Балтиморская матрёшка

1. Паучки на петличках

Лампа нацелена мне в лицо, свет режет глаза.

— В какой вариант вы играли? Звук был родной, кустарный перевод или полная локализация?

— Перевод.

— Раньше вы говорили: «перевод, кажется».

— Я столько раз говорил про этот перевод, что мне уже не кажется! Я уже сам верю, что это был перевод, даже если на самом деле звука вообще не было!

— На два тона ниже. И впредь потрудитесь выражаться предельно четко. Это ясно? Не слышу ответа.

— Ясно!

— Хорошо… Не отводить лицо от света! Диск был родной, лицензионный или пиратская копия?

— Пиратка… «Пиратка, само собой», как я отвечал раньше!

— Разговорчики! Постарайтесь вспомнить до мелочей, как был оформлен диск. Начните с описания вкладышый. Что было на лицевой стороне?

Мне хочется выть, рычать и рвать зубами, причем одновременно! Я же ему уже тысячу раз говорил, как выглядел диск! И тот конкретный, и вообще все диски! К каждой игре, в какую я когда–то играл или просто брал в руки подержать! Бесконечные часы, под этой нестерпимой лампой, свет режет мои глаза, буравит виски, выедает мозг…

— Не отвлекаться! Глаз не закрывать! Начинайте описывать. Подробно и четко, важна каждая мелочь.

И темнота. Полная, стирающая глаза темнота. Я никогда в жизни не видел такой темноты, пока не попал сюда. Когда даже не можешь понять, закрыты глаза или открыты?

Темнота и тишина. Они размывают мои глаза, мое сознание, меня самого. Никогда в жизни… Была ли вообще эта жизнь? Вся моя прошлая жизнь кажется такой странной, нереальной…

Память о ней есть. Но память — это не прошлое. Эту память в мою голову записывает специальная машина. Когда я засыпаю, машина стирает все, что было в моей голове, и записывает туда вымышленный кем–то мираж. Это миг, когда я просыпаюсь, уверенный, что у меня была жизнь. Полная красок жизнь до того, как я попал в это черно–белое место. И время, которое я провел уже здесь, бесконечные мучительные дни, которых на самом деле не было, потому что в действительности все мои дни одинаковые: каждый день повторяется одно и то же: миг назад я проснулся, и знаю только то, что есть в моей памяти… Могу ли я верить, что все это в самом деле было со мной, а не записано в меня миг назад?

Такой машины не может быть. Мозг устроен не так, как компьютер. Мозг — это слитые вместе и память, и процессор. Ассоциативная иерархия с обратными связями. Память–процессор, одно целое, которое нельзя разъять на составные части, не уничтожив. Если стереть всю память, пропадут и все процессорные ядра.

Эта мысль какая–то инородная, выбивает меня из колеи. Лишь теперь я понимаю, что это не моя мысль, а чужой голос. Разные голоса.

— А если убежденность в том, что мозг устроен вот так, это всего лишь одна из выдумок в том сейве, который машина записала в тебя минуту назад? Как и все прочие воспоминания? Про учебу в школе, уроки физики, биологии и истории. А на самом деле ничего этого никогда не было. Ни уроков, ни самих Ньютона с Карлом Великим. Мир устроен иначе, совсем иначе, ты даже не можешь вообразить, насколько…

Это Туз. С трудом, как сороконожка, задумвшаяся о своих ножках, я наконец расплетаю, где мои мысли, а где чужие голоса.

— Это называется солипсизм, — голос Батыя. — Логически непротиворечиво, но практически бесполезно.

— Если только уверенность в том, что это практически бесполезно, не еще одна выдумка искусственной памяти, — звучит в темноте голос Лиса.

Туз, Батый, Лис. Все в сборе, не считая Пацака. Но того такие разговоры как раз усыпляют.

— Но зачем? — возразил Батый.

— Чтобы мы верили всему тому, что есть в нашей памяти, — сказал Туз. — Чтобы вели себя так, куда подталкивает нас эта память.

— Все это вместе — зачем? Кто–то создал сложнейшую машину памяти, это невероятное место, поместил нас всех сюда — и все это только для того, чтобы затем гонять нас бесконечно по петле одних и тех же ощущений? Не слишком ли неправдоподобно?

— Неправдоподобно — это то, что ты нам рассказывал о своем якобы прошлом! — огрызнулся Лис. — Вот уж во что ни один нормальный человек никогда бы не поверил, а ты веришь, да еще и нам на уши вешаешь!

Я разлепил губы:

— А ты сам, Лис?

— О, Месир с нами! Что?

— Разве у тебя в воспоминаниях нет никаких странностей и несуразностей?

— Ну вот только не надо! Я из вас всех здесь самый нормальный.

— Да? Ну и почему же ты тогда оказался здесь?

Лис фыркнул в темноте.

— Да я бы почти и не попался… Этот их пункт… Да мне тот пункт сразу не понравился! Что я, призывных пунктов не видел? Обшарпанные стены, на полу бугристый линолеум, скамейки из драного кожзама, да пара стареньких иномарок перед входом — много ли на мелких взятках насобираешь? В нашем Волоколамске именно такой. И я уже почти откосил, все готово было, только конвертик отдать.

Дежурный бубнит: «…захОдите, становитесь на коврик по стойке смирно и представляетесь: призывник такой–то…», а я от нетерпения пританцовываю, рука уже в кармане. Отдать конвертик — и привет, армия. Я тебя тоже очень люблю, любовью святой и платонической, и чем ты дальше, тем крепче наша любовь. Берусь я за ручку двери в кабинет комиссара…

Вот тут–то он и появился. Прилизанный такой очкарик с залысиной. По виду — ну натуральный маменькин сынок в годах. Шея тоненькая, линзы с палец толщиной, лупы! А на плечах — по звездочке меж двух полосок. Нормально, да? А он уже пачкой листов машет:

— Господа, господа! Внимание! Маленькое статистическое исследование! Прошу вас, присядьте, достаньте ручки.

Раздал всем бумажки. Вроде тестов на ай–кью, только какие–то странные.

Я даже не заметил, как полчаса пролетело. Честно все прорешал, хотя и не собирался. Интересные тесты. Умные. Но у меня тут дело есть, да? Отдал я майору тест, и к двери, чтоб конвертик отдать, получить свою полную непригодность к строевой, и распрощаться с этим клоповником на пару лет, до следующего конвертика. Берусь я за ручку двери…

— Подождите, молодой человек, — майорчик говорит.

Сам в мой тест смотрит. И не просто глядит, чтобы проверить, что я все галочки расставил, а по–умному так смотрит. Явно разбирается, где какие ответы должны быть. Потом на часы глянул, присвистнул, и радостно так на меня смотрит:

— А может быть, вы еще и компьютерные игры любите?

В глазах надежда светится. Ну, я, конечно же, отвечаю:

— Я? Что вы! Вообще не играю.

— Как? — он прямо завял. — Совсем–совсем?

— Увы. Терпеть не могу.

И еще не успел договорить, как понимаю, что попался, как лох на каменном перекате. Слетела с майорчика напускная грусть.

— Отлично! — говорит. И за руку меня хвать. — Идите–ка за мной!

И тянет в кабинет комиссара. Входит без стука.

— Господин… э–э… — Тут мой майорчик пальцами так на комиссара щелкает, будто от официанта подсказки ждет. — Дайте–ка мне его бумаги, а в отчете проведите по нашему ведомству. Вас должны были предупредить.

И что я вижу? Дают этому очкарику мое дело без единого вопроса. Он меня ведет к выходу, но не к обычному, а во двор. А там среди стареньких иномарок — красуется глянцевый, как рояль, «мерин» с черными номерами и синей мигалкой. Салон кожаный. Пока я пытался все это вместе сложить во что–то осмысленное — с каких это пор призывников развозят на распределительные пункты на таком вот? — мы уже до Москвы домчались. На Зеленоград сворачиваем.

Тут мне мигом припомнились разные побасенки, которым я, конечно, никогда не верил — как человек разумный… но тут чую, надо рыпаться. Бултыхаться, пока не засосало и битум не застыл.

— Гм–гм! Простите, а с кем имею честь?

Майор медленно так ко мне оборачивается. Удивлен так, будто с ним мышь заговорила. Вдруг улыбается, кивает поощрительно:

— Любопытство — залог развития интеллекта.

И сует мне удостоверение. Не просто показывает — а прямо в руки дает.

Беру. Странное какое–то удостоверение. Ни черта не понять. Куча сокращений, печатей, а ничего путного не выудить… И тут я понимаю, что забирать свое удостоверение майор не спешит. Вообще как забыл про него. На меня даже не смотрит. Будто перевозит не человека, а обезьяну. Ну вот и сунул ей игрушку, чтобы занять. Чтобы не суетилась, пока в машине, не приставала с глупостями…

Машина тормозит. Приехали.

