Антиваксеры, или День вакцинации

Глава 1. Восемьдесят пять рублей

(воскресенье, 18:00, шесть суток до Дня вакцинации)

В полумраке кабинета было тихо, только часы отбивали под потолком свой бесконечный ритм, не обращая никакого внимания на двух мужчин внизу. Первый, в полицейской форме, сидел за небольшим, заваленным бумагами столом, второй примостился напротив, на стульчике.

– Я майор Антонов, – бесцветным голосом произнес первый, – следователь по Вашему делу. Назовите свое имя и фамилию.

Второй презрительно молчал.

– Вы задержаны за то, что сегодня в двенадцать часов забрались на памятник Первым вакцинаторам и кричали оттуда, что прививки – это бесовские метки, призванные свести русский народ в могилу и установить власть мирового правительства над остатками отупевшего населения, – сказал Антонов.

Задержанный молчал гордо и еще более презрительно. Слушая со стороны свои слова, он снова и снова вспоминал события сегодняшнего утра, которые как ни крути, были едва ли не самыми яркими в его унылой серой жизни.

– Ваше имя и фамилия? – повторил следователь, но сидящий напротив раздулся от гордости и ничего не ответил.

Майор Антонов пожал плечами, открыл лежащую перед ним папку и начал читать.

– Кузнецов Олег Спиридонович, сорок пять лет, не вакцинированы, образование среднее специальное, трудились на механическом заводе сварщиком, уволены за прогулы шесть лет назад, в настоящее время нигде не работаете, не женаты, детей нет, проживаете по адресу город Шахтинск, улица Калужская, дом тринадцать вдвоем с матерью, состоите в партии антиваксеров. Сегодня утром, во время несанкционированного митинга, Вы залезли на памятник Первым вакцинаторам…

Тут следователь прервался и впервые с интересом посмотрел на задержанного.

– Там же двенадцать метров высоты, да еще плюс постамент три метра. Вас снимали сверху пожарной машиной, Вы как туда залезли-то?

В Олеге боролись гордость, презрение к власти и непреодолимое желание похвалиться. Наконец он не выдержал:

– Этот монумент в свое время наш завод устанавливал, когда я там сварщиком работал. Сзади специальные скобы приварены, для монтажа. По ним и залез.

Майор посмотрел на задержанного с явным уважением. Тот приосанился.

– По имеющейся у нас информации, за подъем на памятник организатор несанкционированного митинга по кличке «Троцкий» пообещал Вам восемьдесят пять рублей, – сказал Антонов.

Олега чуть ли не первый раз в жизни называли на «Вы», и в душе он этим страшно гордился, однако виду не подавал.

Полицейский придвинулся поближе.

– Но зачем Вам восемьдесят пять рублей? – спросил он.

– Похмелиться надо было, – признался Олег, умолчав о том, что хотел еще и произвести впечатление на Наташку.

– Да разве на такие деньги похмелишься? – следователь похоже искренне удивился.

– У нас в соседнем подъезде бабка гонит и за восемьдесят пять чекушку продает.

– А почему за восемьдесят пять, а не за сто, например.

– Сто дорого, – гордо сказал Кузнецов, – не купят.

Антонов озадаченно замолчал. Часы, обрадовавшись внезапной паузе, затикали с удвоенной силой.

– Олег Спиридонович, я не буду возбуждать уголовное дело в отношении Вас, если Вы дадите согласие на вакцинацию, – с этими словами полицейский наклонился и достал из ящика стола инъекционный пистолет какого-то необычного вида.

Если бы лицо задержанного увидел сейчас Станиславский, он, заплакав в бессильной злобе, бросил бы навсегда свое ремесло и ушел в шахтеры. Такого гениального сочетания ненависти, презрения, гордости и обреченной тоски не смог бы изобразить ни один актер. Олег – смог.

– Мы согласны не возбуждать уголовное дело в отношении Вас, и погасить Вашу текущую задолженность по кредитам в размере один миллион четыреста шестьдесят тысяч триста два рубля, – добавил следователь.

В кабинете воцарилась абсолютная тишина. Часы поняли, что сегодня не их день, и остановились. Наверное, села батарейка.

Олег пытался сдержаться, но руки его вдруг как-то сами, без ведома хозяина поднялись и начали рвать рубашку на груди.

– Стреляй, сволочь! – хрипло застонал он.

Майор усмехнулся, взвел инъекционный пистолет и прицелился задержанному в грудь…

Глава 2. Страшный суд

(понедельник 14:00, пять суток до Дня вакцинации)

В полумраке подвала было тихо. Только где-то в углу размеренно и монотонно отбивала свой ритм капающая вода. И этот едва слышный, но неотвратимый звук больше всего нервировал Олега, хотя для волнения у него сейчас имелись причины и посерьезнее.

«Вот интересно, когда мне станет страшно?» – подумал Олег, но страха почему-то не было. Вместо этого на него накатило какое-то совершенно неуместное в текущей ситуации чувство азарта.

Кузнецов сидел на стуле, со связанными за спиной руками и с кляпом во рту. Судя по неприятному запаху, в качестве кляпа использовался его собственный носовой платок. Людей, сидящих напротив, пленник совсем не видел. Только их силуэты чернели на фоне грязного, слепого окошка, светившего в глаза из-под потолка подвала.

– Ну здравствуй, Олежек, – тишину наконец-то прервал приятный, хорошо знакомый Кузнецову голос, принадлежащий секретарю антиваксеров, Ивану Ивановичу. Члены партии прекрасно знали, что их глава, носящий псевдоним «Троцкий», являлся лишь номинальным лидером мятежных антиваксеров. А истинным руководителем и организатором партии как раз и был собеседник Олега. Фамилии своего секретаря никто из подчиненных не знал, да и его официальные имя и отчество тоже скорее всего были лишь псевдонимом.

– Мммммм, – вежливо промычал в ответ Кузнецов.

– Ох, ироды! – притворно всплеснул руками Иван Иванович, – вы зачем-же живому человеку кляп то в рот засунули, быстро вытащите!

Только сейчас пленник понял, что у него за спиной кто-то стоит. Этот невидимый кто-то тут же выдернул кляп и жить сразу стало легче и веселее. Олег про себя решил выяснить дома у матери, почему она не стирает его носовой платок. Хотя до дома надо еще суметь добраться…

– Здравствуйте, – повторил Олег.

– А ты герой, Олежек, – восхищенно сказал его собеседник, – у меня аж сердце замирало, когда ты карабкался на памятник! А какую ты пламенную речь сверху толкнул!

Кузнецов приосанился, ведь слышать такие слова от Ивана Ивановича в любом случае было очень приятно.

– Но вот незадача, Олежек, – развел руками секретарь, – прямо сверху по пожарной лестнице тебя спустили в полицейскую машину и увезли в отделение.

Тут, словно из летаргического сна, очнулся один из силуэтов справа от пленника. Это был Востриков, худой, длинный, нескладного вида мужчина, кандидат наук, доцент местного филиала областного университета, всю свою сознательную жизнь, протестовавший против всех и вся, и наконец удачно нашедший себя среди антиваксеров.

– Сатрапы! Ублюдки! Подонки! —закричал он, подпрыгивая на стуле и костеря на все лады полицейских. Впрочем, одного косого взгляда Ивана Ивановича хватило, чтобы Востриков заткнулся, но, однако молча продолжал раскачиваться, снова переживая трагические события вчерашнего дня.

– А в полиции, Олежек, тебя ждали только два варианта, – сказал секретарь, – либо получить срок и заниматься подметанием площади вокруг памятника этим долбаным вакцинаторам, либо уколоться и выйти на свободу. А ты на свободе… – и тут Иван Иванович добродушно улыбнулся и снова развел руками.

Олег вдруг почувствовал, как силуэты, внешне сидящие неподвижно, начали наплывать на него, тянуть к нему руки, угрожающе шептать и насвистывать. Но Кузнецов не испугался – это было частью игры, в которую он сейчас обязан выиграть! В голове услужливо всплыли вчерашние слова следователя: «Они ожидают, что ты начнешь оправдываться, что-то доказывать, уверять их в своей невиновности. Но ты просто сиди и молчи!»

Поэтому Олег так и делал – спокойно смотрел на силуэты и молчал. И его поведение даже несколько выбило из колеи Ивана Ивановича. Но ненадолго.

– А ты знаешь, Олежек, как можно очень просто выявить вакцинированного предателя? – спросил коварный секретарь, и сам же ответил, – инъекционный пистолет оставляет едва заметный след от укола на груди человека. Его и не разглядеть обычно. Зато такой след увидит профессиональный врач!

Силуэты утробно заворчали.

– Мария Петровна! – сказал Иван Иванович и сделал жест, которым обычно фокусники достают зайцев из цилиндра.

Один из силуэтов словно взлетел в воздух и с диким воплем кинулся вперед. На сцену вышла, а точнее выбежала Мария Петровна Шпицрутен, бывший врач-терапевт Шахтинской городской больницы, старушка лет шестидесяти. С самого начала она в штыки приняла принудительную вакцинацию и организовала на работе подпольную группировку по введению пациентам дистиллированной воды и выдаче поддельных сертификатов. Ее преступная деятельность успешно продолжалась до того момента, как Мария Петровна сослепу перепутала ампулы и вместо воды вкатила полусотне человек слабительное. Этого ей не простили, причем и вакцинаторы, и антиваксеры. Старушку с позором выперли из больницы, и она чуть не сделалась изгоем, однако ее пригрел у себя Иван Иванович, справедливо рассудивший, что опытный врач в хозяйстве лишним не будет, как бы он и не обделался на работе.

Человек, стоящий сзади, сделал шаг вперед и у него в руке блеснул фонарик, луч которого впился Олегу в грудь. Мария Петровна Шпицрутен, продолжая вопить, совершенно разорвала пленнику рубашку и, вооружившись огромной лупой, начала изучать его обнаженный торс. Кузнецову было щекотно и немного смешно.

Обследование затянулось. Вопли Марии Петровны как-то сами собой затихли. По недоуменному шевелению силуэтов стало ясно, что они рассчитывали на быстрый и однозначный исход события. Но старушка лишь молча водила лупой по груди Олега.

Наконец даже Иван Иванович не выдержал.

– Ну что там Мария Петровна, след есть? – спросил он.

Та оторвалась от связанного пациента и растерянно развела руками.

– Я ничего не вижу…

В голове Олега закружились барабанчики игрового автомата, выкидывая три топора. А фоном к ним звучал голос майора Антонова:

«Нам поступили пистолеты нового поколения, конвекционного действия. Они не оставляют след, а просто создают облако вокруг человека, через которое прививка попадает внутрь.»

«Как химтрейлы? Как вакцина с самолетов?»

Голос не отвечал, и это было красноречивее любого признания.

Молчал и секретарь партии. Он явно рассчитывал на совершенно другой результат осмотра, однако быстро взял себя в руки и спокойно сказал:

– Ну, объясни нам, Олежек, почему ты на свободе?

Олег понял, что схватка почти выиграна. И ровным голосом начал говорить:

– Мою личность в полиции моментально установили. На меня там заведено дело, где обо мне все написано, даже то, что я за прогулы уволен. Никаких партийных секретов я не знаю, поэтому допрос оказался очень коротким. Следователь предложил мне вакцинироваться и выйти на свободу.

Кузнецов замолчал, вновь переживая тот драматический момент.

– Ублюдки, какие они все же подонки! – заголосил Востриков со своего стула.

