Бабушки

Внутридворовая детская площадка. Горки, песочницы, качели. Карусельки, которые дети постарше раскручивают до опасных скоростей. Домики… их любят обживать местные алкаши, но родительская общественность в последнее время с успехом их гоняет.

Детишки на площадке обитают разновозрастные. Младшие — годовалые карапузы, что приехали в колясках и теперь стоят посреди песочницы, с важным видом сжимая в кулаке пластмассовые грабельки, которыми ещё не умеют пользоваться. Старшие — пацанва лет двенадцати. Эти гуляют без родительского присмотра, бесятся на многоскатной горке, размахивают качели, так, что те звонко ударяют о стопор, до визга раскручивают карусельку. Игры их опасны и очень не одобряются мамами, пришедшими выгуливать потомство детсадовского возраста. Просто удивительно, что ближе к вечеру все расходятся по домам целыми и невредимыми.

По периметру прогулочной зоны стоят скамейки. На них восседают мамы и бабушки, чьи чада играть умеют самостоятельно, но требуют постоянного присмотра. Временами то одна, то другая дама вскакивает и, быстренько наведя порядок в игровом процессе, возвращается к посиделкам.

Лишь одна скамеечка выбивалась из общего ряда. Три старушки, занявшие эти сиденья, казались слишком древними, чтобы гулять с внуками. Наверняка их внуки давно выросли, играют в другие игры и разве что правнуков бабушкам покуда не подарили. Таким старушонкам сидеть бы около парадной, а не занимать бы родительские места. Но они приходят каждый день и никто их отсюда не гонит.

Посередине сидит низенькая, полная старушка с круглым улыбчатым лицом. Седые волосы собраны на затылке в учительскую кичку. Движения её неторопливы, речь размерена. Всякий скажет, что бабушка преподавала в младших классах и помнит по именам всех своих учеников, особенно неслухов. По сторонам от учителки сидят две высоких худых дамы со строгим выражением лиц. Волосы одной выкрашены в особый голубоватый цвет, что встречается только у старух. Последняя вовсе не отличается особыми приметами.

Никто не знает, о чём разговаривают бабки возле парадной, — это великая старушечья тайна. А те, что пристроились на детской площадке, беседуют о внуках: своих, что давно выросли, или чужих, взрослых и маленьких… Впрочем, внуки, как чекисты, чужими не бывают.

— Младшенький из моих, с армии пришёл и в МЧС определился, пожарным. Я так переживала, боялась, что он на сверхурочную останется…

— Чем тебя армия не устраивала? Дело не хуже любого. За парня бояться тебе нечего, подстрахуешь, ежели что.

— Жестокости в нём было много, вот я и боялась рецидива. А подстраховывать взрослого парня… Не занималась таким и заниматься не стану. К тому же, годы мои не те. Мне на пенсию давно пора, — бабулька приподнялась и ловко отфутболила подкатившийся к её ногам мячик. Владелец мяча перехватил пас и погнал мяч дальше, без особой, впрочем, цели.

— Мамаша, небось, думает, что сынуля станет футболистом, новым Марадоной, — произнесла одна из старух. — Будет по миру разъезжать, перебегать из одной команды в другую за миллион долларов.

— А кем он на деле станет? — спросила старушка с голубыми волосами.

— Бог его знает, — низенькая бабулька пожала плечами и сплюнула через правое плечо. — Вырастет, кем-нибудь станет. Но миллионов ему не видать. Зато, вон где будущий футболист. Золотая медаль на чемпионате страны.

— Ты, никак, сдурела, подруга. Это же девочка.

— Я в норме. А вот ты, милая, от жизни отстала. Теперь девки и в футбол гоняют, и штанги тягают, и боксом друг дружке физиономии чистят. Тьфу, глаза бы не глядели.

— Сурова ты, мать. А сама-то, какова?

— Мне можно. И потом, я на себя не гляжу. Как я это сделаю, если меня зеркало не отражает?

— Девоньки, хватит болтать. Гляньте, вон та пацанка сейчас с качелей грохнется.

— И что? — спросила толстушка с добрым лицом. — Ну, убьётся, так ведь не до смерти. Даже костей не переломает. А в следующий раз думать будет, как можно раскачиваться, а когда притормозить следует.