Да, их «распределительный пункт» мне сразу не понравился. Мраморная облицовка, тонированные стеклопакеты, кондики под каждым окном, колонны перед входом — и ряды, ряды, рады черных меринов с черными номерами и синими мигалками на стоянке.

Майорчик мой четырехглазый улыбается мне ласково и на крыльцо подталкивает, а у меня ноги ватные и коленки дрожат. Страшно! Черная тоска с головой накрыла. Я, вообще–то, в это время должен был уже отсылать сборку шефу, а через час меня ждал маленький праздник, с пивом и креветками. Для того и конвертик в кармане. Только в конвертике том — какая–то жалкая штука гринов, потому что целился я на расценки нашего обшарпанного призывного пункта. А тут — мерины, кондики, мрамор…

Тут у меня перед глазами запрыгало, так бы я в обморок и грохнулся, но майорчик меня под руку подхватил. Дальше тянет. Как в тумане бреду за ним. Второй этаж, по широким коридорам, стены в дубовых панелях, под ногами ковровая дорожка по навощенному паркету… Мамочка моя родная, и чего я выпендривался и в нормальный институт с кафедрой не устроился? Кодерство и матаны всякие с теорверами я и так знаю, а все остальное можно было бы с таким же успехом конвертиками досдать. В сумме дороже, чем если сразу военному комиссару конвертик, да. Но зато насколько надежнее! Доумничался, умник…

… да не помогла бы нашему Лису кафедра.

У меня кафедра была. И что? В один прекрасный день в аудиторию входит не наш привычный капитан, а молодой подполковник. Объявляет нам, что капитан снят за ненадлежащее исполнение своих обязанностей, понимай: за поборы со студентов, и результаты последних зачетов недействительны. Перепроверять будет он.

Правда, началась перепроверка со странных тестов. Проглядел подполковник наши листочки, выбрал мой. Уточнил, а как у меня с компьютерными играми? Кивнул довольно, остальных отпустил с миром, мне же зачесть старый зачет отказался. Повез на дополнительную проверку, если я не хочу отправиться в обычный военкомат и далее с последствиями… Лис продолжал:

… входим в зал. Актовый. Кафедра — огромный стол красного дерева, за ним экран из шести панелей. В зале ряды кресел зеленой кожи, перед каждым отдельная парточка, крошечная и резная, будто только из антикварного…

— Садись, — майорчик меня подтолкнул, и тут же вышел.

В зале сидят ребята, человек за полсотни.

Огляделся я еще раз… На весь это гламурный псевдоантиквариат в зале… дорогущие панели вместо доски и простыни киноэкрана… за окнами ряды меринов под синими мигалками… Конвертик еще раз в кармане пощупал — тоненький, чахленький. Ох! Здесь и десяти таких конвертиков не хватит!

Вздохнул я, снова на ребят гляжу. На этот раз внимательнее. Призывники, как я? Служить вместе будем?

Выбрал самого крупного, да и подсаживаюсь к нему. Улыбаюсь радостно. Типа, он мне сразу понравился.

А куда деваться? Пора окапываться, если отцы родные за спиной мост сожгли и отступать некуда, велика Россия, да впереди одна казарма маячит, и скоро меня дедушки на героя родины дрессировать будут…

Я боялся, как бы этот здоровяк не фыркнул — может, он уже сам приглядел, с кем сбиваться в стайку? Самых крупных и наглых… Нет, ни фига. Улыбается мне. Открыто так, с душой. Деревенский, что ли? Это они обычно на улыбки отзывчивые. Думают, в городе сладкими улыбочками и батистовыми платочками улицы мостят, а на углах бесплатный сыр раздают, ага. Мне его даже жалко стало. Вот ведь соль земли, блин! Добрый и доверчивый. И здоровяк. И морда симпатичная, хотя явно не из рязанских. И даже не татарин. Из бурят каких–нибудь.

— Леха, — я ему руку протягиваю. — Алексей Рыжов, для друзей просто Лис. Из области. А тебя как–откуда?

— Руслан, — отвечает. И по выговору ясно, что и правда откуда–то из–под Внутренней Монголии, где и по–русски–то почти не говорят. — Из Парижа.

Я чуть не поперхнулся.

— Откуда?..

— Из Парижа, — Руслан говорит и краснеет. — Остров Медный. Это Командорские острова. У нас так зовется поселок на западной оконечности. Я же не виноват?

Говорит он еще смешнее, чем мне вначале показалось. Будто английский актер, который русского не знает, но выучил в транскрипции несколько фраз и старательно проговаривает каждый звук. Парижанин из–за Камчатки…

И вовремя я подсуетился. К моему парижанину с другого бочка еще один тип пристроиться норовит. Доходягя–доходягой, но морда острая и хитренькая такая, — ну прямо вылитый хорек.

Или я в зеркале.

И этот хорек обворожительно улыбается:

— Привет. Я Михаил, но лучше просто Миша. Все друзья так зовут.

Друзья… Тамбовский волк тебе друг! Я уже собрался отшить его, да погрубее. Пока я моего Русланчика к рукам не прибрал и закадычного дружка из него не выковал, мне конкуренты не нужны. Тем более с такими хитрыми рожами. Оглянуться не успеешь, как в сторону ототрут! Но только я рот открыл — в зале включился дополнительный свет.

Это мой майорчик вернулся. Да не один. За ним идут офицеры, сначала старшие, а потом и высшие. И главное, все очкарики. И чем крупнее звезды, тем толще линзы. Выстроились за кафедрой, нас обозревают.

— Так, — говорит очкарик с генеральскими звездами на погонах. — Все в сборе? Отлично. Приступим! — И за кобуру хватается.

Зал охнул, половина тут же растопырили руки перед собой, ладони горсточками вниз, — не то сурков на посту изображают, не то нащупывают что–то перед собой, от нетерпения оскалившись.

А у генерала не кобура, чехол палма. Пощелкал пером, снова в зал смотрит:

— Где наши шахматисты от клавиатуры?

— Да вон… — мой майорчик ему подсказывает.

— Ага… Орканоид, Даркхантер. Не вставайте, вижу. А там биатлонисты? Магнумспешл Шарк, Магнумспешл Фокс, Магнумспешл Вулф…

Что шахматисты, что биатлонисты — изнуренные жерди. В гроб краше кладут. Генерал вздохнул.

— Что ж… В общем–то, такими я вас и представлял… Так, а эти кто? — указывает на нас с парижанином.

— Контрольная группа.

— А они нам вообще нужны?

— Обязательно.

— Ладно. Ну–с, господа рилнеймовые… — Генерал на нашу троицу смотрит, и вдруг в другой конец зала. Там сидит выдающаяся парочка. Поздоровее прочих, но морды, морды… — Я так понимаю, нижний предел ка–и — это вот те?

— Так точно.

— А эти, значит, — генерал на нас кивает, — верхний предел?

— Так точно. Сто тридцать, сто тридцать пять и сто пятьдесят.

— Сто пятьдесят? — Генерал изумился. — Где это вы такого откопали?

И переводит взгляд с меня на Миху, и обратно. Сам пытается угадать.

Только я–то знаю, что у меня в лучшем случае сто тридцать пять могли насчитать, но никак не полторы сотни… Ох, надо, надо этого хорька отшить, пока он меня от Русланчика не оттер! Хотя Русланчик–то тоже, похоже, не так прост. Не столичный, но не тупой. Сто тридцать — это прилично.

Миха тоже на меня косится неласково. Видно, сообразил, что я не просто так возле парижанина оказался?

— И который из них?

— А вон тот, крупный. Руслан Белкин. С Командорских островов, поселок алеутов. Его в пограничники отправляли, в Калининград, но он по–русски совершенно не понимает, так что с удовольствием нам отдали.

— Совсем не говорит?

— По бумагам — совсем. Но мы проверяли, кое–что понимает.

Вижу, как у хорька, что по другую сторону от моего Парижанина сидит — глазенки округляются от удивления.

Как в зеркало гляжусь.

Потому что мне самому впору челюсть рукой придерживать. Синхронно к Парижанину поворачиваемся. Сто пятьдесят?..

— Что вы, ребята? — он краснеет, как девица. — Я не обманывал, честное слово. В нашем селении никто по–русски не говорит. Я до призывной комиссии по–русски только читал. Мой дед возит почту с осторова Беринга. А говорят у нас только по–алеутски…

— А телевизор? — Миха пытает. — Радио?

— Радио есть, конечно. На английском и корейском я говорю свободно, на японском чуть хуже. Понимаю по–китайски, если нужно. А больше у нас ничего не ловится. На русском только почта и старые книги. Разобраться в устной речи получилось не сразу, я только в дороге начал…

— Тихо в зале! — гаркнул генерал. — Озвучьте им.

