Асфальт

СВЕТОСЛАВ МИНКОВ

АСФАЛЬТ

Перевод С. КОЛЯДЖИНА

Целых тридцать три года прожили двое супругов в этом захудалом, глухом городишке с пыльными улицами, с покосившимися адвокатскими конторами и с почерневшими от времени посудо-хозяйственными и кожевенными лавчонками. Жили в скудости и копили деньги, чтобы в один прекрасный день купить себе квартирку в столице и там прожить остаток своей жизни. И когда этот день, наконец, наступил, супруги почти не верили, что они так долго прожили в добровольном заточении в этом городишке, где когда-то очень давно поженились и где волосы их незаметно поседели.

Однажды ранним утром в середине лета супруги погрузили свой ветхий домашний скарб на телегу, а сами отправились на вокзал в одной из тех расшатанных пролеток, у которых всегда пара тощих лошаденок в упряжке, красная попона на сиденье и кучер на козлах, облаченный в полугородской костюм. Пролетка протарахтела по безлюдной, вымощенной булыжником площади и покатилась вниз по неровному шоссе.

Их отъезд немного напоминал маленькое торжество. На перроне вокзала собралась кучка провожающих, некоторые из них держали в руках букеты обычных садовых цветов. Были здесь глубокие старушки в платочках и женщины помоложе в старомодных шляпках и лакированных туфельках, были пожилые мужчины с насупленными бровями и тяжелыми палками, - тут были городской голова, агроном, судья и еще один длинный, как жердь, человек, который сновал то туда, то сюда и распоряжался, хотя на него никто не обращал внимания. Многие с завистью смотрели на уезжающих и тайно сожалели, что не могут подобно им также переселиться в большой город, в пестром разнообразии которого люди, наверное, живут гораздо беззаботнее и счастливее, другие же были довольны своим скромным существованием в городишке и совершенно равнодушно ожидали отправления поезда. Супруг-переселенец, главный герой торжества, был облачен в свой изношенный в молодости пиджак и до того неудобно затянут в эту теперь тесную одежду с отрепанными рукавами, что выглядел скорее жалким, чем смешным. Он охотно со всеми разговаривал и все время вносил в записную книжку поручения, которые необходимо было выполнить по прибытии в столицу: навести справку в таком-то и таком-то учреждении, спросить, сколько стоят двуствольные охотничьи ружья; зайти туда-то и туда-то и сказать то-то и то-то. Наконец, он должен был записать для памяти название какого-то препарата от астмы, но так как название это оказалось очень сложным, то любезный астматик взял из его рук записную книжку и сам записал чудесное лекарство на отдельной страничке.

Прозвучал звонок отправления, послышался короткий свисток, и не успел он умолкнуть, как поезд тронулся, скользя по рельсам. Взметнулись шляпы и платочки, знакомые лица вытянулись в длинную ленту улыбающихся образов, и скоро от маленькой станции остались, как последние провожающие, только два высоких тополя. Несколько минут городок еще покачивался в отдалении смутными очертаниями своих низеньких домиков, потом вагоны сделали неожиданный поворот, прогрохотали по какому-то мосту и вышли на открытую равнину.

Оставшись одни в грязном купе вагона третьего класса, супруги начали размещать свой багаж. Они сняли большую корзину и поставили на ее место тяжелый разбитый чемодан, перевязанный веревками, прижав его громадным узлом, рядом поставили корзину, укрепили в углу большую бутыль с домашней водкой-ракией, а на противоположной свободной скамейке заботливо положили какой-то легкий и таинственный предмет, весь окутанный бумагой. Уложив багаж, супруги уселись друг против друга у окошка и стали смотреть наружу сквозь стекла.

Поезд мчался по просторной равнине, колеса вагонов равномерно и напевно постукивали. Перед взором проходили сжатые нивы, копны сена, время от времени мелькало кое-где одинокое дерево, кружилось вокруг самого себя, а потом, словно испугавшись, убегало с поля. Изредка появлялись бедные селения с заброшенными мельницами, или с шумом проносились сторожки с маленькими садами и огородами, блестела река с купами верб по берегам. А затем опять простиралась выжженная солнцем ширь; вдали синели едва уловимые тени горной цепи.

