Авадон

1

Он потом будет пытаться вспомнить, как прошел сквозь Железный Дом, но тщетно. В памяти останутся лишь темные коридоры, волглая тишина, нарушаемая негромким бряцанием каких-то железок да громыханием шагов по решетчатым полам, двери с закругленным углами, похожие на люки подводной лодки, со штурвалом посередине, и — длинные подвесные стеллажи вдоль стен, заполненные стеклянными колбами всех возможных форм и размеров, плексигласовые тубусы в рост человека в углах одной из комнат, и странные, то ли зубоврачебные, то ли гинекологические кресла с фиксаторами для конечностей, и огромные электролитические батареи — словом, все то, чего в Штабе Гражданской Обороны быть не могло в принципе...

В конце пути Лимек поднялся по короткой, но крутой аппарели, крутанул очередной штурвал, лязгнули четыре мощных запора, люк распахнулся, и в лицо Лимеку ударил родной, до боли знакомый и донельзя загазованный воздух Авадона.

Лимек выбрался из люка в глубокую траншею, окружавшую Железный Дом с внешней, открытой городу стороны. Снаружи люк завалило строительным мусором, а в траншее по колено стояла вода. Вылезая наружу, Лимек зацепился рукавом за колючую проволоку, растянутую между врытыми в землю столбами, и окончательно разорвал пиджак. Сыщик скинул его, перебросил через проволоку и рывком (откуда только силы взялись) перемахнул через ограждение.

Железный Дом находился точнехонько посередине между Люциумом и Сатаносом. В полосе отчуждения Сатаноса мало кто жил, дома вокруг стояли пустые, с запыленными стеклами, и ветер гонял по улицам мелкую поземку. Было очень холодно. В одной рубашке я не дойду, подумал Лимек, и начал отдирать пиджак с излохмаченной подкладкой от ржавых шипов. Кое-как закутавшись, Лимек двинулся в сторону приглушенного механического шума, который постоянным фоном звучал в окрестностях Фабрики.

Буквально через пять минут Лимек выбрался из трущоб и оказался перед сетчатым забором сортировочной станции. Пахнущее мазутом и креозотом жерло Фабрики даже глубокой ночью продолжало исправно поглощать вагоны с сырьем и извергать наружу длинные грузовые поезда с продукцией. Что это была за продукция и куда она отправлялась, простым авадонцам знать не полагалось. Достаточно было того, что экспорт фабричных товаров составлял львиную долю бюджета города.

Внутри, на сортировочной станции, в ярком свечении галогенных прожекторов бурлила жизнь: мигали семафоры, раздавались свистки маневровых локомотивов, клубился серый пар, лязгали стрелки, скользили туда-сюда желтые кран-балки, юрко носились электрокары...

Отсюда было, в общем-то, одинаковое расстояние что до Левиафании, где жил отец Лимека, что до Вааль-Зее, где снимал квартиру сыщик. Но явиться к отцу в лохмотьях... Лимек повернулся и зашагал в направлении Фабрики.

Ее присутствие ощущалось издалека. Белое сияние над темной громадой и утробное гудение, наводящее на мысли о вращении гигантских колес, ритмичные толчки поршней — ночью они особенно заметны, их можно почувствовать через асфальт, через подошвы ботинок, — ведь Фабрика никогда не спит, ее машины работают в любой Шторм, ее чрево всегда голодно, это механический молох, алчущий человеческих жертв, колоссальный автомат, вечный двигатель, неумолимый и неостановимый, как сам технический прогресс...

Лимек замерз до такой степени, что даже мысли в голове были холодные и колючие, как осколки льда. Весь мир стал враждебен Лимеку; из детектива, ведущего расследование по поручению сильных мира сего, он превратился в отщепенца, беглеца от правосудия, бродягу. Впрочем, нет, не бродягу — по крайней мере, дом у него оставался.

Завидев такую родную эстакаду надземки, сыщик убыстрил шаг и вскоре нырнул в подъезд своего дома. Ощупью поднялся по лестнице, долго не мог попасть ключом в замочную скважину, но наконец справился, распахнул дверь и ввалился в квартиру.

Здесь было холодно и пусто, как в помещении, где давно никто не жил. С люстры в комнате свисала паутина.

Лимек разделся догола и запихал всю одежду (от нее пахло Сатаносом — смертью, пылью и запустением) в мусорное ведро на кухне. Потом прошел в ванную, открыл воду, развел огонь в титане, и присел на краешек ванны, ожидая, пока она наберется. Странно, но не хотелось ни есть, ни курить — хотя Лимек не мог вспомнить, когда в последний раз делал первое или второе...

Когда чугунная лохань наполнилась до половины, Лимек медленно опустился в обжигающе горячую воду. Кожа сразу покрылась пупырышками, и заныло все тело, каждая ссадина и синяк, но из жил, из мышц, из костей начали выходить въевшиеся туда холод, сырость и страх. Лимек расслабился и положил затылок на бортик ванной. От воды поднимался пар...

В этот момент кто-то громко и настойчиво постучал во входную дверь.

2

Стук оказался пустой формальностью: Лимек успел только крикнуть «Сейчас!» и начал вылезать из ванны, когда дверь выбили, судя по грохоту, плечом.

Лимек мигом вылетел из воды, но этого мига хватило, чтобы незваные гости ворвались в ванную. Их было трое — здоровенные угрюмые типы в кожаных регланах и с автоматами наперевес. Трискели. И не в касках рядовых, а в офицерских фуражках. Лимек молча поднял руки, и его подтолкнули стволом в спину.

Четвертый — главный — ждал в комнате. Сыщик узнал его: он уже видел эту тучную фигуру из окна квартиры мастера Мёллера. Грузный и неповоротливый трискель сменил мешковатое пальто и шляпу на форменный кожаный реглан и фуражку с высокой тульей, но не стал от этого более стройным. Автомата у него не было, а на мясистом носу красовалось пенсне. Присев, а потом по-хозяйски развалившись на диване, трискель снял фуражку и положил ее на колено, свободной рукой пригладив редкие светлые волосы.

Один из автоматчиков поставил посреди комнаты стул, второй — снова толкнул Лимека в спину, а третий ловко усадил его, мокрого и голого, надавив на оба плеча. Лимек вполголоса ругнулся. Его тут же огрели по затылку.

— Добрый... — Тучный тип осекся, поглядел на часы, наморщил лоб и поправился: — Доброе утро, господин Лимек!

Трискели тем временем рассредоточились по комнате: один встал у окна, второй — у двери, а третий замер за спиной Лимека. Судя по слаженности движений, им это было не впервой.

— И вам того же, уважаемый, — сказал Лимек. Его начинало трясти от холода.

— Меня зовут фельд-полковник Иероним Шварц, — представился главный и поправил пенсне.

— Очень приятно, — произнес Лимек, и его ткнули автоматным стволом под ребра. Сыщик дернулся от боли и схлопотал еще одну затрещину. Похоже, оставшийся за спиной трискель был садистом.

— Я задам вам три вопроса, господин Лимек. От того, как вы на них ответите, будет зависеть ваша дальнейшая судьба. Это понятно?

— Понятно, — кивнул Лимек. Еще одна оплеуха, и сыщик прошипел: — Уймите его!

Стоящий сзади трискель схватил Лимек за волосы, оттянул голову назад и, наклонившись, проорал прямо в ухо:

— Молчать, скотина! Отвечать только на вопросы господина фельд-полковника!

Он еще и идиот, подумал Лимек.

— Хватит, — нахмурился Шварц. — Итак, вопрос первый. Что вы знаете о проекте «Авалон»?

— Ничего, — сказал Лимек. Его мучитель тут же схватил сыщика одной рукой за шею и вдавил пальцы в нервные узлы. Лицо Лимека перекосило от боли.

— Уберите его! — крикнул Лимек, но трискель только сдавил посильнее и опять заорал:

— Не смей врать господину фельд-полковнику!

— Я же сказал, хватит, — перебил Шварц. — Пока — хватит. А там посмотрим. Значит, вы не знаете, — обратился он к Лимеку. — Допустим. Тогда вопрос второй. Где аппарат Петерсена?

— Не знаю, — сказал Лимек и сжался. Трискель ударил его по правой — простуженной — почке. Боль была невыносимой.

— Не знаете. Ну и ладно. Тогда вопрос третий, последний. Как водится, самый важный. Зачем вы убили моего флигель-адъютанта в «Шебе»?

— Я его не убивал! — выкрикнул Лимек и, прежде чем трискель успел замахнуться, резко повернулся на стуле. Локоть левой руки сыщика ударил трискеля в пах; трискель согнулся, а Лимек резко выпрямился и впечатал основание правой ладони прямо в подбородок садиста. Удар вышел настолько сильным, что трискеля почти оторвало от земли. Явственно хрустнули шейные позвонки, но продолжить Лимек не успел: его мигом свалили на землю и принялись избивать ногами.

Всего ему досталось около дюжины ударов. Хороших таких, увесистых футбольных ударов тяжелыми коваными сапогами. По спине, по ногам, по ребрам. Лимек успел сложиться в позу эмбриона и прикрыть голову руками. Надолго бы этого не хватило, но фельд-полковник Шварц гаркнул во все горло:

— Отставить! — и экзекуция прекратилась.

Запыхавшиеся трискели отступили в сторону, и начали поднимать незадачливого товарища. Тот одной рукой держался за яйца, а второй ощупывал голову, как будто хотел убедиться, что она все еще на месте.

Лимеку пришлось вставать самостоятельно. В другой ситуации он бы, наверное, уже не поднялся. Но ползать на коленях голым и окровавленным перед толстомордым полковником в кожаном пальто... Лимек заставил себя встать. Пальцы на левой ноге ему оттоптали, и сыщик стоял на пятке, чуть покачиваясь. От выброса адреналина у него шумело в ушах и дико резало в почках.

— Присаживайтесь, — сказал Шварц.

— Я постою.

Лимек зашелся в кашле, выплюнув кровавый сгусток. До Шварца было около метра. Если прикажет меня ударить, подумал сыщик отстраненно, я его достану. Ладонями по ушам и большие пальцы в глаза. А там пусть убивают. Все лучше, чем пытки.

— Присаживайтесь, Лимек, — повторил Шварц тоном взрослого, уговаривающего капризного ребенка. — Хватит дурить. А вас, господа офицеры, — продолжил он пренебрежительно, обращаясь к подчиненным, — попрошу выйти и подождать за дверью.

Трискели беспрекословно (вот что значит — дисциплина!) один за другим вышли из квартиры, подобрав с пола фуражки и захватив с собой автоматы.

— Я бы хотел одеться, — сказал Лимек. У него начинался обычный после серьезной драки трясун, когда руки ходят ходуном, и зуб не попадает на зуб.

— Пожалуйста... — вальяжно взмахнул рукой Шварц.

Пока Лимек рылся в шкафу и натягивал первые попавшиеся штаны и рубашку, фельд-полковник деликатно молчал.

— А знаете, я вам верю. Нет, правда: верю. Вы достаточно глупы, чтобы ввязаться в эту авантюру, не имея ни малейшего представления о происходящем. Ксавье разыграл вас вслепую, а вы ему разрешили. Вы хоть понимаете, во что влезли?

— Нет, — мотнул головой Лимек. — И во что же я влез?

— В попытку государственного переворота. Речь идет о заговоре с целью свержения канцлера Куртца. Ксавье уже во всем признался.

Лимек сел на стул и помассировал отдавленные пальцы.

— Я ничего не знаю ни о каком заговоре.

— Это я уже понял.

— Меня наняли, чтобы...

— Да знаю я, зачем вас наняли, — перебил Шварц, скорчив презрительную гримасу. — Все я про вас знаю, и про чертежи Петерсена, и про ваши шашни с его дочкой, и что у Мёллера тоже были вы — знаю, кухарка вас опознала. Кто убил моего адъютанта, вот что мне интересно.

— Коверкотовый, — сказал Лимек.

— Кто-кто? — вскинул брови фельд-полковник, и Лимек вкратце описал своего визави:

— Хромой тип, ходит с тростью, усы, золотая фикса, носит коверкотовое пальто и тирольскую шляпу. Был у Мёллера незадолго до меня, и в «Шебе» застрелил вашего коротышку.

Фельд-полковник Шварц нахмурился и задумчиво пожевал губами.

— Так-так-так... — сказал он. — Любопытно.

— Да, — вспомнил Лимек особую примету Коверкотового. — У него сейчас челюсть сломана. В двух местах, если не больше.

— Ваша работа?

— Угу, — кивнул Лимек.

Шварц оторвал тучный зад от дивана и неповоротливо прошелся по комнате.

— Это очень любопытно, Лимек, — сказал он и опустил руку в карман кителя. — Взгляните, это он? — спросил Шварц, сунув сыщику под нос фотокарточку.

Снимок сделали издалека и под странным углом. На снимке Коверкотовый в проволочном бандаже на морде о чем-то деловито беседовал с Ленцем.

— Да. И подозреваю, что это он убил Петерсена.

— Петерсен жив, — буднично сообщил фельд-полковник. — Его нашли позавчера, после Шторма, в Левиафании. Правда, он совершенно спятил, пришлось отправить его в Азилум...

Теперь настала очередь Лимека удивленно молчать.

— Ну что ж, — Шварц продолжил прохаживаться. — Картинка начинает проясняться. Я только не понимаю, почему они выбрали вас. Вы же были неплохим сыскарем, Лимек. Подавали большие надежды. А потом сорвались. Зачем им понадобился неудачник?

— Не знаю. Им были нужны чертежи.

— Ну да, ну да, — покивал Шварц, — конечно, чертежи. И аппарат в придачу. Вот что, Лимек. Давайте откровенно.

— Давайте...