Качели издали предсмертный скрип и перекосились на бок. Любительница острых ощущений вылетела и припечаталась четырьмя точками о пластиковое покрытие.

— Хорошо, что не по асфальту, — заметила добрая.

— Хорошо, хоть не носом! — охнула та, что хотела вмешаться.

Девчонка тоненько ныла. Посторонние мамы и бабушки словно не заметили несчастного случая.

— Девоньки, ведь крепко убилась малышка, — вмешалась третья из старушек, — а мы сидим, как у чёрта на именинах.

— Не до смерти — повторила полненькая.

— Коленки в кровь изгваздала. Шрам на всю жизнь останется.

— И что с того?

— Она же девочка. Это парня шрамы украшают. А тут на самой коленочке метка. Все ножки испортила, самую красоту. Может, попробовать заговорить, чтобы следа не осталось?

— Я те заговорю. Пусть так живёт.

Девчонка, похныкивая, похромала к парадной.

— А теперь слушайте, жалостливые мои, — неожиданно жёстко объявила добрая бабушка. — Девонька, сами видели, красотуля. А вырастет, станет красавицей всем на загляденье. Плюс мамашка — дура, пошлёт на конкурс красоты. Какое она там место займёт — не знаю, но с этих конкурсов прямая дорога в красивую жизнь. Скурвится наша девочка или нет — не мне судить. Но появится у неё шикарный бой-френд с крутой иномаркой. А лапушка наша, сами видели, рисковая. Сейчас она отделалась падением с качелей и царапиной на коленке, а если бы мы её подстраховали или подлечили, то на машине она гробанётся до смерти и бой-френда с собой захватит.

— Легко тебе, когда умеешь будущее проницать…

— Не скажи. Мне только чужая смерть открыта, да и то, когда она насильственная. А в остальном меня ещё больше зажимают, чем вас. Начальство зверствует… да вы сами понимаете.

Все три пригорюнились, вспоминая любимое начальство. У каждой оно было своё, но вспоминалось одинаково.

— Эх, на пенсию бы… — вздохнула крашеная в голубой цвет.

— Девки, хватит ныть! — остановила подруг добролицая. — Тут настоящая работа намечается.

Виновника обнаружили сразу. Обычно дети помладше являются на площадку со своими игрушками, но тут же их бросают и вцепляются в чужие. Оно и понятно, незнакомые игрушки интереснее. Лишь изредка встречаются индивидуалисты, играющие только личным имуществом, но в их действиях всегда видно влияние семьи. Однако на этот раз на площадке объявился четырехлетний уникум, который, как и полагается, развлекался чужими игрушками, но за своим добром: ведёрком, совком, самосвалом на верёвочке… — следил строго, чтобы никто на них не смел посягнуть.

Дети трёх и особенно четырёх лет обычно прекрасно умеют разговаривать, но послушайте, на каком волапюке общаются они между собой. Даже такие популярные слова, как «да» и «нет» у них отсутствуют. Словарный запас ограничивается терминами: «дай», «на» и «моё». Причём слово «моё» выучивается раньше других. Объект, привлекший внимание трёх старушек, этим словом владел в совершенстве, но даже его частенько предпочитал не произносить.

К владельцу сокровищ приблизился его ровесник и потянул за верёвочку бездельно стоящий самосвал. Не сказав дурного слова, ограбленный саданул подошедшего совком по лбу.

Пару поколений назад детские лопатки и совочки были жестяными и могли нанести чувствительную травму. Времена сменились, удар по лицу пластиковым совочком физического вреда не приносит, и может расцениваться разве что в качестве пощёчины. Ударенный не заплакал, он, скорей, был удивлён.

Инцидент мог бы остаться незамеченным, если бы не всевидящие старушки. Невысокая покинула насиженное место и подошла к песочнице.

— Что ж ты делаешь, мальчик? — голос бабушки излучал ласку и заботу. — Ведь ему больно.

Воспитуемый поднял прозрачный взор и доказал, что говорить он умеет, коротко произнеся одно слово:

— Дура!

— Пойми, — продолжала увещевать воспитательница, — других нельзя обижать.

