Банда 8

Часть первая

Однажды утром Пафнутьев неожиданно поймал себя на том, что старательно, с какой-то нечеловеческой тщательностью протирает хрустальную рюмку. Он рассматривал ее на просвет, тер содой, насухо вытирал полотенцем, потом, заметив, что от полотенца остается ворс, протер рюмку туалетной бумагой, а обнаружив в хрустальной складке какое-то замутнение, убрал его заостренной спичкой и лишь тогда, случайно обернувшись, увидел в дверях Вику. Она стояла, прислонившись плечом к косяку, и с улыбкой наблюдала за его усилиями.

Пафнутьев смутился, поставил рюмку на полочку и закрыл дверцу шкафчика.

— Ну, — сказала Вика.

— Что ну?

— Теперь ты все понимаешь?

— Я всегда понимал все... Разве нет? — спросил Пафнутьев озадаченно.

— Помнишь, чем заканчивались такие вот утренние протирания рюмок?

— А чем они заканчивались?

— Поддатнем.

— Надо же. — Пафнутьев задумался. — Ничего такого вроде не предстоит... Да и повода нет... Обычный день...

— А это выше твоего понимания. Это уже подсознание. Ты еще ничего не знаешь, ни о чем не догадываешься, а твой организм уже получил сигнал.

— Какой сигнал?

— Что-то будет. Паша, это ведь не первый раз и не второй... Готовься, Паша.

— К чему, Вика? — почти с испугом спросил Пафнутьев.

— К событиям.

— Каким? — простонал Пафнутьев.

— Откуда мне знать... Этого еще никто не знает. Говорят, есть такие могучие экстрасенсы, колдуны, маги, не знаю, как их еще назвать... Проходимцы, в общем... Так вот они, глядя на хрустальный шар, впадают в какое-то там состояние или доводят себя до этого состояния... Точь-в-точь как вы с Худолеем...

— Так что колдуны?

— А, колдуны... Смотрят они, смотрят в этот хрустальный шар, и наступает момент, когда начинают видеть в нем картины будущего. Причем так явственно, четко, будто события в этот самый момент и происходят.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю тебе всмотреться повнимательнее в рюмку, которую ты только что так отдраивал... Может быть, различишь в ее сверкающих гранях предстоящие события? Рюмка пузатенькая, почти шарообразной формы... Всмотрись, Паша, чего не бывает, — и Вика, дернув плечом, удалилась в комнату. Когда женщины вот так дергают плечиком, в этом их невинном жесте всегда проглядывает скорбь по поводу предстоящих событий, а о том, что события будут скорбными, им всегда откуда-то известно. Впрочем, многие женщины ждут от мира только печали и, естественно, ее дожидаются, что лишний раз убеждает их в собственной проницательности. И не понять им, бедным, что этаким вот движением плечика они и создают печальные события, накликают их на свою непутевую голову, а потом всплескивают ладошками и со смешанным чувством восторга перед собой и жалости к себе же восклицают что-то в том духе, что я, дескать, говорила, дескать, предупреждала, дескать, все знала наперед.

Грустно все это понимать и каждый день с этим сталкиваться, грустно.

Проводив Вику взглядом, Пафнутьев снова открыл шкафчик, вынул рюмку и, подойдя с нею к окну, долго всматривался в сверкающие грани, словно и в самом деле надеялся увидеть среди них смутные картины предстоящего дня. Но нет, ничего не увидел, хотя на какое-то мгновение ему показалось, что рюмка полна до самого верха и нужно держать ее очень осторожно, чтобы прозрачная жидкость не выплеснулась и не потекла по пальцам. Но, взяв себя в руки, Пафнутьев убедился, что рюмка пуста. И с облегчением снова водрузил ее на полку.

— Когда ждать? — спросила Вика, когда Пафнутьев уже одевался в прихожей.

— Жди меня, и я вернусь, только очень жди, — ответил Пафнутьев, чутко уловив скрытую насмешку в вопросе.

— Надеюсь, это произойдет сегодня?

— О, дорогая, — искренне вздохнул Пафнутьев. — Сегодня столько всего произойдет...

— Значит, ты все-таки что-то знаешь?

— Только на уровне подсознания, как ты тонко заметила полчаса назад. Ты же видела, как я протирал рюмку, знаешь, в каких случаях это со мной происходит... Ты столько всего знаешь. — Пафнутьев на ходу, не задерживаясь, поцеловал жену в щечку, подмигнул, махнул рукой, чуть поклонился уже на площадке. Решив, что для прощания всего этого вполне достаточно, закрыл за собой дверь и легко сбежал по ступенькам вниз.

Стояло лето, теплое лето, но какое-то сумрачное. Время от времени начинался дождь, прекращался, снова моросил, но Пафнутьева это нисколько не удручало, он любил такую погоду и прекрасно себя чувствовал, пережидая недолгий дождик где-нибудь под зонтом, за столиком потягивая пиво и поглядывая по сторонам взглядом любопытным и доброжелательным. Впрочем, лучше сказать, что взгляд у него в такие моменты был поощрительным, он одобрял людей, которые присаживались рядом, кто спокойно проходил мимо, тех, кто пил пиво, и тех, кто просто сидел, подперев щеку, и смотрел на дождь. Такое состояние было у Пафнутьева в это лето, и ему нравилось быть таким. Друзья это заметили, некоторое время с интересом поглядывали на Пафнутьева, переглядывались между собой.

— Паша, ты изменился, — как-то сказал ему Халандовский.

— Я знаю, — беззаботно ответил Пафнутьев.

— Но ты мне и таким нравишься.

— Я знаю.

— Видимо, тебя посетила мудрость.

— Видимо, — кивнул Пафнутьев, и на этом обсуждение закончилось, поскольку подоспели другие темы для разговора.

Единственное, чем был озадачен Пафнутьев, так это тем, что сам не помнил, как начал протирать злосчастную рюмку, причем одну, единственную. Да, если он уж и скатывался в такое состояние, то рюмку всегда протирал только одну. Его несколько смутило то, что это заметила Вика, хотя истолковала она утреннее его занятие, в общем-то, правильно. Со смешком, с осуждением, но правильно, во всяком случае, очень близко к истинному его настроению.

По длинному коридору своей конторы Пафнутьев шел неторопливо, с интересом поглядывал по сторонам, вежливо со всеми здоровался, впрочем, можно сказать, что здоровался он опять же поощрительно. Молодцы, мол, правильно живете, по закону и по совести, и смотреть на вас одно удовольствие, живите и далее в том же духе, помните, что я всегда с вами, — такой примерно взгляд был у Пафнутьева в это утро.

Мимо своего кабинета Пафнутьев прошел, не замедляя шага, будто заранее принял такое решение, будто заранее знал, куда ему идти, кого искать, с кем встречаться. А ведь не думал даже, просто прошагал мимо, словно не его это была дверь, не его кабинет.

Остановился Пафнутьев у тощеватой худолеевской двери, на которой была прикреплена стеклянная вывеска с одним словом — «Фотолаборатория».

Пафнутьев подергал ручку и, убедившись, что дверь заперта, несколько раз постучал. За дверью возник неясный шум, она раскрылась, показалась печальная мордочка Худолея.

— О! Паша! — обрадовался тот. — А я жду-пожду, а тебя все нет и нет! А тут и ты! Я так обрадовался, Паша, так обрадовался, что прямо не знаю, что тебе и сказать.

Пафнутьев прошел в лабораторию, закрыл за собой дверь, задвинул стерженек шпингалета и с тяжким вздохом упал в затертое кресло, списанное из какого-то высокого кабинета и подобранное Худолеем.

— Что скажешь? — спросил Пафнутьев.

— А что сказать, Паша! Жизнь человеческая — это совсем не то, что мы думаем!

— А что мы думаем?

— Мы уверены, что жизнь человеческая — это цаца!

— А на самом деле?

— Это действительно цаца, но не настолько, Паша, не настолько. Я совершенно в этом уверен.

— Полностью с тобой согласен, — вздохнул Пафнутьев и, открыв тумбочку, вынул из нее початую бутылку водки. Худолей смотрел на Пафнутьева широко раскрытыми глазами — с руководством происходило нечто непонятное. А Пафнутьев тем временем достал из тумбочки два стакана, литровую банку, на дне которой теснились два соленых огурца, выловил их оба, один протянул Худолею, разлил водку в оба стакана. — Ты как?

— Если ты, Паша, думаешь, что задал мне вопрос, то глубоко ошибаешься. Это, Паша, не вопрос, это предложение, отказаться от которого не имеет права ни один здравомыслящий человек! Я всегда, Паша, был уверен, что ты не просто...

— Будем живы, — сказал Пафнутьев буднично и, глухо ткнувшись своим стаканом в стакан Худолея, спокойно, не торопясь выпил водку до дна. Откусив половинку огурца, Пафнутьев остаток положил на тумбочку.

— Твое здоровье, Паша. — Худолей тоже выпил свою водку.

— Огурцы сам солил?

— Света.

— Как Света?

— Она меня любит, Паша. А я — ее.

— Это правильно. Когда не любишь, огурцы не получаются. Скулы сводит.

— У нее все получается, Паша. И у нас все получается.

— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Так и надо.

— У тебя все в порядке? — спросил Худолей осторожно.

— Да вроде бы...

— А как понимать? — Худолей кивнул на пустые стаканы.

— Понятия не имею! Как говорится, на ровном месте.

— Бывает, Паша, это бывает! — убежденно ответил Худолей. — Помню, как-то в молодости, когда я был глуп и счастлив, однажды...

— Собраться бы, — проговорил Пафнутьев, воспользовавшись паузой. — Давно с ребятами не виделись...

— Надо! — твердо сказал Худолей. — Есть повод?

— Очень глупый вопрос.

— И опять согласен! Действительно, о поводе может спросить только глупый человек. Поводов в жизни видимо-невидимо! Стоит только оглянуться вокруг, как ты замечаешь, что этих поводов — как комаров на берегу реки в теплую летнюю ночь, когда кипит котелок с ухой, а рядом... Да! Чуть не забыл — тебя начальство спрашивало. Интересовалось. Видеть желало. Увидишь, говорит, Павла Николаевича, это тебя, значит, срочно ко мне.

— Что ж ты раньше не сказал? — спросил Пафнутьев. — До этого, — он показал на пустые стаканы.

— Паша! — вскричал Худолей. — И ты бы меня простил? Если бы я тебя остановил в этот святой миг, ты бы меня простил? Я в это не верю, Паша! Я никогда в это не поверю!

— Ладно, проехали. — Вздохнув, Пафнутьев взял вторую половинку огурца. — Прокурор больше ничего не добавил?

— Ничегошеньки, Паша... Но понял я, почувствовал и осознал, что зла на тебя он не имеет. Легко так спросил, беззлобно. Но со вторым дном, так я понял. Другими словами, Паша, он не то чтобы соскучился по тебе, вряд ли он по тебе соскучился, но второе дно в его словах... Как бы это сказать... Наличествовало.

— Что-то ты мудрено стал выражаться, — проворчал Пафнутьев, поднимаясь.

— От робости! — быстро ответил Худолей. — От осознания собственной никчемности! А что! Так бывает, так с кем угодно может случиться, если человек сталкивается с такой глыбой, с таким человечищем, как ты, Паша!

— Разберемся, — и, откинув шпингалет, Пафнутьев вышел в коридор.

— Ни пуха! — успел сказать Худолей.

— К черту, — пробормотал Пафнутьев, шагая по коридору к прокурорскому кабинету. Прежней поощрительности в его глазах уже не было. Как и каждый служивый человек, вызванный к начальству, он шел, четко печатая шаг, всем видом своим показывая готовность нести службу, докладывать, отчитываться и радовать руководство усердием и исполнительностью. Правда, надо сказать, что и усердие, и исполнительность у Пафнутьева были довольно своеобразными, они были, да, он их проявлял и всячески подчеркивал, но в то же время начальство явственно ощущало, что последнее слово Пафнутьев оставляет все-таки за собой, что его подчиненность идет не от робости или усердия, а скорее от хорошего настроения. Да, Пафнутьев мог выглядеть угодливым, но и это шло опять же от куража. Во, добрались мы наконец до точного слова. Доброжелательный, снисходительный, незлобивый, но все-таки кураж.

