Антропоток в матрице геоэкономического универсума

Александр Иванович Неклесса Антропоток в матрице геоэкономического универсума

Категория "антропотока" не исчерпывается понятием "миграция", антропоток — это динамика человечества в каком-то более широком пространстве, нежели простое сопряжение внутренних и внешних балансов человеческого капитала, это также социокультурная динамика в рамках тех или иных сложившихся или только лишь складывающихся конструкциях и ситуациях

Интервью Александра Неклессы Борису Межуеву, главному редактору "Русского Архипелага".

— Александр Иванович, мне часто доводилось слышать мнение, что "постиндустриальный мир" — это мир "расколотой цивилизации". "Расколотой" отчасти и по той причине, что постиндустриальная экономика не требует широкого привлечения рабочих рук и, соответственно, страны, достигшие этой фазы развития, не нуждаются в массовой миграции. Трудовой ресурс в постиндустриальном мире дешевеет, так же как и натуральное сырье. Отсюда вывод — постиндустриальный Север может попытаться замкнуться в самом себе. Что Вы думаете по этому поводу?

— Мне кажется, фокус поставленной Вами проблемы лежит в глубинных основаниях нынешней исторической ситуации. И поэтому, диалог наш должен, хотя бы отчасти, быть разговором о ее принципах и началах.

Категория "антропотока" для меня ценна, в частности, тем, что она не исчерпывается понятием "миграция", антропоток — это динамика человечества в каком-то более широком пространстве, нежели простое сопряжение внутренних и внешних балансов человеческого капитала, это также социокультурная динамика в рамках тех или иных сложившихся или только лишь складывающихся конструкциях и ситуациях. Рамочными понятиями здесь являются глобализация как последовательное исчерпание пределов экстенсивного развития, она как бы оформляет антропоток в масштабе планеты, а роль диахронной оси этой матрицы исполняет история.

И здесь в XX веке действительно произошли фундаментальные изменения. Приобретшие в последнее его десятилетие популярность формулы глобализации, "конца истории", "столкновения цивилизаций" говорят о том, что ситуация достигла некоего качественного рубежа. История логично развивалась на протяжении 300–400 лет в русле культуры Модернити — становление национальных государств, формирование капиталистической экономики, колонизация и интернационализация окружающего мира, глобальное распространение процессов секуляризации и эмансипации, гомогенизация мира… Культура Нового времени формировала собственную динамику антропотока, столь отличную от антропологических траекторий общества традиционного, сословного. Предшествующая феодальная культура поддерживала статичную, сословную структуру общества, — культура же Модернити предложила другую модель, открытую, эгалитарную, гораздо более динамичную и демократичную. Это была культурная глобализация, в том смысле, что культура Модернити, представляющая собой динамичную ипостась христианской культуры, в той или иной форме охватила всю планету, практически все заселенные человеком территории.

Так продолжалось, пока в прошлом веке не возник контур масштабного, системного кризиса — прежние политическая и экономическая системы трансцендировали свое естество. Промышленная деятельность и соответствующие экономические конструкции вышли за пределы национального государства, по-новому оказались расставлены политические и социальные акценты и, наконец, мир сотрясла глобальная социокультурная революция, перевернувшая основания прежней модели жизнеустройства.

В рамках нашей беседы я остановлюсь преимущественно лишь на экономическом аспекте этой глобальной трансформации, использовав его в качестве камертона для описания возникших коллизий и перемен, хотя кризис ХХ века можно оценивать, конечно же, с разных позиций.

Пик индустриальной экономической культуры (в ее естественном, гармоничном, с социокультурной точки зрения, состоянии) достиг апогея к двадцатым годам прошлого века. Развитие производительных сил к этому времени произвело две революции, взаимосвязанность которых оказалась, однако, не вполне понятой: это — транснационализация мировой экономики и новое качество (мощь) производства.