Сам присел, майорчик поднялся. И озвучил, да. По–другому и не скажешь. Паровозики отглагольных существительных, шипящие клубки причастий, — ну, тот нерусский русский, на котором у нас все официальные бумаги составляют, — но если напрячься, смысл выловить можно. Присягу мы прямо сейчас дадим, а далее будем строго соблюдать режим секретности. И невыездные на пять лет после окончания службы…

— Ха! — с галерки раздается. — Мы что, идиоты, такое подписывать? Пять лет без выезда… Не! Я без Багамы–мамы и Нью–Йорка–папы пять лет не могу. Несогласный я!

— Да, — его поддерживают, — а кто не подпишет?

Майор делает брови домиком.

— А разве кто–то не подпишет? — Тут он в свои листочки поглядел так, будто только что получил. Перелистал, и головой мотает, отказывая: — Врешь, не уйдешь. Тут все подписано, по всей форме… — Тут он галерку глазами обвел, и ухмыляется. — Вам, что ли, такое ответственное дело доверять? Да у вас, молодых, почерк как у курицы лапой. Да и ручек–то, поди, нет… Короче! Сейчас выходите, в коридоре строитесь, и в автобус марш–марш!

Я, в принципе, почти и не удивился. Еще раньше понял, что влип не по–детски. Уже разглядел, что у них в петлицах: золотые паутинки. Я–то думал, это только байки. А вот поди ж ты. Оказывается, и у нас есть свое No Such Agency…

На выходе уже железная рама появилась, майорчик лютует:

— Сотовые, палмы, плееры! Все сдать. Живее, живее! Родина заждалась своих героев!

Вывели нас, грузят в четыре автобуса.

Майорчик сел на входе, чемпионы по отстрелу виртуальной фауны ломанулись на галерку, и нашего Парижанина чуть не затянуло с общим потоком тел — но прежде чем выпускать его в общую стаю, надо чтобы он сначала к нам привык–придышался как к родным, верно? Поэтому я его из потока — цап, и вбок, на место сразу за майорчиком. Парижанина к окну, сам у прохода. Оглядываюсь, где Миха.

Миха прямо за нами, но на нас не глядит. Назад смотрит. На пятиместную галерку и задние сиденья, где биатлонисты сгрудились.

Тут и я сообразил. Автобусы–то — мерседесовские, черные и глянцевые, будто в рояльном лаке, тонированные стекла, да и внутри все гламурненько.

— Похоже, везут нас не в обычную военную часть, где дедушки, дети гор и прочие жители нестоличных регионов?

— Угу, — Миха кивает, а сам все к биатлонистам приглядывается. — При таком раскладе нам одного Парижанина будет маловато…

Быстро он сообразил. Мне даже обидно стало. А Миха уже и выбрал:

— Вон тот? — подбородком дергает. — Вроде, поумнее прочих. Гыгыкает меньше, шутит тоньше.

Ладно, мы тоже не пальцем деланные! Кое–что умеем.

— Roger that, commander! — говорю и в проход соскакиваю. — Кстати, хороший выбор. Видал я пару раз его демки…

Плыву по проходу назад, прикидывая подходцы. Настраиваюсь. Балласт выпустить, репризы к бою…

…поэтому и пропустил самолетик, наверно. Прямо над головой Лиса прошел — и точно майору в шею. Клюнул так, что майор чуть из кресла не выскочил. Крутанулся, схватил, скомкал… да не швырнул. Расправил обратно. Вгляделся, и пошел красными пятнами. За толстыми линзами глаза плавают, как вареный яйца в аквариуме.

С галерки сдавленные смешки.

— Во! Теперь еще лучше, чем на картинке… Один в один перископ!

— Вздеть бинокля над поверхностью!

Тут уж вся галерка грянула. Майор потемнел лицом.

— Это чьи почеркушки? — листком трясет, а у самого даже голос изменился. — Кто этот дисней доморощенный? Я спросил, кто?!

Но галерка своих не выдает. Только еще больше веселья, и на разные шепотки повторяется: «Дисней! Дисней!» Все, крестил кого–то наш майор.

— Ладно, попляшете вы у меня…

А Лис уже заарканил биатлониста. От своих отбил, к нам тащит.

— Знакомьтесь! — хлопает по плечу улов. — Давайте сразу без официоза и дурацкой скромности. По факту: лучший из лучших. Так что — просто Туз.

Я не ошибся. Парень оказался нормальный. И шутки понимает, и сам к месту зубоскалит. Даже странно, как это Лис так шустро его уболтал. Дельный паренек этот Лис, надо признать. Присмотрелся я к нему внимательнее.

— Лис, Лис… Сдается мне, это вовсе не из–за Лехи с рыжиной?

— В яблочко, мессир!

Мессир? А впрочем, не возражаю. По мне размерчик.

— А почему нас везут обратно? — вдруг спросил Парижанин.

— Разве? — удивился Туз. — Мы здесь не проезжали. Нет, точно. У меня зрительная память идеальная.

— Дорога другая, но едем обратно. Вон солнце. А когда выезжали, было с той стороны.

— Уверен?

И правда, солнца–то почти и нет. Все тучами заволокло.

Но слышу, на галерке тоже кто–то возмущается:

— Да у меня тут дача рядом, я здесь все проезды знаю! Никуда мы не едем, крутимся вокруг Зеленограда!

Между кресел мордочка Лиса:

— Может, стоит его выпотрошить? — на майора кивает. — Узнать, что да как?

— Попытка, конечно, не пытка… а мозоли?

— Обижаете, Мессир! Да мы его щас в один укус!

— А не пошлет он тебя? — спросил Туз. — Сейчас обложит, и потом весь год будет наряды дарить…

— Думаешь? — Лис оглянулся на майора. — Да вроде, это ж не пехотный прапор, а майор кибервойск… Это ж ближе к ФАПСИ всяким, чем к сермяжной армии? Ему до прапоровых замашек скатываться — все равно что тебе в зоопарке сесть перед клеткой мартышек, навалить кучу, и закидать мартышек дерьмом, чтобы не дразнились… Себя не уважать.

— Да? А гаркал нехило…

— Только играет в солдафона, — сказал я. — На самом деле, белая косточка. Может, вообще бывший научник…

— Ну! — сказал Лис. — Я про что!

Опять ныряет в проход, но я его за руку прихватил.

— Подожди, Лис.

— Что?

— Пропусти вперед пехоту… пусть разминируют.

Ребята на галерке дозрели. Самый смелый уже вперед выдвигается.

— Тут у нас вопрос возник, товарищ майор!

— Приличный?

— Нас тут со всей страны собрали лучших игроков. Зачем? И куда нас везут?

— Считай, вытянули свой счастливый билет.

— Правда? — парень ухмыляется. — И поэтому у нас отобрали телефоны? Как–то не очень вяжется, товарищ майор. Нет?

— Новые дадут. С логотипом спонсора и символикой клуба.

— Спонсора?.. Клуба?.. Какого клуба?

— Нашего! Армейского! Что вы как дети, ей–богу? Вы теперь сборная страны. Будете отстаивать честь родины на международной арене. Радоваться должны! Знаете, сколько на вас уже выделили миллионов? Тренажеры, мед–центр, коттеджи… Телефоны, компьютеры, костюмы — все выдадут, как доедем. Там же и менеджер будет, все вопросы решит, с ним и сумму контрактов обсуждать будете. Вы бы не галдели пока, а прикинули суммы, требования. Пока есть возможность спокойно посидеть и подумать. Чего зря время теряете?

Парень, прибалдев, только по–рыбьи разевал рот. Потом развернулся и, пошатываясь под тяжестью свалившегося счастья, двинулся по проходу назад.

Меня, правда, больше интересовал майор. Не оборачиваясь, в водительское зеркало он глядел в спину парню. И безнадежно качал головой.

То есть — отлуп? Причем подлый.

Мы с Лисом переглянулись.

— Не нравится мне, что он так легко сказки сочиняет, — пробормотал Лис. — Главное, теперь–то зачем сочинять? Все уже схвачено, все уже под контролем…

— Значит, по мнению майора, еще не все.

— Не все? — хмыкнул Лис. — Это как? Мы что, по его мнению, еще сбежать можем? От законной власти, из–под его конвоя? Из автобуса на полном ходу выпрыгнем?

— Вот это мне больше всего и не нравится, Лис… Что же тогда должно быть дальше? Там, куда нас везут?

Я дернул подбородком на майора. Лис соскочил в проход.

— Товарищ майор!

— Еще один? Я же сказал, все вопросы к менеджеру…

Лис, склонив к плечу голову, с укором взирал на майора. Майор насупился.

— В чем дело, рядовой?

— Во–первых, товарищ майор, это вы им можете про сборную, а мы — «контрольной группа». А во–вторых, зачем спортклубу армии подписка о неразглашении?

— А способы подготовки? Новейшие методы, сплошные спецразработки. Все секретно!

— А запрет на выезд? С кем будем играть, если с иностранцами запрещено общаться пять лет? С марсианами?

Майор прищурился. Вздохнул. Кивнул.

