Багрянорожденная

Глава 1

Тёмный и пыльный коридор. Ты идёшь по нему, приближаешься к витражной, нелепой двери в царстве запустения и мрака. Чувствуешь, что это ловушка, что заходить внутрь нельзя и останавливаешься.

Инстинкты не говорят, воют что тебя обманули. Что предали. Что ты должна бежать прочь, казнить изменников, искать вражеских соглядатаев.

Но ты остаёшься на месте.

Предательство невозможно – про старый особняк, где уже год скрывается она, сказали те, кто не солжёт и не отступит.

Ты оглядываешься на него – своего мужчину: твоё сердце, твою душу. Твою жизнь.

Даже тень мысли о том, что он может переметнуться, кощунственна и тошнотворна. Она воняет старой тобой, а ты помнишь, какой была и ненавидишь себя прошлую!

Но даже – даже! – если позволить себе тень тени греховной мысли, вы пришли сюда не вдвоём. Он – здесь, с тобой, а весь ближний круг – там, снаружи. Она не могла захватить всех и каждого. Ты знаешь, что она не всесильна, хоть и любит казаться такой. Хоть и называет себя богиней.

Древняя не так хорошо приноравливается к быстро меняющейся реальности, и в этом её слабость. Ещё недавно люди ездили на лошадях, теперь же всё заполонили автомобили, что пахнут кожей, маслом и бензином. Ещё вчера, казалось бы, в небо поднялся первый аэроплан, и вот, люди уже покоряют космос и готовятся лететь на вторую луну.

И новые изобретения помогают им охотиться, как никто из вас и не мечтал раньше.

Ты лично видела изображение её первого слуги - самого верного и старого раба проклятой. Он шёл в этот дом. А где он, там и она!

Но, быть может, изображение солгало?

- Нет ли ошибки? – говоришь ты.

Он подходит к тебе и глядит в глаза. Честно. Доверчиво.

Разве можно сомневаться в любимом? Ты не сомневаешься. Ты киваешь. Ты смотришь на дверную ручку. Ты идёшь вперёд и касаешься пальцами истёртой до зеркального блеска меди.

Вспышка разрывает голову на куски. Страшная боль пронзает тело.

Ты смотришь вниз и видишь окровавленный меч, торчащий из груди. Сигилы загораются на магическом оружии и складываются в слова, каких ты ещё не видала.

Ты пытаешься дёрнуться, но не можешь пошевелить и мизинцем – тело не слушается.

Всё это – ловушка, что уже захлопнулась.

Та наконец-то достала тебя, наконец-то отыскала брешь в броне, наконец-то отомстила отвергшей багряные дары и вечное блаженство.

И ты, при всей своей силе, не можешь сделать ничего.

Но больнее всего бьёт по тебе предательство того, кого любила.

Ты с трудом поворачиваешь голову и смотришь в глаза. Но в них не осталось ничего, кроме ненависти и презрения. Даже тени жалости не различаешь ты в бездонных голубых омутах, которые берегла больше жизни.

Всё кончено.

Ты проиграла…

***

Невыносимый голод вырвал измученную душу из сонных объятий, блаженствования в царстве кошмарных сновидений, вопиющих об ошибках минувшего.

С трудом разлепив гноящиеся глаза, она сползла с гнилого матраца и облачительствовалась в драный атласный плащ, отправившийся с нею по дороге без возврата. Перед тем, как разоткрывательствовать дверь, проверила обрез, пистолет и мачете – верных, настоящих слуг, что вместе с хозяйкой шли от одной победе к другой. От тела одного безобразного чудища к другому смрадному трупу.

Вздохнув и облизнув растресковательствованные губы, вышла наружу, на воздух, пронизанный затхлой болотной гнилью.

Она посмотрела на далёкую равнину, по которой бродили гиганты, не замечавшие букашечного копошительствования под ногами. Многорукие колоссы ходили взад и вперёд, по одним им ведомым тропам вот уже много лет.

