Архип

Глава 1

Архип, высокий мрачный мужик средних лет, укутанный в один зипун на голое тело, выбрался из избы со старой видавшей виды кадильницей в одной руке и бесформенным суконным кисетом в другой. Смахнув с широкой, свежеокрашенной лавки нанесенные ветром желтые осенние листья, он удобно примостился на ней, закинув волосатые ноги в стоптанных чоботах на редкий ладный палисадник. расположив курительные принадлежности рядом. Бормоча что-то не слишком музыкальное, он основательно, с чувством, толком и расстановкой набил трубку и, достав железными щипцами из кадильницы уголек, раскурил. А потом, словно виденный когда-то в молодости в городе паровоз, жизнерадостно запыхтел клубами ароматного терпкого дыма, поглядывая на отходящую от воротины его палисадника тропу, петляющую сквозь светлый осинник в сторону села Крапивина, ближайшего к его дому. И к своему неудовольствие, он заметил, что по этой тропе, пока еще достаточно далеко, медленно поднимались трое.

Архип был самым настоящим колдуном. Из тех, что разговаривают с мертвецами да нечистыми духами, насылают порчу, да режут кур не только в суп, но и для удовлетворения жажды злобных демонов во всякие поганые праздники. Без дураков. Именно так когда-то в бурной молодости и делал. Правда теперь, чаще он лечил хвори, варил зелья, изгонявшие лихоманку, да отгонял от деревни бесов. В общем, показывал себя достойным и крайне уважаемым членом крестьянской общины. Даже отец Григорий, местный священнослужитель, не брезговал Архиповской настойкой для мужицкой силы, когда со своей попадьей намеревался вспомнить молодость. Попадья, кстати, очень приятная и обходительная женщина за то колдуна, втайне от мужа, всячески благодарила. А выпечка ее, особенно расстегай с груздями, сами по себе стоили настоящего грехопадения. А еще Архипа иногда справедливо побаивались. Жива была еще в памяти история, рассказываемая стариками, когда один молодой парень, дабы показать перед девками свою удаль, измазал в колдунской хижине навозом стены и окна, когда хозяин отправился в длительный поход за нужными в его ремесле травами. А потом неожиданно тронулся умом да попытался снасильничать свинью на деревенской площади прямо в разгаре гуляний Петрова дня. Никто, правда не помнил уже ни имени того парня, ни куда он подевался… Да и в какой из деревень округа дело было, если уж на то пошло, но историю рассказывали во всяческих подробностях.

Трое путников заметно приблизились и Архип сумел разглядеть, что то были мужик, баба да слегка растрепанная стройная, словно тростинка, молодка. Дочка, вместимо. Он глубоко затянулся и покачал головой, предвкущая очередную потерю времени и сил. Опять ведь какую-нибудь бессмыслицу задумали. Девка, наверняка, сдуру нагуляла чего, а теперь тащат либо невинность восстановить, либо от плода избавить, либо болезнь срамную излечить. Молодь, она всегда молодь, месяца не проходило чтоб из Крапивина, или близлежащих деревень и хуторов кого-нибудь с такими просьбами не приводили. От хвори он лечил охотно, то было несложно. Плод умервщлять отказывался, и не столько потому, что греха боялся, его совесть все равно чернее ночи, а просто от того, что ежели девка помрет при операции, на вилы поднимать придут не родителей, а его, Архипа то есть. Ну а невинность… Ну, в одну реку дважды не войти, никакое колдовство не поможет.

За спиной еле сышно открылась дверь и наружу выскользнула Дарья. Ладная вдовая купчиха тридцати семи лет от роду, она повадилась ходить к одинокому колдуну лет пять назад. Сперва за зельями и растирками для красоты и свежести кожи. Потом по торговле: неуемная и склонная к авантюрам, она наладила торговлю его снадобьями с соседними селами и даже, шутка ли, с городом Чернореченском, что расположился на другой стороне одноименной речки, в двух днях пути, чем обеспечила и себе, и Архипу немалый по сельским меркам прибыток. А потом как-то прикипела сердцем к неуживчивому и язвительному колдуну, и теперь навещала его по нескольку раз на неделе, уже по личным, женским делам. Особенно сейчас, когда старший сын вступил во взрослую пору и стал помогать матери а лавке, активно перенимая навыки хитрого торгового дела, которое вскоре должен был унаследовать. Дарья встала рядом с полюбовником, и прищурилась.

— Тихоновы это, с Медового хутора, — сказала она своим глубоким грудным голосом. И словно, угадав мысли мужчины, добавила. — Матвей, мужик серьезный и гордый, хорошо его знаю, Архипушка. Ради мелочи какой к тебе не пошел бы. Не обижай его без нужды, пожалуйста, — в ответ на невразумительное бурчание, которое при желании можно было принять за утвердительный ответ, купчиха поцеловала колдуна в макушку и вышла за калитку. — Завтра овечерь жди.

Архип, недовольно посасывая трубку, наблюдал как его крутобокая подруга спускалась вниз, навстречу троице. Как, поравнявшись в ними, вежливо сделала вид, что не узнала. Явно же к колдуну просителями не от хорошей жизни ходят, приличные люди о таком болтать не будут. Как скрылась за последним поворотом, сразу за которым, почитай, и начиналось само село. Почти полтора десятка лет назад, когда он, беглец от церковных ревнителей, только строил свою первую хибару, скорее даже землянку, в этой глуши, с разрешения сельского старосты, обещая в обмен своим ремеслом служить людям, идти до околицы приходилось втрое дольше, да и тропа была куда хуже, но с тех пор многое изменилось. Его усилиями в том числе. И нечисть в округе поуспокоилась, и зверье дикое. Да и все моры, буквально под корень выкашивающие прочие округа губернии, здесь проходили сравнительно мягко. Вот и росло село. А расти ему только в эту сторону и было, ведь с трех других поджимали реки да топи. Да и к колдуну народ попривык, не боялся к нему даже ночами бегать. Последнее, кстати, Архипа не слишком радовало. Он бы предпочитал, чтоб все было как раньше, когда глаза прятали, да плевали через левое плечо, едва рядом проходил. Славное было времечко. Давно ведь известно: боятся, значит уважают.

Пока колдун сидел, погруженный в воспоминания, гости его прошли всю тропу и встали около калитки. Особенно смущенными выглядели женщины. Архип сперва удивился их реакции, а потом вспомнил о своем внешнем виде и даже слегка стушевался. Убрав ноги с забора и поплотнее запахнув зипун, чтоб срам не вываливался наружу, он пригласил людей внутрь:

— Ну что стоите, как не родные? Явно не на меня красивого полюбоваться пришли, а по делу. А раз по делу, то нечего ворота загораживать, внутрь проходите.

Не вставая, Дарья там или нет, но менять свою натуру и без нужды миндальничать с всяким поперечным он не собирался, колдун протянул руку отцу семейства:

— Архип я, — и вопросительно приподнял бровь.

— Матвей Георгич, — ответствовал тот и сжал предплечье колдуна. Пожатие было каким-то неуверенным и судорожным, по нему легко можно было понять степень волнения Матвея. — Я пасечник. С Медового. За Мелкой. Это жена моя Арина Филипповна. А это дочь, Аська. Агния то есть.

— Агния Матвеевна то есть? — важно покивав, обратил Архип внимания на дочь. Девка, огненно рыжая, как и мать, еще совсем молодая, только-только еще начавшаяся наливаться соками, но уже обещавшая стать ослепительной красавицей, за внимание которой вскорости не из одного пацанского носа кровавую юшку пустят, кивнула, а потом испуганно перевела взгляд на отца. Архип отметил ввалившиеся глаза, огромные круги под ними и заострившиеся черты лица, говорившие о крайне степени усталости девушки, словно бы она не спала несколько дней. — Значит так, Агния Матвеевна, берите Арину Филлиповну под руку и дуйте обе в избу. Там слева от сеней в светелке на столе самовар еще горячий да на столе варенье. Испейте не побрезгуйте, а нам тут с вашим тятенькой поговорить надобно.

Агния снова резко кивнула, а потом, взяв под локоть мать, увела ее в дом. Когда женщины ушли, Архип освободил на лавке место подле себя, предложил Матвею кисет и закурил по новой. Матвей не стал отказываться и, достав щепоть табака, начал как-то излишне тщательно забивать его в вытащенную из за пазухи трубку. Архип понимал, что эта передышка нужна пасечнику, чтобы собраться с мыслями, а потому не мешал тому, сам наслаждаясь тишиной и хорошим зельем, привезенным за немалые деньги приказчиками Дарьи из города. Наконец, все приличия были соблюдены и мужчина, недовольно покосившись на кадильницу, все-таки идея использовать церковный инструмент для такого презренного дела, как раскуривание трубок, ему явно не понравилась, достал отттуда уголек. Глубоко затянувшись, он выдавил:

— Ууух, хорошая махорка, мягкая. Колдун я к тебе за помощью, — и снова замолчал.

— Оно и понятно, что не чаи гонять, — не удержался от колкости Архип. — Не тот я человек, чтоб ко мне по доброй воле ходили. Говори, Матвей Георгич, не тяни кота за то чем котят делают.

Матвей закашлялся. То ли от возмущения бестактностью, то ли скрывая смешок, и все-таки перешел к делу:

— Дочке моей, Аське мужик чудиться начал.

— Ну пора уже, созрела почти…

— Да нет же, язвить тебя в корень, не перебивай, — почти рыкнул пасечник и тут же сконфузился. — Прости, не хотел…

— Да не переживай, не красна девка, переживу, — отмахнулся Архип. — Какой мужик? Какой-то конкретный?

— В том-то и дело, что описать не может, — затараторил пасечник. — Говорит, стоит какой-то мужик вдалеке, в черном словно бы весь, и смотрит на нее. Ничего не делает, просто стоит и смотрит. Впервые седьмицы три назад заметила. Сперва вдалеке его видела, у опушки леса, или у реки, когда стирать ходила. И с каждым разом ближе и ближе. И видит только тогда, когда рядом никого другого нет. Вчера сказала, что у забора встал. Ну я сперва бегал, смотрел, следы вокруг шерстил, сыновья старшие сидели под окном по очереди караулили две ночи. Ничего нет. К попу ходил, крест брал, молитвы заучивал, с дочерью всю ночь читали. Ничего не помогает, все ближе и ближе, говорит, подбирается, зло какое-то готовит. Боится до жути, ночами совсем спать перестала, тает дочка на глазах, помоги, колдун, на тебя последняя надежда, всем, что есть одарю, — волнение отца, наконец прорвалось и он, подавшись вперед схватил Архипа за руку. — Мед бочками таскать буду, за душу твою до конца дней своих ставить буду, только помоги!

— Ну, молиться за меня не стоит, все равно черного кобеля добела не отмыть, — хмыкнул Архип, освобождая руку и поднявшись выбил трубку. — А вот от меда не откажусь. Люблю сладкое. Пойдем, Матвей Георгиевич, глянем, чем могу я твоему горю подсобить.

В светлице женщины сидели прилежно сложив руки на столе, словно школяры у строгого дьячка на уроке. Естественно ни к чаю, ни к варенью никто и не притронулся. Правильно, кто ж в доме колдуна будет чего брать в здравом уме? Особливо если он сам это взять и предлагает.

— Агния Матвеевна, душа моя, ну-ка подь сюды — Архип покопался в комоде, вытащил оттуда конфекту «сыновей Абрикосова» и уже многократно пользованную церковную свечку. Первую он сунул в руку подошедшей девушке. — Жуй, быстро! — приказал, состроив страшную гримасу.

От неожиданности та вздрогнула, быстро развернула красивый фантик и засунула в рот прежде чем успела отреагировать мать. Глаза ее округлились от необычного вкуса, хоть и дочь пасечника, привычная с детства к сладостям, а марципан вряд ли где видела, кроме как на полках купеческой лавки. За столом тихо прыснули. Мать. Агния покраснела до самых корней волос и неуверенно улыбнулась. «Отлично,»- подумал Архип. Помогать людям, которые тебе слова вымолвить боятся — та ее морока, а так, глядишь, сговорчивее будет.

Молодку колдун усадил на стул посередь комнаты, запалил свечу и принялся ходить вокруг нее.

— Агния Матвеевна, — проговорил колдун, заметив, что увлеченно жующая конфету девушка постоянно вертит головой, стараясь не выпустить его из виду. — А знаешь ли ты самой простой способ мужчине вскружить красной девице голову? — дождавшись отрицательного мотания головой он с серьезным видом выдал. — Достаточно всего лишь обойти вокруг нее тьму тьмущую раз.

К сдержанному хихиканью матери добавился и одобрительный смех отца, а улыбка Аськи стала шире. Тем не менее, она оказалась девушкой умной, и сделала правильные выводы, сразу перестав вертеться. На седьмом круге, когда свеча продолжала гореть ровно без излишнего чада и копоти, Архип слегка посмурнел и принялся чесать затылок. Принесенная тысячу лет назад из Греческой Империи вера оченно не жаловала всяческие формы чародейства, а потому освященная церковная свечка всегда была первейшим способом определения чужого воздействия. И ежели она молчала, то никакого воздействия и не было. Но пока делать выводы было рано, а потому Архип решил прибегнуть в более старому методу, основанному на взаимодействии первостихий.

Отправив Матвея с ведром до колодца, он снова закопался в комоде, пока не вытащил оттуда пачку «лапшинских» безопасных фосфорных спичек. Зачерпнув из свежепринесенной воды стакан, колдун с большим тщанием установил тот на макушке Агнии, и начал одну за другой зажигать спички, бормоча заговоры водить ими перед девичьи лицом и бросать в стакан. После тринадцатой спички он завершил свои манипуляции, поставил сосуд на стол перед собой и сосредоточенно в него уставился.

— А чего мы ждем, дядь Архип? — первой тягостное молчание наружила Агния. Ее настолько распирало от любопыства, что даже страх перед непонятным колдуном отступил на второй план. Но, справедливости ради, это любопытство было полностью оправдано, все-таки дело касалось ее здоровья, а то и жизни напрямую.

— Ждем мы, Агния Матвеевна, когда спички тонуть начнут.

— Так они ж деревянные! А дерево не тонет, — наставительный тон девушки вызвал на мрачном лице Архипа легкую полуулыбку.

— Именно так, душа моя. Дерево не тонет. А вот ежели кто над тобой какое колдунство учинил и порчу навел, то правильном словом связанные они все покажут.

— Порчу? — охнула за столом мать, и усиленно закрестилась.

— А ну прекратить у меня тут божиться!!! Али хуже хочешь сделать?!! — рявкнул Архип, пугая гостей. Не то, чтоб его ворожбе могли как-то навредить неумелые хистосования женщины, тут нужен был бы целый церковный хор во главе с натуральным архиереем, а больше из сварливого нрава. Да и вообще, совсем за последние годы расслабились, того и гляди на крестины звать начнут. Арина Филипповна ойкнула и зажала рот ладонью. Муж ее заметно побледнел и так сильно вцепился в стол. Того и гляди доски затрещат, мужик дюжий.

Поняв, что слегка переборщил и такими темпами скоро придется доставать отвары от сердечных хворей, Архип решил слегка разрядить ситуацию:

— Агния Матвеевна, душа моя, а как там у тебя с парнями деревенскими?

— Да как у всех, дядя Архип, — повела плечиком та, бросив короткий взгляд в сторону отца.

— Это как, «как у всех»? — хмыкнул колдун. — Я уже старый, как там у вас «как у всех» не знаю уже. Заглядываются?

— Да, дядь Архип, заглядываются, — и снова на отца косится. Неужто чего за ней есть грешок какой? Может в этом-то и кроется секрет ее таинственного «человека»?

— А не пристают? Руки не распускают.

— Не, дядь Архип, ты что? У нас в Речной все парни хорошие. Да и тятя с братьями кого угодно в бараний рог скрутит за такое.

Архип хмыкнул, по поспешности и излишней горячности девицы поняв, что и впрямь было что-то такое, чего она никому раскрывать не желает. А раз не желает, то и нет смысла пытать, она даже под топором палача не скажет.

«Интересно, врет про этого пугающего призрачного мужика? Да всяко врет. Ночами на сеновал к полюбовнику бегает, наверняка, а для отца сказку про чудище выдумала» — эти мысли слегка разозлили Архипа, все-таки столько времени потрачено. Да и свеча церковная со спичками не пять копеек стоят.

Черверть часа спустя ни одна спичка так и не потонула, еще более убеждая колдуна в его выводах, а потому, он решил нерадивую девку слегка проучить. Не сильно, не изверг же он, да и дело молодое — глупое, все такими были, но чтоб запомнила.

— Ну, мне все понятно! — проговорил он, распрямляясь во весь рост.

— Что понятно? Что понятно, говори не томи! — встрепенулись гости.

— Все! — веско повторил Архип и, ничего более не объясняя вышел в сени.

Напротив светлицы находилась дверь в черную часть дома, где колдун работал и хранил большую часть трав и отваров. С одной из полок он взял крошечный запечатанный засохшей глиной горшочек, даже сквозь закрытую пробку распространяющий невероятно мерзостный запах. Совершенно безвредный состав, главным достоинством которого являлась немыслимая стойкость запаха. Стоит только пальцем влезть, так потом месяц с тобой никто в одной комнате сидеть не сможет. И хоть до кости песком да содой драить можно, не уйдет. Бесполезно. Шутиха, изготовленная когда-то, лет чуть ли не десять назад, чтобы отвадить мальчишек, да с тех пор стоявшая совершенно без дела. Настоявшаяся сверх всякой меры. С тех пор, конечно, подрастеряла свои достоинства, вряд ли даже неделю удержится, но девице хватит понять, о каких вещах врать не стоит, глядишь, поумнеет. На другой полочке, в настоящем стеклянном бутыльке стоял другой настой. Этот уже готовился на продажу, а потому обладал приятным запахом и вкусом. Он был нужен для прослабления. Хорошо работал, сильно. Даже от длительного запора помогал. Пусть посидит орлом в нужнике, оскалился Архип, тоже пользительно для мыслительной деятельности будет.

