Аристократия в Европе, 1815–1914

Введение

Что такое «аристократия» известно всем, но вот вы решили написать об аристократии книгу, и сразу перед вами встает вопрос: как определить это понятие. В традиционно английском значении аристократия — это высшая знать — пэры вместе с их братьями, сестрами и детьми. Изложить историю столь немногочисленной и строго определенной группы не составило бы большого труда. До 1900 г. сословие пэров было однородным. В течение нескольких веков Англия оставалась однородной нацией-государством. В подавляющем большинстве случаев ее высшая знать отличалась приверженностью к одной религии, культуре, образованию и жизненным ценностям.

Хотя было бы проще рассказать историю английской высшей знати только викторианского периода, однако такая работа получилась бы скучной. Да и поле это уже давно исхожено историками вдоль и поперек. Кроме того, пэры — это лишь одна из составляющих традиционного высшего класса. Наряду с пэрами существовали баронеты и более многочисленное сословие нетитулованного дворянства — джентри, причем на европейском континенте и тех и других отнесли бы к дворянскому сословию, аристократия и джентри составляли часть одного и того же правящего класса, и хотя характерные черты и функции обеих групп частично совпадали, между ними все же имелись различия. К тому же джентри не имели тех широких возможностей, какими в решении сложных проблем девятнадцатого века обладали крупные земельные собственники. Поэтому ограничиться написанием истории исключительно высшей знати означало бы пренебречь ключевым элементом в повествовании о том, как английский высший класс противостоял быстро меняющемуся обществу и какое воздействие на него оказал. Поэтому в книге Дэвида Кэннедайна «Упадок и оскудение британской аристократии» — последней работе на тему о закате английского правящего класса — рассматривается судьба как высшей знати, так и нетитулованного дворянства — джентри. Я последовал примеру Кэннедайна, тем паче, что считаю: если дать определение понятию «пэр» более или менее легко, то провести четкое разграничение между джентри и некоторыми группами среднего класса гораздо труднее.

Расплывчатые определения и нечеткие разграничения в любом случае неизбежны при переходе от рассмотрения английской аристократии к рассмотрению знати более обширного европейского континента. Ни в одной другой стране Европы, за исключением разве что Венгрии, не существовало сословия в точности равнозначного английским пэрам. Проводить прямое сравнение между титулованной аристократией России или Германии и английской Палатой лордов, разумеется, нельзя. В 1900 году и в России знатных родов было не больше, чем в Англии, в особенности если учитывать разницу в количестве населения обеих стран. Однако тот факт, что в России отцовский титул и владение собственностью распространялись на всех детей, означал, что автоматическое соответствие титула, статуса и благосостояния, в большинстве случаев обеспечиваемое в английском сословии пэров, в Российской Империи, было совершенно невозможно. Более того, в 1900 году в России в дворянском сословии — при том, что к этому времени его политическое и социальное значение было уже минимальным — числилось свыше миллиона человек.

В германских государствах и Австрии дворянство, по английским меркам, также было многочисленным, но даже титулованная аристократия не поддавалась сравнению с английским сословием пэров. В девятнадцатом веке в Германии, как правило, официально различались так называемое «высшее» и «низшее» дворянство. Все принадлежащие к «высшей» знати, а также некоторые представители «низшей» носили титулы, включая и высочайшие — принц, герцог и граф. Теоретически граница между «высшим» и «низшим» дворянством проходила между аристократами, единственным повелителем которых был император Священной Римской империи, и всеми остальными, которые являлись подданными таких правителей германских государств, как король Пруссии или курфюрсты Ганновера, Саксонии или Баварии. Это различие, тщательно сохраненное для потомства в «Almanach de Gotha», не имело, по сути, смысла. Большинство родов, принадлежащих к «высшей» знати в девятнадцатом веке, не обладали данным статусом искони, а получили его в тот или иной период существования Священной Римской империи. Другие семьи — из Восточной Пруссии и Балтии — прибыли из регионов, которые практически находились за пределами Империи. Да и вообще историку, изучающему германскую аристократию девятнадцатого века надлежит рассматривать различия между «высшей» и «низшей» знатью как анахронизм. Ведь в 1806 году Священная Римская империя перестала существовать. Если в изучении германской аристократии ограничиться «высшей» знатью, другими словами так называемыми Standesherren[1], то многие из самых могущественных, богатых и интересных германских родов девятнадцатого века останутся за пределами нашего внимания.