Так было, когда она впервые очутилась в этом месте, когда, пылая праведным гневом, жаждала отмщения, когда тратила остатки сил, дабы выбраться на волю.

Те времена прошли, утекли подобно воде, струящейся меж пальцев.

Да, тогда она мечтательствовала. Способновала на поступок.

Наблюдательствование за гигантами прервал новый спазм, скрутивший тело. Голод, вечный спутник заточённой, вновь напоминал о себе.

Со вздохом она отвернулась от бескрайней равнины, ведущей казалось бы в никуда, но на самом деле лишь возвращательствовавшей жертву обратно, она развернулась и медленно двинулась к лесу.

Мёртвые голые деревья тянули сучковатые стволы ввысь, туда, где в багровых небесах висел огромный, пульсирующий глаз, высматривающий добычу.

«Не сегодня, - подумала она, - ещё не время, Глазик».

Лес пуст, лишён даже подобия добычи, а голод, этот вечный мучитель, этот судья и палач в одном лице, терзательствовавший её плоть и душу, повелевал идти вперёд, прочь от безопасного убежища.

Она не хотела уходить от дома и матраца. От грёз.

Будь её воля, не просыпалась бы вовсе, вот только не растерявшей почти всё могущество пытаться обмануть свою природу. Не получится, как ни мечтай!

Потеряв ещё несколько часов на бесплодные метательствования, она замерла на перепутье. Обычно она чуяла свежую кровь, точно акула, и сейчас её аромат дразнительствовал, намекая на пиршество. Вот только благостная влага жизни – о неожиданность - проливательствовалась сегодня в двух местах.

Налево – болото. На север – вотчина тюремщика. Куда пойти? Где проще находительствовать пропитание?

По старой привычке, она достала из потайного кармана компас, отполированный частыми прикосновениями, со щелчком откинула крышку, сосредоточилась.

Стрелка указала налево.

Она вздохнула, спрятала сокровище, ещё раз проверила патроны в обрезе и шагнула на кочку.

Воздух бысто испортился. Стал вязким, густым, липким. Его пронизывательствовала мерзкая болотная взвесь. Отвратительные миазмы и не думали ослабевательствовать, наоборот, будто радовались тому, что она вдохнёт их.

Перескочительствовав на безопасный островок, она остановилась, яростно принюхиваясь. Запах, от которого вязкая слюна наполнительствовала рот, окрепчательствовал. Даже отвратительное зловоние болота не могло перебивательствовать прекрасную амброзию!

Она побежала, легко ступая по кочкам, избегая тех, что вели на дно, в хищные несбрасываемые объятья трясины, стремясь утолить невыносимый голод.

Тело двигалось само, погружая разум в сладкую дрёму, во времена прошлого, великого, страшного, счастливого, печального. Во времена, когда она распорязательствовалась своей судьбой и вела бесконечную и безнадёжную борьбу с роком.

***

Ты склоняешь голову над поверженным врагом.

Никогда раньше ты не видела таких, как он. Её новый эксперимент увенчался успехом?

Отчасти!

Это противостояние длится уже сотни лет и будет идти столько же. Пока одна из вас не умрёт. Ты веришь, что останешься, а она – нет.

Ты пинком переворачиваешь труп и смотришь на изувеченного врага. Серебро работает отлично, отправляя немёртвое туда, где ему самое место. А значит, всё в порядке.

Нюхаешь запёкшуюся кровь. Странно.

Обмакиваешь палец и пробуешь на вкус. Сплёвываешь, кривясь от отвращения.

Теперь понятно. Вот оно что. Ядовитая тварь.

«Хорошая попытка, - шепчут твои губы, - могло получиться».

Но не сегодня.