— Мне наплевать на чертежи, аппарат, проект «Авалон» и психопата Петерсена. Мы — «Трискелион» — не занимаемся такой ерундой. Мы не ищем Святой Грааль, мы раскрываем заговоры. Ксавье и Валлендорф — это половина, если не треть, верхушки айсберга. По нашим данным, туда входят еще некоторые высокопоставленные лица из руководства алхимической лаборатории. Имя профессора Симона Фоста вам о чем-нибудь говорит?

— Он же вроде пропал?

— Вот то-то и оно, что пропал. Очень уж своевременно он пропал. А его люди, — Шварц помахал в воздухе фотокарточкой Коверкотового, — начали активно нам противодействовать. Этот снимок сделали вчера утром, незадолго до ареста Ксавье. Они завербовали Ленца. Он, конечно, пешка, как и вы, но знает много. И может вывести на Фоста. А вы нам в этом поможете.

— Я? — удивился Лимек.

— Вы. Именно вы! Он вас знает, и он вас не боится. Скажете ему, что нашли аппарат Петерсена и готовы его продать. Только не забудьте поторговаться. А когда они явятся с деньгами... в общем, мы будем рядом.

— Выбора, я так понимаю, у меня нет, — рассудил Лимек.

— Правильно понимаете. Более того, вполне возможно, что при удачном завершении операции она станет вашим обратным билетом. Назад, в систему. Это ваш второй шанс, Лимек, не упустите его!

Молодец, подумал сыщик. Ловко вербует. Классически.

— И где я найду Ленца?

— А его не надо искать. Если алхимики кого-то прячут, найти его невозможно. Пусть он сам вас найдет. Изобразите бурную деятельность, навестите Петерсена в психушке, позадавайте дурацкие вопросы — словом, продолжайте свое расследование, и алхимики клюнут. У них много штатных осведомителей...

Неужели больше, чем у «Трискелиона», хотел спросить Лимек, но не спросил. Боже мой, подумал он тоскливо, во что же я вляпался?

— Мне понадобятся деньги на расходы.

— Забудьте, — отрезал фельд-полковник. — Мы — не Фабрика, а я — не Ксавье. Мы не разбрасываемся казенными средствами налево и направо. Но могу предложить служебный автомобиль. Годится?

— Годится, — кивнул сыщик. Он вдруг вспомнил заплаканное личико Магды и ляпнул с отчаянной наглостью: — А еще мне будет нужен помощник. Залески, ассистент Петерсена. Он ведь у вас?

Фельд-полковник Шварц остановился в дверях и медленно повернулся всем телом к Лимеку.

— Гос-споди... — сказал он брезгливо. — Он-то вам на кой сдался?

— Он может быть... полезен.

— Н-да? — промычал Шварц. — Что ж, ладно... Я думаю, это можно будет устроить... — Фельд-полковник нахлобучил фуражку и нахмурил густые брови: — Машина будет ждать вас возле Азилума сегодня в два часа дня. Советую начать именно оттуда, алхимики наверняка установили наблюдение за зданием. В Азилуме можете смело оперировать моим именем, это я определил туда Петерсена. Вопросы?

— Как мне с вами связаться? Если они вступят в контакт?

— К7-12-88, спросить Шварца из отдела контрразведки. Но не переживайте: мы будем за вами приглядывать.

— Это обнадеживает... — криво улыбнулся Лимек разбитыми губами.

— В таком случае — честь имею! — козырнул трискель и вышел вон, оставив сыщика одного в пустой квартире.

В этот момент за окном загрохотал первый утренний поезд.

3

Служебный автомобиль оказался потрепанной «Шкодой» невзрачного мышиного цвета. Номера у «Шкоды» были трискелионовские, что уже само по себе давало водителю определенные привилегии. Как и обещал Шварц, машина стояла напротив Азилума, возле заправки с кафетерием и магазинчиком. Моросил дождик.

В машине сидели двое. На переднем сиденье — щуплый крысоподобный субъект в круглых очочках, похожий на заурядного клерка, если бы не кожаная трискелевская шинель, которая была ему велика. Субъект заставил Лимека заполнить подробнейший формуляр на автомобиль (от номера и категории водительских прав Лимека до девичьей фамилии его матери), выписал временный техпаспорт и удостоверение на право пользования служебным автотранспортом «Трискелиона», выдал талоны на бензин и, когда сыщик уже подумал было, что с бюрократией покончено, достал планшет, чистый лист бумаги и томик уголовно-процессуального кодекса. Под диктовку клерка Лимек родил пространную расписку о том, что он, частный детектив А.Лимек, принимая на поруки подследственного Э.Залески, ознакомлен со всеми соответствующими правилами и статьями, грозящими за их нарушения оных правил, а также берет на себя полную ответственность за жизнь, здоровье и местопребывание подследственного Залески вплоть до возвращения того под стражу — и только после этого трискель собрал бумажки, вручил Лимек ключи от наручников и вымелся из автомобиля.

Все это время вышеупомянутый Залески молча сидел на заднем сидении, не подавая признаков жизни. Не оборачиваясь, Лимек поправил зеркало и взглянул на доверенного ему арестанта.

За минувшие... сколько? пять, шесть? сегодня четверг, значит, шесть... боже мой, сколько всего произошло за эти шесть дней, ужаснулся сыщик... так вот, за минувшие шесть дней экс-лаборант Петерсена постарел лет на десять. Он весь сник, скукожился, уменьшился в размере; веснушки на впалых щеках уступили место колючей и рыжей, словно налет ржавчины, двухдневной щетине. Глаза у Залески были мутные, как у пьяного.

— Тебе привет.

Залески не прореагировал.

— Тебе привет от Магды, — сказал Лимек.

Залески дернулся, как от удара; тусклый взгляд его начал приобретать некую осмысленность.

— Ма... — начал говорить он и прервался, чтобы сглотнуть. — Ма... Магды?

Н-да, подумал сыщик. Толку от него будет немного. Хомут на шею, вот он кто. Неудивительно, что Шварц сразу согласился...

— Они... они добрались до Магды? — с ужасом прошептал Залески.

— Еще нет, — сказал сыщик, глядя на лаборанта в зеркало. — Но могут. Все зависит от тебя.

— От меня?! — в глазах Эдека выступили слезы.

— В общем, так. Я тебя вытащил, поэтому ты мне обязан. С этого момента будешь работать на меня. Если все сделаешь правильно — вернешься к своей Магде. Напортачишь — вернешься в тюрьму, и Магда отправится туда же. Это понятно?

— По-понятно, — всхлипнул Залески. — Что... что я должен буду делать?

— Узнаешь, — туманно пообещал Лимек. Он снова поправил зеркало и посмотрел на собственную физиономию. Губа разбита, но не опухла, а вот над левой бровью была шишка фиолетового оттенка. Хорош, подумал сыщик. Гроза трискелей. Мастер рукопашной схватки. Идиот...

Впрочем, с лицом все могло быть и хуже. Основная масса ударов пришлась по спине и ребрам, и теперь, когда Лимек глубоко вдыхал, в правом боку нехорошо похрустывало: если не перелом, то трещина. А когда Лимек сходил в туалет, моча шла с кровью, и боль была просто адская. Перед тем, как выйти из дома, сыщик выпил анальгетик, но оно, похоже, не действовало...

— Видишь этот дом? — Лимек ткнул пальцем в лобовое стекло, по которому сбегали капли дождя.

— Вижу...

Не заметить Азилум было бы сложно: самое причудливое здание в Авадоне занимало целый квартал и походило на оплывший кекс, вышедший из печи неумелого кондитера: кривобокое, перекошенное, высотой где в шесть, где в четыре этажа, с волнистой линией крыши, разноразмерными окошками всех возможных форм, и покрытое, будто глазурью, ярко-желтой штукатуркой, рябой от мороси.

Когда-то здесь была знаменитая тюрьма Пиранези, рухнувшая то ли вследствие Шторма, известного в историографии как Ночь Свирепого Старца, то ли от рук узников, поднявших восстание во время этого Шторма, самого сильного в семнадцатом веке — так или иначе, но на обломках тюрьмы великий архитектор Кирхер по приказу инквизитора Алкуина построил лечебницу для душевнобольных, куда и был заключен все тем же Алкуином сразу по завершении стройки. Лечебница получила название Азилум, и никогда не испытывала недостатка в пациентах. В начале двадцатых здесь даже открыли паноптикум с отдельным входом, где каждый желающий мог полюбоваться кривляньями буйнопомешанных...

— Ты сейчас останешься на заправке, и будешь пить там кофе. Много кофе. Хорошего, крепкого кофе. А я пойду в этот дом. Через некоторое время я выйду, но выйду не один. Со мной будут еще два человека. С одним я сяду в машину и уеду. А второго ты должен очень хорошо запомнить. Ты станешь его тенью. Ты будешь следить за каждым его шагом. Куда поехал, с кем встретился, о чем говорил, что съел на обед. Ясно?

— Но я не умею! — жалобно простонал Залески.

— Придется научиться. Ты же хочешь увидеть Магду?

— Да! — с жаром кивнул лаборант.

— Тогда постарайся следить за ним так, чтобы он это понял. Наступай ему на пятки, ходи за ним в уборную, заглядывай через плечо в газету, которую он будет читать... Вот тебе пятьдесят талеров на расходы, и не вздумай удариться в бега. Малейшая глупость с твоей стороны — и я наведу трискелей на Магду. Улица Радио, сто семьдесят два, квартира восемьдесят шесть, так, кажется?

Залески кивнул.

— Вечером будешь ждать меня в кафе «Голодная скрипка», в Вааль-Зее, на улице Мертвых Младенцев. Это возле электростанции. Все понял?

— Д-да...

— Вот и славно... Давай руки.

Сыщик расстегнул и снял с лаборанта наручники, сунул их в карман и вышел из машины в холодный мартовский дождь.

4

— Фельд-полковник Шварц? — переспросил доктор Меерс.

— Угу, — кивнул Лимек и с туповатым видом повторил: — Меня послал фельд-полковник Шварц. За П. Петерсеном. — (Он так и сказал: «Пэ Петерсеном», как человек, который с трудом прочитал имя на бумажке и с еще большим трудом постарался его запомнить).

— Гм, — покрутил носом Меерс и, переплетя пухлые пальчики на округлом брюшке, смерил Лимека оценивающим взглядом, по очереди изучив забрызганные дождем башмаки, широкие рабочие штаны, потертую кожаную тужурку и — особенно внимательно — помятую физиономию сыщика.

Тот стоял посреди кабинета, и с него на дорогой персидский ковер капала вода. Меерс сидел напротив, на кожаном троне за массивным столом в стиле рококо. Светило психиатрии и главврач Азилума, то бишь — ведущий мозгоправ Авадона — выглядел именно так, как, в представлении Лимека, и полагалось выглядеть ученому мужу. Кругленький, маленький, седенький старичок лет семидесяти, с розовыми щечками, бородкой клинышком и веселыми морщинками в уголках глаз. Носик пуговкой делал его похожим на пекинеса, а привычка лихо подкручивать кончики усов и все время хитро улыбаться выдавала в нем натуру веселую и ироническую. Этакий безобидный и весьма жовиальный старичок, любитель плотно покушать, выпить бутылочку французского вина, подремать после обеда и пощипать молоденьких медсестричек за попки.

Вот только вместо медсестричек в Азилуме работали дюжие бугаи-санитары, а Меерс был каким угодно, но только не безобидным.

— А можно взглянуть на ваше удостоверение? — спросил доктор.

Лимек молча и уже в четвертый раз за последние полчаса (меры безопасности в Азилуме были — как в тюрьме строгого режима) вытащил удостоверение на служебную машину. Не бог весть что, конечно, но багровая печать «Трискелиона» там стояла, а при виде этого трехлапого паучка люди обычно переставали задавать вопросы.

— Вы позволите? — проявил настойчивость Меерс, протянув руку за удостоверением.

Лимеку не оставалось ничего другого, как сделать шаг и отдать «корочку» для более пристального изучения. Продолжая изображать туповатого водилу, сыщик лениво разглядывал обстановку кабинета. Дорогая и громоздкая мебель, ряды книг в застекленных шкафах поблескивают золотым тиснением переплетов, светло-зеленые обои с геометрическим узором... Из стиля выбивались только картины: три абстрактных акварели, явно написанные кем-то из пациентов доктора, и сумрачно-тяжелое полотно маслом над головой Меерса, изображавшее человека с зашитым бечевкой ртом.

— Это ведь удостоверение на машину, не так ли? — спросил Меерс с ироничной полуулыбочкой.

— Ну да. А я — шофер. Меня послал фельд-полковник Шварц...

— ...за Пэ Петерсеном, — закончил за него Меерс и совершенно по-детски хихикнул.

Лимек снова кивнул, и Меерс замолчал, раскачиваясь в кресле.

— Сдается мне, — сказал он наконец, — что вы, любезнейший, такой же шофер, как я — прима-балерина. Вы не смотрите, что у меня такой маленький нос. Ищеек он чует за версту. Или я не прав?

Лимек счел за лучшее промолчать, и Меерс продолжил:

— На трискеля вы не похожи, нет той наглости, эдакого чувства своего превосходства... Спеси вам не хватает, вот оно что! Полицейский? М-м-м, вряд ли. Разве что очень давно. Наши стражи порядка одеваются иначе. Значит, частный детектив. Я угадал? Можете не отвечать, вижу по вашей побитой физиономии, что угадал. Но с полковником Шварцем знакомы, иначе не стали бы бросаться налево и направо его именем, если вы, конечно, не полный идиот... Вы же не полный идиот, правда? Не обижайтесь, это я в медицинском смысле, идиотия — всего лишь одна из форм олигофрении, у нас половина населения Авадона страдают этим заболеванием в легкой форме, дебилизм — слыхали про такое?.. Но вернемся к нашим баранам, пардон, трискелям. Вас, похоже, действительно откомандировал сюда Шварц за этим самым Петерсеном. Вопрос в том, почему именно вас, а не кого-нибудь из своих мордоворотов?