Переселенцы ехали в шумный многолюдный город, и в душе у них росла неясная тревога. Эти пенсионеры, бездетные учителя, все больше удалялись от места, где все им было знакомо и близко, теряли живую связь с прошлым и приближались к неизвестному, которое начинало казаться им загадочным. Правда, недавно они провели целую неделю в столице, с утра до вечера ходили по объявлениям о продаже имущества, подолгу и обстоятельно торговались с владельцами, и, наконец, после упорного торга им удалось купить на пятом этаже громадного дома маленькую трехкомнатную квартирку. Но сейчас, когда они отправлялись в свой новый дом и везли при себе ключи от него, их охватывали нерешительность и страх перед будущим.

Есть супруги, которые после долгой совместной жизни приобретают какое-то неуловимое сходство во внешности, в движениях и даже в образе мыслей, так что бывает трудно понять, являются ли они действительно супругами или братом и сестрой. Такими были и двое путников - одинаково благообразные на вид, одинакового роста, одинаково тихие и замкнутые в своем преклонном возрасте.

У них были самые обыкновенные пухлые и ничем не примечательные лица, красневшие после каждого эевка и застывавшие в плаксивой гримасе. Много лет тому назад супруг был отчаянным врагом капитала и ненавидел частную собственность, но мало-помалу время укротило его и сделало ограниченным эгоистом и мелким собственником. Супруга также проявляла в молодости некоторую склонность к свободомыслию, однако к тридцати пята годам начала полнеть и жаловаться на камни в почках. Тогда у нее появилась какая-то безумная страсть к приготовлению домашнего варенья. Она варила его в любое время года из самых разнообразных плодов и ягод: из вишен, малины, из тыквы, из крыжовника, из орехов и лимонов и даже из арбузов. О ее необыкновенном искусстве свидетельствовала целая дюжина банок, полных варенья, уложенных в большой корзине, скрипевшей над ее головой.

Солнце поднялось высоко и осветило окна вагона. Уставшие от досадного покачивания, супруги закрыли глаза и забылись в легкой дреме. Беспечная муха перелетала и усаживалась то на нос женщины, то на нос мужчины, но они только беспомощно морщили лица, ни у кого из них не было желания поднять руку и прогнать ее. Спустя некоторое время мужчина внезапно встрепенулся и полуудивленно, полуиспуганно огляделся вокруг, но, поняв, что все еще находится в движущемся поезде, накрыл глаза платком и снова задремал, покачиваясь в такт постукивающим колесам.

Километровые каменные столбы по обочинам полотна уходили один за другим назад, поезд прошел равнину и загрохотал между высокими скалами и шумящими водопадами. Но переселенцы продолжали дремать и не обращали внимания на красивые виды. Около полудня проснулись они с покрасневшими глазами и бросили безучастный взгляд в окно. Потом супруга, как старая ленивая тигрица, раскрыла рот в широком зевке и с бесконечным умилением посмотрела на своего супруга. Он сразу понял значение этой умиленности, снял корзину с багажной полки и достал лежавший на самом верху большой пакет, завернутый в газету. Долго ели они жареные котлеты, брынзу и галеты на масле, пили лимонад на одной пустынной станции, потом снова начинали дремать, снова просыпались и снова так же сладко закусывали.

Поздно вечером поезд приблизился ж столице. Вдали замигали тысячи огней, большой город выплыл из мрака трепещущей жаровней. Пассажиры задвигались и засуетились около своего багажа. Переселенцы также приготовились - смущенные, испуганные и все же преисполненные твердого решения бороться с любым из носильщиков, который осмелился бы посягнуть и взять их багаж. Женщина крепко обхватила рукой легкий таинственный предмет, а мужчина держал бутыль и корзину.

Когда они вышли на перрон, какой-то невнимательный пассажир грубо задел таинственный предмет в руке супруги и разорвал его бумажную упаковку. Пассажир был рассеян и ничего не заметил, но люди вокруг увидели, как из-под разорванной бумаги показалось чучело сокола с распростертыми крыльями и стеклянными глазами.