— Значит так, слушай меня, — резко начал он, вернувшись. — Агния, как домой придешь — вот этой мазью вымажешься. Не корчь личико, знаю, что пахнет противно, но так надо. Нет! Здесь не вздумай открывать. А то сила выветрится! Придешь домой и все тело покроешь. С головы до пят. Зато никакая нечисть тебя не возьмет. Дальше. Каждое утро выпивай по маленькому глоточку второго снадобья. Да смотри, чтоб хватило минимум на три раза. Что бы ни было, продолжай пить, поняла? Матвей Георгич, проследи за дочерью. Пусть не филонит, а делает как я сказал, понял? — пасечник кивнул. — Все, а теперь идите домой, у меня дел гора целая.

По-быстрому выпроводив непрерывно благодарящих и сулящих благодарности, гостей, Архип выкурил еще одну трубку, наблюдая за удаляющейся семьей пасечника, изредка мерзко похихикивая и совершенно по-мушиному потирая руки. А после, не заходя уже в светлицу отправился в мастерскую, ему еще надлежало доделать новую партию товара для Дарьи. Купчиха вечерами не только за горячими объятиями приходила. Делу, как говорится, время, а потехе — час.

Глава 2

Поработать вволю Архипу, естественно, не дали. Бывает такое, что ежели день с самого утра идет вкривь и вкось, то с каждым новым часом, скорость его падения под уклон только увеличивается. И этот день решил следовать именно этому правилу. Не успело солнце докатиться хотя бы до середины небосвода, как во входную дверь неистово забарабанили. Не смотря на то, что ее колдун отродясь не запирал, не было принято тут по чужим избам шариться, не город, а от лихого люда все равно не упасешься, в дом его без разрешения, окромя как при последней нужде, не входила даже Дарья. Опасались. За порогом оказался изрядно взволнованный староста. Седая борода его была изрядно всклокочена, а не по годам густая шевелюра, извечный повод для зависти самого Архипа, торчала в разные стороны.

— Архип, беда бедовая, голубчик! Выручай! — вместо приветствия, задыхаясь, сумел вымолвить гость.

Судя по тому, что староста никак не мог восстановить дыхание, что в свою очередь означало, что почти треть версты до его дома, где никоим образом нельзя было проехать ни на лошади, ни, тем более, на телеге, тот бежал бегом. И это сильно не понравилось Архипу, поскольку означало, что приключилось нечто и в самом деле из ряда вон. Поэтому, придержав язык, Архип молча подал старику кружку воды, взятой тут же, из стоящего в сенях ведра, принесенного еще Матвеем, а потом кивком пригласил в свою мастерскую. Мотнув головой на стул, колдун, не дожидаясь, пока староста сможет нормально говорить, принялся заполнять свою походную сумку. Тряпки для перевязки, останавливающая кровь мазь, несколько разных противоядий.

— Архип Семеныч, беда, — наконец, обрел дар речи гость. — Дети в лесу пропали. За Черной…Ой, — старик вздрогнул, когда одна из склянок выпала из рук колдуна и разбилась об пол.

— Где? — Архип сперва даже не поверил своим ушам. — Какой баран…

— Охолони, Архип Семеныч, не руби с плеча, — попытался остановить закипающего колдуна староста. — Не виноват в том никто. Это Никифора дети. Того, что две весны назад жену потерял… Несмысшленые еще они.

— Да чтоб ему в рот… — колдун покраснел, словно рак. — Несмысшленные? А где отец был? Опять валялся залившись брагой по самую макушку?! Да чтоб ему крысы весь срам выели!!! И что теперь? Все! Андрей Семенович, готовь гробики на его деточек! Их за Черной схарчат и не подавятся! Забыл что в ранишние времена творилось?! Нет туда ходу людям! Нет!!!

При этом, вопреки собственным словам, Архип продолжал собираться. Только теперь в сумку отправлялись вещи все страннее и страннее: коробка спичек, клубок нетолстой пеньковой веревки, тщательно завернутый в расшитую узорами ткань православный крест, сложенный вчертверо большой платок, деревянный гребень, булавочница, фунтовый мешочек соли и такой же пороху. Закончив со своим делом колдун прекратил ругаться, повернулся к старосте и уже достаточно спокойно сказал:

— Прокляну мразь! — и деловито спросил. — Где их видели последний раз? Кто? И когда?

— Утром было дело. Аккурат за третьими петухами. У Мавкинова брода, — Архип бессильно взвыл, витиевато выругался и, порывшись в дальнем углу одного из многочисленных шкафов, выудил оттуда ржавую двузубую вилку. Аккуратно, чтобы невзначай не коснуться острых зубьев, он завернул прибор в кусок грязной мешковины и отправил к остальным припасам. — Там неподалеку мальчишки из Ночной рыбачили. Так они и видели, как дети вброд идут. Они бежали, кричали, но куда там. Никифоровские то ль не слышали, то ль страшились чего… В общем, когда пацаны до брода подоспели, те уже в чащу ушли. Мальчишки следом идти не рискнули, к отцу побежали. А тот уже на лошадь вскочил и ко мне, а я — к тебе. Сейчас у дороги ждет. Дети его на Броду караулят, вдруг назад вернутся.

— Не вернутся. — отрезал колдун, сосредоточенно обматывая ноги портянками, прежде чем вставить в ботинки. — Не то место это, чтоб запросто людей отпускать. Хорошо хоть сами не побежали следом. Радостно, что хоть у кого-то голова не только, чтобы хлеб рубать, — недовольно пробормотал Архип да так, что было непонятно, похвалил он или оскорбил. И кого именно. — Мне лошадь привел?

— Да Архип Семеныч, все сделал. На моей поедешь, я пока народ собирать буду, позже двинусь. Еще я за Семеном Бирюком послал. Он охотник хороший, глядишь сподручнее вместе будет.

— Попа бы лучше позвал.

— А поможет? Так это… мигом, — засуетился староста, встряхнув серебристой шевелюрой.

— Не поможет. Но зато мне будет веселее, если этот фарисейка поперед меня сдохнет, — криво ухмыльнулся Архип.

— Чур тебя, Архип Семеныч, — замахал руками Адрей. — Не кликай беду, авось все обойдется.

— Авось и обойдется, — этом повторил Архип, хотя лицо при этом имел такое, что молоко могло скиснуть. — Пошли. По крайней мере, от скуки я сегодня точно страдать не буду.

Староста не обманул. У начала лесной тропы ожидали три лошади. На одной восседал невысокий кряжистый мужик настолько обросший, что голова его казалась сплошным комком густой черной шерсти из которой торчали внимательные водянистые глаза да острый узкий нос. Семен по прозвищу Бирюк. Лучший охотник и следопыт на всю округу. Около второй, очищая веточкой от земли копыта, крутился молодой дебелый крестьянин в цветастом кафтане и потертой мурмолке. Видимо, тот самый проводник из Ночной, отец мальчишек, заметивших ушедших в лес детей. Третья лошадь была оседлана, с удобной переметной сумой на крупе. На ней, судя по всему, приехал староста, а теперь она же предназначалась Архипу. Поручкавшись со спутниками, колдун попросил старосту отнести в купеческую лавку наскоро нацарапанную записку и скомандовал выступление. До Ночной, крошечной деревушке на десяток срубов, сиротливо примостившейся на самой окраине округа, почти у самой кромки диких лесов, основанной совсем недавно, и полудюжины лет не прошло еще, предстояло идти быстрой рысью не менее пары часов.

До деревни долетели споро, проскочили ее, одна прямая улица, не заметив, а там уже и до злосчастного брода было рукой подать. В дороге, прямо на конях пообедали. Благо староста или, куда вероятнее, жена его, Ангелина Сидоровна была женщиной основательной и не терпела непорядка, позаботились обо всем и в суму на Архиповском коне был уложен хлеб, свежая солонина да мех с квасом. Сытно и вкусно. Для еды на скаку и придумать лучше нельзя.

Около брода через неглубокую, и широкую, а от того необычно спокойную в этих местах Черную собралась уже основательная куча народу. Это всегда удивляло Архипа, казалось бы, волость здоровенная, поселения растянуты на сотню верст в обе стороны, а вот нет же. Стоит в одном углу случиться чему, так полдня не проходит, как уже в противоположном старухи на лавках обсасывать все подробности будут. Вот и сейчас примерно с пару десятков мужиков и баб неуверенно толкались на берегу, собравшись кружком вокруг чего-то прямо на дороге в нескольких десятков шагов от берега. Или кого-то.

Кого именно Архип разобрал, подобравшись поближе. В центре группы стоял и отчаянно махал руками Никифор. Известный на всю округу пьяница и лентяй, давно пропивший последнюю рубаху, живший только милостями добросердечных односельчан, жалевших забулдыгу и его детей. Да еще тем, что беспощадно гонял детей собирать грибы да ягоды. Дикоросы он обменивал в купцовой лавке да у местных бабок на пропой и, значительно реже, еду. Окружающие Никифору сострадали, мол, спился с горя великого, жену схоронил двух лет не прошло. Но у Архипа память была лучше, чем у деревенского мира, он помнил, как не раз и не два пользовал Настасью, Никифорову жену, после очередных побоев нанесенных в уматину укушавшимся супружником. Но еще Архип давно привык не лезть со со своим мнением к окружающим, хотелось людям привечать сволочь, ничтожество и душегуба, пусть привечают, у него своих проблем полный амбар. Вскоре стали различимы и вопли, издаваемые Никифором. Пьяным и дурным голосом тот вещал:

— Да что ж дееться, люди добрые!!! Последнюю опору у отца отобрали!!! Пропадут мои голубки ненаглядные!!! Детишки мои, отрада последняя!!! — кто-то громко всхлипнул. Уловив отклик на свое представление, недоделанный скоморох завыл еще жалобнее. — Да на кого они ж меня оставили!!! Да куда ж я без них!!! Да кто ж мне поможет!!!

— Чо разорался, как баба базарная? — рявкнул Архип, подъезжая к толпе. Жалкое и мерзкое ничтожество, притворно строящее из себя убитого горем отца в надежде на то, что ему безвозмездно из жалости нальют пару стаканов, не вызывало у него ничего, кроме презрения.

— И ты тут, Антихрист!!! Пришел понасмехаться над убитым горем? Почему ты не защитил моих деточек? Ведь тебе мы позволяем жить рядом с нами!!!

Некоторые зароптали. И, что немало удивило Архипа, в гуле не было одобрения. Люди тоже не поняли обвинений в сторону колдуна, а кто-то даже сказал:

— Да ну Никифорка, не гони. Причем тут колдун? Дети сами в лес уперлись!

— Он должен был их остановить! — не сдавался «убитый горем» отец. — Он виновен в их смерти!!!

— А чо ты детей хоронишь, пьянь? — ехидно осведомился Архип. — Ты тела их видел? Или так не терпится на дармовщину нажраться на поминках?

— Да как ты… Да я тебя… Да я тебе… — не ожидавший такой резкой отповеди, Никифор замер столбом. Покраснев то ли от гнева, то ли от натуги выдумать хлесткий ответ обидчику, он только бессильно открывал и закрывал рот, периодически выдавая какое-то малосвязное бормотание.

— Ты мне — ничего, — отрезал Архип. — А я сейчас пойду спасать твоих детей. Пока ты будешь тут сидеть и дальше наматывать сопли на кулак в надежде на очередное подаяние. Потому, что ты не мужик — ты дрянь, у которой только и хватает сил, что гнобить тех, кто ответ тебе дать не может. Думаешь я не понимаю, почему они за Черную поперлись? Кто в этом виновен? — Архип сплюнул под ноги притихшему Никифору, резко обернулся и двинулся к броду. Неожиданно, дорогу ему заступили трое. — Ну?

— Архип, мы с тобой пойдем! — заговорил первый, здоровенный бородатый мужик с уродливым шрамом через все лицо, кажется, его звали Василий, колдун вспомнил и его, и этот шрам. Двое его спутников, молчаливо кивнули.

Архип окинул говорящего неприязненным взглядом и устало ответил:

— Вы своих детей сиротами оставить хотите? Сдохнете ведь.

— Двум смертям не бывать, — пожал плечами второй, худой, словно тростинка, но при этом жилистый мужчина с уже подернутой сединой бородой. — А одной все равно не миновать. Никифор — сопля, но не думай, что у нас не все мужики такие. Негоже одному за всех башку на плаху совать. Тебе может потребоваться помощь. А ежели помрем… Ну что ж, на то воля Божья. Авось мир семей не бросит. Да и детишки наши уже велики, сами пахать можут.

Брови Архипа удивленно поползли вверх. Ишь, выискались смельчаки. И ведь не врут, не рисуются перед соседями. Они действительно считают, что должны помочь. Удивительные все-таки существа эти люди.

— Спасибо, мужики, — к собственному немалому удивлению в голосе Архипа не звучала ни капли привычной желчи. — Но вы лишь обузой мне будете. Я тайными тропами двинусь, куда вам доступ заказан. А без этих троп мы все там поляжем.

— Не гони, Архип, — смутился Василий. — Мы не же не можем просто так стоять и ждать. Душа болит!

— Помочь хотите? — те кивнули. — Хорошо. Помощь мне нужна. Василий, слушай тогда, к вечеру натаскайте здесь на берегу дров на два огромных костра не меньше меня ростом. Да не простых, а свежей осины. Справитесь?

— Да, — радостно выдохнул Василий. — Тут осинник неподалеку, мигом воротимся.

— Добро. Андрей? — теперь Архип обращался к худощавому. — С тебя накопать глины. Столько, чтоб двух человек обернуть хватило. И замеси раствора, чуть жиже, чем для горшков, то чтоб форму держал. Понял? — тот кивнул. — Бирюк, — из-за спины колдуна вышел охотник. — Излови дважды по семь птиц, но так, чтоб живы остались, ни в коем случае не убивай. У каждой из хвоста по одному перу выдери и на волю отпусти. Все равно какому, главное, чтоб целое и без изъянов было. Ты, — дошла очередь до последнего из добровольцев, этого Архип лично не знал. — Тут есть ключ рядом? Не озеро, не болото, а чистый ключ? — краткий миг задумчивости, потом утвердительный кивок. — Отлично. Соорганизуй народ и принесите мне оттуда пару дюжин ведер воды, проследи строго, чтоб речной воды не было, только ключевая. В крайнем случае колодезная подойдет. И все к закату изготовьте, мужики. От вас много зависит. Вперед!

Мужики разбежались, споро припахав к выполнению поставленных задач всех попавшихся под руку зевак, и берег, наконец, опустел. Остался только Никифор, расзвалившей на грязно-зеленой траве с по-детски обиженным видом. Кажется, забулдыга, только что купавшийся во всеобщей жалости, даже не сообразил, чем все побежали заниматься, и почему забросили его. Он просто сидел, тихонько подвывал да шмыгал красным носом. Архип только покачал головой да побрел на берег. Усевшись на камне покрупнее, он принялся разуваться.

Выше по течению, едва сошедшая с гор Пояса, Черная была узка и порожиста, а потому стремительна течением и холодна настолько, что преодолеть ее за все годы, что в долине жили люди, не удалось никому, ниже же, вобрав в себя несколько притоков, превращалась в могучую и степенную особу в пяток аршин глубиной и пару десятков шириной, такой, что не каждый вплавь и пересечет. Но здесь, на излучине она разливалась в широкий плес глубиной едва до колена. Здесь и только здесь эту реку можно было перейти вброд. Если вдруг человеку пришла бы в голову такая глупость. Крапивинская волость, названная так в честь своего крупнейшего и главного села, была на самом краю русских поселений, на восход и полночь от нее начинались лишь непролазные болота да дремучие леса, упиравшиеся в крутые горы. Царство иных существ, отнюдь не всегда к человеку дружелюбных. И от этого царства местные немало натерпелись в ранешние годы. Было дело, месяца не проходило, чтобы мавка, на вид красивая девка, а внутри — кровожадная нежить, пацана в чащу не увлекла, или менквы, злобный лесной народец, коров с пастбища, нередко вместе с пастухом, не умыкнули, а то и чего пострашнее выползало. Такое о чем выжившие даже через годы внукам рассказывать не решаются. И вся эта погань через Мавкин брод шла. Что поделать, не любит никто из нечисти, кроме водяных со свитой, текущую воду. Мешает она им, силу вытягивает. И чем стремительнее поток, тем сильнее ослабляет. А здесь как раз вода спокойная да мелкая, любо-дорого на промысел за человеческой кровушкой ходить. Вот и когда Архип уже больше дюжины лет назад пришел жилья искать, староста запросил с него оплату — запереть брод. Дело было довольно сложное, но для опытного чернокнижника, каким тогда был Архип, пусть тогда и носивший совсем иное имя, вполне выполнимое. И недели не прошло, как на противоположном берегу реки, намертво отрезая путь лесным чудовищам встали многочисленные чуры, а в Чернореченск, а оттуда и в столицу в канцелярию Священного Синода, отправилось письмо за подписью волостного старшины да местного попа, что, мол, берут на поруки Архипа они, и во искупление грехов тяжких направляют трудиться, не щадя живота своего, по защите православного люда. Много лет с тех пор минуло, и староста почил, и поп тот на должность хлебную отправился, а место его занял сосланный в глушь за излишнее рвение отец Григорий, отдавивший кому-то наверху больную мозоль, а договор блюлся строго: каждую весну Архип ходил на брод, правил чуры, да подновлял чары на них. Кого посильнее, конечно, такими игрушками не остановить, но этим до человеческих поселений, чаще, у них свои желания, чуждые. Но людям хватало, чтоб не жить в бесконечном страхе.