— Позвольте, Николай Иванович? — Пафнутьев просунул голову в чуть приоткрытую дверь.

— А, Паша, заходи! — Полный, румяный, молодой прокурор Николай Иванович Гордюшин призывно замахал обеими руками. Пафнутьев хотел было сесть на стуле у двери, но прокурор решительно указал ему на стул у приставного столика. — Не валяй дурака, Паша, — строго сказал он.

— Прошу прощения. — Пафнутьев несмело приблизился, папочку положил на край стола, даже удивительно было, что она не свалилась на пол, сам сел если и не на самый краешек стула, то достаточно далеко от спинки. — Худолей сказал мне, что вы...

— Да! Правильно сказал! Я... В общем, ты с ним общаешься больше, чем со мной, и потому я подумал, что он скорее тебя найдет... Как видишь, я не ошибся в своих предположениях.

— Извините, Николай Иванович.

— За что?

— Ну, вообще... Если что не так.

— Кончай, Паша. Скажи мне лучше вот что... Твоя работа тебе нравится?

— Я в детстве стихи писал.

— Книжку подаришь?

— До книжки дело не дошло. Все кончилось несчастной любовью. Я так понимаю, Николай Иванович... Любовь не бывает счастливой. Если это любовь, то она просто обязана быть несчастной. А если она счастливая, то это уже брак.

— В каком смысле? — рассмеялся Гордюшин.

— Во всех, — серьезно ответил Пафнутьев. — А что касается... Нравится, не нравится... Хотите уволить?

— Уволить? — Гордюшин задумался, словно ему самому такая мысль в голову не приходила, но сейчас, произнесенная Пафнутьевым, понравилась. — Ну, что ж, — наконец произнес он, — идея неплохая, но преждевременная. Есть нечто более насущное.

— Наверно, кого-нибудь убили?

— Убили? — Прокурор любил переспрашивать собеседника, словно смысл сказанного то ли доходил до него не сразу, то ли изумлял своей неожиданностью. — Убили. Веру убили.

— А любовь выжила? Надежда осталась?

— Надежда? Надежда, Паша, умирает последней. А ты должен позаботиться о том, чтобы она вовсе не испустила дух. И чтобы любовь тоже сохранилась.

— Я постараюсь, — кивнул Пафнутьев.

— Это хорошо. Усердие в подчиненных мне всегда нравилось. Все ты, Паша, шутишь, ерничаешь, придуриваешься.

— Каждый спасается по-своему.

— Да? — удивился Гордюшин. — А что, мысль неплохая. Но есть, Паша, вещи, которыми не шутят. Командировка тебе светит.

— В Париж?

— Ха! А знаешь, ты ведь в десятку попал.

— Есть вещи, которыми не шутят, Николай Иванович.

— А я и не собираюсь с тобой шутки шутить. Мне есть с кем шутки шутить, — с легкой обидой произнес Гордюшин.

— Красивая?

— Кто?

— Ну эта... С которой вы шутки шутите.

— А вот с ней, Паша, я шуток себе не позволяю. Знаешь почему? Потому что есть вещи, которыми не шутят. С ней у меня все очень серьезно.

— И до развода может дойти?

— К тому идет, к тому идет. — Прокурор горестно покачал головой. — Ладно, разберемся... А что касается Парижа, будет и Париж, все будет. А пока в Москву тебе, Паша, надо ехать. Тесно тебе здесь, развернуться негде. В Генеральной прокуратуре ждут тебя не дождутся.

— За что, Николай Иванович? Я вроде как бы того... Вел себя пристойно, взятки только в исключительных случаях, да и то по необходимости...

— Остановись, Паша... У тебя скоро будет хорошая возможность потрепаться на все эти темы. Слушай сюда... Позвонили из Генеральной, спросили... Нет ли, говорят, у вас хорошего следователя... Такой чтоб весь из себя талантливый был, способный, бескорыстный... После таких слов я сразу о тебе и подумал. Особенно взятками интересовались.

— В каком смысле? — Пафнутьев невольно осел в кресле.

— В смысле иммунитета. Чтоб, говорят, алчностью не страдал. Алчных у них своих хватает, многовато алчных людей развелось в нашей с тобой столице. И все талантливые, способные.

— Значит, придурок им нужен?

— Можно и так сказать. Взяток тебе там будут совать... Тыщами, а может, и миллионами.

— В долларах?

— Конечно.

— Я согласен. И с вами поделюсь, Николай Иванович. Вам ведь расходы предстоят.

— Какие?

— Квартиру жене оставите, новое хозяйство заводить надо. Ведь вы ко всему серьезно относитесь.

— Они поставили одно условие, — невозмутимо продолжал Гордюшин. — Я должен записать этот наш разговор с тобой, Паша, и передать им. Чтобы они знали, с кем будут иметь дело.

— Ну вот видите, Николай Иванович, как все хорошо получается. Я могу идти? — Пафнутьев поднялся.

— Сядь, Паша. Значит, так... Ты сейчас выйдешь из кабинета и снова зайдешь ко мне. И мы с тобой этот разговор повторим. Только без взяток, любовниц, разрушенных семей и прочей ерунды. Серьезно, ответственно, с пониманием важности предстоящей работы.

— Тогда уж они точно пошлют меня подальше.

— А это уже их дело, — жестко сказал Гордюшин. — Как я понимаю, суть в следующем... У них там, в Москве, нет человека, которому могли бы довериться. На службе у этих новых богатеев не только газеты, журналы, телевизионные каналы, не только милицейские полковники и генералы... Да и оборотни, как их нынче называют, тоже не при одних лишь милицейских погонах, их достаточно и в прокурорских мундирах... Думаешь, самое страшное то, что мы продали нефть, газ, заводы? Нет, Паша, есть нечто пострашнее... Людей продали. Дали им право, законное, нравственное право продаваться.

— Это как? — спросил Пафнутьев.

— Если их на государственном уровне обобрали до нитки, если человеку назначили пенсию в несколько раз ниже прожиточного минимума! Мы можем его судить за пустяковую подпись, если ему за эту подпись дали сразу сто пенсий? Можно его судить?

— Осуждать не можем, а судить должны. И судим. И неплохо получается. — Пафнутьев передернул плечами, дескать, стоит ли говорить о таких пустяках.

Гордюшин помолчал, повертел ручку на полированной поверхности стола, поднял глаза на Пафнутьева.

— Паша, им не на кого положиться. Они все там проданы-запроданы. Пропадают документы, фотографии, свидетели отказываются от собственных показаний... А как не отказаться, если тебе предлагают десять тысяч долларов? Паша, речь идет об очень серьезном расследовании. Очень серьезном.

— Олигарх небось?

— Олигарх. Магнат. Миллиардер. Называй его как хочешь.

— Крутой?

— Круче не бывает.

— Я его знаю?

— Страна знает, мир знает.

— Неприкасаемый?

— Да, Паша, да! Именно так! Неприкасаемый.

— А мне, значит, будет позволено? — спросил Пафнутьев, рассматривая собственные ладони.

— Более того, ты будешь просто обязан к нему прикоснуться.

— Так он же небось еще и депутат?

— А тебе это по фигу и даже на фиг!

— До сих пор подобное не поощрялось.

— Времена меняются.

— Кто он?

Не отвечая, Гордюшин вынул из ящика стола большую фотографию и протянул Пафнутьеву. Тот осторожно взял, повернул снимок, поскольку он оказался у него вверх ногами, всмотрелся. Это был коллективный снимок, на нем было не меньше семи физиономий. Люди улыбались прямо в объектив, чувствовалось — только что были сказаны какие-то слова, которые всех их объединили, всех распотешили, и после этих кем-то произнесенных слов они стали еще ближе друг другу.

Все эти лица были Пафнутьеву хорошо знакомы.

В центре стоял президент, пониже других ростом, стройнее, моложе. И улыбка у него была если и не мальчишеская, то какая-то чуть сконфуженная, видимо, он и пошутил за несколько секунд до щелчка фотоаппарата и сам же смутился откровенности своей шутки. Но все остальные его словам обрадовались, какую-то тяжесть снял с них президент словами, которое прозвучали только что, в чем-то он их успокоил, заверил, в чем-то важном согласился с ними.

— Ни фига себе, — пробормотал Пафнутьев, совершенно не представляя, кем именно ему придется заниматься.

— Вот так, дорогой, вот так, — сокрушенно проговорил Гордюшин. — Это тебе не наши местное разборки, это маленько покруче.

— Надеюсь... мой клиент... не президент? — Пафнутьев несмело поднял глаза на Гордюшина.

— Пока нет.

— А что... Есть надежда?

— Вот что касается предыдущего президента, то я бы охотно отдал его тебе в руки. Уж ты бы его раскрутил, уж ты бы его поприжал.

— С удовольствием, — кивнул Пафнутьев.

— Чуть попозже, — произнес Гордюшин привычные пафнутьевские слова. — Чуть попозже, Паша.

— А сейчас?

— Вот этот. — Перегнувшись через стол, прокурор ткнул розовым пальцем в улыбающуюся щекастую физиономию.

— Ни фига себе! — охнул Пафнутьев. — Владелец заводов, газет, пароходов?

— То, что ты перечислил, — это сотая часть того, чем он владеет. Но главный твой враг — газеты. Бойся газет. Паша. Совсем скоро ты столько о себе прочитаешь, ты столько о себе узнаешь нового... Волосы дыбом. Понял? Волосы дыбом.

— Вывод?

— Не читай газет, Паша. Особенно по утрам. Кто-то советовал не читать газет по утрам.

— Помню, — кивнул Пафнутьев. — Но насколько мне известно, этот господин, — он кивнул на фотографию, — часто бывает на других берегах?

— Дотянешься.

Пафнутьев взял фотографию и снова всмотрелся в знакомые лица. Да, президент улыбался, но как-то конфузливо, вроде и пошутил, но не совсем удачно, как бывает, когда шутку можно понять по-разному. Однако у окружающих этой конфузливости не было, они президентскую шаловливость поняли по-своему, и понятый ими смысл полностью их устраивал. Рассматривая большой, сверкающий глянцем снимок, Пафнутьев, кажется, забыл, где находится и что ему нужно произнести.

— Кстати, этот снимок висит у него в кабинете, — сказал Гордюшин. — В золотой рамке. Под стеклом. Ты его увидишь. Ты его не один раз увидишь. Ты его увидишь в кабинетах всей этой компании. Каждый из этих проходимцев повесил его у себя. Как охранную грамоту. В золотой рамке. Под стеклом. Один из них даже додумался сделать эту фотографию размером в квадратный метр. Другой поместил ее на визитку. И так далее. От хорошей жизни так себя не ведут.

— А как себя ведут при хорошей жизни?

— При хорошей жизни, Паша, этот снимок можно поместить в семейный альбом. А если человек держит его в качестве брони... То к этому человеку надо присмотреться. Что тебе и предстоит сделать. — Гордюшин приподнялся со своего кресла, взял у Пафнутьева из рук фотографию и, достав из стола фломастер, обвел радостную физиономию на снимке красным кругом, а потом круг еще и пересек крестом. — Так он выглядит в оптический прицел. Кстати, он уже мелькал в оптическом прицеле, но...

— Но? — подхватил Пафнутьев.

— Ему везло. Он вообще везучий. Был.

— Почему был?

— Потому что я в тебя верю.

— Спасибо, — кивнул Пафнутьев. — Приятно слышать. Хотя бы на прощание.

— Не надо, Паша, меня дурить. У нас с тобой всегда было все в порядке. Разве нет?

— Было, — опять кивнул Пафнутьев. — Думаешь, стоит взяться?

— А почему бы и нет? — весело спросил прокурор. — Почему бы и нет, Паша?! Я ведь всех наших перебрал, пока тебя пригласил.

— Значит, выбор пал на меня?

— Да, Паша! Да!

— Почему?

— Знаешь, ответ очень простой... Они все робкие.

— А я?

— А тебе по фигу. Ты помнишь, какой первый вопрос задал сейчас вот, за этим столом?

— Конечно, нет.

— Ты спросил — не президент ли будет твоим клиентом. Когда я услышал эти твои слова, у меня отпали все сомнения.

— Надо же, — пробормотал Пафнутьев, поднимаясь. — Я возьму этот снимок?

— Конечно! Он твой.

