Азбучная история

1

На шестидесятилетии одного из коллег Йоаким Халль угодил в скучную компанию. Гости — общим числом шестьдесят пять человек — разместились за восемью столиками, по четыре пары за каждым, и Йоаким, который был среди тех немногих, что пришли без спутника, очутился с краю, девятым за столиком на восемь персон. Он почти никого тут не знал. Несколько знакомых, товарищи по работе, сидели от него далеко, словно бы увлеченные интересными разговорами.

На закуску подали обжаренные в сухарях морские гребешки. Затем — мясное блюдо, которое соседка Йоакима есть не могла, поскольку была вегетарианкой. По крайней мере, хоть какая-то тема для разговора нашлась. Йоаким узнал, что вегетарианкой дама заделалась после того, как четырнадцатилетней девочкой стала свидетельницей забоя свиньи. С тех пор минуло много лет, ведь соседка — когда сели за стол, она представилась, но Йоаким сразу же забыл ее имя — была ровесницей юбиляра, как и большинство собравшихся.

Как только начались тосты, Йоаким обнаружил у своей дамы одну странность: сворачивая и разворачивая салфетку, она тихо, но вполне внятно прекословила каждому оратору. Если отмечали способность юбиляра быть в дружбе со многими, она, к примеру, говорила: «Ври больше!» Если Луи хвалили за тонкий юмор, бормотала: «Зануда, каких поискать». А при упоминании о его практических умениях буркнула, что не мешало бы прийти к ней домой и посмотреть, как он испакостил ее садовую плитку. Йоаким так и не уразумел, что ее раздражало — тосты или сам Луи, однако не испытывал ни малейшего желания расспрашивать, хотя, может статься, она как раз этого и ждала. Муж ее сидел напротив них, чуть наискосок, и Йоаким решил: вот пусть он и расспрашивает.

Уже за десертом гости мало-помалу начали покидать отведенные им места. Свет погасили, после чего внесли и поставили на столик посередине громадный торт из мороженого, многоярусный, сверкающий бенгальскими огнями. Народ с тарелками в руках обступил сыплющее искрами сооружение, и многие потом не стали возвращаться на прежние места. В том числе Йоакимова соседка. С одной стороны, можно облегченно вздохнуть. Но с другой стороны, его не оставляло ощущение, что он сам оказался слишком скучным кавалером, надо было потягаться с нею в колких выпадах, рассмешить ее, а так она лишь вконец разозлилась и видеть его не желает. Этот сорокалетний молчун ей не компания.

Только в половине десятого наконец отужинали. Половину столиков сдвинули в угол, включили музыку. Супружеские пары пошли танцевать, Йоаким остался на своем месте. В больших окнах напротив он видел собственное отражение. Высокий серьезный мужчина с острым подбородком. Волосы густые, темные. Вообще-то наружность у него, пожалуй, вполне привлекательная. Правда, во взгляде, как выяснилось, порой отчетливо сквозит простодушная неуверенность.

Йоаким знал, так бывает не всегда. Он прежде всего специалист, человек дела. И главное место в его мыслях занимала работа, там он чувствовал себя в своей стихии, действовал быстро и уверенно. Но ведь все время думать о работе невозможно. Нет-нет да и возникали паузы, и тогда голову поднимало частное лицо. До странности беспомощное. Ни в чем не уверенное. Его «да» могло означать «нет», и наоборот. Потому-то, когда он в кои-то веки думал не о работе, а об иных вещах, лицо его принимало наивное выражение, которое иной раз смущало людей, побуждало отворачиваться. Такие вот мысли вертелись у него в мозгу, пока он сидел тут пень пнем, совершенно никому не нужный.

Просветила его на сей счет одна из девушек-чертежниц, зимним вечером в конторе, где оба они задержались допоздна. Так прямо и сказала, без обиняков, что он человек наивный. Хотя конечно же умный, добавила она немного погодя, искоса глянув на него. Словом, занятный гибрид острого ума и наивности. Йоаким не перебивал ее, поскольку чуял, что будет дальше. Некоторые женщины, полагая, будто разобрали мужчину по косточкам, испытывали потребность собрать его заново. Может, чтобы утешить, а может, желая продемонстрировать, что им и это по плечу. Он их не разубеждал, ибо опыт показывал, что на первом этапе они использовали свои мозги, а на втором — тело. Поэтому в ходе долгого разговора, пока чертежница с удовольствием его препарировала, он и виду не подавал, что для него сейчас вся суть в том, как бы овладеть ею на письменном столе. Абсурд, конечно. Задним числом он даже не помнил, вправду ли они были близки. Помнил только одно: ее слова о его наивном и проницательном взгляде. И не оттого, что в итоге поумнел. Скорей уж, наоборот. Ее слова приобрели над ним странную власть и затягивали в отвлеченные спекуляции, которые приводили исключительно к самоуглубленности, а временами до такой степени выбивали его из колеи, что, случайно увидев собственное отражение, он опускал глаза. Ему казалось, внутри у него бездонная топь, которая его же и засасывает, и он все больше убеждался, что не выберется оттуда без помощника. Какого помощника? Женщины. Точнее он сказать не мог.

На юбилей к Луи Йоаким пошел с известной надеждой. Развлекался он нечасто. Слишком много работал, а после работы уставал. Минули те времена, когда плоть полна безумства. Безумства восемнадцати лет, двадцати семи, тридцати пяти и всех прочих возрастов. Они утонули в работе. Иной раз случались вспышки какой-то неведомой энергии, но хватало их ненадолго.

Жил он в хорошей четырехкомнатной квартире в Азбучном переулке, примыкающем к Эстерброгаде. По дороге с работы заезжал в магазин, покупал продукты. Готовил сам, причем умело. На кухне все сверкало сталью. В кухонных шкафах стоял дизайнерский набор стаканов для бара на двадцать четыре персоны. Йоаким баловал себя. И на привычках своих не экономил. Все только самое лучшее, будь то одежда, мебель или еда. На холодильнике он поставил маленький транзистор и, занимаясь хозяйством, слушал новости со всего света. После ужина — мытье посуды. Бумаги из конторы. Стопки книг, которые он намеревался прочесть. Красивые, глянцевитые томики на тумбочке у кровати. Открывая их, он чувствовал себя богачом, хотя редко осиливал больше десятка страниц — засыпал.

Был у Йоакима и летний домик в Тисвилле-Хайне, в глубине елового леса, куда он ездил на выходные и в отпуск. Дел там всегда хватало. Вычистить кровельный желоб. Ликвидировать засор в канализационном стоке. Сколотить скрипучие половицы. Истребить мох, которым зарастали по краям оконные стекла. Спилить лиственницы. Иной раз лес целыми днями гудел от воя его электропилы. И дровяную печь протопить не мешает. Все это дарило ему ощущение смысла, будто он трудился ради кого-то. В жаркие дни он садился на старый велосипед, стоявший под свесом крыши, и ехал на пляж. Путь лежал через благоухающий хвоей лес, где песчаная почва, проплетенная корнями деревьев, глухо гудела под колесами. Стволы сочились смолой. И тишина кругом — лучше не бывает! Потом пейзаж менялся. Впереди открывалось море. При каждом шаге ноги вязли в песке. Сложив одежду аккуратной кучкой, он решительно заходил в воду. Заплыв на пятьсот гребков — двести пятьдесят гуда, двести пятьдесят обратно, — а затем вон из воды. Фигура у него всегда была стройная. Волосы темным нихром падали на лоб. Наверху, в дюнах, стояли шлюхи, пялили глаза. Толпы полуголых девиц. Йоаким чувствовал их взгляды. В лесу, в домишках-курятниках, у них припрятаны презервативы. Он одевался и катил восвояси.

Однако, видит Бог, ему хотелось чего-то надежного, долговечного. А это куда больше, нежели он сам. Он сам мог исчезнуть. И что останется? Стальной холодильник, дизайнерские стаканы, транзистор, изящные стопки книг, зеленый домик в лесу. Тишина. Его мучило сознание, что они переживут его и ничуть не изменятся, что его тишина не превосходит их тишину, не отличается от нее. Он уйдет, и все это останется, словно его вообще никогда и не было. Ну а до тех пор необходимо производить некоторый шум. Не станет он просто смиренным помощником тишины. Мелким прислужником великого, чистого Ничто. Это не для него. Страха он не испытывал. Только некое замешательство. И вот теперь отправился на юбилей.

Музыку обеспечивал настоящий «вёрлитцер», роскошная, сверкающая махина в углу. Йоаким смотрел на веселых танцующих людей. Неожиданно у его стола появилась девушка. Выдвинула стул, села рядом.

— Забавно. Я видела, ты смотрел на меня, когда я шла через танцпол, — сказала она. — Как тебя зовут?

— Йоаким.

— А меня Сюзанна.

— Привет, Сюзанна.

Он даже не думал смотреть на нее. И вообще заметил только сейчас, когда она подошла. По меньшей мере лет на десять моложе его, маленькая, черноволосая, одета в костюм, рукава жакета подвернуты, полосатой шелковой подкладкой наружу. Волосы собраны на затылке в хвостик, коротенький, всего в несколько сантиметров.

— Ты словно в душу мне заглянул, — продолжала она. — Я не мешаю?

— Нет, — сказал он.

— Откуда ты знаешь Луи?

— Работаю вместе с ним.

— А я его давняя соседка. Раньше мы жили в одном подъезде. По правде говоря, я не очень близко с ним знакома. А ты многих тут знаешь?

— Да нет, не особенно, — ответил он.

— Я тоже. Просто мне нужно было отвлечься. Уйти из дома.

— Бывает.

— Только разговаривать тут почти невозможно. — Сюзанна с недовольным видом огляделась по сторонам и откинулась на спинку стула. — На вечеринках это хуже всего. Ни черта не слышно.

— Можно бы потанцевать.

— А что? Давай.

Они встали и вышли на танцпол, как раз когда начался новый танец. Ловкостью в танцах Йоаким похвастать не мог и обнять партнершу замешкался. Но Сюзанна сама тесно прижалась к нему.

— Не нервничай, — засмеялась она. — Это же не буйные пляски.

Сюзанна едва доставала ему до плеча. Они медленно кружились. Украдкой глянув на партнершу, Йоаким обнаружил, что она закрыла глаза. Осторожно обнял ее покрепче, но, как только музыка смолкла, она высвободилась. Несколько секунд они стояли друг против друга. И внезапно Йоаким испугался, что она опять исчезнет. Ведь в нем уже затеплилась искорка надежды, которую можно и потерять.

— Что же я видел, когда заглянул тебе в душу? — спросил он.

— А ты разве не помнишь?

Не зная, что ответить, он промолчал.

— Ну вот, опять ты так смотришь. — Сюзанна засмеялась и тоже умолкла. А немного погодя сказала: — Идем.

Она увела его в коридор, к окну. Села на широкий подоконник и жестом предложила сесть рядом. Достала из кармана жакета красную пачку «Лука», протянула ему.

— Я не курю, — сказал он.

— И мне бы не стоило. — Она закурила, выпустила дым. — Ну и ладно, наплевать.

В ее повадках сквозила какая-то забавная порывистость, и он не вполне понимал, по душе ему это или нет. Поднимая свое бледное лицо в рамке черных волос и жадно, искоса глядя на него, она была похожа на чертенка, у которого в рукаве полным-полно сюрпризов. От этого ему стало чуточку не по себе, но тем не менее он не испытывал ни малейшего желания возвращаться в зал и снова, как раньше, сидеть на стуле.

— Я редко когда развлекаюсь, — сообщила Сюзанна. — Последний раз была на вечеринке в августе прошлого года. Конечно, каждый вторник приезжает мама, и у меня получается свободный вечер, но ведь это не праздник.

— Свободный вечер… от чего свободный?

— От дочери, — ответила она, с легким удивлением, как будто ему следовало это знать. — От Дитте. Мы живем вдвоем, я и она.

— У нее разве нет отца? — спросил Йоаким. — В смысле, он тоже ведь может присмотреть за ней?

Затягиваясь сигаретой, Сюзанна покачала головой.

— Дитте его на дух не принимает. Знаешь, что она мне сказала?

— Нет, — отозвался Йоаким.

— Школьный автобус проезжает мимо дома, где он живет, и Дитте мне говорит: «Знаешь, мама, когда мы там проезжаем, я всегда отворачиваюсь, чтобы он меня не увидел». А кроме того, — Сюзанна опять глубоко затянулась, потом наклонилась вбок и затушила сигарету в недопитой чашке кофе, — на него вообще нельзя рассчитывать. Он ушел, когда Дитте было три года. С тех пор она редко его встречала.

— Печально, — сказал Йоаким.

— Да уж, — кивнула Сюзанна. — Давай найдем тему повеселее. Вы с Луи, стало быть, в одной конторе служите?

— Да, — подтвердил он, а она сообщила, что работает воспитателем в детском саду, но хотела бы учиться дальше.

— На кого же? — полюбопытствовал он и услышал в ответ, что, пожалуй, на медсестру. Впрочем, одновременно Сюзанна пожала плечами, словно это не так важно.

— Мне просто надо вырваться оттуда, — добавила она, а для ясности повернула голову и показала на свое ухо. Оказывается, она пользовалась слуховым аппаратом. Йоаким удивился: как же он раньше-то не заметил эту штуковину? Наверно, все дело в том, что она ни разу его не переспросила.

— Трудновато приходится, — вздохнула она, закуривая новую сигарету.

Йоаким недоуменно взглянул на нее.

— Я стала терять слух, — пояснила Сюзанна. — Ты понятия не имеешь, какой шум там стоит. Все орут наперебой словно резаные. С ума можно сойти. — В этот миг вид у нее был прямо-таки беспомощный.

Они вернулись в зал, потанцевали еще. Сквозь жакет Йоаким чувствовал рукой ее ребра. Головой она уткнулась ему в грудь, и он невольно улыбнулся: не иначе как прислушивается, что там у него внутри. Ты словно в душу мне заглядываешь, сказала она. Может, все, что она рассказывала, на это и намекало?

Неожиданно Сюзанна крепко обняла его и, подняв голову, заглянула в лицо:

— Почему ты улыбаешься?

Он взял ее руку в свою. Маленькая рука, чуть влажная, холодная и в то же время теплая. Но ему почудилось, будто она горит огнем.

Йоаким отлучился в туалет, а выйдя оттуда, нос к носу столкнулся с одним из коллег, который немедля вцепился в него, потащил к своему столу и начал поить коньяком, рюмка за рюмкой. Коллега рассуждал о рабочем климате и говорил все громче. Йоаким рассеянно слушал, краем глаза высматривая Сюзанну, но ее нигде не было. Лишь около полуночи она внезапно выросла перед ним, уже в пальто.

— Я только хотела попрощаться, — сказала она.

Йоаким встал, чувствуя, что слегка захмелел.

— Уже уходишь?

— Да, мне пора. Мама сидит с Дитте. — Сюзанна натянула толстые варежки домашней вязки. — Нельзя же, чтобы она всю ночь глаз не смыкала.

— Ясное дело, нельзя.

Она привстала на цыпочки, положила руку в варежке ему на голову. Колючая шерсть защекотала лоб.

— Приятный был вечер, — сказала она. — Всего тебе доброго.

2

Пять месяцев спустя Йоаким припарковал машину на стоянке возле Вартоу. Дело было в марте, под вечер, и вообще-то он ехал с работы домой, но надумал сходить в кино и теперь направлялся к кинотеатру на Миккель-Брюггерс-гаде. Стрёйет[1] кишела народом, и ему казалось, будто он долго сидел взаперти и наконец вырвался на волю. Высоко над крышами, громко гомоня, тянулись по небу большие стаи грачей. Йоаким остановился у ярко освещенного сосисочного ларька: продавец ловко выуживал сосиски из дымящихся котлов и упрятывал в булки. Перед Йоакимом стояла в очереди маленькая женщина в черном котелке. Получив сосиску, она тотчас пошла дальше. В ожидании своей порции Йоаким рассеянно провожал ее взглядом. Что-то знакомое сквозило в ее облике, но он никак не мог вспомнить, где видел ее раньше.

С сосиской в руке он свернул на Миккель-Брюггерс-гаде. За столиками, выставленными из кафе на тротуар, сидел закутанный народ. Йоаким подошел к витринам у входа в кинотеатр, глянул на афиши. Фильмы были сплошь незнакомые, он не слыхал о них и не читал, но тем не менее решил посмотреть какой-нибудь. Зашел в вестибюль, где, кроме девушки за окошком билетной кассы, не оказалось ни души, и тут только сообразил, что на первый вечерний сеанс опоздал, а на следующий явился слишком рано. Он вышел из кинотеатра, но к машине возвращаться не стал. Его томило безотчетное ожидание, хотя он и сам не знал, чего именно ждет. В душе была пустота и предчувствие счастья — места хватит чему угодно.

Шагая вниз по Стрёйет, Йоаким снова увидел ту женщину в черной шляпе. Она сидела в уличном кафе, пила капуччино. Он сел у нее за спиной, заказал чашку кофе. По всей видимости, незнакомка кого-то ждала, поскольку, листая газету, то и дело поглядывала на часы. Даже со спины было заметно, что с каждой минутой ею все больше завладевает уныние. Порыв ветра сорвал газету со стола, бросил под ноги Йоакиму. Он подобрал растрепанные листы, встал, протянул хозяйке. Та поблагодарила. Чуть помедлив, он сказал:

— Ничего себе весна!