Разувшись, и спрятав обувь в котомку, Архип подвернул гачи штанов и… С удивлением обнаружил, что по дальней от него части брода, через реку, уже почти около дальнего берега, переходит одинокая неуклюжая фигура.

— Никифор, бесы тебя язви! Стой, полудурок! — заорал он, что есть мочи.

Пьяница услышал. Обернулся, дурашливо сплясал что-то и сделал неприличный жест, а потом выскочил на песчаную отмель и опрометью бросился в сторону леса.

Удивленный Архип замер. И что это было? В то, что в пропитанной брагой душе Никифора могло поселиться раскаянье, породившее отчаянную смелость, колдун не верил. Не того пошиба был человек. Гнилой и ничтожный, не пригодный ни к чему. Скорее, он от обиды удумал очередное представление. Сейчас отсидится в придорожных кустах, а потом выскочит и будет всем рассказывать, какие ужасы за ним гонялись, пока он бедный несчастный детей спасать бегал. Пытался же? Пытался. А что не смог, ну то не его вина… И сердобольный люд опять будет его жалеть, вкусно кормить да сладко поить. Но разбираться в блажи посетившей пропитую башку Архипу было не досуг, времени оставалось все меньше, солнце уже начало клониться в сторону гор Пояса, светлого времени оставалось часа на четыре, а ночевать в тайге в планы не входило. Посему, больше не тратя время на размышления, он ступил в ледяные воды Мавкиного Брода.

Глава 3

Лес нависал над колдуном мрачной несокрушимой стеной столетних сосен и елей. Густой подлесок из плотно переплетенных ветвей какого-то колючего кустарника покрывал все пространство между древесными исполинами, не оставляя ни одной лазейки, чтобы хоть как-то пробраться сквозь свою стену, внутрь в мягкое подбрюшье северной хвойной тайги. Лес давил, отпугивал, угрожающе буравил многочисленными пустыми глазницами дупел, выл, рычал и хохотал какофонией птичьих и звериных звуков, словно намекая подходящему, что его, глупца, под сенью этих древних чертогов ждут только страдания и мучительная смерть.

Архип никогда не боялся Леса. Опасался и уважал, да, не без этого. Да и глупо было не уважать настолько удивительную сущность. Но не боялся. Ни самого Леса, настолько древнего, что уже почти обрел собственный разум, ни того множества естественный и сверхъестественных опасностей, что таились в его недрах. Но удушающая лавина угрозы, обрушившаяся на него из-за стены деревьев была настолько плотной, тяжелой и ощутимой, что он невольно остановился в нескольких десятках шагов от границы, не в силах продвинуться хотя бы и на шаг. Ноги, словно бы прилипли к земле, голова потяжелевшая, казалось, до целого пуда, неумолимо тянула вниз, в траву, прилечь, отдохнуть. Да, что говорить, если каждый вздох и тот приходилось проталкивать в грудь колоссальным напряжением воли. Пошарив в сумке, Архип вытащил сложенный вчетверо платок. С великой тщательностью развернутый, тот явил красочное и выполненное с великим умением изображение полевой мыши, вышитое талантливой женской рукой. Набросив платок на плечи, колдун зашептал:

Едва отзвучала последняя строка немудреного заговора, как ощущение недоброго пристального взгляда из леса пропало, как и давление чужой воли. Архип удовлетворенно хмыкнул. Нередко молва приписывала колдунам и ведьмам умение обращаться в самых разных животных от ворон и кошек до медведей, а то и вообще всяких прочих мифических бегемотов. Естественно, это было невозможно. Таков уж был порядок вещей, заложенный Создателем, что в нем ничего не бралось из ниоткуда, и вникуда не уходило. От того взрослому человеку никогда не стать кошкой, разве что кошка та будет размером с доброго теленка. Но все-таки некая толика правды в этих слухах была: колдун не мог менять свою суть и обращаться в животное, но мог заставить окружающих в это обращение поверить. Вот и сейчас, для любого стороннего зрителя, буде он случился бы в этих местах, Архип, накинув на плечи расшитый платок, скукожился до размера детского кулачка, оброс шестью и обзавелся длинным хвостом. В общем, превратился в самого настоящего мыша. Естественно какую действительно мощную погань этим не обмануть, но вот от невнимательного поверхностного взгляда, или просто всяческой мелочи лучше средства и не сыскать.

Теперь, разобравшись с первой трудностью, необходимо было определиться с направлением движения. Для этого Архип вытащил из сумки волшебный клубок, изготовленный им как раз для подобных случаев, и уже не первый год исправно несший свою службу, и зашептал над ним заговор:

А потом еще раз. И еще. И еще… Где-то на задворках разума промелькнула мысль, что давно уже остались позади времена, когда молодой чернокнижник Архип, которого тогда, конечно же, звали совершенно иначе, с патетическим видом читал многосложные вирши с размером, настолько странным и непривычным, что вызывал головную боль, на языке более древнем, чем древнейшая из описанных в умных книгах империй. Вирши, где каждое неправильное ударение, каждый ошибочный слог грозил обрушить на человека неописуемые опасности. Вирши, которые надлежало читать во время непередаваемо мерзких и сложных ритуалов, считавшихся древними даже во времена легендарных Та-Хемета, Ашура и Лемурии. Да и цели его стали приземленнее… Раньше он мечтал о всемогуществе и власти, о рабах и прислужниках, а теперь, вот, читал слепленные сикось-накось на ходу четверостишия, чтобы найти потерявшихся в колдовском лесу детей безмозглого пьяницы. А самым забавным, что он уже и не мог сказать теперь, какая жизнь ему более по душе, даже приставь кто ему к горлу нож.

Наконец, клубок в руках задергался, словно живой, норовя вырваться из рук. Архип наклонился и выпустил его. Упав на землю, оберег закрутился волчком, заметался по сторонам, словно собака, вынюхивающая след и, наконец, определившись, споро покатился по кромке леса. Колдун быстрым пружинистым шагом, иногда переходящим на легкий бег двинулся следом. Спустя примерно полста саженей, клубок резко развернулся и юркнул в глубь леса по малоприметной тропинке. Архип, не сбавляя темпа, бросился следом, ловко уворачиваясь от веток разлапистых елей. В лесу было куда более свободно, чем казалось снаружи, а густой колючий подлесок на проверрку оказался всего лишь зарослями шиповника. Неожиданно вернулось ощущение внимательного постороннего взгляда. Колдун встал столбом, готовый в любой момент защищаться или бежать, если в том возникнет необходимость. В нескольких аршинах от него, четко послушный воле хозяин, замер и клубок. Архип прислушался к ощущениям. Чужое внимание было явственным и довольно сильным. Но это не было совсем недавно испытываемым у опушки. Те внимание было злобным, полным ненависти и желания прогнать чужака подальше, а здесь было какое-то даже слегка добродушное любопытство. А еще Лес не скрывался, наоборот, он старался напугать, подавить, заставить броситься наутек. Здесь же наблюдающий действовал очень нежно, едва заметными касаниями. Простояв полсотни ударов сердца на месте, Архип молча пожал плечами — раз наблюдающий не желает причинять ему опасность, значит не до него. Хочет смотреть — пусть смотрит. И отдал мысленный приказ клубку продолжать путь.

Долго ли коротко, но некоторое время спустя, клубок вывел Архипа на берег небольшого озерца, и замер около самой воды. Прежде, чем колдун успел среагировать, из омута вытянулась длинная синюшная ручища с когтистыми пальцами и, сграбастав талисман, спряталась обратно. Архип замер в немом изумлении, быстро перешедшем в злость. Все-таки изготовление такой вещи стоило ему немалых сил и довольно редких материалов, которые в такой глуши сыскать непросто.

— И какая же паскудина у нас тут озорничает, — сквозь зубы процедил он, скидывая с плеч платок, и засовывая руку в сумку. — Кому тут лапы загребущие по плечи поотвинчивать?

Водная гладь была глуха к человеческой речи, а потому Архип вытащил из сумки серебряный крест. Настоящий, освященный предыдущим еще попом в ходе многодневных бдений и истовых молитв, предмет этот тщательно хранился, укутанный во многие слои особым образом заговоренной ткани в самом дальнем углу Архиповского чулана, чем вызывал у каждого, кому случалось видеть его, убеждение, что Архип сам боится к нему прикоснуться. На самом деле это было невероятной глупостью, Архип был человеком. Да и душу он демонам не продавал, а потому ни креста не боялся, ни причастия по случаю, не чурался, хоть и недолюбливал церковь и ее служителей за чванливость и лицемерие. А вот любая нечисть этот крест за версту чуяла, да так, что почти никакая маскировка не помогала. Да и зелья с оберегами, сами по себе вещи либо языческие, либо вообще сатанинские, а потому такой силы намоленную штуковину рядом не переносили. Сразу силу свою теряли. Присев на берегу и водя крестом над самой водой Архип елейным голосом заговорил:

— Ну же, друг мой водный, высуни нос наружу, я тебя не обижу… — он подождал немного. Тишина. — Ну на нет и суда нет, на себя пеняй, — и засунул руку с крестом по самый локоть в озеро.

Не смотря на то, что крест был холодным, вода вокруг него мигом вскипела, поверхность озера пошла волнами, словно стараясь, вопреки законам природы, расступиться от колдуна подальше, под ней мелькнули разбегающиеся в стороны чешуйчатые хвосты. «Нешто лоскутихи? — подумал Архип. — Это ж какая дура тут посреди леса утопиться удумала?»

— Да какое зло я тебе совершил?! — противно забулькало слева. Колдун обернулся и увидел, как из воды медленно поднимается мерзкая синюшная голова с выпученными глазами. Безобразно раздувшаяся, полугнилая, обглоданная рыбами физиономия существа с вырванными ноздрями и отхлященной нижней губой, выражала праведное негодование. — Пошто мучаешь девок моих!!! — грозно ревел уродец, не спеша, впрочем, высовываться даже по плечи.

— Девок, говоришь? — задумчиво, словно бы размышляя, пробормотал Архип себе под нос. — Ну девкам-то на роду терпеть велено. Тем более мертвым, — и слегка поболтал рукой, чтобы разогнать освященную воду.

— Ты что себе позволяешь, ничтожество!!! — снова взревел синекожий, и поморщился, когда одна из поднятых Архипом волн разбилось о его морду. — Да я тебя утоплю!!! — и медленно двинулся в сторону возмутителя спокойствия.

— Утопишь, — не стал спорить Архип. И криво ухмыльнулся. — А крест в воду упадет. Как думаешь, как быстро он тебя заживо сварит? Ты у нас не водяной, далеко от своего омута не убежишь, — нечистый замер и внимательно посмотрел в глаза человеку.

— Да какое ж я зло тебе совершил? — спросило чудовище второй раз, в этот раз куда менее уверенно, можно даже сказать, жалостливо.

— Вещи чужие воруешь. Дело делать мешаешь, — наставительно сказал Архип и снова взбаламутил воды. — Негоже такое делать.

— Да какие вещи?! Какое дело?! — делано возмутился омутинник окаченный очередной волной освященной воды. — Клубок что ли? Да забери его, подавись!

Из озерца, словно пущенный из пушки, вылетел украденный клубок, и с громким свистом улетел куда-то в чащу, в сторону, с которой Архип пришел.

— Доволен? — взвизгнул омутинник. В голосе его теперь явственно проступали истерические нотки. — Иди забирай, свой клубок, только меня в покое оставь.

— Э, брат, — покачал головой Архип. — Сдается мне, ты не слишком серьезно к моим словам отнесся. Либо сам с головой не дружишь, либо меня за дурака держишь. Любому же ясно, что мне теперь этот клубок бесполезен. Так что я от тебя так просто не отстану. Давай, рассказывай, кто тебя, головушка трухлявая, надоумил мне пакость сотворить?

— Не скажу, — неожиданно твердо отрезал омутинник и плотно сжал губы. Архип удивленно приподнял бровь и сделал несколько круговых движений рукой, перемешивая воду в заводи. Чудовище поморщилось и но упрямо помотало головой. — Не скажу и все тут, колдун! Хоть режь, хоть жги, хоть в церковь креститься тащи. Не могу. Не в моей это власти.

Сказать, что Архип был поражен, значит ничего не сказать. В отличие от сфвоего «старшого брата» водяного, омутинник был нечистью мелкой, не очень сильной и откровенно говоря, трусоватой. Украсть чужую вещь, оказавшуюся у кромки воды, покачать плывущую лодку, в крайнем случае, схватить за ногу купальщика, особенно ребенка или девку, чтоб сопротивления поменьше оказывали — вот верх того, на что он был способен отважиться. А тут перечил колдуну под угрозой божьего креста. И ведь видно, что и впрямь не скажет…

— Ну и как же нам быть? — в притворном сожалении пожал плечами Архип, не вынимая, впрочем, из воды руки. — За любую вину должна быть уплачена соответствующая вира, согласен? — омутинник судорожно кивнул. Не то, чтобы он и вправду был согласен с утверждением человека, но спорить и в этом случае, судя по всему, посчитал неуместным. — И так чем ты собираешься от меня откупиться? Учти, клады меня не интересуют. Да и откуда им взяться в твоем болоте.

Речной нечистый ненадолго погрузился в раздумия, скорость которых Архип то и дело стимулировал мерными движениями руки с крестом. От холодной воды пальцы его уже свела судорога, они очень плохо слушались, дежать крест становилось все сложнее, поэтому длительные рассуждения не были выгодны ни тому, не другому. И, судя по опасливым взглядам, бросаемым чудовищем на человека, он тоже это понимал.

— Ты же детенышей идешь? — вдруг оживился омутинник. — Тех что утром по лесу шастали? Мальчик и девочка. Могу сказать, кто их умыкнул и даже дорогу до его владений указать.

— И назад потом пропустишь? Мешать не будешь?

— Пропущу, — степенно кивнул омутинник. — Даже помогу, сколько ы моих силах будет. Слово даю!

— Э, нет, брат, так дела не делаются! Ты своему слову хозяин, захотел — дал, захотел — взял. Ты мне лучше поклянись тем, чье имя людям не произнести и не услышать.

Губы омутинника опять сжались в тоненькую полоску, но некоторое время спустя, он выдавил:

— Глянусь тебе именем — удивительное дело, губы нечисти шевелились, из его горла явно вылетали звуки, но Архип не смог ни услышать, ни понять их, а то, что услышал не желало складываться с цельное слово. — Что ни действием, ни бездействием, ни злым умыслом, ни случайным стечением обстоятельств до сегодняшнего заката не причиню вред ни тебе колдун, ни детям, коих ты ищешь, и не стану препятствовать их тобою спасению. Клянусь также помочь тебе с любыми спутниками по твоему желанию пересечь мое озеро дважды за этот день, — добавил он под насмешливым взглядом колдуна.

— Другое дело, — ответил Архип, вытаскивая из воды руку и тщательно упаковывая крест в тряпье прежде, чем сложить в суму. — Так бы и сразу. Говори, кто детей украл и где мне их теперича искать?

— Украл их верлиока… — начал было омутинник, но колдун перебил его.

— Верлиока? В наших краях? Ты меня совсем за дурака держишь?

— Я же поклялся, человек! Разве буду я опосля такого врать? Говорю же, верлиока это. Злобный, одноногий. Заявился в наши леса пару месяцев назад, избу в чаще справил да давай свои законы вокруг навязывать, жизнь лесную по чем зря насильничать. Чуть что не так в драку лезет. Тяжко с ним. Идти до него тебе недалеко совсем. Я тебя через речку переправлю и сразу к тропе доставлю, по ней пойдешь прямо, никуда не сворачивая и через пол версты у него и окажешься. Что рожу корчишь? Он эту тропу и протоптал. Каждый день то по воду ходит, окаянный, то рыбачить! Житья никакого нет. Залазь.

Повинуясь взмаху гнилой распухшей руки из глубины вынырнул небольшой деревянный плот. Архип с некоторой опаской взгромоздился на скользкие от речной воды доски и постарался встать поустойчивее. Стоять, не смотря на первое впечатление, оказалось достаточно удобно — толкаемый омутинником плот шел ровно, почти не качаясь, мокрая и, казалось, скрепленная только гнилыми веревками древесина держалась выше всяких похвал, не «гуляла» и даже ноги на ней не особо разъезжались. Речушка была неширокой, поэтому не прошло и десятка минут, как Архип легко спрыгнул на берег и снова взялся за зачарованный платок.

— Я останусь здесь, человек, — сказал омутинник в след убежавшей по тропе мыши. — Но только до заката. А потом уже выбирайся, как знаешь. И больше не попадайся мне на глаза, спуску не дам.

Архип торопился. Верлиока. Только этой напасти не хватало. Нечисть сильная, хотя и не очень умная, но при этом невероятно злая и кровожадная. Если детишки и вправду попали в лапы этого монстра, то скорее всего, кто-то один, а то и оба уже отправились в пищу прожорливой нечисти. Уж очень любит верлиока суп из молодых человечьих потрошков. Непонятно откуда он такой красивый завелся в этих северных лесах, обычно верлиоки обитали много южнее. Тропа оборвалась и перед Архипом открылась солнечная поляна с добротным хотя и простеньким домом посередине. На крыльце дома сидел очень странный мужик. Высокий, значительно выше среднего человека, так что Архип, далеко не последний по росту в селе рядом с ним выглядел словно безусый подросток, с деревянной ногой и единственным, болезненно выпученным глазом посредине заросшего до невозможности лица. Мужик с упоением точил огромный тесак, то и дело бросая плотоядные взгляды в сторону подвешенной под потолок крыльца плетеной клетки из лозы, где обнявшись сидели двое детей. Архип облегченно выдохнул — дети живы, а значит можно попробовать их спасти. Но сперва нужно…От размышлений колдуна оторвал громкий треск, раздавшийся сосвсем рядом…

Глава 4

По левую сторону, примерно в десятке шагов, из леса вывалился донельзя расхристанный мужичонка с ржавым топором в руках. К превеликому своему удивлению Архип узнал в мужике Никифора, нерадивого отца несчастных детишек. Совершенно непонятно, как этот ничтожный пьянчужка, не каждый раз способный без приключений добраться до отхожего места в собственном дворе, умудрился пройти сквозь полный опасностей древний лес, но факт оставался фактом. На краю поляны стоял и растерянно крутил заклохтанной головой именно он.