– Предложил мне вакцинироваться и погасить мои кредиты, миллион с лишним…

Доцент заткнулся на полуслове, выхватил из кармана телефон и начал что-то лихорадочно считать.

– Но я отказался, – устало сказал Олег, – продаться за миллион, да я потом в зеркало смотреться не смог бы!

– Почему же тебя отпустили? – спросил секретарь.

– В кармане посмотрите, там приговор…

Иван Иванович сделал знак, и человек, стоящий за спиной пленника, сунул руку в карман разорванной рубашки, вытащив оттуда какую-то бумагу. Он протянул ее вперед вместе с фонариком. Секретарь включил свет и стал изучать документ. Казалось, что его подсвеченное лицо отдельно от туловища парило в темноте, производя довольно жуткое, но одновременно забавное впечатление. Наконец Иван Иванович оторвался от бумаги, выключил фонарик и посмотрел на Олега.

– Тебя приговорили к пятнадцати суткам принудительных работ. Так почему ты сейчас на свободе?

– В полиции мне приказали исключить возможность подъема на памятник. Но только я знаю, где находятся монтажные скобы, сам их приваривал. Сегодня утром в суде я получил приговор, а с завтрашнего дня начну отбывать наказание. Но за то, что я уберу скобы, после принудительных работ по вечерам буду ходить домой, а не сидеть в камере.

– Сегодня скобы срежешь, а завтра грудь под вакцину подставишь? – закричала Мария Петровна, оглядываясь на доцента и надеясь получить поддержку.

Востриков, однако, молчал и продолжал что-то высчитывать.

– Я и не знал ничего об этих скобах, еще удивлялся вчера, как ты залез наверх, – задумчиво сказал Иван Иванович, – а ведь при таком раскладе можно было в День вакцинации поднять над монументом флаг партии. Но теперь этого не сделать.

– Скобы приварены ко всем трем фигурам, они так хитро расположены, что их не найдешь, если не знаешь, где искать, – спокойно сказал Олег, – а я срежу скобы только с центральной фигуры, на которую сам залазил. Поэтому мы всегда снова сможем забраться на памятник, если будет нужно.

Силуэты возбужденно зашумели, но секретарь поднял руку и мгновенно воцарилась тишина. Только эта дурацкая вода продолжала капать, раздражая пленника. Но самое страшное закончилось. Все прошло так, как и сказал следователь.

– Развяжите его, – скомандовал Иван Иванович, и Олега тут же освободили.

Теперь можно было подумать и о разговоре с матерью насчет носового платка.

Глава 3. Заря коммунизма

(вторник, 21:30, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке пустынной улицы, с нежным и совсем не подходящим ей названием Весенняя, было тихо. И днем по этим глухим окраинам ходить не стоило, а уж вечером такое развлечение сгодилось бы только для самоубийц. Андрей Николаевич Бабушкин, главный редактор газеты «Заря коммунизма», стоял у окна своей убогой однокомнатной хрущевки и с ненавистью смотрел вниз, на хорошо знакомую и давно опостылевшую улицу. Он большую часть жизни прожил на Весенней, поэтому прекрасно ощущал ее провинциальную убогость и безнадежную тоску. Выжить здесь могли лишь люди, подобные его соседу снизу, который почти каждый день с утра и до ночи беспробудно пил и выяснял отношения с собутыльниками. Андрей Николаевич перевел взгляд на далекие неоновые огни Центра, так манившие, и так отталкивающие своим холодным сиянием. Он всегда хотел жить среди тех огней, но мечта до недавнего времени была несбыточной.

Много лет Бабушкин работал в местной газете «Заря коммунизма», которую по какому-то странному стечению обстоятельств не переименовали до сих пор в «Городскую газету» или «Вестник капитализма». Андрей Николаевич в душе понимал, почему так произошло – о существовании газеты все просто забыли. Жители Шахтинска искренне думали, что Заря коммунизма угасла еще в прошлом веке, но в бюджете ежегодно закладывались деньги на ее содержание. Сумма, впрочем, была мизерной. Газета давно не печаталась на бумаге, а существовала лишь в виде электронного бюллетеня городской администрации.

За долгие годы работы Андрей Николаевич в полной мере ощутил на себе правдивость услышанной когда-то очень давно фразы – «проще всего двигаться вперед, сидя на месте». По мере того, как хирела газета и с нее бежали люди, Бабушкин рос. Со временем из обычного репортера он незаметно вырос до главного редактора. Правда к тому моменту в газете кроме Андрея Николаевича никого не осталось, поэтому, главный редактор, как многорукий Шива, был в одном лице и верстальщиком, и корректором, и выпускающим редактором, и даже иногда уборщицей производственных помещений. Бывшее здание редакции городская администрация продала, а сам Бабушкин занимал теперь маленький кабинет в управлении образования, что располагалось в старом купеческом особняке.

Но внезапно все изменила Пандемия. Великое противостояние вакцинаторов и антиваксеров вдруг разбудило спящий до того времени талант Бабушкина. Он записался на прием к Главе Шахтинска, Евгению Васильевичу Соловьеву и, зайдя к тому в кабинет, сходу бросил:

– А я знаю, как довести процент привитых граждан до восьмидесяти!

Глава устало посмотрел на Андрея Николаевича, поморщился и сказал:

– Старый ты хрен, да хоть пятьдесят бы сделать, я тогда голый на площади торжеств калинку-малинку спою! Иди отсюда, и без тебя тошно!

Они с Бабушкиным знали друг друга давно, так что Соловьев мог себе позволить в разговоре с ним не сдерживаться.

Однако Андрей Николаевич никуда не ушел и даже не сел. Он подошел к Евгению Васильевичу, и начал говорить…

Через час в кабинет Главы на срочное совещание вызвали всех его заместителей, начальника полиции и даже главного бухгалтера.

А на следующее утро город был завален экстренным выпуском газеты «Заря коммунизма», напечатанным ночью тиражом сто двадцать тысяч экземпляров (такой огромный обьем пришлось срочно заказывать в областном центре, подключив все мыслимые и немыслимые связи Соловьева). Газету вместе с картошкой отдавали бабки на рынке, она лежала на прилавках всех местных магазинов, инспекторы ГИБДД, задержав очередного нарушителя правил, отпускали его с миром, вручив несколько экземпляров Зари, а полиция, получив указание своего начальника, полковника Котова, объехала все злачные места, распространив там не менее десяти тысяч газет. И даже сумрачные уроженцы юга, продавая подгнившие персики, чуть ли не каждый фрукт заворачивали в отдельную газету. Так выходило дешевле, чем в течение сорока восьми часов депортироваться на родину, как им пообещали в управлении миграции, если они не распространят полученный тираж.

На первой полосе восемнадцатым кеглем была напечатана передовица Андрея Николаевича. Называлась статья «ДОКОЛЕ?». Живым народным языком Бабушкин ловко объявил виновными в пришедшей Пандемии американцев с англичанами, жидомасонов, мировое правительство и сторонников плоской земли. Любому человеку, прочитавшему статью (написанную весьма талантливо), сразу все становилось понятно, словно солнце взошло из-за туч. Андрей Николаевич умело надавил на целевую аудиторию, до сих пор слепо верящую печатному слову, и в то же время самую активную – на пенсионеров.

Подавляющее большинство людей старшего поколения, увидевших новый выпуск Зари, ощутили шок от того, что она вообще до сих пор существует. А после принятия этого факта, все напечатанное в газете не могло восприниматься иначе как непреложная правда.

А заключалась Правда в том, что у настоящего Патриота было лишь два пути – либо вакцинироваться и тем самым выстоять в смертельной борьбе с врагами, либо вступить в ряды презренных антиваксеров и продать свою Родину всем этим подлым американцам, мировому правительству и прочим сторонникам полетов на Луну. То есть выбора никакого просто не было!

И началась Война! Заря коммунизма, ведомая умелой рукой Бабушкина, ежедневно выпускала как программные статьи, призывающие к вакцинации, так и истории из жизни жителей Шахтинска, которые бесстрашно привились, а после нашли клад, выплатили ипотеку за две недели и стали успешными бизнесменами. Тут же публиковались заметки о людях, поверивших во вред прививок. Обычно они после страшных мучений (уволили с работы, поднялся процент по ипотеке, сдохла любимая крыса и пр.) умирали. Андрей Николаевич писал без устали. Он даже не сразу заметил свое значительно улучшившееся материальное положение. Тираж рос, газета успешно продавалась, и однажды вечером, Бабушкин, открыв на телефоне Сбер, минут десять в шоке смотрел на цифру своего зарплатного счета. До него дошло, что через полгода голубая мечта – квартира в неоновом Центре – станет реальностью. И он впервые за много лет напился.

В одиночку Бабушкин уже не вывозил. Штат редакции, для которой пришлось арендовать приличное офисное здание в центре города, быстро наполнился молодыми расторопными людьми, а дела пошли еще лучше. Газета вместе с главным редактором процветала, но тут очень некстати у Андрея Николаевича произошла эта дурацкая размолвка с Главой по поводу Дня вакцинации. И очень скоро расторопные люди взяли всю работу на себя и оттеснили Бабушкина от руководства. В итоге он, хотя формально и оставался Главным редактором, но фактически ничего не решал, не писал и не делал.

Впрочем, мавр уже сделал свое дело. Почти все пенсионеры Шахтинска, кроме особо упертых, активно прививались сами и заставили вакцинироваться своих родственников. В ход шло все – угрозы, обещания лишить наследства, выписать с занимаемой площади, потерять коляску с внуком по дороге в детсад, купить огород в тридцать соток… В итоге, через три месяца после начала кампании в городе были привиты уже восемьдесят шесть процентов жителей. Партия антиваксеров, до этого владеющая умами горожан и успешно противостоящая поголовной вакцинации, потерпела сокрушительное поражение.

И вот теперь вдруг предавшийся воспоминаниям Андрей Николаевич зачаровано смотрел из окна на манящие неоновые огни Центра и совсем не обращал внимания на двух людей, стоявших внизу возле соседнего дома. А между тем, эти люди пришли для того, чтобы его убить.

Глава 4. Проверка на дорогах

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке подъезда было тихо, только откуда-то сверху доносились пьяные крики. Домофон не работал, поэтому два человека беспрепятственно вошли в подъезд и стояли сейчас на площадке первого этажа. Кузнецова била мелкая дрожь, его спутник держался абсолютно спокойно.

Олег снова и снова прокручивал в голове разговор с Иваном Ивановичем, состоявшийся вчера после суда и освобождения.

– А ты умнее, чем кажешься, Олежек, – сказал тогда секретарь партии, благодушно улыбаясь, когда все судьи разошлись и в подвале кроме них двоих остался только безмолвный человек, так и стоящий у Кузнецова за спиной.

– Пришло время поручить тебе более серьезную работу, чем проповедовать с памятника, – Иван Иванович снова улыбнулся, – как ты считаешь?

Олег мужественно кивнул. Другого варианта и не было. Собеседник его обрадовался.

– Молодец! Я всегда в тебя верил Олежек! Но ты сам понимаешь, прежде чем доверить человеку серьезную работу, мы должны быть абсолютно в нем уверены.

Иван Иванович расплылся в улыбке.

– Поэтому сначала ты пройдешь небольшую проверку. Но ты не волнуйся, это простая формальность, я же верю тебе, как самому себе, – тут секретарь даже захихикал, довольный своей шуткой.