— Ладно. — На галерку покосился, и голос понизил. Даже склонился к Лису заговорщически. — Я вижу, ты парень умный… А? Умный? Ладно, честно скажу. Без прикрас. Только чур без истерик, лады? И этим, — назад кивает, — не рассказывай пока, чтобы не осложняли? Чтобы без ненужных выступлений. А то начнут права качать, нервы портить и себе, и людям… Лады?

— Н–ну… — Лис тянет, нахмурившись.

— Так лады?

— Ну–у…

— Смотри! Договорились. Значит, правду хочешь? Что ж, получай всю, как есть, без прикрас: слониками будете.

— Не понял?

— Чего не понял? Слониками будете.

— Это как? — напрягся Лис.

— Ну как, как… Как обычно! От каждого по способностям, и всем по лопате. На генеральскую дачу едем. Сын у него. Хороший мальчишка растет, играть любит, а с кем? У отца государевы дела, сам понимаешь. Ну вот вы пока с ребенком и поиграете.

Лис обвел взглядом автобус, в котором двадцать душ. А за нашим еще три таких же катят.

— Все?

— Что значит — все? Вас здесь на роту не наберется! Мальчишка на сетевуху какую–то подсел. Свой клан ему нужен.

— А… — Лис потер лоб. — Но…

— Что?

— Ну–у… А жить мы все где будем?

— О, там такая дача! — майорчик даже глаза закатил. И вдруг нахмурился. Взглянул на Лиса с подозрением: — Да ты меня разыгрываешь никак, паря? А? Не знает, что такое генеральская дача! Да не ври. Не бывает таких умственныех целок в наше время. Не верю! Все, рядовой, свободен. Кру–угом!

Смурной Лис вернулся обратно.

— Да чего вы? — шепнул Туз. — Бросьте. Ну дача, и дача… Не сборная, конечно, но тоже неплохо. Лучше, чем обычная часть.

— Да что–то меня гложут смутные сомнения, что дача… — пробормотал Лис. — Мессир?

Через зеркало водителя я пытался угадать что–нибудь по лицу майора — но на этот раз из зеркала на меня внимательно глядели майорские глаза.

— А вон там — колючая проволока? — спросил Батый.

— Где?

— Да вон, за тем кустом было…

— Так, солдаты! — вдруг рявкнуло по автобусу.

Майор поднялся и выпрямился, не вылезая в проход — и оттого казался великаном.

— А ну все, тихо! Эй вы там, на галерке! Ну–ка тоже все цыц, я сказал! Слушать сюда! Вот! — показывает стопку листов. — Анкеты важные, заполнять без ошибок!

— А чем? Ручек нет.

— Р–разговорчики! — рыкнул майор. — Тут вам армия, а не детский сад! Задницу подтирать никто не будет, сами крутитесь! Либо заполняете, либо пеняйте на себя!

Кричит, бушует. Как подменили нашего майорчика.

Анкеты странные. Все про компьютерные игры. Когда начал играть, во что, сколько, какие любимые, пользовался ли пиратскими дисками…

Смотрю, у Лиса вдруг губы задрожали.

— Что?

— Опять эти гребаные пиратки…

— Опять? — не понял Туз.

— У меня брат из–за них чуть не сдох.

— Это как? — спросил Туз. — Из–за лажового полимера? В приводе нагрелся, и парами чуть не отравил?

— Да нет… Он со своим приятелем решил сам этим заняться.

— Ого! Начал пиратки штамповать?

— Не начал… Не успел. На него так наехали, что вместе с желанием штамповать пиратки чуть почки не отбили.

— По поводу?

— Убедили, что не стоит абы кому пиратками заниматься.

— Ну и что тут такого? Дело–то житейское. Кто что охраняет, тот то и имеет. И никому не охота отдавать свой кусок хлеба за здорово живешь.

— Да нет! Ты не понял! В том–то и дело, что не в куске хлеба речь!

— А в чем тогда?

— Ну, понимаешь… Приятель брата решил заняться дисками так, для догруза. Параллельно с прочим. Так–то он контрабасил снедью и шмотками, и неплохо. Ходы–выходы знал, с ребятами из службы внутренней безопасности в бане парился, и вообще в красных понятиях сечет… И когда штамповалку провозил через таможню, все было на мази… И тут — полный кирпич. На таможню, где он всех знает, вдруг налетают, ни с того ни с сего. И не родные из внутренней безопасности, а красные корочки из самой Москвы. И накатывают они странно. Не с общей проверкой, а сразу за репликатор хватаются. Будто только ради него и ехали. Будто ждали его…

— И большой бакшиш требуют?

— Да ты не понимаешь! Никакой мзды они не просят. Отбирают репликатор, и сразу начинают отбивать почки: один вез? А когда второй термопластавтомат собирался переправлять? А кто надоумил? Ты зачем врешь, сука, а ну отвесь–ка ему еще по почкам, чтоб в мозгах прояснилось!.. Еще и накачали чем–то. Приятель потом три дня с духами предков общался, в реанимации под капельницей…. И брата сильно задело. Оба чуть живы остались. И все из–за каких–то гребаных пираток! Понимаешь? Из–за каких дурацких дисков! Совершенно несоразмерно наехали.

— Это они для понтов. С толку сбить. А сами… Фуры–то со шмотками ведь увели?

— Да на фуры с остальным товаром они даже не посмотрели! Я же говорю, о деньгах вообще не заикались. Никто и никак. Это–то брата и добило. Они с приятелем потом год ходили, как дерганые. На кошек оглядывались, от шагов на лестнице подпрыгивали. А каждый вечер садились с бумажкой и карандашиком, и пытались понять схему, в которую угодили, кому и как дорогу перешли…

За окнами на нас наплыл еще один забор из колючки.

Приехали. Впереди пропускной пункт. За первой колючкой полоса земли, с собачьими следами, и еще одна колючка.

— На выход!

Ребята с галерки первыми на выход ломанулись. Крутят головами, высматривают огромные спутниковые антенны, шикарные коттеджи и прочие закрома родины.

Но вокруг — чахлый подмосковный лесочек, небо посерело, мерзко моросит, ветер доносит резкий собачий лай.

— А где…

— Разговорчики! Построиться по двое. Вперед, рысью, марш!

Через пункт. Дорога идет вперед — но нас в сторону. По тропинке. По кочкам. Переходя в болотце…

— А куда нас…

— Тихо там! Жабрами не шлепать, подковами звени веселей! Рысью, я сказал, не трусцой! Быстрее, пока тучи не разошлись!

Чемпионы приуныли. Не привыкли ножками, с непривычки выдохлись. Мышкой на экране все куда быстрее и проще получается, и в груди так не жжет…

— Да сколько можно?!

— Далеко еще?

— Куда нас тащат?!

Лес совсем пропал, слева и справа болото, какая–то жалкая хибарка…

— Стоять! Нале–во! К зданию шагом марш!

Первые трое нерешительно двинулись, четвертый поглядел на «здание», оглянулся на майора:

— Сколько? Мне тоже?

— А остальным куда? — из середины колонны бурчат.

— Колонна! Все! Для особо одаренных: все, каждый из вас! К зданию. Шагом. Марш!

— Всем?..

— Но там же…

Избушке на вид лет шестьдесят, все бревна серые и трухлявые. А за избушкой — только заросли молодых березок с черной рябиной.

— Да–а–а… И здесь — нам всем — полтора года сидеть?

— Сидеть? Хорошо, если просто всем встать получится.

— Прощай душ, свежая одежа и трехразовое питание… А!

Это остряку в ухо прилетело. За его спиной солдат в полевой форме и с автоматом, как из–под земли вырос.

— Еще? — шипит. — Тогда пошел! Не скапливаться на входе! Все войдете…

Откуда ни возьмись, вокруг нас еще солдат десять в полевой форме, все при оружии. Гонят к избушке, как телят на забой. Крыльцо ушло в землю, почти как колодец провалилось. И пока все втиснутся, первых как раз в угол зажмет и по стеночке размажет…

— Быстрее, быстрее!

Только внутри никаких гнилых бревен нет. Пол бетонный, и бетонные же опоры, на них блестящий стальной каркас. А уж на нем, как аппликация, гнилые стены и крыша. Посередине в полу — провал со ступенями.

— Чего замерли? — от опоры отлип еще один солдат. — Вниз! Рысью!

По ступеням вниз.

Оранжевый тусклый свет. Пыльные плафоны забраны решеткой, потолок такой низкий, что пригибаться приходится. А ступени поворачивают в сторону — в небольшой зал. Пронзительный скрип железа. Дверь вроде подвальной, еще один солдат в камуфляже.

— Быстрее, быстрее!

За дверью узкий коридор, длинный, шагов пятьдесят, не меньше, и снова ступени. Вниз. Виток раз, виток два, еще, еще, глубже, глубже, глубже…

И вдруг по глазам — яркий свет, а каждый следующий шаг — как рассыпавшаяся по паркету дробь. Эхо прыгает со всех сторон.