* * *

Громадное серое здание находилось на одной из шумных улиц города. С утра до вечера стены и стекла окон дрожали от беспрерывного грохота проезжающих грузовиков, омнибусов, трамваев, грузовых телег и мотоциклов. В этом мрачном доме с расшатанными ветром антеннами на крыше было несколько входов, в которые во всякое время дня и ночи входили и выходили разные люди. Никто не мог сказать, сколько душ живет в нем, но каждый чувствовал, что за стенами его бьется сердце многоликой жизни. Здесь постоянно расклеивались некрологи и висели объявления о сдаче внаем комнат, перепродавались квартиры, рождались новые человечески? существа, вспыхивали семейные раздоры, пломбировались зубы, шились дамские платья, шептались любовные признания. И каждое из этих событий разыгрывалось уединенно за дверями отдельных квартир, проходило почти незаметно для посторонних обитателей, оставляя после себя лишь неясную молву. В этом пестром общежитии люди были чужды друг другу, встречались и расходились на лестницах, как в гостинице, таили какую-то злобу друг к другу и выискивали малейший повод, чтобы поругаться со своими соседями.

Когда двое учителей-пенсионеров появились в громадном здании, обитатели других этажей встретили их с настоящей враждебностью. Они смотрели на них насмешливо, подтрунивали над их провинциальной внешностью, презрительно говорили об их простых пожитках. Одна пожилая дама с ехидно поджатыми губами, большим зобом и золотым крестиком на толстой шее даже проникла в еще не обставленную квартиру и прямо спросила хозяев, нет ли в их багаже клопов и тараканов, потому что эта пакость размножается с невероятной быстротой и может заполонить весь дом. С присущей им наивностью люди из городка объясняли самым чистосердечным образом, что бог миловал их от такой напасти. Зобастая дама, видимо, успокоилась, но, наконец, как-то недоверчиво вздохнула и ушла с гордо поднятой головой.

Так зажили пришельцы в большом городе, одинокие и никому не нужные, глотая обиды и стараясь привыкнуть к новой действительности. Они устроились в двух комнатах и гостиной, точно так же, как когда-то были устроены и в провинции. В спальне у них блестели две кровати с лунными пейзажами на спинках, в гостиной на прежнем месте стояло пыльное чучело сокола с ощипанными перьями. Однако это воскрешенное царство прежних интимных будней не глохло в знакомой идиллической тишияе, оно словно было перенесено на борт гигантского корабля, о чьи стены непрестанно разбивались свирепые и дико ревущие волны. Здесь супруги поставили коекакую новую мебель, которая явилась как непрошенные гости среди остальной обстановки. И в поздние ночные часы, когда на короткое время наступало безмолвие, эта мебель, купленная в шумном городе и сама склеенная из каких-то шумящих частиц, трещала и лопалась, ненавистно шипела и насмехалась так же, как люди, над молчаливой ветхой обстановкой.

Вначале супруги почти не оставались дома. Целыми днями ходили они бесцельно по шумным многолюдным улицам, робко двигались среди толпы прохожих, останавливались перед витринами или самым неожиданным образом заходили в какую-нибудь молочную покушать пирожков. Для них столица все еще представляла заманчивую загадку и скрывала в своих асфальтовых недрах какое-то тайное очарование, несмотря на холодную неприветливость, которая обдавала их на каждом шагу. Сами того не сознавая, переселенцы пытались войти в кипучую, головокружительную и незнакомую жизнь, чтобы смешаться с другими людьми и слить свое бытие с их существованием. Но ни на площадях, ни на широких улицах и бульварах, ни даже в парках, где играли толпы детей, супруги не могли найти соприкосновения между собой и окружающим миром и почувствовать хотя бы малейшую близость между ним и собой. И все такие же одинокие, подавленные и разбитые усталостью они возвращались вечером в громадный дом, поднимались по высокой каменной лестнице на пятый этаж и скрывались в своей квартире. Однако едва они переступали порог, как какой-то радиоприемник за стеной встречал их своим таинственным голосом и потом долго выл им в уши, как гиена.