К этому времени был достигнут небывало высокий уровень развития производительных сил, что в корне изменило ситуацию с предметами потребления, с вещами — они стали дешевыми и широкодоступными, а их количество — практически неограниченным. Такое положение дел возникло на основе выразительного скачка в процессе технологического развития — каскада фундаментальных открытий, сделанных на рубеже веков (электричество, двигатель внутреннего сгорания, новые материалы, системы коммуникаций и связи), и создания конвейерного производства. Подобное изменение экономической ситуации в свою очередь потребовало нового прочтения социального текста, ибо экономическая и социальная ипостаси общества оказались в значительной мере рассогласованы и находились в весьма противоречивых взаимоотношениях. Сама структура общества оказалась неприспособленной к обрушившемуся изобилию, и это богатство стало избыточным, породив вместо благоденствия жесточайший кризис — кризис перепроизводства и сопутствующую ему массовую безработицу — человек-производитель оказался лишним.

В то же время большая часть населения планеты продолжала пребывать в ситуации жестокой нужды, погасить которую экономика с технической точки зрения была уже в состоянии, но этому, повторю, препятствовала существовавшая социальная структура. Возникшее противоречие можно было разрешить несколькими принципиально разными способами. Логика истории требовала как бы "опрокинуть" увеличившийся материальный избыток на окружающий, в том числе и колонизированный европейскими державами мир, и тогда все совокупное человечество могло бы перейти в некое новое качество глобального постиндустриального мира.

Если бы это произошло, мир стал бы более универсальным и гомогенным, безопасным и индивидуализированным (сетевым). Мне это, отчасти, напоминает дилемму гражданской войны в США, — кому принадлежит мир, и равны ли в своем достоинстве люди планеты? Кроме того, повышение уровня безопасности в условиях развития, перерастающего национальные рамки, плодотворного и очевидного для всех сторон, декларированного как общая цель человечества, подрывало бы также позиции военно-промышленного комплекса планеты и всей индустрии высокотехнологических войн как двигателя прогресса. Но, как мы знаем, история пошла совсем другим путем.

В итоге, вышеприведенные рассуждения воспринимаются сейчас как утопия, а реальность форсированного потребления части населения планеты в условиях параллельного существования "голодного миллиарда" — напротив, как естественное положение вещей. Но подобная ситуация все более настойчиво требует своеобразной компенсации — в том числе и в виде "ориентализации" североатлантической Ойкумены, воздвижения вокруг нее специфического аналога "китайской стены", разнообразных фильтров, активно присутствующих в сфере миграций.

Подобная неравновесная формула цивилизации оказывается чревата нарастанием широкого спектра напряженностей и угроз.

— Вы полагаете, корень возникновения проблемы Севера и Юга объясняется спецификой процесса деколонизации в XX столетии?

— Я бы обратил Ваше внимание на семантический сдвиг, произошедший в ХХ веке в обозначении западной Ойкумены и восточного Варваристана. До определенного момента никакого "Юга" не было, была социокультурная горизонтальная ось Запад-Восток, заданная христианской цивилизацией как вектор евангелизации, культуртреггерства, колонизации, модернизации. Происходила колонизация планеты, во многом понимаемая как вовлечение населяющих ее народов в орбиту культуры Модернити. Конечно, как и во всяком человеческом предприятии при осуществлении данного процесса было много тяжелого и дурного.

И вот в определенной точке логика этого процесса оказалась нарушенной. Элитой североатлантической Ойкумены было выбрано решение, продиктованное иной логикой развития и "коллективным эгоизмом" образующих ее стран. Было сделан выбор в пользу модели a la рузвельтовский "Новый курс" (выбор универсальный, который сделали в той или иной форме все развитые страны), т. е. решения проблем, возникших на волне индустриализации, путем построения общества изобилия в "одной, отдельно взятой стране". А, в конечном счете, — в пользу гетерогенной, "расколотой" структуры мира, т. е. мы возвращаемся к вопросу, с которого Вы и начали нашу беседу.