Человек за спиной не издавал ни звука. Еще бы проклятая вода под потолком не капала…

– Ты знаешь Андрея Николаевича Бабушкина? – спросил секретарь.

Внутри Олега все оборвалось… «Только не это, Господи, только не это!», – подумал он. Но свои чувства держал при себе. Иван Иванович пристально смотрел на него, и любая неверная эмоция могла выдать и погубить Кузнецова.

– Знаю шапочно, – Олег словно со стороны услышал свой безразличный голос, – он в газете работает, живет недалеко от меня, на Весенней.

– Отлично! – обрадовался секретарь и добавил, – завтра тебе надо будет его убить.

– Зачем? – невольно вырвалось у Кузнецова.

Иван Иванович закинул ногу за ногу, сцепил руки на груди, но не ответил, а задал встречный вопрос.

– Как ты думаешь, Олежек, в чем сила и мощь любой организации?

– В идее? – Олег крепко задумался, пытаясь сообразить, – в деньгах, в людях?

– Нет, в слепом повиновении, – сам себе ответил секретарь и моментально задал новый вопрос, – вот ответь мне Олежек, ты умный человек?

– Да ну, скажете тоже, – отмахнулся Кузнецов, который всегда довольно-таки трезво оценивал себя, – Вы же меня знаете.

– Знаю, и достаточно хорошо. Но тогда объясни мне, почему, получив приказ, ты спрашиваешь, зачем его надо выполнить? Можешь ли ты понять причину отдачи такого приказа, хватит ли у тебя на это ума?

– Но разве можно просто так пойти и убить человека? – удивился Олег.

– Конечно нельзя, – согласился Иван Иванович, – но спрошу еще раз, надо ли тебе знать причину его убийства?

– Ну да, – замялся несколько сбитый с толку Кузнецов, хотя уже и сам начал в этом сомневаться.

– Хорошо, – равнодушно сказал собеседник, – рассказываю причину. Я педофил, убил шесть детей, а Бабушкин случайно узнал об этом и теперь хочет вывести меня на чистую воду. Вот мне и нужно его ликвидировать.

Олег выпучил глаза, попытался что-то сказать, но язык его совсем не слушался. Иван Иванович пристально смотрел на Кузнецова и некоторое время молча ждал ответа. А не дождавшись, продолжал.

– Ведь есть же у меня причина его убить? – и тут секретарь расхохотался, глядя на онемевшего Олега, – да не дрейфь ты, какой я педофил. Просто привел пример, что порой исполнителю лучше вообще не знать причину. Ведь сила организации в том, дорогой мой Олег Спиридонович, что ее члены не задают вопросов, а слепо выполняют приказы. И смысл этих приказов рядовых бойцов вообще не должен волновать, не их это собачье дело! А если все начнут рефлексировать и думать о том, о чем не следует, то любая организация рассыплется в прах за очень короткое время.

В голосе Ивана Ивановича прорезался металл, он заговорил страстно и убежденно.

– Против нас власть, против нас государство с его долбанными памятниками и днями вакцинации, а что на нашей стороне? Только повиновение, Олег Спиридонович, причем слепое и беспощадное! Твое дело не размышлять или спрашивать, а тупо исполнять мои приказы! Думать же буду я! И за тебя, и за себя, и за него! – Иван Иванович махнул головой на истукана за спиной Кузнецова.

– Итак, завтра ты убьешь Бабушкина. И заодно пройдешь проверку. Познакомься, это Штык. Он расскажет тебе все детали. А теперь идите.

Штык, здоровый парень лет двадцати пяти, с абсолютно неподвижным лицом робота, стоял сейчас рядом в подъезде дома Бабушкина. Олег, до сих пор уверенный, что андроидов еще не изобрели, после десяти минут в компании с напарником начал в этом сильно сомневаться. Встретив Олега в условленном месте, Штык махнул рукой, и быстро пошел вглубь темных улиц, не оборачиваясь. Кузнецов засеменил следом. Одному здесь было очень страшно. Хотя не факт, что со Штыком стало веселей. Тот шел уверенно и неотвратимо, как терминатор, не обращая внимания на периодически встречающиеся компании не совсем трезвых людей. У Олега замирало сердце, когда они проходили мимо, но никто не попытался остановить их. Похоже, местная шпана подсознательно понимала, с кем можно связываться, а на кого лучше не обращать внимания.

Только в подъезде Штык впервые заговорил, достав из кармана две маски, и протянув одну напарнику (перчатки они надели заранее). Голос его оказался таким же бесцветным, как и он сам.

– Бабушкин живет на третьем этаже, в седьмой квартире. Я позвоню, он откроет, я его оглушу, привяжу к стулу. Когда он очнется, ты прочитаешь приговор, я дам тебе пистолет, ты его убьешь.

Напарник повернулся и пошел вверх по лестнице, не дожидаясь реакции Олега. Палачи поднялись на третий этаж, Штык позвонил в квартиру №7. Секунду спустя дверь открылась, и в проеме показалось знакомое лицо Андрея Николаевича. Штык выбросил вперед руку и лицо провалилось куда-то вглубь коридора. Он зашел внутрь, поднял Бабушкина и легко потащил за собой. Олег заскочил следом и прикрыл входную дверь. В зале Штык усадил жертву на стул, крепко связал бельевой веревкой, найденной в ванной, и заткнул рот взятой со стола салфеткой.

Тут Андрей Николаевич очнулся. Он что-то нечленораздельно замычал, выпучив глаза на незваных гостей. Штык, стоящий у редактора за спиной, кивнул Олегу. Тот достал из кармана приговор и торжественным шепотом, чтобы его не узнали по голосу, начал читать.

– Бабушкин Андрей Николаевич, предатель Русского народа, пособник жидомасонов, продавший душу вакцинаторам, ты, подлый трусливый отщепенец, приговорен решением Верховного совета партии антиваксеров к смертной казни через расстрел! И сейчас приговор будет приведен в исполнение!!!

Штык из-за спины жертвы протянул напарнику пистолет. Олег трясущейся от страха рукой прицелился в Бабушкина и нажал на спуск.

Глава 5. Исчезнувший редактор

(среда, 15:00, трое суток до Дня вакцинации)

В полумраке редакционного коридора было тихо. Заместитель главного редактора Зари коммунизма Артем Ракитин шел по коридору в кабинет Бабушкина со свежим оттиском газеты, чтобы исполнить ежедневный ритуал. Главный редактор уже несколько месяцев как стал в редакции фигурой чисто номинальной. Всю работу делал Артем со своей командой, но ему было сказано сверху не спорить с Бабушкиным, и вести себя со стариком уважительно. Он так и делал. А ежедневный ритуал заключался в том, что свежий выпуск Зари подписывал в печать всегда лично Андрей Николаевич. Он хорошо понимал свое теперешнее положение, но тем не менее, не давая указаний по содержанию газеты, ежедневно просматривал принесенный оттиск и ставил на нем свою размашистую и солидную визу.

Ракитину прочили в будущем занять место Бабушкина, но он туда не стремился. Работу в редакции он рассматривал лишь как хорошую тренировку, трамплин, с которого можно и нужно потом запрыгнуть куда-нибудь в действительно стоящее место. Ведь Артем прекрасно понимал, что газета себя уже изжила, как в принципе и любое печатное слово. Восстав из небытия и полностью выполнив свою стратегическую задачу, Заря коммунизма должна была вновь угаснуть, теперь уже навсегда. Тираж газеты в последнее время медленно, но верно снижался, писать становилось не о чем, а людям начали надоедать однообразные истории об успехах вакцинаторов и неудачах антиваксеров. Да и прививать в Шахтинске было уже практически некого.

Но пока газету еще не стоило списывать со счетов – через три дня в городе намечалось широкое празднование Дня вакцинации, и большинство статей в Заре коммунизма посвящалось этому неумолимо приближающемуся событию. Артем и его команда из кожи вон лезли, придумывая все новые и новые сюжеты. Они с трудом выдерживали все ускоряющийся ритм работы, выживая лишь за счет молодости и здорового цинизма. Кстати, и сам Бабушкин, хоть более и не писал, но, прекрасно зная историю родного Шахтинска и все его памятные даты, иногда выдавал ценные идеи для новых передовиц, ловко вплетая прошлые события в текущие реалии.

Ракитин наконец дошел до кабинета начальника, хотел уже войти внутрь, но наткнулся на запертую дверь. На мгновение Артем даже растерялся. Он привык к тому, что Андрей Николаевич с девяти утра до восемнадцати вечера всегда находился на своем посту. Не было дня, чтобы Бабушкин не появился в редакции. Газету выпускали ежедневно, без выходных и праздничных дней, на полувоенном положении. И так же ежедневно Андрей Николаевич приходил утром в свой кабинет, а вечером уходил домой. Но сейчас, впервые за долгое время, главный редактор отсутствовал. Ракитин постоял немного у закрытой двери, сбегал на пост охраны и узнал там, что Бабушкин сегодня в редакции не появлялся. Тогда Артем взял у охранника запасной ключ, вернулся назад, открыл кабинет Андрея Николаевича и заглянул внутрь. Ничего подозрительного он там не увидел. Но было совершенно непонятно, почему Бабушкин не приехал на работу и не предупредил никого о своем отсутствии. Хотя, мало-ли какие у старика могут вдруг появиться дела, подумал Артем и набрал его номер.

На звонок, однако, никто не ответил. Заместитель главного редактора узнал у охранника домашний адрес своего начальника, вышел на улицу со свежим оттиском газеты, сел в свою машину и поехал к Бабушкину домой.

Добравшись до места, Ракитин зашел в подъезд с неработающим домофоном, забежал на третий этаж и позвонил в квартиру №7. Но никто ему не открыл. Он на всякий случай толкнул дверь, и та неожиданно поддалась. Это почему-то очень не понравилось Артему. Он приоткрыл дверь и заглянул внутрь квартиры, увидев обшарпанные стены коридора и непритязательную мебель, мало подходящую для жилища главного редактора. Да еще в нос ударил какой-то непонятный сладковатый запах. Осторожно ступая и озираясь по сторонам, Артем зашел в коридор, а оттуда уже в зал. Еще через мгновение он, как ошпаренный, вылетел из квартиры, трясущимися руками достал из кармана телефон и позвонил Главе города.

Глава 6. О пользе домашних заготовок

(среда, 18:00, трое суток до Дня вакцинации)

В полумраке кабинета Главы, где за большим столом сидело несколько человек, было тихо. Присутствующие изумленно молчали, у них в головах совсем не укладывалась известие об убийстве Бабушкина. Наконец Соловьев кивнул начальнику полиции, полковнику Котову, и тот заговорил.

– Огнестрельное ранение в голову из пистолета, марка устанавливается, смерть наступила около двадцати двух часов вчерашнего дня. Следов взлома нет. Судя по всему, убитый сам открыл преступнику. Его привязали в зале к стулу, а потом застрелили, – докладывал Котов, – в квартире никаких улик, указывающих на личность убийцы, не обнаружено. Я по Вашему распоряжению сразу прибыл на место преступления и вызвал оперативно-следственную группу. Осмотр квартиры и вынос тела мы осуществили предельно скрытно, шум не поднимали, как Вы и велели. Опрос соседей пока не проводили.

– И не надо пока, – пробурчал Глава, – давайте-ка сначала, господа, определимся, что нам делать с трупом. Кому, кроме здесь присутствующих, известно о смерти Бабушкина?