* * *

Зобастая дама жила во втором этаже того же флигеля, где поселились люди из городка. После смерти мужа, отставного восьмидесятилетнего генерала, который был похоронен с музыкой и отпет архиереями, она продала какому-то богатому предпринимателю двухэтажный дом с большим садом, и этот новый владелец снес генеральский дом и построил на его месте громадное серое здание. От продажи имущества опечаленная вдова получила деньги и четыре квартиры в новом доме. Одну из них она заняла сама, другую сдавала, а третью и четвертую уступила сыну и замужней дочери. Так - худо ли, хорошо ли разделив наследство, вдова, несмотря на то, что все это произошло десять лет тому назад, продолжала жить с чувством, что она сама является собственницей и полновластной хозяйкой всего многоэтажного строения, потому что когда-то ее дом находился на том же самом месте. Одержимая этой неизлечимой манией, она терроризировала всех обитателей большого дома, считая их чуть ли не захватчиками, незаконно вторгшимися в ее владение, ругала прислугу с других этажей, подстерегала на лестнице, кто проходил и куда шел, и постоянно грозила привратнику увольнением. Генеральша жила одна с прислугой, девочкой-подростком, и почти не видалась со своим сыном и дочерью. Они жили сами по себе в разных местах столицы, сдавали свои квартиры внаем и навещали мать только по большим праздникам.

Уже с первых дней своего поселения в высоком мрачном здании двое учителей-пенсионеров почувствовали властный характер генеральской вдовы. В своем желании понравиться ей и умилостивить ее каким-нибудь образом они прибегли к маленькой хитрости. Решили пойти к ней в гости. И в один из дней, когда крупные дождевые капли стучали по стеклам окон, супруги спустились вниз и нажали кнопку звонка на втором этаже.

Прислуге, открывшей им дверь, они сказали, что желают повидать госпожу.

Девочка убежала вглубь квартиры, и вскоре на пороге появилась сама генеральша с достоинством дамы хорошего общества.

Сначала вдова подумала, что необходимо обругать их за что-нибудь, и была готова вспыхнуть немедленно, но затем, поняв, в чем дело, и увидя угодливо улыбающиеся лица двоих провинциалов, отступила в каком-то неестественном полупоклоне в темный коридорчик и пригласила гостей войти.

Люди из городка прошли по мягкому ковру прихожей и направились в просторную комнату, в которую, очевидно, была перенесена обстановка прежнего кабинета покойного генерала. Сейчас эта комната служила гостиной. Здесь было несколько диванов, накрытых белыми чехлами, тяжелая люстра со стеклянными висюльками, которые позвякивали, как колокольчики, ударяясь друг о друга, был еще темнокоричневый письменный стол со свисающими ручками на выдвижных ящиках, чахлый лимонный куст в выкрашенном зеленой краской бочонке, у лимонного куста стоял высокий столик о гипсовым бюстом Наполеона, а посреди комнаты была разостлана медвежья шкура, настолько истертая от долгого употребления, что скорее была похожа на глянцевый картон. Однако самым главным украшением, сразу привлекавшим внимание посетителя, было трофейное собрание самых разнообразных сабель, штыков и ятаганов, прикрепленных веерообразно к стене позади письменного стола. В прежние годы, когда генерал сидел в кабинете своего старого дома, работая за письменным столом, это холодное оружие, очевидно, светило, как ореол, вокруг его головы. Теперь от генерала остался только большой портрет, висевший в позолоченной раме над веером из сабель и ятаганов. С этого портрета смотрел воин с выпяченной грудью, в мундире, с лохматыми усами, острой бородкой и холодными глазами, в которых внимательный наблюдатель мог бы все-таки заметить некоторое интендантское добродушие.

Войдя в эту комнату, супруги почувствовали невольное смущение при виде оружия, внушительного генеральского портрета и грозно оскаленной пасти на медвежьей шкуре. Но вскоре после этого к супруге вернулось самообладание, и она начала разговор о том, что людям, живущим под одним кровом, нужно встречаться почаще, ходить взаимно в гости и заботиться друг о друге. Но так как генеральша ничего не отвечала, а только вздыхала, гостья сделала попытку похвалить ее занавески, ковер и даже упомянула о лимонном кусте, понюхала его листья и ахнула от восхищения. Но и на этот раз высокопоставленная дама лишь вздохнула, не промолвив ни слова. И только когда несчастная учительница скорбно посмотрела на портрет генерала и спросила, давно ли скончался его превосходительство, хозяйка снова смиренно опустила глаза и после совершенно безнадежного вздоха решила нарушить свое молчание. Она заговорила медленно и размеренно, стараясь придать своему грубому голосу как можно больше кротости.