— Снимок?

— И снимок, и этот тип. Его зовут Лубовский Юрий Яковлевич.

— Да уж знаю, личность известная, популярная, можно сказать, знаменитая. Страна знает своих героев.

— Когда я предупреждал тебя насчет газет, я имел в виду и радио, и телевидение, и народную молву.

— Понял. Когда?

— В понедельник утром на проходной в Генеральной прокуратуре тебя будет ждать пропуск. Не знаю, примет ли тебя Генеральный, но кто-то из высоких чинов, естественно, захочет с тобой побеседовать. Получишь справку, материал собран большой, подробный...

— Но недостаточный?

— Да, все, что собрано... Пустовато. Юрий Яковлевич... Очень осторожный человек. Практически он не оставляет следов.

— Так не бывает. Если он не оставляет следов, значит, их нужно искать в другом месте.

— Я рад, Паша, что у тебя уже есть план действий.

— Ха! — сказал Пафнутьев и, положив фотографию в свою папочку, медленно, будто все еще хотел о чем-то спросить, вышел из кабинета.

Странные какие-то посиделки получились у Пафнутьева в этот прощальный вечер. Вроде и не произошло ничего печального, озадачивающего, но все чувствовали — с другом происходит нечто важное, непредсказуемое. Шаланда сидел, уставившись в телевизор и подперев кулаками щеки. Худолей нашел в шкафу Халандовского альбом с изображением скифских сокровищ и листал его медленно и безразлично. Причудливые золотые вещицы, изображавшие оленей, нисколько его не трогали, похоже, он их даже не видел.

А сам Халандовский... Нет, не носился он, как обычно, между кухней и комнатой, не кричал, не топал ногами радостно и жизнеутверждающе — передвигался размеренно, даже раздумчиво, что для него было уж совсем необычно. Мясо? Да, было пышущее мясо из духовки, мясо, от которого распространялся совершенно непереносимый дух специй. И водка была, заиндевевшая большая бутылка прямо из морозилки, и громадная жаркая ладонь Халандовского, как обычно, отпечаталась на ней во всех подробностях, со всеми линиями сердца, ума, любви, с бугорками Венеры и Юпитера, с возрастными пометками и настораживающими пересечениями линий...

Но и мясо, и эту бутылку он расставлял на столе с какой-то обреченностью. Руки его были опущены, и не смотрел Халандовский ни на кого, и не сверкали его глаза радостным блеском. Пафнутьев пытался ему помочь, но тот вялым движением полноватой руки отодвинул его в сторону, указал на диван — сиди, дескать, и не путайся под ногами.

— Прошу к столу, — мрачно произнес Халандовский, приглашающе шевельнув рукой. И первым тяжело опустился на стул.

— О! Водка! — радостно воскликнул Худолей, чтобы хоть как-то разрядить молчание.

— Действительно, — подхватил Шаланда. — И неплохая вроде бы водка.

— А ты здесь пил плохую? — проворчал Халандовский.

— Плохую водку здесь не подают, — заговорил наконец Пафнутьев, — но и к такому вот гробовому молчанию я тоже, Аркаша, не привык. Недоработка, прости меня.

— Чего же тебе здесь не хватает? Девушек?

— И девушки не помешали бы, уж коли у тебя для гостей не нашлось самой завалящей улыбки. Нет улыбки — ухмылка сойдет. Нет ухмылки — хоть оскалься по-звериному!

Халандовский с хрустом, одним движением сильной руки свинтил пробку и разлил тяжело льющуюся водку по стаканам. Да, на этот раз на столе были стаканы, не слишком большие, но все-таки стаканы, граммов этак на сто пятьдесят. И в этом маленьком обстоятельстве тоже таилась халандовская мыслишка — дескать, сегодня, ребята, мы не просто так сидим, сегодня нам надо поддать, поскольку повод.

— Прошу чокнуться, — без улыбки произнес Халандовский. — Пока нам это еще доступно.

Ткнувшись своим стаканом в стаканы Шаланды, Худолея и Пафнутьева, Халандовский выпил до дна, да так и остался сидеть с пустым стаканом в руке.

— Будем живы! — воскликнул Худолей, и опять не удалось ему расшевелить компанию. — А между прочим, хотя, конечно, вы мне и не поверите... Следы всегда остаются.

— Это ты к чему? — хмуро глянул на него Шаланда.

— Не надо меня переубеждать! Что бы вы там ни говорили... Нет! Я не согласен! — Худолей убежденно покачал головой. — Это может быть отпечаток пальца, уха, губы... Даже, простите меня, зад... Тоже может оставить свой неповторимый след. Как по размеру, так и по рисунку. Помню один зад...

— Худолею больше не наливать, — сказал Пафнутьев.

— Да, — крякнул Шаланда. — Слабеют лучшие люди.

— Ну вот и разговорились! — рассмеялся Худолей. — А, Паша?

— Похоже на то.

— А ведь тебе там эксперт понадобится, а? Знающий, опытный, человек, которому ты можешь полностью доверять, а?

— Видимо, — кивнул Пафнутьев. — И начальник милиции, свой, личный, да, Шаланда? И директор гастронома... Как ты думаешь, Аркаша? Согласен приобрести гастроном в Москве?

Халандовский, не торопясь, снова наполнил стаканы, нарезал мясо, принес с кухни зелень, видимо, забытую для первого тоста, молча чокнулся с каждым, выпил, опять же, не торопясь, закусил и, отложив вилку и нож, в упор посмотрел на Пафнутьева.

— Куражишься, Паша? Веселишься? Ликуешь?

— Аркаша, в такой компании мне больше ничего не остается... Да, ликую, да, веселюсь.

— Паша... Твой прокурор... Как его, Гордюшин? Так вот этот Гордюшин не сказал тебе главного... Ты ведь не первый, кто берется за Лубовского. И не второй, Паша.

— А где же предыдущие?

— Их нету, Паша.

— Как нету?

— Были и исчезли. Одного до сих пор найти не могут... А второго нашли... Но для жизни тело уже было непригодно. На нем были повреждения, несовместимые с жизнью. А поначалу дела у них пошли куда как хорошо... Очные ставки, письменные свидетельства, расписки, кассеты, фотографии...

— Ты хочешь сказать...

— Да, Паша. Именно это я и хочу тебе сказать. Откажись, Паша, пока не поздно. Откажись. Я не говорю, что он тебе не по зубам, он не по зубам нашему правосудию. Лубовский прошел хорошую школу и никогда ни перед чем не останавливался. Следы, которые он оставляет после себя, зачищают лучшее юристы. Свидетели или замолкают, или исчезают.

— Навсегда? — уточнил Пафнутьев.

— Да, Паша, навсегда. Кстати, нечто похожее происходило и с некоторыми следователями, которые пыталась... В общем, которые пытались.

— Надо же, — озадачился Пафнутьев. — Прямо монстр какой-то.

— Паша, монстр — это Чебурашка по сравнению с ним. Просто Чебурашка из мультфильма. Шаланда, скажи!

Шаланда, не торопясь, заглянул в свой стакан, убедился, что он пуст, и, отставив его подальше от себя, поднял на Пафнутьева печальные глаза.

— На мой взгляд, Паша, в нашем городе столько работы, столько работы для тебя, а преступников... так их вообще с каждым годом все больше. Они плодятся, Паша, как... как...

— Как кошки, — подсказал Худолей.

— Думай, Паша, думай, — сказал Халандовский.

— А чего думать, — фыркнул Пафнутьев. — У нас еще полбутылки на столе.

— Не о том думаешь, Паша, — обидчиво проговорил Халандовский. — У нас еще и в холодильнике кое-что осталось. Не переживай, это мои проблемы. Ты вот со своими разберись.

На какое-то время за столом наступило молчание. Что-то дожевывал Худолей, потом Халандовский решил наполнить стаканы, и он их наполнил бестрепетной своей мохнатой рукой, Шаланда тяжко и шумно вздыхал, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, и только Пафнутьев, казалось, был беззаботен — он аппетитно закусывал, укладывая укроп и петрушку на горячие еще куски мяса, потом молча допил оставшуюся в своем стакане водку, выразительно посмотрел на Халандовского, дескать, пора наливать.

И тот послушно разлил по стаканам остатки водки.

— Между прочим, — неожиданно оживился Халандовский, — его фамилию иногда произносят как Дубовский, имея в виду не слово «дуб», как некоторым может показаться, намекают на слово дубина. А дубина, Паша, это оружие. Безжалостное, всесокрушающее, всесминающее оружие. Это не тонкий изящный ножичек, это не молчаливая пуля, не аристократический яд... Это дубина, Паша, которая проламывает черепа и крошит ребра.

— Ишь ты, — проговорил Пафнутьев с набитым ртом. — Надо же.

— Хорошо, скажу. — Поставив локти на стол, Халандовский некоторое время сидел молча, уставившись в тарелку. — Если ты так хочешь, пожалуйста... Он мне звонил.

— Кто? — спросил Пафнутьев.

— Лубовский. Он уже знает о тебе. Он знает о тебе больше, чем ты о нем. Твое досье, Паша, у него на столе. Он, Паша, уже назначил человека, который будет тобой заниматься. Но я этого человека не знаю.

— А с Лубовским ты знаком?

— Да, Паша. И достаточно давно. Мы с ним когда-то начинали с наперстков, потом у нас было спортлото, какая-то благотворительная лотерея... Мы с ним даже книжки издавали, но пролетели на реализации. Нас кинули. Потом он кинул меня, но я не обиделся, это было нормально. Так было принято в начале девяностых.

— Но ты ведь его не кинул?

— Я глупее, Паша. Тогда же наши пути и разошлись.

— Ему повезло больше? — спросил Шаланда.

— Не уверен, — ответил Халандовский, не отрывая взгляда от своей опустевшей тарелки. — Не уверен, Жора, — повторил он. — Не уверен.

— Так, — протянул Пафнутьев. — Это что же получается...

— Это получается, Паша, что у него свои люди в прокуратуре, — сказал Худолей. — Я имею в виду Генеральную прокуратуру. А почему нет? Это нормально, как выражается наш друг и гостеприимный хозяин Халандовский. Так принято.

— Паша... — Халандовский помолчал. — Как ты поступишь?

— А я уже поступил, — беззаботно отметил Пафнутьев.

— Ты поедешь в Москву?

— Да.

— Зачем, Паша?

— Понятия не имею!

— Нет, Паша, ты ответь. Может быть, ты хочешь сделать блестящую карьеру? Или получить много денег? Может быть, ты решил перебраться в столицу, а мы все тебе давно наскучили? Тебе уже предложили квартиру, должность, зарплату? Или Вика толкает тебя на это безрассудство? Давай мы с ней поговорим, Паша, мы с ней строго поговорим. Мы не позволим...

— Остановись, Аркаша. Не надо говорить с Викой. Вам не о чем с ней говорить. Она будет на твоей стороне. — Пафнутьев отодвинул от себя тарелку, вилку, нож, отодвинул пустой стакан, словно освобождая на столе место для разговора, откровенного и жесткого. Он даже крошки хлеба смел ладонью, чтобы перед ним была только чистая белая скатерть. Подняв голову, он каждому посмотрел в глаза. — Видите ли, ребята... Живем мы с вами, живем... Водку пьем... Мясо кушаем... Анекдотами тешимся... Начальство материм... От женской темы не уклоняемся... Обо всем мнение имеем... О загробной жизни можем поговорить со знанием дела, о покорении Гималаев, о вреде и пользе гемоглобина... О президенте можем умное словечко обронить, и не только о своем президенте... Знаем, например, что Буш выборы проиграл, а правит, войны объявляет, других учит, как надо выборы проводить... Потому — сила. Сила ломит и соломушку, поклонись пониже ей, да? Классик сказал. Со школы еще помню. Чтобы старшие Еремушку в люди вывели скорей, да? Другими словами — кланяйся, кланяйся, кланяйся — авось что-то и обломится. Поляки кинулись вслед за Бушем в Ирак, авось что-то обломится. Уже цинковые гробы получают. Хохлы рванули следом — авось обломится, покушать дадут с барского стола. Наш тоже позволяет себя по спинке похлопывать... Этак поощрительно... Бабу свою Буш все по жопе похлопывает, а нашего — по спинке... Молодцы, дескать, хозяина знаете... А я не хочу, Аркаша, я не хочу пластаться перед твоим Лубовским.