К концу монолога доктора Лимек пришел к выводу, что более всего на свете Меерс любил слушать звук своего голоса. С такими людьми всегда было легко работать: надо просто направлять их поток красноречия в нужное русло.

— Вопрос не в этом, доктор. Вопрос в том, знает ли Шварц о вашем сотрудничестве с Петерсеном в проекте «Авалон» или он направил инженера сюда по чистой случайности?

У доктора Меерса удивленно округлились глаза.

— В каком, простите, проекте? — переспросил он и тут же принялся оправдываться. — Не понимаю, о чем вы говорите. Да, я давно был знаком с Персивалем, я наблюдаю его дочку, но сотрудничество? Проект? Вы что, бредите? У вас делириум?

— У меня дневник Петерсена, — соврал сыщик.

Меерс замолчал, сложил губы трубочкой и просвистел первых пару нот из Пятой симфонии Бетховена.

— М-да, — сказал он сердито. — Что называется, приехали. Чертов кретин. Со своими журналами, дневниками, чертежами... Маниакальная тяга все записывать... Сколько вы хотите за дневник?

— Я не шантажист.

— А жаль. С деньгами все было бы проще.

— Я хочу знать, что случилось с Петерсеном в ночь на прошлый четверг. Где он был все это время. И где его нашли трискели.

— И это все?

— Нет, — Лимек пошел ва-банк: — Я хочу знать, что на самом деле задумали Ксавье и Валлендорф, и какую роль во всем этом играют алхимики. Я хочу знать все, до последней детали, до самой мельчайшей подробности. И тогда я постараюсь сделать так, чтобы Шварц не узнал о вашем участии в этом деле. Устраивает такой расклад?

Меерс посмотрел на сыщика с жалостью.

— И все-таки идиот... — констатировал он. — Зачем вам это надо? Зачем вам во все это лезть?

— Я уже в это влез так, что дальше некуда, — сообщил Лимек откровенно. — Мне просто надоело играть вслепую и ломиться вперед наобум.

Особенно если учесть, добавил он про себя, что я оказался втянут в противостояние между «Трискелионом» и Алхимической лабораторией — двумя колоссальными силами, любой из которых хватит, чтобы стереть меня в порошок. В обещанное Шварцем возвращение в систему Лимек не верил. Когда трискели схватят Фоста, или кого они там видят во главе заговора против Куртца, сыщику тоже найдется местечко в числе заговорщиков, приговоренных к расстрелу. Или ему просто устроят автокатастрофу...

— Ну ладно, — сказал Меерс, прекратив оглаживать бородку. — Вреда от этого не будет. Мне, по крайней мере. Да и вам, скорее всего, тоже. В любом случае, все уже кончилось. Но учтите, во многих знаниях — многие печали... Пойдемте, Лимек, — предложил он, выбираясь из кресла. — Я покажу вам Петерсена, а по дороге расскажу трогательную историю о том, как идеалист и мечтатель может погубить жизнь свою и близких, доверившись хитрым и коварным заговорщикам. Это будет длинная и печальная история, и не ждите от нее счастливой концовки.

5

Лимеку прежде никогда не доводилось бывать в Азилуме, и он совсем иначе представлял себе здешнюю обстановку. Воображение рисовало мрачную картину серых тюремных коридоров, забранных решетками дверей, привязанных к кроватям психов, бьющихся в припадках эпилептиков, вечный стон и скрежет зубовный... На самом деле, коридоры Азилума оказались чистыми и светлыми, на стенах были поклеены веселенькие обои в цветочек, под ногами лежал канареечно-желтый ковролин, а вместо стона и скрежета повсюду негромко играли жизнерадостные джазовые мелодии.

— Вы, конечно же, знакомы с легендой об Авернусе, — начал Меерс, неспешно вышагивая по коридору впереди сыщика. — Благородный рыцарь при дворе короля Танкреда, самоотверженно спустившийся в Бездну, после чего на протяжении пятидесяти лет в Авадоне не случилось ни одного крупного Шторма.

— В школе проходили, — кивнул Лимек, и Меерс коротко, по-женски засмеялся, слегка подвизгивая.

— Ну еще бы, — отсмеявшись, сказал он. — Еще бы вы не проходили. Извините за мой смех, просто я попытался представить вас за школьной партой...

В ответ Лимек предпочел криво ухмыльнуться и промолчать.

— А вот чего вы наверняка не проходили в школе, — продолжил вещать Меерс, — так это того, почему, или, что точнее, зачем Авернус совершил подвиг. В средние века существовала легенда о том, что на самом дне Бездны, посреди полного ничто, наполненного чудовищами и демонами, есть сказочный остров Авалон — место покоя, блаженства и отдохновения. Проще говоря, полная противоположность Авадону. Много позже инквизитор Алкуин объявил эту легенду ересью, упоминания об Авалоне вымарали из всех школьных учебников и исторических документов, но легенда выжила. В Авадоне даже сохранилась небольшая секта, члены которой верят, что Авернус все-таки нашел дорогу на Авалон, и что когда-нибудь он вернется из Бездны, неся с собой мир и благополучие...

— И Петерсен принадлежал к числу ее прихожан, — утвердительно сказал Лимек.

— Вы полагаете? — совершенно искренне удивился Меерс. — Что ж, очень даже может быть...

Доктор посторонился, пропуская бредущего на встречу старика с гривой седых волос и жутким псориазом на лице — первого встреченного ими пациента Азилума, а потом вывел Лимек на лестничную клетку. Вцепившись пухлыми пальчиками в перила, Меерс с заметным усилием начал подниматься. Разговаривать он при этом перестал, чтобы сберечь дыхание, но все равно к концу пролета совершенно выбился из сил. На лбу у него выступила испарина, Меерс начал дышать с присвистом, то и дело хватаясь за сердце, а, добравшись, наконец, до подоконника, первым делом сунул под язык пилюлю, привалился к стене и полминуты простоял совершенно неподвижно, с серым лицом в капельках холодного пота.

А ведь он глубокий старик, подумал Лимек равнодушно, наблюдая как дождь рисует замысловатые узоры на оконном стекле. И наверняка чем-то болен. Чем-то таким, что дает ему право плевать и на «Трискелион», и на канцлера Куртца, и на Ксавье с Валлендорфом. Он точно знает, сколько ему осталось, и это дает ему право плевать на все и на всех...

— Вы никогда не задумывались, господин Лимек, — сказал Меерс, когда на его щеках вновь проступил румянец, — что наш город на краю Бездны — прекрасная аллегория всей человеческой цивилизации? Ведь люди тем и отличаются от животных, что создали для себя целую систему запретов и табу, нарушение которых карается как обществом, так и совестью отдельно взятого индивида, воспитанного этим обществом. Именно эти запреты формируют из стада общество, и именно они заставляют каждого члена этого общества балансировать на грани безумия из-за конфликта между естественными, животными желаниями и моральными барьерами. Мы все живем на краю Бездны, ежеминутно заглядывая в нее и порой испытывая непреодолимое желание прыгнуть. И, что гораздо хуже, мы боимся, что Бездна накажет нас за наши желания. Ведь можно считать Шторм карой божьей, или консенсуальной галлюцинацией, или проявлением коллективного бессознательного, или просто бредом взбудораженной совести — это абсолютно неважно, потому что Шторм оставляет нас наедине с нашими грехами, и наказание всегда неотвратимо. Каждый человек, воспитанный в системе моральных запретов — палач самому себе.

— А при чем тут Петерсен? — не выдержал Лимек, но Меерс его проигнорировал.

— В нас с детства вбивали две простые и взаимодополняющие истины. Во-первых, не бывает наказания без греха. Во-вторых, наказание неизбежно. Забавный силлогизм, не правда ли? Ведь из него следует, что и грех неизбежен! Постоянно ожидая кары за грех, будь то смерть и последующий адский огонь, или очередной Шторм, который вывернет твою душу наизнанку и вытрет об нее ноги, человек автоматически становится грешен. Зачем жить праведно, если наказание неизбежно? Да, можно не совершать греховных и аморальных поступков, но нельзя их не желать — нельзя избавиться от своего животного начала, от своего Ид... А желать — так же наказуемо, как делать. Неизбежно...

— Может, хватит фрейдизма на сегодня? — уже совершенно по-хамски заявил сыщик. — Какое отношение вся эта бредятина имеет к Петерсену и трискелям?

Меерс хихикнул.

— Самое непосредственное, мой эрудированный, но невоспитанный друг! Самое что ни на есть непосредственное... Видите ли, господин Лимек, Персиваль с детства верил в Авалон. В место, где нет даже понятия наказания, потому что нет понятия греха! В утерянный рай человечества... И он был не одинок в своей вере.

Доктор замолчал и промокнул лоб платком, после чего продолжил.

— Стыдно признаться, но начало всей этой дурацкой истории положил я... Много лет назад у меня был один студент, подающий большие надежды юноша по имени Симон Фост. Должен отметить, что надежды юноша оправдал: к тридцати годам Фост написал десяток трудов о влиянии алкалоидов на мозг человека, в тридцать два — возглавил проект «Чейлас», а в тридцать пять получил звание профессора и пост директора Алхимической лаборатории. Блестящий образец стремительной научной карьеры. Если бы не одно «но»... В свое время я имел неосторожность рассказать Симону легенду об Авалоне, острове без греха и без кары. Кто бы мог подумать, что красивая сказка так западет в его душу... Симон пришел ко мне в сорок первом. Он привел с собой талантливого и — это уж как положено! — подающего большие надежды молодого человека. Протеже Симона был, что меня удивило, по профессии инженером-радиоэлектронщиком...

Прервав монолог, Меерс поглядел на карманные часы и сложил губы удивленным «о».

— Однако, не продолжить ли нам...

Он двинулся чуть неуверенной походкой вперед. Лимек зашагал следом. За дверью был еще один шизофренически-веселенький коридор, но Меерс быстро свернул в темный чулан, оказавшийся вовсе не чуланом, а дном башенки с винтовой лестницей из кованого металла.

— Нам наверх, — обреченным тоном предупредил Меерс и принялся карабкаться по винтовой лестнице, продолжая говорить: — Фамилия инженера, как вы, наверное, уже догадались, была Петерсен. Они с Симоном пришли ко мне с безумной идеей. Они собирались построить машину, которая сможет останавливать Шторма. Они замыслили победить Бездну с помощью радиоэлектроники и алхимии. Для полноты картины им не хватало только старого психиатра с его древними легендами и немодным нынче фрейдизмом... Надо ли говорить, что я сразу согласился?

Лестница вывела доктора и сыщика в тесный проход, заставленный разобранными койками. За ним была совсем уж крошечная комнатка со столом, стулом и обшитой железом дверью. На стуле дремал санитар, внешность которого заставляла усомниться в теории полного вымирания неандертальцев.

— Эй! — прищелкнул пальцами Меерс. — Любезнейший!

Санитар встрепенулся и вскочил, едва не опрокинув стол.

— Можете идти. Мы здесь побудем некоторое время.

Когда санитар вышел, Лимек показал на железную дверь и спросил:

— Петерсен там?

— Никогда не перебивайте пожилого человека, — поморщился Меерс. — Во-первых, это невежливо, а во-вторых, он может потерять мысль. Да, Петерсен там, но он спит, и в ближайшие, — Меерс щелкнул крышкой часов, — минут пять его не разбудит даже двенадцатибальный Шторм. Так вот, о чем это я?

— О машине Петерсена.

— Ах да... Только не спрашивайте меня о принципе ее действия — я ни бельмеса не смыслю в физике, знаю только, что это определенного рода излучатель... Из нас троих — меня, Симона и Персиваля — получилась неплохая команда. Симон добывал опытный материал, Персиваль проводил эксперименты, ну, а я утилизировал, так сказать, отходы производства...

— Что за материал?

— Люди, мой юный друг, людишечки — те самые, ради которых все и затевалось... Но на определенном этапе исследований мы начали испытывать финансовые затруднения. Нам пришлось искать... гм, альтернативные источники средств. Тут пригодились мои старые связи. Генерал Отто Валлендорф, мой бывший пациент, и фабрикант Ламар Ксавье, до недавнего времени регулярно посещавший мои сеансы психотерапии, заинтересовались нашей работой. Они были большие придумщики, эти генерал и фабрикант... Они были — конспираторы! Эти два карманных заговорщика задумали свалить канцлера Куртца, и почему-то решили, что аппарат Петерсена им в этом поможет... Нам было наплевать.

— Вы не боитесь все это мне рассказывать? — не выдержал Лимек.

— Боюсь? — удивился доктор. — Кого? Вас? Или фельд-полковника Шварца?! — Меерс совершенно искренне рассмеялся. — Все персонажи этой истории уже мертвы, Лимек! Симон исчез неделю назад, Валлендорф сгинул во время последнего Шторма, Ксавье, скорее всего, угробили трискели... Остались только я и Петерсен. Меня уже трудно чем-то испугать, ну, а Петерсен... — Меерс опять взглянул на часы. — Впрочем, на то, что осталось от Петерсена, можете полюбоваться сами.

С этими словами Меерс вытащил из кармана длинный и замысловатый ключ старинной работы и отомкнул железную дверь.

6

Стены, обитые войлочными матами; лампочка в зарешеченном колпаке на витом проводе; тонкий полосатый матрас в рыжих пятнах; узенькое окошко под самым потолком, прорубленное в толще стены; параша в углу; перевернутая латунная миска валяется на полу; куча лохмотьев...

Где-то так Лимек себе все и представлял. Меерс щелкнул выключателем, и вместе с тусклой лампочкой сработала противно-гундосая сирена. Куча лохмотьев встрепенулась, на миг явив лысую шишковатую голову, которая тут же втянулась обратно, а потом попыталась поплотнее вжаться в стену.