Видя, что слова бесполезны, четырёхлетний собственник перешёл к действиям. Он набрал совок песка и метко швырнул его в лицо старухе. Лишь какая-то случайность уберегла близорукие глаза от того, чтобы их напрочь запорошило песком.

— Я вижу, ты не понял, — резюмировала бабушка. На этот раз голос её был жёсток.

Неведомо откуда в руке возник прутик барбариса, которым старуха стегнула неслуха по попке. Конечно, мягкие части были прикрыты колготками и шортиками, но колючки у барбариса такие, что никакие шорты не спасут.

Дикий рёв наполнил площадку.

— Понял теперь, как бывает больно другим?

В следующее мгновение перед экзекуторшей выросла разъярённая мамаша. Вряд ли она успела разглядеть колючий прут, который исчез также мгновенно, как и появился, но ей было довольно, что чадо плачет.

— Ты что себе позволяешь, мерзавка? А ну вали отсюда к чертовой бабушке!

— Вы хоть следите за ребёнком? Видите, что он делает?

— Что бы ни делал, это не твоё собачье дело! Он ребёнок и имеет право, и ты к нему не суйся, иначе раскаешься!

К этому мгновению сквозь рёв четырёхлетнего младенца прорвалась членораздельная жалоба, и родительница, и без того озверевшая, попросту взбесилась.

— Что? Ты, сука, его ударила? Я тебя укатаю на десять лет строгого режима!

Разгневанная фурия выхватила смартфон, собираясь звонить куда-то, где сажают на десять лет престарелых старушек.

Бабушку это ничуть не смутило.

— Вот, что ваш сынуля вытворял! — воскликнула она, захватила полную жменю нечистого песка и молодецким движением метнула в лицо противницы. На этот раз никакие посторонние силы не вмешались, бросок был точен, песок засыпал глаза, набился в разинутый рот.

— Полиция! — проскрипела дама, безуспешно силясь отплеваться. Сынуля её, забыв про собственные невзгоды, с интересом наблюдал за развитием конфликта.

— Полиции захотелось? — прогудела старушка, выпрямляясь во весь двухметровый рост. — А мне, значит, велела убираться к чёртовой бабушке? Что же, я здесь!

Уже не морщинки, а глубокие рытвины прорезали лицо. Ласковая улыбка сменилась оскалом зубастой пасти. Чешуйчатый хвост одним щелчком вышиб смартфон из ослабевшей руки.

— Силы небесные! Свят! Свят! — зашамкала пропесоченная дама.

— Видали, как взмолилась? — воскликнула чёртова бабушка.

— Что скажете, девочки?

Две бесовские подруги поднялись со скамейки и шагнули вперёд. То были уже не старушки, чья воркотня мирно журчит на посиделках, а гневные серафимы, призванные смирять и карать. Белоснежные крылья вздымались за спиной, ярчайшее сияние над головами слепило взор.

— Вот и силы небесные, всё, как на заказ. Ты их звала, говори — зачем?

Несчастная попыталась упасть на колени, но жёсткая лапа чёртовой бабушки ухватила её за шиворот, вздёрнула на воздух и медленно повернула перед ликами божественных посланниц, словно демонстрируя кутёнка или цуцика, предназначенного для продажи.

— Что тут говорить? — глубоким контральто принесла серафимка, локоны которой и теперь сохраняли голубоватый оттенок. — Стандартный экземпляр, законченная дрянь. Хоть сейчас можно на вилы — и в преисподнюю.

— Н-не н-надо… — судорожно сипела мамаша. — Я покаюсь…

— Кому такое покаяние нужно? Раньше надо было каяться. А теперь тебя только на выброс.

— Погоди, — возразила чертовка. — Ещё не решили, что с детёнышем делать?

Свободная рука чёртовой бабушки страшно удлинилась, ухватила за ухо отползавшего пацанёнка и приволокла его на суд серафимок.

— Ребёнка не тронь! — завопила маманька, тщетно пытаясь вырваться.

— О, видите, что-то ещё осталось живое. Может, попытаем судьбу?