— Господи, что это…

Зал просто огромный. Мощные опоры идут метров на пятнадцать вверх. Ширину зала сразу не оценить, глазомер дает сбой. Только где–то далеко, по краям зала, в стенах виднеются еще выходы. Справа, слева, впереди несколько…

— Получается, — пробормотало у меня над ухом, — тут в лесочках еще полно таких развалюх?

Это Лис. Туз с Парижанином тоже тут. А из коридора выплескиваются все новые ребята. Все четыре автобуса здесь, но в этом огромном зале — жалкая горсточка.

— Все? — майор нас оглядывает, как цыплят на рынке. — Построились по трое и за мной!

Повел к стене, где никаких проходов, только сплошной… нет, не бетон. Сталь.

Пол вздрогнул, стальная стена треснула. Затем появилось гудение… нет, не ушами: внутри, в груди все дрожит, вот–вот оборвется. Наконец стихло. Из стены выдвинулся круглый кусок, с огромными зубцами на краях. Шестеренка для заката солнца вручную… Покатился в сторону, лязгая как якорная цепь атомохода.

— Сколько же в ней в толщину–то, — прошептал Туз. — Круче чем во втором Фолле…

— Я сказал, вперед!

Но впереди — в проходе — тьма непроглядная…

Еще один солдат в камуфляже. Включил фонарь и первым шагнул в темноту. Майор хлопал по плечам ребят, подгоняя:

— Не растягиваться! Шаг влево, шаг вправо — и одной легендой о бродячем призывнике больше! Искать вас никто не будет!

Да никто и не рвется проверять… Фонарик уже далеко впереди, едва виднеется. Вокруг сплошная темнота — и провалы, которые еще темнее. И дробное эхо наших шагов. Бетонные коридоры. Целый лабиринт… А пол ощутимо идет под уклон, нас ведут вглубь, на уровень ниже, еще ниже…

Кажется, целую вечность шли. И вдруг вывалились в освещенный коридор. По бокам двери.

— Как идти в столовую — здесь! — майор ткнул в план на стене. — Получить форму, выбрать каюту, заселиться! Сорок минут на выполнение!

«Каюты» внутри двухкомнатные. На удивление цивильные. Кровати большие и хорошие. Тумбочек нет, но есть один огромный шкаф на всех. Это в первой комнате.

В другой стоят четыре кресла — подозрительно барские для этих голых бетонных стен. Эргономичные: не только спинка настраивается, но и подлокотниками и подголовники. Затянуты черным кожзамом — а может, и настоящей кожей.

Только стоят эти кресла странно: спинками к центру комнаты, и иначе их никак не развернуть, основания привинчены к полу. А в стенах, напротив, стальные дверцы, как для выдачи обедов.

— Открываются, — Лис уже пробует. — Оп–па…

Да, есть чему глазами похлопать. Роль–ставни укатываются куда–то вверх, и в каждом окошечке — монитор в метр. Клавиатура. Мышка. Беспроводная, но массивная, тяжелая, в руках держать приятно, и кнопки — тоже большие, из специальной нескользящей резины. Машинки для настоящих игроков.

— Мы тут служить будем, или играть?

— Спать… — задумчиво пробормотал Туз.

Это он вскрыл запечатанный пакет с формой. Снаружи на черном пакете только бирка с размером — а внутри…

— Это что, пижама?

Рубашка цветастая до ряби в глазах, как гавайка. Да и сделана как гавайка, только с длинным рукавов. Штаны под стать. Свободные, легкие и такие же цветастые.

В остальных пакетах оказались тоже гавайские костюмы, только иных расцветок. Вместо пальм — фламинго, ракушки, рыбки и закат. И у всех в левых рукавах, вроде часов, вшито по крошечному… пэйджер, не пейджер? Крошечный экран, под ним две кнопки, со стрелками вперед и назад. Только нажимай, не нажимай — глухо.

— Электронные dog tag'и? Если потеряемся или что–то случится, вся королевская конница бросится нас спасать?

— Нас сюда что, развлекаться привезли?

— Что родина прикажет! — майор уже тут как тут, проходится по нашей каюте. Оглядывает нас четверых, а потом в коридор: — Цаплин! Иди сюда!

На цыпочках, ссутулившись, входит затравленный крысеныш.

— О, нет… — простонал Лис.

— Не нет, а так точно, солдат! А то ишь, хорошо устроились… Соль земли… А отруби? Вот вам подшефный.

Майор вышел, подшефный с ужасом глядел на нас. Медленно пятясь в угол. Подальше от Парижанина.

— Да не дрожи ты, — сказал Туз. — Никто тебя бить не будет… Ц–цаплин.

Цаплин шумно сглотнул, оглянулся на дверь и прошептал:

— А это правда, что нас будут сращивать с железяками?

— Чего?

— Брать наш мозг, и совать вместо процессоров в боевых роботов…

— Роботов?.. Каких еще роботов?

— Огромных… Человекоподобных…

Мы с Лисом переглянулись.

— Нахрена? — спросил Лис.

— Границу охранять…

— Ну вообще–то, — заметил Лис, — один такой робот, да еще срощенный с мозгом, — это нужны технологии подороже, чем вся Сибирь с хребтом Ломоносова в придачу.

— Да не здесь границу, на луне… Охранять нашу зону влияния. И воевать…

— На луне?.. Воевать?.. С кем?!

— Ну с такими же роботами, только пиндосскими…

— Да ради чего?!

— Ну как же… А залежи гелия–три?..

— Да этот гелий–три!..

— Подожди, Лис, — вклинился я. — Про роботов, это вам в автобусе рассказали, пока сюда везли?

— Да. Капитан. Когда мы заметили колючку, и…

— Ц–цаплин… — процедил Лис, с презрением разглядывая подшефного. — Вот что, Пацак. Правила в нашей комнате такие: продуктами умственного несварения воздух не отравлять. Это ясно?

— Чего?..

— Вслух не спамить! Так понял?

— Да… А в роботов нас…

— Правда, правда! — процедил Лис сквозь зубы. — Все правда! Кто же еще будет защищать родину, если не огромные роботы, генномодифицированные хомячки и клоуны вроде тебя?

— Так это…

— Кончай трындеть, я сказал, пока в ухо не дал!

— А–атставить! — из коридора майор заглядывает. — Это что еще за дедовщина? Я сказал, беречь, холить и лелеять. А ну шустро в коридор на построение. Объясняю задачу!

Объяснил — и понеслась…

Поначалу мы даже не поверили, что родине от нас так мало понадобилось. В коридор выглянешь, и на лице у каждого написано: это все классно, но не пойму, в чем прикол?

Это тут что? Вроде пансионата, что ли? Как сыр в масле катайся? Играй, не хочу?

Шутеры такие, шутеры сякие… Четыре часа утром, перерыв на обед, и еще четыре часа. Полдник, сорок минут на сиесту, и еще три часа игры… Один день в другой перешел, обеды–ужины сливаются, игра, завтрак, игра, игра, игра… Сетевая в одиночку, сетевая командная. Матчи на вынос, на счет, на удержание флагов…

Дни сливаются. Если бы Лис не догадался черточки на стене ставить, то и со счета дней сбились бы.

До того дошло, что мы уже начали сомневаться — не лучше была бы нормальная служба? С покраской травы, подметанием двориков и хождением на стрельбище раз в три месяца. От игр — уже никакого ощущения дуракаваляния и халявы. Только усталость и раздражение. Натурально тошнит.

И злость, особенно первые дни. Мы постоянно проигрывали. В других каютах собрались прогеймеры — а у нас что? Контрольная группа, одно слово. Я с Лисом еще туда–сюда. Пацак — ну он и есть Пацак. А Парижанин вообще мышку взял в руки первый раз в жизни. Туз, конечно, старался, но много ли он один может? Стал нехорошо коситься на Лиса. Если бы не Лис, Туз бы сейчас был как все остальные профи. Сбился в стайку с такими же мастерами по массовому покосу монстров. Может быть, в сильнейшей команде сидел бы.

Но главное — мысли. Разные мысли. Про сыр в масле. И про сыр бесплатный. И про то, где такой сыр бывает…

Вечером, уже после отбоя, когда свет в каюте погас, но сон еще не сморил, в темноте раздается голос Туза:

— А кто–нибудь помнит, что именно мы подписывали?

— Ой, а когда? — тут же Пацак. — Я ничего не подписывал!

— Да не реально подписывали, тормоз! Якобы. Ну, что нам зачитывали с бумажки? Еще на том свете?

— Про пять лет без права переписки?

— Нет, вот про это я и сам помню. А почему? Что мы тут вообще делаем–то? Как это там формулировалось?

— Не помню…

— Да–а–а… — Лис из угла скептически тянет. — Картина маслом: приплыли.

— Лис, кончай выпендриваться! Помнишь — скажи, а не знаешь — не трынди!

— А с чего вопрос–то возник?