— Подъем! — скорее взвизгнул, чем крикнул Меерс. — Быссстро!

Лохмотья пришли в движение, начав сложную многоступенчатую процедуру вставания. Ветхое одеяло сползло на пол. Под ним прятался очень худой и нескладный человек, одетый в широкие и короткие штаны и драный свитер. Придерживаясь рукой за стенку, человек сперва встал на колени, потом странно изогнул спину, оттолкнулся второй рукой и рывком поднялся, с трудом удерживая равновесие.

— Господин Лимек, разрешите представить вам инженера Персиваля Петерсена, — произнес доктор брезгливо.

У Петерсена (Лимеку вдруг дошло, что он ни разу не видел его — ни в досье, ни в доме инженера не нашлось ни одной фотографии) была большая, обритая наголо голова неправильной формы и узкое, почти треугольное лицо с острым подбородком. Лицо и голову сейчас покрывала густая поросль щетины с пятнами седины. Глаза — огромные, темные, глубоко запавшие, были похожи на два нефтяных пятна, подернутых мутной пленкой. На висках виднелись свежие ожоги от электродов.

— Таким его нашли три дня назад, сразу после Шторма, — сообщил Меерс. — В Левиафании, на детской площадке. В яме глубиной около метра. Судя по грязи под ногтями, он сам вырыл себе могилу...

— Что с ним?

Меерс пожал плечами.

— Кто знает?.. Он был абсолютно невменяем, не обращал внимания на окружающий мир, периодически плакал, иногда смеялся. По настоянию полковника Шварца к пациенту применили электрошоковую терапию, но, как видите, безрезультатно. Последние два дня мы держим его на медикаментах — у пациента абстинентный синдром вследствие давней опиумной зависимости... Вообще, симптомы напоминают тяжелую форму аутизма. Реагирует только на резкие команды и болевые импульсы.

— Это из-за Шторма?

— Может быть. А может быть, и нет. Он ведь исчез до того... Если хотите знать мое мнение, то я предполагаю, что инженер испытал на себе свой аппарат.

— Каков принцип действия аппарата?

— Я же говорил — не имею даже малейшего представления. У Петерсена был лаборант, то ли Завадски, то ли Залимски... можете попытаться спросить у него.

— Он ничего не знает, — покачал головой Лимек.

— Это он вам сказал? — хитро усмехнулся Меерс. — Ну-ну... Этот паренек был правой рукой Петерсена.

Сучонок, подумал Лимек. Провел меня, как мальчишку.

— Мне только известно, — продолжил Меерс, — что аппарат Петерсена — в конечном варианте — давал оператору полную власть над эмоциями подопытного, как в биохимическом, так и в нейронном аспекте. Аппарат позволял контролировать страхи, радости, надежды в общем-то неограниченного числа людей, лишь бы хватило электроэнергии и мощности излучателя. Собственно, за этим он, очевидно, и понадобился Ксавье и Валлендорфу. Правда, у Персиваля возникли определенные сложности в эксплуатации аппарата...

— Кто такой Абель? — напрямик спросил Лимек.

При звуке этого имени Петерсен резко вскинул голову, но тут же, впрочем, уронил ее обратно. В широком вороте свитера, над выпирающей ключицей, запульсировала синяя жилка.

— Вы и про него знаете? — удивился доктор Меерс. — Боюсь, на этот вопрос вам сможет ответить только сам Персиваль. Он очень ревностно хранил инкогнито своего... как же он его называл... ах да, резонатора. Мы с Фостом по очереди забирали мальчонку из приюта, передавали его Петерсену, а вечером возвращали обратно. Что он с ним делал, как он вообще его нашел — понятия не имею. Знаю только то, что без этого Абеля аппарат Петерсена не работал. И, по всей видимости, работать больше не будет никогда...

В комнате — маленькой, душной, пропитанной вонью параши, за велеречивыми разглагольствованиями Меерса Лимек неожиданно уловил странный тихий гул, похожий на гудение трансформатора. Вслушиваясь, сыщик обвел взглядом помещение в поисках источника звука... и остановился на инженере. Последние пару минут Петерсен очень тихо и монотонно то ли выл, то ли стонал; по подбородку его сбегала струйка слюны.

— Я забираю его, — сказал Лимек. — По поручению фельд-полковника Шварца. На следственный эксперимент.

7

Всю дорогу до Левиафании Петерсен на заднем сиденье «Шкоды» издавал звуки: шумно дышал заложенным носом, сопел, ворочался, кашлял, зевал, покряхтывал, отсмаркивался в рукав, снова ворочался, шурша одеждой... Меерс, по настоянию Лимека проводивший их до парковки (бледный, как смерть, Залески послушно пил кофе за мокрой витриной кафе), выделил инженеру болоньевый плащ на пару размеров больше, чем нужно, и вязаную шапочку, чтобы прикрыть обожженные виски.

Стояла середина дня, и спальный район Левиафания будто вымер. Лимек гнал «Шкоду» по пустым мокрым улицам, и серые панельные многоэтажки таращились на него пчелиным сотами темных окон. Петерсена нашли на самой окраине Левиафании — огромном пустыре, раскинувшемся на обочине Фабричного проспекта. Пустырь, поросший колючкой и бурьяном, разметили на ровные квадраты под новостройки, и посреди этих квадратов уже разбили детскую площадку с пустой песочницей, горкой из черного сырого дерева и ржавыми качелями. На горизонте виднелось летное поле дирижаблей, а чуть левее горели огни боен и оранжерей Продкомбината...

Дождик разошелся не на шутку, размыв глинистую почву пустыря в полужидкую грязь, и Лимек из опасения завязнуть остановил «Шкоду» на обочине проспекта. Сыщик выключил двигатель, и Петерсен сразу притих, вжавшись в сиденье. Слышно было только, как дворники елозят по стеклу.

Найди ребенка, сказала Камилла. Это очень важно.

— Пошли, — Лимек обернулся к Петерсену. Тот никак не отреагировал, и тогда сыщик выбрался из машины первым. Ссутулив плечи и подняв воротник тужурки, чтобы спастись от холодных капель дождя, Лимек обогнул «Шкоду» сзади, открыл дверцу и за шиворот выволок Петерсена наружу.

— Пошли! — рявкнул сыщик, сопроводив команду пинком. Петерсен слепо, как зомби, побрел вперед; Лимек, сунув руки в карманы, двинулся следом.

Вблизи детская площадка производила еще более убогое впечатление, чем издалека. Качели проржавели насквозь и покосились; у горки были сломаны ступеньки. В песочнице валялся полусгнивший труп крысы. А между горкой и песочницей была вырыта яма неправильной формы, окруженная навалами жирной глины. Дно ямы скрывала бурая жижа.

— Значит, так, — сказал Лимек, машинально вытаскивая сигарету. Он размял ее в пальцах (сигарета тут же намокла), скомкал в кулаке и бросил в яму. — Сейчас я буду спрашивать, а ты будешь отвечать. Если соврешь мне, или будешь изображать идиота, останешься в этой яме навсегда. Понятно?

Петерсен, нелепый в светлом плаще и черной шапочке, стоял, чуть сгорбившись, и смотрел прямо перед собой. Лимек попытался поймать его взгляд.

— Мне надоело, что меня все держат за болвана, — прошипел сыщик. — Ксавье, Залески, Шварц, Меерс... Теперь еще и ты!.. — Лимек выдержал паузу и продолжил вкрадчиво. — Тебе я мог бы поверить. Если бы не одно «но». Там, в психушке, ты отреагировал на имя Абель. Помнишь?

В ответ Петерсен закрыл глаза. Сыщик схватил его за лацканы и встряхнул так, что голова инженера мотнулась на тонкой шее.

— Кто такой Абель?! — рявкнул Лимек. — Отвечай, быстро! Ну?!!

Петерсен отвернулся, и тогда Лимек ударил его открытой ладонью, наотмашь, со всей злостью и страхом, накопившимися за последнюю неделю. Брызнула кровь из разбитых губ, ноги инженера подкосились, и он начал съезжать вниз, в яму, в грязь. Лимек попытался его выдернуть, но размокшая земля под ногами отвалилась целым пластом, и оба рухнули в бурую жижу.

Это стало последней соломинкой, переломившей хребет терпению Лимека.

— Кто! Такой!! Абель!!! — разъяренно заорал промокший до нитки Лимек, встряхивая Петерсена и с головой погружая инженера в воду. Петерсен оказался на удивление легким, будто мокрый плащ весил больше хозяина.

Потом Лимек пытался вспомнить, сколько он так орал и топил Петерсена в этой могиле: минуту? две? или полчаса?.. Лимек пришел в себя от холода. Дождь, превратившийся в ливень, изо всех сил барабанил по голове, по плечам сыщика, по поверхности воды, взбивая ее в мутное, словно бы кипящее месиво. Петерсен хрипел, придавленный коленом, и жадно ловил воздух разбитым носом и ртом. Лимек сполз с инженера и сел прямо в ледяную жижу, привалившись спиной к стене ямы. Петерсен перевернулся на живот, и его тут же вырвало.

— Кто такой Абель... — сорванными связками просипел Лимек. — Кто... такой... Абель...

— Это его сын, — сказал знакомый голос откуда-то сверху.

Ленц (а это был Ленц) стоял на самом краю могилы, безупречно элегантный в светлом плаще английского фасона, с раскрытым зонтиком в левой руке. Острые носы его лакированных штиблет были измазаны рыжей грязью.

— Вылезайте, Лимек, — Ленц протянул сыщику руку в лайковой перчатке. — Хватит барахтаться в этом дерьме.

С помощью Ленца сыщик выкарабкался из ямы, а потом они вдвоем вытащили Петерсена. Избитый и наглотавшийся жижи инженер скрючился прямо на земле, жалобно поскуливая.

— Сын? — переспросил Лимек, вытирая с лица грязную воду.

— Ну, или внук, — сказал Ленц, цинично усмехнувшись. — Это как посмотреть...

Ленц был ниже сыщика на полголовы, но умудрялся глядеть на него свысока. Может быть, благодаря тому, что Лимек вымок и вымазался, а Ленц оставался все тем же зализанным блондинчиком.

— Наш гениальный изобретатель прижил ребенка с собственной дочерью. Когда его жена об этом узнала, она покончила с собой, а дочь пришлось запереть в психушку, чтобы она не прыгнула в Бездну следом за мамашей. Ну, а Петерсен... Петерсен решил проблему сугубо инженерным способом. Построил волновой очиститель совести. С интересными побочными свойствами... Впрочем, полагаю, эту часть истории вам уже поведал доктор Меерс. Не правда ли?

Найди ребенка, опять вспомнил Лимек. Это очень важно.

— Где он? — спросил сыщик. — Где Абель?

— Мы не знаем, — покачал головой Ленц. — Инженер забрал его из приюта прямо перед своей эскападой с Фостом.

— Чем? — не понял Лимек.

— Ах да, вы же не в курсе, — поморщился Ленц. — Когда до нашего Персиваля дошло, на что способен созданный им аппарат — он испытал его на собственной дочери, старый мерзавец — он позвонил профессору Фосту и пригласил его на «первый запуск машины» на Фабрике. Профессор ему поверил... Этот гад, — Ленц ткнул Петерсена остроносой штиблетой, — забрал ребенка из приюта и где-то его спрятал. Потом он убил Фоста, надел на него свой магистерский перстень и обезобразил труп, взорвав батарею. Где Петерсен пропадал следующие четыре дня — мы не знаем.

— Мы? Кто это — мы?

— Мы — алхимики, — с гордостью сказал Ленц. С его зонтика лились струи воды на Петерсена. — Нам уметь вовремя менять покровителя, Лимек, это тонкое искусство... Профессор Фост был в двух шагах от решения той же проблемы, над которой работал Петерсен, но совершенно иными способами. В двух шагах, Лимек, от создания вакцины, когда он его убил!

Ленц снова пнул Петерсена, и это был уже не манерный жест — в пинке чувствовалось плохо сдерживаемое остервенение.

Снова проведя ладонью по лицу, Лимек поглядел по сторонам. Ну и где же вы, господа трискели? — подумал он. Где ваши мотоциклы, лимузины, кожаные плащи и автоматы? Берите его, он же во всем уже сознался?..

Но на пустыре не было не души. Мимо, по Фабричному проспекту, с ревом проносились грузовики, и парила над горизонтом серая туша дирижабля. На обочине, возле брошенной «Шкоды» стоял аккуратно припаркованный желтый фургон — на нем, по всей видимости, и приехал Ленц.

Они следили за мной от Азилума, подумал сыщик. Странно, что я не заметил хвоста. А может, и не следили — просто знали, куда я поеду...

— Чего вы хотите от меня?

Ленц улыбнулся.

— Наши желания, дорогой Лимек, полностью совпадают, — сказал он почти ласково. — Найдите Абеля.

— А потом?

— Отдайте его нам. Взамен получите Альбину.

— С чего вы взяли, что она мне нужна?

— Видите ли, Лимек... — протянул Ленц с наигранной озабоченностью в голосе. — Наши попытки воздействия на госпожу Петерсен медикаментозно не дали ожидаемых результатов. И мы были вынуждены прибегнуть к другим методам дознания. Вы, надеюсь, знаете, что такое третья степень устрашения?

— Пытки, — сказал Лимек.

— Именно, — гнусненько улыбнулся Ленц, и Лимеку захотелось его ударить. — И знаете что, Лимек? Под пытками она звала именно вас...