Развитие форсированного, искусственного, престижного потребления у части населения планеты, а также сопутствующей ей "охранительной психологии" и деморализации общества, формирование индустрии высокотехнологических средств деструкции, замедление инновационного процесса в гражданской сфере (по крайней мере, его фундаментальной составляющей) и т. п. — все это вместе взятое заложило предпосылки для возникновения "новой сословности", разделившей миры "золотого" и "голодного" миллиардов. Что в свою очередь обусловило в XXI веке перспективу оптимизации — мобилизации — хаотизации социальной, политической и экономической структуры мира и самого стиля жизни.

Изменившемуся контексту потребовалась новая формула его фиксации. И "горизонтальная" киплинговско-сталинская, культурно-политическая формула Запад-Восток сменилась устойчивой социальной и экономистичной вертикалью Север-Юг.

— Когда Вы говорите о реализовавшемся проекте "построения общества изобилия в "одной, отдельно взятой стране"" Вы подразумеваете — в одной, "отдельной цивилизации"?

— Нет, не цивилизации, потому что к началу ХХ века уже возникла глобальная цивилизация, и у нее, по существу, имелось два пути развития — либо строить подлинно глобальную (интернациональную) политическую конструкцию: скажем, создавать новую версию вселенского Universum Christianum или мирового концерта, развивая универсалистские потенции Лиги Наций как прообраза мирового гражданского общества, — либо решать возникшие серьезные проблемы исключительно в интересах локальных сообществ и их иерархий. И в ситуации мирового экономического краха был избран второй путь, когда архитекторы цивилизации оказались перед поистине титаническим выбором.

Кстати, как можно заметить, аналогичный выбор в тот момент осуществляли и капиталистическая, и социалистическая системы. Выбор носил универсальный характер, поскольку остановка перманентной революции и программа построения социализма в одной отдельно взятой стране — отражали тоже своего рода геокультурный оппортунизм по отношению к изначальному коммунистическому проекту, предполагавшему в том числе интеграцию с освобождающимися от различных форм зависимости или опеки колониальными народами.

Вернемся все же к заявленному экономическому сюжету: существовала серьезная проблема — проблема потребления, расширения платежеспособного спроса. Выражалась она в необходимости создать массового платежеспособного потребителя и в том, что у этого состоятельного потребителя имелся определенный предел потребностей, так что мог наступить момент предельного насыщения, когда в материальном отношении ему мало что было нужно. Для того чтобы обеспечить интенсивное функционирование промышленности, необходимо было взломать это ограничение. И создать другой механизм. И он был создан.

В рамках форсированного искусственного и престижного потребления были введены в действие целые технологические направления фактической деструкции материальных ценностей, скажем, при помощи такого механизма, как "мода", следствием чего явилось быстрое моральное устаревание продукции, сопровождающееся ничтожными технологическими или чисто маркетинговыми изменениями. Одновременно не-выпуск продукции стал особой экономической операцией. В результате всех этих мер проблема платежеспособного спроса была по-своему решена, т. е. платежеспособный потребитель был создан преимущественно на национальной площадке, и уровень жизни населения поднялся, но — за счет нарастания разрыва развитых стран со всем остальным миром.

Параллельно на протяжение ХХ века развивалась упомянутая выше индустрия высокотехнологичной деструкции (войн) и сопутствующего ей инструментария. К тому же неизбежное в условиях "расколотого мира" возрастание значения безопасности, ее универсализация, требовали все более широких материальных затрат и в этой сфере. Всего этого, в конечном счете, вполне хватило, чтобы компенсировать открывшийся было для человечества "рог изобилия".

Еще одной серьезной проблемой оказалось нарушение предшествующей логики экономического роста. На протяжении солидного исторического срока христианская цивилизация развивалась за счет инновационного фактора — т. е. за счет того, что создавала новые инструменты и поля деятельности. В этом было ее принципиальное отличие от цивилизации дохристианской, ибо до этого времени мир избегал феномена расширенного воспроизводства, предпочитая ему экономический, экологический и демографический баланс. Баланс вообще был определяющим принципом традиционного мира, а для мира христианской культуры определяющей категорией стал не баланс, а развитие.