— Да, холодновато, — отозвалась она и, словно в подтверждение, зябко вздернула плечи. Но Йоаким не слушал, пристально вглядываясь в ее лицо.

— Где-то я тебя раньше видел.

— Верно. — Она тоже смотрела на него, упрямо и вместе с тем равнодушно.

— И ты знаешь, кто я такой? — спросил Йоаким.

— Знаю, — ответила она, даже не пытаясь прийти ему на помощь.

И тут его осенило, он щелкнул пальцами:

— Мы встречались на юбилее Луи. Тебя Сюзанной зовут.

— Как ты мог забыть! — насмешливо укорила она.

— Да я и не забыл, — запротестовал он. — Просто не ожидал увидеть тебя здесь.

— Или увидеть меня вообще, так?

— Можно я сяду?

— Пожалуйста! — Она выдвинула ему стул.

— Как дела? — спросил он. — С Дитте, с работой, учебой и всем прочим?

— Ага, кое-что ты все же помнишь?

— Конечно.

— У меня все в порядке, — сказала она, покрутив чашку. — А ты как?

— Тоже в порядке.

Надо бы рассказать ей что-нибудь, подумал он, но на ум ничего не приходило. Вдобавок, по сути, она знает только, что его зовут Йоаким и что он коллега Луи. Ведь в тот вечер о себе рассказывала она одна. Поэтому сообщить ему было нечего, и он просто обронил:

— Работы полно.

— Понятно.

Разговор не клеился. Сюзанна явно была расстроена, и Йоаким при всем желании не мог до нее достучаться. Тем не менее ему казалось, будто он встретил давнюю знакомую. Милую, расстроенную старинную подругу, которая не таила от него своих чувств. Перепадов в настроении, обусловленных физиологией. Он пришел в восхищение. И не мог просто так расстаться с нею.

— Сегодня вторник, — сказал он. — У тебя свободный вечер, правда?

Сюзанна согласно кивнула, но не произнесла ни слова.

— Что ж, надеюсь, тебя ждут приятные развлечения.

Она пожала плечами, помешивая ложечкой кофейную гущу на дне чашки.

Уходя, он невольно обернулся. Сюзанна провожала его взглядом, однако лишь в кинотеатре, когда фильм уже начался и в темный полупустой зал пробрался еще один человек, он сообразил: что-то назревает. Ведь этим запоздалым зрителем снова оказалась Сюзанна. Нет-нет, он был не настолько тщеславен, чтобы вообразить, будто она последовала за ним. Не заметив его, она села чуть поодаль в том же ряду, положила котелок на колени.

На протяжении всего сеанса она глаз не сводила с экрана. Временами свет озарял ее белое лицо и вздернутый носик. А Йоаким, даже не пытаясь сопротивляться, погрузился в мечтания, яркие и куда более интенсивные, чем влюбленность. Можно ли назвать происшедшее игрой случая? Или тут что-то другое? Его опять пронзило смутное предощущение счастья. Фильма он не видел. Думал только об одном: если он пожелает, состоится встреча, способная изменить его жизнь и даровать ему судьбу поярче той, что уготована сейчас. Всё, думал он, изменится к лучшему.

Когда вспыхнул свет, он встал и с пальто в руках дождался, пока Сюзанна увидит его.

— Привет, — с удивлением сказала она. — Вот так сюрприз. Ты что же, все время сидел тут?

— Да, — ответил Йоаким.

— Я тебя не видела.

— Зато я тебя видел, — сказал он, довольный собственной прямотой.

Она улыбнулась.

— Котелок нельзя не заметить, — добавил Йоаким.

— Он тебе нравится?

Шляпа не вызывала у него восторга, но об этом он, понятно, умолчал, сказал только:

— Тебе к лицу.

На улице оба остановились. Уже давно стемнело и всерьез захолодало. Дыхание белыми облачками вырывалось изо рта. Сюзанна руками обхватила себя за плечи и притопывала ногами. Пальтишко у нее было чересчур легкое.

— Можно пригласить тебя куда-нибудь? — спросил он.

— Вообще-то я спешу. — Она помедлила. — А куда ты хотел меня пригласить?

— Ну, хотя бы вон туда. — Йоаким кивнул на кафе рядом с кинотеатром. — Или найдем другое местечко.

— Не знаю… Может, просто прогуляемся немножко?

Темными боковыми улочками они направились к Стрёйет. Тихая пора, прохожих почти не видно. Лишь изредка впереди мелькали неясные, темные фигуры. Они миновали кафе «Центральный уголок», где над входной дверью красовался громадный пасхальный цыпленок из желтого плюша. Изнутри струился свет, слышалась музыка, а в окнах были устроены пасхальные ландшафты с зайчиками, цыплятами, яйцами и уймой гирлянд. Чуть дальше, передними колесами на тротуаре, стоял автомобиль с включенным стояночным светом.

Йоаким с Сюзанной были уже близко, когда грянул истошный вопль. Откуда он донесся, определить невозможно. Наверно, из какой-то подворотни. К машине вдруг устремились четыре-пять темных фигур, все в слоновьих масках с прорезями для глаз. Один вспрыгнул на капот, второй — на багажник. Остальные принялись молотить по дверцам ногами и кулаками. В машине яростно залаяла большая собака. За запотевшими стеклами кабины вспыхнул свет, дверца приоткрылась: собаку выпустили. Та выскочила вон с явным намерением вцепиться в глотку ближайшему из громил. Гибкое тело овчарки взлетело в прыжке, свет уличного фонаря блеснул во вздыбленной шерсти на загривке, в струйке слюны в ощеренной пасти. И тотчас пинок по брюху свалил животное наземь. Еще один пинок. И еще. Слышались только глухие удары да пронзительный визг собаки.

Сюзанна крепко, до боли, вцепилась Йоакиму в плечо.

— Идем отсюда! — решительно бросила она и потащила его назад.

Немного погодя Йоаким оглянулся: машина ходила ходуном, едва выдерживая натиск четырех черных фигур. Зажглись габаритные огни. Потом взревел мотор.

— Не оборачивайся! — скомандовала Сюзанна, по-прежнему цепко держа его за плечо.

— Может, зайти, сообщить о случившемся? — неуверенно предложил Йоаким.

— Куда зайти?

— Да хоть сюда. — Он кивнул на пасхального цыпленка над дверью «Центрального уголка».

— Там одно старичье. И что ты им скажешь?

— Скажу, что на человека напали. И позвоню в полицию.

Сюзанна не ответила. Тонкие каблучки стучали по брусчатке.

— Вряд ли нам стоит встревать в эту историю, — в конце концов сказала она.

— Почему?

— Мне кажется, там была разборка между своими. Вдобавок тот, в машине, наверняка уже смылся.

— А как же собака?

— Ты будешь вызывать полицию из-за собаки?

Она расслабила хватку. Некоторое время оба молчали, а вскоре вышли на Стрёйет, многолюдную, залитую огнями. Сюзанна замедлила шаги, перевела дух.

— Фу, какая же мерзость! — Она вздрогнула, кутаясь в свое легкое пальтишко, и вдруг показалась Йоакиму ужасно маленькой и хрупкой.

— У меня машина тут неподалеку, — сказал он. — Я отвезу тебя домой.

— Спасибо.

Садясь в машину, Сюзанна сообщила, что живет возле станции «Энгхаве», но ни улицу, ни номер дома не назвала.

По дороге из центра Йоаким вдруг понял, что, пока они не добрались до места, ему необходимо что-то предпринять. Пригласить ее куда-нибудь. Теперь вроде как и почва для этого есть. Оба они стали очевидцами некого происшествия. Да, он пригласит ее в кафе. Прямо сейчас и спросит, не поужинает ли она с ним. Опасаться ей нечего, они же будут на нейтральной территории. Можно пойти в «Ле соммелье». Сюзанна, судя по всему, живет небогато. Котелок, пальтишко на рыбьем меху, даже чуть слишком темные тени под глазами — все говорило об этом. Ведь Сюзанна — мать-одиночка. И в «Ле соммелье» наверняка пойдет с удовольствием. Пожалуй, изумится меню и ценам. Вдобавок это слегка поднимет его в ее глазах. Он толком не отдавал себе отчета, где все пошло наперекосяк. Однако чувствовал, что все время балансирует на грани. Еще немного — и он потеряет равновесие, не устоит, а она ускользнет от него. Как раз сейчас вид у нее был весьма неприступный. Она сидела прислонясь плечом к окну, зажав руки между колен, будто хотела их согреть, и казалась погруженной в собственные мысли. Потом вдруг сказала:

— Здесь надо свернуть.

Он проехал мимо автозаправки, через железнодорожный мост и послушно повернул направо. Серая церковная колокольня светилась крестами сквозных проемов. Йоаким сбросил скорость.

— Где остановить?

— Прямо здесь, — ответила Сюзанна.

— Стало быть, здесь ты и живешь?

— А что? Место замечательное.

Он наклонился было к ней, хотел сказать про приглашение. Но она уже отстегнула ремень и взялась за ручку дверцы. Йоаким почувствовал себя дураком: не кричать же все это ей вдогонку.

— Спасибо за вечер, — сказала она, быстро обняв его на прощание. — Может, когда-нибудь встретимся снова.

— Да, — поспешно воскликнул он, — было бы здорово!

Сюзанна уже вылезла из машины. В свете фар он видел ее ноги, когда она пошла прочь. Помахала ему рукой. И исчезла.

Однако через минуту вернулась.

— Не хочется мне идти домой, — с трудом переводя дух, сказала она, когда он открыл дверцу. — Давай поедем куда-нибудь. В кафе, как ты предлагал, или к тебе домой.

Пока Йоаким заваривал чай и готовил бутерброды, она бродила по квартире. Он сам предложил ей осмотреться, и, судя по всему, она так и поступила. Было слышно, как она ходит по длинному коридору. Открывает и закрывает двери. Щелкает крышкой бонбоньерки — поднимает ее и снова опускает. Хорошо, что повсюду чистота и порядок, подумал он. Его жилище всегда сверкает, готовое в любую минуту принять и хозяина, и гостя. Сюзанна пришла к нему на кухню.

— Может, чашки достать? — спросила она.

— Возьми вон там. — Йоаким кивнул на дверцу встроенного шкафа, где хранился фарфор.

При виде широких белых полок, уставленных блюдами, суповыми чашками, тарелками и мисками, Сюзанна невольно ахнула.

— Большая у тебя квартира, — сказала она. — Четыре комнаты. Для целой семьи места хватит.

— Знаю.

— Видел бы ты нашу, ужаснулся бы. Как на корабле живем. Все время на что-нибудь натыкаешься.

Разговаривая с ним, она перебирала коробочки и баночки на стеклянной полке, снимала крышки, заглядывала внутрь.

— Ты разве не знаешь, что собирать баночки да коробочки — глупая привычка? — дерзко воскликнула она. — Рискуешь превратиться в старую деву.

Йоаким рассмеялся и с чайным ситечком в руке прислонился к краю стола. Ему нравилось, что она обнюхивает все вокруг, как собачка. Маленькая такая собачка, шустрая, пятнистая. Вроде той, что была у него в детстве. Едва ли он вызывает у нее антипатию, и общество его едва ли очень ей не по душе, ведь иначе она бы не стала вот так прикасаться к его вещам. Он взял чайник, намереваясь отнести его в комнату, но Сюзанна заступила ему дорогу.

— Поставь его куда-нибудь на минуточку, а? — сказала она. — Я тебе кое-что покажу.

Он послушно поставил чайник на белый раздвижной столик. Она улыбнулась, блеснув белыми зубками. Потом обняла его за шею, потянула к себе. Ему поневоле пришлось нагнуться.

— Что же ты хотела мне показать? — шепнул он.

— Это здесь, рядом.

Она взяла его за руку, повела в коридор, а затем в спальню. Ошеломленный, он замер на пороге. Почти год минул с тех пор, как он последний раз был с женщиной. И вот теперь Сюзанна, прелестная, непредсказуемая. То печальная, рассеянная, то, как сейчас, совершенно земная, из плоти и крови, просто голова кругом идет.

— А тебе не надо домой? — пролепетал он. — Как же Дитте и твоя мама?

— Мама ждет меня не раньше завтрашнего утра, — решительно ответила Сюзанна, расстегивая ему рубашку. — Она останется там на всю ночь. И я тоже могу остаться. Здесь. Если хочешь, конечно.

3

На другой день он впервые навестил Дитте и Сюзанну. С охапкой красных тюльпанов в руках позвонил у двери. Секунду спустя послышался топот детских ног. После непродолжительной возни с замком дверь приоткрылась — девочка лет восьми-девяти, с угольно-черными, как у матери, волосами укоризненно смотрела на него. Глаза у нее тоже были черные, демонические, как у Сюзанны, хотя далеко не такие прелестные. Но ведь Дитте видит в нем врага, сообразил Йоаким. Незнакомого мужчину, который норовит вторгнуться в их жизнь. Как же он не подумал об этом? Целый день думал только о Сюзанне. Надо было прихватить что-нибудь для девочки, даже пакетик сластей, купленный на углу, мог бы, наверно, смягчить ситуацию.

— Здравствуй, Дитте, — бодро сказал он. — Можно войти?

Она выпустила дверную ручку и сделала шаг назад, что Йоаким воспринял как знак согласия. Он толкнул дверь, желая отворить ее пошире, но безуспешно: она уперлась во что-то упругое. Войдя в коридорчик, он понял, в чем дело. Сумки и верхняя одежда горой громоздились на крючках — того гляди, рухнут на пол. Теснота, едва-едва можно пройти. Тут еще и кошку держат: на газете стояли две плошки, красная и синяя, да корзинка с матрасиком, усыпанным черной шерстью. На красном столике — телефон, трубка лежала плохо, потому что Йоаким различил тихие, монотонные гудки. Он хотел было сказать об этом Дитте, но раздумал. Может, так надо, по какой-то неведомой ему причине.

— Меня зовут Йоаким, — представился он девочке.

Вместо ответа она медленно попятилась, потом, не сводя с него глаз, негромко бросила:

— Мама.

В некотором замешательстве Йоаким улыбнулся, недоумевая, к кому она обращается.

— Мама, — повторила девочка, не повышая голоса. Из приоткрытой двери в конце коридора доносились дребезжанье кастрюль и шум льющейся воды. — Мама, это к тебе.

Следом за Дитте Йоаким шагнул по коридору к этой двери.

— Ей наверняка ничего не слышно, — улыбнулся он.

В ответ девочка наградила его яростным взглядом и опять повторила:

— Мама.

В тот же миг из кухни выглянула Сюзанна.

— Ты? — радостно воскликнула она. — Да еще с тюльпанами! Поставим их на обеденный стол. Дитте, будь хорошей девочкой, слетай за вазой.

Дитте, однако, быть хорошей девочкой не пожелала. Сюзанна сама пошла за вазой, меж тем как Йоаким снял пальто и повесил его на крючок. Дитте скрылась в комнате, а немного погодя снова появилась Сюзанна, на мгновение обняла его и сделала это с такой теплотой и естественностью, что он почувствовал себя мужем, который после дневных трудов возвращается домой, к семье, поскольку у него и в мыслях нет, что можно пойти куда-то еще.

— Дай ей немного времени, — шепнула она.

— Конечно, — тоже шепотом откликнулся он.

От Сюзанны пахло пряностями. Она соорудила себе крысиные хвостики и надела красную блузку, верхние пуговки были расстегнуты, и, выпуская ее из объятий, он невольно заглянул в этот вырез, полюбовался невероятно белой кожей.

— Сегодня у нас курица по-индийски, — сообщила она. — Иди в комнату. Сейчас сядем за стол.

Комната была маленькая. Вдобавок заставленная мебелью. В одном конце обеденный стол, накрытый на троих, а кроме того, два дивана, большущий телевизор в нише комбинированного шкафа, книжная полка, электроорган на козлах, высокий комод и несколько столиков, один из которых целиком занимали куклы — два-три десятка Барби. На другом столике стояли лампа и блюдо со всякой мелкой всячиной: грецкие орехи, точилка для карандашей, пластмассовые фигурки, какая-то квитанция и стелька от детской туфельки.

— Ты, стало быть, любишь Барби, — сказал Йоаким Дитте.

— Мы с мамой играем в них, — коротко сообщила девочка, причем довольно дружелюбно. Но Йоаким ее дружелюбием не воспользовался. Не хотел давить на Дитте. Взрослые не должны надоедать детям. Он оставит малышку в покое, чтобы она сама пришла к нему. Конечно, потребуется время, подумал он, но ведь нам не к спеху. А немного погодя появилась Сюзанна, принесла курицу.

Дитте мигом поставила свою тарелку рядом с Сюзанниной и взгромоздилась к матери на колени.

— Сядь на свое место, — сказала Сюзанна. — Как прикажешь есть с тобой на коленях?

Но Дитте будто и не слышала. Расслабилась, прислонилась к матери, как к спинке стула, и бросила вызывающий взгляд на Йоакима, который прямо-таки остолбенел.

Уютного ужина, о каком мечтал Йоаким, не получилось. Дитте так и не слезла с колен матери и вообще вела себя ужасно. Рис она ела пальцами, и Сюзанна — по милости Дитте она была вынуждена обходиться одной рукой — в конце концов отчаялась призвать дочь к порядку. Лишь время от времени протягивала ей салфетку и говорила:

— Вытри пальцы.