— Да мне кажется… — Туз замялся. — Ну, что–то здесь не так…

— Что?

— Да все не так, как майор говорит!

— Да–а–а… — Лис тянет. Потом говорит, как ярлычок на консерве зачитывает: — Муму!

— В смысле?

— В смысле вечер, река, лодка. Герасим пускает скупую слезу, но гребет на середину. Муму внимательно глядит на Герасима. Смотрела, смотрела, смотрела, а потом вдруг и говорит: сдается мне, Герасим, чего–то ты не договариваешь…

— Да достал, Лис! Я же по делу спрашиваю!

— А я по делу и отвечаю.

— Да?! Ну и к чему это было?!

— К тому, — я влезаю, пока они всерьез не перегрызлись, — что можно было и раньше сообразить, что дело нечисто. Чтобы играть в игры, бункер не нужен. Очевидно, он нужен для другого.

— Очевидно… — передразнил Туз. — Ну и для чего?

— Чтобы изолировать нас на тот случай, если что–то нехорошее выйдет, дубина! — Лис опять звереет от чужой тупости.

— А что может выйти? — Пацак спрашивает.

Но молчание ему ответом. Мы и так каждый об этом думаем.

— Да ладно тебе, Лис, — наконец прошептал Пацак. — Ты ведь пошутил? Ну правда же, пошутил? С нами ведь ничего не случится? Это ведь просто случайность, что нас сюда привезли? Просто совпадение? Могли бы и в другое место, просто здесь им удобнее. Правда?.. Мессир!

— Не совпадение, — сказал я. — Что–то случится. По крайней мере, кто–то ждет, что что–то произойдет. Потому и готовится…

Туз нервно заворочался.

— Из чего сие следует, Мессир? Какие ваши доказательства?

— Кровати.

— И что?

— А то, дубина, — опять завелся Лис, — что их пять!

— Ну, пять! И что?!

Опять мне влезать надо, но Парижанин меня опередил:

— Каюты рассчитаны на четыре койки, — сказал он очень спокойно. — Кают в этом бункере огромное множество, нас без труда могли расселить по четыре человека. И еще тысячу таких же партий. И все же зачем–то нас расселили по пять, втиснув по лишней койке.

— И очень неудачно, — подтвердил Пацак. — Моя койка хуже ваших…

— Ну и зачем? — потребовал Туз.

— Затем же, — сказал Лис, — зачем нужны нечетные числа. Чтобы не было ничьей. Чтобы решение было принято обязательно…

— Не проще тогда было одну вынести? Чем три хуже пяти?

— Возможно, — мягко заметил Батый, — необходима достаточная свобода в принятии решения… Если три человека, и мнения разделились, то один обязательно окажется в одиночестве. Если пятеро, то мнения могут разделиться так, что никто не останется в меньшинстве…

— Парижанин! — взмолился Пацак. — Хватит этих алеутских заклинаний! Ты когда начинаешь так говорить, я перестаю понимать родные слова!

— Ну, допустим… — неохотно признал Туз. — Но что из этого следует? Что мы тут должны будем решить? Что от нас, в этой каютке, может зависеть? Настолько важное, что нас даже заперли в этом гребаном бункере на черт знает какой глубине? Будто мы опаснее ядерного взрыва?

— Не прошло и трех лет… — пробормотал Лис. — С другой стороны, лучше поздно, чем никогда. Хотя бы теперь до тебя доперло…

— Это верный вопрос номер один, — сказал я. — Но есть еще и второй: при чем тут игры?

А утром пропал первый человек.

— Пошел поссать и не вернулся, — шептались в столовой.

— А ну жабрами не шлепать! — покрикивал Перископ. — Вылизали тарелки, и по каютам!

Только дело было не в походе в уборную. Мы все это знали. Туалет здесь ни при чем. Туалеты и душевые — они совсем близко…

Далеко — это если идти по указкам догтэга.

Загружают в столовой. Перископ проходит вдоль столов, и у некоторых догтэги вдруг тренькают. И опять умирают. А потом, после обеда или после полдника, экран вдруг загорается, на нем таймер. Как дойдет до нуля, пора. Всем в разное время. И в разные места…

Первые уходили — веселые. Как–никак, какое–то разнообразие. А приходили — как мешком по голове трахнутые. На расспросы невнятно мычали и отмахивались: сходишь — сам узнаешь…

— Они что, темноты боится? — хмыкнул Туз.

И я даже посмеялся… Пока сам не пошел в первый раз.

Каюты, в которых нас расселили, столовая, санузел — это все рядышком. Один длинный коридор. Если это можно назвать коридором. На самом деле это вихляющая змейка, из–за чего дальше чем метров на десть не видно — выступы закрывают. Но здесь, по крайней мере, светло. Здесь все ярко освещено. А с обеих концов — провалы в темноту…

И тебе надо идти туда.

Одному.

Первые шаги, пока только вышел из комнаты, и идешь по ярко освещенному коридору, и будешь по нему идти еще шагов пятьдесят, пока не пройдешь мимо входа в столовую… да только дети боятся темноты! Подумаешь, по коридорам пройтись! Тоже мне, приключение!

Но светлый коридор кончается. Последняя лампа остается за углом, и дальше только тусклые отблески. Шагов через двадцать, когда коридор делает загогулину, уже едва светло, а дальше все темнее, темнее, уже ничего не видно. Пропадают последние отсветы…

Идешь уже почти на ощупь…

КРАК!!!

Подпрыгиваешь, как от шлепка по спине.

Этот звук ждешь, и все равно бьет по нервам, как выстрел. Это сработало реле. Впереди вспыхнула маленькая оранжевая лампочка, не больше чем от ручного фонарика. Света от нее едва–едва. Но что–то видно. Проходишь под ней, обходишь выступ коридора — и где–то за спиной, с тихим члу–у–у–у… свет затухает.

Но прежде, чем он пропадет совсем, впереди — КРАК! Загорелся новый оранжевый светлячок, чтобы погаснуть через двадцать шагов. Члу–у–у–у… И снова КРАК! впереди. Будто это один и тот же оранжевый светлячок телепортируется, скачками сопровождая тебя. Не давая тьме сомкнуться совсем.

Теперь куда ни посмотришь — либо оранжевый отблеск на стенах, либо провалы в полную темноту. Это ответвления коридора. Целый лабиринт коридоров. Никакой четкой структуры вроде ячеек нет. Некоторые ответвления отходят не под прямым углом, а под наклоном. А бывают и пандусы, вверх или вниз. Или сам коридору вдруг начинает плавно закругляться…

И это все растворяется в темноте…

Только оранжевый светлячок, скачущий наперегонки с тобой. В его свете над ответвлениями можно рассмотреть указатель: альфа–775–168…

Это именно то, что на экране моего догтэга. Сворачиваю. И тыкаю в кнопку догтэга, чтобы узнать, какой указатель нужен мне теперь. Иду дальше, вглядываясь в указатели на стенах. За спиной умирает старый светляк: члу–у–у… КРАК! Члу–у–у… КРАК!

Пол бетонный, шаги гулко отдаются, улетают до поворота, прилетают, отраженные, перепутанные… или это кто–то крадется сзади? Хочется обернуться.

Я знаю, что там никого. И все равно невозможно удержаться, чтобы не повернуться…

Но если остановиться — тишина становится оглушительной. В ушах начинает звенеть, так тихо вокруг. И только где–то далеко–далеко, едва слышно: крак… члу–у… крак… члу–у… Кто–то еще идет по этому лабиринту своей дорогой. Если напрячься, иногда можно расслышать и шаги. Пока все не затихает вдали…

Самое паршивое, когда щелчков реле нет, а шаги есть.

Чужие шаги. Очень далеко. Едва слышно… — сначала. Затем они становятся ближе. Еще ближе…

Теперь шаги медленнее… Они явно ближе, но не громче… Крадутся?..

Тусклый светлячок вдруг кажется ослепительным софитом. А ты сам — на сцене. Вокруг провалы черных коридоров. В них ни огонька, ни отсвета от другой лампы… Оттуда не доносится ни одного щелчка реле… И только шаги — шарк, шарк, шарк…

Почему реле, которые так точно отслеживают мое перемещение, и зажигают светляков, — почему эти реле не срабатывают на те шаги?

Стоишь неподвижно, затаив дыхание.

Отползая потихоньку прочь от лампы… Прочь с этой освещенной сцены… До жути хочется, чтобы свет погас. Чтобы не выставлял тебя напоказ, пока те шаги… они все ближе и ближе…

Уже почти выбрался из этого предательского света в тень — и вдруг светлячок гаснет с усталым чл–у–у — и тут же оглушительный КРАК! прямо над головой. Светляк прыгнул. Снова залил оранжевым светом.

На что срабатывает реле? На звук? Или на тепловое излучение тела? Или на движение воздуха от дыхания? Или на изменение объема? Давление на пол?

