Баллада об украденном козле

Пока не напьются мои быки (одры! В заготовку пора),

Мы будем курить и чесать языки, пока не спадёт жара.

Мы будем курить табак городской, которому нет цены…

Так вот что случилось над этой рекой за год до русской войны.

То было лет пятьдесят назад, но я говорю всегда:

— Да здравствует крупный рогатый скот, а мелкий скот — никогда.

Вот так же слева шумел Кодор, но я ещё был юнцом,

Вот так же мы в горы стадо вели (мир праху его!) с отцом.

За веткой черники… Эх, губошлёп… я приотстал слегка.

Но вот вылезаю я на тропу и вижу издалека

Чужой человек волочит козла… из нашего стада козёл.

Я сразу узнал козла своего, узнал и того, кто вёл.

Когда-то он в доме гостил у нас. Скрывался. Полуабрек.

Не то из Мингрелии беглый лаз, не то цебельдинский грек.

Но мы не спросили тогда у него: Кто он? Куда? Зачем?

Право гостей говорить и молчать не нарушалось никем.

— Стой, — говорю и навстречу ему, — это наш, — говорю, — козёл.

Ты, помнишь, когда-то гостил у нас, ты с нами садился за стол.

Но мы не спросили тогда у тебя: Кто ты? Куда? Зачем?

Право гостей говорить и молчать не нарушалось никем.

Но он усмехнулся в ответ и сказал, тряхнув на плече ружьё:

— Право моё за правым плечом, и то, что я взял — моё.

Мало ли где я гулял и пил, и съеденный хлеб не клеймо.

А то, что я съел у отца твоего, давно превратилось в дерьмо.

Как пёс на поминках блевотой давясь, я вылакал этот стыд.

Что делать! Когда говорит ружьё, палка в руке молчит.

Но всё же я снова напомнил ему: ты с нами садился за стол,

И мы не спросили тогда у тебя, куда и зачем ты шёл.

Но он толкнул меня и сказал: — С дороги, иначе конец!

Не досчитает не только козла к вечеру твой отец.

Потом он ударил козла ремешком и стал опускаться в падь.

Что делать, когда говорит ружьё, палка должна молчать.

Но он не знал, что навстречу ему товарищ идёт с ружьём.

«Ну, что ж, — я подумал, — спускайся вниз, а мы наверху подождём.»

Пожалуй, он слишком много сказал про стадо и про отца,

Но раз он такое всё же сказал, я дело довёл до конца.

И вот, когда он спустился вниз (внизу шумела река),

Навстречу товарищ спускался с горы, я видел издалека.

Я всё, что надо ему прокричал, я был опозорен и зол,

И голос мой, скрытый шумом реки, над вором, как ворон прошёл.

Короче, когда я спустился вниз, всё было готово там.

Стоял он, словно в петле повис, и руки держал по швам.

А рядом товарищ сидел с ружьём, в тени постелив башлык.

У ног чужой винтовки затвор, как вырванный прочь язык.

Я бросил палку, винтовку поднял, на место вложил затвор.

— Теперь, — говорю я, — тебе молчать, а мне вести разговор.

Я снял ремешок с моего козла и бросил ему: — Держи!

И если чёрта скрадёшь в аду, своим ремешком вяжи.

Так, значит, съеденный хлеб не клеймо и право за тем, кто сильней?

Право твоё за правым плечом, я буду стрелять левей.

Ослепнув от страха, попятился он к обрыву за шагом шаг.

Туда, где давясь камнями, поток скатывался во мрак.

Я мог бы выстрела и не давать, единственного того,

Но я перед богом хитрить не хотел, я выстрелом сбросил его.

С тех пор немало воды утекло, окрашенной кровью воды,

Я знаю меру своей вины и меру своей правоты.

В меня стреляли, и я стрелял и знал предательский нож,

И смутное время меньшевика, и малярийную дрожь.

В меня стреляли, и я понимал, что это вернётся опять,

Что будут стреляющих из-за углов из-за угла убивать.

Конечно, что такое козёл? Чесотка да пара рогов.

Но честь очага дороже зрачка, наш древний обычай таков.

И если ты вор, живи, как вор, гони табуны коней,

Но в доме, который тебя приютил, иголку тронуть не смей.

С тех пор немало воды утекло, взошло и ушло травы.

Что ж, родины честь и честь очага не так понимаете вы.

У каждого времени есть своё, которое будет смешным,

Но то, что завтра будем смешным, сегодня не видят таким.

Мы гнали водку из диких груш, вы — свет из дикой воды,

Но и тогда не пили из луж идущие вдоль борозды.

Два главных корня в каждой душе — извечные Страх и Стыд.

И каждый Страх, побеждающий Стыд, людей, как свиней, скопит.

Два главных корня в каждой душе среди неглавных корней,

И каждый Стыдом побеждающий Страх, хранит молоко матерей.

Что ж, древний обычай себя изжил, но тот ли будет рабом,

В котором сначала кровь из жил, а доблесть уходит потом?!

Пусть родины честь и честь очага не так понимаете вы,

Но если сумеете так же хранить, вы будете вечно правы.

Но правом своим и делом своим вам незачем нас корить

Мы садим табак, мы сушим табак, так что ж нам не закурить.