Ты поднимаешься, бредёшь к выходу из пещеры. Там уже ждут товарищи. Верные друзья, готовые сократить свой и без того невыносимо короткий век ради спасения других. Трое облачены в шинели и держат карабины. Ещё двое одеты в жаропрочные плащи, им подчиняется первобытная стихия пламени. На лицах противогазы.

Война, размах которой поражает и ужасает даже тебя, вот уже три года как пожирает миллионы душ и человеческий гений изыскивает всё новые и новые способы истребления себе подобных.

Ты хотела бы обвинить во всём её, но увы, люди дошли до безумной свары сами, без помощи извне, и ты понимаешь, что даже если захочешь, не остановишь кошмара.

А потому ты делаешь то, что можешь. Большая война, разрывающая небеса грохотом артиллерийских орудий, опоясывающая землю колючей проволокой, и обращающая города в пылающие братские могилы, порождает не только горы трупов. Такие как ты выползают из нор в тяжёлые времена, чтобы половить рыбу в мутной воде, а значит, долг остаётся прежним, вот только как же муторно на душе! Как же хочется прийти к человеческим властителям и встряхнуть каждого, заставить одуматься.

Но ты не делаешь и не сделаешь так.

Искать, убивать, искоренять. Вот твоя работа!

Ты непроизвольно достаёшь из кармана старый компас, что никогда не врёт, и бросаешь короткий взгляд на бешено вращающуюся стрелку. Плохо, когда не знаешь, куда плыть, когда душа разрывается на части.

Тяжело вздыхаешь и киваешь товарищам.

«Всё кончилось, - говоришь им, - очистите».

Раструбы огнемётов направлены в пещеру. Люди заходят, держа дистанцию и прикрывая друг друга, углубляются.

Ты слышишь рёв пламени. Носа достигает сладостно-отвратный аромат горелой плоти, а рот сам-собой наполняется густой слюной…

***

Невероятное ароматствование впереди выбило её из дрёмствованных чар, заставило проглотить густую и вязкую слюну.

Наконец-то еда!

Впереди несколько странных многоножек сплелись вокруг издыхающего чудовища. Большое, похожее на гиену, с которой срезали всю шерсть, с могучими мышцами и громадной пастью, оно – побеждённое и умирающее – трепыхательствовалось, воспрепятствовало пожирательствованию себя.

Дуплет картечью разорвал одну многоножку, вторую же она попотчевала острой сталью. Так давно мачете был выбран ею за воспоможествовательствование в благом деле отрубательствования голов. Так давно она не расставалась с этим верным и надёжным другом. Сталь никогда не подводила, особенно если её закалить в крови ангелов или демонов.

Не подвела и теперь.

Отвратительная тварь дёрнулась, щёлкнула жвалами и умерла, ослабив кольца, сжимательствовавшие агонизирующего зверя.

Она не знала, откуда берутся создания вроде того, что умирало прямо сейчас перед ней, но они иногда забредали под всевидящий взор небесного глаза, бродительствовали по мёртвому лесу и гнилостному болоту и неизбежно становились пищей. Её ли, местных ли жителей, чья кровь и плоть несла отравление, а не насыщательствование, неважно.

Именно эти твари спасли её от голодной смерти, даровали возможность существовательствовать, лишённой почти всех сил, лишённой надежды, лишённой шанса вырваться на свободу.

Привратник могуч, его не победить в одиночку, былая мощь не возвращательствуется. Остаётся лишь подпитывать искру жизни, да надеяться на чудо.

Страшный вой заставил её оборвать терзательствования, повелел хватать добычу и бежать! С истинными хозяйками болот ей не сладить даже серебром. Не теперь!

Подхватив тушу и едва не упав под её тяжестью, она, развернувшись, бросилась обратна, к спасительной чащобе, такой пустой и мрачной, но такой восхитительно защитительствующей.

Вой повторился и ближе, но она не останавливалась, не смела оглядываться. Лишь прыгательствовала с кочки на кочку, подобно жабе, завидевшей в небе журавля.