— Он не мой!

— Но сегодня, за этим столом, его интересы ты представляешь, Аркаша.

— Остановись, Паша, не надо. Не обижай. Я не заслужил.

— Да я не в обиду, Аркаша. Ты спросил — почему? Я ответил. Они все взяли, да? У них все схвачено, да? Что у Буша, что у Лубовского... Везде поспели, урвали, кто под ногами путался — кинули. Убрали, устранили. Да? Того найти не могут, того нашли, но он для жизни оказался уже непригодным. Ребята, я ведь и раньше не вел себя иначе.

— Помним, — кивнул Шаланда.

— Ну, хорошо. — Пафнутьев помолчал. — Хорошо... Слиняю. Откажусь. Не поеду. Причин я могу для этого привести больше, чем ты, Аркаша, перечислил. Шаланда бандюгу выпустит, а что... Протокол перепишет и выпустит, да, Жора? Худолей снимки продаст с места преступления... А что, по тысяче долларов за штуку продашь?

— Запросто! — Худолей согласился так быстро и так охотно, что было ясно — не продаст.

— И после всего этого мы снова соберемся здесь, за этим потрясающим столом... Водочки выпьем, мясца покушаем... Но поговорить толком ни о чем не сможем, права у нас такого не будет. Анекдоты про баб? Не пойдут, ребята. Не будет у нас такого права, ни в чем мы их не лучше, не умнее, не отчаяннее! Гималаи? Запретная для нас тема, мы можем говорить о Гималаях, пока у нас остается возможность их покорить. Сейчас пока остается. Президентов материть? Ни фига, ребята. Мы можем их материть до тех пор, пока считаем, хотя бы считаем себя чище их, честнее, мужественнее! Мы будем сидеть, пить водку и кушать мясцо. Мы уже не сможем есть мясо, мы будем кушать мясцо! Облизывая пальцы и вытирая ладонями жирные губы! Я хочу ехать в Москву? Не хочу. Я боюсь туда ехать? Боюсь. Но я поеду. Я не имею права отказаться от этого предложения. Чем бы мне это ни грозило. Иначе я не смогу пить водку, есть мясо, смеяться и плакать, общаться с женщинами и рассуждать о Гималаях, будь они трижды прокляты! Если мы все поступим так, как я только что сказал... Мы, конечно, останемся людьми, но не совсем, не совсем, ребята. Внешне нас, конечно, не отличить от прежних, знакомые будут узнавать, и женщины от нас отшатнутся не все, не все... Но мы-то сами будем про себя знать кое-что важное, мы будем знать, что мы не совсем люди, не совсем. Такие дела.

— Как ты прав, Паша! — вскричал Худолей. — Как ты прав! Я всегда говорил, Паша, мне в жизни невероятно повезло, что судьба свела меня с таким вот...

— Помолчи! — сказал Халандовский. — Ну, что ж, Паша, пусть так. Пусть. — Халандовский поднялся из-за стола, подошел к книжному шкафу и, выдернув зажатую между книг фотографию, вручил ее Пафнутьеву. Тот взял, всмотрелся и передал Шаланде. — Паша, ты невнимательно ее посмотрел... Справа от президента — Лубовский, Юрий Яковлевич. Твой клиент.

— У меня есть этот снимок, — спокойно сказал Пафнутьев. — Прокурор сегодня подарил. На долгую и добрую память.

— Да? — удивился Халандовский. — А я думал, что такой снимок есть только у меня. Тем лучше... Значит, ты представляешь, что тебя ожидает.

Полюбовавшись снимком, Шаланда передал его Худолею.

— Ни фига себе! — закричал тот. — Какая приятная компашка!

— Была, — негромко обронил Халандовский. — Еще одно, Паша... Тебе есть куда отправить Вику и дите?

— Думаешь, это необходимо?

— А тут и думать нечего. У тебя есть надежное место, о котором никто не знает? Твои или Викины родственники отпадают, однополчане отпадают, близкие друзья отпадают...

— Неужели все это просчитывается? — озадачился Пафнутьев.

— Паша! — укоризненно воскликнул Халандовский. — Я дам тебе адрес в близлежащей стране. Сразу говорю — я не покажу его ни Худолею, ни Шаланде. О нем будут знать только двое — ты и я. И все. И никто больше.

— Двое — это многовато, — без улыбки сказал Пафнутьев. — Это слишком много. И потом... Если Лубовский зажмет тебе пальцы в дверь, ты ведь ему этот адрес дашь.

— Ни за что!

— А зачем тебе рисковать пальцами или еще чем-то... Спасибо, Аркаша, но не возьму я у тебя этот адрес.

— Почему?!

— Двое — это многовато.

— Когда уезжаешь? — спросил Шаланда.

— На понедельник заказан пропуск.

— А когда отправляешь Вику?

— Ох, Жора! Ты такой любопытный...

— Я любознательный, — хмуро поправил Шаланда. — Не хочешь говорить — не говори. Это правильно. Добираешься самолетом?

— Еще не решил, — широко улыбнулся Пафнутьев.

— В случае чего — звони. Подмогнём, как могём.

— Я уже подумал об этом.

— Я пошел, — сказал Халандовский.

— Куда?

— К холодильнику.

— Это правильно, — одобрил Худолей. — Должен сказать, что меня всегда в нашем хозяине поражала трезвость мышления. Очень ценное качество. По себе знаю. Может, чего помочь?

— Перебьюсь, — ответил Халандовский уже из коридора.

И тут прозвенел телефонный звонок. Как всегда бывает в таких случаях, неожиданно, резко и даже с каким-то вызывающим нахальством. Халандовский быстро вернулся в комнату, на ходу поставил бутылку на стол и поднял трубку.

— Да! — крикнул он, давая понять звонившему, что разговаривать долго не намерен.

— Аркаша? — прозвучал в трубке вкрадчивый, доброжелательный голос. — Здравствуй, Аркаша... Как поживаешь?

— Не жалуюсь. — Халандовский повернулся к столу и сделал страшные глаза — дескать, замрите все, замолчите и затаитесь.

— Но ты ведь никогда не жаловался, да?

— Старался.

— У тебя новости?

— Да вроде ничего такого, чтобы...

— Гости собрались?

— Это не новость, Юра... Они у меня собираются время от времени.

— Но сегодня повод, да?

— Повод? — Халандовский был явно растерян, что бывало с ним не часто, что вообще-то и не бывало с ним никогда, но сейчас замершие его гости видели Халандовского совершенно не таким, каким привыкли видеть, — он неприкаянно раскачивался из стороны в сторону, косил черным своим глазом в сторону гостей, давая понять, что его команда «Затихнуть!» остается в силе.

— Пашу провожаете? — спросил голос в трубке.

— Пашу? — опять переспросил Халандовский.

— Он ведь у тебя? За столом?

— Вроде того...

— Дай ему трубку, пожалуйста. На два слова.

— Трубку? — Халандовский явно не мог прийти в себя.

— Аркаша, успокойся, — произнес голос улыбчиво. — Я не оторву его от вашей компании надолго. Так, минутка, вторая... Не больше.

— Хорошо. — Опустив руку с трубкой вдоль тела, Халандовский запрокинул голову и некоторое время стоял, молча глядя в потолок. Потом тяжко вздохнул, поворотил свое лицо к Пафнутьеву, посмотрел на него печальными своими глазами и наконец протянул трубку. — Тебя, — сказал обреченно.

— Кто? — Пафнутьев поднялся, подошел.

— Лубовский. Видимо, из Парижа. Или из Лондона.

На секунду, не больше, только на секунду замер Пафнутьев, остановившись перед Халандовским. Он уже протянул руку к трубке, качнулся вперед, чтобы сделать еще один шаг, но, услышав фамилию звонившего, замер в движении, как это бывает в сказках, когда принцесса нечаянно уколет палец веретеном и сбывается страшное пророчество колдуньи. Пафнутьев беспомощно оглянулся на Худолея и Шаланду, снова повернулся к Халандовскому и наконец взял трубку.

— Пафнутьев на проводе! — с напором произнес он, гася в себе растерянность.

— Здравствуйте, Павел Николаевич. — Голос Лубовского был таким же вкрадчивым и доброжелательным. — Извините, что нарушил вашу беседу... Водка у Аркаши такая же холодная?

— Гораздо холоднее, чем обычно, — заверил Пафнутьев.

— Это Лубовский беспокоит.

— Да уж догадался.

— Догадался? Как?

— По голосу, — весело ответил Пафнутьев. Он уже пришел в себя и готов был разговаривать долго и неуязвимо.

— Это приятно. — Теперь уже был озадачен Лубовский. — У меня такое ощущение, что мы с вами можем встретиться.

— Пути господни неисповедимы! — воскликнул Пафнутьев.

— То есть... Вы подтверждаете мою догадку? — в голосе Лубовского явно поубавилось и вкрадчивости, и доброжелательности. Он как бы посерьезнел. Дурацкие вскрики Пафнутьева, похоже, его озадачили.

— Господи! — продолжал радоваться Пафнутьев. — Юрий Яковлевич! Да после халандовской водки, после халандовского мяса я готов подтвердить все, что угодно!

— Мне приятно сознавать, Павел Николаевич, что у нас общие друзья.

— Взаимно, Юрий Яковлевич!

— Мне говорили о вас, как о человеке опытном, справедливом, обладающем высокими профессиональными качествами.

— Да, я такой, — заверил Пафнутьев, посерьезнев.

— Всего доброго, Павел Николаевич. Думаю, мы сработаемся.

— До скорой встречи! — воскликнул Пафнутьев и тут же положил трубку, поскольку его запал заканчивался и продолжать разговор в таком же тоне он уже не мог. — До скорой встречи, дорогой, — проговорил он уже нормальном голосом и с тяжким вздохом опустился на свой стул.

— Хорошие у тебя друзья, Аркаша.

— Стараюсь, — сдержанно ответил Халандовский.

— Похоже, он узнал о моей командировке в Москву раньше меня.

— Наверняка. Так, Паша, будет продолжаться и впредь. Не исключено, что о твоих планах, задумках он будет знать до того, как эти планы и задумки созреют в твоей голове.

— Вот такой монстр?

— Как видишь.

— Ты не звонил ему, не сообщал, что я у тебя буду за этим вот столом?

— Паша! — укоризненно возопил Халандовский.

— Тогда наливай, — и Пафнутьев выдвинул свой стакан к середине стола.

Проснулся Пафнутьев на удивление свежим, будто и не было вчерашнего перебора у Халандовского. Некоторое время он лежал, глядя в потолок и припоминая подробности затянувшегося застолья, звонок Лубовского не то из Парижа, не то из Лондона, напутствия и предостережения друзей, которые сыпались на него в этот вечер в невиданном изобилии. Совершенно не думая о предстоящей командировке, он с удивлением обнаружил, что все решения уже приняты, что он знает, что делать, как поступить, в каком порядке. Пафнутьев частенько ловил себя на этой странности — не напрягаясь и не терзаясь, он позволял организму самому принимать решения. И беззаботно занимался всякой мелочевкой, встречался с друзьями, шатался по городу, наблюдая быстротекущую жизнь, а вечером заваливался спать. Но наутро, наутро обнаруживал, что работа проделана, выводы сделаны, решения готовы и ему остается лишь выполнить все то, что кто-то для него подготовил тщательно и безошибочно. Есть старая русская сказка, в которой злая мачеха измывается над падчерицей, заставляя ее выполнять непосильную работу — перебирать зерно, прибирать избу, мыть и стирать. Но той помогают мыши, птички и прочая мелкая живность. Девочка спокойно ложится спать, а утром с удивлением обнаруживает, что вся работа выполнена.

Нечто похожее происходило и с Пафнутьевым, правда, не общался он ни с воробьями, ни с мышами, хотя не отказался бы, да и кто откажется...

Встав с кровати, он прошлепал босыми ногами на кухню, заварил большую чашку крепкого чая и, втиснувшись в угол, сделал первый глоток. Через некоторое время в дверях появилась Вика. Постояв, тоже присела к столу, запахнув поплотнее халат.

— Пьешь? — спросила она.

— Пью.

— Это хорошо. У меня такое чувство, будто ты хочешь мне что-то сказать.