Йоакиму все это было крайне неприятно, однако он не подавал виду. Понимал, что с его появлением в квартире установилось чрезвычайное положение и происходящее сейчас ничуть не похоже на их будничную жизнь. Дитте всего-навсего ребенок, думал он. Она боится. И защищается теми скудными средствами, какие ей знакомы. Она не может изменить обстоятельства, зато я могу. Моя задача — показать ей, что никакой опасности нет, можно жить спокойно.

Позднее Сюзанна так и сказала, почти слово в слово. Вернувшись в комнату, она оставила дверь приоткрытой, подошла к дивану и в мягком свете бра принялась поправлять подушки, а попутно заговорила о Дитте.

— Уснула наконец, — сказала она.

Вид у нее был усталый. Время близилось к десяти, час назад она увела Дитте: дочке пора было на боковую. Сперва чистили зубы, умывались, из ванной долетали голоса и плеск воды. Потом Дитте зашла пожелать покойной ночи. В белой ночной сорочке черноволосая девочка напоминала персонаж из комикса. Давешние дурные чары развеялись. Она подошла к Йоакиму, на миг прижалась к нему, тихонько шепнула: «Покойной ночи». Ему очень хотелось обнять ее, но он удержался от соблазна. Дитте ушла, где-то в квартире закрылась дверь. Стало тихо. Йоаким сидел на диване, пытался расслабиться. Целое море подушек отправил на другой конец, усаживался то так, то этак, но мягкий диван совершенно не пружинил, и ногам все время было неудобно.

По натуре человек тихий, спокойный, он не привык к людскому обществу. И критиковать увиденное или услышанное у других ему даже в голову не приходило. С какой стати судить-рядить? Он готов принять что угодно. Сорок лет. Полжизни, считай, уже позади. И коль скоро ему предложено вот это, он с благодарностью согласится.

Йоаким сидел, оглядывая комнату. Стены сплошь увешаны фотографиями — Дитте в самых разных ситуациях. Дитте-младенец, лежащая на светло-красном ковре. Дитте с белой от муки головой. Дитте, пекущая печенье. Дитте со школьным ранцем, на лестничной площадке. Золотоволосая Дитте на празднике Люсии. Он встал, подошел к полке, где рядком стояли книги, наугад вытащил парочку. Названия незнакомые. «Охапка роз», «Под гнетом тайн». Судя по всему, чтение для женщин, которым вечерами, после праведных трудов, просто необходимо дать роздых ногам и отвлечься от обязанностей. Однако, открыв книжки, он понял, что их никогда не читали. Переплеты открываются с таким сухим хрустом лишь по первому разу. Йоаким поставил томики на место, отошел к окну. Небо над городом озарено зеленоватым отсветом. Внизу проходила широкая улица, а за нею — железнодорожные пути. Подоконник легонько задрожал: поезд надземки отошел от перрона, освещенные окна вагонов змеей поползли прочь. Йоаким не знал Сюзаннина образа жизни и тем не менее словно бы знал. Да, во всем тут сквозило что-то знакомое. Поэтому он решил, что живет она примерно так же, как он сам.

Время шло, Сюзанна не возвращалась. Он вспомнил о немытой посуде, на цыпочках пробрался на кухню и, чтобы никого не потревожить, тихонько закрыл за собой дверь. На стене висели большой постер с изображением моркови и множество детских рисунков. На подоконнике разложены яблоки и апельсины. На полу — корзинка с хлебом и зеленью. Ему вспомнилась собственная кухня. Шахматный узор на полу, длинные рабочие столы. Здесь едва хватит места замесить хлеб. Но ему все равно понравилось. Он налил в таз воды, засучил рукава, а немного погодя вдруг заметил, что напевает. Чистую посуду расставил в порядке, который полагал правильным. В Сюзанниных системах он не вполне разобрался, однако решил, что так более-менее сойдет. Тщательно вытер стол, а мокрое полотенце развесил сушиться на спинке стула. Потом заварил чай в большом красном чайнике, отыскал две чашки и отнес в комнату.

Минут через десять вернулась Сюзанна, с припухшими глазами, словно успела вздремнуть. Один из крысиных хвостиков распустился.

— Спасибо, что помыл посуду, — сказала она, обняла Йоакима за шею и впервые за весь вечер поцеловала.

Ему очень не хотелось отпускать ее, но она высвободилась, налила в чашки чаю. Серьезная, совсем не такая, как часом раньше.

— Дитте плоховато ладит с мужчинами, — сказала Сюзанна, когда они уселись на диван. — Ты не обращай внимания. Со временем она привыкнет, успокоится, и все пойдет на лад.

— Конечно, — отозвался Йоаким, обняв ее за плечи. Они сидели висок к виску, и он чуял теплый запах ее волос. — Мы не будем ее торопить, пусть себе привыкает.

Сюзанна подняла голову, пристально посмотрела на него, словно проверяя, не кривит ли он душой. На миг Йоакиму показалось, будто его оплеснуло ярким светом, и вновь он испытал необъяснимое ощущение счастья, настолько пронзительное, что невольно застонал.

— Что с тобой? — спросила Сюзанна.

— Мне просто хорошо, — улыбнулся Йоаким, и она опять положила голову ему на плечо. Он осторожно взял ее за руку, погладил.

— Я совсем тебя не знаю, — тихо сказала она.

— Я весь перед тобой, — ответил он.

— Правда?

— Правда.

Лучше бы ничего больше не говорить. Сидеть вот так и молчать. Но Сюзанну одолевало беспокойство. Несколько раз она выходила, замирала, прислушиваясь, у двери Дитте, а возвращалась всякий раз полная решимости и сообщала все новые факты, какие, по ее мнению, ему необходимо знать. Пусть все будет начистоту, ведь ей нужно думать не только о себе.

— У Дитте никого нет, кроме меня, — сказала она. — Ну и, конечно, моей матери. Хотя она по-настоящему не в счет.

Йоаким кивнул. Отчего ее мать по-настоящему не в счет, он не понял; наверно, дело касается одного из тех жизненно важных вопросов, которые связаны с взаимоотношениями мужчин, женщин и детей и в которых он ничего не смыслит. Поэтому он промолчал. Однако был не прочь разобраться в обстоятельствах.

— Как же все-таки насчет отца Дитте? — нерешительно спросил он. — Почему она с ним не видится?

— Это ничтожество! — сердито воскликнула Сюзанна. — Знаешь, насколько он заслуживает доверия? — Она свела большой и указательный пальцы, оставив между ними миллиметровый просвет. — Вот настолько. На такого вообще нельзя рассчитывать. — Немного успокоившись, она добавила, ласковым голосом, будто обращалась к ребенку, которого надо утешить: — Йоаким, ты еще очень многого не знаешь.

— Можешь рассказать мне все, что сочтешь нужным, — тихо сказал он.

— Последний раз, — задумчиво произнесла Сюзанна, — Дитте пришла домой и говорит: его новая жена сказала, что они прозвали меня Мамаша Дуреха. — Она внимательно посмотрела на него. — Неужели непонятно? О каком доверии может ид ти речь?

— По-твоему, это правда? Да никому в голову не придет сказать такое.

— Дитте не лжет! — Сюзанна стряхнула Йоакимову руку и отодвинулась подальше, с обидой глядя на него. — Зачем ей лгать? Какой смысл?

— Я вовсе не хотел тебя обижать… — начал он.

— А я и не обижаюсь, просто спрашиваю, мне в самом деле интересно. Вдруг услышу от тебя что-нибудь новенькое.

Оба надолго замолчали. Неожиданно Сюзанна стукнула себя кулаком по лбу и прошептала:

— Извини… Я дура. Дура, дура, дура. Уже умудрилась втянуть тебя в эти дрязги. А все потому, что мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь. Потому что с тобой я чувствую себя защищенной. Но мы же совсем друг друга не знаем. Ты наверняка невесть что обо мне думаешь!

Она подобрала ноги на диван и, покусывая кулачок, искоса взглянула на Йоакима.

— Тебе вряд ли знакомо чувство ненависти, а, Йоаким? И бороться за жизнь, наверно, не приходилось?

— Да нет, — сказал он, в полном замешательстве от такого положения вещей, поскольку чувствовал, что в определенном смысле это его принижает. — Пожалуй, не приходилось.

— Мне необходим человек, который обнимет меня крепко-крепко и скажет: все наладится, все будет хорошо. Вот кто мне позарез необходим… — Она осеклась. Глаза наполнились слезами. — Вечно я опасаюсь доверять людям. А это большой минус. Но мне столько всякой мерзости довелось пережить, Йоаким, тебе и не снилось.

— Можешь положиться на меня, — сказал он с непривычной твердостью. — Я всегда буду рядом.

Тут Сюзанна по-настоящему расплакалась.

Потом она попросила его немного посидеть в одиночестве: надо переправить Дитте в ее собственную постель, потому что засыпала она всегда у матери.

— Он ушел? — донесся из коридора сонный голос Дитте.

— Да, — ответила Сюзанна.

— А почему куртка его здесь? — спросила девочка, и Сюзанна что-то сказала ей шепотом, Йоаким не расслышал. Немного погодя дверь открылась.

— Всё, можешь свободно выходить, — улыбнулась Сюзанна, но он не двигался с места и чувствовал себя глуповато. Это ощущение оставило его, только когда они очутились под периной; Сюзанна прижалась к нему с таким отчаянием, что он разом понял: она вправду нуждается в нем. Больше всего на свете. И в ту же секунду ему стало ясно, что, пока дело обстоит таким образом, он готов примириться с чем угодно.

Среди ночи дверь с шумом распахнулась. На пороге явилась грозовая туча.

— Почему он еще здесь? Ты же сказала, он ушел.

— Тише, дружок, тише, — пробормотала Сюзанна, не открывая глаз, и с такой неохотой вытащила руку из-под Йоакимовой головы, что он воспринял этот жест как ласку.

— Мне приснился страшный сон.

Тут Сюзанна окончательно проснулась. Села в постели, прикрыв периной обнаженную грудь. Свет уличного фонаря озарял ее бледную кожу.

— Что тебе снилось?

— Я не помню. — Дитте разрыдалась, и Сюзанна, схватив майку, поспешно натянула ее на себя. Йоаким тоже попробовал ногами нащупать в изножии кровати свое белье.

— Я не помню, — всхлипывала Дитте. — Ужасы всякие. Про тебя и каких-то мужчин…

— Ну что ты, солнышко…

— И ты чуть не умерла.

— Иди к нам. Ложись здесь, с краешку.

— Я хочу в серединке. — Дитте перелезла через Сюзанну.

Йоаким почувствовал рядом худенькую детскую спинку. Засыпать Дитте вовсе не собиралась, они с Сюзанной тихонько шептались. Поначалу девочка нет-нет судорожно всхлипывала, но скоро успокоилась. Он слышал гул поездов под мостом, ровное дыхание Сюзанны и Дитте и на миг словно бы запамятовал, кто он такой. Около пяти, когда город начал помаленьку просыпаться, встал, бесшумно оделся и, оставив на кухонном столе записку, выскользнул из квартиры, неуверенный, будет ли у него случай вновь прийти сюда.

Однако же случай представился, а через полтора месяца Сюзанна забеременела.

4

Просто не верится. Йоаким изнемогал от счастья. Ведь нашелся человек, который сломя голову бежал ему навстречу и стремительно бросался в его распростертые объятия. День за днем. Иной раз едва не сбивая с ног. Он повстречал прелестную молодую женщину, и у них будет ребенок. Н-да, загад не бывает богат. Он-то воображал, что до конца жизни останется при работе, летнем домике да шикарном наборе барных стаканов. Много лет назад, когда ему было чуть за двадцать, он тоже строил воздушные замки. Представлял себе женщину, спутницу жизни. Незаурядную женщину, рослую, светловолосую, голубоглазую, высокообразованную. Представлял себе, как они будут вместе работать, делиться идеями и планами, обзаведутся уютным домом. Теперь эти юношеские мечтания вызывали у него невольную усмешку. Такие вещи планировать невозможно. Жизнь превосходит самые необузданные фантазии. А главное, она куда прекраснее.

Каждый вечер после работы, в шесть-полседьмого, он ехал к Дитте и Сюзанне, в их крохотную квартирку. Под окнами, словно похваляясь богатым репертуаром, самозабвенно заливался трелями черный дрозд. Во дворе распустилась акация. Йоаким открывал окно и шал Дитте, которая качалась с подружками на качелях, а Сюзанна стояла за его спиной, сцепив руки у него на груди. Прижималась к нему, вынуждала наклониться вперед. Дитте прибегала наверх, они ужинали, потом он делал с ней уроки. Девочка как будто бы вполне к нему привыкла. Причем быстро и почти безболезненно. Иногда, заметив меж Йоакимом и Сюзанной трещинку разлада, ловко ее использовала. Могла встретить его до ужаса холодно. Хотя на другой же день сменяла гнев на милость.

Временами Йоаким ходил с Дитте в парк, где она каталась на самокате. А не то они вместе кормили голубей хлебом, который девочка тщательно между ними распределяла. Она и в песочнице любила покопаться, несмотря на свои девять лет. Тогда он сидел рядом на лавочке, читал газету.

Сюзанна в подобных вылазках не участвовала. Предпочитала оставаться дома, перемыть посуду, приготовить бутерброды, убрать квартиру, но, когда они возвращались, зачастую успевала, судя по всему, пожалеть об этом, потому что была совсем не такая, как перед их уходом. Когда они, войдя в коридор, кричали «Привет!», отвечала она редко, а когда Йоаким входил на кухню, где она чем-то громыхала — кухонным комбайном, электрическим чайником или электроножом, — тоже не слышала его, пока он не заключал ее в объятия.

— По-моему, вы говорили, что придете в десять минут восьмого, — могла объявить она, высвобождаясь из его объятий и сию же минуту принимаясь шарить по шкафам и ящикам в яростных поисках пластмассовых мисок, оберточной бумаги и средств для чистки труб. Всего разом.

— Да ведь мы всего-то на двадцать минут опоздали.

— Дело не в минутах. А в том, могу я на тебя положиться или нет.

— Конечно, можешь. Я люблю тебя, Сюзанна, — говорил он, привлекая ее к себе.

Она затихала. Однако позднее, когда, уложив Дитте, они перед сном еще часок сидели вдвоем на диване, в желтом свете лампы, Сюзанна непременно объясняла ему эту свою тревогу, которая делала ее нервозной и уязвимой. Для него, твердила она, очень важно знать ее прошлое, чтобы все между ними было без утайки. Йоаким понимал, таким манером она просила прощения, и если он не станет слушать, то совершенно ее оттолкнет. Мысленно он говорил себе, что это расчистка. Причем очень основательная. Жилось Сюзанне ох как несладко. Отец пил. И росла она в семье, где царила жестокость. Брат ее тоже был алкоголиком. Кроме матери, она ни с кем из родни не общалась. Порвала со всеми — с отцом, с братьями и сестрами, тетками и дядьями, кузенами и кузинами — после бесконечных склок, в детали которых она посвятила Йоакима. Ее постоянно обманывали, с самого рождения, — родня, друзья, мужчины. А в первую очередь муж, это ничтожество.

Йоаким слушал ее с двойственным ощущением боли и любопытства. Даже когда приходилось совсем худо (она в это время одну за другой расписывала постельные сцены), он был не в силах остановить ее. Хотел быть рядом с нею, то низвергаясь в грохочущие бездны, где на него обрушивались обломки скал, то взмывая ввысь, в ослепительный свет, струившийся от них обоих. Ведь что бы она ни испытала в прежней жизни, теперь все хорошо. Вместе они с чем угодно справятся. Он для нее единственный, любимый навек. Все было не напрасно, говорила она, несмотря ни на что, все имело-таки смысл. И Дитте теперь стало намного лучше, все уладилось. Люблю тебя, шептала Сюзанна, очень-очень люблю. Надо же — встретить такого человека, как он! В глубине души Йоаким не мог не признать, что нисколько не сожалеет о прежних ее бедах. Ведь именно поэтому она более восприимчива к счастью, какое ей предлагает он.

Он сам себя не узнавал. Человек, который целыми днями работал, а домой приходил только спать, исчез без следа. Теперь его беспрестанно обуревали эмоции. В иные дни сердечные переживания до такой степени отвлекали его от реальности, что он был не способен ничего делать. Время шло, час за часом. В комнатах по соседству гудели голоса, а он сидел в кресле, устремив взгляд в пространство. Совершенно не могу сосредоточиться, с удивлением думал Йоаким и медленно протягивал руку к трубке звонящего телефона. Но трубку так и не брал, снова ронял руку на колени. Он ни о чем не помышлял. Был пуст и наполнен. Абсолютно пуст и абсолютно наполнен.