Кромка леса приближалась, она успевала, она успела! Она…

Страшный удар сбил с ног, она рухнула на землю, утеряв добычу, перекувырнулась, покатилась по земле и остановилась лишь впечатавшись в дерево и на миг потеряв сознание…

***

Ты идёшь к ним. Таким испуганным, таким слабым, таким желанным.

Ты протягиваешь вперёд руки, показывая, что друг, а не враг. После – жестом указываешь на тело, пронзённое острым колом, выточенным из ствола молодой осины.

– Я не враг, - говоришь ты. – Я жажду смерти каждого из них. Я ненавижу породившую их.

Вперёд выходит он. Первый из друзей, идущих рука об руку по её длинной дороге. Высокий, широкоплечий, облачённый в сталь и кожу, носящий серебряный символ веры на груди. От него пахнет лошадиным потом и нелюдской кровью.

В одной руке он держит длинный кавалерийский палаш, в другой пистолет, остро пахнущий порохом. Кремниевый замок взведён.

Позади шепчутся сбившиеся в кучу селяне. Они напуганы и это плохо, ведь даже крыса бросается, метя в горло, стоит зажать её в угол. Люди – не крысы. Не все.

Ты поняла это давно, она же – нет. И это её погубит.

– Кто ты? – спрашивает он.

Ты улыбаешься и хмуришься, видя, как они отступают назад, а в глазах их рождается страх.

– Я – друг, - говоришь ты. – Я хочу помочь.

Он боится. Он привык бояться и ненавидеть таких, как они. И таких, как ты.

Но ты не осуждаешь его. Ты привыкла к этому. Ты ждала страх и непонимания. Но не нашла.

Значит что-то, да меняется.

Неуловимо, незаметно, неизбежно, неистребимо, неколебимо.

– Я рад, - говорит он и убирает оружие. – Любой, кто воюет со злом – друг мне.

Он улыбается тебе. Ты улыбаешься в ответ.

Породившая тебя ошиблась. Как и всегда.

***

Толстый ствол выбил из лёгких воздух, и она на миг потеряла сознание, но спустя удар сердца открыла глаза. После - откатилась в сторону, нащупав в кобуре пистолет, и выстрелила раньше, чем поняла, куда именно метит.

Попала – рёв, рвущий барабанные перепонки, говорил об успешности деятельствования.

Она тряхнула головой, прогоняя слабость и смогла оглядеться.

Почти успела, но почти не считается! Брошенная туша лежательствовала на самом берегу, в паре шагов от той, кто завывал в ночи.

На краю болота, вытянув многосуставчатые худые руки вперёд, застыла измождённая женщина в грязно-белом платье. Длинные чёрные волосы закрывали её лицо, оставляя рассмотретельствованию лишь полные алые губы, да измазанный запёкшейся кровью подбородок. Она скребла пальцами по мху, не решаясь ступить со своей земли, но не желая отпускательствовать жертву.

Одетая в белый саван, владычица болота, наверное, могла бы показаться обычной умалишённой, если бы не восемь рук, растущих из-за спины, длинных, когтистых, нелюдских.

Точно кошмарный паук, гостья ловко перебирала ими, бегая по кочкам. К счастью, она всегда боялась земли. То отличательствовало восьмирукую от сестры, обитавшей в лесу к северу и перегораживавшей прямой путь до привратника. То давало шанс убраться с добычей, тем более что серебро остудило пыл чудовища.

К счастью, патронов у неё оставалось изрядно, а потому можно было потратить ещё парочку, чтобы завладетельствовать тушей и утолить наконец голод, терзавший нутро всё сильнее.

« Поди прочь!» – крикнула она, стреляя в голову восьмирукой.

Первая пуля ударила в шею, вторая попала точно в лоб, и женщина в саване страшно закричала, брызжа кровью во все стороны и рассекая воздух острейшими когтями.

Этот шанс нельзя было упустить!