— Хочу.

— Говори. Внимательно тебя слушаю.

— Значит, так. — Пафнутьев замолчал, отвлеченный очередным глотком чая.

— Говори, говори, Паша. — Вика подперла подбородок кулачком. — Ты еще вчера вечером пытался что-то сказать, но силы тебя оставили. Так бывает, я привыкла.

— Неужели пытался? — удивился Пафнутьев.

— Ты произнес слово «командировка».

— Ага... Выходит, я был достаточно трезв. Все правильно... Значит, так... Еду в командировку. В Москву. Генеральная прокуратура. Особое задание. Сложное, опасное, чреватое.

— Надолго?

— Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что она может затянуться. Такое ощущение.

— Тебе светит повышение?

— Вряд ли... Скорее всего, это только командировка.

— Вернешься?

— Постараюсь.

— Можешь и не вернуться?

— Чего не бывает в нашей жизни, полной волчьих ям, медвежьих углов, лисьих нор...

— Ну, что ж... — Вика поднялась.

— Подожди. Сядь, — в голосе Пафнутьева впервые в это утро прозвучала твердость. — Я не все сказал... Есть еще кое-что...

— Слушаю. — Вика остановилась, но не присела, осталась стоять в дверях.

— Сегодня ты уезжаешь. С Наташкой.

— Куда? Зачем? Почему?

— Вам опасно здесь оставаться.

— Никуда я не поеду.

— Поедешь, — и Пафнутьев снова опустил нос в чашку.

Вика села. Взяла пафнутьевскую чашку с чаем, сделала несколько глотков, придвинула чашку Пафнутьеву.

— Говори, Паша, — сказала она.

— У тебя есть три часа на сборы. В двенадцать подъедет Худолей и отвезет вас в деревню. К своей тетке.

— Я ее не знаю! В глаза не видела!

— Это главное ее достоинство, — невозмутимо произнес Пафнутьев. — В любом другом месте тебя могут найти, а вот у худолеевской тетки тебя не найдет никто и никогда. О том, что ты у нее, будут знать три человека. Ты, я и Худолей.

— И тетка, — добавила Вика.

— Да, конечно, тетка тоже будет догадываться, что ты с дитем живешь у нее. Условия там приличные, отдельная комната, окно в сад, колодец во дворе, картошка в огороде. Но никто, слушай внимательно, ни близкие подруги, ни дальние родственники не должны знать, где ты.

— Но я должна как-то объяснить людям...

— Ты думаешь, им это нужно?

— Кому?

— Людям, о которых ты так беспокоишься. Скажи всем, что поехала в Крым. Или лучше на Азовское море. С малыми детьми люди обычно едут именно на Азовское море. На Арабатскую стрелку. Там море чистое, дно пологое, правда, не песок, а ракушечник. Там совершенно потрясающий ракушечник.

— Может, мне в самом деле поехать на Арабатскую стрелку?

— Худолей не знает туда дороги. Он отвезет тебя к своей тетке. Зовут ее Варвара Семеновна. Можешь не записывать, она сама тебе напомнит. О деньгах не думай, мы с Худолеем уже все решили. Еще раз повторяю — ни близким подругам, ни дальним родственникам, ни соседям.

— Все так серьезно?

— Да, — кивнул Пафнутьев и еще раз повторил: — Да.

Худолей подъехал ровно к двенадцати. Увидев его машину во дворе, Пафнутьев взял две большие челночные сумки в голубую клетку, быстро сбежал с ними по лестнице, бросил в уже раскрытый задний багажник, захлопнул крышку, и машина тут же отъехала. Пафнутьев, не медля, поднялся на свой этаж и вошел в квартиру, плотно захлопнув за собой дверь.

На все про все ушла ровно одна минута. Какие вещи, кто увез, в какую сторону — вряд ли кто обратил внимание на задрипанный «жигуленок» невнятного серого цвета, который простоял у подъезда не более минуты.

Еще через полчаса медленно и церемонно Пафнутьев спустил вниз детскую коляску, потом так же неторопливо спустилась Вика с ребенком на руках, вместе с мужем аккуратно уложила младенца в коляску, легко махнула ручкой, как бы ненадолго прощаясь, и покатила коляску на мягком резиновом ходу вдоль дома, свернула за угол, двинулась к скверу, давая ребенку возможность подышать свежим воздухом, выспаться, да и сама, видимо, была не прочь отвлечься от бесконечных домашних забот.

В конце сквера ее ждал серый задрипанный «жигуленок». Она, не раздумывая, села на заднее сиденье вместе с ребенком — дверь была уже распахнута, Худолей, быстро сложив коляску, забросил ее на верхний багажник, пристегнул уже приготовленной резинкой и тут же тронул машину с места.

Через три часа они были уже далеко, в маленькой деревеньке у деревянного дома. Худолеевская тетка Варвара Семеновна радостно всплескивала ладошками, улыбалась, суетливо открывала прозрачные ворота из некрашеного, выгоревшего на солнце штакетника.

А в это самое время в опустевшей и гулкой квартире Пафнутьева раздался телефонный звонок.

Звонил Халандовский.

— Здравствуй, Паша! Это я! — сказал он бодро, но невесело.

— О! — заорал Пафнутьев. — Сколько лет, сколько зим!

— У тебя все в порядке?

— Вроде как бы ничего... А что?

— Звонил Лубовский.

— Ишь ты! Соскучился?

— Кланялся, приветы передавал.

— Спасибо. Если еще позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я постоянно о нем помню.

— Именно так ему и сказал.

— А чего хотел?

— Спрашивал, не нужно ли тебе чего... Поначалу в большом городе, может быть, тебе будет неуютно... Он готов помочь. Квартира, машина с водителем, другие услуги, более интимного свойства... Я пообещал все тебе передать.

— Еще будет звонить?

— Скорее всего. Ведь я должен сообщить ему твой ответ.

— Так, — крякнул Пафнутьев. — Знаешь, Аркаша, он делает ошибку. Так нельзя. Это плохо.

— Я тоже так подумал.

— Ты оказался в сложном положении?

— А знаешь, нет. Пока я не чувствую холодного сквозняка за спиной, пока я в порядке. Что твои?

— Все хорошо. — Даже Халандовскому Пафнутьев не стал сообщать никаких подробностей — куда уехала Вика, уехала ли с Наташкой.

Халандовский все понял.

— Ну что ж, Паша, это правильно. Знания рождают скорбь. Давно сказано и очень правильно. Что передать нашему другу?

— Скажи, что я чрезвычайно благодарен ему за внимание, что я ценю его участие в моих проблемах. Но ничего внятного ответить пока не могу, поскольку себе не принадлежу. Человек я служивый и должен соблюдать порядок — явиться, отметиться, представиться, определиться... Ну, и так далее. Кстати, а ты не спросил, откуда он звонил?

— Из Монако.

— Чего это его занесло туда?

— Путешествует, — глубокомысленно произнес Халандовский.

— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Путешествия расширяют кругозор.

— Ты знаешь, где будешь жить в Москве?

— Нет.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что я совершенно искренне не смогу ответить ему на этот вопрос.

— Он уже спрашивал?

— Да..

— Ошибка, — сказал Пафнутьев. — Это ошибка.

— Я тоже так решил, но ему об этом не сказал. У меня все, Паша.

— Будь здоров!

Да, и Пафнутьев, и Халандовский поняли — Лубовский совершает ошибку. Показывая свою осведомленность о том, что происходит в Генеральной прокуратуре, какие мнения там зреют, какие решения принимаются, он тем самым как бы заранее призывал к бдительности, осторожности. Неуязвимость, которая сопровождала его до сих пор, расслабила, убедила в каком-то превосходстве. Обстоятельства, благоволившие ему, показались результатом собственных усилий, собственного ума и проницательности. А деньги, большие, хорошие деньги убедили Лубовского во всемогуществе. Да, могущество было, деньги действительно помогали ему контролировать многое, но не все, ребята, не все.

Побед не бывает окончательных, окончательными бывают только поражения. Конечно, человек слабый, глупый и корыстный, столкнувшись с таким напором, с такими возможностями, наверняка дрогнет. Никуда ему не деться от вкрадчивых, железных объятий олигарха. Личное знакомство с президентом страны, телефонные звонки из Парижа и Монако, владелец заводов, газет, пароходов, а это была правда, опять же возможность легко и просто связаться со следователем, который даже не получил еще официального поручения Генеральной прокуратуры... Может, ребята, все это может подавить даже человека умного, опытного, хорошо знакомого с хитросплетениями жизни в верхних слоях общества.

Но знания рождают не только скорбь, они рождают беспомощность и обреченность. Великие открытия часто делают невежды, не подозревающие, что их открытие невозможно, что их попытки осмеяны века назад. Выручает невежество, выручает ограниченность, когда человек не просто не знает, а сознательно и убежденно не желает знать того, в чем все уже давно убедились, с чем все давно уже смирились.

Вот-вот, это будет наиболее точно — с чем все давно уже смирились. Тогда действительно твердость, честность, наивность приобретают черты самой кондовой ограниченности.

И это не отвлеченные рассуждения, это все о нем, о Павле Николаевиче Пафнутьеве. Только человек, достаточно долго поживший с ним и достаточно много выпивший с ним, может отличить пафнутьевскую туповатость от качеств куда более достойных и уважаемых — не хочу даже перечислять их, чтобы не показаться назидательным.

Опять позвонил Халандовский, голос его был откровенно виноватым и растерянным.

— Паша, он меня достал.

— Это плохо, так нельзя, — рассудительно заметил Пафнутьев.

— Он попросил твой номер телефона, и я ему дал. Домашний. Он хочет тебе позвонить.

— Вывод один — рыло в пуху. И еще одно — я не верю, что он не знает мой телефон.

— Как ты прав, Паша, как прав! Ты на меня не обиделся за телефон?

— Что ты, Аркаша! Я жду его с нетерпением. Он не сказал, чего хочет?

— Темнит. Знаешь, Паша, он действительно мог достать твой телефон и без моей помощи. Просто хочет втянуть меня в свои игры. Сделать как бы причастным.

— Разумно.

— Я хочу слинять, Паша. Куда угодно. Лишь бы кончились эти его звонки. Паша, ты мне не поверишь...

— Ну?

— Мне страшно. У меня есть укромное местечко, о котором никто не знает. Даже ты, Паша.

— А как же я? На кого ты меня бросаешь?

— За твоей спиной система. Генеральная прокуратура и высшая справедливость. А я — плут и пройдоха.

— Аркаша, поступай как знаешь. Но возникай иногда. Хотя бы по телефону, хотя бы по мобильнику. Это же не выдаст твое укромное местечко?

— Паша, он приглашает нас с тобой к себе в гости. В Испанию.

— Торопится.

— Он всегда играл на опережение. Но нетерпеливость... Да, это у него есть.

— Ну, что ж, поедем в Испанию. Ты знаешь испанский язык?

— Он нам не понадобится. Лубовский вполне прилично говорит на русском. Не слишком, но понять можно.

— Разберемся, Аркаша, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Где наша не пропадала. Давай заканчивать... Вдруг он уже звонит... Неудобно заставлять ждать. Уважаемый человек, друг президента, опять же владелец заводов... Ах да, мы об этом уже говорили. Пока, Аркаша!

И Пафнутьев положил трубку.

Постояв над телефоном, он прошел к окну, вернулся к креслу, прошлепал на кухню, открыл холодильник, снова захлопнул. Неожиданно для себя оказался у телефона, потрогал его и упал в кресло.

— Веселья час и боль разлуки, — пропел он вполголоса, — готов делить с тобой всегда... Давай пожмем друг другу руки... И в дальний путь на долгие года... Ни фига себе! — вдруг проговорил он громко, оборвав свои лирические рулады.

Лубовский не позвонил.

Видимо, и сам понял — пора остановиться. В конце концов, этот его перезвон вполне можно было объяснить и нервозностью, и неуверенностью, и опасениями, под которыми явно должны быть серьезные основания. Он в полной мере показал свою осведомленность, свои возможности, и этого было вполне достаточно. Тем более знал, что Халандовский со всеми подробностями передаст Пафнутьеву их последний телефонный разговор.

Но зато позвонил Худолей.

— Паша, я в городе. Все в порядке. Жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.