В целом, однако, титулованное дворянство Германии представляло собой гораздо более крупную и менее единообразную группу, чем английское сословие пэров. Обычно в Германии, как и в России, все дети наследовали отцовский титул, но правило это действовало по-разному в различных княжествах и даже в отношении различных категорий в пределах одного княжества. Кроме того, будучи некогда теоретически суверенными правителями, Standesherren даже в девятнадцатом веке пользовались нравом устанавливать свои законы в части наследования титула внутри своих семейств, что способствовало еще большему многообразию. Более того, различались также правила, но которым собственность передавалась по наследству. В Англии практически универсальным законом был майорат: в России майорат был редким исключением, применяемым лишь в семьях крупных землевладельцев. В Германии, даже в Восточной Пруссии, где данная практика в действительности имела место, она существенно различалась от одной семьи к другой. Например, майорат преобладал среди католической аристократии Вестфалии, а также среди большинства Standesherren, но во многих прусских дворянских семьях на свою долю в наследовании отцовской земли претендовали и младшие сыновья. Если в Германии титулованный аристократ мог лишиться своего богатства или положения с меньшей вероятностью, чем многие из его русских собратьев, то он никак не мог рассчитывать на то, что достигнет богатства и выдающегося положения английских пэров.

Более того, свести историю русскою и германского высшего класса XIX века к истории титулованной аристократии было бы даже большей ошибкой, чем в случае с Англией, поскольку в этих двух странах огромное значение имело нетитулованное рядовое Дворянство. В России до 1800 г. в политике господство вали вельможи-аристократы, владевшие крупной собственностью; они продолжали играть в ней важную роль вплоть до 1917 года. Однако в Девятнадцатом веке становящееся все более профессиональным военное и штатское чиновничество, чья верхушка широко пополнялась из рядов дворянства, во все возрастающей степени заменяло клан аристократов в качестве лидеров в российском правительстве и в вооруженных силах. После 1861 года экономическое будущее империи все больше зависело от усилий чиновников, промышленников и крестьян. В отличие от России, в Пруссии, наиболее влиятельном германском государстве, никогда не существовало слоя вельмож. Наиболее важным традиционно правящим классом в континентальной Европе девятнадцатого века было юнкерство. Оно оказало огромное влияние на судьбу не только Германии, но всей Европы в викторианский и эдвардианский периоды. Однако юнкеры принадлежали к сравнительно бедному и, как правило, нетитулованному дворянству. А потому, чтобы сказать нечто существенное о взаимоотношениях между новым временем (modernity) и европейской аристократией, историку необходимо изучить не только титулованную крупнопоместную знать, но также более широкие слои правящего класса. Провести четкие границы в этом классе будет сложно. Например, в России и германских государствах, эта группа окажется более многочисленной, чем титулованная знать, но менее многочисленной, чем все дворянское сословие. В этой книге я собираюсь исследовать класс крупных землевладельцев и наиболее богатых представителей рядового дворянства, то есть те семьи, которые, по мнению самого дворянства, по своему состоянию и положению были причислены к «живущим благородно». Во избежание неловкого и ненужного многословия я буду рассматривать весь высший класс как «аристократию».

По практическим и теоретическим причинам я намерен ограничить свое исследование европейской аристократии в основном Англией, некоторыми германскими государствами и Россией. Охватить всю Европу невозможно, разве только весьма поверхностно, а это неизбежно сведется к повторению общеизвестных истин. На Германии я остановился отчасти для того, чтобы заставить себя выучить немецкий язык, без чего, на мой взгляд, трудно считать себя серьезным исследователем российских и восточно-европейских вопросов, каковые являются моей специальностью. Под гнетом напряженных усилий, требуемых исследованием и преподаванием проблем современной — ас 1987 года драматически меняющейся советской и восточно-европейской политики, — я понял: единственный способ заставить себя выучить немецкий язык — это взяться за книгу, которую без этого написать невозможно.