Всю весну его одолевало огромное изнеможение. Помнится, он никогда не испытывал такой усталости. Принято считать, что влюбленность прибавляет энергии, и порой, когда он с кучей покупок и цветов и весною в душе направлялся к Сюзанне, а то и во время их напряженных разговоров случались мгновения ясности в мыслях. Но стоило ему утром очутиться за пределами ее квартиры, как он тотчас сникал. И потом целый день собирался с силами. Один из коллег спросил, все ли у него в порядке. Спросил не напрямик, но намекнул, что, наверно, это депрессия, и Йоаким встревожился. Только вот с какой стати? Что ему за дело до замечаний коллеги, которые не заслуживают ни малейшего внимания? Наплевать на них. Он же знает, нет у него никакой депрессии. Он влюблен. И ждет рождения ребенка. Однако в нем появилась трещинка, вроде как на белой фарфоровой тарелке, и с каждым днем она становилась темнее и темнее от всего того, что липло к нему, а в итоге даже замечания насчет хандры выбивали его из колеи.

Беременность была для Сюзанны нелегким испытанием. Уже через считанные недели у нее начались отеки, пришлось носить эластичные чулки, а на четвертом месяце обнаружилось раздвижение костей таза, и ее отправили на больничный. Она восприняла сей факт с нескрываемым облегчением и высчитала, что вместе с отпуском по беременности и уходу за младенцем сможет не работать целых два с половиной года. Это время она использует, чтобы поменять профессию, так она заявила. Записалась на экзамен по английскому на подготовительных курсах, получила массу книг, которые сложила на письменном столе и больше к ним не прикасалась.

Поначалу Йоаким спрашивал, как дела с учебой, и всячески подбадривал ее, убеждая начать занятия, но, заметив, что эти разговоры ужасно ее раздражают, прекратил расспросы.

— Ты все про экзамен допытываешься, — сказала она ему однажды вечером, когда мыла посуду, а он, стоя у нее за спиной, вытирал тарелки и чашки. — Наверно, тебе, с твоим образованием, нелегко жить с такой, как я?

Этот выпад застал его врасплох. Наскочила, угрызла — и на попятный. В общем-то она часто так поступала. Иной раз, когда ему казалось, что все у них хорошо, неожиданно выяснялось, что все плохо. И самое ужасное, что в некотором смысле она всегда была права. Глубоко-глубоко, погребенная под мусорной кучей нелепостей, копошилась бледная, худосочная правда.

— Я просто хочу поддержать тебя в твоих начинаниях, — примирительно сказал он. Но Сюзанна не поверила.

— Придется тебе принимать меня такой, как есть, — дрожащим голосом сказала она, машинально продолжая водить щеткой по тарелке. — Иначе нельзя. Я должна остаться собой. Не хватало только чувствовать себя полной дурой.

— Да почему же дурой-то? — спросил Йоаким, и в голосе его сквозило искреннее удивление, хотя если б он до конца додумал мысль, которая мухой жужжала в голове, то вполне бы мог догадаться, к чему она клонит. Разница вправду существует. И оба они видели ее, не слепые как-никак. — Мне безразлично, чем ты занимаешься, лишь бы тебе было хорошо.

От этого Сюзанна рассвирепела еще больше. Резко повернулась, с упреком посмотрела на него.

— Ты, как видно, не считаешь, что женщине важно работать? Делать карьеру, а? — Она возвысила голос. — Типично мужская логика. Ты такой же, как другие. Пусть женщина сидит дома, сортирует белье для стирки, варит обеды, а главное, помалкивает — и хватит с нее, все хорошо, да? Да?

— Этого я не говорил.

— А что же ты говорил? — крикнула она ему в лицо.

— Я сказал, мне просто хочется, чтобы тебе было хорошо.

— Вот-вот, ведь тогда ты избавишься от проблем, так? А еще тебе хочется, чтоб я родила сына!

Йоаким растерялся, не в силах уследить за ходом ее мысли.

— При чем тут это? — спросил он.

Сюзанна злобно глянула на него и ледяным тоном процедила:

— Ну что? Не отопрешься!

— Конечно, я хочу сына. Или дочку. Просто хочу ребенка.

— Ха-ха! — издевательски хохотнула Сюзанна. — Ха-ха-ха! Ишь, прямо как настоящий фашист заговорил: мой сын, моя дочь… — Она бросала слова с расстановкой, словно выковыривала их из глубокого мехового кармана. — А между прочим, беременна-то я.

— Я вовсе не подвергаю сомнению… — начал он, но она сразу же перебила:

— Оставь при себе свою иронию и красивые слова. Мне по барабану, сомневаешься ты или не сомневаешься. И вообще, могу сказать тебе только одно, а именно: в некоторых странах беременность приравнена к работе на полный рабочий день. Как тебе такое?

— По-моему, это замечательно, — устало ответил он, не понимая уже, о чем они говорят, отвернулся и шагнул к двери, собираясь уйти из кухни. Но не тут-то было. Сюзанна метнулась следом, заступила ему дорогу.

— Я прекрасно понимаю, ты не уважаешь меня, а все потому, что я не обладаю такой широкой образованностью, как ты, — прошипела она сквозь зубы и больно вцепилась ему в плечо, воинственно сжимая в другой руке посудную щетку.

По сравнению с ним она была маленькая, и тем не менее ему стало страшно. Если она полезет в драку, как ее остановишь? Поднять руку на беременную женщину он не сможет.

— Знаешь, кто ты такой? — продолжала Сюзанна. — Сноб, вот кто. Паршивый сноб!

Йоаким стоял как парализованный, а она осыпала его тычками и все кричала, кричала. Он был совершенно сражен. Ну и кошмар. Щеки, покрытые дневной щетиной, обдало холодом.

— Уходи! — в конце концов бросила она и вытолкала его из кухни.

Он взял куртку, медленно спустился по лестнице, пошел домой, без единой мысли в голове, разбитый. Чувства тоже молчали, пока он не очутился у двери своей квартиры и, сунув ключ в замок, не услышал, как в гостиной надрывается телефон.

Сняв трубку, он услыхал какое-то странное хлюпанье и лишь через минуту-другую сообразил, что это плач. Потом сквозь всхлипы пробился голос Сюзанны:

— Мне ужасно жаль, Йоаким.

Он не ответил. Не было сил. И в голове полная пустота.

— Йоаким, ты слушаешь?

— Да.

— Скажи мне хоть что-нибудь.

— Не знаю я, что сказать.

— Я не хотела выгонять тебя. Ты же понимаешь, правда?

— Понимаю.

— Я не могу без тебя. — Она не на шутку разрыдалась. — Без тебя моя жизнь — сплошной хаос. Без тебя я вообще ничто.

— Но ведь я с тобой.

Сюзанна, однако, словно и не слышала, что он сказал.

— Без тебя все просто разваливается. Дитте и малыш, да и вообще все мне без разницы. Я больше не хочу жить.

— Перестань, Сюзанна.

— Лучше мне умереть.

— Сюзанна.

— Умереть, — шептала она. — Умереть, умереть, умереть.

Он стоял с трубкой в руке, слушал, длинными пальцами другой руки поглаживая подсвечник на столе.

— Ты приводишь меня в замешательство, — тихо сказал он, и рыдания мгновенно умолкли. Секунду на том конце линии царила тишина.

— В замешательство? — нерешительно повторила она, но Йоаким не ответил, поэтому возникла долгая пауза. — Почему ты ничего не говоришь? — наконец спросила она, а поскольку он по-прежнему молчал, немного погодя добавила: — Ты такой холодный. Порвать со мной решил, да? В таком случае могу сказать, что ты распрощаешься не только со мной, но и с ребенком.

— Я больше не могу, Сюзанна. Разговор окончен.

Она что-то выкрикнула ему в ухо, Йоаким не разобрал что именно, а через десять секунд телефон зазвонил опять. На сей раз он трубку не снял, звонки умолкли, но тотчас возобновились. Тогда он выдернул шнур из розетки и отключил мобильник.

— Она сумасшедшая, — прошептал он, отчетливо понимая, что ее сумасшествие, каково бы оно ни было, передалось и ему.

Ночью он глаз не сомкнул. А утром, придя на работу, обнаружил на столе записку: секретарша сообщала, что в восемь звонила Сюзанна. Сызнова вести сумасбродные разговоры ему не по силам, вдобавок он сознавал, что, позвонив ей, лишится той малой толики сосредоточенности, какую худо-бедно сумел восстановить, а потому отключил свой телефон и предупредил, чтобы его не беспокоили.

Но смятение одолевало его все сильнее. И в час дня, когда, собственно говоря, вышел пообедать, он неожиданно очутился у Сюзанниной двери и нажал кнопку звонка; сердце у него больно сжалось, когда она открыла, заплаканная, неприбранная, в халате, ведь сразу было видно, что ей пришлось намного хуже, чем ему самому.

5

В дальнейшем стало поспокойнее. Крупные ссоры прекратились, и они начали поговаривать о том, чтобы съехаться. В Сюзанниной квартире и без того теснота, так что надо перебираться к нему. Там у Дитте будет своя комната, и для малыша есть где устроить детскую. Места полно. Но Сюзанна долго упиралась, ведь это означало, что Дитте перейдет в другую школу, а как же тогда все ее товарищи? Менять школу необязательно, говорил Йоаким. Он будет провожать девочку, пока она не привыкнет ездить надземкой.

Но, как выяснилось, дело было не только в этом. Сюзанне не нравилась идея отказаться от собственной квартиры.

— Неужели ты не понимаешь? — говорила она. — В твоих руках все, а я сижу ни с чем! У меня же нет никаких гарантий. Если мы тебе наскучим, ты можешь выставить нас на улицу. И куда нам деваться? Пойми, Йоаким, я уже прошла через развод.

Йоаким все прекрасно понимал. И ему не нравились упоминания про ее развод. У него и в мыслях не было обманывать Сюзанну, выбивать у нее почву из-под ног. Наоборот.

— Послушай, — сказал он, — это легко уладить. Я сделаю тебя совладелицей квартиры. Тогда мы будем на равных.

— Ты серьезно?

— Разумеется. Дело касается нас всех. Мы же семья — ты, я, Дитте и будущий малыш.

На том и порешили. Сюзанна отказалась от своей квартиры и в сентябре вместе с Дитте переехала на Азбучную улицу. И конечно же его жилище сразу изменилось. Квартира выглядела уже не такой просторной, как раньше. Повсюду теснилась мебель, поскольку ни у него, ни у Сюзанны рука не поднималась что-нибудь выбросить. На протяжении многих лет он тщательно подбирал и покупал свои вещи, на аукционах или просто по выгодным ценам. Мог месяцами ходить вокруг стола или стула, прежде чем решался на покупку. С Сюзанной, по ее словам, обстояло точно так же. Каждый предмет имел свою историю. Белый платяной шкаф без дверок достался ей от бабушки по отцу. Голубой кухонный стул она нашла в мусорном контейнере и сама привела в порядок. Йоаким давно уже убедил себя, что прежний образ жизни сохранить не сможет. Попрощался с размеренным существованием, шагнул навстречу новой жизни, которая казалась ему куда более привлекательной, и чуть ли не блаженствовал, глядя на шаткий красный телефонный столик Сюзанны, стоящий рядом с креслом от Эгге.

Каждое утро он провожал Дитте в школу, потом ехал на работу, а после работы, по дороге домой, забирал девочку из продленки. В ее воспитание он не вмешивался. Попробовал раз-другой объяснить Дитте, как нужно вести себя за столом, внушить ей, что надо говорить «спасибо», здороваться. Словом, научить ее самым простым вещам. Однако ничего хорошего из этого, увы, не вышло. И Йоаким предпочел устраниться. Так будет лучше, думал он. Спешить некуда. Постепенно они привыкнут друг к другу, и все станет на свои места.

И на прочие огорчительные мелочи опять-таки лучше не обращать внимания. К примеру, по выходным обе они готовы были спать чуть не целый день. Сам он вставал рано, пил кофе на кухне, глядя на сушилки для белья в маленьком асфальтированном дворе или на небо. В хорошую погоду он надеялся, что можно будет прогуляться к озеру или в зоопарк. Но из спальни не долетало ни звука. Заглянув туда, он видел их обеих: лежат рядышком, закутавшись в перины, с открытым ртом и всклокоченными волосами, объятые тяжелым затхлым оцепенением, которое грозило заполонить всю квартиру.

Кроме того, Йоакима смущало, что, как правило, мать и дочь не различали, где чья одежда. Зачем путать возрасты, это же противоестественно, думал он, когда Дитте надевала сапоги на каблуках, а Сюзанна облачалась в коротенькое розовое платьице с изображением Минни-Маус. У обеих в левое ухо были продеты три пуссета с голубыми камешками. А вдобавок Сюзанна, выкрасив свои волосы в рыжий цвет, перекрасила и Дитте.

Нет, я все сваливаю в одну кучу, думал Йоаким. Ревную. Так и есть, ревную. На самом деле мне просто хочется в одиночку владеть Сюзанной. Причем без прошлого, чтобы формировать ее по своему желанию. Мне нужен материал для лепки, а не живая женщина. Ну что я за человек?! Стыд меня, видите ли, обуревает и презрение. Ненависть, злоба, сказал он себе. Стоп. Прекрати. Меня же обуревает любовь.

Сюзанна была уже на седьмом месяце, и это доставляло ей массу хлопот. Любая практическая задача превращалась в мученический подвиг. Например, утром спустить ноги с кровати. И губы у нее распухли, жаловалась она, и ни одни туфли на ноги не лезут. Поэтому она целый день ходила в домашних тапочках. Впрочем, и на улицу спускалась редко. Ей, мол, недостает травки. Сплошной асфальт кругом, из-за которого ноги еще сильней отекают.

Йоаким понятия не имел, чем она занимается днем, пока он на работе. Насколько он мог видеть, за девять часов его отсутствия в квартире ничего не происходило: немытая посуда после завтрака так и стояла на кухонном столе, волосы у Сюзанны небрежно сколоты на затылке, как утром, когда она целовала его на прощание, и одета она по-прежнему в черное шелковое кимоно, расшитое бирюзовыми драконами. Иной раз, когда он в пять-полшестого входил в квартиру и видел голые бледные ноги Сюзанны, выглядывающие из-под кимоно, его охватывало легкое отвращение, и он спешил заключить Сюзанну в объятия, прижать к себе. Тогда это неприятное ощущение сразу проходило.

Но ведь чем-то она, наверно, занималась. Про английский ему спрашивать не хотелось, хотя он надеялся, что она делает успехи. Учебники лежали на письменном столике в комнате, предназначенной для малыша, и временами то один, то другой бывал открыт. По телефону Сюзанна вряд ли разговаривала. С единственной ее подругой, коллегой по детскому саду, днем не поболтаешь. Телевизор она определенно тоже не смотрела, поскольку телепередачи ее не интересовали.

Он пробовал осторожно посоветовать ей, чем можно заняться:

— В твоем распоряжении весь день. Ты сама себе хозяйка. Можешь пойти в кафе. В Ботанический сад. Можешь сесть на автобус, съездить в Луизиану[2]. Или сходи в кино, на послеобеденный сеанс. Никаких усилий от тебя не требуется, Сюзанна. В общем, есть масса чудесных занятий, — говорил он с притворным энтузиазмом, и, к сожалению, она тотчас замечала фальшь.

— Кончай разыгрывать педагога-психолога, — обиженно отвечала она. — Я взрослый человек. И прекрасно знаю, на что употребить свое время.

— И на что же ты его употребляешь, Сюзанна?

— Беременность отнимает столько сил. Тело работает без передышки. Сердце бьется за двоих. Я отдыхаю.

Вот, значит, как. Сюзанна просто отдыхала. Куда девалась ненасытная девчонка, в которую он влюбился? Чертенок с темными раскосыми глазами, что всматривались в его собственные и дарили утешение в глубокой бессловесной печали, о масштабах которой он раньше даже не догадывался. Та, чьи пальцы расстегивали ему рубашку, та, что целовала его в кадык, ласкала его язычком. Девчонка с отчаянным взглядом, которая сражалась изо всех сил, чтобы одержать решающую победу.

Нет ее больше, исчезла. Чтобы позднее вернуться, с оптимизмом думал Йоаким. И много ли по большому счету ему известно о том, каково ей быть беременной? И вообще, что он знает о женщинах? Если верить Сюзанне, совсем мало.

— Ты воображаешь, что мужчины и женщины думают одинаково, — говорила она. — И когда оказывается, что я не похожа на ту, какой, по-твоему, должна быть, ты смотришь на меня так, будто я немыслимый пришелец из космоса. Опасный и подозрительный. И неплохо бы тебе об этом знать.

Он прочитал несколько книжек о беременности. Узнал о разного рода сопутствующих явлениях. Помимо физических недомоганий, беременные женщины страдали перепадами настроений. Как правило, их мучила ответственность за будущего ребенка. Иные впадали в угнетенное состояние. Вот таково чудо жизни. С одной стороны, радостное, прекрасное, с другой — тяжкое, жестокое, непонятное. Эти слова утешили его. Ведь речь шла не о влюбленности. Влюбленность — своего рода безответственность, то бишь полная противоположность тому, что требовалось от него сейчас. Или тому, чего он требовал от нее. Глупо было предлагать ей пойти в кафе или в кино.

— Не пора ли нам подготовить детскую, а? — сказал Йоаким, и Сюзанна восприняла эту идею с живым интересом. Несколько дней обдумывала, в какой цвет покрасить стены — в розовый или в голубой. Они же не знают, кто родится — девочка или мальчик. В конце концов он предложил покрасить комнату желтым, и она согласилась: удачная мысль.

