Владимир Набоков ИЗ АЛЬМАНАХА «ДВА ПУТИ»[1]

«Темно-синие обои…»

Темно-синие обои

Голубеют.

Все — в лучах!

Жизнь — как небо голубое!

Радость, радость, я с тобою!

Ты смеешься, а в глазах

Золотые пляшут чертики.

Душно… Блики на ковре.

Откроем форточку…

Ах, поет шарманка во дворе!

— Утомленная,

Нежно-сонная,

Сонно-нежная,

Безнадежная. —

Здравствуй, солнечная высь,

Здравствуй, счастье впереди!

— Звуки плавные,

Звуки длинные,

Своенравные

И старинные.

Губы яркие приблизь, —

Но, целуя, ввысь гляди!

«Плывут поля, болота мимо…»

Плывут поля, болота мимо.

Стволы рябые выбегают,

Потом отходят. Клочья дыма,

Кружась, друг друга догоняют.

Грохочет мост. Столбов миганье

Тройную проволоку режет.

Внезапно переходит в скрежет

Глухое рельсов бормотанье.

Шлагбаум. Как нить, дорога рвется.

В овраг шарахаются сосны.

Свисток протяжный раздается,

И чаще, чаще стук колесный.

И вот — платформа подплывает.

Все так знакомо! Предо мною —

Весна. Чуть ветерок ласкает,

И пахнет вспаханной землею.

Весна! Застенчивая липка

Платочком машет изумрудным.

Весь мир — как детская улыбка.

Все ясным кажется, нетрудным…

Сонет

Вернулся я к моей любви забытой.

(О, ствол березы — белый, как фарфор!)

Зеленый лес, лучами перевитый,

Молчал, певучий затаив укор.

Иван-да-Марья сам с собою спор

Завел. Над сыроежкой домовитой

Смеялся добродушно мухомор.

Я шел тропинкой золотом залитой;

Часы текли, как солнечные сны;

Я думал думу светлой тишины:

«Могла ли мне иная радость сниться?»

Я чьи-то вздохи вспомнил у ручья,

Где незабудки в платьицах из ситца

Смотрели грустно, как шалит струя.

Дождь пролетел

Дождь пролетел и сгорел на лету.

Иду по румяной дорожке.

Иволги свищут, рябины в цвету,

белеют на ивах сережки.

Воздух живителен, влажен, душист.

Как жимолость благоухает!

Кончиком вниз наклоняется лист

и с кончика жемчуг роняет.

Май 1917

Выра

«Мятежными любуясь облаками…»

Мятежными любуясь облаками,

В порыве юном, в солнечном бреду —

Веселыми, широкими шагами

Навстречу ветру по полю иду.

В душе поет восторг безбрежной воли…

Весь мир в лучах! Вся жизнь передо мной!

Как сердце, бьется огненное поле

Под лаской ветра, буйной, молодой.

Весь мир горит, весь мир благоухает!

Срывает ветер шляпу с головы.

Шумит, блестит, отходит, набегает,

Волна высокой, трепетной травы…

«Гроза растаяла. Небо ясно…»

Гроза растаяла. Небо ясно.

Трава подернута серебром.

Светло и сыро. Хочу ужасно

Пройти по радуге босиком;

С веселой песнею подниматься

И на верхушку дуги цветной

Верхом усесться и пошептаться

С последней тучкою грозовой!

Я буду радостен и бесстрашен.

Кругом — сияние синих снов,

Внизу — квадратики пестрых пашен,

Зигзаг речонки и пух лесов.

А если радуга вдруг исчезнет,

Бледнея, спрячется в синеву, —

Я с ней погибну в лазурной бездне

Иль в мир надсолнечный уплыву!

«С дождем и ветром борются березы…»

С дождем и ветром борются березы.

На крыше мокрой — желтые листы.

Еще души невыплаканны слезы,

Еще живут измятые цветы!

День сердится, как взбалмошный ребенок.

Так рано, бедного, уводят спать!

Дождь ввечеру становится так тонок,

Что можно в парке сумрачном гулять.

Блуждаю в парке. Думаю о дальней.

В сырой траве боровичков ищу

Иль на песке — задумчиво, печально —

Все то же имя палкою черчу.

Осень

Была в тот день светлей и шире даль,

В тот день упал увядший лист кленовый…

Он первый умер — дымчато-лиловый,

Весь нежная, покорная печаль…

Он падал медленно; мне было больно.

Он, может быть, не знал, что упадет

И в тихий, слишком тихий день умрет —

Такой красивый и такой безвольный…

Сонет

Безоблачная высь и тишина…

Голубоватый снег; оцепененье;

Ветвей немых узорное сплетенье —

Моя страна — волшебная страна.

Когда в снегу сияющем она

Стоит как серебристое виденье —

Душа в таинственное влюблена,

В душе покой и кроткое смиренье.

«Березка стройная под дымкой снежной,

Ты заколдована, скажи, навек?

Наверно, девушкой была ты нежной…»

«Ты, елочка, устала? Давит снег?

Ну погоди, я осторожно сброшу

С ветвей поникших снеговую ношу…»

«Я незнакомые люблю вокзалы…»

Я незнакомые люблю вокзалы,

Люблю вагоны дальних поездов.

Свист паровоза — властный зов.

Ночь. Мелкий дождь. Спешу я, запоздалый.

И в полночь вновь у чуждых городов

Вхожу один, взволнованно-усталый,

В пустынные, тоскующие залы,

Где нет в углу знакомых образов.

Люблю вокзалов призраки: печаль,

Прощаний отзвук, может быть, обманы…

Зеленый луч кидает семафор;

Газ бледен; ночь черна; безвестна даль.

Там ждут, зовут, тоскуют великаны.

Но будет миг: метнется алый взор.

«Вечный ужас. Черные трясины…»

Вечный ужас. Черные трясины.

Вопль, исполненный тоски ночной.

Бегемота с шеей лебединой

Силуэт над лунною водой.

Тех существ — чудовищ без названья —

Кто тебе позволил пережить?

Кем тебе дано самосознанье,

Белый зверь, умеющий грешить?

Может быть, я эту знаю тайну:

Поутру, бродя в лесной глуши,

Острый камень ты нашел случайно

И впотьмах младенческой души

Боязливо, как слепой, пошарил,

Камень прочно к палке прикрепил,

Подстерег врага, в висок ударил

И задумался, когда убил.

«У мудрых и злых ничего не прошу…»

У мудрых и злых ничего не прошу;

Гляжу, улыбаясь, в окно

И левой рукою сонеты пишу

О розе… Не правда ль, смешно?

И все, что написано левой рукой,

Весенним прочтут вечерком

Какой-нибудь юноша с ватной душой

И девушка с ватным лицом.

Я тихо смеюсь, беззаботный левша.

Кто знает, что в сердце моем?

О розе, о грезе пишу не спеша

В цветной, глянцевитый альбом.

Но та, что живет у ворот золотых,

У цели моей огневой,

Хранит на груди мой единственный стих,

Написанный правой рукой.

Загрузка...