– По моему указанию убитый записан в протокол как неопознанный труп, – продолжал Котов, – тем более, что после выстрела в лицо опознать его невозможно. Кстати, пальцев в квартире никаких не нашли, кроме отпечатков самого Андрея Николаевича и Ракитина. А может он Бабушкина и грохнул?

Артем побелел, но все остальные улыбнулись, оценив плоскую шутку полковника, слегка разрядившую обстановку.

– Хорошо, – сказал Глава, – повторяю – что будем делать с трупом? Вы же все понимаете, смерть Андрея Николаевича нам сейчас совершенно не нужна. Вот застрелили бы его пораньше, в самом начале возрождения Зари коммунизма…

Тут Соловьев осекся, внимательно посмотрел на присутствующих, но те сидели с каменными лицами, и он продолжал:

– Народ бы тогда еще больше сплотился вокруг нас, и массово повалил прививаться. Можно было даже и улицу какую-нибудь в честь убитого героя назвать. А сейчас что? Ведь мы и так сейчас на третьем месте по вакцинации в России, второе и первое мы уже не займем, да нам туда и не надо. Зато теперь могут поползти слухи, мол власть не уберегла героя, а использовала его в своих целях и отправила потом на верную смерть. А уж этот сучонок Иван Иванович, будьте спокойны, из убийства Бабушкина сможет раздуть такую историю, что люди начнут как тараканы метаться в ненужном направлении. Да ко всему прочему еще и День вакцинации через три дня, как-раз нам только смерти главного редактора к празднику и не хватало.

– Так может антиваксеры его убили? – спросил Ракитин.

– Вряд ли, – ответил Глава, – Зачем? Им точно так же не нужна его смерть, как и нам. Понимаете, сейчас в городе установился хоть какой-то баланс между противоборствующими силами. Каждый житель находится либо с одной, либо с другой стороны баррикад, с властью или с антиваксерами. Но никому не нужны события, которые могут нарушить существующий баланс. Ведь никто не знает, что в результате этого нарушения может произойти. Поэтому всех сейчас устраивает текущее положение, и рисковать никто не собирается. Желать конфликта в этой ситуации может только неизвестная нам третья сила.

– Какая сила? – встрепенулся начальник управления ФСБ, полковник Бритвин.

– А вот вы и выясняйте, какая, это ваша работа, – отрезал Соловьев, – но давайте о насущном. Надо решать, объявлять о смерти Бабушкина или нет?

Евгений Васильевич был совершенно прав – известие об убийстве Андрея Николаевича могло привести к непредсказуемым последствиям, но и сокрытие преступления могло спровоцировать события гораздо более непредсказуемые. Выбрать из двух зол меньшее казалось невозможным.

Завязался жаркий спор, в котором не участвовал лишь прокурор города, старший советник юстиции Александр Александрович Беккер. Он занимал свой пост с незапамятных времен. Злые языки шутили, что Беккер представлял прокуратуру Шахтинска на коронации Елизаветы второй. Невысокий, плотный, с густой белой шевелюрой, городской прокурор сидел в своем уютном кресле без малого сорок лет. Ему было далеко за семьдесят, однако по остроте ума и сообразительности Александр Александрович мог дать фору любому. Сейчас же прокурор молча сидел на стуле и рисовал в блокноте какие-то загадочные квадратики, кружочки и треугольники.

– А может объявим, что он своей смертью помер, например, от инфаркта, да и похороним в закрытом гробу, – предложил Котов, – дело об убийстве замнем, нам не впервой.

– Может и так, – устало сказал Глава, которому эта мысль тоже приходила в голову, – но все равно День вакцинации будет испорчен самим фактом смерти главного редактора Зари, а этого допустить никак нельзя.

– Скажите, Артем? – внезапно вклинился Беккер в разговор, – а чем Бабушкин занимался в редакции?

– Последнее время ничем, – развел тот руками, – сидел в кабинете, да подписывал в печать Зарю.

– А он проводил какие-нибудь планерки, совещания с персоналом?

– Нет.

– Тогда кто может заметить его отсутствие в редакции?

– Не знаю даже, – Ракитин пожал плечами, – если только охранники, да я.

– Насколько я помню, он жил один? Ни жены, ни детей у него нет?

– Любовницы завалящей, и той не было, – наябедничал Котов, вклинившись в диалог.

Прокурор кивнул головой и замолчал, а спор разгорелся с новой силой. Но наконец все выдохлись и затихли, так и не придя к какому-либо решению. И тут Беккер снова заговорил.

– А зачем нам чего-то решать сейчас? – сказал он, – давайте просто выждем время, а там видно будет.

– А затем, дорогой Сан Саныч, что Бабушкина через два дня надо тайно или явно, но хоронить, ведь мертвый человек имеет свойство портиться, – язвительно сказал Соловьев.

– И мертвая ягода тоже имеет свойство портиться, – согласился Беккер.

Все присутствующие замолчали.

– Вы не представляете, сколько моя бабка садит смородины, – невозмутимо продолжил прокурор, – и варенье варили, и бражку делали, лишь бы не пропадала зря. Я с ней и по-хорошему, и по-плохому, хотел уже выкорчевать половину кустов, так она ни в какую! Ну я и купил морозильную камеру. Бабка завалит ее смородиной, а я приду со службы, зачерпну ягодки стакан и в кресло… сижу хрумкаю вместо мороженого, хоть и не люблю я гадость эту… Но зато мир в семье сохраняется, а это ведь самое главное!

Все присутствующие продолжали молчать.

– У Вас же есть морозильная камера в судебно-медицинском отделении, – обратился Беккер к главному врачу городской больницы, тоже участнику совещания, – какая в ней температура?

– Минус двадцать два, – ответил тот.

– Даже ниже, чем в моей, у меня всего-то восемнадцать! Вот и засуньте туда Андрея Николаевича. Вскрытие пока не делайте. И пускай он лежит себе потихоньку. А потом глядишь и придет нужный момент, когда мы его достанем, разморозим, да и предъявим миру! Но пока пусть официально Бабушкин числится живым, и ни одна душа не должна знать, что он мертв. А после Дня вакцинации видно будет, что с трупом делать.

На этом, подтвердив свою репутацию умнейшего человека, прокурор замолчал и вновь принялся рисовать в блокноте. А остальные участники совещания очень быстро составили план дальнейших действий.

– Найдите убийц, и тех, кто за ними стоит! – подытожил Глава, – разыщите того, кто мутит воду в городе. Следствие проводите с соблюдением всех мер секретности. О смерти главного редактора не должна узнать ни одна собака! Следующее совещание завтра здесь же в четырнадцать часов, в том же составе. Доложите результаты расследования за сутки. И попробуйте только сорвать мне День вакцинации!!!

– Соседей Бабушкина ликвидировать? – деловито спросил Котов, – или пока их просто задержим? Они же могли видеть лишнего – и приезд опергруппы, и вынос трупа.

– Иди в жопу, – ответил Соловьев и совещание закончилось.

Глава 7. На все, что происходит, существует несколько точек зрения (часть 1)

(среда, 18:00, трое суток до Дня вакцинации)

В полумраке кабинета следователя было еще тише, чем три дня назад. Даже часы с того времени больше не тикали, навеки зафиксировав для потомков исторический момент вербовки Олега.

– Вы зачем позвонили? – недовольно сказал полицейский, – я же дал свой телефон только для экстренных случаев, а еще три дня не прошло, как Вы уже звоните и просите о встрече.

– Так он и произошел, – дрожащим голосом сказал завербованный.

– Кто?

– Экстренный случай!

– Ну тогда рассказывайте, – собеседник придвинулся поближе. Вид Кузнецова, трясущегося мелкой дрожью, ему не понравился.

– Я вчера убил Бабушкина, – признался Олег.

– Какого Бабушкина, Андрея Николаевича? —удивился Антонов.

– Да, Зарю коммунизма!

– Странно, – протянул полицейский. Он не видел в суточной сводке такого сообщения, да и прекрасно понимал, что если главного редактора городской газеты убьют, то вся полиция и он сам будет стоять на ушах. Поэтому словам Кузнецова следователь пока не поверил.

Три дня назад, во время допроса, увидев, как загорелись глаза задержанного антиваксера после шутки о погашении кредитов, Антонов решил завербовать его, что и произошло неожиданно быстро и легко. Олег вакцинировался и получил подробные инструкции. Ему было дано указание слушать и запоминать все, происходящее в партии, но самому ничего не предпринимать до тех пор, пока к нему не подойдет или не позвонит человек и не скажет пароль.

Попутно полицейский придумал новоявленному агенту легенду, объясняющую его необычное освобождение необходимостью выполнения работ по демонтажу скоб с памятника, и велел ему прийти завтра к десяти утра в мировой суд за приговором. По большому счету майор Антонов завербовал Кузнецова не для выполнения какого-то специального задания, а скорее из-за премии, которую платили за каждого нового агента. Для экстренной связи он заставил Олега заучить наизусть специальный номер телефона, но совершенно не ожидал, что через три дня его протеже позвонит по этому номеру и напросится на встречу.

– Давайте с самого начала, – сказал следователь, – рассказывайте все по порядку.

Олег заговорил:

– В понедельник утром я получил в суде приговор, а потом меня вызвали в партию, где устроили свой суд. Следа от инъекции наша врачиха не нашла, поэтому в мою легенду поверили. А когда все разошлись, Иван Иванович сказал, что скоро даст мне очень важное поручение, но перед этим я должен пройти проверку.

– Да, – кивнул полицейский, – мы говорили с Вами о возможности такого развития событий. Секретарь антиваксеров любит подобные шутки. Хотя странно, что он решил устроить проверку именно Вам.

– Ничего себе шутки! – воскликнул Олег, – ведь он велел мне убить Бабушкина!

– Вот это уже необычно, – согласился Антонов, – как правило роль людей, которых требуется ликвидировать, исполняют сами члены партии.

– Да, Вы говорили, я помню. Я поэтому так расстроился, когда услышал его имя – думаю, неужели Андрей Николаевич состоит в партии антиваксеров, этого не может быть!

– Вам то, что переживать, Вы же сами оттуда?

– Ну просто я его знаю, он живет, то есть жил, недалеко от меня, на соседней улице. Когда Зарю эту начали выпускать, я все думал – какой талантливый человек, хоть и враг, но достоин уважения! А он вдруг оказался предателем…

– В жизни и не такое случается, – успокоил Кузнецова собеседник, – продолжайте, Олег Спиридонович.

– Так вот, мы пришли к нему в подъезд, надели маски, перчатки, Штык позвонил в дверь…

– Штык это кто? —перебил следователь.

– Не знаю, робот какой-то, совсем недавно в партии. Его отправили вместе со мной на дело, мы вдвоем пошли к Андрею Николаевичу.

Полицейский что-то записал в ежедневнике, Олег продолжал.

– Бабушкин открыл, Штык его оглушил и потащил в зал. Там привязал к стулу, рот заткнул кляпом, – Олег вспомнил себя самого в таком же положении во время партийного суда, и у него сердце защемило от внезапно нахлынувшей жалости к Андрею Николаевичу.

– Я прочитал приговор, потом Штык дал мне пистолет, – тут агент неожиданно заревел, а слезы ручьем потекли у него из глаз.

Майор подождал, пока истеричный киллер затихнет, протянул ему пачку салфеток, чтобы тот вытер слезы и высморкался, и заговорил:

– Все правильно. Я же Вас об этом предупреждал. Пистолет то незаряженный. Таким образом в партии отбирают кадры. Если не смог выстрелить, значит и дальше будешь ходить на митинги и строить карьеру пушечного мяса. А если смог, то тебе можно доверить дела поважнее.