Он купил краску, освободил комнату от мебели, выставил все на черную лестницу. Застелил пол и плинтусы и взялся за работу. Дитте тоже вооружилась кисточкой, красила стены на высоте своего роста, а вдобавок нарисовала множество сердечек, и он с трудом добился от нее разрешения закрасить их. Малярные работы заняли у них целый уик-энд. Сюзанна тем временем изучала каталоги детских магазинов, на первых порах с энтузиазмом, однако час шел за часом, она лежала одна в гостиной, из детской доносились голоса Дитте и Йоакима, и настроение у нее испортилось, так что, когда Йоаким хотел обсудить с нею, какие покупки надо сделать, она встретила его молчанием.

— Внизу, в подвале, я видела детскую кроватку с сеткой, — наконец сказала она. — А мой письменный стол сгодится как пеленальный. Можно обойтись и без изысков, Йоаким.

Но на это ни Йоаким, ни Дитте не согласились. На следующей неделе они купили белую кроватку с сеткой, которую можно было поднимать и опускать, дорогую синюю коляску, детскую ванночку, пеленальный столик и четыре полки, где Йоаким предполагал держать игрушки и пеленки. Дитте смастерила мо́биль из рыбок металлически-зеленого цвета, чтобы повесить над столиком.

— А еще, — сказала она, — нам нужен плакат, на который сестренка будет смотреть.

— Непременно, — кивнул Йоаким.

— И шторы, — добавила Дитте. — Пусть мама сошьет.

Однако Сюзанна не имела ни малейшего желания шить шторы.

— Какой материализм! — воскликнула она. — У тебя на уме одни только детские ванночки и прочая ерундистика. А ведь здесь, — она положила ладонь на свой округлившийся живот, — здесь человек. Надеюсь, тебя это не разочарует, — с театральным пафосом произнесла она. — Надеюсь, ты понимаешь, что на свет появится не дизайнерская кукла, а ребенок, который писает, какает, кричит, постоянно требует еды. И все это, стало быть, ляжет на мои плечи, в то время как ты будешь себе сидеть на работе.

Дитте выслушала эту тираду с испугом, подбежала к дивану, где лежала мать, обняла ее.

— Мама, мы ничего больше делать не будем! — дрожащим голосом воскликнула она.

Йоаким чувствовал, как внутри закипает негодование, но смолчал. Во-первых, не хотел затевать ссору при Дитте, а во-вторых, ему всегда было очень трудно спорить с Сюзанной. Ведь, в сущности, она, что называется, ловила его с поличным, снова и снова.

Однажды вечером в пятницу, в начале декабря, Йоаким повел Дитте на площадь Конгенс-Нюторв покататься на коньках. Он хорошо помнил, сколько радости сам получал в детстве от катания на коньках, и хотел научить Дитте, ведь девочка никогда раньше на катке не бывала.

Они взяли напрокат коньки, сели на деревянное ограждение, переобулись, меж тем как Дитте без умолку рассказывала про всякие происшествия на продленке. В воздухе густо мельтешили крупные хлопья снега. Держась за руки, они ступили на лед и медленно, неуверенно двинулись к середине катка. Йоакима удивляла собственная неуклюжесть. За минувшие годы он стал намного выше, и теперешний рост, похоже, не соответствовал тем движениям и точке равновесия, какие помнило тело. Вдобавок другие конькобежцы постоянно грозили сбить его с ног. Кругом кишмя кишели скользящие во всех направлениях темные фигуры. Йоаким с трудом ковылял вперед, думая лишь о том, как бы ни с кем не столкнуться и не упасть. Дитте была в восторге. После двух-трех первых кругов она уже ловко приплясывала вокруг него, высунув язычок, чтобы ловить снежинки.

— Смотри, Йоаким! — кричала она. — Смотри! У меня получается!

От радости девочка нарочно с разбегу врезалась в Йоакима, он не устоял на ногах, вместе с нею рухнул навзничь и рассмеялся:

— Вижу. У тебя правда получается!

Скоро Дитте надоело дожидаться его. Она пулей срывалась с места и вдруг снова была рядом, выныривая то с одной стороны, то с другой.

— Эй! Как дела? — весело окликала она, резко тормозила, а в следующий миг опять исчезала.

Лезвия сотен коньков с легким свистом резали лед, фонари над катком ярко сияли, от киосков тянуло запахом блинчиков и жареного миндаля.

Через полчаса Йоаким предложил девочке наведаться к этим киоскам. Снимать коньки Дитте не пожелала, так как видела, что многие выходят за пределы катка прямо на коньках. Но ей пришлось подождать, пока Йоаким обует свои черные ботинки.

Они встали в конец длинной очереди. Дитте, разгоряченная и взбудораженная, держала Йоакима за локоть, и он чувствовал, как ему передается ее мелкая лихорадочная дрожь.

— Мы непременно расскажем маме обо всем, — повторяла она. — Вот если бы мама была тут и видела нас!

— Ничего, на будущий год увидит, — пообещал Йоаким.

— А разве можно с коляской кататься на коньках?

— Думаю, да. Или сделаем малышу коляску на полозьях.

Дитте расхохоталась.

Очередь мало-помалу двигалась вперед. Из маленького красного ларька, где виднелись какие-то фигуры, разливавшие тесто на круглую железную сковородку, валил пар. Как вдруг Дитте оцепенела и, вытаращив глаза, умолкла на полуслове. Потом быстро отвернулась.

— Что случилось, Дитте? — спросил Йоаким.

— Тише! — прошептала она, ссутулилась и свободной рукой натянула на голову капюшон, почти совершенно закрыв лицо.

Йоаким огляделся. Каток кишел ребятней, сверстниками Дитте. Наверно, от кого-то из них она и спряталась. Из ее рассказов о школе он вынес впечатление, что порой ей приходилось туго. Он обнял ее за плечи.

— Что случилось? — негромко повторил он. — Тебя кто-то напугал?

— Нет, — вполне отчетливо донеслось из-под капюшона.

— А в чем же дело?

Очередь снова чуток продвинулась. Перед ними было всего несколько человек. Продавец как раз обслуживал невысокого мужчину в красной куртке. Тот забрал обернутый бумагой блинчик и протянул деньги. Потом оглянулся в их сторону. Дитте испуганно пискнула и уткнулась головой в Йоакимов рукав.

— Что с тобой?

— Я не хочу блинчиков.

— Чего ты боишься?

— Домой хочу.

— Ладно, пойдем.

— Нет!

Они стояли, не двигаясь с места. Задние нетерпеливо напирали: давайте, мол, проходите. Йоаким решительно увел Дитте туда, где они оставили ее сапожки. Пока она переобувалась, он снова увидел мужчину в красной куртке: тот пересек улицу и исчез в густых толпах, направлявшихся на Стрёйет.

— Он ушел, Дитте, — сказал Йоаким.

Девочка кивнула. Она уже надела сапожки, но выпрямиться не спешила, спросила:

— Куда он пошел?

— Вон туда.

— Думаешь, вернется?

— Нет.

Они зашагали по Бредгаде. Снежинки, уже не такие мягкие и крупные, плясали в лучах фонарей. Искорками кололи щеки. За большими стеклянными витринами антикварных магазинов поблескивали медь и латунь. Дитте притихла. Всю ее радость словно ветром сдуло. Она молча тащилась обок Йоакима, время от времени поспешно оглядываясь на площадь.

— Кто этот человек, Дитте? — спросил Йоаким. — Твой отец?

Она кивнула.

Некоторое время оба не говорили ни слова. Йоаким думал о мужчине в красной куртке. Слегка потрепанный, лет тридцати пяти. Но уже с глубокими складками на щеках. Совершенно заурядный, незначительный персонаж. И сумел нагнать на Дитте такого страху.

Йоаким остановился, нагнулся, посмотрел на девочку.

— Он что, обижал тебя? — спросил Йоаким.

Дитте отчаянно замотала головой.

— Ты только маме не говори.

— О чем не говорить?

— Ну, что мы его видели, — всхлипнула она.

— Хорошо, не скажу. — Йоаким взял ее за руку, и в порядке исключения девочка руку не отняла.

Ужин прошел как обычно. Сюзанна интересовалась, как было на катке, но Дитте словоохотливости не выказывала, сидела с горящими щеками, отвечала односложно.

— Почему ты ничего не ешь? — с подозрением спросила Сюзанна. — Что с тобой? Плохо себя чувствуешь?

Дитте покачала головой.

— В чем дело, Йоаким? — не отставала Сюзанна.

— Она просто устала, — ответил он. — На коньках набегалась. Видела бы ты, как ловко у нее получалось, куда лучше, чем у меня.

Сюзанна выслушала его без малейшего интереса. Смерила обоих долгим испытующим взглядом и ничего больше не сказала.

Но как только ужин закончился и они встали из-за стола, Дитте не выдержала.

— Мама, мама! — расплакалась она, обхватив руками Сюзаннин живот.

— Что такое? — Сюзанна погладила дочку по волосам. — Ты что-то скрываешь от меня?

Дитте плакала навзрыд, не в силах вымолвить ни слова. Она хлюпала носом, захлебывалась слезами, ловила ртом воздух, временами вскрикивала, а мать гладила ее по спине, старалась унять:

— Успокойся, дыши ровнее. Расскажи мне, что случилось. Это из-за отца? Ну же, говори.

Сюзанна вопросительно посмотрела на Йоакима, но он только плечами пожал, ушел на кухню, захлопнул за собой дверь и принялся мыть посуду. От радостного настроения не осталось и следа. Его обуревала злость, в первую очередь на себя самого.

Ничегошеньки у него не клеилось. Он трудился не покладая рук, делал все, что мог, а результат? Нулевой! Все впустую. Недотепа он, вот кто. Хотел устроить Дитте веселый вечер — и то не сумел. Для девочки дело кончилось слезами. Для него же самого — молчанием, унылым мытьем посуды и мокрыми от пены манжетами рубашки, потому что со злости он забыл их подвернуть.

И он еще смел верить, будто станет хорошим отцом! Что он о себе возомнил, собственно говоря? Какая от него польза маленькому ребенку? Ведь он не сумел дать ничего хорошего ни Дитте, ни Сюзанне. Обе они сейчас стоят в комнате, жмутся друг к дружке и видеть его не желают. Заявись он туда, наверняка ударятся в слезы. Ну а он-то сам, коли уж на то пошло, желает их видеть? Нет, прошептал внутренний голос. Нет, коли они так себя ведут.

Ему хочется только одного: пусть его оставят в покое.

Кухня постепенно целиком перешла в его распоряжение. Каждый вечер он в полном одиночестве мыл здесь посуду. На кухне царил свой особенный покой. Блестящие стальные дверцы холодильника и морозилки. Широкие рабочие столы. Черно-белая плитка на полу, откликавшаяся на каждый шаг негромким приятным звуком. Горшки с пряными гранками на подоконнике. Длинная шеренга сверкающих ножей, всегда тщательно заточенных. Здесь он собирал воедино дневную мозаику. Транзистор работал на минимальной громкости, иначе Сюзанна жаловалась на вой в слуховом аппарате. Йоаким слушал последние известия и биржевые сводки. Без этого он не мог, радиоинформация дарила ему ощущение, что он не отстал от жизни. Неизменно в курсе происходящего.

Впрочем, по целому ряду пунктов успели возникнуть упущения. Например, что касается друзей. Раньше он и несколько давних однокурсников регулярно встречались, по очереди устраивали обеды, несколько раз в месяц. Эрик, Йеппе, Мартин с женой, Лиза и он. Эрик был в разводе, имел дочь, почти совсем взрослую. Йеппе жил холостяком. Таким манером они встречались без малого пятнадцать лет, с того дня, как Эрикова дочка Алиса, которой было тогда годика три-четыре, уснула на диване, с пустышкой во рту и кучей игрушечных медвежат на коленях. Сейчас Алиса училась в университете, жила отдельно от отца и потому на их посиделках больше не появлялась. Но все они по-прежнему любили ее, ведь в свое время эта забавная кроха заставляла их собирать пазлы, играть в казино и в матадор, часы пролетали незаметно, и, когда несколько лет назад Алиса покинула их компанию, они конечно же огорчились.

Йоакиму не терпелось познакомить Сюзанну и Дитте с друзьями, но с самого начала что-то не заладилось. Сюзанна держалась до того чопорно, что остальные чувствовали себя не в своей тарелке. На первых порах разговор обычно шел о делах. Так уж повелось, ничего не поделаешь. Он заранее предупредил Сюзанну, сказал, что это ненадолго. Да только она все равно смотрела сычом, и, даже когда немногим позже заговорили о другом, лучше не стало. О чем бы ни заходила речь — о политике, об архитектуре, о кино, о путешествиях, да о чем угодно, — включиться в разговор она никак не могла. Ни единой реплики не вставила, лишь недовольно покашливала, вертела в руках салфетку или шепталась с Дитте. Потом девочка вдруг неважно себя почувствовала, так что им пришлось уехать домой. Впоследствии у него порой мелькала мысль, а способна ли Сюзанна вообще участвовать в беседе, не имеющей касательства к ней самой и к Дитте. И всякий раз он стыдился этих подозрений и мрачнел.

Сюзанна сказала, что была не в состоянии уследить за разговором, ведь все болтали наперебой, и голоса сливались в неразборчивый гул. Она не могла расслышать, о чем шла речь, а вставлять реплики просто так, наугад, не привыкла.

«Может, тебе знакомо, каково это — быть глухим? — спросила она. — Множество звуков, которые кричат и визжат в аппарате. А кроме того, твоим снобам-друзьям я не понравилась. Они весь вечер не обращали на меня внимания. Ни разу ни о чем не спросили».

«Неправда! — запротестовал Йоаким. — Они пытались с тобой разговаривать».

«Да, но не всерьез, мимоходом», — отрезала она.

Так или иначе, с тех пор он с ними толком не видался. Мало-помалу встречи прекратились. Сюзанна к его друзьям идти не хотела, а ему было трудно выбраться вечером из дома. Все время что-то мешало. То надо было съездить в «ИКЕА», купить Дитте новую кровать. То возникал засор в водостоке. То Сюзанна падала с ног от усталости, а кто-то ведь должен заниматься текущими делами по хозяйству То он сам слишком уставал.

В коридоре послышался какой-то шум, и Йоаким машинально взглянул на часы. Полдевятого. За своими раздумьями он проторчал у мойки чуть не полтора часа. Снял фартук, повесил его на крючок. Немного погодя дверь открылась, на пороге стояла Сюзанна, лицо у нее было серьезное, огорченное. С тряпкой в руке Йоаким оперся о кухонный стол.

— Как там Дитте? — спросил он.

— Спит в нашей постели, — ответила она. — Ты разве не слышал, что с ней творилось? Вон я сколько времени потратила, пока ее успокоила. В конце концов она просто погасла как свечка.

Он ничего не сказал, отвернулся, схватил губку и принялся надраивать стальную мойку. Сюзанна вошла в кухню, закрыв за собой дверь.

— Почему ты не рассказал, что произошло? — спросила она.

— Потому. — Он ожесточенно тер раковину. — Рассказывать было нечего, вот почему.

— В самом деле? — возмущенно воскликнула она.

— В самом деле.

Она стояла совсем близко, но Йоаким избегал смотреть на нее.

— Нет уж, объясни, пожалуйста. Ты же слышал, тут есть что сказать. Девочка была в жуткой истерике. Говорит, он уставился на нее так, словно убить хотел, и всю дорогу домой она боялась, что он идет следом. Только об этом и твердила.

Йоаким швырнул губку в раковину и обернулся к ней.

— Убивать он, во всяком случае, никого не собирался, — сказал он. — Это уж точно. Если кто и норовит замучить Дитте до смерти, так это, черт побери, ты!

— Что-о? — взвизгнула Сюзанна.

— Не знаю, что ты там вдалбливаешь Дитте насчет отца. Он никогда ее не обижал, но она панически его боится. Ей было так весело на катке, Сюзанна. Помолчи! Я никогда не видел ее такой веселой! А едва она увидела его, всю радость как ветром сдуло. И если хочешь знать, я не верю, что она испугалась его. По-моему, ее напугала мысль, что придется кое-что от тебя утаить, ведь ей ли не знать, что стоит тебе услышать его имя, как начнется жуткий кошмар.

— Придется утаить? Дитте? — выкрикнула Сюзанна. — Она сама все мне рассказывает, по собственной воле.

— Да, конечно, ведь ты внушила ей, что, кроме тебя, у нее никого нет.

— А разве, черт побери, не так?

— Нет!

— И кто же, — Сюзанна уперла руки в боки, — у нее еще есть, можно спросить?

— У нее есть я, и твоя мать, и родной отец.

— Ничего ты не понимаешь! — завопила Сюзанна. — Ты даже представить себе не можешь, чего мы натерпелись! Не знаешь, как нам было страшно, хотя я много рассказывала о нем, но тебе ведь наверняка все равно, для тебя главное — уйти от конфликтов!

— Брр! — Йоаким помотал головой. — Не могу я слушать твои бредни. — Он убрал в шкаф стопку мисочек, захлопнул дверцу и пошел к выходу.

— Ты куда?

— На улицу. Мне нужен свежий воздух!

— Ты не можешь уйти вот так! — выкрикнула она.

— Уверяю тебя, очень даже могу.

— Нет!

— Заткнись! Дитте разбудишь своими воплями!

Последнее, что он услышал, спускаясь по лестнице, был громкий рев, донесшийся из квартиры. Потом входная дверь закрылась. Никогда сюда не вернусь, думал он. Буду идти и идти, до тех пор, пока не стряхну с себя эту психопатку.