Архип сделал было несколько шагов в сторону вышедшего, не от большого человеколюбия, просто надо было остановить дурака прежде, чем он натворит глупостей, но не успел. Первым Никифора заметили дети. Младший, едва ли разменявший пятую весну при виде отца противно заверещал «Тятя!!!» — и разрыдался. Видимо, от облегчения. Второй — слегка постарше и от того попонятливее, поспешил закрыть не понимающему ничего брату рот, но этим только привлек большее внимание верлиоки. Косматый громила, выпрямился во весь свой двухсаженный рост и уже заметил непрошеного гостя, коему, судя по раззявленной ухмылке очень обрадовался. Подхватив массивный деревянный костыль, верлиока радостно захромал в сторону Никифора. Не смотря на устрашающую внешность и огромный рост, верлиока был хромым, а потому двигался очень медленно, и сбежать от него у нормального человека особого труда бы не вызвало. Собственно, чего-то такого Архип от Никифора и ждал. Того, что пьянчужка испугается и бросится обратно в тайгу. А там, если он окажется столь же удачливым, как и раньше, глядишь, доберется домой, и будет потом рассказывать за стаканом браги, как доблестно сражался за собственных детей, очередному жалостливому крестьянину.

Но пьяница удивил колдуна. Вместо того, чтоб спасать собственную жизнь, он, замахнувшись своим убогим оружием, с ревом способным сделать честь любому берсеркеру, бросился навстречу уродливой громадине. Верлиока приветствовал это взрывом гулкого хохота. Больше всего на свете гигант любил вкусно пожрать да вволю подраться. Желательно с противником, который серьезного сопротивления оказать не сможет. Такова вот особенность его природы. Будучи одним из сильнейших среди простейшей лесной нечисти, верлиока был до безобразия трусоват, обижал только тех кто слабее и только тогда, когда точно не мог получить сдачи. Вот и сейчас великан пошел на хитрость: когда до сшибки оставалось едва ли десяток шагов, он неожиданно швырнул костыль, словно биту для городков, под ноги человеку. Никифор, к чести его, заметил подвох и попытался спастись — что есть мочи подпрыгнул вверх, поджимая ноги. Но слишком уж малым было расстояние и стремительным и неожиданным оказался бросок. Да, толстенная палка, по сути, кое-как обструганный ствол березы-пятилетки, не перебила ему колени, но подсекла, заставив потерять равновесие и полететь кувырком прямо под ноги победно улюлюкающему верлиоке. Тот замахнулся деревянной ногой и, словно при игре в шалагу, мощно ударил незадачливого воителя в живот. Удар оказался поистине чудовищным, Никифора оторвало от земли и подкинуло на несколько локтей вверх. Вращаясь волчком, несчастный отлетел обратно к самой кромке леса и с оглушительным треском ломаемых костей врезался в ель. Подобрав костыль, верлиока дурашливой походкой подошел к едва шевелящему и постанывающему Никифору, широко замахнулся и несколько раз обрушил бревно прямо на голову несчастному пьянице, расплескивая ее малопривлекательным кровавым месивом по покрытой пожухлой осенней травой лесной почве. От душераздирающего крика бедных детей, на глазах которых погиб последний родитель, сердце Архипа пропустило несколько ударов, а руки сами сжались в кулаки. Но он прекрасно понимал, что силой совладать с верлиокой был не способен. Против грубой мощи колдовство, как правило, бессильно.

Верлиока находился уже почти на расстоянии вытянутой руки и Архип не был уверен, что его чародейская маскировка способна выдержать пристальный взгляд настолько сильного чудовища, поскольку не на таких она создавалась. Потихоньку уйти, пока не заметили? Мысль смалодушничать появилась лишь на короткое мгновение и тут же была с позором изгнана, все-таки есть в жизни каждого человека вещи, которые никак нельзя совершить, если потом хочешь смотреть в глаза собственному отражению. И, словно услышав его мысли, чудовище заводило заросшей рожей по сторонам, шумно принюхиваясь и подслеповато щюря единственный выпученный глаз. Архип сбросил с плеч зачарованный платок и сделал шаг вперед, при этом вежливо в пояс кланяясь:

— Здравь будь, верлиока — батюшка.

— ОХ, ТЫ НЕЛАДЕН! — подпрыгнул от неожиданности великан. Голос его был настолько низким, что, казалось, вызывал вибрацию во внутренних органах. — ТЫ ОТКУДОВА ВЗЯЛСЯ? ТОЖЕ СИЛОЙ ПОМЕРЯТЬСЯ ЖЕЛАЕШЬ?

— Ни в коем случае, батюшка, — еще раз поклонился Архип, демонстрируя глубочайшее почтение, но не раболепие. Все-таки перегибать не стоило. Верлиока был чудовищем простоватым, но не окончательно безмозглым, а потому излишнюю фальшь мог и заметить. — Я по лесу гулял, травушку собирал, о тебе от омутинника услышал, а потому решил отправиться — почтение засвидетельствовать. Соседи все-таки.

— СОСЕДИ? — верлиока казался озадаченным. Он задумчиво почесал косматую голову окровавленным концом костыля. — А ТЫ КТО ТАКОЙ ТОГДА? И ЧЬИХ БУДЕШЬ?

— Да Архипом меня кличут, батюшка, — Архип старался выглядеть расслабленным, но излишне близко не подходил, мало ли какая мысль может появиться в этой огромной голове. — Колдун я местный. Из деревни за речушкой.

— КОЛДУН? — удивлению верлиоки не было предела. — ЧЕРНЫЙ ЧТО ЛИ? А ЧЕМ ДОКАЖЕШЬ?

— Чернее некуда, батюшка, — заверил Архип со всей серьезностью. — А докажу я это тайным знаком, который все колдуны знают. Наверняка, он тебе известен, — и сложил пальцы особо хитрым образом, надеясь на болезненное самомнение чудовища, который не признается, что никаких тайных знаков не знает. Да и откуда ему знать то, чего никогда и не существовало. Кому вообще такая глупость могла понадобиться?

Получилось именно так, как он и надеялся. Верлиока с важным видом наклонился, тщательно осмотрел и зачем-то даже обнюхал подставленный ему кулак, а потом, всем своим видом выражая полное удовлетворение от осмотра, кивнул в сторону избы.

— НУ ПОШЛИ, СОСЕДУШКА, — пробасил он, поворачиваясь к колдуну спиной. Но по напряженной позе Архип распознал немудреную хитрость, чудовище было настороже, готовое в любой момент ответить на подлый удар в спину. Именно поэтому Архип даже не пошевелился, рисковать без надежды на успех он не собирался. — СЕЙЧАС УЖИН ВАРИТЬ БУДУ. ДВУХ МОЛОКОСОСОВ ПОЙМАЛ, КАК РАЗ ПОЖРЕМ ВВОЛЮ.

Архип не уставал кланяться даже спине..

— Спасибо батюшка, — осторожно начал он. С одной стороны, надо было как-то усыпить бдительность верлиоки и выиграть время для спасения детей. Если он сейчас их пустит в котел, спасать будет некого. — С удовольствием приму твое приглашение. Давно человечинкой не потчевали меня. Только вот разумно ли это?

— ЧТО?!! — взревел великан разворачиваясь «на каблуках», единственный глаз его буквально горел от подозрений, а костыль в руке был занесен для удара. — ТЫ ЧТО, ПЕРЕЧИТЬ МНЕ ВЗДУМАЛ?

— Да что ты, батюшка!!! — делано замахал руками Архип. — Да разве ж я посмею? Каким бы гостем я был, если б хозяину указывать взялся?! — верлиока настороженно кивнул и слегка опустил костыль, Архип подумал, а было ли это очередной проверкой от считающего себя умным чудовища, хотя гнев с лица не ушел полностью. — Просто, батюшка, зачем переводить свежее мясо, когда у тебя уже почти готовое есть? — он указал пальцем на обезглавленного Никифора. — Похуже, конечно, но ежели сегодня не съесть, то завтра мыши да воронье растащат. Да и протухнет же, ночи-то теплые еще.

Волосатый лоб чудовища покрылся сетью морщин, отражая напряженную мысленную работу. Верлиока несколько раз перевел взгляд с тела на клетку с детьми, что-то мучительно прикидывая, а потом пробормотав еле слышно «Переводить на него еще…самому попосля больше достанется», схватил тело пьяницы за ногу и, ни слова ни говоря, захромал к огромному разделочному столу, стоявшему у крыльца. Незаметно выдохнувший с облегчением Архип с плелся следом. Освободить детей из лап лесного чудовища — идея, конечно, благородная, и посыпать голову пеплом за собственную порывистость колдун не собирался. Он принял решение попытаться, и был твердо уверен в правильности выбора. Но от этой уверенности задача как-то вывести верлиоку из строя проще не становилось. Отравить? Так у него в сумке нет яда такой мощи. Верлиока здоровее любого медведя будет. Зачаровать? А чем? Вряд ли великан станет благосклонно взирать на колдуна, бегающего вокруг и распевающего странные песни. Верлиока не семи пядей во лбу, но догадается, что с гостем что-то неладно. Да и для всяких сложных ритуалов призыва и пленения сильной нечисти требуются разные специальные ингридиенты, которых сейчас просто нет. Значит и колдовство отпадает. Можно было бы дождаться, пока он уснет, да попробовать прибить чем потяжелее. Но опять-таки, не факт, что сразу получится, да и омутинника удалось заставить дать обещание ждать только до заката. Потом придется другим путем, неизвестным да необследованным уходить. Да и что-то мало верится, что верлиока спокойно дрыхнуть ляжет при чужаке в избе. В лучшем случае запрет куда, а в худшем прибьет, как натешится.

Возле места, если так можно сказать, схватки Архип наклонился и медленным движением подобрал топор. Держал он его максимально расслаблено, за топорище, чтобы гневливый хозяин не учуял опасности. Как верлиока умеет разбираться с опасностями, колдун уже видел, и на себе проверять не собирался. На первый взгляд, обычный топор, ржавый старый, на топорище едва держится. И как он тут с чаще леса вообще очутился? Решив, разобраться с этим позже, Архип заткнул его за пояс, а сам бросился догонять хозяина.

Возле дома к которому верлиока тащил обезглавленное тело, стоял массивный стол из грубо обтесанных и сколоченных на деревянные гвозди досок. По многочисленным ржавым пятнам и подтекам глубоко въевшимся в потемневшую уже древесину, можно было понять, что именно на нем великан готовит пищу. А, ежели сопоставить его состояние со словами омутинника, что объявился верлиока в лесу сравнительно недавно… В общем, покушать верлиока был не дурак.

Хозяин с легкость забросил человеческое тело на разделочный стол и вытащил из стоящего рядом чурбака железный тесак размером с добрую абордажную саблю. Не обращая внимания на душераздирающие рыдания несчастных сирот в расположенной неподалеку клетки, верлиока принялся деловито свежевать Никифора. А дети, окончательно растерявшие остатки надежды рыдали, не жалея глоток. Архип нисколько их не осуждал, мальчишки имели право и на скорбь, и на страх. Но, во-первых, побаивался, что они в припадках себе повредят, а, во-вторых, слегка опасался, что их состояние как-то может помешать его планам. Буде такие, конечно, у него появятся. Поэтому он решил от греха подальше детей усыпить при первой же возможности.

Верлиока занимался разделкой умело и, если забыть, что то, что под его ножом то, что совсем недавно было живым человеком, Архип мог назвать его действия даже красивыми. Ловко отделив кисти и ступни и сделав несколько коротких надрезов, он одним ловким движением содрал с человеческого тела кожу. Подвесив труп за стоящий рядом столб он все также умело вынул и разложил по отдельным кадкам внутренности — сердце, перечень, легкие, видимо тоже имел на них свои планы. И все это практически не испачкав в крови одежду.

— ЭЙ, ГОСТЬ, — распорядился он, споласкивая руки в воде из стоящей рядом бочке и доставая из кармана трубку. — УМАЯЛСЯ Я ЧЕГО-ТО, ПОДСОБИ-КА, ПОРУБАЙ МЯСКО.

— Конечно, батюшка, — самой своей мерзкой улыбкой оскалился верлиоке колдун, и вытащил топор. — Это я в миг.

Если судить здраво, осквернение мертвого тела находилось в списке грехов, в которых можно было обвинить Архипа, далеко не на первом месте, поэтому сам он не ожидал той бури эмоций, что у него вызвала эта грязная монотонная работа. Видимо, сказались долгие годы спокойной размеренной жизни вкупе с задушевными разговорами, которые любил разводить захаживавший то за зельями, то за десятиной, а то и просто пропустить втайне от попадьи кружку браги, церковник. А может то, что делать это приходилось под обезумевшими от ужаса взглядами детей несчастной жертвы, которые на примере отца уже прекрасно понимали, какую судьбу уготовил им косматый душегуб. Как бы то ни было, но Архипу стоило немалых трудов сдержать волну праведного гнева и обуздать желание приласкать этим самым топором макушку великана. Он жаждал жаждал мести. За несчастного пьяницу, которого сейчас, словно свинью на бойне, рубили на мелкие куски, за его детей, натерпевшихся страху сверх всяческой меры и уже не факт, что способных сохранить рассудок. И, что уж греха таить, за себя. За тот стыд, который он сейчас испытывал.

Удар, другой, третий, отложить топор в сторону, зачерпнуть лопатой истекающее кровью мясо и сбросить в стоящий рядом котел с водой. И снова за топор. Мерзкая и грязная, но несложная и однообразная работа оставляла достаточно времени для размышлений и, наблюдая за тем, как курит верлиока Архип начал, кажется, придумывать план.

— ХВАТИТ, ЧЕЛОВЕК, — верлиока, наконец, поднялся со ступенек и отряхнулся. — НАМ С ТОБОЙ ПОВЕЧЕРЯТЬ ХВАТИТ. ОСТАЛЬНОЕ Я НА ЛЕДНИК ОТНЕСУ, А ТЫ ПОКА ОЧАГ ЗАПАЛИ, — и он кивнул в сторону разложенного под котлом хвороста.

— Хорошо, батюшка, — привычно поклонился Архип, пряча облегченную улыбку. У него было время. Едва великан скрылся с остатками тела Никифора, он плеснул под котел воспламеняющейся смеси из одного из своих пузырьков, и, тем самым выиграв время, бросился готовить сюрприз «гостеприимному» хозяину. Перво-наперво бросил в детей невесомой пылью — молотой сон-травой. Пусть поспят. И сами здоровее будут, и под ногами мешаться не станут. Под крыльцо закопал редкий деревянный гребень, между перилами натянул веревку, слабенько так, а в просторной полутемной избе, прямо по полу около печи рассыпал несколько гвоздей. Самых обычных, откованных деревенским кузнецом. Потом, снова воспользовавшись горючей смесью, запалил печь в избе, а в полный еще на треть флакон влил из другого пузырька травяную настойку. Сильный запах пряных трав по его расчету должен был обмануть верлиоку, перебив собою дух куреного земляного масла.

Колдун едва успел управиться, как увидел медленно бредущую от леса фигуру.

— Батюшка, — не давая великану даже открыть рта, встретил того Архип. — Вижу, умаялся ты сверх меры. Позволь я нам есть изготовлю. У меня и травки есть особые, их в мясо добавлю, обещаю, это кушанье ты на всю жизнь запомнишь.

И, не дожидаясь разрешения, кинулся помешивать варево. Верлиока тяжело опустился на крыльцо и с превеликим интересом наблюдал за суетящимся колдуном, разведшим около котла бурную деятельность. Архип постоянно что-то помешивал, доставал из сумки то горсть какого-то белого порошка, то пучок трав, то какие-то сушеные то ли грибы, то ли овощи. И все это он бросал в котел, каждый раз сопровождая разнообразными прибаутками, вызывавших у утратившего всяческую бдительность лесного чудища взрывы добродушного громогласного хохота. Издалека могло показаться, что около лесной избушки собрались пара друзей, посидеть, отдохнуть от опостылевшей домашней рутины, может быть даже раздавить по ковшу чего-нибудь согревающего. Пасторальная идиллическая картина. Ежели позабыть, что именно варилось в котле.

И вот, наконец, незадолго за заката, когда солнце уже почти касалось вершин столетних деревьев, колдун завершил свое священнодействие и торжественно поднес одноглазому великану последнюю пробу. Приняв выпученный в крайнем удивлении глаз и невнятное восхищенное мычание того за высшую похвалу своей стряпне, он с легкостью, неожиданной для столь сухощавой фигуры, подхватил котел и поволок его в избу.

Глава 5

И пока верлиока, кряхтя, поднимался со ступенек да, тяжело переваливаясь, хромал в избу, Архип уже все подготовил по высшему разряду. Котел закинул на печь, на массивный стол сметал две тарелки с аппетитно дымящимся мясом — в ту что поболее, с горкой, для хозяина, под его богатырские стати, в ту что поменьше, пара небольших кусочков — для себя.