На что бы оно ни срабатывало, тебе его не обмануть, как ни пытайся. Как ни крадись, как ни сдерживай дыхание…

А те шаги обманывают. И они ближе.

Почему в лабиринте переходов, где нет регулярной структуры, и даже номера на переходах идут не по порядку, и без маршрута на догтэге мгновенно запутаешься — те шаги так легко находят путь без всякого света?..

А тебе от света не спрятаться. Никак. Стоишь ли ты неподвижно, или пытаешься забиться в темноту, — светлячок всегда догонит тебя. Прыгает за тобой, что ты ни делай. Ты всегда будешь на свету.

И тот, кто там шагает… Если он заметил этот свет… Если пойдет на отблески, то придет сюда. Увидит тебя. Не выходя из темноты, он будет видеть тебя…

А если он не один? Если эти шаги — лишь чтобы отвлечь? А на самом деле их много. Просто остальные крадутся совершенно бесшумно… Их много, со всех сторон…

Можно лишь сбежать. И все равно, пока добежишь до комнаты психолога, психом станешь.

А у психолога — избавление? Как же!

Лампа нацелена в лицо, свет режет глаза, ничего не видно. Только голос:

— В какой вариант вы играли? Звук был родной, кустарный перевод или полная локализация?

— Перевод.

— Раньше вы говорили: «перевод, кажется».

— Я столько раз говорил про этот перевод, что мне уже не кажется! Я уже сам верю, что это был перевод, даже если на самом деле звука вообще не было!

— На два тона ниже. И впредь потрудитесь выражаться предельно четко. Это ясно? Не слышу ответа.

— Ясно!

— Хорошо… Не отводить лицо от света! Диск был родной, лицензионный или пиратская копия?

— Пиратка… «Пиратка, само собой», как я отвечал раньше!

— Разговорчики. Постарайтесь вспомнить до мелочей, как был оформлен диск. Начните с описания вкладышей. Что было на лицевой стороне?

Мне хочется выть, рычать и рвать зубами, причем одновременно! Я же ему уже тысячу раз говорил, как выглядел диск! И тот конкретный, и вообще все диски! К каждой игре, в какую я когда–либо играл или просто брал в руки подержать! Бесконечные часы, под этой нестерпимой лампой, свет режет мои глаза, буравит виски, выедает мозг…

— Не отвлекаться! Глаз не закрывать! Начинайте описывать. Подробно и четко, важна каждая мелочь.

А потом — опять в лабиринт коридоров. Если хочешь вернуться…

Пропал — Дисней.

— Не стоило ему на Перископа шаржики писать…

— А вертухаи чего говорят? Куда они Диснея дели?

— Да Перископ говорит, будто перевели его… В другую часть, типа… Типа, сам попросился…

— Типа?

— Ну! В одних трусах его перевели, что ли? Штаны, куртка… Все так и осталось в каюте. Как ушел вечером к психологу, так и с концами. Даже свой карандаш оставил…

— Тот механический, навороченный?

— Да… И карандаш, и блокнот, где рисовал. Все осталось…

— Да ладно! Он за свой карандаш отгрыз бы пальцы любому, кто случайно дотронется! Никому не давал, и сам на него дышать боялся!

— Можешь у Бюрга спросить, если мне не веришь. У него Диснеевский карандаш. Даже потрогать можешь и порисовать… если не боишься, что потом тоже… как Дисней.

Вся столовая приглушенно гудела. Вместо привычного ржания и позерских криков народ перешел на шепот. Но зато уж шептались — даже последние молчуны.

А вот наш самый говорливый говорун…

— Ты чего, Лис? — шепнул Туз.

Но Лис только дернул головой, чтобы отстали, и глядел в тарелку. Мучает овсянку. Ни словечка за все утро.

— Правда, Лис, — сказал я. — В чем дело?

— Да понимаешь… Я тут выклянчил у Бюрга Диснеевский блокнотик…

— На фига? — спросил Туз. — Рисовать, что ли, собрался?

Рисунков–то там все равно нет. Все рисунки Диснея в блокноте не задерживались, быстро по рукам расходились, пока не рвались и не зажиливались где–нибудь. Хорошо рисовал. Реально хорошо.

— Ну там остались два последних… Которые он после похода к психологу нарисовал…

— Это как? Он разве не у психолога…

— Нет! — раздраженно оборвал Лис. — На самом деле, от психолога он пришел. Разделся, прихватил блокнотик свой и пошел на толчке посидеть перед сном.

— А блокнот ему зачем?

— А читают люди зачем?! — Лис тихо зверел. — Бюрг говорит, он всегда так делал. Вроде как очищал от шлаков сразу обе системы. И пищеварительную, и мыслебродильную.

— И что?

— Да ничего… Они уже привыкли, что он в уборную ходит как в арт–студию, практически с ночевкой. Сначала не беспокоились даже…

— Сначала?

— Ну, час… Потом второй проходит… Им уже реально интересно стало, не заснул ли он там, прямо на толчке. Ну и решили ему какую–то подлянку устроить…

Лис замолк.

— Ну давай, Лис! Не тяни кота за яйца!

— Ну чего? Крадутся они в туалет… Обувь сняли, на носочках семенят, входную дверь прикрывают тихонько… Ползут почти на корячках, чтобы заглянуть под двери отделений: где Диснеевские ноги? По какой двери пинать с воплями?

— Ну? И где?

— А нету ног. Вообще ничего нету. Только на полу, под раковинами, его растрепанный блокнотик и карандаш…

— А рисунки? — спросил я. — Ты сказал, два последних рисунка осталось?

— А рисунки странные…

— Ну у него вообще странные рисуночки бывали, — Туз пожал плечами.

Лис поморщился. Будто хотел бы объяснить, да не получается.

— Они даже для Диснея странные. Один… — Лис сморщился еще сильнее. — Он даже для Диснея слишком заумный. А второй… второй тупой, как пробка. Будто и не Дисней его рисовал. Но…

— А кто тогда?

— Покажи, — попросил я.

— Только осторожно, — Лис покосился на соседний стол. — А то налетят, привяжутся, а потом заныкает кто–нибудь…

— А они тебе важны как память?

— Они меня бесят, как зубная боль! С одним я разобрался, а вот второй… Чувствую, что что–то там не то. А что, понять не могу! И как я это пойму, если какая–нибудь сука заныкает рисунки?

— Ладно, показывай.

Рисунок в самом деле странный. Улица. Обычная, вроде бы. Витрина какого–то магазина, люди идут под зонтами… Все, вроде бы, обычное — а только что–то напрягает. Дурацкое ощущение, будто кто–то в спину глядит, и хочется оглянуться. Только тут — куда оглядываться?

Только через минуту понимаешь, в чем дело. В мокрой витрине — вроде бы размытые отражения людей, идущих по улице, да не совсем. Пешеходы боком, а отражения — почти смотрят на улицу. И позы чуть другие… И даже не совсем люди, кажется… И внимательно, пристально наблюдают за улицей. А их никто не замечает.

— А второй? — спросил Туз.

— Вот.

— Да, будто и не Дисней… И рисуночек, и оформление… Он так густо никогда не штриховал… Он обычно только линиями набрасывал, а тут…

— Но рука–то явно его… И еще… Чувствуете?

На этом листке все очень просто. Лицо во весь листок. Буш–младший анфас. Густой штриховкой, какой прежде ни на одном рисунке Диснея не было.

— Странно… — поежился Пацак. — Вот смотрите. Он ведь почти улыбается, да? А у меня почему–то мороз по коже… Будто на кладбище ночью идешь, а у тропинки разрытая могила…

Если честно, то у меня этот рисунок тоже ничего хорошего не вызывает. Тоже какое–то странное чувство, будто гуляешь по лесу, но подозреваешь, что где–то на тропинке стоит капкан.

— Не нравится мне это все… — пробормотал Лис. — И чем дальше, тем сильнее не нравится!

Он вдруг вскочил, с грохотом отодвинув стул, и смотрел куда–то сквозь меня, глаза дикие…

Нет, еще не слетел с катушек. Это Перископ в столовой появился. Идет по рядам, своим палмом помахивает, сбрасывает на догтэбы маршруты на сегодняшний день. Они каждый раз новые почему–то.

Лис к нему. Решительно, как эсминец на торчащий из воды перископ. И пожалуй, правильно рыжий рассудил. Пора уже майора распотрошить.

Туз с Пацаком еще тормозят, я нашему великану киваю — пошли–ка прикроем Лиса. Возьмем так ненавязчиво майора в коробочку, чтобы быстро не убежал, пока Лис его пытать будет.

И вовремя. На лице у Перископа уже кислая гримаса.

— Куда делся, говоришь… — тянет, а сам глазами по сторонам шарит, как бы половчее отвязаться от Лиса.

— Да, — Лис не отстает. — Куда?

— Умный ты, гляжу, парень… Отговорки про то, что перевели, тебя не устроят, конечно?

— Конечно.