6

Йоаким шагал по Эстерброгаде в сторону площади Трианглен. В городе было до странности светло, потому что на крышах домов и на припаркованных у тротуара машинах лежал снег. Не на шутку подморозило. А он ушел в осенней куртке, второпях схватил с вешалки не ту, что надо. На ходу он заглядывал в окна маленьких баров, где сидели парочки, очевидно вполне довольные обществом друг друга. Но его самого терзало беспокойство, и в баре ему не усидеть.

Что у меня есть? — думал он. Бумажник во внутреннем кармане, с двумястами пятьюдесятью кронами, карточкой «ВИЗА» и медицинским страховым свидетельством. Расческа, коробочка мятных пилюль и каштан, полученный осенью в подарок от Дитте. Составляя этот перечень, Йоаким немного успокоился. Сунул руку в карман, нащупал четыре старых автобусных билета и какую-то квитанцию, выбросил эти бумажонки в урну. Вот и все. Больше у него ничегошеньки нет. Мобильник остался в другой куртке.

Впрочем, того, что есть, ему пока хватит. Он как раз проходил мимо круглосуточного магазинчика на углу, зашел туда, купил газету, плитку темного шоколада, бутылку белого вина, минеральную воду, красное яблоко и две итальянские булочки, которые девушка за прилавком по ею просьбе разогрела в микроволновке. Отыскав в корзине у входа пару черных синтетических перчаток и картуз с надписью «7-Илевен», купил и их тоже.

Он свернул направо, зашагал вдоль озер. Снова пошел снег, а поскольку было еще и ветрено, мелкая, колючая крупа била ему прямо в лицо. Хорошо, хоть купил картуз и перчатки, подумал он, кутая шею воротником. Лицо кололо словно ледяными иголками, однако мороз и снег ничуть ему не мешали. По правде говоря, ему нравилось вот так в одиночку идти под фонарями, когда все остальные отсиживаются дома. Когда он проходил мимо моста Королевы Луизы, снег повалил стеной. Косые белые полосы на фоне иссера-черной воды. С западной стороны деревья облепил снег, другая сторона оставалась черной. Хлипкая корочка льда возле берега уже была завалена пластиковыми пакетами, картонными стаканчиками и прочим мусором. Йоаким углубился в темные улочки и в конце концов остановился перед маленькой белой гостиницей на Водроффсвай. За стеклянной дверью виднелась девушка-портье за стойкой, склонившаяся над какими-то бумагами. Свет лампы падал на ее лоб, на синее платье. Недолго думая он снял картуз, отряхнул куртку от снега и толкнул дверь.

На карточке, которую портье положила перед ним, Йоаким указал вымышленное имя. Он не придумывал его заранее. Просто написал: Андерс С. Юст. Обыкновенное имя, которое первым пришло ему в голову и даже понравилось. Показалось солидным, внушающим доверие. Затем он лифтом поднялся на четвертый этаж и закрылся в номере.

Заурядный гостиничный номер. Маленькая ванная комнатка — белая плитка, ванна. Кровать, письменный стол, кресло. Шторы задернуты. Йоаким включил лампу на письменном столе, подошел к окну, раздвинул шторы. Снег валил еще гуще. Припаркованные на улице машины скоро превратятся в мягкие белые сугробы. Присев на краешек кресла, он скинул мокрые ботинки, положил их на батарею. Рядом пристроил носки. Потом открыл воду и, дожидаясь, пока наполнится ванна, сунул в холодильник минералку, достал из пакета булочки. Они остыли, но аппетитно пахли свежим хлебом. Йоаким поднял было трубку телефона, однако, услышав длинный гудок, положил ее на рычаг. Заглянул во все ящики и шкафы. В письменном столе обнаружилась почтовая бумага, в тумбочке у кровати — Библия. В платяном шкафу — плечики для одежды. Он повесил на них брюки и пиджак, нашел в мини-баре стакан и откупорил вино. Стоя в нижнем белье, выпил за свое здоровье.

Ванна тем временем наполнилась чуть не до краев, и он поспешно завернул краны. Теплая пена мягко обняла тело, когда он погрузился в воду. Стакан с вином он поставил на крышку бачка, оперся затылком о край ванны, закрыл глаза. Над головой жужжал вентилятор. Наверху спустили воду, в трубах зашумело. Йоаким не думал ни о чем. Долго сидел так, потом нырнул, вымыл волосы, встал распаренный, вытерся.

Одеваться не стал, сел в кресло, с газетой. Когда начал мерзнуть, накинул на себя одеяло. Длинные белые пальцы ног шевелились в воздухе. Он ел шоколад, пил вино, читал газету. Слушал шаги наверху. Иногда кемарил. В какой-то момент опять взялся за телефон, набрал номер своего друга Эрика. Довольно долго с ним разговаривал. Не сказал ни где находится, ни что случилось, а положив трубку, был не в состоянии вспомнить, о чем у них шла речь, помнил только, что поговорили хорошо.

Погасив свет, он улегся в постель. Лежал на спине, смотрел в снежное небо. Казалось, где-то за пеленой снега сияет зеленоватый свет. В конце концов глаза закрылись, и он погрузился в сон.

Часом позже его разбудил громкий шум в соседнем номере. Кто-то врубил телевизор на полную катушку, и по всему этажу разносились крикливые голоса, пальба, визг автомобильных покрышек. Впрочем, не прошло и нескольких минут, как по двери соседа резко забарабанили, и шум утих. Но уснуть Йоаким больше не мог.

Пока он спал, комната изменилась. Покрывало с кровати кучей валялось на полу, сквозь щелку в окне внутрь заползала холодная тьма. Его охватило то же ощущение, какое испытываешь, когда сидишь в горячей ванне и вдруг обнаруживаешь, что вода уже не горячая, а тепловатая. Надо вылезать, иначе замерзнешь. Он зажег ночник, посмотрел на часы. Четверть первого. Оделся, ощупал ботинки и убедился, что они высохли. Булочки тоже засохли, не угрызешь. Он бросил их в мусорную корзину, остатки вина вылил в раковину. Надел куртку, вышел в коридор.

За стойкой портье сидел теперь молодой парень. Йоаким попросил его вызвать такси. Потом расплатился кредитной карточкой, расписавшись на квитанции неразборчивой закорючкой. После чего отправился домой.

В тридцать пять первого он тихонько отпер дверь квартиры. Сам не зная, что́ рассчитывает там застать. Может быть, тишину. Может быть, сызнова слезы и крик. Он был готов к чему угодно. Но когда на цыпочках вошел в переднюю, очутился в полной темноте. Это его удивило, потому что обычно лампочку в коридоре не гасили. Сюзанна и Дитте не любили ночью впотьмах ходить в туалет. Он зажег свет, повесил куртку на вешалку, прошел в ванную, почистил зубы, потом сходил на кухню, налил стакан воды. Открыл дверь спальни — двуспальная кровать пуста, хотя после его ухода кто-то явно на ней лежал, поскольку покрывало было снято, перины в беспорядке. Не выпуская из рук стакан с водой, прошел в конец коридора, заглянул в комнату Дитте. Тоже пусто. Кровать не тронута, с тех пор как он утром ее убрал.

В гостиной и в новенькой детской опять-таки никого. Может, к Сюзанниной матери уехали? — подумал он. Но зачем тогда ложиться в постель? Ну да, конечно: там была Дитте. Потом он заметил на столике у дивана чайный поднос: батончик «Марс», без обертки, но даже не надкушенный, и чашка с чаем, подернутым тонкой сизой пленкой. Вот тут Йоаким встревожился. Это ненормально. Сюзанна обожала такие батончики. И если даже злилась на него, если даже решила ночью уехать к матери, ни за что бы не оставила «Марс» на подносе.

Но может, она решила навсегда уйти от него?

Йоаким вышел в коридор, проверил вешалку. Исчезли только пуховик Дитте да черная шуба Сюзанны, находка из контейнера, которая даже сейчас, на восьмом месяце беременности, была ей велика. Все остальное на месте. Он заглянул в шкаф: судя по всему, оттуда ничего не пропало.

Снова обошел комнаты, пытаясь найти разгадку, но безрезультатно. Потом вспомнил про забытый в кармане мобильник, который весь вечер был отключен. Она же не знала, что телефон он с собой не брал. Включил аппарат: два неотвеченных вызова. Первый — из квартиры, в четверть одиннадцатого. Второй — с неопознанного номера, без двадцати час. То бишь совсем недавно. Сообщений не оставлено.

Может, позвонить ее матери в Брёнсхёй? — подумал он. Никакое другое место ему в голову не пришло. Хотя звонить уже поздновато. Ничего не поделаешь, остается только лечь спать.

Йоаким надел пижаму, лег в постель и, лежа с открытыми глазами, вслушивался в темноту. То и дело ему мерещился щелчок ключа в замке. Подушка пахла Сюзанной. В постели он обычно притягивал ее к себе и утыкался носом ей в затылок. Нюхал ее прелестные волосы. Но сейчас до него мало-помалу дошло, что пахнет не только Сюзанной, но и чем-то еще. Пресным, неуловимым. И чем дольше он лежал, тем навязчивее становился этот запах. Йоаким встал, проверил, открыто ли окно. Обнаружил, что открыто. Заглянул под кровать — ничего, кроме клочьев пыли. Комнатных растений в спальне не было. Нет, совершенно непонятно, что что за запах. Тягостное предчувствие навалилось на него, он рухнул на Сюзаннину половину кровати и с изумлением обнаружил, что там мокро. Вскочил, зажег свет. Да, на постели было мокрое пятно, большое, маслянистое на ощупь. Оттуда и шел запах.

Минуту-другую Йоаким неподвижно смотрел на пятно. В голове вертелись мысли о покинутой квартире, об отсутствующей верхней одежде, о нетронутом батончике «Марс», и внезапно его осенило: это же околоплодные воды. Воды отошли, у Сюзанны начались роды.

Он торопливо оделся, бросился к телефону, вызвал такси. Десять минут спустя стоял на улице, а через двадцать минут уже вбегал в стеклянные двери родильного отделения Государственной больницы, куда они ходили на прием к врачу. Ботинки он не зашнуровал, рубашку в брюки не заправил. Одна из медсестер, заметив его смятение, подошла.

— Сюзанна Нильсен, — пролепетал Йоаким. — Она здесь?

— А вы кто? — спросила медсестра.

— Отец, — почти выкрикнул он в отчаянии и едва не пошатнулся, когда медсестра положила руку ему на плечо.

— Идемте, — сказала она с легкой улыбкой. — Вы не опоздали. Он никуда не денется. — И добавила: — У вас родился чудесный сынок.

7

Он лежал у матери на груди, маленький лягушонок, усталый от своего долгого пути. Рука Сюзанны, целиком накрывшая его спинку, казалась большой, как никогда. Глаза у Сюзанны были закрыты.

— Пусть поспит немножко, — шепнула медсестра.

Но мальчуган не спал.

Тихонько, чтобы не разбудить ее, Йоаким подвинул к кровати стул, сел. Пальцем погладил малыша по щечке, и тот посмотрел на него, спокойно, внимательно, устремив взгляд куда-то на лоб. Йоаким поднес палец к крохотному кулачку, провел по костяшкам. Да-да, смотри на меня, думал он. Я твой папа. А ты мой сынок.

Он всегда считал, что младенцы не умеют фокусировать взгляд. Но малыш пристально смотрел на него большими, умными темно-синими глазами. В самую душу заглядывал, аж голова шла кругом. Ты знаешь то, что мне уже неведомо, думал он. Все еще помнишь запредельное. Я вижу. Ему казалось, сын его наделен необычайными способностями и даром понимания. Томительное, теплое чувство пронзило его. Наклонившись, он осторожно поцеловал прелестное ушко. У малыша были густые черные волосы, слипшиеся от крови и жира. Ноготки крошечные, с булавочную головку. Одет к белую распашонку, ножки обернуты белым одеяльцем. Настоящий человечек. Все при нем. Пальцы, глаза, уши. Кругленький подбородок. Плечико, видневшееся в вырезе распашонки. Шейка, вся в складочках. Лопатки, спина, бедра. Маленькие легкие исправно работают. Йоаким бережно развернул одеяльце. Маленькие коленки. Щиколотки. Надо же, какой длинноногий! И уже шевелит пальчиками. У тебя пока нет имени, растроганно улыбаясь, думал он. Но ты уже здесь, хоть и безымянный. Он опять укрыл младенца. Все у него как полагается, трепеща от нежности, думал Йоаким. Настоящий мальчуган. И он уже растет. Для него уже началась жизнь.

Совершенно ошеломленный, он сидел и размышлял о том, как все будет. Школа, работа, женщины, новые дети. Все заложено в нем. Даже его смерть.

— Ах ты, малютка, дружочек, — прошептал Йоаким. На глаза невольно навернулись слезы. Он согнул свой огромный указательный палец, осторожно разжал красный кулачок, и малыш крепко обхватил ладошкой его палец.

Вдруг до него дошло, что Сюзанна открыла глаза и смотрит на него. Он нащупал на одеяле ее руку — влажная, вялая, горячая. Чувствуется, как под кожей пульсирует кровь. Некоторое время они смотрели друг на друга. В ее глазах светилась нежность, какой он никогда раньше не видел.

— Что скажешь? — наконец прошептала она сухими потрескавшимися губами, и тут он всерьез прослезился и с трудом выдавил:

— Он просто чудо.

Видел, какие у него красивые волосики?

— Да, густые, темные.

— Как у тебя.

— И у тебя.

— Потрогай, какой он теплый.

Сюзанна взяла его руку, положила на спинку ребенка. Тот тихонько мяукнул и закрыл глаза.

— Смотри, он спит, — сказала Сюзанна. — Хочешь его подержать?

— А можно?

— Конечно, можно. Пускай запомнит нас обоих, хоть и во сне. — Помолчав, она сказала: — Ужасно хочу пить.

Йоаким вскочил, сбегал принес стакан воды. Для Сюзанны задача оказалась нелегкой, ему пришлось просунуть руку ей под спину, чтобы помочь сесть.

— Мне так жаль, что я не был рядом, — сказал он.

— Мне тоже. — Она бросила на него долгий взгляд поверх стакана с водой, но смотрела без упрека, только с сожалением. — Все случилось так быстро.

— Очень было скверно?

— Сейчас я об этом не думаю, — храбро сказала она, отдала ему стакан и опять легла. Йоаким сел на стул.

— А где Дитте?

— Спит в соседней палате. Пожалуй, для нее стресс оказался великоват. Она потом просто погасла как свечка.

— Она что же, присутствовала при родах? — недоверчиво спросил Йоаким.

Сюзанна быстро взглянула на него и сказала:

— Я так и знала, что тебе это не понравится. А что было делать? Роды начались совершенно неожиданно.

Ты могла бы позвонить матери, подумал Йоаким, но вслух ничего не сказал. Не хотел затевать пререкания, ссориться. Может, Дитте и вправду больше привяжется к братишке благодаря тому, что присутствовала при его появлении на свет. Он знал, Сюзанна именно так и считала, ведь за последние несколько месяцев они неоднократно обсуждали эту проблему. Однако сам был категорически против. Десятилетней девочке незачем смотреть, как ее мать рожает. И ничто не заставит его переменить мнение. Он послал Сюзанне вымученный взгляд, но она только улыбнулась:

— Ах, Йоаким, старый ты сухарь! Ты же сам мог быть здесь, черт побери! — И помолчав, добавила: — А чем ты, собственно, занимался?

— По улицам бродил, — смущенно ответил он, решив сохранить в тайне историю с гостиницей.

— Правда?

— Правда.

8

Если б родилась девочка, ее бы назвали Софи. Но родился мальчик, которому дали имя Якоб, и более прелестного ребенка на всем свете не было. Такой маленький, такой спокойный, такой до невозможности сосредоточенный, серьезный, восприимчивый, думал Йоаким. Малыш нисколько не возражал против нового места, где теперь очутился. Без нужды не кричал. Даже когда хотел есть, не жаловался. Издавал короткий скрипучий звук, вполне понятный для всех, ему давали грудь, и он принимался сосать, держа один кулачок возле уха. Если в комнате царила тишина, можно было расслышать, как молоко большими глотками вливается ему в рот. Потом его поднимали столбиком, головкой на плечо. Круглое личико, словно солнышко, выглядывало из-за большого материнского плеча, озаряя светом все в комнате. Вот так думал Йоаким.

На работе коллеги расспрашивали про малыша. Но странным образом Йоаким толком не находил слов, чтобы описать Якоба. Говорил: «Он прелесть». Или: «Ну просто сладкий!» И тотчас его охватывало недовольство собой. Хорош, нечего сказать! Говорит о малыше словно о котенке или о пироге! Якоб заслуживает много большего, и о нем есть что рассказать. Например, что, когда бодрствовал, мальчуган лежал, внимательно глядя на открытку, изображавшую большой красный мяч, будто извлекал из этого большого, круглого, красного предмета все самое существенное. Глядел часами, пристально, пытливо. Не отводя глаз. Как все одаренные дети, он не упускал представившихся возможностей.