8

Днем в «Голодной скрипке» пусто. На улице слякотно, и немногочисленные посетители, заскочившие пообедать или пропустить рюмочку-другую для согрева организма, притащили грязь на подошвах башмаков, а пожилая пьяная уборщица безуспешно размазывала ее по полу шваброй. С кухни воняло горелым, в воздухе витал прокисший дух вчерашней попойки, и кельнер в замасленной курточке шмякнул на стол пару щербатых тарелок с омлетом из яичного порошка и сразу удалился, приняв Лимека и Петерсена — вымокших, испачканных и чумазых — за пару бездомных, неведомо где разжившихся деньжатами на обед...

Инженер Петерсен набросился на еду, как будто не ел два дня, а Лимек с отвращением покрутил в руке плохо вымытую вилку с застрявшими между зубцами кусочками подсохшего желтка и отдал свою порцию Петерсену. Есть не хотелось совершенно, и сыщик прихлебывал очень горячий и очень гадкий кофе из толстой чашки, разглядывая Петерсена и пытаясь понять, симулирует инженер так кстати случившееся безумие или нет?..

Входная дверь распахнулась, впустив волну сырого и холодного воздуха, и в кафе вошел Залески.

— Добрый день, — поздоровался он, без приглашения усаживаясь за стол.

День на свободе пошел лаборанту на пользу, отметил Лимек. Нет, следы пребывания в Трискелионе, конечно же, остались — и бледность, и круги под глазами. Руки, периодически мелко трясущиеся, лаборант прятал в карманах — но в целом он выглядел гораздо лучше: помылся, побрился, даже волосы набриолинил. В облике Залески чувствовалась заботливая женская рука. Парень явно побывал у Магды, после чего перестал заикаться и испуганно бегать глазами.

— Ну, рассказывай, — потребовал Лимек.

— А можно мне сначала кофе? — спросил Залески вызывающе.

— Нельзя, — отрезал Лимек. — Кофе еще надо заслужить. Рассказывай!

Залески хмыкнул.

— Ну ладно... В общем, этот старикашка, который провожал вас до машины, после этого сразу вернулся в Азилум и пробыл там минут десять. Потом опять вышел, уже в плаще и с зонтом, и поймал такси. Я тоже сел в таксомотор и поехал следом. Это стоило восемь талеров. Старик приехал в «Маджестик» и, наверное, там пообедал, потому что его не было минут сорок, а то и больше...

— Один?

— Что — один?

— Пообедал один?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Залески. — Меня даже на порог не пустили...

— Дальше?

— Дальше он вышел, и на улице к нему пристал какой-то нищий. Швейцар «Маджестика» хотел его прогнать, но старик не разрешил. Они — старик и этот нищий дошли до угла и... В общем, там я их и потерял. Их, наверное, ждала машина...

— Ты ее видел? Машину?

— Нет, — покачал головой Залески.

— Опиши этого нищего, — приказал Лимек.

— Нищий как нищий... Пожилой, небольшого роста, толстый как для попрошайки, похож на пьяницу... Можно мне кофе? — опять спросил Залески.

— Пока нет. Почему ты решил, что он пьяница?

— Методом дедукции, — съязвил Залески, начиная закипать. — Морда у него пропитая, и одежда грязная. Что за бред, Лимек, я хочу кофе!

— У Магды было не до кофе? — ехидно спросил Лимек.

— Слушайте, вы! — мигом побелел Залески, то ли от страха, то ли от злости. — Не смейте впутывать в это Магду!

— Я подумаю над этим, — пообещал Лимек. — А пока я буду думать, ты расскажешь мне все, что знаешь о машине Петерсена. И не вздумай мне врать.

Залески откинулся на спинку стула и с ненавистью посмотрел на Лимека.

— Господин частный детектив Лимек, — проговорил он медленно. — Хватит строить из себя невесть кого. Вы никто, и звать вас никак. Вас могут забрать точно так же, как забрали меня. Вы...

Договорить Залески не успел. Лимек пнул его под столом, угодив носком ботинка прямо в голень, а когда лаборант вскрикнул от боли, сыщик схватил его за руку и резким движением отогнул мизинец назад до предела. Залески даже не заорал, судорожно пытаясь вдохнуть.

— Вы... вы сломали мне палец! — ошарашено просипел Залески, наконец-то набрав в легкие воздух.

К чести посетителей и персонала «Голодной скрипки», никто не обратил ни малейшего внимания на этот маленький инцидент.

— Пока нет, — Лимек слегка надавил на выгнутый мизинец, отчего Залески сдавленно пискнул. — Но будешь мне врать — сломаю. Это понятно?

— Д-да...

— Тогда говори быстро и четко!

— Инженер Петерсен построил машину, способную раз и навсегда оградить человечество от Бездны, — затараторил Залески. — У нее было всего два недостатка: во-первых, она потребляла просто чудовищное количество электроэнергии, а во-вторых, для нормальной работы ей требовался резонатор — Абель...

— Стоп, — перебил сыщик, слегка ослабляя нажим. — Давай по порядку.

— Все началось со шкалы Тангейзера, — со вздохом облегчения проговорил Залески. — Вы, наверное, знаете, что эманации Бездны до пяти баллов грозят авадонцам ночными кошмарами, при волнении от пяти до семи баллов начинают происходить необъяснимые явления на улицах — ну, призраки и все такое прочее, а все, что переваливает за восьмерку, классифицируется уже как Шторм. Самый сильный из зарегистрированных Штормов был оценен в двенадцать баллов и произошел в сорок шестом году — это вы тоже, наверное, знаете...

— Это все знают, — с раздражением сказал Лимек.

— А вот чего вы не знаете, — перешел на менторский тон лаборант, — так это того, что во время Большого Шторма сорок шестого года зарегистрировали одну аномалия. На пике Шторма самописцы в башне Сарториуса сбросило на ноль. Сначала все решили, что это — ошибка оборудования, сбой в аппаратуре, или, на худой конец, что шкала была проградуирована неправильно и просто обнулилась... Но нет, запас шкалы был, и приличный, до восемнадцати баллов, и измерительная аппаратура работала нормально...

— Ну и? — спросил Лимек, окончательно отпуская палец Залески и жестом подзывая кельнера.

— Петерсен тогда входил в состав экспертной группы, проверявшей оборудование башни Сарториуса. В ту ночь — Ночь Белого Пепла — его жена покончила с собой, а дочь угодила в Азилум, и Петерсен с головой ушел в работу. Разобрав каждый датчик, каждый вольтметр, каждый соленоид, Петерсен убедился, что дело было вовсе не в железе; все дело было в Бездне. Слишком сильные эманации Бездны обнулили сами себя, создав отрицательный резонанс. Это было что-то вроде Ока Шторма — момент полного спокойствия и тишины. Именно тогда большинство ушли... бросились в Бездну.

И Камилла, подумал сыщик. Она шагнула в ничто в полной тишине и спокойствии. Одна. И меня не было рядом, чтобы протянуть ей руку...

— Чего изволите? — спросил кельнер, недовольный тем, что его побеспокоили.

— Кофе, — попросил Лимек. — И еще порцию омлета, — добавил он, поймав голодный взгляд Петерсена, которого еда занимала сильнее, чем звучащая история.

— Спасибо, — сказал Залески, растирая мизинец.

— Не за что. И какое это имеет отношение к аппарату Петерсена?

— Самое прямое. Аппарат Петерсена — это излучатель, который воспроизводит эманации Бездны. Сами по себе эманации безвредны и бесполезны, но, вступая в резонанс с нейронами человеческого мозга, могут вызывать как чисто психологические реакции, так и необъяснимые пока материальные явления. Петерсен запрограммировал аппарат таким образом, чтобы тот улавливал и гасил внешние эманации в противофазе... Это все равно, что сбивать волну на воде, пуская ей волны навстречу, — пояснил Залески, предвидя реакцию сыщика на научную терминологию.

— А зачем нужен Абель?

— Это самое сложное. Для полноценной работы излучателю нужен резонатор, ведь это устройство с обратной связью — иначе он не сможет улавливать внешние эманации и определять нужную длину и частоту излучения... Все люди реагируют на Шторм по-разному, верно? Есть общие проявления, но, тем не менее, у каждого Шторм — персональный, личный. Чтобы настроить аппарат, инженеру нужен был человек, способный реагировать за всех сразу — только тогда излучатель сможет защитить все население Авадона. Ну, вроде как мученик, что ли, жертва на заклание... Петерсен перебрал сотни две или больше кандидатов, пока не нашел этого ребенка... С ним все работало идеально.

— Идеально — это как? Как именно аппарат действует на людей?

— Представьте себе человека, — Залески шпарил как по писанному, излагая чужие, но хорошо заученные мысли, — который грешил так много и так часто, что переступил черту и перестал воспринимать поступки как грех. Такому человеку не страшен Шторм. Аппарат Петерсена, запущенный на полную мощность — правда, для этого понадобилась бы целая электростанция, работающая только на аппарат — превратил бы авадонцев в людей без греха и без совести, в людей, которым не знакомо само понятие наказания... Он не дал бы эманациям даже подняться из Бездны. Штормов бы больше просто не было...

Это очень важно, сказала Камилла. Для всех нас — и живых, и мертвых.

— Петерсен назвал свой проект «Авалон», — продолжал Залески. — Это такая средневековая легенда об острове...

— А ребенок? — перебил его Лимек. — Как аппарат действовал на Абеля?

Залески пожал плечами и отхлебнул кофе.

— Об этом лучше спросить вот его, — кивнул он в сторону жадно жующего Петерсена. — Этими деталями он со мной не делился.

— Все, хватит. Свободен!

— Я могу идти? — уточнил Залески, удивленный и чуточку обиженный, что в его услугах больше не нуждались.

— Да. Пошел вон, — сказал Лимек, и лаборант поспешно ретировался.

Лимек закрыл глаза, чтобы не видеть чавкающего Петерсена, и сдавил пальцами виски. Усталость последних дней навалилась на плечи, отозвавшись острой болью в голове.

Что же вы наделали, сволочи, подумал сыщик. Что же вы натворили... Аппарат наверняка уже у алхимиков, иначе зачем им Абель? А если не сам аппарат, то уж чертежи — точно, а с ними можно построить новый. Заполучив Абеля, они запустят аппарат, и тогда... Что тогда? В кого мы все тогда превратимся? В стадо довольных жизнью скотов? Безгрешных, беспамятных, бессовестных? И вернемся в скотский потерянный рай, каким он был до грехопадения Адама и Евы...

При мысли о том, что Камилла больше никогда не придет к нему, Лимек почувствовал тупой укол в сердце. Лимек так долго мечтал все забыть... Но забыть ее — означало забыть себя.

Мы всего лишь сосуды греха, подумал он отстраненно. Отнимите у нас грехи, и останутся только пустые сосуды...

— Если я не найду Абеля, — сказал Лимек вслух, не открывая глаз, — алхимики найдут его первым. Или трискели. И тогда никто не сможет остановить ваш аппарат, господин Петерсен.

Но у меня нет ни единой зацепки, добавил Лимек уже про себя. И если ты действительно спятил, то я в тупике. И все кончено.

Он открыл глаза и посмотрел на Петерсена. Инженер закончил жевать, вытер губы тыльной стороной ладони и заговорил.

9

К ночи резко похолодало, дождь прекратился, и ветром раскидало по небу тучи, обнажив ноздреватый диск луны. В его болезненном зеленом свете ночлежка казалась всплывшей из глубин океана, покрытой водорослями и мхом. Целый конгломерат построек, пристроек, надстроек, флигелей, спальных корпусов, кухонь, столовых, сортиров, душевых с баками на крыше, лазаретов и прачечных...

Даже посреди трущоб Вааль-Зее ночлежка выглядела так, будто время здесь остановилось лет эдак двести назад, во времена Беаты Благословенной, учредившей сие славное заведение. По сути, так оно и было, потому что нищие и бездомные Авадона с тех пор полагали ночлежку своей крепостью, куда отваживался заглядывать далеко не каждый полицейский, а трискели (их бродяги ненавидели лютой ненавистью после больших чисток времен канцлера Вальсингама), если тут появлялись, сразу же исчезали.

— Не нравится мне все это, шеф, — сказала Абби. — Оставлять этого психа одного в конторе...

Они закрыли Петерсена в кабинете Лимека, накачав того джином с двумя таблетками люминала: рецепт, неоднократно проверенный сыщиком на себе.

— Давай повторим еще раз, — предложил Лимек, нервно сжимая руль «Шкоды». Мотор еще потрескивал, остывая.

— Меня зовут Альбина Петерсен, — заученно повторила Абби. — Мой отец, инженер Петерсен, оставил здесь ребенка по имени Абель. Я должна его забрать. Отец заплатил за три дня, но я могу доплатить недостающую сумму.

— Почему ты не пришла раньше?

— Отец попал в больницу и не успел сказать мне, где Абель.

— Все верно, — кивнул Лимек. — Пошли.

Они выбрались из машины, стараясь не хлопать дверцами, и, ежась от холода, двинулись к семиэтажной махине ночлежки. Она заслоняла полнеба.

Когда-то давно, в прошлой жизни, Лимек бывал здесь, пытаясь установить, сколько бездомных детей исчезло в сорок пятом и сорок шестом... Ничего из этого, конечно, не вышло, с легавыми здесь не разговаривали, но Лимек уже тогда понял, что среди нищих Авадона существует четкая иерархия и строгая, почти армейская дисциплина, и, если хочешь чего-то добиться, обращаться надо к самому главному.

К Одноглазому Королю.

...Лимек и Абби шли сквозь кухни и столовые, мимо объявлений «вынос еды запрещен» и кастрюль с месивом салатов, сквозь вонь жира, мимо баков с соевым раствором, поваров в грязных фартуках, шамкающих пустоглазых стариков, променявших прошлую жизнь на миску дрянной похлебки и талоны на бесплатный обед, через сумрачные спальни, между рядами двухъярусных кроватей, на которых стонали, кряхтели, ворчали и ругались, минуя наполненные враждебным молчанием кладовые, где делили выклянченное за день добро, и прокуренные детские, где то ли насиловали кого-то, то ли просто визжали от избытка эмоций, по узким коридорам с голыми лампочками под потолком, мимо бронированных дверей с табличками «Бухгалтерия» и «Отдел еды», по мрачным и скользким лестницам, провонявшим мочой и блевотиной — они шли к королевским палатам, но не вверх, а вниз, в подвалы, обширные подземелья ночлежки, где обитал Одноглазый Король.