— Это прекрасно! — воскликнул Пафнутьев с облегчением. Теперь он был предоставлен самому себе и волен был поступать как заблагорассудится. Впереди его ждала Москва, Генеральная прокуратура и задание, которое можно было назвать и почетным, и чреватым.

Поезд отходил вечером.

Пора было собирать вещички.

Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с удивлением обнаружил хорошую такую взволнованность, встревоженность, чувство, которое он не испытывал давно, может быть, со времен юности.

Поезд прибыл без опоздания, поезда редко опаздывают в Москву, это уж должно случиться что-то необыкновенное — чеченский взрыв в серединном вагоне, наводнение, землетрясение или еще что-то в этом роде.

Поезд прибыл утром, многие поезда прибывают в Москву утром — и это правильно. Деловые люди за предстоящий день многое могут решить в столице — встретиться, подписать, согласовать, утрясти и вечером отправиться восвояси в полной уверенности, что дело сдвинулось. Они, конечно, заблуждались, сильно заблуждались, но тем не менее положенное отрабатывали и плотные такие пакетики успевали вручить нужным людям, зная наверняка, что, вернувшись домой, надо, не откладывая, тут же готовить следующий пакетик, следующий.

Москва — дорогой город, и у всех здесь набегают бесконечные проблемы, связанные с многочисленными тратами на обучение детей, строительство дачи, евроремонт в квартире — потому без евроремонта ты есть полное ничтожество и больше никто. А после евроремонта ты уважаемый человек, и любой пришедший к тебе решать кое-какие дела, оказавшись в твоей квартире, а в квартире решать все дела гораздо проще и удобнее, так вот оказавшись в твоей квартире, проситель сразу понимает, какой из нескольких приготовленных пакетов он должен оставить — конечно, самый толстый, конечно, самый плотный.

А многоопытный хозяин, увидев скошенным взглядом этот самый пакетик, бросит небрежно, продолжая разливать принесенный гостем коньяк, положи, дескать, вон там на полку, нет-нет, повыше, и задвинь поглубже. Не коснется он сразу пакета, не возьмет в руки, мало ли что, мало ли какими хитрыми порошками этот пакет может быть обработан людьми подлыми и коварными. Через несколько дней он, возможно, потянется к пакету, убедившись наверняка, что ничего в мире не изменилось, тучи над его головой вовсе никакие не тучи, а так, перистые облака, которые, говорят, кружат над землей на совершенно безопасной высоте.

Пафнутьев прибыл на Курский вокзал и был счастлив оказаться в утренней суетной толпе радостно возбужденных пассажиров, которые покинули наконец душные вагоны и вырвались на столичные просторы. У него было два чемодана — большой и поменьше. Большой он тут же сдал в камеру хранения, а с маленьким нырнул в метро, добрался по радиальной до «Площади Революции», перешел на «Театральную», вышел на «Тверской» и оказался на площади Пушкина. Был маршрут и покороче, но ему нравился этот, к Генеральной прокуратуре он предпочитал спускаться по улице Пушкинской.

Впрочем, улицы Пушкинской уже не существовало — девятый вал переименований не пощадил и классиков — Пушкина, Лермонтова, Чехова. Исчезли их имена с привычных московских улиц, говорят, во имя некой высшей исторической справедливости. А между тем имена вроде бы отвергнутых революционеров остались. Остались, ребята. Так что ветер перемен наполняет не все паруса, у него свои капризы.

Ну да ладно, потомки разберутся, если у них для этого найдется время и желание, если вспомнят они, кто такой Пушкин, если понадобится он им для чего-то там душевного.

Кто знает, кто знает...

Пропуск на проходной действительно был заказан, и Пафнутьев беспрепятственно прошел под своды главного здания прокурорской конторы. Зеркала под потолок, красные ковровые дорожки, широкие ступени на второй, третий этажи нисколько его не смутили, всего этого он насмотрелся в своем городе — там тоже хватало такого добра. Пафнутьев шел не торопясь, с интересом оглядываясь по сторонам. С ним здоровались, он отвечал с легким полупоклоном. Видимо, его улыбчивый независимый вид убеждал местный народ в том, что он здесь свой человек.

На пропуске был указан и номер кабинета, куда ему следовало идти.

— Здравствуйте, — сказал Пафнутьев, приоткрыв высокую дверь с бронзовой ручкой, но не переступая порог. — А я — Пафнутьев.

— А, Павел Николаевич, — с профессиональном радушием приветствовала его секретарша. — Заходите, пожалуйста! Олег Иванович сейчас освободится. Он разговаривает по телефону.

— Утренний перезвон? — поинтересовался Пафнутьев.

— Что? — Секретарша удивленно вскинула брови.

— Да нет, ничего... Это я так... От смущения.

— Бывает, — великодушно кивнула секретарша. — Можете заходить", — сказала она, видимо, получив какой-то невидимый и неслышимый сигнал из кабинета.

— Спасибо. — Оставив свой чемоданчик у двери, Пафнутьев шагнул к двери кабинета. И почувствовал, что волнуется. «Надо же», — пробормотал он про себя. — «Ишь ты», — добавил он, и это невинное бормотание сняло напряжение.

Кабинет оказался небольшой, но добротный, отделанный деревом, с хорошими светлыми шторами, письменный стол был свободен от бумаг, что явно выдавало хозяина как человека конкретного, делового и даже как бы масштабного.

— Здравствуйте, Олег Иванович. — Пафнутьев вежливо остановился у двери.

— Здравствуйте. — Голос у Олега Ивановича был без улыбки, но доброжелательный. — Проходите. Садитесь. Как доехали?

— Прекрасно!

— Дух боевой?

— В порядке дух.

— Как Москва?

— Больше всего мне понравилось утро.

— Да, с этим вам повезло.

— Я вообще люблю хорошую погоду, — признался Пафнутьев.

— Я тоже, — улыбнулся наконец хозяин кабинета, поняв, что его гость слегка куражится. — Я рад, что вы приехали в добром здравии и с хорошим настроением.

— И меня это радует, — улыбнулся и Пафнутьев.

— Тогда вперед, — вздохнул Олег Иванович. — Суть дела вам известна?

— Приблизительно.

— Ну, что ж... — Олег Иванович придвинул к себе листок бумаги, вчитался в него, помолчал, отодвинул листок в сторону. — Я слышал о вас много хороших слов, видимо, они справедливы. К сожалению, не знаю ваших конкретных дел, но, наверно, они... На высоте, — с трудом подобрал нужные слова Олег Иванович. — Лубовский... Вы слышали эту фамилию?

— Да.

— Что вы о нем думаете?

— Ничего.

— Это хорошо. Это правильно. — Олег Иванович опять помолчал, глядя в залитое солнцем окно. — Это дело, как мне кажется, не столько уголовное, не столько криминальное, сколько...

— Политическое? — подсказал Пафнутьев.

— Совершенно верно. Хорошо, что вы это понимаете. У Лубовского высокие покровители.

— Мне кажется, что покровители у него не столько высокие, сколько запредельные?

— И опять согласен. А поскольку это так, то возникают определенные требования к вашей деятельности.

— Они всегда возникают.

— Да. — Олег Иванович замолчал, придвинул к себе лист бумаги и, не глядя, снова вернул его на край стола. — Вы легко подхватываете мои мысли, — заговорил он холодновато, и, может быть, только сейчас Пафнутьев понял, что сидящий перед ним человек не нуждается в подсказках. Более того, Пафнутьев понял, что перед ним непознанная холодная глыба с большой, но какой-то скованной властью. Что-то его сдерживает, что-то не позволяет поступать так, как он считает нужным. И, похоже, ему, Пафнутьеву, придется поступать так, как считает нужным этот человек, уж коли он сам лишен такой возможности. — Что-то подсказывает мне, что мы сработаемся.

Пафнутьев благоразумно промолчал.

— В вас есть непосредственность провинциала. При полном отсутствии почтительности. Вы сказали, что ничего не думаете о Лубовском. Но у вас есть о нем какое-то мнение?

— Вор.

— Правильно, — кивнул Олег Иванович. Это был пожилой усталый человек, но Пафнутьев не просто чувствовал, а даже, кажется, слышал, как неустанно и беспрерывно работает в нем какой-то мотор, может быть, не слишком мощный, но не останавливающийся. — До вас, Павел Николаевич, уже проделана определенная работа. Собрано десять томов. Достаточно содержательных. Работа результативная, но она, к сожалению, не закончена. Так что вы начинаете не с пустого места. Человек, который проделал эту работу, не смог ее завершить. Он немного отлучился.

— Надолго? — спросил Пафнутьев.

— Думаю, да. Как говорится, уехал в длительную командировку.

— За рубеж?

— Дальше, — сказал Олег Иванович. — Оттуда нельзя даже позвонить. Нет связи. Оттуда не возвращаются.

— Понял.

— Видите ли, Павел Николаевич... Он просто исчез. Был — и нету.

— Мне грозит то же самое?

— Конечно, — легко ответил Олег Иванович.

— Я могу отказаться?

— Разумеется. Никаких проблем. Но мне кажется, приехав сюда, вы уже приняли решение?

— Да.

— Вы остаетесь?

— Да.

— Хорошо. — Олег Иванович вынул из стола черный пакет, в которых обычно хранят фотографии, и положил его перед собой на стол, не открывая. — На что вы рассчитываете, Павел Николаевич? Орден Андрея Первозванного? Московская квартира? Хорошие деньги? Общероссийская известность, телеинтервью, слава? Карьера, в конце концов?

Пафнутьев помолчал, рассматривая свои ладони и понимая, что ему сейчас задан самый важный вопрос, что от его ответа зависит — будет ли он раскручивать Лубовского или сегодня же вечерним поездом отправится домой.

— Ну что ж, Олег Иванович, — тяжко вздохнул Пафнутьев, отбрасывая вместе со вздохом все свои опасения, — все, что вы перечислили, — прекрасно. Я бы не отказался ни от одного пункта. Но я не буду чувствовать себя несчастным, если не получу ничего. Мне есть чем заниматься в жизни, у меня есть с кем распить бутылку водки, есть кому пожаловаться и с кем порадоваться. Я в порядке, Олег Иванович. Я в порядке. Конечно, больше всего мне хочется получить орден Андрея Первозванного. По-моему, кавалеров этого ордена сейчас в живых меньше десятка. Попасть в такую компанию... Кто откажется?

— Шутите? — спросил Олег Иванович без улыбки.

— Конечно.

— Это хорошо. Если человек не допускает шуток, это несерьезный человек. Посмотрите. — Олег Иванович протянул Пафнутьеву черный конверт со снимками.

Пафнутьев бестрепетно вынул снимки из конверта, и, как ни подготовила его предыдущая жизнь к криминальным неожиданностям, в первые же мгновения он был ошарашен. На первом снимке была изображена человеческая голова, лежавшая на столике, по всей видимости, в детском саду — вокруг качели, раскрашенные под мухоморов грибки, врытые в землю автомобильные шины и прочие приспособления, призванные развивать в юных созданиях духовность и физическую выносливость. Голова смотрела на Пафнутьева мертвыми глазами, спутанные, залитые кровью волосы свисали на лоб, и возникало жутковатое впечатление, что голова еще живая, что смотрит она вполне осмысленно, правда, как-то уж очень печально.

Остальные снимки были примерно такого же содержания. Пафнутьев мужественно досмотрел их все до конца, сунул в черный конверт и положил его на край стола.

— Нет-нет, — сказал Олег Иванович почему-то повеселевшим голосом. — Это для вас, Павел Николаевич. Забирайте. У меня есть копии, копии есть и в других местах, даже в тех, о которых даже я не догадываюсь.

— Спасибо, — вежливо кивнул Пафнутьев. — Думаете, они мне пригодятся?

— Наверняка! — продолжал веселиться Олег Николаевич. — Это не случайные снимки, их собрал ваш предшественник, прежде чем отлучиться.

— Может быть, они и стали причиной его отлучки? — спросил Пафнутьев, начиная осознавать, какие снимки он только что рассматривал.

— Наверняка! — повторил Олег Иванович. — Другими словами, вы начинаете с того места, на котором он закончил.

— И эти все снимки имеют отношение...

— Самое непосредственное.

— Но если есть подобные доказательства...