В XX веке, однако, произошли серьезные изменения в инновационной сфере, а понятие баланса — геоэкономического, экологического, демографического — вновь становится чрезвычайно актуальным.

Хотелось бы подчеркнуть принципиальное различие между инноватикой, направленной на создание новых предметных полей деятельности, на развитие системы взаимоотношений человек-природа, и инноватикой, связанной с системой человек-человек. Первая создает предметные поля деятельности, вторая, тесно связанная с операциями в сфере информации, реализует их оптимизацию. Косвенно это различие проявляется в соотношении радикальных и прикладных инноваций, а, с экономической точки зрения, в соотношении доли производительности капитала и производительности труда. Тенденция последних десятилетий — развитие взаимосвязанного комплекса постиндустриальных финансово-правовых и информационно-коммуникационных технологий.

Современная фаза капитализма — геоэкономическая — это во многом действительно не-индустриальная фаза развития, а оптимизационная, которую, однако, мы сегодня предпочитаем прочитывать как фазу постиндустриальную. Геоэкономическая фаза учитывает остановку инновационного развития, более того, она его провоцирует. Создается замкнутая глобальная конструкция, перераспределяющая квазирентные платежи, на первом этаже которой находится добыча природных ресурсов, чуть выше — промышленное освоение этих ресурсов, выше — производство интеллектуального сырья, еще выше — высокотехнологическое производство. Над этим производственным комплексом возводится финансовая надстройка, которая аккумулирует процентную дань, и, наконец, на самом верху находится штабная экономика, которая постепенно выстраивает глобальную эмиссионно-налоговую систему и осуществляет масштабное управление рисками.

В ходе реализации этого грандиозного проекта мы получаем новую социокультурную ситуацию, новую статичность, новую сословность. Проблемы, возникающие с антропотоками, формулируются здесь по-новому. Сегодня мы имеем уже не Север и не Юг, пусть и в квазигеографическом смысле этих понятий, а Новый (глобальный) Север как транснациональное пространство элит, и то же самое происходит с Югом — он также становится транснациональным, трансграничным. При этом меняется привычная география, поскольку государства, их права и суверенитет, оказываются иррелевантными, неактуальными для значительной части новой элиты, существующей в глобальном пространстве. И они же подрываются динамикой мирового Юга, потому что Юг активно проникает посредством миграции на территории Севера.

— Но мне кажется, то, что сейчас происходит на сцене мировой политики, должно несколько скорректировать Вашу конструкцию? Глобализм, как он мыслился предшествующей американской администрацией, отступает, финансовые связи оказываются слабее межгосударственных противоречий…

— В современном мире соприсутствуют две магистральные тенденции: глобализация и индивидуация. Первая реализуется преимущественно в финансово-информационной сфере и связана с распространением матрицы "вашингтонского консенсуса". Вторая тенденция связана с социокультурными плодами модернизации мира и выражается в контурах глобального сетевого сообщества, в универсальном космополитизме активных личностей (синергийных групп личностей), свободно владеющими плодами цивилизации и использующих их в самых различных целях. Данный антропологический фактор формирует новую историческую ситуацию и новую форму кочевничества — физического и виртуального, — охватывая своей активностью все пространство планеты: от "летучих островов" Нового Севера до катакомб Глубокого Юга (Кстати говоря, знаменитая "Аль Каида" — это ведь тоже своего рода НПО, активно использующая самые современные механизмы цивилизации).

Что же касается тенденции глобализации (в ее современном прочтении), то на сегодняшний день прочертилось два сценария осуществления геоэкономической реконструкции.