Однако сосредоточиться на трех избранных мною странах необходимо также но веским теоретическим причинам. За последние 130 лет в континентальной Европе только Германия и Россия потенциально являлись супердержавами. Только они по количеству населения, ресурсам, экономической и военной мощи могли потенциально претендовать на превосходство на всем европейском континенте. Две мировые войны нашего столетия были прежде всего вызваны соперничеством между Россией и Германией, борьбой за уничтожение своего главного соперника, за контроль над ресурсами всей восточной и центральной Европы и тем самым за достижение такого могущества, которое обеспечило бы доминирующее положение на континенте. В Европе до 1914 года супердержавой являлась также и Британия, причем супердержавой не потенциальной, а фактически действующей. Однако традиционная политика Лондона была направлена не на господство в Европе, а на защиту собственного тыла: сохранение баланса сил на континенте. Лондон вместе с тем использовал свои ресурсы для развития мирового превосходства на море. Тем не менее, если возникала угроза, что на европейском континенте возобладает одна господствующая держава, то Британская Империя — в 1793–1815, 1914–1918 и 1939–1945 годы — решительно вмешивалась в европейские дела.

Я избрал для изучения Англию, Германию и Россию, потому что в геополитическом аспекте эти страны в большей степени, чем другие, определяли судьбу Европы конца девятнадцатого — начала двадцатого веков. К тому же до 1914 года в трех этих странах аристократия обладала могуществом и оказывала существенное влияние на общество и правительство. Более того, аристократии этих стран — благодарная тема для исследования не только вследствие своей значительной роли, но еще и потому, что представляют собой во многом контрастирующие варианты высшей европейской касты. Пожалуй, вернее всего охарактеризовать аристократию как исторически сложившийся, наследственно правящий класс: такое определение подходит к изучаемому сословию и в России, и в Германии и в Англии. Однако аристократии могут заметно разниться по части общего благосостояния и его распределения внутри правящего класса; по степени непосредственного контроля над правительственным аппаратом и средствам осуществления такового; по своей экономической роли, культуре, религии, образованию, роду основных занятий, традициям и еще многому другому. В этом отношении примечателен контраст как между английской, германской и русской аристократией, так и внутри каждой из них, а потому метод сравнения тут тем более показателен и полезен.

Цель моей книги — исследовать германскую, русскую и английскую аристократию девятнадцатого века настолько всесторонне, насколько это возможно в пределах 80000 слов. В ней будут рассмотрены благосостояние аристократии и его источники наряду с экономической ролью этих элитных групп. В ней также будут изучены законы, нормы и нравы высшего класса общества, как и его повседневная жизнь и досуг в условиях города и деревни. Книга охватывает образование, культуру и сферы деятельности, причем основной упор делается на традиционно сложившийся главный род занятий аристократии — воинскую службу. Труд мой включает и исследование роли традиционно элитарного сословия в правительстве и политике. Однако изучение викторианской и эдвардианской аристократии только тогда обретает смысл, когда оно производится в контексте огромных перемен, происходивших в экономике и обществе, и сложных проблем, которые встали перед традиционной элитой. Цель данной книги — объяснить, какой вызов был брошен аристократии и как она на него ответила. Другими словами, разобраться, чем девятнадцатый век был для аристократии, а также как и почему отклик высших классов на вторгшееся в его жизнь новое время повлиял на судьбу Европы, и не только накануне 1914 г., а повлиял таким образом, что его последствия сказываются и в наши дни.

Читатель найдет в моей книге множество упущений. Некоторые из них — неизбежное следствие попытки охватить столь широкий и сложный предмет в рамках одной книги. Причина других — в собственных моих недостатках как историка. Как ни неловко в том признаваться, но в моей книге основное внимание уделено изучению мужской половины аристократии, и ничтожно мало — женской. Полагаю, мне не удалось сполна истолковать влияние религии на аристократические ценности и менталитет, как и обстоятельно исследовать поразительные различия, какие в данном отношении являют собой лютеранство, англиканство, русское православие и католицизм. В свое время я читал Пушкина и Фонтане, Тургенева, Троллопа и Пруста и, возможно, благодаря им обрел некоторое представление о внутреннем мире аристократии. Но систематически использовать литературу девятнадцатого века как руководство для понимания склада ума этого класса я не сумел. Также не нашлось в моей книге места для обсуждения мыслей об аристократии таких ведущих политических и социальных теоретиков, как Маркс и Вебер, Берк и Милль, Токвиль и Карамзин, славянофилы и Ленин.