Никто ни разу не остановил их, и никто ни о чем не спросил. Войти сюда было не сложно. Весь фокус заключался в том, чтобы отсюда выйти.

— Мы хотим видеть Короля, — сказал Лимек, и огромный, похожий на тролля охранник, молча пропустил их в палаты.

Что это было за помещение, какой каземат выбрал себе владыка нищих Авадона, понять было невозможно, потому что внутри королевских палат царила полная и абсолютная тьма. Когда за Лимеком и Абби с протяжным скрипом затворилась дверь, во тьме вспыхнул дрожащий огонек, ничего толком не осветивший, но лишь подчеркнувший чернильную густоту вокруг. Потом зажегся еще один язычок пламени. И еще. И еще. И уже через пару минут во тьме мерцали с полсотни свечей, настоящих или созданных при помощи системы зеркал. Но светлее от этого не стало.

Было очень тихо и сыро. Где-то капала вода.

— Кто вы? — спросил шершавый голос.

Абби вздрогнула и прижалась к Лимеку. Тот слегка подтолкнул ее вперед.

— Инженер Петерсен, — мигом все забыв, пролепетала Абби. — Ребенок... Инженер оставил ребенка... Абеля. Я — Альбина!

Тьма зашевелилась, и что-то бесформенное колыхнуло волглый воздух прямо перед Лимеком, на миг заслонив несколько свечей.

— Вы приехали на машине «Трискелиона», — сказала тьма.

Боже, какой же я идиот, подумал Лимек. Ему захотелось врезать себе по физиономии. Номера! Номера на «Шкоде» трискелионовские! Нас сейчас убьют только потому, что я поленился оставить машину за два квартала...

— Я — Альбина Петерсен, — вымученно выдавила Абби. — Мой отец...

— Я тебя знаю, — перебил ее бестелесный голос.

— Меня?! — поразилась Абби.

— Нет! — впервые в голосе Короля прозвучало нечто похожее на эмоцию: раздражение. — Я знаю тебя, сыщик!

Из тьмы соткалась скрюченная рука, и узловатый палец ткнулся в грудь Лимека. Вслед за рукой появилось лицо, но как-то странно, фрагментами — горбатый нос, клочья длинных седых волос, кожаная нашлепка на одном глазу, колючая поросль щетины... От Одноглазого Короля пахло мышами.

Абби ойкнула и начала оседать. Лимек едва успел подхватить ее под локоть.

— Нам нужен ребенок, — сказал сыщик.

Театральность всего происходящего вызывала у Лимека почти непреодолимое желание найти выключатель, врубить свет, схватить старого уродца за грудки и встряхивать до тех пор, пока тот не выложит все, что знает... Но пока сыщик сдерживался.

— Да! — почти восторженно просипел король. — Точно! Тогда ты тоже приходил из-за детей!

Почти восемь лет назад, сообразил Лимек, он еще работал в прокуратуре и вел дело Бельфегорского похитителя детей. Тогда его аудиенция у Его Одноглазого Величества длилась от силы полминуты: сыщик представился, изложил суть вопроса и был молча выставлен за дверь. Но, оказывается, старая крыса его запомнила.

— Нам нужен ребенок, — повторил Лимек настойчиво. — Абель Петерсен. Его оставили здесь в прошлую среду на три дня.

— Я... Я готова доплатить... — добавила Альбина.

— Ребенок, — прошамкал Король. — Ты все еще ищешь своего ребенка, сыщик?..

— Абель Петерсен, — повторил Лимек. Нервы его натянулись до предела. — Где он?

Король, стоявший почти вплотную к сыщику, чуть повернул голову, выставив вперед единственный водянисто-белесый глаз, заглянул в лицо Лимеку.

— Скажи мне, сыщик... Тогда, давно... Ты приходил узнавать, не пропадали ли у нас дети. Наши дети. Кто послал тебя тогда?

— Никто.

Король задумчиво покивал, с шумом втянул в себя сопли и отступил назад, во тьму.

— Этот ребенок... Которого ты ищешь сейчас... Это как-то связано с тем делом?

— Да.

— Где Абель?! — сорвалась на визг Абби, и Лимек стиснул ее локоть.

— Он работает сегодня, — уже без тени паясничанья сказала тьма. — Третья проходная Продкомбината. В этот раз найди его, сыщик. Иначе будешь искать его всю жизнь...

10

— Ты поедешь туда? — спросила Абби. После визита во тьму она перешла с шефом на «ты», похоже, сама не заметив этого.

Лимек отвез ее к ближайшей станции надземки и поднялся вместе с Абби на перрон. Здесь дул холодный ветер, и Абби куталась в пальто, пряча ладошки в рукавах.

— Да, — сказал Лимек.

— Я буду нужна?

— Нет, — сказал Лимек.

— Как ты узнаешь его?

— У меня есть одна идея на этот счет...

Приближался первый утренний поезд, и перрон подрагивал. Единственный горящий фонарь закачался на цепи, отбрасывая неверные тени, и Лимек заметил на другом конце платформы таксофон. Лишь бы он работал.

Поезд, чье приближение ощущалось даже сквозь подошвы ботинок, вынырнул из мрака между домами неожиданно, оглушив грохотом колес. Лязгнув тормозами, многосуставчатая змея с шипением остановилась у перрона, обдав Лимека и Абби острым и кислым запахом мокрого железа.

— Езжай домой. И ложись спать. Завтра возьми выходной. И старайся никуда не выходить.

— Да, шеф. — Абби ступила в пустой вагон. Стальные челюсти дверей сомкнулись за ее спиной, и поезд рванул с места, унося Абби от сыщика — но он не смотрел вслед, он почти бежал к таксофону, и когда грохот поезда стих вдали, Лимек уже прижимал плечом к уху эбонитовую трубку (гудок был!), а обеими руками вовсю шарил по карманам.

— Вот ты где, — произнес сыщик, нащупав-таки белый глянцевый прямоугольник, который вручил ему Ленц перед расставанием на пустыре в Левиафании.

На визитке имя, набранное витиеватым шрифтом: Ленц, и ниже — номер телефона: С1-89-56.

Пытаясь попасть пальцем в отверстие диска, Лимек заметил, что у него дрожат руки. Сыщик глубоко выдохнул, задержал дыхание и медленно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы.

— Алхимическая лаборатория, — пробился сквозь треск в трубке женский голос.

— Мне нужен Ленц.

— Минуточку, соединяю, — ответила девушка на коммутаторе. В трубке запиликала навязчивая мелодия, и резко оборвалась.

— Что? — спросил заспанный голос. — Кто это? Что случилось?

— Ленц, это Лимек.

— Лимек?! Вы соображаете, который час?

— Молчать! — гаркнул сыщик. — Через полчаса. Третья проходная Продкомбината. Только ты и Альбина.

— Вы там совсем спятили, Лимек? — пробормотал Ленц. — Какая проходная, что вы несете?

— Там я обменяю Абеля на Альбину. Приходите вдвоем. Ты и Альбина. Иначе обмена не будет. Все понятно?

В трубке повисло молчание.

— Я все понял. Мы будем там. Через полчаса.

Лимек повесил трубку, сунул озябшие руки в карманы и спустился с платформы вниз.

Был час перед рассветом, самое темное время суток. Под эстакадой надземки клубилась густая серая мгла. Воздух, сырой от тумана, наполнился миллионами ледяных иголочек. Под ногами похрустывало, и металлические опоры надземки блестели, словно облитые жидким стеклом.

Подойдя к машине, Лимек вдруг испугался, что не сможет открыть дверцу — в такую погоду замок мог замерзнуть за те десять минут, что сыщик провел на перроне с Абби. Это было бы глупо и обидно — застрять здесь из-за такой мелочи. Это могло погубить все дело... У сыщика появилось чувство бегуна, вышедшего на финишную прямую и заметившего развязавшийся шнурок.

Внутренне сжавшись, Лимек повернул ключ. Замок послушно щелкнул, и Лимек обрадовано нырнул в стылое нутро автомобиля. Он успел вставить в ключ в зажигание, когда на заднем сиденье кто-то зашевелился грузно, навалился вперед и дохнул в затылок сыщику коньячным перегаром.

— Здравствуйте, Лимек, — сказал некто, и Лимек, резко дернувшись от неожиданности, обернулся и увидел перед собой болезненно-пористую, всю в красных пятнах и язвочках, с прозрачно-водянистыми глазками и опухшим носом рожу генерала Валлендорфа.

11

Поверх забора Продкомбината — поставленных вертикально железобетонных плит — густо, в три витка, пустили колючая проволока. Через каждые сто метров возвышалась сторожевая вышка с прожектором и пулеметом, распаханную полосу отчуждения, по слухам, еще и заминировали (впрочем, с момента строительства Продкомбината слухи об этом месте ходили самые дикие, вплоть до людоедских...)

Забор построили в память о голодных бунтах времен Великой Депрессии, но после запуска Продкомбината ситуация с питанием в Авадоне более-менее наладилась, и необходимости оборонять консервные заводы, бойни и оранжереи от толп голодных горожан пока не возникало. Исключение составляли те ночи, когда фермеры привозили сдавать туши самостоятельно забитого скота. Стоило каравану фермерских грузовиков выехать на Окружную, как подданные Одноглазого Короля стекались ко всем проходным Продкомбината в надежде поживиться свежиной. Когда же древние полуторки и заляпанные грязью рефрижераторы сворачивали на Фабричный проспект, их уже ожидала теплая встреча.

Конечно, и начальство Продкомбината, и полиция, и трискели, и даже армия прекрасно знали о сотнях маленьких воришек, чуть ли не на ходу запрыгивающих в грузовики, распарывающих брезент острыми ножами и теми же ножами кромсающих говяжьи и свиные туши, выбрасывающих ломти мяса за борт (бараны, кролики и прочая мелочь вроде нутрий выкидывалась целиком). Знали и фермеры: за те полчаса, что им предстоит провести в очереди к проходной, они недосчитаются центнера-другого мяса или ящика овощей... Знали все; поделать никто ничего не мог.

Фермеры по первости сажали в кузов охранников с дробовиками, но те успевали выстрелить один, максимум — два раза, перед тем как малолетние крысеныши перерезали им глотки с той же легкостью, с какой разделывали свиней. Солдаты патрулировали обочины проспекта, заросшие густым бурьяном, и, выбирая между острым ножом и куском вырезки, всегда предпочитали последнее. Трискели шныряли между грузовиками, застрявшими в гигантской пробке, и стреляли во все, что движется. Продкомбинат подсчитывал убытки...

Сегодня была как раз такая ночь.

Благодаря трискелионовским номерам «Шкоду» пропустили к самой проходной. Ленц уже был здесь, кутаясь в длиннополое пальто. За его спиной маячил темный женский силуэт.

Чего-то не хватало в этой картине. Лимек напрягся. Машина. На чем они приехали? И почему отпустили шофера?

— Давайте же, ну! — подтолкнул его Валлендорф. Пока они ехали сквозь трискелионовские патрули, генерал начал дергаться. — Не тяните!

— Спокойно, — сказал Лимек, продолжая осматриваться по сторонам.

Ленц тоже увидел «Шкоду», но подходить не спешил.

— Черт подери, Лимек! — зашипел Валлендорф. — Нас могут взять в любую секунду!

Генерал вытащил плоскую фляжку, отвинтил колпачок и приложился к горлышку.

— Просто приведите пацана, — выдохнул он. — И я заплачу вам все, что обещал Ксавье, и даже больше. Ну же!

Сыщик бросил взгляд на генерала, пробормотал «ну ладно», и выбрался из машины.

Было скользко; асфальт покрылся тонкой ледяной пленкой, и если на проезжей части грузовики разбили ее, перемешав с дорожной грязью и превратив бурую кашу, то обочина напоминала каток. Оскальзываясь и шаркая подошвами, Лимек двинулся к Ленцу.

— Ближе не подходи! — тонко выкрикнул блондинчик, когда между ними осталось метров пять.

Какие они все нервные, злорадно подумал сыщик, но все же остановился. Ленц, одетый в модное, но не по погоде легкое пальто, и без головного убора, дрожал от холода и страха, держа руки в карманах, и один дьявол знал, что у него было в этих карманах. Такой ведь и пальнуть может, решил сыщик, с перепугу-то...

Странно было, что сам Лимек не чувствовал ни страха, ни холода, ни боли. Тело будто онемело; наступила та стадия усталости и недосыпа, когда не хочется даже отдыхать, и только непонятный внутренний огонь толкает измученный, избитый организм вперед, к гибели...

— Альбина! — позвал Лимек.

Силуэт за спиной Ленца пошевелился, и блондинчик почти взвизгнул:

— Стоять! — но визг его потерялся в реве моторов и рявканье клаксонов фермерских грузовиков, и тогда Ленц высвободил руку из кармана и направил на Лимека огромный револьвер с шестигранным стволом.

— Стоять!!! — опять завопил Ленц. Дуло револьвера плясало ходуном.

— Тихо, дурак! — спокойно приказал Лимек. — Или ты хочешь, чтобы сюда сбежались трискели?

— Где Абель?!

— Где-то здесь. Грабит машины вместе с другими малолетками. Альбина, ты будешь нужна мне.