– Они что, всех так проверяют? – изумился Олег.

– Да нет конечно, только тех, у кого, по их мнению, есть перспектива.

– Да ну, какая у меня может быть перспектива? – Кузнецов даже засмеялся и махнул рукой, несмотря на трагизм ситуации, – я же дурак!

– Возможно, – дипломатично сказал следователь, – зато Иван Иванович не дурак, и он хорошо умеет разбираться в людях, а значит что-то в тебе разглядел. Но давай уже, заканчивай рассказ, не томи.

– Я взял пистолет и нажал на спуск! Он щелкнул, а Бабушкин умер, – Олег снова заревел.

– Как умер? – полицейский даже подскочил на стуле, – пистолет выстрелил?

– Нет, – сквозь слезы проговорил незадачливый убийца, – просто щелкнул, а редактора, наверное, инфаркт от страха долбанул.

– Вот видишь, – машинально сказал майор, шокированный услышанным, – ты в нем сомневался, а он совсем даже не предатель!

– Не предатель, – согласился плачущий Олег.

– И что дальше?

– Ничего, он вместе со стулом упал назад, Штык пощупал пульс, сказал, что Бабушкин умер, и мы ушли. Штык велел идти мне домой, а сам отправился на доклад к Ивану Ивановичу.

– Да, ситуация, – протянул полицейский. Такого драматического развития событий при вербовке агента он совершенно не ожидал.

– А сегодня мне снова позвонили из партии, и велели в восемь вечера прийти к Ивану Ивановичу на аудиенцию, – жалобно глядя на собеседника сказал Олег, – а я боюсь!

И безжалостный киллер опять захлюпал носом.

Следователь напряженно размышлял. Ну хорошо, пусть Бабушкин умер от инфаркта, но его ведь уже должны к этому времени найти.

– Вы развязали жертву?

– Нет, мы сразу ушли.

Антонов продолжал напряженно размышлять. Бабушкина уже должны найти, причем мертвым и привязанным к стулу. Но почему до сих пор никто не стоит на ушах? Что-то здесь нечисто.

– А не показалось Вам, что он умер? Может он просто потерял сознание от страха, а потом очнулся, после вашего ухода?

– Не знаю, – развел руками Олег, – я больше у него не был.

– Можете описать пистолет, который дал Вам напарник?

– Я не разбираюсь в них, – сказал Кузнецов, – да и не запомнил совершенно, не до того было. Вроде черный.

– А почему Вы только сейчас пришли ко мне, а не утром?

– Так я же со вчерашнего дня на принудительных работах, с восьми и до семнадцати, – объяснил завербованный, – куда я уйду. Ладно хоть телефон не отбирают, вот я и смог Вам позвонить.

Следователь молчал минут пять, потом заговорил.

– Значит так, Олег Спиридонович, поздравляю, проверку в партии Вы по всей видимости прошли. Теперь секретарь антиваксеров должен поручить Вам какое-то действительно серьезное дело. За Вами скорее всего начнут следить от партии, поэтому больше никаких контактов со мной. Через пару дней я пришлю своего сотрудника на принудительные работы, ему расскажете, какое задание получили.

Полицейский еще раз повторил пароль и отзыв.

– Ну, с Богом, Олег Спиридонович! – майор пожал гордому агенту руку, – до встречи остался всего час, езжайте к Ивану Ивановичу, и ничего не бойтесь. Только больше никого не убивайте!

Глава 8. Юридические тонкости

(среда, 19:00, трое суток до Дня вакцинации)

В полумраке центральной площади Шахтинска было тихо и пустынно. Там давно не проводились никакие мероприятия, не работал фонтан, сама площадь по всему периметру ощетинилась ограждениями, а доступ на нее преграждал наряд. Котов из окна своего кабинета, с высоты третьего этажа здания городской полиции, с грустью смотрел вниз, вспоминая прежние времена и понимая, что они уже никогда не вернутся.

– Ну и почему Вы отпустили на свободу преступника? – спросил он, повернувшись к сидевшему перед ним следователю.

– Да разве же он преступник, товарищ полковник, тут похоже произошла какая-то нелепая случайность, —Антонов попытался было вскочить, но Котов жестом остановил его.

– Да нет, дорогой мой, – сказал неторопливо полковник, – это не случайность, а самая настоящая преступная небрежность! Гражданин Кузнецов – убийца, а Вы, товарищ майор, его соучастник, если не организатор преступления. Сначала Вы убеждаете завербованного агента, что проверка в партии – безопасное и веселое развлечение, а потом, когда в ходе нее Кузнецов убивает человека и является в полицию с повинной, Вы не задерживаете его, а спокойно отпускаете на свободу. Лет на пять, товарищ майор, Вы своими деяниями уже заработали. А Ваш агент теперь уверится, что может и дальше валить всех налево и направо. Ведь добрый куратор его опять пожурит и отпустит.

– Да я даже и не думал, что Олегу устроят проверку. Я просто на всякий случай рассказал во время вербовки об этой возможности. Он же обычная мелкая сошка, для чего вообще устраивать ему такие экзамены?

– Но в итоге проверка состоялась, и эта, как Вы метко выразились, мелкая сошка мимоходом убила известнейшего в городе человека! Нормально да? Где протокол допроса?

– Я не вел протокол.

– Еще Вам плюсик к сроку. Так, глядишь, червонец и наскребем, – Котов довольно потер руки.

Подчиненные полковника хорошо знали, что в общении с ним невозможно понять, шутит он или говорит серьезно. И Антонов пока предпочел промолчать.

– Почему Вы рассказали все это именно мне? – спросил полковник, – а не начальнику следственного отдела, например?

– Я подумал, очень странно, что о смерти главного редактора нет никакой информации, – пояснил майор, – может ее скрыли, и лишних людей посвящать в это дело не хотят. Возможно, конечно, агент просто ошибся, и Бабушкин жив. Но тут лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Кузнецов твой прав, – сказал Котов, – Бабушкин убит, да только об этом никто не знает. Мы даже соседей его ликвидировали, чтобы исключить утечку информации, а теперь и тебя придется убрать. Жалко, работник то вроде был неплохой.

Следователь снова предпочел промолчать. После разговора с Олегом, майор с полчаса сидел у себя в кабинете, напряженно размышляя. Почему он решил отпустить Кузнецова? Да потому, что догадывался – на встрече с секретарем партии должно произойти какое-то важное событие, а советоваться с кем-то и согласовывать свое решение времени совершенно не было. И Антонов отпустил незадачливого убийцу, а теперь абсолютно не понимал, что ему делать дальше.

Однако судьба сама решила все за майора. Пока он в полнейшей растерянности сидел у себя кабинете, к нему вдруг заглянул полковник Котов – тому срочно понадобились дела по завербованным членам партии антиваксеров. Увидев выражение лица подчиненного, начальник полиции поинтересовался причиной его растерянности, и тогда следователь все рассказал полковнику. Дальнейший разговор проходил уже у Котова в кабинете.

А сам Котов, десять минут назад вернувшись с совещания у Главы, был, честно говоря, поражен, с какой скоростью нашелся убийца Бабушкина. Вот только стройную картину преступления портила одна маленькая неувязочка.

– Знаешь, в чем незадача, товарищ майор? – спросил полковник, продолжая стоять у окна, – в том, что врет твой господин Кузнецов!

– Как врет?

– Как Троцкий! Только не наш, а другой, которого ледорубом стукнули. Бабушкин умер совсем не от страха, а от огнестрельного ранения в голову!

Следователь побледнел.

– Дело передали в ФСБ, – продолжал Котов, – все детали засекречены. Но про Кузнецова наши коллеги похоже ничего не знают, иначе его бы уже задержали.

Он замолчал и на какое-то время задумался.

– Значит так, – наконец сказал полковник, – я пока ничего не понимаю, но склоняюсь к тому, что твой Кузнецов нас водит за нос. Возможно, он хитрее, чем пытается казаться. Вряд ли кто-то еще потом пришел в квартиру Бабушкина и повторно убил газетчика. У него там что, очередь из киллеров за дверью стояла?

– А какова настоящая причина его смерти? Вскрытие провели?

– Исследование трупа не делали, и пока не собираются. А Бабушкин до особого распоряжения не умер, а числится живым и здоровым.

– Как так?

– А вот так! Что ему сделается в морозильной камере? Он там еще всех нас переживет. Слушай, а может Бабушкин потерял сознание, а Штык вернулся и пристрелил его уже по-настоящему? Но зачем ему это надо? Подставить Олега? Но тогда проще сразу дать Кузнецову заряженный пистолет. А вообще-то, судя по следам крови в квартире, выстрел сделан по сидящему, а не по лежащему человеку. Кстати, кто он такой, этот твой Штык?

– Я не знаю, – сказал Антонов, – оперативной информации по нему у полиции нет. Судя по всему, он появился у антиваксеров недавно. Какой-то боевик, наверное.

– Значит так, – повторил Котов, – раз уж ты, товарищ майор вляпался в это дело, теперь занимайся им. Но никто ничего не должен знать. ФСБ пусть копают сами по себе, а мы зайдем с другой стороны. Тебе надо выяснить следующее. Для чего рядовому и не самому умному члену партии устроили такую проверку? Почему жертвой выбрали Бабушкина? Случайно или сознательно его убили? И вообще, в ходе проверки ли он убит? Какое новое задание секретарь антиваксеров поручит твоему подопечному? И кто такой Штык? Хотя насчет Штыка отбой, им займутся другие сотрудники. Тут секрета нет, его можно разрабатывать официально. Когда планируете связь с Кузнецовым?

– Он сейчас ежедневно находится на принудительных работах, я сказал, что свяжусь с ним послезавтра у памятника через своего сотрудника.

– Нет, мы не можем ждать два дня. И никаких сотрудников. По большому счету и тебя то нельзя посвящать в это дело, но раз уж так вышло, будешь связником. Тем более агент тебе доверяет, ну или делает вид, что доверяет, и идет с тобой на контакт. Встреться с ним завтра утром, потом сразу звони мне.

Котов наконец отошел от окна, сел в свое кресло и пристально посмотрел на следователя.

– Ты сделал все хоть и незаконно, но правильно. И то, что рассказал историю Кузнецова сразу мне, а не пошел к непосредственному начальнику, тоже правильно. Я думаю, вопрос о твоей ликвидации мы пока отложим. Кузнецов – это ключ. Осталось только понять, какую дверь он нам должен открыть.

Глава 9. Незадачливый поэт

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке огромного, обшитого деревом кабинета главного редактора Зари коммунизма было тихо. Тишину нарушал лишь очередной кандидат в члены литературного кружка, волнуясь и постоянно сверяясь с бумажкой, декламирующий свои выстраданные вирши перед строгим судом жюри. И даже не всего жюри, довольно благосклонно относящегося к творчеству доморощенных поэтов, а его председателя – редактора газеты Льва Абрамовича Рубинштейна.

Сам Лев Абрамович был профессиональным столичным литератором, которого непредсказуемая судьба закрутила после одного темного и никому не интересного происшествия, а потом пережевала и выплюнула на должности простого редактора провинциальной газеты. Вопреки опасениям местных журналистов, Лев Абрамович воспринял неожиданный удар (а может и подарок) судьбы с пониманием, своим столичным происхождением никогда не кичился, а просто занимался делом, спокойно и профессионально. Специалистом он был классным, очень быстро и легко влился в новый коллектив, поэтому через пару месяцев никто в редакции и не вспоминал о былых предубеждениях.