И он не просто одаренный. Одаренность — штука обыкновенная, вполне объяснимая. А особенность Якоба в том, что его объяснить невозможно. Он как электрический ток, бьющий прямиком в ранимые места. Он — сама жизнь. Впрочем, подобные детали коллег по-настоящему не интересовали. Они легонько улыбались, когда он со слезами на глазах что-то мямлил, невзначай роняли: «Да, это сущая фантастика», — хлопали его по плечу и спешили к копировальной машине или на очередное совещание. Но Йоаким не принимал это близко к сердцу. Он-то знал, что сподобился приобрести опыт, который поднимал его над обыденной манерой людей думать и вести себя. Так уж оно получается, думал он. Чудо жизни надо хранить в себе.

Когда Сюзанна с Якобом выписались из больницы, он взял двухнедельный отпуск. Пока Дитте была в школе, в квартире царила тишина. Сюзанна спала, Якоб тоже. Йоаким вынимал спящего мальчика из кроватки, сидел, держа его на руках, и терпеливо ждал, когда он проснется. Временами Якоб тихонько вскрикивал, а не то потягивался, вскинув над головой сжатые кулачки. Изнемогая от нежности, Йоаким прижимал к себе теплое тельце. Он не замечал, как бегут часы. Казалось, все прочее в жизни не имело значения. Работа, бег времени, разные мелочи, донимавшие его раньше, когда он не знал, что такое настоящая жизнь. Теперь он словно бы понимал все совершенно иначе. Вдруг уразумел, до какой степени был слеп. Лица людей в автобусе, когда тяжелая машина в час пик медленно пробиралась по забитым транспортом, мокрым от дождя улицам. Эти лица открывались ему навстречу. Он как бы заглядывал в сердца других людей. Видел их печали и радости. Ошеломительное ощущение. Или вот дети, что кричали на улице. Сколько же силы в их голосах, думал он. Это сама жизнь рвется наружу. Вереницы облаков в небе, цветы, музыка, даже яйцо могли повергнуть его в изумление. Все обретало двойной смысл. Во-первых, очевидный, а во-вторых, еще один, спрятанный в глубине, и этот второй смысл он не мог выразить словами. Чувствовал, что ходит на непослушных ногах, будто едва успел овладеть этим умением. Будто, как Якоб, должен всему учиться сначала. С нуля. Мне дан новый шанс, думал он. Сейчас. И я его не упущу.

Что бы ни ждало в будущем, думал он, мне дарованы радость и любовь. Достаточно на целую жизнь.

Йоаким осторожно попробовал поговорить об этом с Сюзанной, но она считала, что ему лучше заняться практическими делами.

— Ты получил отпуск не только затем, чтобы сидеть в кресле с Якобом на руках, — заявила она.

— Так ведь я каждый день готовлю еду и в магазин хожу, — запротестовал он.

— Но есть и другие дела.

— Я стираю белье, склады паю его.

— Я не об этом.

— Еще я делаю уборку и провожаю Дитте в школу.

— Мог бы и обо мне позаботиться.

— Тебе обеспечен покой, как ты просишь. Можешь спать, сколько заблагорассудится. Я за всем прослежу, — терпеливо сказал он. Однако Сюзанна и этим не удовольствовалась.

— Ты не понимаешь, — сердито сказала она и отвернулась.

— Честно говоря, нет.

— Ну и ладно, мне все равно.

Она навзничь упала на кровать и натянула одеяло на лицо, так что виднелись только лоб да рыжая челка. Тело ее в постели казалось большим и бесформенным. Поры на коже словно бы стали заметнее. Обычная одежда по-прежнему ей не годилась, и она целыми днями ходила в халате. Лишь изредка надевала блузку и брюки, но блузку, как правило, не застегивала и в брюки не заправляла, а волосы вообще никогда не расчесывала. Йоаким был настолько поглощен Якобом, что до сих пор не задумывался об этом. Ей нужно встать, подумал он, причесаться, вымыться. Но он дал себе слово больше с Сюзанной не ссориться и потому ничего не сказал.

В ближайшее время ему пришлось чуть не ежедневно напоминать себе об этом обещании. Оправившись после родов, Сюзанна, казалось, начисто забыла, что они находятся в средоточии чуда жизни. Постоянно злилась, капризничала. Цеплялась к пустякам, брюзжала. Что бы Йоаким ни делал, все было не по ней. И Якоба он вынимал из кроватки не так, и пеленки складывал не так, и витаминные капли отсчитывал не так. И кофе ее, видите ли, остыл. И Дитте выросла из сапожек — опять он кругом виноват. Она стояла в халате у него за спиной и брюзжала, брюзжала:

— Мельтешишь тут как здоровенная, глупая, ленивая муха. Только и знай жужжишь: жжж… жжж… жжж… Ни минуты покоя от тебя нет, — шипела она прямо ему в лицо. — Да оставь ты ребенка хоть на секунду. Посмотри на меня, черт побери.

Йоаким молчал, занимаясь своим делом. Спокойно, говорил он себе. Она сама не знает, что говорит. Просто у нее сейчас шалят нервы. Нужно время. Все дело в гормонах. Это пройдет. Так он твердил себе, но в глубине души уже радовался, что скоро вернется на работу. Надеялся, что тогда станет полегче.

Весна выдалась на редкость холодная. Апрель близился к концу, но то и дело шел снег. Подмораживало, таяло и снова подмораживало. Тротуары посыпали солью и мелким гравием, но все равно было очень скользко. Сюзанна редко выходила из дома. Мало того что надо собрать коляску, все эти одеяльца да соски, так еще и неси ребенка на руках с пятого этажа. Она все время боялась его уронить. Каждый раз один и тот же кошмар. Как наяву, она видела и слышала эту сцену. Йоаким сказал, что с удовольствием погуляет с Якобом после работы и незачем ей из-за этого нервничать, но странным образом Сюзанна и тут разозлилась:

— Да уж, тебе это пара пустяков! У тебя все легко и просто.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Йоаким. — Что у меня легко и просто?

— Что я имею в виду? — передразнила она, уперев руки в боки. — К примеру, как насчет родов? Ты гордишься своей ролью? Другие отцы держат роженицу за руку, стараются хоть чуточку облегчить ей адские мучения. Но не ты. Не милый, добрый Йоаким. Я бы на одна. — Лицо у нее скривилось, будто она вот-вот заплачет. — Ты просто бросил меня одну.

Йоаким оцепенел.

— Я не нарочно, — тихо сказал он. — Ты же зияешь, Сюзанна.

— Но ты это сделал. Ушел от рожающей женщины.

— Мы ведь не думали, что тебе уже пора родить. Якоб родился на месяц раньше срока. Иначе бы я ни и коем случае не ушел.

— Но теперь ты в самом деле вернулся, — со злостью бросила она. — Да? Действительно вернулся, что верно, то верно.

Йоаким смотрел на нее, не понимая, к чему она клонит.

— Везде суешь свои холодные руки. Порядок во всем наводишь, а? По-твоему, я тут вообще лишняя, так? Отделаться от меня хочешь? Что я, не вижу, как ты на меня смотришь? И любовью мы больше не занимаемся.

— Сюзанна… — беспомощно сказал он, протянул было руки, хотел обнять ее, но не смог. Секунду оба враждебно глядели друг на друга. Йоаким уронил руки. Он чувствовал, что способен прикончить Сюзанну, раздавить ее, если пойдет на поводу у голоса, который беспрестанно нашептывал: всё, хватит, дальше некуда. Он бы мог сделать это без труда, в два счета. Если б по ее примеру безудержно раскричался. Мог бы высказать ей массу неприятных правд, которые собьют ее с ног и раз навсегда обеспечат ему превосходство. По интеллекту он даст ей сто очков вперед, это было ясно с первой же встречи, а последнее время и человеческие ее качества начали вызывать у него сомнения. Да, он много чего может ей предъявить. Вымойся. От тебя разит потом. У тебя нет друзей. Ты глупа. Газетную статью прочесть не можешь, не то что книгу. Понятия не имеешь, кто у нас в стране премьер-министр. И экзамен свой никогда не сдашь. Потому что ленива. Ты все передергиваешь. И до отвращения непривлекательна. Ни чувства юмора, ни кругозора. Беседу вести не умеешь. Даже квартиру убрать не можешь.

Он попробовал представить себе раздавленную Сюзанну. В голове мелькали смутные образы: то какая-то особа в длинной черной юбке, собирающая свои сумки среди тучи голубей на площади Культорв; то худая женщина в спортивном костюме, которая, повесив на руку обшарпанный пластиковый пакет, целыми днями катала тарахтящую пустую тележку по торговому центру Глоструп-Сторсентер. Вдобавок он, как наяву, слышал дребезжанье колес по плиткам пола. И тут он не выдержал. Отключился от фантазий, и с губ его не слетело ни единого слова, меж тем как Сюзанна разошлась всерьез. Я сильнее ее, думал он. Я могу с этим справиться. А она нет.

Великая жизненная задача, думал он, заключается в том, чтобы держаться в промежутке меж противоположностями, рвущими тебя в разные стороны.

Настало лето. Йоаким получил трехнедельный отпуск, и в середине июля они загрузили машину и отправились в зеленый домик в Тисвилле-Хайн. По дороге царило опасливо-радостное настроение. Своего рода надежда на перемены. Время близилось к полудню, солнце припекало. Якоб сидел в детском сиденье, с голыми ножками, в голубой кепочке на голове; Дитте и Сюзанна — в пиратских брюках и сине-белых полосатых майках, все они выглядели до того очаровательными и свежими, что сердце Йоакима начало оттаивать. Беру себя в руки, думал он. Хватит играть обиженного и дуться по мелочам. Если она опять напустится на меня, я запросто обезоружу ее — улыбкой. Против доброго смеха никто не устоит. Главное сейчас — хороший летний отдых.

У Хельсинге они свернули с магистрали и, проехав несколько километров, заметили на стоянке пожилую женщину, которая продавала клубнику. Дитте радостно вскрикнула, и в последнюю минуту Йоаким успел зарулить на стоянку.

— Купим ягод, — сказал он. — Есть желающие составить мне компанию, а заодно размяться?

Дитте вызвалась пойти с ним. Сюзанна осталась в машине. Йоаким распахнул обе дверцы — пусть салон проветрится — и вместе с Дитте направился к торговке. Вокруг никого больше не было. Торговка устроилась на складном стуле возле столика, заставленного лотками с клубникой. Под ногами у нее громоздились пустые лотки и плоские деревянные ящики. Крупная, тучная, она сидела сгорбив плечи, в серовато-голубом нейлоновом платье с длинным рукавом, в плетеных туфлях без каблука. Лицо в морщинах, волосы седые. С виду точь-в-точь батрачка начала минувшего века. Она явно не понимала, о чем толкуют Дитте и Йоаким, выбирая самые лучшие ягоды, но, когда они спросили о цене, ответила:

— Двадцать пять крон.

— Ты здесь каждый день сидишь? — поинтересовался Йоаким. Ему пришлось повторить вопрос несколько раз, в итоге он даже исковеркал грамматику, в надежде, что так она скорее поймет: — Ты торговать клубника каждый день?

Дитте прыснула, а женщина кивнула, протянула руку и не глядя взяла деньги.

— Каждый день, — твердо сказала она, быстро открыла толстый кошель на поясе и спрятала купюры.

Йоаким с Дитте забрали ягоды, сели в машину, пристегнули ремни.

— Вы чего так долго? — спросила Сюзанна. — Мы чуть не расплавились от жары.

Йоаким не ответил. В зеркале заднего вида он увидал двух парней, шагавших по противоположной обочине. Один — высокий, худой; второй — пониже ростом, но крепко сбитый. Несмотря на жару, оба в длинных темных брюках и блузах. Они пересекли шоссе, направились на автостоянку. Пружинистая походка, решительные движения. Торговка тоже заметила парней, проворно вскочила и принялась складывать штабелем пустые ящики, валявшиеся под ногами. Йоаким вдруг сообразил, что у нее нет ни автомобиля, ни велосипеда. Кто-то высадил ее на стоянке, в незнакомом мес те, окруженном ельником и полями, и теперь она ждет, когда ее заберут отсюда, с пустыми ящиками и набитым кошельком.

— Чего ты ждешь, Йоаким? — раздраженно спросила Сюзанна. — Почему не едешь?

— Ну-ка, посмотри назад, — сказал он.

— Зачем? — буркнула она, но все-таки оглянулась, бросила быстрый взгляд в заднее стекло. Снова повернулась к нему, со вздохом проговорила: — Езжай, Йоаким.

Он включил мотор, однако по-прежнему медлил.

— Что-то здесь не так, — сказал он, сызнова поправляя зеркало заднего вида.

Тут у Сюзанны лопнуло терпение.

— Черт побери, с меня довольно, Йоаким! — взорвалась она. — Ну что за больная фантазия! Вечно тебе мерещатся неприятности. И они есть, причем именно тут, в машине. Ты на нас посмотри! Мы же вот-вот сваримся заживо!

Дитте съежилась на сиденье рядом с Йоакимом, Якоб расплакался.

— Ребенок обезвожен! — завопила Сюзанна. — Ты что, убить нас всех задумал? — Она с силой хлопнула себя по коленкам. — Езжай сию минуту!

Йоаким напрочь забыл, что дал себе слово улыбаться, и поспешно вырулил на шоссе. Через пятнадцать-двадцать метров они оказались на вершине холма, и в зеркале заднего вида был теперь только серый асфальт дороги. Да белые разделительные полосы.

9

За минувший год они бывали в летнем домике только наездами, по воскресеньям, чтобы посмотреть, все ли там в порядке. Лес тем временем не замедлил вторгнуться в сад. На темной, поросшей мхом лужайке поднимались елочки, буки, березки, знакомые старые деревья казались огромными и чужими, даже дом выглядел каким-то замкнутым и неприступным. Йоаким настежь распахнул двери и окна и принялся выгружать из машины багаж. Дитте сразу убежала туда, где, как ей показал Йоаким в один из прошлых приездов, росла земляника, а Сюзанна с Якобом на руках уселась на лужайке в кресло и с глубоким вздохом закрыла глаза. Скоро она уже спала. На участке воцарился мир и покой. Где-то в зарослях елок куковала кукушка, лесной голубь, хлопая крыльями, вспорхнул с дерева и тотчас сел на соседнее. Йоаким убрал провизию в шкафы, разложил белье по ящикам комода. Места в доме хватало для всех. У Дитте была наверху своя комнатка с кроватью, шкафом, небольшим столиком и даже зеркалом в узкой пластиковой рамке. Он купил дом с мебелью и, хотя никогда не дорожил этими вещами, так и не собрался заменить их новыми. На участке всегда было полно работы, и замену мебели он откладывал на потом, подсознательно растягивая предвкушение радости, ведь так замечательно ходить потирая руки, прежде чем взяться за дело. В гостиной, поблескивая сучками, красовался лакированный сосновый стол с закругленными краями, окруженный четырьмя темными мореными стульями, а кроме того, черный кожаный диван и палисандровый журнальный столик. Стены обтянуты джутовой тканью. В шкафах — расписанный лютиками кофейный сервиз фирмы «Бинг и Грёндаль», дюжина бежевых тарелок польского фарфора и целая батарея стаканчиков из-под горчицы. Жуткая безвкусица, к которой он тем не менее привязался, потому что здесь действовали совсем другие правила, не те, что в городской квартире.

Йоаким развесил летние одеяла на перилах веранды, посмотрел в сад. Сюзанна по-прежнему спала. Якоб тоже. Ни дать ни взять летняя идиллия. Спящие женщины и дети в летних шляпах под сенью его сада. Но в глубине души он чувствовал злость и тревогу. Большими шагами спустился с веранды, взял Якоба на руки. Мальчик захныкал, ему было жарко. Перекутали его. Придется все-таки съездить туда, подумал Йоаким. Придется, ничего не поделаешь. Он отнес Якоба в дом, поменял подгузник, снял кофточку с длинным рукавом, оставил малыша в одном бельишке. Потом взял его на руки, пошел к машине. По дороге им попалась Дитте, она сидела на корточках за домом, наблюдала за крупными лесными муравьями, которые вереницей ползли по крохотной стежке в траве.

— Ты куда? — спросила Дитте, не поднимая глаз.

— Съезжу в магазин, — сказал Йоаким, чтобы не напоминать девочке о давешней сцене в машине. — Если мама проснется, скажи ей, что я взял Якоба с собой.

— Ладно, скажу.

Он переставил детское сиденье вперед, усадил мальчика и задним ходом выехал со двора. Мягкая лесная почва пружинила под колесами, затем последовал толчок, и они выбрались на грейдер. Якоб не спал. Блики света и тени играли на его личике, Йоаким придвинул руку к мальчику, чтобы тот ухватил его за палец.

— Ну что, так-то лучше? — сказал он и пощекотал малыша, который весело пискнул. — Нас ждет маленькое путешествие.

