Ать-два!

Глава 28

— Спектакль, — кисло повторил комиссар, обращаясь к взволнованному офицеру полиции.

Ему пришлось объясняться с пожарными, криминальным отделом местной полиции и возмущенным магистратом. Раздраженные телефонные звонки не давали никому покоя. «ДСТ, — зло подумал Ван дер Вальк, — должно быть, билось в радостных конвульсиях». Этот проклятый болван Лафорэ со своими дьявольскими спектаклями, портящий всем дело только для того, чтобы все испортить самому себе. Раньше он жалел Лафорэ, но сейчас мало что осталось от его жалости. Эти дьявольские эгоцентристы, которые всю свою жизнь изображали из себя козлов отпущения и так ничему и не научились, кроме того, чтобы устраивать спектакли.

Ему не на что было особенно жаловаться. Этот спектакль не так много значил для него. Конечно, с его стороны это тоже был финальный спектакль, полный гнева и бравады и адресованный ДСТ, колониальным парашютным войскам, юридическому департаменту — всем холмам вокруг Дьенбьенфу.

— Во всем виновата эта административная неразбериха, — ворчал бельгиец. Их обоих распекало взволнованное начальство. — Будь я проклят, если я что-то понял. Конечно, я знаю об убийстве Эстер Маркс. Это прошло по телетайпу и было везде. Кто это там нас ждет? О господи, пресса… Я полагаю, что надо быть благодарными за то, что с этим вооруженным маньяком покончено… да, мы нашли его там, оно у баллистиков. Легко сравнить с теми пулями, которые есть у ваших людей. Они получат к вечеру снимки для сравнения, но это то самое оружие, из которого была убита Маркс. Но скажите, ради бога, кто же убил ее? Я совершенно запутался.

— Я и в самом деле не знаю, — с сожалением сказал Ван дер Вальк. — Ничего не могу сказать, пока кто-то из соседей не узнает фото. Это мог быть и тот и другой.

— Но это, безусловно, Лафорэ…

— Убил ее за то, что она спала с Десметом? Я не слишком в этом уверен. Он мог убить ее и быть схваченным или сдаться. Не могу представить, чтобы у него хватило выдержки сидеть на том летном поле все это время. Мне кажется, он не понял, что произошло, не мог сообразить, пока я не появился, а тогда ударился в признания — для него это, кажется, своего рода искупление за то, что он позволил Эстер умереть. Абсолютно незрелый человек.

— А второй? За что ему было убивать ее?

Ван дер Вальк пожал плечами:

— А почему он вел себя настолько глупо, что наставил на меня пистолет? Да потому, что он искренне верил, что сможет оправдаться. Окажи определенное давление на определенный тип психопата — и тот проявит насилие. Я должен был это предвидеть. Но когда я приехал туда, я был на девяносто процентов уверен, что это совершил Лафорэ. И какой был смысл забирать его? Устроить с ним ссору? Не это ли они любят? Они хотят быть важными, чувствовать себя всеобщими любимцами. Сделай я это, и я уверен, что он бы вернулся со мной через границу, как послушный ребенок. И не пришлось бы мне беспокоиться ни о каких мандатах на арест, разумеется оповестив вас об этом.

Бельгийский полицейский сдержанно хмыкнул.

— «Разумеется оповестив нас об этом» — ну и лицемер. Вот вы и попались, — сказал он с удовольствием, которое нисколько не было злорадным. Разве что немного ликующим, оттого что на его глазах уважаемый коллега неистовствовал перед высоким начальством.

— Я же не знал, — сказал Ван дер Вальк, оправдываясь, — что существовало вещественное доказательство. Эти два болвана даже не потрудились выбросить оружие в реку.

Более высокие начальники действительно были весьма недовольны мистером Ван дер Вальком. Одно их успокаивало — сознание того, что это сэкономит государству значительную сумму денег. Они не стали задерживать его более чем на три часа, и он пообещал представить подробнейший письменный доклад. Вместе с квитанциями, отчетом об израсходованных наличных деньгах, конфиденциальной докладной о ДСТ, кратким историческим рассказом о битве при Дьенбьенфу. Вместе с заметками об умонастроениях десантников между 1953–1958 годами и фламандско-французском антагонизме. Бельгийцы смягчились при мысли о возможной конфискации собственности мистера Десмета, как движимой, так и недвижимой. Они могли продолжить расследование подозреваемых ими нарушений подоходного налога. Им прочли небольшую лекцию о том типе людей, которые живут в свое удовольствие благодаря тому, что сотрудничают буквально со всеми, выскакивая как пробка на гребень той волны, которая окажется самой высокой.

У комиссара все еще была машина, взятая напрокат. Черт, он знал, что ревизор заметит это и оплатит расходы на нее только до голландской границы. Разве он не обладал правом бесплатно ездить по голландской железной дороге? Но именно сегодняшним вечером он не испытывал ни малейшего желания путешествовать по голландской железной дороге. Возле Утрехта он съехал с автомагистрали на дорогу, которая вела к побережью и через Алфен к Гааге. В Алфене он взглянул на свои часы. Да, такое вполне возможно, особенно теперь, когда тот человек не спешил домой к жене. Он поставил машину перед большим кафе напротив казарм и оглядел несколько столиков, занятых спокойными людьми, обсуждающими свои служебные дела.