Именно Льву Абрамовичу пришла в голову идея создать при газете литературный кружок, куда можно привлечь начинающих, непрофессиональных поэтов, огранить их талант и явить миру, ну или хотя-бы читателям Зари. Он пошел со своим предложением к главному редактору, ожидаемо получил полную поддержку и начал действовать.

Через несколько дней на четвертой полосе Зари коммунизма появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался выбрать костяк своего нового творческого объединения.

Вопреки самым смелым ожиданиям, реальное количество доморощенных поэтов, желающих вступить в кружок, оказалось огромным. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и атаковали как Зарю коммунизма в целом, так и Рубинштейна в частности. Прослушивание кандидатов пришлось проводить в течении нескольких дней, столько много возникло желающих.

К сожалению, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Лев Абрамович, будучи, как уже было сказано, профессиональным литератором, с первого же четверостишия претендента моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он озверел. За два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря поэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех человек, которым в столице сразу бы дал отворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности, решил с ними позаниматься.

И вот, в полумрак огромного, обшитого деревом кабинета вышел очередной кандидат в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор именно свое рабочее место отдал на откуп Льву Абрамовичу и компании, а не отправил всех присутствующих в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна – под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, то ли имени Чехова, то ли имени Горького, расположенном рядом со зданием редакции.

Итак, очередной кандидат вышел в свет, и в гулкой тишине полились волшебные строки:

– В моей душе бумаги пустота!

В моей руке чернила расплескались!

Но как мне выразить дыханье молотка?

И как мне показать станка усталость?!!!

Тут Лев Абрамович не выдержал.

– Голубчик, простите, что я Вас перебил, – сказал он, – но почему Вы решили, что стихи про дыханье молотка будут людям интересны?

Кандидат сбился на полуслове и растерянно посмотрел на Рубинштейна.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Лев Абрамович обманчиво ласковым голосом.

– Я Лопатин Алексей Романович, мне двадцать восемь лет, работаю на механическом заводе слесарем пятого разряда, – отвечал кандидат.

– Слесарь Вы, наверное, неплохой, – Рубинштейн ободряюще улыбнулся, – а вот стихи Ваши, Алексей Романович, не очень… Еще раз спрошу – почему Вы решили, что они будут людям интересны и их непременно следует показать миру? Чтобы поведать всем о скрытом от руководства завода живом молотке? Или оповестить всю страну о не выспавшемся станке?

Кандидат совсем растерялся, покраснел, что-то тихо промычал, но ничего членораздельного сказать не смог. А Лев Абрамович лишь начал набирать обороты.

– Я совершенно не подвергаю сомнению Вашу квалификацию, уважаемый Алексей Романович! – возбужденно заговорил он, – вы, наверное, прекрасный слесарь! Пятый разряд кому попало не дадут! Ну так идите, возьмите в руки молоток и постучите им со всей дури по этому Вашему уставшему станку, только не сломайте пожалуйста! Ни станок, ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифософскому с сиренами везти!

Лев Абрамович уже кричал.

– Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор этого не умеет!!! Вся надежда на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Но правда потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей больше никогда не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный – бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не выспится, весь в переживаниях о молотке!

Лев Абрамович отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, дружелюбным тоном.

– Алексей Романович, дружище, пожалуйста, никогда больше не пишите стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы – отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции к молотку… Следующий!

Глава 10. Болевые точки

(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)

И тут Иван Иванович проснулся. Он ждал Штыка, который должен был прийти с докладом о проверке Олега, но сам не заметил, как уснул в кресле. Долгое время он думал, что эта глупая и старая история, вдруг снова приснившаяся ему, навеки забыта и похоронена в глубине прожитых лет. Давно умер литератор Рубинштейн, вернувшийся впоследствии обратно в столицу, много лет назад распался литературный кружок при Заре коммунизма, да и все его члены уже умерли, не достигнув, к сожалению, никаких творческих высот, а жив остался лишь постаревший Иван Иванович, тот самый незадачливый молодой поэт, попавший под горячую руку бесцеремонного Льва Абрамовича. После страшной и публичной экзекуции он никогда в жизни больше не написал ни одной поэтической строчки. Кроме того, он искренне думал, что эта старая история давно им пережита, положена на дальнюю пыльную полку его обширной памяти, и никогда больше не сможет задеть какие-либо чувствительные струны его замшелой души. Но Иван Иванович очень сильно ошибался.

Надо сказать, что секретарь антиваксеров всегда относился к своему оппоненту, Андрею Николаевичу Бабушкину довольно-таки равнодушно, хотя причины для ненависти к главному редактору у него, казалось, были. Неожиданное возрождение Зари коммунизма стало сильнейшим ударом по всем колеблющимся горожанам, по тем людям, которых партия антиваксеров могла привлечь на свою сторону, но они, благодаря умелой пропаганде Андрея Николаевича, перешли в стан вакцинаторов.

Однако Иван Иванович хорошо понимал две причины, по которым ему не стоило ненавидеть Бабушкина. Во-первых, вся эта колеблющаяся людская пена для партии и ее секретаря не представляла никакой ценности. Человек, не имеющий своих убеждений или меняющий их туда-обратно под воздействием устного либо печатного слова, в глазах Секретаря не заслуживал ни внимания, ни уважения. А во-вторых, даже хорошо, что Бабушкин своими талантливыми статьями переметнул эту пену на сторону власти. Ведь в противном случае колеблющиеся стали бы частью его, Ивана Ивановича выстраданной и выпестованной команды. А при малейшей опасности они или сбегут в стан вакцинаторов или сделают вид, что оказались в партии случайно. Таких людей Секретарь особенно ненавидел. Он уважал настоящих врагов, а проституток, еженедельно меняющих мнение от дуновения ветра, лишь презирал. Поэтому у него не было абсолютно никакой ненависти к Бабушкину. До одного момента, который все изменил…

Неутомимый Андрей Николаевич практически в каждом номере Зари демонизировал образы как лидера антиваксеров по кличке Троцкий, так и ее секретаря. Эта сладкая парочка то совращала молодых членок партии, пользуясь своим высоким положением (читая такое, Иван Иванович всегда мечтательно крякал), то разворовывала партийный бюджет, собранный с последних копеек нищих и голодных пенсионерок-антиваксерш, то лично подрисовывала усы Первому вакцинатору, сидя на его шее и демонически хохоча, то вообще мечтала взорвать памятник, чтобы его осколками засыпало привитых горожан на площади торжеств, то… короче, объять всю величину коварных замыслов двух друзей-антиваксеров было невозможно. В каждом номере Зари они придумывали очередную гадость власти и привитым гражданам. Конечно, доставалось от Бабушкина и другим членам партии, но уже гораздо меньше, по остаточному принципу.

Но Иван Иванович, каждый день читая про свои залихватские похождения, лишь довольно улыбался. Вся эта газетная чернуха шла ему только на пользу. Ведь в результате нее костяк партии составляли по-настоящему лояльные и верные люди, независящие от влияния официальной пропаганды. Зато на них всегда можно положиться. Они были холодны и готовы к борьбе.

Однако, в один прекрасный день, месяца три назад, Иван Иванович, как обычно, открыл новый номер Зари коммунизма и настроился получить очередной заряд бодрости. Но вскоре после начала чтения, секретарь партии испустил дикий вопль, изорвал газету в мелкие клочья, швырнул в висящее на стене зеркало бутылку из-под минеральной воды, совершенно разбив и первое, и вторую, а потом затрясся от ярости в своем кресле. Причиной тому стали несколько строк, написанные подлой рукой Андрея Николаевича.

В очередной передовице Бабушкин охарактеризовал оппонента так – «…и секретарь этой жалкой и мерзкой партии, бездарный и никчемный человечишка, неумелый слесарь, любитель топить молотки, мнящий себя поэтом, но не умеющий толком срифмовать даже двух строк в стихотворении…».

Да, да, да… Андрей Николаевич, который когда-то работал репортером в Заре коммунизма, оказывается тоже присутствовал на том самом неудачном прослушивании в качестве члена жюри, хотя несчастный поэт об этом даже и не подозревал. А главный редактор Зари как заправский фокусник, через столько лет вспомнил давнюю историю и достал ее из рукава своей бездонной профессиональной памяти. Пусть никто сейчас, кроме него и Ивана Ивановича совершенно не понимал, о чем шла речь в статье (ну мало ли, думали читатели, взрывает секретарь памятники, значит может и молоток утопить), но глупые слова вновь всколыхнули давнюю обиду, которая, как внезапно оказалось, совершенно не забыта. Напротив, статья задела такие глубокие струны в ранимой душе несостоявшегося поэта, что он дал себе твердое обещание – Бабушкин должен горько пожалеть о своей выходке.

Мысли Ивана Ивановича прервал условный стук в дверь. К нему с докладом пришел Штык.

Глава 11. На все, что происходит, существует несколько точек зрения (часть 2)

(вторник, 23:00, четверо суток до Дня вакцинации)

Секретарь растерянно смотрел на стоящего перед ним невозмутимого Штыка.

– Что значит, Бабушкин убит? – переспросил он, не веря своим ушам.

Штык появился в партии совсем недавно, месяца три назад. Его после очередного массового мероприятия притащил к Ивану Ивановичу Востриков, который размахивая руками и захлебываясь от возбуждения, поведал остросюжетную детективную историю, как на митинге его хотели поймать полицейские подонки с дубинками, как он пытался спастись от них, но неудачно, и как озверевшие сатрапы прижали доцента к забору. Не имея пути к отступлению, Востриков готов был уже героически погибнуть, хохоча в лицо негодяям в бушлатах, но тут откуда-то вынырнул Штык, перекинул доцента через забор и увел от смерти какими-то одному ему известными ходами. Звери с дубинками, шумно дыша и изрыгая проклятья, долго гнались за героями, но так и не смогли их догнать – Востриков и Штык сумели затеряться в темноте проходных дворов и узких улочек. Закончив рассказ и немного успокоившись, доцент попросил принять своего спасителя в партию и лично поручился за него.

Штык стоял тут же с каменным лицом и молчал. Он сразу понравился Ивану Ивановичу своим ледяным спокойствием, хотя и тревожил каким-то холодным уверенным взглядом серых пустых глаз. Штыку было двадцать пять лет, после службы в армии он пытался устроиться в полицию, но из-за наличия судимого родственника его туда не взяли. Поэтому он теперь работал в каком-то автосервисе, а на митинге оказался случайно, просто проходя мимо. Но, увидев толпу омоновцев, гоняющих по площади несчастного доцента, Штык вдруг решил помочь ему и спасти от расправы, тем более полицейских он недолюбливал, после того как не смог влиться в их ряды. Он не был привит – хозяин автосервиса сертификатов не требовал, а сам Штык инициативу не проявлял, считая, что с его богатырским здоровьем не справится ни одна зараза. Зарю коммунизма он никогда не читал, да и вообще не знал о существовании такой газеты. Он сказал свое настоящее имя Ивану Ивановичу, а для остальных назвался просто Штыком.