Вдова начала рассказ очень издалека, чтобы объяснить прежде всего, что была на двадцать лет моложе своего супруга, после этого вырыла из прошлого незабываемые воспоминания о своем свадебном путешествии в Швейцарию и, бросив трогательный взгляд на сделанный из перламутра пейзажик Женевского озера на стене, углубилась в описание счастливой супружеской жизни и долго восхваляла своего незабвенного друга, представляя его человеком исключительных добродетелей.

Сидя на двух продавленных диванах у лимонного куста, гости сочувственно покачивали головами и время от времени пытались вставить какую-нибудь заученную мудрость о человеческой судьбе, но хозяйка не обращала никакого внимания на их слова и продолжала рассказывать дальше.

И чем больше она касалась современных событий своей жизни, тем тон этой суровой женщины становился все резче, пока, наконец, она не дошла до того места, когда необходимо было сообщить, что супруг ее скончался в восьмидесятилетнем возрасте при операции предстательной железы. Тогда кротость ее испарилась совершенно, старое ехидство опять свело ее тонкие губы, и в глазах вспыхнул знакомый хищный огонек. Генеральша обрушилась на врачей, погубивших ее мужа, после врачей напала на домовладельца, который обманул ее, а после домовладельца вообще не осталось ни одного порядочного человека на земле. Она ругала всех обитателей дома, называла простофилями, ворами и развратниками, жаловалась, что они хотели ее убить, и представляла себя в самом несчастном положении, а в это время маленький золотой крестик на ее шее подскакивал и трепетал, как живой.

Гости слушали вдову и испытывали тревожное предчувствие, что скоро дойдет очередь и до них. И действительно, генеральша не замедлила направить свои стрелы и против двух бедных учителей, оказавшихся самыми беспомощными ее жертвами. Она смерила их надменным взглядом с головы до пят, спросила, зачем они приехали в столицу, а не остались жить в провинции, все так же беспричинно вздыхала и сожалела, что не может угостить их кофе, потому что весь сахар вышел. Супруги сидели как на иголках, оправдывали свое переселение какими-то неясными для них самих культурными нуждами и заявили, что не пьют кофе.

И когда гости, наконец, поняли, что пора уходить, и поднялись с диванов, хозяйка вздохнула в последний раз и подчеркнула, что чувствует себя гораздо лучше наедине со своим горем несчастной вдовы.

Люди из городка вышли как ошпаренные из просторной полутемной комнаты, где портрет покойного генерала смотрел на них пристально холодными глазами.

* * *

После своего посещения генеральской вдовы двое супругов отказались от всяких дальнейших попыток сближения с кем бы то ни было и еще больше замкнулись в своем одиночестве.

Но именно как раз после этого они начали все чаще встречаться на лестнице большого дома с одним странным человеком, который всегда приветливо кланялся им и всегда отходил в сторону, чтобы дать им дорогу. Польщенные этим неожиданным вниманием, супруги так же любезно отвечали на приветствия незнакомца и сгорали от любопытства узнать, кто он такой. У странного обитателя было не вязавшееся с его крупной фигурой застенчивое лицо, и от всего его поведения веяло бесконечной стыдливостью и деликатностью. Разумеется, старый пенсионер скоро разгадал загадку. Он узнал от привратника, что незнакомец был русским эмигрантом, который снимал комнату на шестом этаже, зарабатывая на пропитание продажей лично им изобретенного порошка от пота ног.

Совсем незаметно для себя двое учителей не только привыкли встречать на лестнице странного человека, но и почувствовали потребность видеть его и здороваться с ним. Он стал необходимым в их жизни и всецело овладел их сознанием. Так между этими тремя людьми многолюдного общежития постепенно создалась известная близость, и вот однажды вечером русский сам позвонил в дверь супругам и пригласил их к себе в гости на квартиру.