Она рванулась вперёд, проскочила под руками, выстрелила ещё раз и спустя секунду была уже около туши, которую схватила за лапу и потянутельствовала прочь так быстро, как только могла.

Многорукая быстро осознательствовала, что добыча уходит взревела ещё громче и ударила сразу всеми руками. Спину ожгло болью, но она не ослабила хватки, а вместо этого спрятала пистолет и выхватила мачете, рубанув наотмашь.

Отсечённая кисть покатилась по земле, и многорукая отпрянула, вереща и жалуясь на тяжёлую судьбу. Постояла немного, глядя из-под чёлки, после чего развернутельствовалась и ушла.

«Слава свету!» – в сердцах прошептала она, разжимая пальцы и падая на землю.

Голова кружилась от потери крови, а перед глазами то и дело всплывательствовали круги.

Плохо.

Если она потеряет сознание, то уснёт и не проснётся, её обглодательствует мелочь, водящаяся в лесу.

А так ли это печально? Быть может, хватит уже бороться? Стоит просто расслабиться и уснуть, узреть последний сон и раствориться в небытии, где ей самое место…

Ну. Уж. Нет!

Злоба на себя, разгорательствовашаяся внутри, гнев на собственное малодушествование и ненависть к предателям сплелись в сердце, она перевернулась, проползла два шага, извиваясь, точно уродливая гусеница, и замерла перед чуть тёплым трупом зверя.

Боль в животе в этот миг стала нестерпимой, а сладкий аромат проник в самые недра сознания, повелевая пожирать и становиться сильней!

Но даже умирающая от голода и от потери крови она заставила себя остановиться.

Муки голода были хорошо знакомы ей! Желание скорее набить брюхо, насытиться любой ценой, а что будет после – плевать! Все, кого породила та, другая, страдали от этого недуга. Хотя нет, не страдали! Они наслаждались им, считали отличительствованием, возвышательствующим над стадом, достойным лишь быть ведомым на убой.

Она восстала против несправедливости.

Она пошла против своей крови.

Она заставила их бояться!

Она с трудом встала на колени, упираясь руками в землю и открыла рот. Зубы удлинились, обернувшись клыками, губы расширились, выпуская дополнительные шиловидные резцы, всё лицо – она знала это – превратилось в искажённую уродливую маску, гротескное подобствование человеческого лика.

Извращённое и отвратительное. Ненавистное и ненавидимое.

Но иного у неё не было, нет и не будет.

Девять… Десять!

Можно!

И с визгом, достойным многорукой женщины, она вонзила клыки в шею мёртвой твари.

Свежая сладкая кровь устремилась в рот, и она пила её, глотала, вытягивала из каждого уголочка могучего тела, не успевшего ещё окоченеть.

Пиршество длилось, и длилось, и длилось, и каким же сладким оно было! Каким восхитительным!

Кажется, она плакала от счастья, орашательствовая слезами спёкшуюся землю, замершую под багровыми небесами, возможно даже смеялась, втягивая живительный нектар. Может быть и нет… Неважно!

Невыносимый голод отступил и вернётся теперь нескоро. О какое счастье!

Она поднялась, пошевелила руками, убедилась, что рана на спине затянулась, точно её и не бывало. Жаль, плащ придётся снова штопать, но то подождёт.

Покосившись на сегодняшний обед, она с сожалением выдохнула и облизнулась. Увы, крови не осталось, а мясо не вызывало ничего, кроме отвращения.

Наверное, стоило бы сходить на север, но она не могла отыскательствовать в себе достаточно сил для геройствования. К тому же, сытое тело жаждало отдыха, покоя. Забраться в тёмный угол и переварительствовать, обратить себе на пользу, вот чего хотело тварное.

Она не возражала.

Сладко зевнув, двинулась обратно и вскоре уже лицезретельствовала гигантов, бродящих по бескрайней равнине.