Через пару недель весьма удачно подвернулась операция, в которой можно было Штыка проверить. Глупые игры с незаряженными пистолетами секретарь придумывал лишь для того, чтобы позабавиться, да отсеять никчемных кандидатов, рвущихся достичь высокого положения в партии, но ничего из себя не представляющих. А серьезных претендентов надо проверять серьезной работой. За свою долгую жизнь Иван Иванович хорошо понял одну вещь – к власти следует допускать только тех людей, которые совсем не стремятся занять какие-либо высокие посты. Зато попав на эти посты, такие люди начинают работать – без громких и пышных заявлений, однако очень эффективно. А шумные, всегда уверенные в себе, считающие, что им любая должность по плечу людишки, на деле оказываются бестолковым и беспомощным брехлом, кроме произнесения речей ничего больше не умеющим. Таким, например, был номинальный глава партии антиваксеров Троцкий, хотя он на занимаемой должности Ивана Ивановича абсолютно устраивал, ведь надо же кому-то организовывать митинги и толкать пламенные речи. А это Троцкий делал великолепно.

Итак, для проверки весьма удачно подвернулся один из городских бизнесменов, владелец сети продуктовых магазинчиков, ярый антиваксер. Когда общественное мнение еще не определилось с отношением к вакцинации, он громче всех кричал на митингах и ежемесячно переводил в партийный фонд небольшую, но заметную для антиваксеров сумму. Когда-же общественное мнение в Шахтинске переметнулось на сторону вакцинаторов, он стих, перестал ходить на митинги, стал задерживать взносы, а в один прекрасный момент подошел к Ивану Ивановичу и начал рассказывать, пряча глаза и запинаясь, жалостливую историю о том, как тяжело вести бизнес, как федеральные сети душат мелких местных предпринимателей, и что он, к огромному своему сожалению, больше не может перечислять взносы в партийный фонд, да и вообще бизнес отнимает уйму времени и сил, наверное ему придется выйти из партии, хоть в душе он и остается ее самым горячим сторонником, и т.д., и т.п…

Секретарь антиваксеров ничего не ответил на эту полную боли и страдания речь, но в тот же вечер бизнесмена навестил Штык. Видимо он имел какой-то дар убеждения людей, поскольку после его визита предприниматель возобновил платежи, а насчет выхода из партии больше не заикался, хоть и обходил теперь десятой дорогой и митинги в целом, и Ивана Ивановича в частности. Но деньги исправно продолжал переводить, а другого от него и не требовалось.

После еще нескольких блестяще выполненных поручений Штык занял доверенное место в партии. И поэтому именно его Иван Иванович отправил сегодня с Олегом для того, чтобы отомстить Бабушкину. Секретарь целых три месяца жаждал мести, но все никак не подворачивался подходящий кандидат для операции устрашения. Понятно, что Иван Иванович не собирался убивать оппонента. Он хотел лишь припугнуть его, отомстить за все страдания, причиненные глупой статьей, и дать понять Андрею Николаевичу, о чем можно писать в своей желтой гнусной газетенке, а каких тем касаться не стоит.

Но кто мог предсказать поведение Бабушкина после чтения приговора и щелчка пистолета? А вдруг он побежит жаловаться в администрацию, полицию, ФСБ, а те развернут бурную деятельность и начнут искать незадачливого убийцу? Поэтому на роль киллера нужен такой человек, которого потом можно безболезненно слить властям, а никчемный Олег прекрасно для этого подходил. Задачей же Штыка было проследить, чтобы операция прошла без сучка и без задоринки, а самому остаться в тени, ведь никакой информацией о нем полиция не обладала, а Кузнецов, кроме клички, ничего о напарнике не знал.

Тем временем Штык заговорил, отвечая на заданный ему вопрос о смерти главного редактора Зари.

– Моя вина. Я заранее вытащил обойму. Но забыл о патроне в стволе, не проверил. Кузнецов прочитал приговор, я дал ему пистолет, он выстрелил и убил Бабушкина.

– Да что ты мне рассказываешь, – закричал обычно невозмутимый секретарь, – из этого пистолета разве можно выстрелить?

– У Смирнитского сегодня какая-то проверка в музее, он не смог мне вынести ТТ, – объяснил Штык, – и я пошел на операцию со своим оружием.

Одним из членов партии был сотрудник местного краеведческого музея Вилен Егорович Смирнитский, работающий там еще дольше, чем Беккер у себя в прокуратуре. Именно он, имея неограниченный доступ к запасникам, притаскивал с работы для подобных операций старый деактивированный пистолет ТТ, который умел устрашающе щелкать, но стрелять совершенно не мог.

– Откуда же у тебя боевое оружие? – изумился Иван Иванович.

– Раздобыл по случаю, – ответил Штык уклончиво.

– Раздобыл, а пользоваться не научился?!

И тут в глазах боевика впервые проявились какие-то эмоции.

– Я же говорю, – с некоторой растерянностью сказал он, – моя вина, не проверил, забыл про патрон в стволе, редко пользуюсь.

Шокированный словами Штыка секретарь партии молчал. Ведь все, что он хотел услышать, так это рассказ о том, как связанный Бабушкин пучил глаза от страха, когда убийцы читали приговор, как извивался на стуле под прицелом ТТ, а еще идеально бы услышать, как он обмочился, когда щелкнул направленный ему в лоб пистолет. Но вместо этого Штык рассказал совершенно другое. Андрей Николаевич убит. И после секундного шока, Иван Иванович лихорадочно соображал, что же теперь делать дальше.

Глава 12. Мысли Ивана Ивановича

(вторник, 23:30, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке комнаты, где сидел в кресле съежившийся и растерянный секретарь партии, а перед ним невозмутимо стоял Штык, было совершенно тихо. Иван Иванович напряженно думал.

Он превосходно понимал, что убийство главного редактора городской газеты произведет эффект разорвавшейся бомбы. Полиция и ФСБ умеют работать, когда захотят, поэтому найти исполнителей и заказчиков преступления им не составит труда. Похоже, надо срочно уходить на нелегальное положение, и ему и Штыку. Вот только, что делать с Олегом? Убрать от греха подальше, пока есть время? Но, если Иван Иванович уйдет в подполье, для всех это и будет прямым доказательством его вины. А может продолжать вести себя как ни в чем не бывало? А Кузнецову устроить несчастный случай, например, пусть упадет с памятника вакцинаторам, когда будет срезать скобы. Вполне себе достойная смерть, да и лишний мертвый герой партии никогда не помешает.

– Вы наследили в квартире? – спросил секретарь.

– Думаю нет, – ответил Штык, – мы заранее надели маски и перчатки, камеры видеонаблюдения в том районе отсутствуют, сотовые мы с собой не брали. Вряд ли нас быстро смогут найти.

– А если идентифицируют пистолет?

– Я избавлюсь от него на всякий случай. Гильзу я после выстрела подобрал.

– Но пуля то в убитом, наверное, осталась?

– Пуля им ничего не даст, на этот счет не переживайте.

– Ну хорошо… да, кстати, а как вообще вел себя Олег после выстрела? – невольно заинтересовался Иван Иванович.

– Ну он же думал, что действительно должен убить Бабушкина. Побледнел, конечно, весь затрясся, но держался молодцом. Не упал, сознание не потерял, даже пистолет не выронил. Да я и сам, честно говоря, маленько растерялся, не ожидал выстрела. Потом опомнился, забрал гильзу, вытащил из квартиры Кузнецова, и мы ушли.

– А соседи слышали выстрел?

– Могли, конечно, слышать. Но там этажом ниже живут какие-то алкаши. От них шум стоял на весь подъезд, когда мы мимо проходили. Если даже кто-то и услышал хлопок, то вполне мог списать на этих алкашей.

– Хорошо, – машинально ответил секретарь, а ему в голову пришла новая интересная мысль.

А станет ли власть вообще объявлять о смерти Бабушкина? Сам того не подозревая, Иван Иванович размышлял точно также, как и Глава на совещании днем позже. Ведь реакция горожан на убийство Андрея Николаевича может быть неоднозначной! Если власти не смогли уберечь от смерти свой главный рупор пропаганды, то на какую защиту смеет рассчитывать простой житель города? Да и партия антиваксеров сможет раздуть из убитого редактора неплохой костер и знатно проехаться по этой теме, взбудоражив умы граждан и сделав им отличный подарок к Дню вакцинации. Хотя, конечно, в администрации могут просто замять убийство и объявить, что Бабушкин умер, ну скажем, от инфаркта, и тем самым немного сгладить ситуацию.

Но чем дольше размышлял Иван Иванович, тем сильнее он понимал, что не стоит пока предпринимать никаких активных действий, а надо посмотреть сначала, как поступит в этой ситуации власть. Конечно, даже если Бабушкина объявят умершим от инфаркта, его убийство все равно будут расследовать, хоть и тайно. Но какие улики у следствия могут быть против антиваксеров? Да никаких. Если Штык с Олегом не оставили в квартире следов, то выйти на них будет очень трудно. Тем более, что у партии и на самом деле не было в данный момент никакой причины убивать Бабушкина. Его смерть одинаково невыгодна и властям, и антиваксерам.

Хотя не стоило заниматься самообманом. Иван Иванович вполне представлял себе возможности современной криминалистики, и понимал – убийц в конце концов разыщут, пусть и не сразу. А найдя их, моментально поймут, кто был заказчиком преступления. И в ФСБ никто не будет слушать версию несчастного поэта о том, что все произошедшее – лишь невинная шутка, ведь фсбешникам неведомы творческие муки. И сядет тогда Иван Иванович прочно и надолго, а с учетом преклонного возраста, можно сказать, что и навсегда.

– Как ты думаешь, Бабушкина уже обнаружили? – спросил секретарь.

– Сомневаюсь, – ответил Штык, – живет он один, вряд ли кто-то сегодня придет к нему в гости, полночь скоро. Думаю, хватятся завтра, когда он не появится на работе.

– А Олег не побежит случайно в полицию? Вдруг нервы сдадут, пойдет, да и все расскажет? – спросил Иван Иванович.

– А зачем? Его же сразу арестуют. Он хоть и дурак, но не до такой степени. Тут пожизненным сроком пахнет, если дело раскрутить, – ответил Штык.

– Да кто знает, – медленно проговорил секретарь, – давай ка на всякий случай сделаем так. Ты присмотри за Кузнецовым, чтобы он не побежал сдаваться сдуру, а кого-нибудь из наших отправь завтра с утра походить возле дома Бабушкина. Только сам там не вздумай появляться.

– А за домом для чего наблюдать? – спросил Штык.

– Да чтобы знать, в какое время труп найдут, и как обставят дело, официально или нет. Если объявят об убийстве, то начнется опрос соседей, приедет куча полиции, все на ушах будут стоять. А если решат замять, то по-тихому увезут труп, и никому не скажут. А мы зато поймем, в каком направлении дальше двигаться. А то может в лес пора уходить, в партизаны, – Иван Иванович невольно улыбнулся.

И вдруг в голову ему пришла гениальная мысль, как можно выйти сухим из воды. Если антиваксерам не нужна смерть Бабушкина, и всем об этом известно, значит надо найти тех, кто в его убийстве заинтересован, да и подставить ФСБ. Может ведь появиться в городе какая-нибудь новая радикальная организация, решившая начать свою деятельность с эффектного и громкого преступления? Конечно! А если не может, так значит надо помочь ей появиться. И хитрый Иван Иванович даже начал догадываться, кто сумеет такую организацию возглавить.

