Он хохотал, как сумасшедший, и все повторял:

– Богиня, богиня! – Таня, правда, значения слова не понимала.

Они пили шампанское и белое вино, ели рыбу и сыры. Море растворилось в чернильной темноте, шумело где-то внизу на невидимых просторах. Как новогодние гирлянды, светились островки огоньков разных поселений. Таня с трудом поддерживала беседу, вспоминая английский из школьной программы, не говоря уже о том, что по-французски она не знала ни слова, но при этом они все же понимали друг друга. И, конечно, она уже чувствовала себя влюбленной по уши, чему немало способствовал новый знакомец, который смотрел только на нее и буквально пожирал ее своими оленьими глазами. Оба они чувствовали себя изрядно навеселе, когда Таня решила, что надо срочно написать Алене эсэмэску, содержание которой было таково: «Аленочка, я только что познакомилась с французом. Влюбилась вообще ужас как. Представляешь, он в меня тоже». Буквально через минуту пришел ответ: «Знаем мы этих влюбленных французов. Умоляю тебя, только не давай сразу, продержись хотя бы день!!!!!»

Таня прямо расстроилась и даже неожиданно почувствовала что-то вроде раздражения на подругу, прочитав такое. Радужное настроение слегка потускнело. Во-первых, что Алена про нее думает, если дает ей такие советы, неужели считает, что у нее совсем гордости нету. А во-вторых, подруга сомневается, что в нее кто-то может влюбиться. Тем более француз!!! Завидует просто. У Алены небось никогда французов не было. А Таня вот все ходила обделенной любовью сиротой, зато вон какого парня в награду за все переживания отхватила. Потому что у нее особенная красота, которую разглядеть и оценить может только интеллигентный иностранец, не то что эти русские, им таких, как Алена, подавай. Вот возьму и не буду держаться!

Француз, заметив, что настроение его богини испортилось, чего-то курлыкал на своем языке, подливал, поглаживал руку и участливо заглядывал ей в глаза, задавая вопросы. На них Таня отвечала: «Йес, йес, бьютифул». Она понимала: он ее успокаивает. Какой чуткий человек! Не то что Аленка, нет чтобы поддержать, а она: да знаем мы их, продержись хотя бы день… Таня с обидой прокручивала у себя в голове текст эсэмэски и была настроена весьма решительно. К тому же ее новый парень подозвал официанта, и из их краткого разговора она поняла, что тот заказывает такси. А богиня уже дошла до такой кондиции, что была готова на все. Щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

– Такси, – улыбался француз. – Ин май хотел.

– Йес, йес, бьютифул. Сенк ю вери мач.

Внезапно красивую греческую мелодию, которую наигрывала группа музыкантов в национальных костюмах, перекрыл громкий гомон и смех, и со стороны небольшой аллеи, ведущей на площадку ресторана, показалась группа дам, как раз тех, что мешали в аэропорту виски с колой. Все они были изрядно подшофе. Таня пересела боком и отвернулась. Быстрей бы уже такси приехало, чтобы Аленкин завет скорее нарушить.

– Слышь, парниша, нам бы столик, – сказала официанту главная: высокая, полная, с длинными белыми кудрями и ярким макияжем, одетая в летний тренировочный костюм с надписью «Россия» и босоножки на танкетке.

– Only for two.

– Так сдвинь!

– Excuse me, i don’t understand!

– Не понимает он! Сейчас поймешь. – Девчата прошли на середину площадки и стали сдвигать два двухместных столика.

– Excuse me, excuse me… – беспокойно суетился вокруг них официант.

– Не извиняйся, малыш, сами все сделаем, – добродушно махнула на него рукой главная, и довольные девочки опустились на стулья. – Ты нам вот что, метаксочки, граммов по сто писят, пивчанского лакирнуть, ну и там закусочки хорошей. Чего есть-то у тебя?

– Excuse me…

– Да ладно, сказала уже, не извиняйся, прощаем за нерасторопность. Правда, девочки? – захохотала гостья.

– Светк, да он же не понимает ни бельмеса. Меню, дарлинг, меню! Андестенд? – вступила вторая, в обтягивающем блестящем платье, нарядная, на каблуках.

– Надюх, забавный такой, да?!

Официант принес меню, и заказ был сделан.

– Ой, девоньки, пойду носик попудрю. – Светлана встала и пошла прямо в сторону Тани.

– Оба-на! – хлопнула она себя руками с красными накладными ногтями, обнаружив не успевшую увернуться Таню. – Малахольная наша. – Тут ее взгляд переметнулся на француза. – Девчат, смотрите-ка! Все тихушничала, сторонилась, а уже с парей отдыхает. В тихом омуте! Ай-яй-яй! – Она протянула руку французу. – Светлана!

Тот привстал.

– Maxime’, enchante’ de faire votre connaissance[3].

– Опаньки! Иностранец, что ли?! А какой хорошенький, ладненький! – Светлана двумя гренадерскими руками схватилась за их столик и приподняла его. – А давайте к нам! А то как-то не по-людски.

– Excusez-moi! Извините! – закричали в один голос француз и Таня, схватившись за свой столик.

– Да что ж вы все извиниятесь-то сегодня! Мы приглашаем. Банкет за наш счет.

– Светлана! Мы хотели вдвоем посидеть. У нас сейчас такси придет, – вякнула Таня.

– Ой, пардонте! Вдвоем они хотели! Русские должны вместе держаться! Вот когда такси придет, тогда и поедете. А сейчас будьте любезны откушать с нами.

И она, улыбнувшись французу крепкими белыми зубами, унесла столик.