Альбина шагнула вперед. Бледная, с похудевшим лицом, но горящими глазами, она была похожа на ледяную статую. Наручники Альбина носила с той элегантностью, с какой красивые женщины носят дорогие украшения. Сколь бы цинично это ни звучало, подумал Лимек, но пытки — настоящие, а не бордельно-притворные — пошли ей на пользу, вырвали из того дурмана, в котором она жила много лет, оставив от шлюхи и наркоманки чистейшую квинтэссенцию материнской ярости. Альбина была похожа на фурию, и Ленц, хотя и схватил ее за руку, сделал это с опаской.

— Она никуда не пойдет! — заявил Ленц.

— Идиот, — сказал Лимек. — Ты знаешь Абеля в лицо? Я — нет. Она нужна нам.

На мгновение Ленц задумался, и видно было, как он борется с желанием обернуться за подсказкой невидимого суфлера (кого же ты притащил с собой, сучонок?), а потом взмахнул револьвером:

— Иди вперед!

Идти пришлось сквозь туман, пропитанный выхлопными газами, по чавкающей каше, в темноте, пронизанной лучами фар, спотыкаясь о «лежачих полицейских», мимо рявкающих гудками грузовиков и рявкающих матом трискелей в мокрых касках. Пару раз в Лимека тыкали стволом автомата, но Ленц сзади размахивал какой-то корочкой, и их пропускали, ведь это был Продкомбинат, историческая вотчина алхимиков, их, так сказать, совместное с канцлером Куртцем предприятие, и удостоверение Ленца здесь имело силу почти магическую... Они шли мимо обросших грязью грузовиков, дребезжащих полуторок, обледенелых рефрижераторов, а вокруг них сновали маленькие юркие тени, ныряя под днища, проскальзывая между огромных колес, запрыгивая на подножки и выскакивая из распоротых фур, торжествующе потрясая добычей. Ревели моторы на холостом ходу, ревели белугой клаксоны, орали водители, которым каждая минута простоя обходилась в пару кило мяса, орали солдаты, время от времени выпуская автоматные очереди в воздух, что-то орал сзади Ленц, и только Альбина молча и целеустремленно шла вперед, время от времени хватая скованными руками очередного оборванца и тут же отпуская на волю.

— Он должен быть где-то здесь! — крикнул ей на ухо Лимек, но так и не понял, услышала ли она его.

Пробка тянулась на пару километров от проходной. Они прошли ее почти до конца, и Лимек уже начал сомневаться в словах Одноглазого Короля, когда Альбина увидела сына.

Мальчик стоял на обочине, одетый в лохмотья, и с потерянным видом прижимал к груди сверток. Ничем не примечательный мальчишка. Вокруг него носилась дюжина таких же сопляков, деловито перераспределяя награбленное, а этот просто стоял, с недоумением глядя на все происходящее.

— Абель! — выкрикнула Альбина и сорвалась с места так резко, что Лимек не успел ее удержать. Он рванулся было следом, но Ленц подставил подножку, и сыщик грохнулся в грязь, а Ленц ударил его револьвером по затылку — неумело, вскользь, но очень больно. Сознания Лимек не потерял, но начал воспринимать происходящее сквозь толстое стекло... Мир распался на фрагменты.

Вот Альбина бежит — нет, летит — к сыну. Вот бросается врассыпную гвардия Одноглазого Короля. Вот из череды грузовиков резко выруливает до боли знакомый желтый фургон. Вот торжествующе ухмыляется паскудник Ленц...

Фургон ударил Альбину на полном ходу. Ее тело отшвырнуло в сторону, как тряпичную куклу. Абель молча вздрогнул, выронил сверток и закрыл руками лицо. Фургон затормозил в полуметре от ребенка. Дверь распахнулась, и Коверкотовый, все еще в проволочном наморднике, легко подхватил мальчика и втащил внутрь.

Тут в Лимеке что-то щелкнуло, и он стал целым.

Ленц переступил через сыщика, сочтя того обезвреженным, и шагнул в сторону фургона. Лимек поймал Ленца за лодыжку и резко дернул. Ленц упал, а фургон рванул с места, и блондинистый гаденыш с гримасой обиды и удивления на лице вывернулся из хватки Лимека и направил в лицо сыщику револьвер.

Лимек схватил рукой за ствол и резко вывернул револьвер из руки Ленца, ломая тому пальцы. Потом отвесил несколько увесистых оплеух, встал, примерился и пару раз пнул Ленца по ребрам. Когда тот скрючился от боли, Лимек сунул револьвер в карман куртки, двумя руками схватил Ленца за отвороты пальто и поднял на ноги.

— Куда он его увез?!

Ленц промычал что-то невразумительное и замотал головой. Лимек еще раз ударил его — на этот раз ладонью по лицу, и поволок к машине.

— Ты мне, гадина, сейчас все расскажешь! — орал сыщик, вне себя от ярости. Его будто прорвало, и вся та злость, что копилась эти дни, хлынула наружу бурлящим потоком. — Ты мне, тварь, еще и дорогу туда покажешь! Гнида, падаль, мразь! Я же все равно его вытащу... Все равно вытащу, слышишь, ты, подонок?!

Когда они оказались у «Шкоды», Лимек с размаху швырнул Ленца к машине. Тот ударился головой и рухнул на колени.

— Сейчас-сейчас... — приговаривал Лимек, судорожно шаря по карманам в поисках ключей. — Сейчас ты у меня заговоришь...

В этот момент заднее стекло «Шкоды» опустилось, генерал Валлендорф высунул наружу руку с маленьким никелированным пистолетиком и выстрелил Ленцу в лицо.

12

В девять утра в ресторане «Маджестик» было пусто, холодно и сумрачно. Торшер в центре круглого столика, призванный создавать интимную обстановку для влюбленных пар, горел вполнакала, едва разгоняя утреннюю похмельную серость, пропитавшую помпезно-барочную обстановку ресторана.

За столиком сидели трое: доктор Меерс с потухшей сигарой в зубах, генерал Валлендорф с третьим уже подряд бокалом коньяка в потных ладонях, и Лимек — ни с чем. Посреди стола в мельхиоровом ведерке для льда плавала неоткупоренная бутылка шампанского.

— Официант! — выкрикнул генерал, залпом выпив коньяк и с шумом втянув сопли. — Еще коньяку!

От выпитого Валлендорф покрылся красными пятнами, но продолжал шмыгать носом и вытирать слезящиеся глаза. Отставив пустой бокал, он пару раз судорожно хватанул ртом воздух, а потом громогласно чихнул.

— Черт возьми, Лимек... С этими ночными приключениями я совсем простыл. Официант!

— Хватит орать, Отто, — укоризненно сказал Меерс. — Надираться в такую рань — не самая лучшая идея.

— Можете предложить что-то получше? — агрессивно набычился Валлендорф.

— Да. Например, продумать наши дальнейшие действия.

— К черту! — рубанул рукой Валлендорф. — Какие еще действия? Надраться — вот все мои дальнейшие действия. А-а-апчхи!!!

— Очень изобретательно, — язвительно прокомментировал Меерс. — А вы что предложите, Лимек?

— Я? — вяло удивился сыщик.

— Ну да, вы. Раз уж вы угодили в наши ряды, так сказать, заговорщиков-конспираторов... — криво усмехнулся Меерс, продолжая жевать сигару.

— Не смешно, — сказал генерал Валлендорф. — Слишком поздно примыкать к провалившемуся заговору. Мы уже проиграли, док, неужели непонятно?

— Позволю себе не согласиться, — сказал доктор.

— А-а-а... — махнул рукой генерал, — вы можете себе позволять все, что угодно. Теперь это не имеет ни малейшего значения. Игра сыграна, мы проиграли. Дьявол, начинать жизнь в бегах в моем возрасте...

— Выше нос, Отто, — с наигранной бодростью заявил Меерс. — Давайте подведем промежуточные итоги. Алхимики заполучили чертежи, аппарат и резонатор. У нас остался Петерсен, не так ли, господин Лимек? Следовательно, у нас есть два пути. Первый, быстрый, но сложный. Дождаться, пока алхимики запустят аппарат, и попытаться с помощью Петерсена взять его под контроль.

Валлендорф фыркнул негодующе:

— Бред! Как только они его запустят, к нему на пушечный выстрел никто подойти не сможет. Аппарат ведь можно настроить по-разному, помните эксперимент с барьерным излучением?

— Помню, Отто, прекрасно помню. Поэтому есть второй путь. Вы, Лимек, возвращаете инженера Петерсена ко мне в Азилум, я привожу его в чувство — любыми средствами, хоть инсулиновой комой — и он строит еще один аппарат, точно такой же. Конечно, без материальной базы Политехникума и Фабрики это будет сделать сложнее, но зато ничего не надо будет изобретать.

— А резонатор? — с кислой рожей спросил Валлендорф.

— Ну вы же не верите во всю эту мистическую чушь об искуплении грехов, которую нес наш бедный Персиваль! — всплеснул руками Меерс. — В приюте мадам Гельрод всегда найдется сотня-другая сироток для отбора, и я убежден, что нам удастся найти ребенка с аналогичными альфа-ритмами...

— И что потом? — спросил молчавший до сих пор Лимек.

— Как это — что? — удивился Меерс. — Вы что, не понимаете? Алхимики собираются использовать аппарат Петерсена в своих целях. Плевать они хотели на Бездну, Шторма и муки тысяч людей. Им нужен контроль, власть, абсолютная власть над эмоциями жителей Авадона — всех жителей! Меня, вас, канцлера Куртца! У них в руках тумблер, который одним щелчком может заставить вас рыдать, смеяться, дрожать от страха или восторга...

— А вы? Зачем аппарат вам? — спросил сыщик.

— Ну я же рассказывал про Авалон... Место без греха, потерянный рай, где никто никогда не страдает...

— А-а-пчхи! — опять громыхнул Валлендорф и трубно высморкался в грязный носовой платок.

— И вы двое — в роли правителей этого рая? — уточнил Лимек.

— Да нет же! — возмутился Меерс. — Не правителей! Обитателей! Уж лучше так, чем то, чего хотят алхимики!

— Не уверен, — сказал Лимек.

— В чем вы не уверены?

— Не уверен, какая из перспектив меня пугает больше. Впрочем, нет, — поправился Лимек. — Не пугает. Вызывает отвращение.

— Ах вот оно что... — протянул Меерс. — Еще один идеалист. Еще один, мать вашу за ногу, мученик. Страдалец за свои грешки. Еще один гребанный мазохист. Пусть все будет так, как есть. Мы не в праве вмешиваться. Так?! — начиная разъяряться, повысил голос доктор. — Это мы уже слышали. Эту песенку пел Петерсен, перед тем как похерить три года нашей совместной работы. Ну конечно, куда же мы без грехов-то, а? Пусть страдают. Пускай очищаются. Катарсис, и все такое прочее. Это ведь так прекрасно — страдать за грехи, испытывать муки совести... Так?

— Не совсем, — невозмутимо сказал Лимек, — но общую суть вы уловили.

— Ну конечно. Общую суть. Куда уж мне, старому дураку. Это ведь вам, молодым, дано видеть детали. Это ведь вам за одну ночь привозили триста-четыреста людей с параноидальным бредом, манией преследования, с букетом психозов и неврозов. Это ведь у вас за одну ночь кончали с собой семьдесят пациентов на стадии ремиссии. Это ведь вы по утрам заказывали дюжину машин из крематория для вывоза трупов...

— Хватит! — гнусаво гавкнул Валлендорф. — Хватит сопли разводить!

Меерс резко замолчал, тяжело дыша, а потом сказал брезгливо:

— И правда, зачем это я... Бисер перед свиньями...

— Лимек, — сказал Валлендорф требовательно. — Доктор прав. Петерсен — это все, что у нас осталось. Приведите его. Сюда, не в Азилум. Я почти уверен, Меерс, что эта сволочь симулирует...

— Невозможно! — возразил доктор.

— Тут и разберемся, — сказал Валлендорф и осушил очередную порцию коньяка. Алкоголь, похоже, оказывал на генерала благотворное действие — добрав дозу, Валлендорф стал гораздо собраннее. — И пошевеливайтесь, Лимек, черт его знает, когда алхимики разберутся с управлением аппарата...

Ну ладно, подумал сыщик. Раз вы этого хотите... Лимек молча встал из-за стола, вышел из зала и спустился в гардероб. Вышколенный лакей подал ему его засаленную тужурку. Лимек оделся, поправил ворот свитера и спросил:

— Скажите, где тут у вас телефон?

13

Мраморные ступени «Маджестика» выходили прямо на Набережную, пустынную в это время дня. Лимек поднял воротник куртки, сунул руки в карманы и пересек улицу, подойдя к самому парапету.

Бездна сегодня была тиха и спокойна. Сизоватого цвета, окутанная легкой дымкой, с мерцающими в глубине огоньками, Бездна притягивала взгляд. Теперь Лимек понимал, почему окна кабинета Петерсена смотрели в Бездну. Инженер хотел всегда видеть перед собой то, что собирался уничтожить. Может быть, именно поэтому он и передумал...

Лимек вытащил сигареты и закурил, облокотившись на парапет. Словно в ответ из Бездны раздалась заунывная мелодия без нот — просто переливы тоскливой и совершенно нечеловеческой музыки, и от этой мелодии хотелось плюнуть на все и шагнуть вперед, в ничто, в никуда, в никогда... Мерцающие огоньки начали бесконечный танец, и Лимека охватило чувство неземного покоя, умиротворения...

Игра была сыграна, и он проиграл. Сыщик прекрасно это понимал, в отличие от генерала и эскулапа, которые собирались помахать кулаками после драки. Все кончено. Оставалось только ждать...

Ждать пришлось недолго. Черный «Паккард» подъехал к «Маджестику» буквально через десять минут после звонка Лимека. Фельд-полковник Шварц извлек свою тушу из автомобиля и подошел к сыщику.

— Любуетесь? — спросил трискель.