Историк России, я большую часть жизни прожил в Англии. Немецкий историк, возможно, почувствует, что этим объясняются некоторые необычные акценты и упущения. Возможно, он (или она) сочтет, что я не осознал значение юридических различий между дворянином и недворянином, как и не проникся воздействием, которое эти различия оказали на психологию дворянства и ощущение им своей исключительности. Если это и так, то данное «упущение», несомненно, коренится в незначительности подобных юридических различий в России после 1861 г. и в том факте, что, за исключением сословия пэров, никакие правовые рамки не отделяли английский высший класс от остальной части общества в девятнадцатом веке.

Надеюсь, что, по крайней мере, часть этих недостатков будет восполнена преимуществами сравнительного метода, к которому я прибегнул. Лично для себя я многое приобрел, оторвавшись от ограниченной области своих интересов — Имперской России последних лет ее существования — и, словно аэронавт, поднялся над окопной войной, которая ведется в ученом мире, завязшем в вопросах: «кто потерял Россию» и почему победил большевизм. С моей точки зрения, стоит заняться и фундаментальными вопросами о том, какие возможности существовали у традиционной европейской элиты, чтобы противостоять модернизации и какие факторы оказали влияние на разные элитные группы в выборе различных стратегий выживания. Надеюсь, читатель этой книги найдет в ней небесполезную информацию о взаимосвязи экономики и культуры, политики и международных отношений, являвшихся значительными факторами в определении судьбы аристократии. Выбор времени, непредвиденные обстоятельства, случай и просчет всегда имеют решающее значение в истории. Так, эти факторы сыграли существенную роль, когда перед английской аристократией встал вопрос о протекционизме сельскому хозяйству в 1820—1840-х годах, а перед прусской — в совершенно другую эпоху 1870—1890-х. Судьба аристократии и всей Европы сложилась бы совсем иначе, если бы революция в России и распад русского государства произошли бы несколько раньше — до того, как безрассудство и просчеты немецкого генералитета привели его к решению развязать беспощадную подводную войну, в результате чего в Первую мировую войну были вовлечены Соединенные Штаты.

Сравнительный подход позволяет изменить перспективы, поставить новые и необходимые вопросы, встряхнуть и раззадорить историков, замкнувшихся на местных гипотезах или одержимо занимающихся якобы «великими событиями» своих местных историй. В идеале сравнительный метод может дать освобождающий от рутины опыт, новое измерение, свободу и широкие горизонты войны в эмпиреях, и это вместо накопления груды материалов — не говоря уже о подчас попутном накоплении желчи — необходимых для академических версий битвы на Сомме или Пасшендаэле[2], версий, в которых за владение каждым дюймом территории ведется жесточайшая борьба. Впрочем для этой книги есть еще одно весьма примитивное обоснование. До сих пор никто еще не попытался осуществить полное и всестороннее исследование европейской аристократии девятнадцатого века. Даже самый заклятый ученый ненавистник прежних высших классов вряд ли станет отрицать, что данный предмет достоин изучения. И следовательно, даже несовершенная работа все же лучше, чем совсем ничего.

Работа такого рода существенным образом зависит от исследовательской литературы. А потому я в огромном долгу перед другими историками. Частично я постарался выразить им признательность в библиографии, отметив основные источники, из которых черпал информацию и идеи. Но учитывая масштаб книги, разумеется, я не смог дать библиографию в полном объеме, равно как прочесть более десятой части источников, необходимых для действительно полноценного научного изучения аристократии девятнадцатого века.

Основная проблема, связанная с имеющимися исследованиями, заключается в том, что наряду со всеми, зачастую огромными достоинствами этой литературы, она по сути является сугубо национальной. Речь не только о том, что в поле ее зрения находится единственно национальная, или даже провинциальная, элита или соответствующая проблема, но также и то, что поднимаемые вопросы, как и подход к ним, определяются большей частью национальными историографическими традициями и приверженностью к определенным идеям. В России над всем господствует 1917 год. Речь идет о том, что при советском режиме был закрыт свободный доступ к архивам и что советским историкам приходилось прибегать к вполне определенным методам и уделять все свое внимание только вполне определенным областям российской истории. При такой ситуации нельзя не поражаться, насколько превосходны некоторые работы советских историков. Но даже в трудах западных специалистов на всем девятнадцатом веке лежит тень 1917 г., окрашивая как интерпретацию событий, так и выбор предмета изучения. Так, лучшее и, в сущности, единственное исследование дворянского сословия в период между 1800 и 1861 гг. было написано более века назад и даже оно является историей дворянства не столько девятнадцатого века, сколько всего периода его существования.