— Я бы попробовала, — произнесла та, что прежде молчала. — Тётку мне не жалко, а мальчик не безнадёжен. Лавки у меня в заведении широкие, он ещё поперёк уместится.

— А потом опять станешь переживать, не пойдёт ли твой выученик в армию сверхсрочником, — заметила синеволосая.

— Судьба моя такая — за воспитанников переживать.

Дама, почуяв надежду, обвисла в дьявольской длани и уже не пыталась рыпаться. Лишь сынуля, к вящему удовольствию чёртовой бабушки, продолжал выдирать своё ухо из чужих пальцев и пытался лягаться.

Весь остальной мир затих, время остановилось. Качели, занятые другим любителем острых ощущений, замерли на отмахе, мяч, стукнутый ногой потенциального футболиста, никуда не летел, и девочка, съезжавшая с горки, замерла на попке на самом крутом участке пути.

Чёртова бабушка опустила пленницу на землю.

— Детёныша возьми, нечего ему тут ногами дрыгать. И учти, никто тебя прощать не собирается, тебе просто отсрочку дали, а так место в котле за все прошлые заслуги за тобой зарезервировано. Сейчас речь о твоём отпрыске. Поглядим, как ты его будешь воспитывать. Учти, хамы и драчуны нам не нужны, но и трусы — тоже. Так что, давай, маменька, вертись, а мы тебе поможем по мере сил. Сына будешь водить в частный детский сад, вот в этот — на свет появилась визитка с адресом, — в понедельник милости прошу на собеседование.

— Гошенька — домашний ребёнок, — пыталась возразить мамаша, только что напоминавшая выжатую тряпку. Но, когда речь зашла о любимом Гошеньке, собственная безопасность отодвинулась на второй план. — Он не сможет быть в группе.

— Сможет, — успокоила серафимка, взявшаяся перевоспитывать Гошу. — У нас всё как в армии: не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Садик у нас хороший: четырёхразовое питание, наполняемость групп — десять-двенадцать детей. Бассейн. Велокорт. Никакой ерунды вроде занятий иностранными языками — нет. Зато много экскурсий, — синеволосая серафимка понимающе переглянулась с чертовой бабушкой, — и, конечно, порка — по средам и субботам.

— Как порка?

— А ты что думала? Сама видишь, ребенок очень запущенный, без розги не обойтись. Наказание — обязательная часть воспитательного процесса. Лишать детей обеда или, скажем, сладкого — нельзя, равно как и ставить в угол или запирать в тёмный чулан. Ребёнок должен много двигаться и хорошо питаться, а не сидеть голодным в карцере. А розга — дело святое, — божественная посланница воздела очи горе, — как написано в одной умной книге: и больно, и страшно, и для здоровья полезно. Просто так никто вашего Гошу пороть не станет; только за дело и с соответствующим поучением. По мере перевоспитания наказаний будет меньше.

— Я не согласна!

— Твоё право. Отказывайся. В таком случае, ты — в котёл, Гоша — в детдом. Официально там никаких наказаний нет, велокорта — тоже. Я так понимаю, что ты уже согласна. Детсад платный, стоимость — сто тысяч в месяц.

— Подруга, ты не сдурела? — неслышно спросила чёртова бабушка. — У тебя же всё бесплатно, особенно экскурсии в преисподнюю для вразумления и научения.

— Для кого бесплатно, — также безмолвно ответила заведующая исправительным детским садом, а для этой — сто тысяч. Иначе, уважать не будет.

Чертовка согласно кивнула и произнесла вслух:

— Всё поняла? Тогда — марш домой! Гоше смажешь попку йодом, а завтра по указанному адресу приходишь вместе с ребёнком. Документов никаких не требуется. И не вздумай болтать или жаловаться — наказание, сама понимаешь, какое. Муж ничем не поинтересуется, это мы на себя берём. Всё. Выполняй.

Мир ожил. Площадка наполнилась детскими голосами, скрипом качелей, стуком мяча. Мамаша ухватила хнычущего Гошу за руку и, чуть было не позабыв самосвал, увела его прочь.

Три дряхлые старушки вернулись на привычную скамейку.

— Ну что, девочки, вроде неплохо получилось, — произнесла добрая бабушка. — А кто-то тут собирался на пенсию.