— Не побрезгуй, батюшка, — промолвил Архип, взбираясь на придвинутый к столу ящик. Верлиока жил бобылем и потому имел у стола только одну лавку. — Отведай.

От тарелки вкусно пахло вареной свежаниной. Травы, которыми сдабривал варево при готовке колдун и темный настой, которым щедро приправил уже при подаче, распространяли настолько густой одуряющий запах, что рот великана вопреки любому размышлению, наполнился слюной. Не заставляя себя долго упрашивать, он бросился к столу и схватил прямо руками самый большой кусок. Яростно рыча, великан запихал его в рот. Обжигаясь и давясь раскаленным, словно вышедшее из горнила железо, мясом, обливаясь пряным тягучим соусом, пачкая в нем и в вытекающем ижиру спутанную неухоженную бородищу, одноглазый громила шумно дышал, отплевывался и оглушительно чавкал, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень удовольствия.

Когда тарелка опустела больше чем на половину и верлиока утолил свой голод достаточно, чтобы вспомнить, что он за столом не один, ноздри его защекотал еще один непривычный аромат. Он с удивлением отвел свой единственный глаз от тарелки и уставился на уже закончившего трапезу человека. Архип, расслабленно развалившись на сундуке, с полуприкрытыми глазами посасывал резную деревянную трубку, выпуская густые облака белесого дыма. И густой землистый запах этого табака, сладковатый и насыщенный, настолько же отличался от привычной верлиоке копеечной северной махорки, которой ему удавалось изредка разжиться от незадачливых торговцев да путешественников, насколько свежая родниковая водица отличается от тухлой болотной жижи. Архип, словно почувствовав взгляд хозяина приоткрыл глаза и тепло улыбнулся чудовищу:

— Угостить табачком, батюшка? Давай трубку, набью тебе. Не трава нашенская сушеная, не лапти молотые, с югов, из Турции самой доставленное!

Верлиока не имел никакого представление, что это за такие «турции» и где они находятся, но он табачка оттуда отказываться даже и не подумал, а сразу протянул инструмент колдуну. И снова на глазах чудовища начало разыгрываться то ли какое-то священнодействие, то ли чародейский ритуал. Архип вытащил из сумки пакет с мелкомолотым черным порошком и жестяную банку с табаком и принялся укладывать их в люльку слоями вперемешку, тщательнейшим образом утрамбовывая пальцем каждый слой.

— Так вкуснее будет. Поверь, батюшка, — уверенно ответил он на удивленный взгляд чудовища.

В какой-то момент верлиоке надоело ждать, он выхватил трубку у гостя и засунул в рот. Из очага он достал лучину и, ткнув в табак, глубоко затянулся. Последней осмысленной мыслью чудовища было удивление от того, что на губах его гостя змеится победная злая ухмылка. А потом люлька трубки с громким шипением разлетелась снопом белых искр.

Яркая вспышка ослепила единственный выпученный глаз, хлопья горящего табака опали на одежду и бороду и те мгновенно вспыхнули чадящим пламенем. Из-за нечистоплотности верлиоки, горючий состав из приготовленного в алхимическом тигеле земляного масла, который хитрющий колдун смешал с травяным соусом, пропитал и волосы, и одежду, а горел он очень хорошо. Верлиока вскочил, выплюнул трубку и что есть мочи заорал, выбросив изо рта столб огня, словно заправский Змей Горыныч из всяких былин. Все тот же состав, проглоченный во время еды, тонкой горючей пленкой растекся по пасти и глотке чудовища, и нескольких искр, проглоченных в момент взрыва трубки, оказалось достаточно, чтобы воспламенить его. Истошно вереща, верлиока бросился к двери, намереваясь, видимо, нырнуть в стоящую около крыльца огромную бочку с водой, но Архип вскинул руку и произнес Слово. Магия Слов, настоящая, всамделишная волшба, почти позабытая, не деревенские заговоры. И рассыпанные по полу гвозди послушные его воле зашевелились, встали на шляпки остриями вверх. Гвозди были не совсем обычные, хоть и не несли в себе никаких чар. Просто откованы они были из самородного железа, не не познав ни тигля плавильщика, ни горна кузнеца. Холодное железо, первейшее средство против сякой нечисти. Единственный его недостаток — уж очень плохо поддается волшебству. Только самое древнее и мощное могло с ним совладать. На один из таких гвоздей верлиока и наступил своею здоровой ногой. Взревев еще раз, гигант оступился и, словно подрубленное дерево рухнул, головой разворотив очаг и опрокинув на себя все еще кипящий котел. Рев неожиданно оборвался. Гигант замер, то ли от боли, то ли от силы удара лишившись сознания.

Архип медленно поднялся с сундука и подошел к распростертому врагу. Выглядел тот ужасно — волосы на голове и роже практически полностью сгорели, кожа была покрыта многочисленными волдырями и ожогами — единственный глаз то ли от огня, то ли от крутого кипятка лопнул, словно перезрелая тыква, и почти вытек, руки, лицо и плечи были покрыты страшными волдырями от ожогов. Но пламя от воды потухло. А главное, верлиока был все еще жив — грудь его тяжело, порывисто и неровно, но явственно вздымалась. Убить такое чудовище было очень непросто, поэтому Архип поспешил убраться подальше. Дверь он подпер костылем, прошептал несколько строчек над закопанным у порога гребнем а потом бросился освобождать детей. Мальчишки все так же крепко спали, не добудиться, и сейчас, это было только на руку. Некогда было тратить время, чтобы их успокаивать и объяснять что от них требуется. Оставшимся от Никифора топором Архип снес замок, закинул одного на левое, а второго на правое плечо, благо те были худющими и жилистый Архип почти не замечал их веса, и помчался в лес.

Уже на опушке Архип услышал тяжелые удары в дверь избы. Верлиока пришел в себя и теперь собирался выбраться, этот лоб расшибет, но отомстит обидчику. Архип ни на секунду не обманывал себя, он понимал, что не смотря на хромоногость, верлиока бегать умел быстрее оленя, ведь был существом сверхъестественным. Да и без глаз следа колдуна он не потеряет, по нюху, что ли. Оставалось надеяться только на скорость собственных ног и то, что слепой монстр будет передвигаться значительно медленнее. Мысли эти прервал треск сносимой с петель двери и очередной вопль ярости, когда верлиока угодил в очередную приготовленную для него ловушку. До заката оставалось уже немного времени, а до озера, где все еще должен был ждать омутинник, еще более трети версты и Архип побежал, что было сил.

На берег колдун выскочил спустя чуть больше, чем четверть часа, сопровождаемый звуками близкой погони. Верлиока, не смотря на раны и собственную слепоту, и не думал оставлять жертву в покое, и с упорством безумного кабана ломился сквозь лес. Позади только и слышались, что оглушительный треск ломаемых столетних деревьев, да яростные вопли обезумевшего от боли и ярости чудовища. Речной дух терпеливо ждал на условленном месте, хотя и выглядел слегка обеспокоенным.

— Знатно разгневал ты его, человек, — удивленно покачал он головой. — Чую, потом он на мне отыграется, бросить бы тебя здесь… — не смотря на угрожающий тон и смысл своих слов, все тот же мокрый плотик омутинник подогнал. Он поклялся. Причем тем образом, который не мог никоим образом нарушить.

Архип запрыгнул на доски и устало скинул детей рядом. Хоть и невесомые поначалу, после стремительной погони теперь они оттягивали руки не меньше, чем мельничные жернова. Плот тут же отчалил от берега и со скоростью щуки помчался на другую сторону заводи.

— Так не жди, — Архип все еще не мог восстановить дыхание и мог говорить только короткими рубленными фразами. — Ты здесь хозяин. Утопи его… и делов-то.

— Утопи? — неуверенно засмеялся бес. — Думаешь, я не пробовал? Силен, аспид, сверх всякой меры. Чуть меня в прошлый раз на куски не разовал.

— Так то раньше, — продолжи увещевать Архип. — А теперь я его серьезно подранил. Слепой он теперича и уставший. Любо-дорого будет.

И, подтверждая его слова, из леса, кувырком выкатился верлиока. Выглядел он еще хуже, чем в хижине. Волдыри и ожоги, оставленные огнем и кипящей водой били разодраны в клочья, по плечам, груди и штанам, пачкая все, текла мерзкая желтоватая сукровица, из опухшей пустой глазницы, наверняка причиняя сильнейшую боль, торчали несколько веток и, вроде бы, осколков кости, все открытые части тела, не затронутые огнем, покрывали многочисленные синяки и ссадины, лишенная бороды и волос одуловатая рожа казалась еще более уродливой, а из перекошенной пасти с кривыми редкими желтыми зубами в стороны разлетались комья алой пены. Подняться у великана получилось только с третьего раза, первые два, неуклюже вывернутая деревянная нога предательски уходила в сторону, и он падал харей прямо в грязь, оглашая округу очередным яростным воплем. На третий же он сообразил проползти по мокрой глине до ближайшего кустарника и кое-как выпрямиться, держась за него. Архип поймал задумчивый взгляд омутинника.

— Это твой шанс, второго может и не быть, — с видом змея-искусителя, промолвил он.

Тем временем верлиока неохотно вошел в реку. Ступал он опасливо и осторожно, все еще чувствуя близость обидчика, но ощущая определенную неуверенность в непривычной для себя стихии. Сердце колдуна сжалось, если речная нечисть струсит, если пропустил верлиоку, ведь данная клятва не препятствовала ему сделать это… Даже если удастся добежать до деревни, в чем Архип глубоко сомневался, он тоже был до крайности измучен, сколько народу поляжет прежде, чем сумеют добить чудовищную тварь?

Плот мягко ткнулся носом в заросший травой берег, а верлиока зашел в воду уже почти до груди, когда из воды вытянулась тонкая синюшная рука, схватившая великана за одежду. Потом вторая, потом третья. Архип, боясь поверить в удачу повернулся к омутиннику. Теперь уже по распухшим синюшным губам речной нечисти змеилась победная улыбка.

— Солнце почти село, колдун, — кивнул он на длиннющие тени. — Уходи, пока я занят. Потом таким добрым не буду.

Архип вежливо, без намека на насмешку, в пояс поклонился нечисти, подхватил детей за штаны и спрыгнул на берег. Позади в реке все усиливалась возня, громкие плески перемежался рычанием верлиоки. Поднявшись на горку, вверх от реки, в сравнительной безопасности, Архип обернулся и увидел незабываемое зрелище. Слепой израненный великан судорожно дергался, продолжая упорно брести вперед. Он находился уже по грудь в воде и мог только неуклюже отбиваться от тянущихся рук, хватавших за одежду, за обрывки кожи, дергавших и норовивших уронить, затянуть под воду. Пока что речным обитателям не удалось хоть сколько-нибудь серьезно замедлить верлиоку, они только раздаражали его. Видя это омутинник сжавшись и вытянувшись, словно щука, разогнался и с глухим стуков врезался гиганту в грудь. Тот покачнулся и медленно завалился назад, погружаясь в омут под злобный булькающий хохот.

Не собираясь ждать очевидной развязки, Архип закинул детей на плечи и укрылся платком:

Дальнейшее путешествие было пусть не очень быстрым, все-таки телесное и душевное напряжение давало о себе знать, изматывая человека, но прошло практически без приключений. Единственное, что беспокоило Архипа — вернувшийся и даже, кажется, ставший еще более внимательным странный взгляд. То самое ощущение чужого скрытого наблюдение который преследовал его с самого первого применения своих колдовских способностей в этом лесу. Но поскольку при этом смотрящий, кем бы он ни был, никоим образом себя не выдавал, препятствий чинить не собирался, Архип просто отложил его загадку в долгий ящик, сосредоточившись на более насущной задаче — спасении детей. Сложно им, наверное, придется, теперь совсем без отца… Хотя, если подумать, каким пропащим был человеком Никифор, может, и лучше кто их возьмет. Деревенские сирот никогда не бросали. Во-первых так или иначе все друг другу были родичами в общине, пусть и седьмой водой на киселе, а во-вторых… А во-вторых свободные руки в хозяйстве всем были нужны.

На берегу реки Архипа ожидало, такое ощущение, что население всех ближайших деревень и хуторов скопом. Мужики, бабы, дети, все толпились, галдели и опасливо косились на лес. Палили костры, Архип очень надеялся, что не из тех дров, что были заготовлены по его просьбе. Детей-то он спас, но Нечисть уже почуяла и пометила их, а значит покоя им не будет более никогда и нигде. Или найдут сами или приманят. А в худшем случае вообще сами в нежить обратятся. Мало ли какие росточки в их душах засели. Нужен был непростой и достаточно опасный ритуал.

Забывшись в своих мыслях, Архип перешел реку как есть, под чарами личины, и сперва даже не понял испуганных криков баб. А потом сообразил, что все они видели круги на воде от человечьих ног, Воду, ее ведь не обманешь, как и Землю, они видят не мышь, но человека. А значит и следы от него остаются человеческие. Видя, что мужики посмелее стали хвататься за колья и факелы, Архип сдернул покрывало, явивишись перед миром во всей красе — разгвазданный, забрызганный кровью, с двумя бездыханными телами детей на плечах.

Мужики вздрогнули. В толпе кто-то вскрикнул и запричитал.

— Цыц!!! — рявкнул Архип, не давая начаться всеобщему гомону. — Василий! Андрей! — позвал он, и удовлетвоернно кивнул, когда помощники выскочили, словно бесы из табакерки, имя третьего он так и не удосужился спросить. — Все заготовили? — совместный кивок. — Тогда, Василий, хватай детей, и народу побольше. Лучше баб. Тащите их к глине, — несколько человек, мужчин и женщин, не дожидаясь оклика сами вышли из людской кучи и с великой осторожностью приняли у колдуна его все еще крепко спящую ношу. — Детей раздеть, обмазать глиной с головы до ног, так чтоб ни одного пятнышка кожи не проступало. Чем гуще тем лучше. Торопитесь, времени у нас мало. Как закончите, туда несите, к кострам. Андрей, клади два костра и разжигай. Да не скупись! Гореть должно так, чтоб в аду жарко стало. Понял? Давай, брат, вперед время не терпит. Семен? — молчаливый охотник неслышно выскользнул из темноты и протянул горсть перьев. Архип их придирчиво осмотрел в неверном свете костров и, убедившись в том, что Бирюк умеет исполнять требуемое так, как никто другой, с чувством отблагодарил его. — Найди двенадцать мужиков, друг. Пусть возьмут двенадцать ведер и встанут у костров, у каждого по шесть. Сам между ними встань, приготовься, дам первый сигнал — пусть трое воду в костры льют, дам второй — на детей, понял? Ну там поймешь, когда дело станется. А теперь все, идите, мне подготовиться надо.

Скинув забрызганную кровью одежду, Архип по-быстрому ополоснулся в реке и накинул легкую рубаху почти до колен. Смену одежды он всегда носил в своей казавшейся со стороны бездонной сумке. Первостихии, к которым он собирался обращаться с довольно специфическими просьбами всегда были древними, капризными и непредсказуемыми сущностями. А потому уважение к ним стоило выражать в том числе и во внешнем виде. Там же в стопке бумажных листов, скрепленных суровой ниткой, на которых каждый квадратный вершок был покрыт словами, рисунками и символами, нашелся нужный заговор. Не совсем то, что нужно, все-таки, к такой ситуации заранее подготовиться было никак нельзя, но Архип, как и любой, связанный с колдовским искусством, был достаточно неплох в импровизации. Приходилось выдумывать.

Весело затрещав хворостом в отдалении затрещали костры. И эти тоже справились с задачей выше всяких похвал. Кострища сложили огромные с хороший стол, хворост и дерево приволокли сухое, занялось быстро, горело ярко и жарко. Архип медленно вышел в круг света и мельком глянул на принесенных сюда же детей. На первый взгляд, все было сделано выше всяких похвал. Жирная рыжая глина покрывала детские тела, которые держали по двое крепких мужиков, густым и толстым слоем. Указав мужикам встать в нужные места, и отбросив посторонние мысли, Архив закинул голову и громким, гулким голосом завел тягучий речитатив.

Медленно, полностью подчиняясь ритму заговора, он начал движение от самого края освещенного кострами пространства по крутой спирали, центром которой были измазанные глиной детские тела. И с каждым шагом, каждым слогом, казалось, земля под ногами тихонько вздрагивала.

Лица державших детей мужиков исказились суеверным страхом. Любой из них в тот момент готов был поклясться, что после последних слов тела у них в руках потяжелели на добрый пуд, а глина стала настолько холодной, что заломило руки. Но разжать руки, отступить и покрыть себя вечным позором на глазах у односельчан они и не подумали. Правда, когда Архип отдал жестом сигнал бросать детей в огонь, выполнили они это как-то излишне быстро и рьяно. Но кто мог бы их винить в этом?

Брошенные тела рухнули в центр ярко пылающих костров, разметав тучи сверкающих искр. Но вместо того, чтобы разлететься по ветру или погаснуть на земле, искры эти закружились медленно пульсирующим в такт словам Архипа облаком.

Короткий взмах руки и Семен, и в правду, все понял, отправил шестерых мужиков с ведрами плеснуть ведра в костры, по трое на каждый.

Те, кто стояли близко увидели, что выливавшаяся из ведер в огонь вода была непривычно вязкой, словно сливки или… кровь. И цвет ее в неверном свете костров казался слишком уж темно-алым.

Вопреки ожиданиям, вода не загасила костры и даже не уменьшила их жар. Да и сама она не взметнулась в небо облаками едкого пара, а словно бы просто прошла сквозь огонь, не повредив ему. Архип выхватил из кармана горсть перьев и швырнул и их следом

Откуда-то с севера налетел порыв ветра. Мощный и холодный, продирающий до самых костей, он, правда, даже и не думал беспокоить вздымавшееся уже до уровня верхушек деревьев пламя.