Официант снова пытался вмешаться в ситуацию, но был отстранен.

– Наши это. С нами дринк! Ты лучше мечи на стол давай, гостеприимный!

Таня и Макс перекочевали «к своим». Второй участник, кстати, был уже совершенно не против шумного застолья и веселился с девчатами. К Таниному же облику в данный момент более всего подходило определение «выражало то лицо, чем садятся на крыльцо», но на ее настроение никто внимания не обращал, и ей ничего не оставалось делать, как растворить тоску в Метаксе. Не оставлять же только что обретенное счастье этим дамам.

С трудом открыв глаза, Таня обнаружила себя в незнакомом номере. Голова трещала и при малейшем движении требовала вернуть себя обратно на подушку. Конечно, первое, о чем подумала перебравшая накануне девушка, это то, что она поехала к Максу, и каково же было ее удивление, когда, окончательно открыв глаза, она обнаружила вчерашнюю знакомицу Свету, пересчитывающую пачечку банкнот.

– О, очухалась! – Она отложила деньги в сторону и направилась к мини-бару, путаясь в полах длинного красного халата «под шелк». Плеснула в стакан водки, налила томатного сока и разбила яйцо. – Всегда покупаю на случай тяжелого утречка, – пояснила Света, болтая в руке коктейль, который потом протянула Тане, гордо пояснив: – Кровавая Мэри! Махни залпом. Оттянет.

– Нет! Нет! Я не буду! – Таня в ужасе подскочила на кровати, и в голове взорвалась петарда. – А-а-а-а-а… – Она застонала и схватилась за лоб ладонями.

– Вот чтобы не было «а-а-а», надо выпить. Да ничего не будет, не ссы. Тока поправишься! А то нам уже за шубами скоро ехать.

– А сколько времени?

– Так обед уже. Только я сегодня на разгрузке. Вечером за ужином доберу. Заодно покупочки обмоем.

– Ой, а можно я не поеду?

– И чего ты будешь тут делать одна? Не, с похмелья нехорошо в номере залипать. Надо отвлекаться. К тому же Максимка-то твой небось уже в аэропорт едет.

– Как в аэропорт?

– А так. Он ведь сегодня уезжает во Францию свою. А ты что, не знала?

– Нет. – Тане стало ужасно грустно. Права была Алена. Может, и хорошо, что она оказалась в номере у Светки, а не у него. – Давай свою Мэри.

– Вот молодец. Только залпом. И полежи немножечко. А потом в душ.

Таня выпила и легла. Не хотелось делать ничего.

– Свет, я не хочу ехать. Ну вот вообще.

– Ну началось, епрст! А Максимка-то тоже вчера поднажрался. Такси ваше восвояси отправил. А ты что, не помнишь ничего? Мы сначала его сгрузили, у пятизвездочной, между прочим, нефиговой такой гостинички, а потом уже тебя ко мне в номер. Ты вообще языком не ворочала. Я тебя, как рыболовные снасти, на себе несла. – Таня заревела. – Опа, опа, опа! Чего это мы болото разводить вздумали? Ну-ка прекращай. Ты давно его знаешь, Максимку-то?

– Да нет, только вчера познакомилась.

– Ну тогда вообще не велика потеря. Нет парня-то у тебя?

– Нету. – Таня утерла нос.

– Ладно, уговорила, свожу тебя в Москве к одной. Порчу снимает, как книжку с полки. Сглазила тебя какая-нибудь подружка завистливая, как пить дать. А потом мы тебе нормального пацана найдем. Не то что замухрышка-французишка. С трех рюмок уже ушел! Смех, да и только. Ну чего, будешь собираться?

– Не поеду я, совсем неохота.

– Ну ладно, хозяин-барин. А только ты Максимку уже через пару дней забудешь, а зимой задницу-то нечем прикрыть будет. Да я тебя понимаю, сама наотмашь страдаю. Такие мы, русские бабы! Хочешь в номере у меня оставайся?

– Да нет. Я к себе пойду.

– Ну возьми вот водочки с соком на всякий случай.

Таня весь день провалялась в номере с головной болью, бутылкой, пультом от телевизора и в слезах, размышляя о том, что, видно, не судьба ей встретить свое простое женское счастье, надо с этим смириться и начать новую жизнь, не влюбляться в каждого встречного, кто доброе слово скажет. Утром за завтраком она встретила Свету.

– Ой, Танюха, какую шубку вчера отхватила, отпад. Зря ты не поехала. И поляну накрыли на пятерочку. Ой, слушай, ну совсем забыла! – Света махнула рукой, что-то вспомнив, и стала рыться в маленькой сумочке. – Где ж она, где? Тебе ж Максимка бумажку передал, с этим, как его, е-мейлом. Вот! – Она вручила Тане салфетку. Рядом с нарисованным сердечком плясали пьяненькие, корявые буквы.

Магазин Франция, городок Ситэ, 1960-е

Пьер уже какое-то время учился в новой школе и интересующимся говорил, что его отец – хозяин магазина. Друзей он себе не заводил, хотя многие пытались сблизиться с умным, самостоятельным и независимым мальчиком. «Если общаешься с человеком близко, то он непременно узнает о тебе то, что знать не положено», – решил Пьер и со всеми держался вежливо, но на дистанции. Немногие взрослые к своим зрелым годам обучаются таким защитным стратегиям, какие Пьер вывел для себя в своем мальчишеском возрасте. Надо быть осторожным, внимательным, трудолюбивым, больше наблюдать за другими, нежели рассказывать о себе, и отметать все, что мешает на пути к цели.