— Эти снимки не являются доказательствами. Ваша задача, Павел Николаевич, сделать их доказательствами. Придать им, так сказать, юридическую силу.

— Ни фига себе! — крякнул Пафнутьев.

— Да, Павел Николаевич, да! Мы недавно говорили с вами о том, что это дело имеет некоторую политическую составляющую. Да, имеет. Я показал вам эти снимки, чтобы убедить в том, что политическая составляющая в этом деле не единственная, а может быть, и не главная. Снимки есть. У этих снимков есть имена, адреса, даты, мотивы...

— Мотивы — это хорошо, — сказал Пафнутьев.

— Да, есть мотивы, — повторил Олег Иванович. — Но эти снимки не привязаны к нашему герою. Хотя многие убеждены, что привязка существует.

— Мой предшественник... Не единственный, кто отлучился? — решился Пафнутьев на достаточно жесткий вопрос.

— Далеко не единственный. Люди, изображенные на этих снимках... Малая часть отлучившихся.

— С моим появлением их может стать больше?

— Не исключено.

— Другими словами, чем успешнее будет моя работа, тем большая вероятность...

— Совершенно верно, — кивнул Олег Иванович, не дав Пафнутьеву закончить вопрос. — Вот ключи от квартиры, в которой вы будете жить. — Он положил на стол колечко с двумя ключиками. — Один от подъезда, второй от квартиры. Адрес вот на этой бумажке. А вот по этому адресу вы будете работать. Там же находятся все десять томов, которые нам удалось собрать к настоящему времени. Предъявите свое удостоверение — этого будет достаточно. Вам незачем слишком часто появляться здесь, в Генеральной прокуратуре. Там тоже вполне приличные условия для работы. Вот ключ от вашего кабинета. Закончите изучение уголовного дела, позвоните мне. — Олег Иванович сдвинул на край стола маленький прямоугольничек визитки. — Там же получите деньги и все необходимое. Вопросы есть?

— Сколько вы мне даете на изучение документов?

— А сколько нужно?

— Понятия не имею.

— Поэтому я не говорю о сроках. Это зависит от той углубленности, с которой вы будете изучать. Не торопитесь. Время есть.

— Я работаю один?

— Давно жду этого вопроса. — Олег Иванович откинулся на спинку стула. — Давайте так договоримся... Изучаете документы. После того, как все усвоите, у вас появится план действий. Понадобятся оперативники, эксперты, группа захвата. — Олег Иванович последние слова проговорил страшноватым голосом, из чего Пафнутьев заключил, что в такую возможность хозяин кабинета не верит.

— Скажите, а эта группа захвата...

— Павел Николаевич, — перебил его Олег Иванович, — нам бы с вами дожить до того момента, когда понадобится эта самая группа! Нам бы дожить!

— Вы хотите сказать, что это маловероятно?

— Приступайте, Павел Николаевич, приступайте. Я всегда готов с вами встретиться и ответить на любые вопросы.

— Это прекрасно! — радостно воскликнул Пафнутьев, будто все его сомнения и колебания разом утратили свою силу. — Тогда последний вопрос.

— Люблю последние вопросы.

— Я видел снимок, на котором наш клиент снят рядом с президентом. Оба веселы и непосредственны. По-моему, на том снимке наш Лубовский даже слегка похлопывает президента по плечу. Этак поощрительно, молодец, дескать, все правильно понимаешь.

— Есть такой снимок, — кивнул Олег Иванович.

— Он не поддельный? Это не фальшивка?

— Нет, снимок настоящий.

— Президент знает о моем задании?

— Президент не знает даже о вашем существовании. И вы должны этому радоваться.

— Радуюсь.

— Президент знает, что у Лубовского рыло в пуху. И он не возражает против некоторых деликатных, повторяю — деликатных шагов прокуратуры по... По выяснению характера этого пуха. Я внятно выразился?

— Вполне.

— Если вас тревожит — не придется ли заниматься чем-то недозволенным, антигосударственным... Упаси боже! Говорю вполне ответственно — ваша деятельность согласована на всех возможных уровнях. Вас привлекли только потому, что вы совершенно никому не известны. Советую — ни с кем не говорить о вашем задании, о вашей работе, о чем бы то ни было, связанном с деятельностью Лубовского. Особенно в этом здании. Повторяю — особенно в этом здании. Осторожнее с телефонами. Ваша квартира вовсе не является гарантией того, что вас никто не слышит. Вы просто темная лошадка.

— Да-да-да, — протянул Пафнутьев не то с уважением, не то с сомнением. — Надо же! — закончил он уже почти восхищенно.

— До скорой встречи. — Олег Иванович встал из-за стола и протянул Пафнутьеву жесткую сухую ладонь.

«Темная лошадка — это хорошо, — бормотал про себя Пафнутьев, шагая по длинным красноковровым дорожкам, устилающим коридоры Генеральной прокуратуры. — Темная лошадка — это прекрасно... Но только... Я ведь уже разговаривал с Лубовским... Очень мило побеседовали... Вот так-то, Олег Иванович, вот так-то... Уж коли я должен соблюдать осторожность даже в этом здании, то, видимо, мне тоже не обязательно докладывать все подробности вам... А, Олег Иванович?»

Первым делом Пафнутьев направился на Курский вокзал. По сравнению с утром народу стало поменьше, да и праздничности поубавилось. Просох освеженный спозаранку асфальт, появился мусор, пыль, да и пассажиры стали другими — вместо радостно возбужденных утренних теперь по залам ожидания бродили тусклые, изможденные люди в мятых одеждах и с мятыми лицами.

У камеры хранения было пусто, и Пафнутьев без помех получил свой чемодан. На клочке бумажки с адресом заботливой рукой Олега Ивановича была указана станция метро — «Октябрьское Поле». Не центр, но и не окраина.

Квартира оказалась однокомнатной, унылой, казенной какой-то. Видимо, тут постоянно кто-то останавливался на неделю-вторую, уезжал, на его место приходили другие. Вот появился и Пафнутьев. В комнате стоял раскладной диван, однотумбовый письменный стол, два стула, в углу пустой шкаф с распахнутой дверцей. Окно выходило во двор, это хорошо, отметил про себя Пафнутьев, сбоку висела плотная штора бордового цвета.

На кухне он обнаружил выключенный холодильник, маленький столик, три табуретки, газовую плиту. Попробовал краны на кухне, в ванной, туалете — все действовало, вода шла и горячая, и холодная. В подвесном шкафчике Пафнутьев увидел стопку разномастных тарелок, несколько чашек, в выдвижном ящике — вилки, ложки, два тупых столовых ножа, штопор.

— Штопор — это хорошо, — пробормотал Пафнутьев и, пройдя в комнату, сел на диван. А уже сев, обнаружил напротив себя картину. Естественно, это было «Утро в сосновом лесу» художника Шишкина Ивана Ивановича. Пробежав глазами по стенам, Пафнутьев увидел еще одно художественное произведение — «Незнакомка» художника Крамского Ивана Никитича. Несмотря на то, что бумага, на которой был отпечатан портрет, то ли от сырости, то ли от жары пошла волнами, красавица смотрела на Пафнутьева надменно и снисходительно.

— Разберемся, — пробормотал Пафнутьев и вздрогнул от неожиданности — из прохожей раздался резкий, металлически дребезжавший звонок. — Так... А вы не ждали нас, а мы приперлися, — пропел Пафнутьев и со вздохом пошел открывать дверь.

На площадке он увидел двух мужиков в синих комбинезонах. У их ног стояли две внушительные коробки. У мужиков на лицах было ленивое профессиональное равнодушие.

— Пафнутьев Павел Николаевич? — спросил один из них.

— Он самый.

— Прошу получить, — и мужики, не сговариваясь, подхватили коробки и, непочтительно оттеснив Пафнутьева в сторону, внесли обе в квартиру. Один свою коробку сразу поволок на кухню, второй в комнату.

— Ребята, как понимать? — спросил Пафнутьев.

— Велено доставить.

— Кем велено?

— Сейчас распишетесь в получении.

Из одной коробки парень с литым затылком легко вынул средних размеров телевизор, японский, между прочим. Поскольку установить его было негде, он сходил на кухню, принес табуретку и достаточно ловко, устойчиво водрузил на нее серебристо-белый телевизор. Не останавливаясь в движении, сунул вилку в розетку, быстро и как-то между прочим нашел лежавший на полу кабель антенны и воткнул штекер в гнездо телевизора. Взяв пульт, парень пощелкал кнопками и, убедившись, что программы выставляются так, как им положено, погасил экран.

— Хорошая машинка, — сказал он, повернувшись к Пафнутьеву, который все это время стоял за его спиной. — Кстати, в него встроен и видеомагнитофон. Верхняя часть пульта для телевизора, нижняя — для видика.

— Это правильно, — одобрил Пафнутьев. — А вы откуда, ребята?

— От верблюда! — рассмеялся парень. — Распишитесь в получении, — и он протянул смятую квитанцию.

— Видимо, от прокуратуры? — продолжал допытываться Пафнутьев, не ожидавший такой заботы.

— От нее, родной, — кривовато усмехнулся парень и, уже уходя, как-то странно посмотрел на Пафнутьева. — Да, чуть не забыл. — Он вынул из кармана комбинезона кассету и, вернувшись, положил ее на телевизор. — Когда заскучаете — посмотрите. Развивает.

В это время в дверях комнаты показался второй парень. И тоже протянул Пафнутьеву квитанцию для подписи. В этой квитанции список был достаточно длинный, но, поскольку почерк оказался совершенно неразборчивым, Пафнутьев подписал, не вчитываясь.

— Приятного аппетита, — произнес парень и, подняв руку, приветственно потряс кулаком.

— Кого благодарить? — Пафнутьев сделал еще одну попытку разобраться в происходящем.

Видимо, его слова показались парням забавными — оба обернулись уже от входной двери, удивленно посмотрели на Пафнутьева, потом друг на друга.

— Ну, ты даешь, мужик, — озадаченно сказал один из них, и дверь за ними закрылась.

Постояв в растерянности в прихожей, Пафнутьев прошел в комнату, отодвинул штору от окна и выглянул во двор. Парни, которые только что были в квартире, усаживались в машину. Все бы ничего, все было бы нормально и естественно, но Пафнутьев озадачился некоторыми подробностями, которые успел рассмотреть. Во-первых, синие комбинезоны, в которых были парни, они теперь держали в руках, небрежно свернув их в бесформенные комки. И еще одно — они садились в роскошный лимузин, не то «Мерседес», не то «Ауди»... Грузчики в таких машинах не ездят, грузчики обычно доставляют свои коробки грузовыми «Газелями», да и то в лучшем случае.

— Ни фига себе, — пробормотал Пафнутьев и направился на кухню. Распахнув дверцу холодильника, он от удивления ахнул и сел на подвернувшуюся табуретку. Холодильник был попросту забит — виски с какими-то диковинными этикетками, банки с красной и черной икрой, осетрина горячего копчения, пакеты, свертки, и не из газет, нет, свертки были из промасленной бумаги, которую можно встретить разве что в Елисеевском магазине. Прокуратура, даже Генеральная, на подобные щедрости не способна. Пафнутьев вынул из гнезда бутылку виски с черной этикеткой, свинтил пробку, понюхал.

— В самом деле виски, — пробормотал озадаченно. — Вот так, Паша, гибнут лучшие люди... А ты, Олег Иванович, говоришь, чтоб я меньше болтал... Кому-то у вас там действительно надо меньше болтать.

Пафнутьев прошел в комнату, остановился взглядом на телевизоре, заметил оставленную парнями кассету. Поколебавшись, взял ее, осмотрел со всех сторон. На ней не было никаких опознавательных знаков. Все так же замедленно, словно сомневаясь, что поступает правильно, Пафнутьев вставил кассету в гнездо, включил телевизор, перевел программу на видеомагнитофон. На экране замелькали черно-белые полосы, потом они исчезли, и возникла улыбающаяся физиономия Лубовского. Некоторое время он молча смотрел на Пафнутьева, словно давая ему возможность привыкнуть к происходящему, а может быть, смириться с происходящим.

— Здравствуйте, Павел Николаевич, — сказал он.

— Привет, — ответил Пафнутьев, воспользовавшись паузой.

— Поздравляю с новосельем! Вы хорошо устроились?