После этих строк Архип, уже стоящий около гигантских костров, седлал еще один шаг вперед, прыгнув в первый, не переставая вещать.

Прежде чем затих первый испуганный крик, он выскочил обратно, живой и невредимый, держащий в руках крупный ком спекшейся глины, в которой только с большим трудом можно было признать человеческую фигуру. Бросив свою ношу на траву, Архип нырнул во второй.

И вот уже на траве лежат, источая жар две фигуры, а колдун падает перед ними на колени. Рубаха его тлела, в многочисленные прорехи видно, что волосы на груди, руках и даже срамном месте от жара свернулись в комочки, но кожа была чистой, без следа ожогов. Наклонившись над первым куском глины, Архип поднял к небу, сложенный «замком» кулаки.

С силой он обрушил на глиняный кокон могучий удар. Настолько сильный, что тот лопнул, разлетевшись мелкими острыми осколками. Даже посек кого-то из деревенских, неосмотрительно подошедших слишком близко.

Новый удар и еще одна оболочка разлетелась на куски. Теперь зеваки могли рассмотреть ребенка, что был в ней заключен. Зрелище обожженного, покрытого черной коркой из прожарившейся кожи и плоти, сквозь частые трещины в которой вытекает сукровица, тела, оказалось для кого-то чрезмерным, раздали крики ужаса и звуки рвоты. Архип и не думал отвлекаться на всю эту мелочь, он наклонился к лицу несчастного, к тому месту, где сквозь прогоревшую плоть были видны казавшиеся на фоне черноты неестественно белыми зубы.

Он сильно дунул в изуродованный рот ребенка, и в то же мгновение тот хрипло болезненно вдохнул. Если можно назвать вырвавшийся из его горла болезненный булькающий звук дыханием. А Архип уже повернулся к следующему несчастному.

И ситуация повторилась. Только теперь ребенок издал что-то отдаленно напоминающее стон.

Архип взмахнул руками подзывая оставшихся водоносцев. Те, не менее перепуганные, чем остальные соседи, сперва не поняли знака, но Семен отвесил ближайшему оплеуху и все зашевелились.

И, повинуясь жесту колдуна, мужчины, опрокинули ведра на изуродованные тела детей. По три на каждого. И в очередной раз случилось невиданное: от мальчишек в воздух поднялись столбы пара. Словно воду вылили на раскаленный металл. И пара было значительно больше, чем могли дать шесть ведер — всю округу заволокло тяжелым, теплым паром. И в воцарившейся за тем глухой белесой мгле напряженным крещендо, словно последний удар молота по шляпке гвоздя, разнеслось «Аминь!!!».

Когда туман ушел к реке, а потом и ниже по течению, пораженные до невозможности люди увидели, что на земле лежали двое совершенно здоровых, хотя и полностью лишившиеся волос дети. Кожа их была красной, словно после хорошей бани. А рядом, что называется «на четырех костях», стоял, опершись о землю Архип. Он тяжело дышал и потеряно качал головой, но тоже, кажется, был вполне цел. К мальчикам тут же бросились женщины и давай кутать, вытирать, Архипа же подхватили сразу несколько крепких рук. Кто-то сунул ему в рот горлышко бурдюка. Архип машинально выпил и закашлялся. Горькая обжигающая жидкость, казалось, могла дать фору недавнему костру. Она обжигала рот и внутренности, отгоняя прочь усталость и прочищая укутавший разум туман.

— Бесы тебя дери, ядрено как, — выдохнул он. И тут же, словно опасаясь, что отберут, присосался к меху еще раз.

Мужики облегченно заржали, кажется, о состоянии колдуна они переживали весьма искренне.

— Жив Архип, очухается! Тащи его в дом. Никифора надо найти, весть сказать. Где он? — загомонили вокруг.

— Мертв Никифор, — нехотя проговорил Архип, и хотя голос его был слаб, но заставил замолчать всех, даже гомонящих около детей баб. — В лес пошел. Детей спасать. Там, — он кивнул в сторону своей одежды и с удивлением обнаружил лежащий поверх одежды старый ржавый топор. — Его кровь. Все, что осталось.

— Непутевый был мужик, — проговорил какой-то старик, стягивая шапку с головы. — Но помер кровинку свою спасая. По чести похороны справим. Заслужил.

— Да, заслужил, — ответил Архип и снова приник к бурдюку, стараясь отбить запах варящейся в котле человечины.

Глава 6

Отбрехаться от гостеприимных жителей Ночной удалось далеко не сразу. Не отпускали до тех пор, пока буквально каждый сельчанин не заявился к дому Василия, где Архипа оставили ночевать, чтобы тем или иным образом выразить колдуну свою признательность. Даже привычная опасливость по отношению к роду его деятельности отступили куда-то на задний план. И по старой деревенской традиции, приходили они не с пустыми руками. Нет, ничего действительно ценного, вещей или, не дай Бог, денег, они не несли, боялись обидеть подозрением в корысти, а вот еды или выпивки… В общем, к вечеру второго дня Архип сам себе напоминал прилично откормленного к осени хряка. Ну так и не смог отказать никому, и от каждого каравая, каждого куска солонины, каждой запеченной, специально для тебя забили курочку, Архипушка, не обижай бабушку, старался откусить хотя бы кусочек. А из каждого принесенного бутыля сделать по глотку. И, признаваться, это было чертовски приятно.

Когда-то давно, когда он только приехал сюда, в глушь, уж пятнадцать с гаком лет назад, он не особо-то старался влиться в местный мир. Жил на отшибе, пугал озорников, сам же распускал про себя пугающие слухи. Его устраивало подобное спокойное и размеренное существование, да и происхождение ккупе с прежними увлениями его способствовали определенному высокомерию. Не любил дворянин по роду, да еще и ученый всяким древнейшим премудростям, по одному слову которого принимались плясать польку демоны из глубин Геенны, простой люд. Презирал его. И народ отвечал ему, разговаривающему с каждым через губу, тем же. Но четыре года назад пришла большая беда. По губернии безжалостной косой прошлась холера. В Чернореченске целые кварталы заколачивали досками, чтоб сдержать болезнь, по волостям под корень вымирали деревни деревни. А в Крапивинской общине даже нового кладбища копать не пришлось. И все от мала до велика знали, чья это заслуга. Архип с самоотверженностью, удивившей даже его самого, без покоя и сна варил зелья и выхаживал больных. Детей и стариков, баб или мужиков, зажиточных и нищих, чьим имуществом была только последняя рубаха, Архип помогал каждому. Больше месяца он просто жил в огромном амбаре спешно переделанном под госпиталь. Надорвался тогда знатно, сам после мора слег на месяц в постель, но справился, сотни, ежели не тысячи Костлявой не отдал. Не за прибыток старался и даже не за благодарность. Не нужна она была ему. Привык уже за годы нелюдимым быть. Просто что-то повернулось в его душе. Понял, что должен. И от того до глубины души поразился, когда крестьяне отплатили ему по чести. Его, хворого и бессознательного взяла на постой Дарья, вдовая купчиха, обоих сыновей которой спас в тот год от смерти. А деревенские мужики, пока он без сил был, порешали на вече, да снесли его старый плохонький домик, который кое-как сварганил еще в первый год жизни в Крапивине, да отгрохали ему хоромы, сделавшие бы честь и иному барину. Поправили забор, стайки, выкопали новый колодец. Коновязь справили. Бабы в порядок привели его аптекарский огород. А уж про то, какие разносолы ему каждый день таскало благодарное деревенское бабье и говорить не стоило. Кормили на убой, лучшим, что было. И вот тогда Архип впервые поймал себя на мысли, что ему нравятся эти люди.

А потом отца Петра, старого и сварливого священника, принявшего некогда на себя ответственность за приблудного колдуна, сменил Григорий. Ни на золотник не лучше предыдущего характером, но, не смотря на разменянный пятый десяток, еще и истово верящий. За что уже не раз пострадавший, но все равно понимания и умения закрывать, гед надобно рот, не наживший. А еще намертво вбивший себе в тупую башку, что Архип вот-вот готов раскаяться, надо лишь его подтолкнуть. Сколько копий было сломлено в полуночных яростных, до хрипа, и даже, чего греха таить, до кровавой юшки, теологических спорах за стаканом браги, уж и не счесть. И опять, не смотря на всю язвительность и насмешливость Архипа, он проникся уважением к этому уверенному в своем деле, достойному по всем статьям человеку, который не только от прочих требовал соблюдения поста с заповедями, но и сам их чтил паче живота.

И последним ударом, расколовшим броню нелюдимости стала Дарья. Все еще ослепительно красивая, не смотря на двух детей да каторжный труд по умножению оставшегося от мужа имущества, и при этом дьявольски умная баба. Она ж почти год обхаживала колдуна. Даже дело общее с ним завела, естественно не в ущерб себе, не девка поди, глупости из-за влюбленности творить, лишь бы чаще ему глаза мозолить. И ведь добилась своего, охомутала, окрутила. Да так быстро и ловко, что Архип и оглянуться не успел, как пошли разговоры, что вот старший на ноги встанет, наследство отца в руки окончательно возьмет и она к нему на хозяйство с концами и переедет. Собственно, и возражать-то особой охоты он не имел. Прикипел, привык, захотелось остепениться. А как баба у него завелась, как поп в проповедях перестал клеймить колдуна сатанинским отродьем, как зелья его в лавках появились, так и народ к Архипу своим ходом потянулся. Со своими простыми бедами и горестями. У кого корова слегла, кто с лихорадкой слег после того, как воды грязной на охоте хлебнул. А кто из города и болезнь срамную приволок. Все к Архипу шли. И многим, хоть и не всем, всем вообще никто помочь не может, даже Господь, он помогал. Кому зельем, кому чарами, а кому и просто добрым словом.

Вот тогда и понял Архип, что обычная человеческая благодарность стали приносить ему удовольствие. Нет, он не перестал быть сварливым и язвительным, не перестал ругаться, хамить и богохульничать. Но куда чаще замечал за собой стремление делать добрые дела. Даже в ущерб себе. Вот что мешало ему в этот раз не лезть на рожон? Ведь будь верлиока чуть умней своего костыля, он бы ему башку запросто открутил. Чем думал, на что надеялся? Бес его знает. Захотелось в героя поиграться. Но даже сейчас Архип честно себе признавался, что даже зная, с чем ему придется столкнуть, все равно пошел бы в лес. Ну не мог он послупить иначе, а значит нечего себя за безрассудство поедом есть. Не первая глупость в его жизни и, даст тот, кто за ним присматривает, не последняя.

С такими мыслями Архип раскладывал богатые гостинцы в переметную суму. Много их было. Мясо, овощи, соленья, выпивка, яблоки, варенье, выпечка патока, мед дикий, мед домашний. Не поскупились местные спасителя отблагодарить. Вроде и не всем помог, а только детей пьяницы вытащил, а вот… каждый чего мог отсыпал. Удивительные люди.

Дети, к слову, в себя пришли, но пока только и могли, что в кровати лежать, ни ноги, ни руки не слушались. Помнили они произошедшее очень смутно и только в общих чертах. Словно случилось оно не вчера, а годы назад. И смерть отца приняли настолько же. Поплакали, конечно, но без излишнего. Оно и к лучшему, глядишь, переживут проще горе. Забрал их к себе Андрей. Тот тощий мужик, что вызывался с колдуном в лес идти. Его с Марфой, женой, значит, Господь своими детьми не наградил, так уж получилось, так она в приемышей вцепилась, мол, не отдам никому, сами воспитаем. Андрей спорить не стал, не дурак, поди, супротив хозяйки в таком деле перечить. Да и видно было, что он сам не против, детей поняньчить самому хотелось. Ну пусть, подумал Архип, всем лучше будет. У Андрея дом ладный и хозяйство хорошее, мальчишкам всяко сытнее будет чем у отца-пьяницы, земля ему пухом.

Никифора схоронили по-быстрому. Поп, не смотря на вмещающееся не в каждую дверь пузо, всегда был легок на подъем, а потому примчался еще в ночь. Утром же за деревней на скромном погосте и справили обряд. Поскольку тела не было, то обошлись без гроба. Выкопали ямку, сложили залитую кровью одежду да поставили крест. Ну и Архип, когда никто не видел, прикопал в той же могиле два куска вареного мяса. Кем бы он прежде ни был, и какой бы грех в своей жизни не совершал, но есть человечину не собирался, а потому тогда в лесной избушке просто спрятал в сумку, едва отвернулся великан. Как жил Никифор непутево, подумал он тогда, там и помер. И похоронены от него были только пара кусков вырезки с южными травами.

В общем, тронулся он только утром третьего дня. Ехать пришлось одному. Григорий с Семеном ушли еще вчера, первый валил все на то, что ему троих крестить еще надобно до воскресения, а второй… А второй ничего не сказал, просто как-то зашел, подал руку, да отправился по своим охотничьим делам. Тронулся Архип с первыми петухами, едва дорогу можнос тало разобрать. Гнать лошадь он не собирался, не было в том нужды, а добраться до дому хотел к обеду. Делать было особо нечего, и он все размышлял над произошедшим. Над верлиокой, которому тут делать было совершенно нечего, о скотине эта так далеко на востоке, у самого Пояса, отродясь не слышали. Они ближе к морю встречались, на Псковщине, а то и южнее. Что могло его сюда привести? Да и взгляд тот… Кто ж в тайге такой сильный да любопытный завелся, что сквозь морок смотреть может? И, главное, каковы его намерения? Ээх, слишком много вопросов терзали разум Архипа, мешая ему наслаждаться, возможно, последними теплыми осенними днями, перед грядущей мокроступицей.

За тяжелыми мыслями Архип и не заметил, как добрался до Крапивина. Село встретило колдуна привычным шумом: ревом, воем и гоготанием скотины, людскими голосами, да задорным детским смехом. Еще до околицы за его лошадью увязалась стайка шпаны обоих полов, довольно нагло выпрашивавшая у «дядьки колдуна» превратить кого-нибудь в лягуху. Причем жертву для этого предлагали на перебой, устроив основательный галдеж. От шантрапы, впрочем, удалось откупиться калачом из гостинцев. Архип их не жалел, все равно до сладкого был не шибко охотч, да и не съесть одному такие запасы.

По пути он заехал к кузнецу, заказал у него хладнокованных гвоздей взамен использованных. Тот поумрямился конечно, не любил он таким путем ковать, уж очень муторно было, но хорошая оплата и старый-добрый магарыч помогли переубедить. Дело, впрочем, было небыстрое, а потому сговорились на следующий месяц.

Заехал Архип и к старосте, поведал как и что было, ничего не утаил. Таков был его уговор еще с прежним, отцом нынешнего. Тот тоже крепко над произошедшим задумался и даже предложил в город весточку кинуть, чтоб кого из Коллегии послали, разобраться подсобили. Архип такое решение одобрил и помог письмо то написать. Староста был человеком образованным, читал бегло, с арихметикой дружил, да и сам писал так что любой приказчик обзавидуется, но все-таки перед размашистым почти каллиграфическим почерком колдуна испытывал детский восторг, и при любом поводе подряжал того на это дело. Полюбоваться чтобы.

Там же и пообедали, а под шумок Архип сгрудил Ангелине Сидоровне, крепко сбитой смешливой старостиной женушке, добрую половину привезенного из Ночной. Все равно лошадь оставлял, а на своем горду не особо потаскаешь. Остальное, по большей части сладкое, он планировал раздать Дарьиным сыновьям. Он к парням в отцы, конечно, не набивался, но при случае подкупом не брезговал. Мало ли как жизнь извернется, глядишь и пригодится.

Собственно, к Дарье, а точнее в ее лавку, он и отправился следом. Тем более, что находилась она аккурат по пути от деревенского центра с церковью да старостиным домом, и его околицей. Саму купчиху не застал, в лавке всем распоряжался Мишка, молодой, только женихаться задумал, но ухватистый, весь в отца с матерью пошел, парень. Мишка Архипа не то, чтобы любил, вроде даже ревновал к матери слегка, хотя отлично помнил кому был обязан жизнью, а потому всегда был безукоризненно учтив и предупредителен. Да и цену на товар слегка скинуть никогда не гнушался. С благодарностью приняв гостинцы и торжественно пообещав угостить брата, он рассказал, что матушка сразу после обеда отправилась в новый амбар, где приказчики никак не могли обмерить недавно завезенные из Чернореченска ткани. Делов там на пару часов, а оттуда она уже обещала заглянуть к Архипу. Видать, прознала уже от кого-то, что полюбовник в село вернулся. Оно и не удивительно, село хоть и большое, но народ вечно шлындает да трепется почем зря. Быстрей любой царской почты новости разносит.

По прикиндке обоих эти «пара часов» как раз вот-вот должны были закончиться, а потому колдун поспешил до дому. Негоже заставлять зазнобу ждать дольше необходимого. Так и оказалось. Еще у коновязи, специально сделанной у начала тропы к его избе, он увидел Варьку, Дарьину кобылу, легко опознаваемую по дамскому седлу. Кроме Дарьи из баб верхом на лошади во всей общине никто и не ездил. Во-первых сбруя стоила немалых денег, а уж обучение так и вообще в копеечку вылетало, а во-вторых у женщин и времени-то особо на все эти модные штуки не было. Не по-мужски ж, ноги враскоряку, им ездить? Несолидно как-то, засмеют. Кто хотел, те телеги использовали, там-то невелика премудрость была. А вот купчихе по роду деятельности нужно было быть везде и всюду, иначе можно выгоду упустить, потому и пришлось раскошелиться сперва на седло, а потом и на учителя. Архип помнил, как Матвей, муж ее, молодой жене аж из города на месяц учителя специального привозил. Мужик умный был, не просто грелку в постель готовил, а опору и подмогу в любом деле. В том числе и купеческом. И оправдались его вложения стократ, как Матвея шестого года тати на тракте зарезали, так жена по малолетству наследника ничего не порастратила, а, наоборот, еще и расширила дело.