— Маленькую порцию джина для поднятия морального духа, яблочный сок, чтобы утолить жажду и… у вас есть какие-нибудь французские сигареты?

— Вы — бельгиец?

— Нет. А Зомерлюст здесь?

— Вечно все спрашивают этого Зомерлюста. Да, он здесь, вон там, в углу.

— Его жену убили, слышали?

— А, это. Я читал в газете. Он не захочет об этом говорить. Вы журналист?

— Точно.

— Поймали того, кто это сделал?

— Поймали, да.

— Ну, хоть так.

Сержант Зомерлюст не был пьющим человеком.

— Нет, спасибо, мистер Ван дер Вальк, я не пью больше двух стаканов пива. Рут хорошо себя ведет?

— Никаких сомнений относительно нее?

— Нет.

— Я собирался предложить вам заглянуть ко мне в офис. Все закончилось. Два человека находились под подозрением. Они пытались удрать на самолете, но он разбился. Оба погибли. Газеты дадут это на развороте — все безнадежно исказят, конечно. Если захотите узнать побольше, вы знаете, куда прийти, — это ваше право.

Мягкий взгляд голубых глаз задумчиво остановился на нем. Выпуклый блестящий лоб, все еще красный от летнего солнца, наморщился.

— Я не стану читать газеты. И не приду к вам, если меня не вызовут, конечно. Я… — он поискал слова, — оставил все это в прошлом. Ладно. Два человека. Вы ведь не собираетесь говорить мне о любовниках, ревности и всяком таком, потому что это — чушь собачья, и вы это знаете.

— Ничего похожего, — спокойно сказал комиссар. — Это связано с прошлым, как я и думал… и как вы знали, конечно.

— Прошлое Эстер было ее личным делом — и остается. — Не в первый раз Ван дер Вальк почувствовал восхищение этим обыкновенным человеком, простота и чувство собственного достоинства которого сделали его прекрасным мужем для Эстер.

— Нет ничего такого, чего вы — или она — могли бы стыдиться. Два человека, которых она когда-то знала. Солдаты. Оба боялись, что могут всплыть на поверхность некоторые делишки из их прошлого. Они встретили ее, совершенно случайно, и испугались, поняв, что она узнала их. Один из них сам никогда не упускал возможности прибегнуть к шантажу, если такая возможность появлялась. Другой был истеричным парнем, не способным никому причинить зла.

Зомерлюст грустно рассмеялся:

— Им нечего было бояться Эстер.

— Их трагедия состояла в том, что они этого не поняли.

— Она была всему верна. Верна себе, своему мужу, делу, в которое верила. Ее больше нет. Вы никогда не узнаете, какой она была.

— Пожалуй, я пойду, — сказал Ван дер Вальк.

— Обращайтесь к адвокату… по поводу Рут. Я дал вам слово. И сдержу его. Если я что-то сказал, это твердо.

— Я знаю.

У него не было времени позвонить, и дома его никто не ждал.

— Сварю яйцо всмятку, — решила Арлетт, которая была так рада его возвращению, что не рассердилась на то, что он ее не предупредил.

Рут старательно делала уроки за письменным столом. Ее лицо просветлело, когда она увидела его, и он был тронут. Это все, что оставила после себя Эстер, — и он попытается вернуть часть ее верности.

На кухне, переобуваясь, он коротко рассказал обо всем Арлетт. Она тихо заплакала, стоя перед плитой и повернувшись к нему спиной. Слезы капали в воду, в которой варилось яйцо. Он нежно поцеловал жену.

— Ну вот, теперь тебе не придется солить эту воду.

Морщась от боли, он надел шлепанцы. На него навалилась страшная усталость. Хромая, он вернулся в гостиную. Надо было дать Арлетт возможность побыть немного одной.

— Я учу наизусть стихотворение, — сказала Рут. — Это на завтра.

— Ты уже выучила его?

— Почти.

— Давай его мне, и я тебя проверю.

— Проверь меня, проверь, — хихикнула Рут.

Стихи были аккуратно написаны, а страница ярко разрисована яблоневыми деревьями. Четыре грамматические ошибки были исправлены красными чернилами. Стояла оценка шесть с плюсом из возможных десяти.

— «Больная осень». Гийом Аполлинер, — объявила Рут торжественно. — Это очень хорошие стихи.

— Это очень хорошие стихи.

начала Рут.

Ван дер Вальк слушал ее голос, звучавший словно издалека.

— Пока все прекрасно. Вторую строфу, пожалуйста.

Рут окрепшим голосом уверенно продолжала декламировать и вдруг запнулась.

А, да.

— «И на русалок, никогда не любивших, глупеньких, зеленооких…» — Он на мгновение забыл, где находится… — Прости, последнюю строфу.

— Мне нравятся эти стихи.

— По-моему, — рассудительно заметил Ван дер Вальк, — ты вполне заработала свой шестипенсовик.

— Ты забыл моего копченого гуся? — вдруг перебила его Арлетт.