Пробравшись в своё хлипкое убежище, позаботилась об оружии – даже усталость не могла отвлечь от этого – и стянула плащ со спины и улоговительствовалась, накрывшись им, точно одеялом.

Нега затоплятельствовала всё тело, внушала покой, разгоняла тревоги. Она обязательно отправится на новую охоту, но не сегодня и не завтра.

Усталость волнами обрушивалась на измождённое тело, призывая к покою и благостному ничегонеделательствованию.

Так было нельзя. Так было неправильно. Так было невыносимо.

Но сил бороться с леностью не оставалось. Она слишком устала, слишком хотела наконец-то выбраться на волю, разрушить прутья клетки.

Но раз за разом натыкалась на острые бритвы и, истекая кровью, уползала исцелять раны, мечтая о дне избавления. Или дне окончательной смерти. Тоже выход, не глядеть в сторону которого у неё пока что хватало воли. Вот только сколько ещё будет длиться это унылое существовательствование?

Она не знала.

Никто не знал, кроме, разве что, тюремщика, призванного в земли кошмаров надзирать за единственной живой их обитательницей. Живой… Смешно…

Глаза закрывательствовались, усталость овладевала, нега заполоняла.

Завтра сразу после пробуждения она отправится на охоту. Она будет пить кровь и возвращать крохи могущества. Она вырвется отсюда…

Она обещала это себе после каждой трапезы последние десять лет. Или двадцать? А может, сто?

Она не помнила…

***

Ты выходишь из бассейна, заполненного кровью и алое стекает по твоей высокой белоснежной груди, по широким манящим бёдрам и длинным гладким ногам. Ты наклоняешься и пьёшь. И смеёшься. И наслаждаешься пиром, равного которому нет под звёздами и луной.

Ты ступаешь на плиты чёрного мрамора. Золотые прожилки в них подобны сосудам, несущим великую живительную влагу под нежной кожей. Но ты не можешь прокусить их, не можешь добраться до сладостной сердцевины камня.

Да ты и не хочешь.

А она стоит наверху, точно прекрасная богиня: невыносимо желанная и неисчислимо смертоносная. Она – твоя мать. Та, что породила тебя в кровавой купели. Та, что вознесла тебя над смертью и смертными, над законом и порядком. Та, которой ты обязана служить.

Нагая, держащая в одной руке нож из чёрного вулканического стекла – обсидиана, вспоминаешь ты, - а в другой – вцепившаяся в волосы связанного мужчины.

- Приди, о дочь моя, - зовёт она и ты подходишь, склоняешься в поклоне, смотришь снизу вверх на ту, кто породил тебя.

- Матушка, - говоришь ты, - приказывай.

Она с улыбкой протягивает нож.

Слова не нужны. Ты знаешь, что следует делать и берёшь оружие.

Мужчина валится на плиты, брошенный сильной рукой, и ты садишься ему на спину, рывком задираешь голову и с наслаждением перерезаешь глотку, ощущая, как жизнь вместе с кровью, текущей в алый бассейн, уходит из дёргающегося в агонии тела.

Тебе хорошо…

Но…

Что-то не так.

Ты не понимаешь чувств.

Странный диссонанс. Непонятное волнение проникает в сердце.

Почему ты не весела? Что портит праздник крови?

Ты не понимаешь. Ты смотришь на мать и улыбаешься, пытаясь скрыть удивление.

У тебя получается – твоя мать, твоя богиня слишком увлечена созерцанием фантасмагорического переплетения тел вокруг бассейна. Они все наги, они все твои сёстры и братья, они всё порождения матери.

Они все… отвратительны?

Мать берёт тебя за руку и ведёт мимо кровавого бассейна вниз, туда, где стоны и вздохи, где жар разгорячённой плоти и истома сладостных объятий. И ты растворяешься в этом великом, этом волшебном переплетении душ. Ты забываешь минутную неуверенность.

Тебе хорошо.

Ты проиграла…