Люди из городка с удовольствием отправились в полупустую и запущенную комнату нового своего знакомого. Сперва эмигрант смущенно извинялся, неловко поводил плечами, застенчивое его лицо непрестанно покрывалось румянцем, но потом он достал откуда-то бутыль вина, принес три стакана и тарелку с нарезанной свиной колбасой-луканкой и стал наливать гостям и себе с таким радушием, как будто праздновал величайшее событие в своей жизни. Наступило веселое настроение, двое супругов разговорились, разошелся и сам хозяин. Он заботливо наполнял стаканы, особенно свой, описывал свои страдания во время революции и возвращался назад в счастливое прошлое, когда был действительным статским советником. Гости благоговейно слушали его и сияли от счастья, что, наконец, нашли настоящего человека. А настоящий человек продолжал пить и рассказывать, все так же скромно, как познакомился с Распутиным и как Распутин подарил ему золотой портсигар, поглядывал мечтательно в потолок, а потом вдруг совершенно неожиданно расплакался. Расчувствовавшиеся супруги старались его утешить, но он весь содрогался в неудержимом плаче и грозил, что покончит самоубийством. В конце концов после долгихувещеваний эмигрант пришел в себя и, выпив еще стакан'вина, заявил, к величайшему удивлению гостей, что хочет открыть колбасную и просит их быть его компаньонами.

Трезвым рассудком скопидома, долгие годы трепетавшего над каждым своим грошом, старый пенсионер понял сокровенный смысл сделанного ему предложения. Он мгновенно опомнился, и сердце его затрепетало от страха. Для него уже не было сомнения, что русский пронюхал об их сбережениях и протянул руки к ним, чтобы выудить их как-нибудь. Мало ли таких случаев описывают ежедневно в газетах? Испуганный провинциал смущенно замигал глазами и начал оправдываться, что никаких средств у него нет и что они с женой прямо бедствуют, живя на две ничтожные пенсии, получаемые ими как бывшими учителями. Жена также, вмешавшись в разговор, заметила с грустной миной, что ныне деньги водятся только у банкиров и фабрикантов.

Эмигрант будто ожидал такого ответа и поэтому не испытал особенного разочарования от своей неудачи. Он опять наполнил свой стакан вином и замурлыкал какойто цыганский романс, поглядывая на своих гостей снисходительно и полунасмешливо.

Однако после этого вечера, в который рухнули его надежды стать владельцем колбасной, воспитанный человек не вел себя так любезно по отношению к двум супругам и стал похожим на всех остальных людей большого дома.

* * *

Однажды в солнечный воскресный послеобеденный час люди из городка решили удовлетворить свои культурные запросы и отправились в зоологический сад. Они долго обходили пестрое животное и птичье царство, останавливались перед клетками львов, осмотрели слона, глядевшего на них одним полузакрытым глазом и сворачивавшего свой хобот, как толстую резиновую трубу, искали белого медведя, но нигде не могли его найти, потом прошли территорию пингвинов и хищников, завернули к попугаям, обезьянам и змеям. Наконец, из опасения пропустить что-нибудь, любознательные супруги посмотрели в открытое окошко будки у самого входа в сад, но там вместо животного они с удивлением увидели того самого плешивого господина, который продал им входные билеты.

Выйдя из зоологического сада, двое учителей-пенсионеров зашагали по широкому многолюдному бульвару.

Было еще рано, и солнце жгло немилосердно. То здесь, то там между раскаленными каменными плитами пробивались черные блестящие ручейки расплавленного асфальта, наполнявшие воздух острым удушливым запахам. Супруги медленно шагали по бульвару - он с летним пальто на плече, она с зонтиком в руке, - поглядывая самоуверенно вокруг, и по всему было видно, что по крайней мере в этот солнечный день ничто не может омрачить их праздничное настроение.

Переполненные только что пережитыми впечатлениями в удивительном мире животных, люди из городка пускались в самые разнообразные рассуждения, задавая, например, вопрос, неужели крокодил живет дольше обезьяны, или же пытаясь определить, через сколько недель проклевывается яйцо лебедя.

А в это время бульвар шумел, как полноводная река, вышедшая из берегов. Вокруг толпились в бесконечном шествии плодовитые семейства с окраин, чьи малолетние мальчуганы ревели, глядя на бублики, образовывались веселые группочки взявшихся за руки служанок, за которыми неизбежно увивались ученики булочников и бакалейщиков; проходили мелкие чиновники и ремесленники, показался вспотевший поп, который, очевидно, возвращался из какого-нибудь монастыря в сопровождении двух десятков провинциальных старушек в башмаках и войлочных туфлях.