Один сценарий, тот, который мы наблюдали в 1990-е годы и который в американской политической практике связан преимущественно с Демократической партией. В нем была очевидной логика преимущественно финансово-правовой реконструкции мира. На этой основе выстраивалась система глобального планирования и перераспределения ресурсов, обозначенного выше геоэкономического баланса. В рамках планеты выстраивается, таким образом, новая организованность — некое подобие глобального государства (но не объединенного правительства и не мирового гражданского общества), которое создает свою эмиссионно-налоговую систему. Эмиссионную в виде фактической мировой резервной валюты, а налоговую в форме глобальной дани, которая определенным образом выплачивается значительной частью государств, к примеру, в рамках системы перманентного глобального долга, а потом перераспределяется в соответствии с теми или иными масштабными задачами.

С возвращением к власти в США Республиканской партии начинала доминировать другая логика (или можно сформулировать эту тезу наоборот: с актуализацией другой стороны глобального процесса к власти в США приходит Республиканская партия). Суть этой логики сводится к тому, что если мягкий вариант обустройства планеты по какой-либо причине испытывает серьезные затруднения, то включается в действие силовая компонента данного глобального оператора. Сейчас на передний план выдвигается программа переустройства мировой инфраструктуры, но не финансово-правовой, а военно-политической. В сфере же экономики акцент перенесен с развития цифровой экономики на контроль над глобальными ресурсами, прежде всего в области энергетики. В настоящий момент вооруженные силы США не есть инструмент, употребляемый для защиты национальных границ, а средство продвижения транснациональных интересов особой группировки мировой элиты. Посредством этих мер наряду с "новым Карфагеном" — центром мировой финансовой инфраструктуры, США выстраивают "новый Рим" — ареал мировой военно-политической силы.

— Давайте вернемся к теме миграционной политики. Можно ли сделать из Ваших слов вывод, что постиндустриализм, самоопределяющийся в сторону закрытости от так наз. третьего мира, — это постиндустриализм, основанный на информации и финансовых спекуляциях, тогда как очередной виток инновационного развития разрушит эту закрытость?

— Полностью закрытый, автономный постиндустриальный мир — невозможен: никакой уклад не отменяет полностью предыдущий, промышленная экономика не отменила сельскохозяйственную, постиндустриальный мир также не отменяет мир индустриальный, он просто создает новое деятельное пространство. И все эти пространства взаимосвязаны универсальным потребителем.

Однако формы этой взаимосвязи могут существенно разниться. Возможна, к примеру, форма глобальной закрытости в виде сословной геоэкономической иерархии подменяющей свободную конкуренцию, включая возможность экономической конкуренции укладов. Развитие тоталитарной, закрытой, сословно-организованной структуры, — а геоэкономический универсум лишь тогда эффективен, когда он более-менее тотален, — позволяет получать устойчивую сверхприбыль за счет геоэкономических технологий, наподобие известных "ножниц цен", и может сопровождаться определенной архаизацией, социально-культурной демодернизацией быта и бытия (инновация и инноватор перестают носить императивный характер для данной формулы экономической деятельности, исключение составляет военная сфера, — но это уже внеэкономическая категория). Нынешнее фактическое прочтение постиндустриализма преимущественно в финансово-правовой плоскости, как общества информационного, а не инновационного, наводит в этой связи на грустные размышления.

Аналогичное противоречие возникает и с антропотоками. Трудно устойчиво разделить пространства обитания различных геоэкономических "этажей". Мир Нового Севера транснационален, но где те летучие острова Новой Лапутании, которые можно было бы заселить? Соединенные Штаты — грандиозный терминал современных транснациональных пространств, — однако его безопасность уже под вопросом. Так что выстраивание безопасного анклава в бушующем океане, равно как и ведение перманентной борьбы с мировым терроризмом — задачи, имеющие привкус "вечного двигателя". Антропотоки, связанные с глобальным Югом, с мировым андеграундом, представляют собой естественную изнанку возводимой геоэкономической конструкции, они проникают на все этажи системы, образуя в ней дополнительные напряжения. Именно в этом, кстати, состоит отличие данной конструкции от прежней формулы глобального обустройства на основе универсальной модернизации.

За верность идеалам приходится платить, но они — как это ни парадоксально — при всех издержках являются своеобразными "реперными точками" наиболее разумного маршрута цивилизации.

Москва, февраль 2003 г.