Вздыхает майор тяжело. Оглядывается по сторонам. На меня недовольно глянул, я ему проход перекрыл. Теперь ему либо рявкать, как последнему солдафону, чтобы проход освободили, либо объясняться. Вдруг махнул рукой:

— А, ладно! В конце концов, через пару дней вы бы все равно узнали все сами? Чего уж теперь…

— А конкретнее? — Туз давит.

— Ну тише, тише… — Перископ на соседние столы оглядывается. — Не все здесь умные, не все всё правильно понимают…

— Вы в конце концов объясните, зачем нас держат в этом бункере?

— Бункере?.. Хм, ну называй бункером, если хочешь… А где еще вас держать? Эксперимент–то здесь был…

— Какой эксперимент?

— Да пытались тут одни умельцы делать асимметричный ответ из того, что есть… Мы должны делать добро из зла, потому что больше не из чего… Читал?

— Читал. А конкретнее?

— Конкретнее… Да просто, как все гениальное. Берется солдат покрепче, вставляется ему в голову чип, биологически сращивается с подкорковыми отделами. С гипоталамусом там, с мозжечком. Чтобы эффективнее управлять соматическими и моторными реакциями. Улучшается скорость в бою, уменьшается кровопотеря при ранении, на короткое время можно в разы увеличить мускульную силу… Идеальный солдат, в общем… Хотя кто–то может сказать, что и не солдат уже, а зомби. Они же должны оставаться на ходу, даже когда почти мертвы, если судить по стандартным медицинским критериям. Да они и будут мертвы, если отключить чип… Ну кто мог подумать заранее, что сбой при попытке ускорить метаболизм вызовет у некоторых зверский голод и неконтролируемую агрессию?.. Все вышло из–под контроля, все, все… Хорошо хоть, здесь проводили. На свободу им отсюда не вырваться. Правда, и перебить пока всех не удается… Самые умные затаились где–то на неиспользуемых уровнях, лишь изредка наведываются в жилые. Утащат кого–нибудь, и снова затаятся… Для чего, думаешь, вас дрессируют? Сейчас натренируетесь в тактике и командных действиях, получите винторезы, и айда чистить нижние уровни… Там своего Диснея и найдете, если от него что–то осталось еще… Вас уже водили на наше спец–стрельбище?

— Нет… — очумело пробормотал Лис.

— Не води–или?.. — У Перископа глаза стали больше очков. — Ни разу?..

Лис медленно помотал головой.

Майор аж по–индюшачьи шеей дернул. Брови задрал.

— Что, и винторезы еще не выдали? Сборка–разборка, принцип действия?.. Нет?.. Ничего себе! Вот раздолбаи! Ну подожди, я сейчас схожу, узнаю, в чем дело, — взяв Лиса за плечо, он отстранил его с прохода и почти бросился к выходу. — Ну я им сейчас навставляю фитилей!

Лис только очумело глядел ему вслед. Потом нахмурился и закусил губу:

— О, черт…

— Сдается мне, джентльмены, — заметил наш великан, — здесь нужен другой подход…

Лис тут же окрысился:

— Может, ты знаешь, какой?

— Может, и знаю…

Прищурился Лис, но смолчал.

Потому что наш великан, может, и в самом деле знает, какой подход к майору нужен… Ко многим уже нашел.

Первые дни нашу каюту выносили сразу. В других–то каютах — по пять прогеймеров набилось. В некоторых вообще сыгранные команды. Звери!

А у нас? Только Туз и спасал. Но он один. Зато потом…

Конечно, мы с Лисом тоже играть получше стали. Но Парижанин! Дело даже не в том, что Парижанин оказался шустрым стрелком. Первые дни пугался мышки и мимо клавиш попадал, а потом клава к левой руке приросла, мышка — продолжение правой. Глазомер отличный. На открытом пространстве, в «ковбойку» — он и Туза делал, и кого хочешь. Но дело не в этом.

Первые дни в сетевых рубках нами Туз командовал. А потом, как–то само собой… Парижанин гаркнет:

— Сир, слева!

— Кто?

— Магнумец! Фокс! С эмкой!

Я влево, на угол дома. И через миг — тут как тут силуэт. В распятновке Магнумцев. Фокс, точно. Со штурмовкой. Но он меня только увидел — а я его уже жду. Только мышкой щелкнуть. Получите в голову, как доктор прописал.

— Лис, за дом! Не бойся, быстрее! Он у другого угла, меня ждет, к тебе спиной!

— Ты их сквозь стены видишь?

— Это очень просто, на самом деле… Туз, подожди! Не лезь. Они тебя в клещи берут.

— Они? Меня? Кровавыми соплями умоются! Смотри, французик! Учись! Р–раз! Два! Видел? Как я этих ове… А!.. Эй, я же их обоих!

— Третий. По рампе обошел.

— Крысы! Со спины! А ты чего не снял, если видел?!

— Я не видел.

— Ну да! А узнал тогда откуда?!

— Ну, как же… Лис сказал, что видел того в кишке? А до этого Сир второго перед зигзагом. А потом…

А потом, вот так же, кусочек за кусочком, пересказывает передвижения всех наших противников в обратную сторону, как преферансист высчитывает, у кого какие карты остались на руках.

Поначалу, конечно, ошибался — как и хороший преферансист может ошибиться, когда с неизвестным партнером играет. Ты его ходы рассчитываешь, исходя из того, что он оптимально играет — а он, может, и играть–то толком не умеет? Наобум карты выкидывает. Так что надо понять, дурак или умный. Подсмотреть привычки–повадочки…

И так всех. Все семьдесят с лишним душ. Через неделю от нас уже разбегались. Это в сетевухе. А в реале — волчьи взгляды, вперемешку с восхищенным шепотком: Батый то, Батый се… Батый. Иначе нашего Парижанина уже никто и не называл.

Ну и мы. Мы–то — тем более. Им, со стороны, только вершина айсберга видна. Видят, что меня, Лиса или Туза иногда еще случается пристрелить, а Батыя — хрен возьмешь. А мы точно знаем, кто в доме хозяин. Перечисляем вслух, где кого–то заметили, да не успели пристрелить. И не просто, что один пробежал за угол, — а лучше скин разглядеть и имя вспомнить.

Батый всех помнит, у кого какие замашки и ухваточки. А в голове — натуральный Deep Fritz: клац–клац–клац! На входе — где кого видели, а на выходе — почему именно там пробегал и что собирается делать. Нам — ценные указания. Батый и за себя успевает подумать, и за всю каюту. Кому куда идти, где кого и как брать.

Если бы не его подсказки, нас с Лисом подстреливали бы раза в два чаще. Да и Туз… Раньше–то — Ту–у–уз, протяжно и с придыханием. И заслуженно. Прогеймер! Но рядом с Батыем… Ох, и злился же Туз поначалу! Завидовал дико. Спорил, упирался, и вообще плохо себя вел. Но Батый не только в виртуале кого хочешь по полочкам разложит. В реале он на голову выше, в плечах вдвое шире, и рос на природе. Нрав у него покладистый, да, улыбчивый, да. Но уж если достанут… Туз пару раз огреб по шее, и потихоньку такой уважухой к Батыю проникся!

А вечером, когда компы и свет уже отключили — могильная темнота и тишина, но еще не спим, Батый к кому–нибудь привяжется и давай пытать, что да как в мире устроено. Особенно про компьютеры и программирование, или как мозг работает. Это он как губка впитывал. Понимал все с первого раза, с полунамека. Только нетерпеливо: да, да, ясно! дальше, дальше?

Один раз я что–то брякнул про программирование нейросетей, так он меня отжал досуха. Заставил рассказать все: от простейшего и реального — до красивых сказок про будущее, где самоассоциативные иерархии, которые будут работать как кора человеческого мозга, только еще лучше. Уж и не рад был, что брякнул.

А тут вдруг Лис сам начал:

— Это все, конечно, замечательно, Батый. Только лучше бы нам сменить америкосовский прикид на родной, а «эмки» на «калаши».

— Почему?

— Ну… Мало ли…

— Не стоит. У них самое лучшее оружие.

— Разве? — вскинулся Туз. — А мне казалось, там баланс ровный. Хоть за наших, хоть за пиндосов, хоть за узкоглазых.

— Это на первый взгляд, — сказал Батый. — Но если играть командой правильно, то у американцев будет больше шансов. Дело в том, что…

— Да верим, верим! — взмолился Лис. — Только… Все равно, Батый. Давай лучше на нашу форму перейдем.

— Зачем?

— Затем, что ты деревня дикая! Даже про Кровавую Контру никогда не слышал…

— Контра — это от Counter Strike? Во что мы играем?

— Почти. У Контры много модификаций и сетов. Мы играем в какой–то странный, совершенно левый, графика куда лучше, и вообще такое ощущение, будто и движок неродной. А есть и еще… разные… В общем, два брата были. Отец у них был офицером, и жили они в военном городке. И вот…