И среди этого громадного потока людей супруги вдруг увидели знакомое лицо. Они чуть не вскрикнули от радости и бросились ему навстречу. Это был начальник почты из их городка. Увидав супругов, он тоже разволновался и весь засиял от счастья. После они долго жали друг другу руки, похлопывали по плечам и не находили слов, чтобы выразить свое удовольствие от встречи. Наконец, супруги извлекли своего старого знакомого из толпы и повели его к себе домой, чтобы наговориться там вдоволь.

По пути начальник почты рассказал, что прибыл в столицу несколько дней тому назад, чтобы показаться насчет сердца какому-то профессору. Он уже был на приеме у профессора, и тот послал его к другому профессору сделать электрокардиограмму и со своей стороны рекомендовал третьему специалисту по кровяному давлению. После этого профессор установил, что сердце у него в порядке и дал каких-то капель, но все же посоветовал показаться ему через мееяц-два, чтобы избежать осложнения.

Когда пришли домой, супруги не знали, куда усадить своего дорогого гостя. Предлагали ему сесть на сохранившуюся провинциальную скамеечку, предлагали стул с подушечкой, но гость уселся в новое красное кресло, достал из кармана платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И на многочисленные вопросы, которыми двое учителей засыпали его беспрестанно, начальник почты отвечал обстоятельно и деловито, не опуская ни малейшей подробности. Он рассказывал, как поживает тот-то и тот-то, что случилось с тем-то и тем-то, долго говорил об агрономе и о судье, рассказал, что директор народного банка уехал на морские ванны, сообщил новость, что дочь аптекаря на прошлой неделе вышла замуж за столичного адвоката, назвал даже имя и фамилию молодожена, в полной уверенности, что супруги знают его.

Переселенцы впивались жадным взглядом в этого близкого человека, пришедшего из какого-то другого, заманчивого мира, и каждое его слово пробуждало в их памяти мучительное воспоминание. Перед ними совсем ясно воскрес далекий тихий городок с низенькими домами, пыльными улицами, с потонувшими в зелени дворами, где журчит вода в родниках среди кустов самшита и цветут касатики. Они видели маленькую, вымощенную булыжником площадь, аптеку, городскую управу, побеленную известкой церковь с покосившейся колокольней, гончарни с их бедными мастерами и грудами расписных кувшинов, видели главную улицу, вдоль которой по вечерам прохаживались все знакомые люди, ощущали запах дубленой кожи сквозь открытые двери кожевенных лавок, слушали сонную песню бесчисленных невидимых сверчков.

Довольны ли они теперешней своей жизнью? - спросил их начальник почты, оглядев с интересом их новый дом и завидуя, что они вырвались из своего скучного городка. Конечно, эти эгоисты, супруги, не смели признаться во всем открыто. Они виновато улыбались, хвалили свою квартиру и прикидывались счастливыми.

И вдруг, в тот миг, когда переселенцы лгали, что счастливы, над потолком гостиной раздался топот, что-то тяжело упало и послышался отчаянный женский крик: "Альфред! Альфред!" Этот крик, полный такого глубокого трагизма, доносился с шестого этажа и звучал как неврастенический вопль. Он был лишь маленькой репликой в сложной драме громадного серого здания.

Напрасно супруги старались удержать своего гостя поужинать. Он извинился, сказав, что ему необходимо зайти в гостиницу за багажом, так как он вечером уезжает.

И, выпив несколько рюмок ракии, начальник почты все так же сердечно простился с хозяевами, которые проводили его до самого выхода с просьбой обязательно передать приветы всем друзьям в городке.

Переселенцы опять остались одни со своим чучелом сокола в гостиной, с выцветшей скатертью на круглом столе и с полными банками варенья в старом буфете. Какая-то тупая боль до удушья сжала грудь женщины, а муж задумчиво стоял у окна, томимый той же мукой.

За окном в сумерках тонул город. Вдали, над крышами высоких зданий, как пламя магнезии, горела яркая вечерняя звезда.