До той автостоянки было почти пятнадцать километров. Якоб сидел рядом с ним, большими умными глазами смотрел в окно. В машине царил покой, и мало-помалу Йоакимова тревога отступила. Он еще раз прокрутил в голове то, что видел в зеркале заднего вида, и пришел к выводу, что реагировал неадекватно, чересчур сгустил краски. Ничего особенного, двое парней просто-напросто надумали купить клубники. Встреться они ему в городе, он бы и внимания на них не обратил. На улицах полно таких. Будь они на машине, он бы тоже ни о чем не задумался. Именно их неуместность здесь, за пределами города, и внушила ему тревогу — их место на городских улицах или в закрытых помещениях, вроде квартиры либо автомобиля. Будто они не имеют права выбраться за город! На свежий воздух. Пройтись пешком! Он досадовал на собственное упрямство. Сюзанна была права. Да, из них двоих она рассуждает наиболее здраво. И многое воспринимает куда спокойнее, нежели он сам. Я цепенею, думал он, я вообще не слушаю, что она говорит. Только позволяю себя провоцировать. Не желаю признать ее правоту, пусть даже она тысячу раз права. Я вообще-то прислушиваюсь? Нет. Как только она открывает рот, я немедля отключаю слух.

Отныне все будет по-другому, решил он, въезжая на вершину последнего холма. Было четверть третьего. Слева открылась автостоянка. Совершенно пустая. Ни машин, ни торговки, ни складного столика. Ни клубники. Тем не менее Йоаким свернул туда, вышел из машины. С Якобом на руках прошагал к тому месту, где сидела торговка, бросил взгляд под ноги — никаких признаков чрезвычайных происшествий. Ни опрокинутых лотков с клубникой, ни разбросанных в траве мелких монеток, ни обрывков серовато-голубого платья. Ни клочьев волос. Ни крови. Йоаким облегченно вздохнул, поднял Якоба повыше, прижался щекой к щечке ребенка и тихонько сказал:

— Твой отец — старый дурак.

Они поехали обратно, по пути купили в лавочке гороху и картошки. А в торговом центре — молока и курицу.

— Вообще-то должна тебе сказать, — заметила Сюзанна, когда они вернулись домой, — ты чересчур уж замешкался. И всего-навсего ради курицы да литра молока. В другой раз будь добр, предупреждай, прежде чем этак вот увозить Якоба. Я беспокоюсь, когда ты ездишь в машине с ним вдвоем. — Она выхватила у него мальчика и принялась целовать, будто он чудом избежал большой опасности.

Йоаким попробовал притвориться, будто не слышит.

— А вы с Дитте хорошо провели время? Отдохнули?

— Да уж, тут отдохнешь! — проворчала Сюзанна, отвернувшись. — Ты же все побросал, вещи не распаковал, уехал. Вдобавок жарища. Я совершенно без сил. А кстати, как насчет подгузников? Ты купил подгузники?

По дороге к торговому центру давешняя тревога вернулась. Йоакиму вдруг пришло в голову, что, когда они с Дитте покупали клубнику, ягод у торговки было еще очень много. Лотков пятьдесят, если не сто. Ближе к вечеру по шоссе бесконечными вереницами потянутся автомобилисты, направляющиеся после работы в летние домики. И торговке был прямой резон остаться на месте, чтобы распродать всю клубнику, верно? Так почему же она собралась и исчезла? Почему ее там нет?

Следующие несколько дней Йоаким внимательно просматривал местную газету, раздел происшествий. Чего только не случалось! Кража в круглосуточном магазинчике в Тисвиллелайе. Поножовщина в баре в Гиллелайе. Какого-то мужчину в весельной лодке унесло в открытое море. В лесу возле Хельсинге замечен голый человек. Но о турчанке с клубникой ни слова. Раз-другой он съездил на ту автостоянку: вдруг женщина снова появится? Увы, она пропала без следа.

Он планировал каждый день ходить с Дитте на пляж. Как выяснилось, девочка не умела плавать, мало того, вообще ни разу не купалась в море. До берега было четыре-пять километров, и он подумывал завести для Дитте подержанный велосипед. И тут его ждал новый сюрприз: Дитте и на велосипеде кататься не умела.

— А как ей было учиться? — обиженно спросила Сюзанна, когда он удивился. — В городе мы всегда ездим на автобусе или ходим пешком. И откуда у меня лишние деньги, чтобы тратиться на велосипеды, которые только стоят в подвале да ржавеют. К тому же я не одобряю, когда дети шныряют на великах среди машин.

— Да, но ведь она вполне большая девочка, — примирительно сказал Йоаким. Впрочем, он ей не поверил. И пока занимался делами, а в голове эхом гудел недавний разговор, даже пришел к выводу, что это из-за ее реплики про велосипед. Что он-де будет только ржаветь. Подобные мелочи досаждали ему чуть ли не больше всего остального, и он опять устыдился.

Однако велосипед для Дитте добыл, и девочка освоила его так же быстро, как и коньки. В десять утра он поднял ее с постели, и они отправились к морю. Сюзанна ехать на пляж отказалась. Солнце, мол, для Якоба слишком жаркое. Йоаким возразил, что, если взять с собой зонтик и хорошенько натереть малыша кремом от загара, все будет в порядке.

— Но там полно всякого зверья, — сказала она.

— Какого еще зверья? — удивился Йоаким.

— Как какого? Пчел.

— Но, Сюзанна, пчел там нету.

— Так или иначе, там есть насекомые, которые кусаются и жалят. И песок ноги обжигает. И в туалет, когда надо, не сходишь. — Короче говоря, она дала Йоакиму понять, что в общем ей много чего мешает.

В первый день она удовлетворенно и чуть насмешливо помахала им на прощание. Предвкушая, что скоро им это надоест.

Дитте надела нарукавники и пробковый пояс и, пока они с Йоакимом шли по мелководью, шепотом твердила, что ей ужасно неловко: все на нее глазеют. Но в порядке исключения Йоаким остался непреклонен:

— Другого способа научиться плавать, увы, нет. Ну, давай. Руки вперед, как копье, теперь разверни ладони наружу и в стороны, а теперь опять вперед. И ногами тоже работай.

После купания Дитте хотела еще посидеть на пляже. Она прихватила с собой целую кучу вещей: подстилку, лосьон для загара, журналы, темные очки, воду и фрукты. Даже газету для Йоакима. Он лежал, подложив руки под голову, слушал, как в песке шуршат рачки. Солнце припекало. Дитте лежала рядом, длинненькая, бледная, с журналом на глазах. В вышине над ними кричали чайки, поодаль слышался плеск волн. Мимо проходили люди с мороженым в руках, о чем-то говорили между собой. Йоаким то задремывал, то просыпался, слегка одуревший. Ужасно приятное состояние. Потом он услышал голос Дитте, которая стояла обок:

— Йоаким, давай еще искупаемся!

На сей раз ни нарукавники, ни пробковый пояс она надевать не стала. Пошла в воду, Йоаким за ней. Сделав два десятка гребков, девочка вдруг исчезла под водой. Йоаким выловил ее, стукнул по спине, чтобы она выплюнула воду.

— У меня получилось, Йоаким! — заликовала Дитте. — Получилось!

На следующий день они опять пошли на пляж, и на третий, и на четвертый. Никогда Йоаким так не наслаждался отдыхом. Дитте как бы дала ему входной билет на пляж. Вместе с ней он был вправе здесь находиться. Они часами лежали на песке, читали, дремали, купались. Никто не бросал на него неприязненных взглядов, не считал занудой и сухарем. Здесь он совершенно обыкновенное, нейтральное лицо. С совершенно обыкновенной жизнью. Очаровательный сынишка, большая дочка, жена. Хорошая работа. Хорошие друзья, с которыми ему, к сожалению, не удавалось видаться часто, даже в отпуске, хотя Эрик сейчас тоже наверняка жил в летнем домике на Рогелайе. Ничего не поделаешь, главное — семья. Прекрасная квартира в городе. Мелкие ссоры. Порой легкая усталость. Легкие сомнения. Всего понемножку, как и у других, думал он.

О чем думала в их отсутствие Сюзанна, он всенепременно узнавал, вернувшись домой. Она умирала со скуки. В доме ужасно темно, в саду тоже. Сплошные деревья. Ни лучика солнца сквозь них не проникает, твердила она. Торчишь тут, как в склепе!

— С какой стати я должна сидеть совсем одна? — кричала она. — И смотреть за ребенком?! По-твоему, мне не хочется на пляж? Гляди, какая я бледная. — Она вытянула руку, с обидой продемонстрировала ему.

— Я охотно останусь с Якобом дома, — сказал Йоаким. — А вы, девочки, можете вдвоем поехать на пляж, отдохнуть.

— «Девочки»! «Вдвоем»! — со злостью передразнила Сюзанна. — Снова-здорово!

— Что «снова-здорово»?

— Ни хрена ты не понимаешь.

— Да, так и есть.

Пожалуй, Сюзанна и сама не понимала. На другой день она массу времени потратила на сборы, постоянно привлекая Йоакима на помощь. То велела принести подстилку. То не могла найти бананы. То допытывалась, вправду ли там нет крана с водой. Как быть, если ей понадобится в туалет?

— Мама, я все тебе покажу, — сказала Дитте.

Прямо-таки трогательное зрелище — девочка радовалась, что мама собирается с ней на пляж. Засим Йоаким выслушал кучу указаний насчет Якоба. Никакого солнца. Не забудь намазать его кремом. Скоро надо поменять подгузник. Следи, чтоб его не покусали муравьи. И прочая, и прочая.

В конце концов они уехали. Йоаким облегченно вздохнул. По дому словно ураган промчался. Он перемыл посуду, застелил кровати, заодно прибрал в комнатах. Потом раздел Якоба. От восторга и удовольствия малыш размахивал ручками и ножками.

— Сейчас мы с тобой замечательно отдохнем, — сказал Йоаким.

Он вынес в сад большой таз с теплой водой, поставил в траву и усадил туда Якоба. Мальчуган с изумлением и любопытством воззрился на большие пальцы собственных ножек, выглядывавшие из воды, протянул ручку, поймал пальчик и пискнул от удивления.

— Да, это твои пальчики, — сказал Йоаким, устроившись с газетой на стуле возле таза. Якоб развлекал себя сам. Йоаким временами поглядывал на него, сердце распирала гордость, и он благодарно думал: какой же я богач!

Спустя двадцать минут в еловых зарослях хлопнула дверца автомобиля. Йоаким мгновенно проснулся. Оказывается, он успел на мгновение задремать. До его слуха долетели голоса Дитте и Сюзанны. Вернулись уже. Неизвестно почему он вдруг почувствовал угрызения совести. Вскочил со стула, усадил Якоба в траву, на полотенце, и поспешил им навстречу.

— Ну, как вода? Хорошая? — с притворным оживлением спросил он.

— Мерзость! — ледяным тоном процедила Сюзанна, проходя мимо с охапкой подстилок и полотенец; следом плелась Дитте. — Не понимаю, как ты только позволил Дитте купаться, — продолжала она, оглянувшись через плечо. — По ее словам, вода и в прошлые разы была такая же грязная.

Йоаким попытался перехватить взгляд Дитте, но девчонка прятала глаза. Что-то произошло. Поразмыслить над этим он не успел, потому что Сюзанна закричала:

— Где Якоб?

Жуткий страх мгновенно захлестнул Йоакима. Он опрометью помчался сквозь ельник в сад. Сюзанна стояла посреди лужайки, озиралась по сторонам.

— Мне очень не нравится, что ты оставляешь мальчика одного. Он в доме?

Якоба на полотенце не было. Йоаким в панике огляделся, но мальчика не обнаружил. А ведь он отлучился всего-то на считанные минуты.

— Нет-нет, — пролепетал он, — Якоб где-то здесь.

— Где?

— Вот тут сидел.

— Где? — требовательно повторила Сюзанна.

— На полотенце.

— На полотенце? Ты оставил его одного рядом с полным тазом воды? У тебя что, совсем мозги набекрень, Йоаким?! Пяти минут с ребенком побыть не можешь, сразу все идет кувырком. Уму непостижимо, черт побери!

Вне себя от злости, она металась по лужайке, высматривая мальчика; Йоаким тоже устремился на поиски. А нашла Якоба Дитте. Он сидел под кустом в нескольких метрах от таза, жевал траву. Дитте подхватила его на руки.

— Смотрите, он сам дополз! — воскликнула она. — Вот молодец!

Сюзанна ринулась к ней, забрала мальчугана. Он заревел.

— Ну-ну, не плачь, мое сокровище, — сказала она. — Мама снова с тобой. Все хорошо.

Погода стояла жаркая. Вечером, когда дети спали, Йоаким сидел на террасе, с газетой или с книгой. Нагретые за день половицы отдавали тепло, но постепенно подползала прохлада, и хочешь не хочешь он надевал старый дачный свитер. И снова брался за книгу. Изредка поднимал глаза, смотрел на высокие, остроконечные силуэты елей. На кривую лиственницу. Рядом на столе стояла бутылочка пива. Керосиновая лампа освещала страницы. Происходящего в доме он старался не замечать. В нем словно бы уживались два человека. Один читал, наслаждаясь мирным покоем, другой нес в ночи караул и без умолку нашептывал: читай, читай, я на страже. В доме сновала Сюзанна, туда-сюда, туда-сюда. Что она делала, он понятия не имел. Но ей непременно требовался яркий верхний свет. Она перетряхивала ящики и шкафы, чем-то гремела, стучала, звенела, лязгала. Йоаким напрягал все силы, чтобы пропустить этот шум мимо ушей, однако резкие звуки упорно терзали слух. Свинцовая усталость наваливалась на него. С какой стати? Неизвестно. Дни тянулись за днями. Дитте потеряла интерес и к пляжу, и к велосипеду, большей частью сидела в своей комнате. Сюзанна возилась с Якобом и после случая с тазом не очень-то соглашалась доверить малыша Йоакиму. Взяв Якоба на руки, он всякий раз чувствовал на себе ее буравящий взгляд. И чтобы хоть как-то убить время, занялся расчисткой участка. Выкопал маленькие елочки, подстриг кусты, срубил несколько рябин. Все было вполне хорошо, пока он мог заниматься своим делом. Вероятно, с Сюзанной обстояло так же. По крайней мере, только когда он вечером усаживался на террасе, она развивала в доме шумную деятельность.

Увы, этим она не ограничивалась.

Вот и сейчас опять стояла в дверях, ждала, когда он обратит на нее внимание и обернется. Сверлила его взглядом.

— Так и будешь сидеть тут весь вечер?

— Вообще-то да, а что? — отозвался он с наигранным удовлетворением. Будто никому и в голову прийти не могло оспорить это его право.

— Между прочим, я навожу порядок в кухонных шкафах. — Она приподняла руку, в которой держала давилку для чеснока. — Там же черт ногу сломит. Все валяется как попало.

— Очень мило с твоей стороны, — мягко сказал он. — Но ведь уже четверть двенадцатого.

— Ну и что?

— По-моему, тебе не мешает отдохнуть, только и всего.

— Отдохнешь тут, как же! — сказала она. — Уму непостижимо, что за бардак ты умудрился учинить.

Внезапно его захлестнуло бешенство. Резко, в один миг. Всегда ей удается обезоружить его, выставить кругом виноватым. Ну куда это годится? Да, конечно, он далек от совершенства, а она-то сама? Он хлопнул книгой по столу.

— Сюзанна! Что с нами происходит? Ты можешь мне объяснить?

— Не-а, — буркнула она. Однако не стала отрицать, что с ними происходит что-то не то.

— Мы словно бы все время воюем друг с другом.

— Вот видишь!

— Что значит «вот видишь»?

— То и значит. Ты ведь и так знаешь.

Йоаким шумно вздохнул.

— Иди сюда, сядь.

— А нельзя с этим подождать? Мне надо закончить на кухне.

Она опять скрылась в доме. Опять принялась громыхать. Йоаким взял книгу, устремил взгляд на страницу. Но читать не смог. Немного погодя положил книгу на стол, встал, пошел на кухню, к Сюзанне.

— В чем дело? — Она обернулась к нему, с отбивалкой для мяса в руке. — Чего ты на меня уставился?

— Хочу спросить тебя кое о чем.

— Ну?

— Почему ты все время такая враждебная?

Она тяжело вздохнула:

— Пойми, Йоаким. Ты просто до невозможности обидчивый. Прямо как кисейная барышня. Слова тебе не скажи — сразу обиды. Я вынуждена без конца себя одергивать: ой нет, это сказать нельзя, нет-нет, и это нельзя. Скоро вообще рта раскрыть не посмею. Короче говоря, жить с тобой не сладкий мед, так и знай.

— Ты постоянно меня пилишь. А я понятия не имею, что сделал не так.

— На днях этот паршивый отпуск кончится, и все пойдет на лад, — жёлчно бросила Сюзанна. — Ты избавишься от необходимости каждую минуту смотреть на нас.

На тебя, мысленно уточнил Йоаким. Это была правда, но слишком жестокая, чтобы произнести ее вслух. В голове царила пустота, как всегда во время их уклончивых разговоров. Эти разговоры не поддавались контролю. Незаметно для него меняли направление, и внезапно он оказывался в кромешном аду, пожалуй вполне заслуженно, потому что по сути своей натуры стоял неизмеримо выше ее. В итоге оставалось только поднять беспомощные руки и сдаться.

— Сюзанна, скажи мне хоть словечко, — попросил он.

— Вот псих! — буркнула она. И, помолчав, добавила: — Про что сказать-то?

— Не важно. Первое, что придет в голову.

Она вздохнула, собираясь с мыслями. Йоаким напряженно ждал, в молчании. Я весь внимание, думал он. Вот сейчас я раскроюсь. Наконец Сюзанна проговорила:

— Шел бы ты отсюда, а? Мне надо закончить уборку.

Наутро зарядил дождь. А через день они собрали вещи и отправились домой.