Дарью Архип увидел испуганно мнущейся около завалинки. И это сразу колдуну не понравилось. Купчиха никогда излищней робкостью не отличалась, и, хотя и без необходимости не лезла в рабочую часть хором, где хранились всякие алхимические да колдовские принадлежности, то в остальной части чувствовала себя полноценной хозяйкой. А когда, увидев своего мужчину, она бегом бросилась к нему по тропе, сердце его вообще пропустило удар.

— Что случилось, ладушка моя? — нахмурился Архип обнимая дрожащую подругу. Он знал, что купчиха как-то встречалась на дороге с медведем, а потому недоумевал что же так могло напугать женщину.

— Архипушка, там страсть какая-то в светлице завелась, — она зарылась колдуну в грудь. — Черная, словно грех. Дышит, глазами без счета смотрит.

— Страсть? — с недоумением Архип слегка отстранил зазнобу и посмотрел ей в глаза. Нет, не шутила она. — Подожди-ка здесь.

Порывшись в сумке, Архип вынул оттуда серебрянный крест, уже не раз сослуживший ему добрую службу, и медленно вступил в избу. В сенях было, на первый взгляд спокойно, даже непонятно, что могло так напугать Дарью, женщину, в принципе, не из мнительных. А потом он услышал. Хриплое, мерное дыхание, доносящееся из-за запертой двери в светлицу. Архип приставил ржавый топор, мешавший открыть дверь, к косяку и вошел в жилую часть избы. И тут же в безмовлном ужасе уставился на творящееся там. Стол и большая часть пола в комнате были покрыты черной колышащейся массой совершенно неописуемо мерзкого вида, напоминавшей непомерно разросшуюся плесеть иссиня-черного цвета. Напоминавшей бы, ели б не не мириады черненьких паучиих глазок не мигающе смотрящих на вошедшего.

— Господи Боже, что же ты за дрянь? — потрясенно пробормотал обычно не слишком жалующий распятого на кресте Архип и больше по наитию, чем до зравому размышлению, тыкнул сжатым в руке крестом в ближайший отросток. Глазастая плесень, как бы чудовищно неправдоподобно это не звучало, сделала неуверенную попытку отползти от божьего знака, но двигалась она слишком медленно и неуклюже. При соприкосновении с крестом субстанция, чем бы она не являлась начинала корчится, сжиматься, а после вообще осыпалась черной пылью. Одно радует — христианских символов дрянь все-таки боялась, а значит бороться с ней можно. Но откуда же она взялась?

Еще раз внимательно осмотрев комнату, Архип приметил, что расползлась эта дрянь не совсем равномерно, около стены, выглядывающей наружу, уже почти до середины окна добралась, а вот с другой, что во двор смотрит, еще и на две трети пол не закрыла. Предположив, что ползет она во все стороны одинаково, колдун без труда определил источник. Ии оказался стол, покрытый дрянью гуще всего. Обычный пустой стол, на котором выделялось несколько «холмиков». Холмиков? Кружки! Конечно! Кружки, в которые он пытался собрать частицу порчи, что могли навести на ту девку, что с отцом приходила…

— Господи Иисусе, — в ужасе повторил Архип снова, когда понял ЧЕМ на самом деле является эта «плесень». Обыкновенная проявленная порча, простейший ритуал, известный самой захудалой деревенской гадалке. Только обычно в итоге получается слегка почерневший яичный желток, а здесь…

А потом сердце его камнем рухнуло вниз. Если лишь крошечная частица порчи за три дня сумела разрастись на целую комнату, то что же происходит с самой Агнией? А он ведь не поверил, старый дурак, вонючей мазью от них отделался. От ощущения надвигающейся чудовищной опасности Архип заскрипел зубами и пулей вылетел на улицу.

— Дарья! — перепугавшаяся пуще прежнего от его дикого взгляда купчиха, замерла словно кролик перед удавом. — Мне нужна твоя помощь. Я заберу твою лошадь, надобно торопиться любой ценой. Ты бегом мчи к старосте, скажи, что на Медовом беда. Пусть соберет мужиков пять-шесть покрепче да посмелее, да с пищалями, и туда двигает. Потом к Григорию мчи, что угодно ему сули, скажи, что десять рублей на приход отдам и сам на исповедь приду. Но он должен пойти с этими мужиками. Сам, во всем облачении, с просфорой и святой водой, да торопись, сердце мое, прошу, чую дурное там деется!

Глава 7

До Медового, хутора менее чем в десяти верстах от села, Архип добирался непростительно долго. Более часа. Ехать приходилось в неудобном женском седле, благо хоть раньше сподобился из любопытства взять у Дарьи пару уроков, а то пришлось бы бегать по всему Крапивину в попытках отыскать хоть одну лошадь в середине рабочего дня. А время было дорого. Архип никогда не встречал ничего даже отдаленно похожего на порчу, поразившую дочь пасечника, и не мог даже вообразить, какие напасти она обрушит на это семейство. А еще, у кого могло достать силы и, главное, ненависти, чтобы ее наложить. Ведь черная волшба всегда оставляет на творящем ее след. И чем сильнее она, тем опаснее для накладывающего. А такая… Такая порча должна всю душу до дна выесть. После нее останется только пустая оболочка.

Дурное Архип заметил еще на свороте к дому. Дорога как раз переваливала через крутой холм, с которого открывался великопный вид на пойменную долину лежащую у его подножия. Не смотря на то, что оставалось еще добрая верста, избу и стайки, также как и расположенные невдалеке у леса колоды пасеки, огороженные древесным валом от всяких любителей дармового меда, можно было разглядеть во всех подробностях. И понять, что они пусты. Ни на дворе, ни по округе, ни даже на лесному лугу не было ни единой души. Ни человечесткой ни звериной. Молчала домашняя птица, не лаял дворовой пес, хотя будку его у ворот Архип видел, не паслись на лугу коровы. И это в разгар рабочего дня, когда до заката еще целая куча времени. Заранее, саженей за сто, Архип спрыгнул с лошади, все равно с непривычным седлом не смог бы ни атаковать неизвестную напасть, ни даже управлять лошадью, буде та перед той опасностью струсит и понесет. А упасть с лошади и остаться совершенно беззащитным пред… пред чем-то, чем бы оно ни было, Архип не хотел. Лучше уж своими ногами. Надежнее. В левой руке колдун сжал крест в правой, снятый с луки седла топор. Тот самый, найденный Никифором где-то в лесной чаще. При этой мысли слегка ухмыльнулся превратностям судьбы. Черный колдун бегает по лесам да долам с крестом да ржавым топором в поисках нечисти. Божий Воин тоже выискался.

К забору Архип крался медленно, словно ночной тать, после каждого шага напрягая слух и щуря глаза до рези в попытках заметить хоть что-нибудь. И каждый раз тщетно. Нет, понятное дело, что округа не вымерла: пели птицы, в траве суетились какие-то мелкие зверьки, у лесной опушки мерно гудели ульи. Но все это были обычные, природные звуки. А вот из избы пасечника на мир смотрела только гробовая тишина и полное запустение. Словно бы и не жил там никто.

Собачья конура у главный ворот во двор встретила колдуна оборванной железной цепью и досками, заляпанными чем-то ржаво-красным. Лучший знак, который только и можно ожидать, подумал Архип, медленно приоткрывая калитку. И тут же до глубины своей грешной души об этом пожалел. Во дворе, под небольшим навесом дровника лежали два тела. Детские, скорее всего, младшие сыновья пасечника. Первый без головы, а у второго вообще отсутствовавала вся левая часть торса выше пояса. При этом, если судить по неровным краям ран, их не отрезали и даже не отрывали, а словно бы откусывали громадной пастью с зубами в палец толщиной. Уже успевшей свернуться кровью из ужасных ран были залиты дрова и все пространство перед ними да так густо, что казались тщательно выкрашенными рачительным и богатым хозяином.

Изба хозяина была обычным для этих мест двухэтажным срубом с просторным подклетом для содержания скота. Архип своего хозяйства отродясь не имел, предпочитая за свою помощь брать сразу снедью, а потому обходился без оного, довольствуясь для сохранения тепла тем, что пол его начинался на третьем венце от земли, пространство до которой каждую осень перекладывали свежим сухим сеном, но большая часть жителей деревни предпочитала ютиться со своим скотом под одной крышей. Так и теплее всем было, да и в особо кусачие морозы, а зимы в этих краях излишней нежностью не отличались, возможность справить хозяйство, не выбираясь на улицу, выглядела хорошим решением. Отдельного входа в жилую часть снаружи тоже не имелось, что тоже было делом обычным, а потому до светелки и хозяйских спален надобно было пробираться сквозь стояла для скота. И делать это пришлось чуть ли не по колено в крови. Весь подклет представлял себе подобие пугающих немецких гравюр, некогда виденных Архипом еще в прошлой своей жизни. Тех, где изображаются Ад или, например, нашествие гуннов на Рим. С той только поправкой, что как бы не был умел мастер, а реальность была в тьму тьмущу раз страшнее. Повсюду валялись тела несчастной скотины: безголовые тушки птиц, овцы с зияющими ранами и отсутствующими конечностями, корова, у которой из шеи выдрали огроменный кус мяса, наверное, на полпуда весом. В чудовищной дыре можно было разглядеть обрывки позвонков бедного животного. И все они носили на себе все те же следы чудовищной пасти с огромными клыками.

На ступенях крутой лестницы, идущей на второй, жилой, этаж, Архип увидел кровавые следы. Обычным человеческих босых ног. Небольшого размера, либо огольца возрастом не старше Дарьинова Мишки, либо девки. Следы вели наверх. Туда, где на верхней площадке ничком лежал мужчина. По дюжему сложению Архип узнал Матвея, пасечника. Наклонившись и перевернув тело, что удалось не с первой попытки, поскольку лужа крови под ним уже схватилась и рваные ошметки рубахи успели основательно присохнуть к строганным доскам, Архип посмотрел в искаженное ужасом и болью лицо:

— Ээх, Матвей Георгиевич, зря ты на меня понадеялся, — колдун с болью в сердце перевел взгляд на разодранную в клочья грудь Матвея. Выглядела она ужасно: проломленные внутрь ребра и словно бы выгрызенные внутренности, торчащие во все стороны обломки костей и позвоночника, ошметки мяса. — Не попить тебе уже медку сладкого на свадьбе дочери-красавицы.

Закрыв мертвецу глаза, Архип поднялся и продолжил поиски. Рядом с мужчиной нашлось еще одно тело, изуродованное настолько, что и не опознать, но, поскольку оно принадлежало не девке, было понятно, что это жена хозяина. А вот Агнию колдуну найти не удалось. Верхний этаж представлял собой обычный шестистенок с печью в середине и двумя комнатушками позади. В одну из них как раз тащились кровавые следы. С силой толкнув дверь, колдун с топором наизготовку ввалился внутрь. И замер, глядя на несколько бревен, по которым били с такой силой, что вырвали из замков, внизу, на стороне двора, обращенной к лесу, плетень был вывернуть. Убивец, кем бы он ни был, пришел сюда за дочерью хозяина, и без сомнения ее забрал. Архип запретил себе даже думать о том, зачем может быть нужна молодка чудовищу, способному походя откусить голову барану.

В избе ловить было нечего и вконец расстроенный Архип вышел наружу. Священник с охотниками еще не явились, и их не было видно на всей дороге вплоть до вершины холма, а потому он решил сходить по следу. Авось что подвернется. На всяческий случай, он взял из дома белую тряпицу, и оставил углем на двери короткую записку, указывая последующим за ним идти к лесу, а там искать белые вешки. Ежели из деревни придет поп или сам староста, они прочтут, а ежели нет… Ну что ж, такова, видимо судьба его.

До леса дойти сложности не представляло, как и увидеть тропу, по которой бежал похититель. Судя по всему размерами он не слишком уступал давешнему верлиоке, а умением двигаться по лесу так сильно уступал, поскольку несся, не разбирая пути, ломая ветви, приминая траву и даже вырывая кустарник. А главное, тонким своим нюхом, натренированным годами занятия алхимией без помощи инструментов, Архип уловил едва заметный мерзкий запах. Аромат мази, который он сдуру выдал дочери пасечника. И, оторвав кусок материи и повязав его узлом на ветке, Архип, ведомый виной и злостью, ничтоже сумнящеся, бросился в погоню. Каждую пару десятков шагов он останавливался, чтоб повязать новый лоскут, тщательно проверяя, чтоб от одного всегда было видно другой. Да, он торопился, но, не особо представляя с чем предстоит столкнуться, не желал лишиться хотя бы даже и призрачной надежды на помощь. И, тем не менее, двигался Архип быстро.

Через сотню или чуть больше шагов в небольшом овражке он обнаружил изорванную девичью одежду. Даже не будучи следопытом, по разметанным траве и листьям он догадался, что здесь монстр надругался над своей несчастной жертвой. Но не бросил, убитую, не оставил, а потащил куда-то дальше. Строго говоря, Архип не очень понимал, зачем было нести девку даже сюда. Хотел снасильничать? Так почему не отловил одну ее, зачем всю семью убивать? Явно в вопросе была замешана не одна похоть. Месть? Но зачем тогда в лес тащить? Жертва? Несет ее кому-то другому? Тогда почему не донес? Не утерпел? С каждым новым вопросом в голове колдуна все сильнее и сильнее отдавался стук сердца, а руки сжимали рукоять топора все сильнее.

Запах мази крепчал с каждой пройденной саженью и Архип набирал темп. В лихорадочной гонке он уже пропустил несколько вешек, и теперь боялся, что помощь потеряется и не сможет его догнать. В какой-то момент он остановился, чтобы передохнуть и все таки привязать один из последних лоскутов. И он услышал звуки, которые ни с чем не спутаешь. Приглушенные расстоянием, но вполне ясно различимые в лесной тишине шлепки голой плоти о другую, кряхтения, хрипы и постанывания. Да, такое ни с чем не спутаешь, но при этом было в них что-то мерзкое, что-то противоестественное. Что-то совершенно нечеловеческое.

Архип припустил вперед и выскочил не большую полянку. Там он увидел одну из самых мерзких картин в своей жизни: над распластанным среди корней дерева обнаженным, залитым кровью девичьим телом склонился громила, немногим уступающий статями тому медведю. Громадина, удовлетворенно ухая и покряхтывая, то и дело заливаясь истеричным смехом, ритмично двигала бедрами меж распластанных ног своей жертвы. Со своей позиции Архип видел только только безвольно закинутую набок голову Агнии, страшно изуродованную и избитую, да спину громадного выродка, странно перекособоченную слева, покрытую мелкой иссиня-черной шерстью. Архип до сих пор знал несколько боевых чар, но тварь была слишком близко к своей жертве, а потому, не долго думая, он размахнулся и швырнул в нее топор.

С громким чавканием топор почти по самый обух вонзился в спину. Тварь заревела и кубарем скатилась с девки, полностью открывая ее истерзанное тело. И от одного только беглого взгляда кровь в жилах колдуна вскипела: отбросив в сторону крест и сложив пальцы в сложный узор, он с огромным усилием вытолкнул наружу несколько Слов. Но и жест от длительного отсутствия практики, и произношение оставляли желать лучшего, а потому пальцы тут же пронзила резкая боль, а по губам словно треснули яловым сапогом. Но заклинание сработало, почти как должно и колдун, сплевывая кровь и вытирая скрюченными руками опухшие губы, с удовлетворением наблюдал, как нечеловечески огромный срамной уд бугая исчез в ослепительной вспышке взорвавшейся шаровой молнии. Бессмысленно, и, по дельному размышлению, бесполезно, но гнев требовал выхода. К превеликому сожалению, занявшееся было на его шерсти пламя тут же потухло, но короткого момента было достаточно, чтобы разобрать, что помимо мерзкой темного мерзкого пуха, больше похожей на плесень, все тело насильника было покрыто мириадами мельчайших черных точек-глаз. Казалось, что он целиком состоял из той самой необычной порчи, что поселилась в Архиповом доме.

Тварь схватилась огромными ручищами за пах и истошно взвыла, оплакивая потерю своего достоинства. Воспользовавшись моментом, Архип подхватил с земли крест, перевернул его, словно Петров Крест, длинной нихней частью вверх и взял за короткую, чтовно кинжал. В несколько шагов подскочив к бесовскому отродью, он без затей вогнал божий символ тому в раззявленную пасть. Вопль сменился булькающими звуками и образина неуверенно попятилась. Изо рта ее валил густой темный дым, а глаза, и прежде мутные и белесые, совсем утратили присущую человеку глубину, отныне более напоминая мертвые стеклянные бусины. Но помирать чудовище явно не собиралось. Даже наоборот. В какой-то момент доровяк перестал жалобно подвывать, сжимая руками причинное место. Он выпрямился во весь свой немалый рост, распрямил свои кривые плечи, словно хвастаясь косой в них саженью, а потом… разорвался напополам. Вдоль груди от одной подмышки до другой кожа натянулась, сперва пошла трещиной, а потом с мерзким влажным треском расползлась в стороны, разбрызгивая по сторонам черную кровь. Архип ожидал увидеть в чудовищной ране внутренности и осколки ребер, но там оказалась громадная пасть с редкими острыми кривыми зубами. Теперь становилось понятно, как погибли жители хутора.