Как ни удивительно, но в Германии сложилась до некоторой степени сходная ситуация. Взять хотя бы Пруссию, где лишь недавно потеряли актуальность проблемы в советском духе: доступ к архивам и политически угодные (или неугодные) области исследования. Кроме того, нацизм сплошь и рядом нависал над немецкой историей столь же подавляюще и неотвратимо, как 1917 г. над историей России, предопределяя многие вопросы, которые немцы задают о своем прошлом. Под воздействием нацизма история девятнадцатого века стала полем битвы по части поисков тех групп немецкого общества, на которых лежит ответственность за трагические события в стране в двадцатом веке. Ко всему прочему многие немецкие историки и социологи разделяют убеждения своих европейских и многих североамериканских коллег в том, что в современном мире вся аристократия — неуместный и политически подозрительный предмет для исследования, которому могут посвящать себя лишь ученые, зараженные социальным снобизмом и любовью к внешнему блеску. Аристократы и их потомство — сословие тупое, порочное, а чаще всего, и то и другое вместе. Любопытно, что в результате такого подхода, несмотря на то, что многие немецкие историки придают огромное значение юнкерству (вплоть до обвинений его в том порочном пути, по которому пошла вся история Германии в целом), с 1945 г. не было написано ни одного ученого труда, дающего подробное, обоснованное исследование экономической, политической и культурной жизни юнкерства в период существования империи.

Как ни удивительно, в Англии обстоятельства складывались совершенно иным образом. Англия двадцатого века не переживала никаких катастроф, подобных 1917 г., правлению Гитлера или Сталина. Ее история в двадцатом веке зачастую, и вполне оправданно, изображается как победно спокойный и организованный процесс перехода от аристократической олигархии к либеральной демократии, при которой традиционные высшие классы играли разумную и решающую роль. Об английской аристократии, в отличие от немецкой и русской, печатные отзывы звучали благоприятнее. В последнее время она также стала предметом не в пример более основательных научных трудов. На них я главным образом и опирался при написании данной книги.

У этой книги были как друзья, так и враги. Среди последних самыми опасными оказались Михаил Горбачев и Александра Ливен — надо думать, эти два имени будут напечатаны вместе в первый и последний раз. В тот год, когда я взялся писать эту книгу, к власти пришел Михаил Горбачев. Во время своего правления он перевернул советскую политику вверх дном, а это означало горы работы для каждого, кто, подобно мне, пытался толковать текущие советские события и читать о них лекции. Через три года после прихода к власти Горбачева на свет появилась моя дочь Александра — самое радостное и самое подрывное событие в моей личной жизни.

Среди друзей книги в первую очередь хочу назвать Гумбольдтовский Фонд, который оказывал мне столь щедрую и продуктивную помощь в течение десяти месяцев моей исследовательской работы в Германии. Не могу не выразить огромную благодарность профессору Рудольфу Вирхаузу из Института Истории Макса Планка в Геттингене, которому я обязан поддержкой и руководством в моей работе, а также профессору Герхарду Риттеру из Мюнхенского Университета. Большую пользу мне принесла беседа с доктором Хайнцем Рейфом, из замечательной работы которого я многое почерпнул, а также общение с доктором Мэрион, графиней фон Донхофф и доктором Вальтером Демелом, которые любезно предоставили мне свои рукописи и написанные ими книги. Много полезных советов я получил от профессора Ф. М. Л. Томпсона. Джон Барнс и Алан Бити охотно согласились прочесть мою рукопись, а миссис Мэрион Осборн с огромным терпением и усердием трудилась над перепечатыванием одного за другим вариантов моего текста. Моя жена, Микико наряду со службой в инвестиционном банке стойко несла груз домашних обязанностей, ухаживая сначала за одним, а затем и за двумя маленькими детьми, а также терпеливо сносила капризы с каждым днем все более переутомленного и раздражительного мужа.

Доминик Ливен.