Глава 13. Мать

(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке темного двора, куда Олег зашел, чтобы срезать путь, было тихо. Они расстались со Штыком, выйдя из подъезда Бабушкина. Напарник растворился в темноте улицы, а киллер поплелся домой, стараясь хоть немного привести в порядок мысли. Жил он недалеко от Андрея Николаевича, на Калужской, и пошел напрямик, через знакомые дворы. Когда он заметил людей, стоящих возле одного из домов, было поздно сворачивать или убегать.

– Эй дядя, закурить есть? – от группы отделилась тень и пошла на Олега вихляющей походкой.

– Нет, – ответил Кузнецов, остановившись, – не курю.

– А ты чо дерзкий то такой, – обрадовалась тень и подошла вплотную, но тут же разочарованно выругалась, узнав Олега. Это был Витек из соседнего двора, парень лет на десять младше Кузнецова, вечно торчащий по закоулкам со своей компанией и промышляющий мелким гоп стопом.

– Совсем офонарел, – сказал гопник, – в такое время один шарохаешься! Ты хоть знаешь, сколько мудаков сейчас на улицах?!

Олег ничего не ответил, повернулся и пошел дальше в сторону дома. Витек хотел еще что-то сказать, но его остановило странное пустое выражение лица соседа, поэтому он лишь пожал плечами и вернулся обратно к своей компании.

Киллер без дальнейших приключений добрался до подъезда, тоже с неработающим домофоном, открыл дверь и вошел в квартиру, где жил вдвоем с матерью. Из комнаты матери сразу же раздался привычный голос.

– И где ты шляешься, я тебе звоню, ты трубку не берешь, у меня давление двести сорок, полдня на кровати валяюсь, а тебя все нет, хотела в морг уже звонить, совсем мать не любишь, хочешь в гроб меня свести, скорую даже некому мне вызвать, у меня предынфарктное состояние, я тебя растила одна, не спала ночами, думала, что опора мне будет в старости, неблагодарный, такой же, как сестра твоя, чувствую умру я скоро, придешь в один прекрасный день, а мать твоя мертвая лежит, да ты и не заметишь даже, давление лежу меряю, а на цифры смотреть страшно, а тебе хоть бы что, шляешься где-то и на звонки не отвечаешь, голодный еще поди, я ужин уже раза три разогревала, грею и плачу, а давление скачет как сумасшедшее…

Под этот монолог Олег, давно выучивший его наизусть и про себя подсказывающий актрисе слова, если вдруг она запиналась, разделся, вымыл руки в ванной и зашел в комнату матери.

– Дай-ка я тоже давление померяю, – сказал он, – что-то я чувствую себя не очень.

Но мать проворно спрятала тонометр под подушку.

– Да ты же как бык здоровый, с чего вдруг у тебя будет давление, – сказала она, – пошли ужинать.

Мать соскочила с кровати и побежала на кухню, продолжая говорить. Сын поплелся следом.

– Соседка то наша дура, с шестнадцатой квартиры, баба Глаша, начиталась этой Зари коммунизма дебильной, пошла и вакцинировалась. Уж я орала на нее, орала, а она как идиотка только глазами хлопает. Говорит – ну в Заре же неправду не напишут! – представляешь тупая какая, газетам верит. Так что ты думаешь, пока она болела после вакцины, лежала с температурой, ей платную подписку на телефон подключили!

– Кто? – удивился Олег.

– Дед Пихто! Вакцинаторы эти проклятые. Пока она при смерти валялась. Специально отравили ее прививкой и подключили.

Кузнецов вздохнул и начал есть поставленный перед ним ужин. Его мать, Людмила Сергеевна Кузнецова отработала сорок лет медсестрой в поликлинике, а теперь вышла на пенсию. Жили они уже долгое время вдвоем. Младшая сестра Олега исчезла из родного дома, как только закончила школу и больше двадцати лет здесь не появлялась. А отца Олег не знал. Очень сильно его занимало свое странное отчество – Спиридонович. Никогда в жизни он не встречал людей с таким именем. Не раз Олег пытался расспросить мать об отце, но та категорически отказывалась говорить на эту тему и всегда переводила разговор. Мать вышла замуж, когда сыну исполнилось два года, родила дочь, вот только новоявленный отец ее так и не увидел – к тому времени он уже сбежал из их семьи.

Олег ел и слушал. Про носовой платок он решил от греха подальше пока не спрашивать.

– Представляешь, что эти сволочи делают, они же вакцины с воздуха распыляют, я сегодня ВКонтакте ролик смотрела, там самолет круги нарезает над городом. И след такой белый. Уничтожают народ! Вакцина не проверена, кто знает, какие последствия от нее будут через несколько лет? Сопьются все и вымрут, или еще чего хуже. Ты почему на сотовый не отвечал? В могилу свести меня хочешь?

– Дома забыл, – буркнул Олег. Телефон он отключил и оставил у себя в комнате по распоряжению Ивана Ивановича, чтобы его не вычислили во время операции.

– Забыл он, ты и про мать так же потом забудешь! У меня из-за тебя давление поднялось, двести сорок! Я лежу, умираю, а он видите—ли забыл!

Людмила Сергеевна как-то притащила домой из поликлиники неисправный электронный тонометр, который показывал давление больше реального, аж на сто единиц. Выяснил это Олег случайно. Однажды, когда матери не было дома, он хотел измерить с похмелья давление, но, увидев ужасные цифры на дисплее, чуть не помер со страху и трясущимися руками тут же вызвал себе скорую. Приехавший фельдшер даже не ругал Олега, а только долго смеялся, параллельно дав совет, куда ему можно засунуть свой тонометр. Но сын, конечно же, не сказал матери, что узнал ее тайну.

Людмила Сергеевна была ярой антиваксершей. Поэтому вопрос вакцинации для Олега никогда не стоял. Мать бы такой подлости ему не простила. Будучи активным, хоть и рядовым членом партии антиваксеров, она ходила на все митинги, попутно таская с собой несчастного сына, неустанно вела пропаганду среди знакомых, а также целыми днями перепостила в соцсетях ролики о вреде вакцины. Соседи и подруги стали избегать ее, настолько она извела их своим антиваксерским фанатизмом. Всю нерастраченную энергию мать выплескивала на Олега, а тот, хоть и привык за долгие годы жить под звуки ее бесконечного голоса, но в последнее время начал потихоньку (да что тут врать, со страшной скоростью) спиваться. Годы и нервы похоже брали свое.

Два дня назад, в воскресенье, Людмила Сергеевна потащила сына на мероприятие, организованное партией в качестве тренировки к предстоящему протестному митингу на День вакцинации. Олег пошел, хоть и мучался с очередного похмелья. Там он неожиданно встретил свою шапочную знакомую, кассиршу из ближайшей Пятерочки, куда часто заходил за продуктами. Олег знал ее имя (по бейджику на груди), и всегда здоровался с ней в магазине. Случайная встреча была для обоих приятной неожиданностью. Кассирша Наташа за пять минут рассказала ему, что разведена, живет одна и тоже на Весенней, у нее есть женатый взрослый сын, а называть ее можно просто Наташкой, и за эти пять минут неожиданно успела привести Олега в какое-то приятное замешательство. А Людмила Сергеевна как на грех куда-то отлучилась и не смогла помешать разговору.

И тут Кузнецов услышал клич главы партии с призывом залезть на памятник Первым вакцинаторам и толкнуть оттуда речь. За это Троцкий обещал восемьдесят пять рублей (больше у него с собой не было). Олег быстро сообразил, что на такую сумму можно опохмелиться, а попутно еще и произвести впечатление на Наташку, ведь он хорошо знал, как подняться на монумент. А на трехметровый постамент его легко подсадят товарищи по партии. И он откликнулся на призыв. Вот только это спонтанное решение привело в итоге к весьма страшным последствиям, и теперь Олег никак не мог понять, что ему делать дальше. А мать все продолжала монолог.

– Ладно хоть из полиции тебя выпустили. А ты и рад сидеть, пока мать дома подыхает. Слава богу, там люди понимающие, они хоть и подонки, но матерям своим небось звонят, в отличие от тебя, да интересуются их здоровьем. А тебе плевать, что у меня давление двести сорок, ты в тюрьме прохлаждаешься. И сегодня еще телефон дома забыл. А я ночей не спала, растила тебя одна, думала надежда и опора мне будет в старости, а ты и стакана воды мне не подашь, неблагодарный…

И так продолжалось каждый день, уже сорок пять бесконечных лет, без перерывов и выходных.

Глава 14. Неблагодарный сын

(среда, 0:00, трое суток до Дня вакцинации)

В полумраке кухни, где сидел сейчас Олег с кружкой пива в руке, было тихо. Мать наконец-то уснула, и он пытался хоть немного привести в порядок мысли, но без особого успеха. А мысли Олега, вопреки его желанию, унеслись куда-то очень далеко, бесконечной холодной волной закружили над ним, и, непонятно почему, вдруг начали проматывать у него в голове, как в проекторе, старые и полузабытые слайды воспоминаний.

Сколько Олег помнил себя, мать всегда осуществляла тотальный контроль над его жизнью. Фигура Людмилы Сергеевны, неизменно ожидающая сына после уроков второй смены, чтобы отвести домой, к пятому классу стала предметом ежедневных издевательств со стороны одноклассников. Ведь от школы до дома Олега надо было пройти всего метров триста по улице, да перейти одну дорогу. Но неумолимая мать не сдавалась – мало ли какие ужасы могут ждать ребенка на страшных темных улицах, и она за руку вела его домой. А если сын учился в первую смену, то мать провожала его в школу.

К шестому классу она кое-как смирилась, что Олег и в одиночку сможет пройти триста метров от школы, и даже добраться домой живым и здоровым. Однако, не дай бог ему было задержаться с пацанами после уроков и опоздать хоть на десять минут. Его тут-же ждала выволочка от матери, которая заводила свой бесконечный, отшлифованный с годами монолог. При этом, как ни странно, мать совершенно не интересовали оценки сына. Лишь бы он все время сидел дома.

Олег не помнил отчима, отца сводной сестры, но с возрастом прекрасно стал понимать причину его исчезновения из семьи. Выжить с такой женой не смог бы никто. А мать в свою очередь предупредила детей, что проклянет их, если они посмеют общаться с ее незадачливым мужем. Впрочем, Олег и не стремился поддерживать связь с отчимом.

А сестра его, Оксана, до поры до времени молча сносила все закидоны матери, никогда с ней не спорила, но, едва закончив школу, сразу же поступила в первый попавшийся институт, который находился как можно дальше от их родного города. Ни истерики матери, ни ее мольбы, ни бесконечные монологи – не помогло ничего. Оксана, не успев получить аттестат зрелости, испарилась из Шахтинска, и никогда больше в нем не появлялась. Мать, до которой в конце концов дошло, что дочь потеряна навсегда, прокляла ее, за компанию с мужем. А Олегу под страхом смерти запрещено было общаться и с сестрой, и с отчимом.

К тому времени Олег закончил местное училище по специальности сварщика. После школы он собирался поступить в политехнический университет в Новосибирске, больше, конечно, за компанию с одноклассниками, чем ради какой-то конкретной цели, но мать не допустила этого. Смекнув, что останется дома одна, Людмила Сергеевна с удвоенной силой начала рассказывать о святых Мадоннах, положивших всю жизнь на алтарь материнства, о неблагодарных детях, мечтающих свести в гроб этих Мадонн, и далее по списку. Олег в итоге никуда не поехал поступать, а пошел учиться в местное ПТУ и продолжил свой привычный образ жизни.