Новоотрощенной пастью чудовище издало негромкое бархатистое рычание и с неописуемой стремительностью ринулось на обидчика, сбивая того с ног и норовя откусить голову. У колдуна не было никакой возможно отреагировать на бросок. Увернуться или даже нормально защититься. Единственное, что он смог, это выставить вперед руки со сжатым в них топором, вгоняя древко поперек пасти, не давая ей добраться до собственной плоти. И вот тут от неожиданности, Архип чуть было не выронил оружие и не стал жертвой монстра. Философские размышления о причине и способах перемещения топора из загривка монстра в руки оказались не лучшим подспорьем в смертном бою, поэтому усилием воли Архип отбросил их до более спокойного времени.

Из пасти отвратительно воняло тухлым мясом и застарелой гнилью, огромный синюшный язык, вылезший из нее, весь покрытый черной плесенью и какой-то слизью, омерзительно елозил по рукам, плечам, груди и лицу Архипа, покрывая те слоем липкой субстанции, источающей запах тухлых яиц. Желтые зубы пока бессильно скреблись по древку, не оставляя на нем даже следов, но колдун понимал, что рано или поздно, как бы ни была крепка рукоять этого воистину странного топора, руки его долго вес выродка не удержат, поэтому лихорадочно старался найти выход. И делать это следовало как можно быстрее. Пока что Архипа спасало только что существо совершенно не использовало руки, те просто болтались неуправляемыми плетьми.

— Господи Иисусе, — донесся со спины знакомый голос. Архип в этот момент был готов расцеловать надоедливого священника. Он уже собирался воззвать к помощи, но Григорий догадался сам. — Семен, да помогите же ему!

После этого оглушительно грохнул штуцер. Архип почувствовал, как крупнокалиберная, наверняка на медведя, пуля настолько мощно ударила в бок монстра, что сбросила его с колдуна. Едва освободившись, колдун откатился в сторону, уходя с линии огня. И, как оказалось, с делал это совершенно правильно: тут же, слившись в один дружный залп, рявкнули сразу три ружья. Из шкуры пытающегося подняться с земли чудовища, вылетели несколько кусков мяса, его, уже вполне успешно поднявшегося на ноги, отбросило назад на спину. Архип поднял голову, и увидел, как Семен поднимает могучий двухствольный штуцер для второго выстрела.

— В ноги, Семен, в ноги бей! Не дай встать.

Охотник коротко кивнул и перевел огромный, словно у пушки, ствол чуть левее и вниз. Тварь как раз начала снова подниматься, Архип подивился, как это так ловко у нее получается без ног, и точный выстрел перебил ей голень, почти оторвав ногу, оставив ее болтаться на небольшом куске мяса. И снова ни крика, ни вопля только хриплое рычание и яростное клацанье челюстей.

— Мужики, рубите рогатины, надобно к земле ее прижать будет, — начал распоряжаться Архип. — Григорий, ты тоже столбом не стой. Готовь библию и все что надо. Тварь надо крестить!

— Что? — удивленно уставился на него священник.

— А зачем, думаешь, я тебя сюда кликал? Пироги жрать? — съязвил Архип, не любивший тратить время на ненужные объяснения, когда было дорого каждое мгновение. Но все-таки снизошел. — Мяцкай это, упырь татарский, ни железа, ни дерева не боится, ничем не убить его, но лишь в некрещенных да богохульцах жить может. Окрести его, грехи его смоются и он тело оставит. А крестным я стану.

— Но…

— Знаю, что сволочь я и безбожник, и чистоту положенную не блюду. Но не на мужиков же сваливать эту тяжесть, нежить проклятую крестить, — резонно заметил он на невысказанное хотя и очевидно напрашивавшееся возражение священника. Тот согласно кивнул и принялся вытаскивать из собственно объемной сумы разные предметы: кадило, мех с водой, знать, освященной, кропило.

Тем временем упорный мяцкай снова начал подниматься. Нога его еще недавно совсем почти оторванная, основательно подзатянулась, а кусок мяса, выбранный медвежьей пулей, заменился все той-то «плесенью». Охотники были заняты, споро мастеря рогатины, а потому зарядить ружья былл некому. Архип тихонько выругался и перехватил поудобнее топор. Подкравшись к неуклюже елозившей на земле мерзости, руками та так и не пользовалась, а одна нога все еще не вернула нормальную способность действовать, и увернувшись от угрожающе клацнувшей пасти, Архип подловил удобный момент и ловко перерубил подраненную ногу, оторвав ее вконец. Этим, как он знал, удасться выиграть немного времени. Ни охотники, ни священник даже не прервали своих занятий, лишь охотничьи топоры застучали с еще большим рвением.

Наконец все было готово. Мужики приготовили рогатины и ловко ими прижали творюгу к земле. Двое держали ноги, двое тушу, один зажал меж развилкой ветвей голову.

— Архип, ты ж понимаешь, что это крещение не всамделишнее? — тихо проговорил Григорий, склонившись так, чтоб никто посторонний не слышал его слов. — Без исповеди, без окунания в купель, одним обливанием, без желания и раскаянья крестимого…

— Скажи мне, Григорий, а что из этого ты спрашиваешь у младенцев? — хмыкнул Архип. — Да и юродивых крестят, насколько я знаю. Из милости. Так что нам ничего, не остается, кроме как уповать на волю Господа и его доброту. Простит он дурака, что в мяцкае заперт, спасется куча людей, не простит… Ну не простит, значит тогда и думать будем, — безмятежно пожал он плечами.

— Дурака? — удивленно переспросил поп.

— Да, дружище, мяцкай он от большого обмана на свет вылазит. Но о том после. Сперва надобно утихомирить сатанинское отродье.

— «Символ веры» — то хоть знаешь, нехристь? — сдался священник.

— А то! Да получше тебя, небось, уж не одну епитимию-то на меня накладывали. И все то «Отче наш» читать, то «Символ Веры». Хоть бы чего изобрели иного.

Священник только хмыкнул и двое подошли к прижатому к земле чудовищу. Архип наклонился и вытащил из человеческого рта нечисти свой уже основательно оплавившийся крест и передал его Григорию. Какое же крещение без креста? И подарить этот крест должен никто иной, как крестный отец, какую роль на себя Архип и взял. Да. Судьба однозначно имеет неплохое чувство юмора.

Священник сверился с небольшой книжкой, скорее всего, святцы смотрел, имени вместилища мяцкая они не знали, а потому придется нарекать самим.

— Господу помолимся! — начал священник, и его помощники эхом отозвались:

— Господи помилуй! — странно было это слушать от людей, что острыми палками прижимали к груди чудовищно искаженного монстра.

— Господи Боже наш, Тебе молимся и Тебе просим! Да прибудет свет лица Твоего на челе рабе сем, рекомом Игнатом, с этими словами поп бесстрашно коснулся лба крестимого и, к великой чести его, не отдернул, когда тот, извернувшись клацнул своей огромной пастью в паре пядей от его руки. Архип с невольным уважением приподнял брови.

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — спросил священник крестимого, но ответ надлежало давать Архипу и он, повенувшись лицом к заходящему солнцу, ни секунды не колеблясь ответил.

— Отрекаюсь!

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — спросил священник второй раз.

— Отрекаюсь! — ответил Архип за Игната второй раз. И услышал за спиной болезненное шипение.

— Отрекаешься ли ты от Сатаны, от всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его? — третий раз спросил священник, как следовало делать это по правилам, но отчего-то Архипу почудилось, что в этот раз вопрос относился к нему лично.

— Отрекаюсь! — он колебался лишь одно мгновение. Шипение за спиной усилилось. Послышались удивленные возгласы охотников.

— И дуни, и плюни на него!

Архип в сердцах плюнул под ноги и оборотился спиной к закату. И чуть было не сам не застыл с отвисшей челюстью. Тварь, придавленная рогатинами уменьшилать вдвое, огромная пасть на груди закрылась, теперь напоминая лишь уродлицый шрам, а черная плесень отваливалась с кожи кусками.

— Веруешь ли ты Иисусу Христу? — требовательно спросил поп, возвращая колдуна к реальности.

— Верую, ако Боги и Царю, — ответил Архип и уже без напоминания затянул «Символ Веры».

Сам он уже и не помнил, когда последний раз молился. Не просто механически произносил слова, он не шутил, когда говорил про епитимии, их он читал с завидным постоянством, а вот так, по-настоящему, от сердца. Ведь сейчас ему, действительно не на кого было уповать, кроме, как на Господа. Его колдовских сил и умений было недостаточно, чтоб справится с мяцкаем, а всего остального тот, в отличие от того же верлиоки, который все-таки творь от этого мира и вполен смертна, вообще не боится. Даже хладного железа.

— …Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь! — закончил он. Мяцкай уже не шевелился, теперь он лежал, побледневший и сдувшийся, словно пузырь, и только лишь тяжело и хрипло дышал. Глаза его снова ожили и стали напоминать человеческие. Они загнанно смотрели на окружающих.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь, — и окропил мяцкая святой водой. Того выгнуло дугой, а черная пыль, которой стала покрывавшая его кожу порча, разлетелась по сторонам.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь, — повторил священник, и темная кожа начала слезать с парня, обнажая под ним смуглое юношеское тело.

— Крещается раб Божий Игнат Во Имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь!

Таинство крещение окончилось и перед мужиками в центре круга из порчи, грязи и крови лежал страшно израненный, молодой цыганенок.

Глава 8

— Что это такое, Архип, во имя Господа? Что за чудище? — спросил кто-то из охотников, крестясь. — И как оно стало… стало мальчишкой?

— Мяцкай это, Даниил. Татары, те что за Поясом живут, говорят что такое получается, ежели человек не принявший Господа и при том не очень добрый чего-то истово желает, да так что ни перед чем не остановится, он может стать Мяцкаем. Или Убыром. Для этого человек должен повстречать злобного духа. Лучше всего, если это будет дух черного колдуна, но сойдет любой, главное, чтоб злобный был сверх меры, да сильный. И человек этот должен быть достаточно глуп, чтобы заключить с ним сделку. Человек отдает колдуну свое тело, а тот в обмен, исполняет его желание, — Архип наклонился над мальчишкой и аккуратно отодвинул его левую руку в сторону. Там, чуть жиже подмышечной впадинs на уровне сердца он увидел глубокую, размером с кулак, застарелую дыру. — Через вот эту дыру дух забирается внутрь и начинает жрать человечье сердце. А как до последнего кусочка съест, превращает доверившегося ему глупца в это… — он неопределенно кивнул головой, имея в виду того, чем совсем не давно был юноша. — Чудовище, не способное погибнуть ни от стали, ни от свинца. Да и огня с водой не боящееся. Татарва верит, что его изнать только мулла может, да еще не простой, а знающий особый ритуал. У нас тут магометан не то, чтобы богато, но, как оказалось, крещение господне тоже работает.

— А откуда он тут взялся? — вступил в разговор другой охотник.

— Да с ярмарки, — за Архипа ответил другой охотник. — Они на Купалу приезжали, помнишь? Там были цыгане, я видел. Правда, этого не запомнил.

Колдун согласно кивнул.

— Думается мне, что цыганенок увидел пасечникову дочку, и сразу заболел ей. Цыгане ребята горячие, страстные, — Архип грустно вздохнул и закрыл мальчишке остекленевшие в смерти глаза. — Так как они любить никто не умеет. Отбился от своих тут остался. Сидел в кустах, следил за ней, может, умыкнуть хотел, у них ведь издавна так принято.

— А дух? Духа злого где взял?

— А вот это, Даниил, я и сам хотел бы знать. Ежели в б в округе кто-то такой сильный был, мы б все давно знали. По кровавому следу, хотя б.

— Господи Иисусе, Архип, Святой отец, — дрожащим голосом позвал один из мужиков, отошедший в сторону истерзанной жертвы мяцкая, на которую остальные по молчаливому уговору старались даже не смотреть. Слишком уж жутким было зрелище. — А девка-то, спаси ее Господь, жива.

Архип шел к дереву, в корнях которой выродок, управлявший телом цыганенка смастерил себе ложе, со страхом, какого не помнил за собой уже давно. Тело девушки было изуродовано и истерзано до невозможности- губ и левой щели просто не существовало, сквозь чудовищные раны можно было рассмотреть зубы и останки вырванного с корнем языка, левый глаз вытек, горло и плечи напоминали сплошное месиво, левая грудь была разодрана в безобразные лохмотья, а на месте правой зияла рана до ребер. А уж то, что находилось ниже пояса… Архип помнил мужскую стать распухшего чудовища и даже не хотел думать о том, что такой инструмент творил с нежным девичьим телом. Но вопреки всему девушка и вправду была еще жива. И даже в каком-то роде, в сознании. Ее единственный взгляд, бешено вращался в глазнице, а хриплые стоны, вырывающиеся сквозь раны в горле, минуя рот, были короткими и достаточно ритмичными, чтобы напоминать слова. Наклонившись, Архип поймал ее взгляд, больше всего страшась увидеть там обвинение, но встретил одно лишь безумие. Боль и горе сломали несчастную, несчастную девушку, лишив ее разума.

— Господи боже, Архип, — Григорий был бледнее первого снега. — Она… она…

— Она жива, — голос колдуна чуть было не дал петуха. Чтобы вернуть власть над ним, потребовалось несколько ударов сердца. — Но она уже мало что понимает, отец.

— Господи, всемилостивый, — перекрестился тот. Пятеро охотников, стоявших полукругом машинально повторили этот жест. — Ее можно спасти.

Архип отвел глаза. В груди его полыхал огонь, а глаза нестерпимо жгло.

— Значит наш долг окончить ее мучения, — колдун вздрогнул и посмотрел на известного всем весельчака и любителя выпить отца Григория. На лицах стоящих вокруг мужиков отразился страх. — А что вы предлагаете? — всплеснул руками священник. — Оставить ее так? На поживу волкам? Или погрузить в мешок что осталось и тащить в деревню? Проявить к ней милосердие — наш долг, — глядя в нерешительные лица, священник в сердцах сплюнул и протянул руку Семену. — Дай нож, я сам сделаю, что должно.

— Охолони, Григорий, — спокойно остановил его Архип. — Это моя вина. А значит и мне за нее отвечать.

— Ты не… — Архип не разобрал, кто это говорил, но прервал его взмахом руки.

— Я, да. Не потому, что не могу вылечить. Это не под силу никому. Но ее отец приводил ко мне третьего дня. Говорил, что ее преследуют, что она видит кого-то недоброго, — из сумы Архип вытащил несколько стеклянных бутыльков и смешал в одном их содержимое. — Я тогда посмеялся. Думал, разыгрывает меня или отца обманывает, полюбовника скрывая, — яростным рывками колдун взбалтывал стекляшку, пока внутренности его не приобрели равномерный темно-зеленый оттенок. — Дал ей шутиху. Мазь — вонючку. А оно вот как вышло…

Колдун наклонился над телом Агнии Матвеевны и влил содержимое напрямую в горло, поскольку щек и губ у девушки уже не существовало. Она немного захрипела, но сразу затихла, едва только зелье начало действовать. В малых объемах оно просто утихомиривало боль, в таких же, что сейчас дал девушке Архип, должно было погрузить жертву в последний сон. Мягко и милосердно отнять жизнь.

— Богом клянусь, не знаю, смог бы я ее спасти. Я ж тогда не ведал, с чем столкнусь, глядишь лежал бы сейчас рядом с пасечником, — он покачал головой и погладил девушку по волосам, стараясь, не затронуть ни одну из ее многочисленных ран. — А, глядишь, и спас бы и ее, и братьев, да и отца с матерью.

Некоторое время они молчали, стоя у тела изуродованной молодой девушки, пока та несколько раз судорожно не вздохнула и, более не приходя в сознание тихо скончалась. Архип наклонился и нежно, совсем по-отцовски, поцеловал ее в лоб.

— Пойдемте, мужики, — сказал он. — Ночь близко, а у нас еще много дел.

После краткой отходной, прочитанной Григорием, мужчины приступили к скорбной, но необходимой работе. Мертвый скот стащили к лесу, когда у дома появятся новые хозяева еще неведомо, а от тухлой мертвечины избу очищать врагу не пожелаешь. Себе брать мясо, погрызенное мяцкаем по молчаливому уговору никто не стал, побрезговали. В хозяйстве пасечника взяли телегу, куда впрягли одну из лошадей, на которых приехали охотники, благо деревенские клячи одинаково были приучены ходить и под седлом и в упряжи, в эту телегу на настеленное сено сложили тела несчастной семьи и их убийцы. Бросать цыганенка в лесу тоже не стали, во-первых он все-таки стал Архиповым крестником, а во-вторых, зачем деревне новый заложный мертвец? Итак едва с одним разобрались.

Ехали в Крапивино молча, каждый в своих думах, и только Архип постоянно крутил головой, стараясь понять, откуда взялся пристальный взор, без устали буравящий ему спину.

Схоронили Тихоновых в положенный день, все по по чести. И община не оставила, да и родственники у них по округе имелись. Поминки справили шумные и людные, до утра народ гудел, медовухой поминая нелюдимого и скорого, как на кулак, так и на подарок Матвея, его красавицу-жену, да детей. А Архип с Семеном и Григорием в уголке помянули и Игната. Ибо негоже отправлять человека в последний путь без последнего слова. На утро народ разошелся. Кто хотел горевать — отгоревали, но жизнь в этих местах и так непроста, а смерть часта и обыденна, что вечно предаваться скорби люд не привык. А то так и жить-то некогда будет.

На Медовый хутор хозяин нашелся быстро — кто-то из молодых да ранних, из дальней родни, тоже сын пасечника в том роду этим промыслом многие занимались. Парень только обженился, отцы еще дом справить не успели. Поскольку и с пчеловодством был знаком, а как деревне без воска да меда, и не чужой покойному был, то со старостой сговорились быстро. Для успокоения новых жильцов дом освятил Григорий, да Архип навтыкал у ограды, отгоняющих нечисть да нежить вешек, да молодые и въехали. И потянулась в деревне обычная жизнь.