— Угу.

— Не увлекайтесь. Чревато.

— Знаю.

— Где они?

— Там, — Лимек махнул рукой в сторону ресторана.

— Ага. Значит, и Меерс... — пробормотал Шварц. — Старый дурак. Чего ему не хватало?.. Ну да ладно. А Петерсен?

— Умер, — сказал Лимек.

— Сам? — вскинул густые брови Шварц.

— Сам, — кивнул сыщик.

— Ключи?

— Какие ключи? — удивился Лимек.

— От служебной машины! — Фельд-полковник мотнул головой в сторону «Шкоды».

— Вот.

— Славно... — Шварц прищелкнул пальцами, и из «Паккарда» вылезли трое уже знакомых Лимеку автоматчиков. — Хотите поприсутствовать?

— Нет.

— А медаль хотите?

— Нет.

— Ну, тогда — спасибо и до свиданья! — трискель широко улыбнулся и протянул Лимеку ладонь в черной кожаной перчатке.

— Нет, — покачал головой Лимек, игнорируя протянутую руку. — Прощайте.

Он выбросил окурок и зашагал по Набережной в сторону конторы.

14

Интересно, как это будет, попытался представить себе Лимек, пока дребезжащая клеть лифта со стоном и лязгом поднимала его на пятый этаж. Каково это — когда тебя превращают в марионетку? Или просто выключают в тебе совесть, память, стыд?.. Скорее всего, мы даже ничего не почувствуем. И не заметим. Альбина же не заметила. А пустое место в душе всегда можно чем-то заполнить. Секс, алкоголь, наркотики; не обязательно в такой последовательности. Я пробовал, я знаю...

Он прошел сквозь дверь «Детективного агентства А.Лимека» в контору. Место Абби пустовало, и Лимек мысленно поблагодарил небеса за то, что дал ей выходной. Уже завтра ей предстояло и вовсе остаться без работы... Устало выдохнув и огладив рукой затылок, начинавший побаливать (вторые? да нет, уже третьи сутки без сна...), сыщик снял куртку и повесил ее на крючок. В кармане тужурки что-то глухо брякнуло об стенку.

Как же я про тебя забыл, удивился сыщик, вытащив из кармана отобранный у Ленца револьвер. Настоящий антиквариат: вороненая сталь, рукоятка из слоновой кости и тончайшей работы гравировка на граненом стволе.

Скорее всего, из этого револьвера Коверкотовый застрелил коротышку в «Шебе»... пардон, флигель-адъютанта фельд-полковника Шварца. Лимек покачал тяжелое оружие на ладони, нажал на рычажок и переломил револьвер пополам. В черном литом барабане маслянисто поблескивали желтые донца патронов.

Застрелиться, что ли. Нет: слишком мелодраматично. Есть более привычные средства. Одно из которых было с успехом применено на инженере Петерсене. Джин и люминал. При мысли о том, что инженер — по сути, виновник всего происходящего — проспал сном праведника последние часов десять, Лимек ощутил острый укол зависти.

В одном Меерс прав. Пока Петерсен жив, он всегда сможет построить еще один аппарат.

Лимек спрятал руку с револьвером за спину и вошел в кабинет.

Петерсен уже проснулся; инженер сидел за рабочим столом сыщика и с интересом крутил в руках фотографию Камиллы — ту самую, которую Лимек уже давно определил в нижний (запертый на ключ!) ящик стола.

К горлу Лимека подкатил комок гнева.

— Ваша девушка? — спросил Петерсен. В его поведении не осталось и следа аутизма.

Продолжая прятать револьвер, Лимек левой рукой сыщик отобрал фотографию и, преодолев желание ударить инженера, сказал:

— Альбина погибла.

У Петерсена моментально посерело лицо.

— Абель? — спросил он после короткой паузы.

— У алхимиков. Дневник тоже.

— Боже мой... — прошептал Петерсен. — Они собираются запустить аппарат.

— Или уже запустили, — сказал Лимек. Странная апатия овладела им. Он положил револьвер на стол, подтянул стул, на котором обычно сидели клиенты, и рухнул на него, обмякнув всем телом.

— Нет-нет-нет... — покачал головой Петерсен, как завороженный глядя на револьвер. — Запуск аппарата на полную мощность требует очень много энергии. Им бы пришлось обесточить весь Авадон минимум на полчаса. И если они не разберутся с управлением сбросом, батареи просто взорвутся.

— Как это было с Фостом?

— Ну что вы! Гораздо сильнее! Фост подорвался на экспериментальном образце. Промышленный агрегат в тысячи раз мощнее...

Лимек покивал.

— Значит, вы успели построить и промышленный агрегат...

— Не я! — испуганно отшатнулся Петерсен. — Это все Фост! Фост и Ксавье!!!

— Где находится аппарат? — спросил Лимек устало.

— Излучатель планировалось установить на башне Сарториуса, а сам агрегат монтировали в прогностическом центре...

Там, где работала Камилла. Круг замыкался.

— Туда нам не попасть, — скорее утвердительно, чем с вопросом сказал Лимек.

— Туда — нет. Но я могу провести нас к пульту управления.

Все тело Лимека — каждая ссадина, кровоподтек и ушиб взвыли протестующе, когда сыщик встал и взял со стола револьвер.

— Поехали.

15

Такси им поймать не удалось, и пришлось ехать на практически пустом трамвае, который несся испуганным зайцем, дребезжа звонком и опасно кренясь на поворотах, по безлюдным улицам Авадона.

Схватившись, чтобы не упасть, за ременную петлю, Лимек посмотрел на часы. Было без четверти одиннадцать утра, но ни одного человека не наблюдалось ни в продуваемом всеми ветрами вагоне трамвая, ни на обледенелых тротуарах, и совсем не было машин на проезжей части: только ветер гонял поземку по мостовой... Город как будто вымер.

— Где они все? — подумал Лимек вслух. — Где люди?

— Вы разве не слышали? — удивился Петерсен. — По радио передали штормовое предупреждение. Сегодня, ближе к обеду. От пяти до восьми баллов.

— Только этого нам не хватало...

Башня Сарториуса была конечным пунктом трамвайного маршрута, но Петерсен подорвался с места остановкой раньше, на Терапевтическом бульваре. Лимек чуть ли не на ходу выпрыгнул из трамвая (тот явно спешил в депо и задерживаться не собирался) и последовал за инженером.

— Куда мы идем? — спросил сыщик на бегу.

— Ко мне домой...

Ключи от особняка Петерсен, конечно же, потерял, и Лимек, по привычке оглядевшись по сторонам — табачный киоск через дорогу был наглухо закрыт металлическими ставнями, вытащил револьвер и рукояткой разбил витражное стекло во входной двери.

— В подвал, — скомандовал инженер. В чулане под лестницей Петерсен откинул пыльный коврик и отворил люк. Вниз вела откидная стремянка. Лампочка не горела, и единственным источником света в подвале было огнедышащее жерло парового котла. В его неверных отблесках Петерсен переступил через гору угля и зашел за котел. Там оказалась утопленная в стену железная дверь, запертая на два толстых засова, зафиксированных амбарным замком. Ключ хранился в трогательном тайничке за филенкой...

За дверью открывался длинный сводчатый туннель, похожий на бетонную трубу и освещаемый редкими плафонами. По центру туннеля бежали рельсы узкоколейки.

Инженер устремился вперед.

— Где это мы? — успел удивиться Лимек.

— Под парком Политехникума, — запыхавшись, пояснил Петерсен. — Это часть старой сети подземных убежищ. Построили еще при Вальсингаме. Ведет от Бельфегора до Маймона. Пульт здесь.

Они свернули в узенький боковой коридор совершенно казематного вида. Судя по грубой кладке, эту часть подземелий Авадона строили задолго до канцлера Вальсингама. Лимек скорее предположил бы времена Танкреда Свирепого... На полу попадались лужи, вдоль древних стен змеились вполне современные электрические кабели, а вместо квадратных плафонов горели тусклые угольные лампочки в решетчатых колпаках.

Внезапно все до одной лампочки погасли, окунув коридор во мрак, а потом засветились снова, в два раза бледнее прежнего.

— Началось! — сказал Петерсен возбужденно.

— Что началось?!

— Они начали зарядку конденсаторов!

— Сколько у нас времени?

— Минут семь, если они правильно разобрались в моих записях...

— А если нет?

— Тогда минут десять, и мы все взлетим на воздух!

— Далеко еще?

— Уже пришли.

Еще одна железная дверь. Не заперто. Скрип несмазанных петель. Темнота и странный запах: ваниль и шоколад. Петерсен нащупал и повернул выключатель, и Лимек увидел перед собой маленькую мрачную комнатку, похожу на тюремную камеру, которую кто-то изо всех сил постарался превратить в детскую. На сырой стене висел подгнивший ковер с медвежатами, и железная кровать была застелена веселеньким одеяльцем. В углу стояла картонная коробка с игрушками, а на единственной табуретке были рассыпаны крошки шоколадного бисквита.

Толстая крыса, вспугнутая неожиданным вторжением, спрыгнула с табурета и метнулась под кровать, и Лимек увидел, что к ножке ее пристегнута тонкая хромированная цепь с наручником на конце.

Сыщик бы так и стоял, глядя на эту цепь, если бы Петерсен не толкнул его в плечо.

— Это там! — прошептал инженер. — Пульт управления!

Комнатка оказалась проходной. На дверь по другую сторону кровати инженер указал дрожащей от волнения рукой.

— Спокойно, — велел Лимек скорее самому себе, чем Петерсену. — Спокойно...

Сыщик вытащил револьвер, еще раз проверил барабан, взвел курок.

— Ты пойдешь первым, — сказал Лимек. — Я — за тобой. Мы не знаем, сколько их там...

— Один. На пульте — только один человек. Сверху — хоть сотня, но там только один. И Абель.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Поверьте мне. Я знаю. Управлять аппаратом... Это не то ощущение, которым захочешь с кем-то делиться...

— Ладно. Иди первым...

Петерсен протянул руку к двери, и у Лимека зашевелились волоски на затылке. Сперва он решил, что это от нервов, но, когда дверь отворилась, впустив волну ослепительно-белого сияния, сыщик понял, что в Бездне начался Шторм.

Шторм

Главный недостаток любого убежища: когда встречаешь Шторм внутри и не видишь внешних его проявлений из Бездны, Шторм для тебя начинается вдруг. Прогносты всегда ошибаются во времени...

Мир светится изнутри. Каждый предмет обретает сияющую ауру, сам воздух мерцает тысячами алмазных пылинок, и свет проникает повсюду, пожирая все тени. Холодный безжалостный белый свет, от которого не спрятаться, не убежать, не затаиться.

Что-то странное происходит со временем. Окружающая обстановка то застывает фотокарточкой, то как-то очень резко, рывком изменяется. Как будто заело кинопроектор, думает Лимек. Вот замер один кадр, обугливаясь в лучах мощной лампы, а вот дернуло пленку, да так резко, что чуть не порвало... Мир плавится и трещит по швам.

Лимек и Петерсен в детской комнате-камере. Как в прошлый раз, с Альбиной, вспоминает Лимек. Мы слишком тесно связаны, чтобы нас разбросало, каждого в личный ад.

Рывок.

Другая комната. Высокие потолки. Клубки проводов на полу. Бухты кабелей. Кресло. С фиксаторами для рук и ног. Лимек уже видел такое. В Железном Доме. В этом фиксаторы — толстые блестящие браслеты — обклеены изнутри ярко-белым поролоном, чтобы надежнее удерживать тонкие детские конечности.

Удерживать Абеля.

Рывок.

Абель в кресле. Распят. На голове — тяжелый даже на вид шлем конической формы. От шлема идут провода. Идут к пульту.

Рывок.

Пульт. Широкая приборная доска. Тысячи циферблатов, экранчиков, шкал. Стрелки подрагивают, пляшут визирные нити. Чуть ниже — сотня рукояток. Черных, эбонитовых. Рычажки реостатов. Тумблеры. Верньеры.

В центре — заполненная водой линза осциллографа, разъем для перфокарт, частокол электронных ламп. Из-за Шторма лампы светятся, как обычные.

За пультом — обзорный экран. Толстое оргстекло. Дальше, за экраном — сумрачная зала, заполненная бесконечными рядами гигантских конденсаторов, трансформаторов, батарей. Свисают с потолка толстые силовые кабели. Между фарфоровыми предохранителями проскакивают молнии.

Рывок.

Петерсен и Коверкотовый сцепились в звериной схватке. Катаются по полу. Петерсен впился пальцами в проволочный бандаж, сворачивает его набок. Слышно, как трещит челюсть Коверкотового. Дикий вопль. Противники отпускают друг друга и откатываются в разные стороны. У Коверкотового изуродовано лицо, челюсть свернута набок, обломки проволоки пробили щеку и глаз. Бежит кровь. Коверкотовый медленно встает на четвереньки.

Петерсен остается лежать, сжимая торчащую из груди наборную рукоятку финского ножа.

Коверкотовый выпрямляется. Обезображенное лицо залито кровью, единственный глаз горит угольком. В руке у него еще один нож.

Интересно, сколько у него ножей? — очень отстраненно думает Лимек, поднимая револьвер. Револьвер весит целую тонну.

Выстрел.

На плечо Лимеку опускается маленькая холодная ладошка.

— Ты все сделал правильно, — говорит Камилла.

— Я знаю, — отвечает Лимек.

— А теперь унеси его отсюда, — Камилла показывает на Абеля.

— Я увижу тебя еще? — спрашивает Лимек.

— Не знаю. Торопись, у тебя мало времени.

— Достаточно, — говорит Лимек, расстегивая зажимы кресла и подхватывая почти невесомое тельце на руки. — Мы успеем.

— Прощай, — говорит Камилла.

Рывок.

...........

...........

...........

Они успели.