— Неплохо, — пробормотал Пафнутьев, пытаясь справиться с растерянностью.

— Мои ребята кое-что сделали, чтобы обустроить ваше новое жилье. Надеюсь, они вели себя пристойно и не перегнули палку. Павел Николаевич, хочу сказать вам несколько слов...

— Слушаю вас внимательно, — не удержавшись, ответил Пафнутьев.

— Видимо, о вашем задании мне известно больше, чем вам. Это естественно. О ваших успехах и неудачах я тоже буду узнавать раньше вас. Вам придется с этим смириться. Вы не первый и не второй, кто получает подобные задания. Ваши предшественники были не слишком удачливы, может быть, им просто не везло. Не исключаю, что им не хватило профессионализма или же они были недостаточно осторожны. Мне говорили о вас много добрых слов...

— Интересно, кто? — пробормотал Пафнутьев.

— Кто? Отвечу... Ваши сослуживцы. Когда мне доложили о выборе прокуратуры, я поручил своим ребятам собрать сведения о вас. Можно назвать это близким вам словом — досье. Вот оно. — Лубовский на экране телевизора взял со стола и показал Пафнутьеву красивую папочку, в которой, как заметил Пафнутьев, было не менее пятидесяти страниц. — Вы можете добиться успеха. Но не советую. Я сегодня разговаривал по телефону с президентом, и он заверил меня, что волноваться не стоит. Нет оснований. Поэтому ваша миссия слегка... Как бы это выразиться... Нелегитимна. Прокуратура решила посвоевольничать. Согласитесь, это и мне дает право на ответные действия. Сразу говорю — мой ответ может вам не понравиться. Знаете, усердие — не лучшее качество, хотя позволяет продвинуться по службе. Вы продвинулись. Ваши предшественники тоже были весьма усердны. Не знаю их дальнейшей судьбы, да это мне и неинтересно. Я предлагаю договориться. Вы проявляете усердие, я проявляю понимание. Понимание во всем. У вас наверняка немало всевозможных жизненных проблем. Так вот, считайте, что их у вас больше нет. Сколько бы их ни было, и в чем бы они ни заключались. Заметьте, я не ставлю условий. Я говорю предельно откровенно — все ваши проблемы я беру на себя. Имущественные, квартирные, служебные... Да и о вашей карьере могу позаботиться. Что касается этой пленки — можете ее уничтожить. Чтобы не оставлять следов. — Лубовский усмехнулся. — А можете оставить себе на добрую и долгую память. Ну как? Согласны? Подумайте, я вас не тороплю. Понимаю, что подобное решение требует времени.

— Разумеется, — кивнул Пафнутьев.

— Какое бы решение вы ни приняли — позвоните... Вот телефоны, по которым можно связаться со мной. — На экране возникли три номера, и Пафнутьев, достав блокнот, быстро переписал их. — Успели записать? — улыбнулся Лубовский.

— Успел, — сказал Пафнутьев.

— Вот и хорошо. Я вас не тороплю, Павел Николаевич, но думать слишком долго тоже не стоит — в ближайшее время я уезжаю. По делам, разумеется. Тогда нам связаться будет гораздо труднее. Всего доброго, Павел Николаевич. — Лубовский игриво подмигнул одним глазом, приветственно махнул рукой и пропал.

Пафнутьев подождал еще некоторое время, но на экране снова пошли черно-белые полосы, и он выключил телевизор.

— Что-то ты засуетился, любезный, что-то ты засуетился. Ну ладно, — тяжко вздохнул Пафнутьев. — Разберемся. — Он прошел на кухню, вынул из холодильника вскрытую уже бутылку виски, плеснул себе в граненый стакан и, не торопясь, выпил. — Ваше здоровье, Юрий Яковлевич. Удачи вам... До скорой встречи.

Наутро точно к девяти Пафнутьев пришел в свой новый кабинет, где ему предстояло изучать жизнь и деятельность Лубовского. Кабинет оказался небольшим, здесь было все, что нужно для работы, — зарешеченное окно, сейф, письменный стол, в углу стоял затертый диванчик, на котором можно было при желании прилечь на часок-другой.

— Спасибо, — сказал Пафнутьев в пространство, ни к кому не обращаясь. — Все очень мило.

Он сел за пустой стол и, подперев щеки кулаками, некоторое время сидел неподвижно, привыкая к новому месту. На стене висел неизменный в последнее время портрет президента. Хорошо, что хоть без Лубовского за спиной, усмехнулся Пафнутьев и, подойдя к окну, отдернул штору.

Окно выходило на автомобильную стоянку прямо перед входом в здание. Это хорошо, одобрил Пафнутьев. Третий этаж позволял видеть всю стоянку и даже различать номера машин. Да и жизнь этого странного заведения в стороне от центра тоже была видна — кто приехал, с кем уехал, на какой машине. В общем, знающий человек многое может увидеть из окна третьего этажа.

Кто-то заглянул в дверь. Пафнутьев обернулся, но увидел лишь исчезающую физиономию какого-то чиновника.

— Извините, — пробормотал тот. — Немного заблудился.

— Бывает, — откликнулся Пафнутьев. — В жизни столько всего бывает, — бормотал он, когда дверь за незнакомцем уже закрылась. Открыв стоявший в углу старомодный сейф, он вынул все десять томов и сложил их в две стопки на письменном столе. Причем сознательно укладывал их на стол чуть с размаху, как бы бросая на полированную поверхность. Из толстых томов уголовного дела выползала пыль. — «Видно, долго никто к ним не притрагивался», — подумал Пафнутьев. — Пыль может заводиться в таких томах только при условии, что они в архиве, — пробормотал он. — А в архиве они могут появиться после суда, когда вынесен приговор и герой этих произведений окажется там, где ему и положено быть. А мой герой по президентским кабинетам расхаживает...

Пафнутьев наугад взял верхний том и, не торопясь, пролистнул его. Ему не нужно было вчитываться, всматриваться, сличать, чтобы даже по общему виду этой прошитой шпагатом папки понять и характер дела, и общее его состояние. После шестьдесят четвертой страницы шла шестьдесят седьмая. Развернув том посильнее, он увидел остатки вырванных страниц.

— Суду все ясно, — пробормотал он озадаченно. Просмотрев том уже повнимательнее, Пафнутьев еще в нескольких местах нашел клочки удаленных документов — показаний, признаний, протоколов. — Суду все ясно, — повторил он, захлопывая том.

— Разрешите? — снова приоткрылась дверь, и в кабинет заглянул все тот же незнакомец.

— Всегда вам рад, — ответил Пафнутьев. — Давно жду.

— Мы знакомы? — удивился гость.

— Вряд ли.

— А как же понимать...

— Шутка.

— О! — восхитился тот. — Здесь так редко встретишь человека, способного...

— Да, я такой, — кивнул Пафнутьев.

— Игорь Александрович Шумаков, — незнакомец протянул руку. — А вас, простите?

— Сейчас вспомню... Ах, да... Пафнутьев моя фамилия. А зовут Павел Николаевич.

Шумаков быстрым, наметанным взглядом скользнул по обложкам томов уголовного дела и в ужасе закатил глаза:

— Значит, на вас это дело повесили!

— Это хорошо или плохо?

— Смотря для кого!

— Для меня, конечно!

— Плохо.

— Почему?

— Ну что тут говорить... Я закурю?

— Конечно.

Шумаков сел на стул, закинул ногу на ногу, щелкнул сверкающей зажигалкой, пустил дым к потолку.

— Павел Николаевич... Вас, видимо, должны были просветить... Вы же не первый беретесь за это дело.

— Просветили.

— Вы, наверно, догадались, что дело это не столько экономическое или уголовное, сколько политическое.

— Догадался.

— Вот видите... У нас любое дело, как только переваливает за десять миллионов, становится политическим. Украдете миллион долларов — посадят быстро и надолго. Украдете десять миллионов — начинаются проблемы. Многочисленные, убедительные, но все в вашу пользу. Украдете сто миллионов долларов — все! Вы надежда нации, опора государства, лицо, приближенное к императору. Как говорили классики — надежда русской демократии.

Пафнутьев помолчал, взяв верхний том, с силой бросил его на стопку, склонив голову, посмотрел на выползавшую из страниц пыль.

— Пыль, — сказал он.

— Не понял?

— Пыль, говорю, вылезает из томов.

— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.

— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.

— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.

— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?

— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.

— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.

— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.

— Надо же!

— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.

— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?

— Да, так можно сказать.

— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?

— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.

— Но человек не может вот так просто исчезнуть!

— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?

— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки...

— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.

— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.

— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?

— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.

— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?

— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?

— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?

— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .

— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.

— Талантливый вор?

— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.

— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса... Это бесталанные преступники, засветившиеся, обнаружившие себя. Хороший вор должен быть не только непойманным, но и неузнанным.

— Смотря сколько украсть, Павел Николаевич! — опять рассмеялся Шумаков. — Некоторые берут столько, что быть неузнанным уже невозможно. Если их деньги сопоставимы с государственным бюджетом... Им уже не спрятаться.

— А что, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — С этим трудно не согласиться.

Столовая действительно оказалась неплохой — тоже маленькой, на четыре-пять столиков, с белыми скатерками, прозрачными шторками и небольшим баром, конечно, безалкогольным. На первое дали суп с фрикадельками, на второе неплохую котлету с пюре, на третье, естественно, компот.

Шумаков был молчалив, весь погружен в потребление пищи, на Пафнутьева поглядывал изредка, но остро, как бы примериваясь, приглядываясь, пристреливаясь.

— Как обед? — спросил он.

— Прекрасно! — искренне ответил Пафнутьев.

— Бывает и лучше.

— Лучше этого?!

— Бывает харчо, отбивная, нечасто, но бывает пиво, правда, в маленьких бутылках. Так что советую заходить почаще... Хотя вряд ли тебе, Павел Николаевич, это удастся. — Шумаков нашел приемлемую форму обращения — хотя и на «ты», но по имени-отчеству.

— Почему? — спросил Пафнутьев.

— Та гора томов, которую я видел в твоем кабинете, предполагает командировки.

— Много придется ездить?

— Сколько захочешь. От Москвы до самых до окраин.

Вернувшись в свой кабинетик, Пафнутьев сразу понял, что здесь без него кто-то побывал. Листок бумаги с номерами исчезнувших страниц уголовного дела был сдвинут. Он оставил его на столе так, что срез листка в точности совпадал со срезом поверхности стола. Теперь листок лежал примерно в пяти сантиметрах от края стола. Уходя, он предусмотрительно сунул все десять томов дела в сейф и запер его на ключ, но металлическую ручку оставил под углом сорок пять градусов. Теперь же ручка была расположена точно по вертикали. Кто-то, не удержавшись, подергал ее, а может быть, и в сейф заглянул, если, конечно, у нежданного гостя были ключи. А ключи могли быть, учитывая, что многих страниц явно не хватаю.

— Суду все ясно, — пробормотал Пафнутьев привычные свои слова и тяжело присел к столу. Ему уже было о чем призадуматься, хотя пришел он сюда всего-то несколько часов назад. Может быть, только сейчас Пафнутьев в полной мере осознал задачу, которая стоит перед ним. И дело было вовсе не в сложности юридического, правового расследования, поисках доказательств, дело было в другом — вмешались силы, не имеющие к праву никакого отношения. Более того, они были куда могущественнее той службы, в которой работал он. Эти силы были вполне в состоянии пренебречь прокуратурой, судом, милицией, а то и армией, вполне могли поставить на место и министра обороны, и министра внутренних дел, и Генерального прокурора. Что, собственно, и происходило в последние годы.

Раздался звонок, Пафнутьев поднял трубку:

— Слушаю.

— Здравствуй, Паша, говорит Аркаша! — Да, это был Халандовский, и Пафнутьев, услышав знакомый голос, весь как-то сразу воспрял — есть все-таки на свете люди, на которых можно опереться хотя бы на время телефонного разговора. — Как поживаешь?

— По-разному, Аркаша, по-разному.

— И ты не хочешь мне ничего сказать?

— Я хочу домой.

— И это все?!

— А тебе этого мало?

— Так ты ничего не знаешь?!

— Кое-что знаю, но, видимо, это не то, о чем ты хочешь сообщить?

— Только что передали по телевидению... Совершено покушение на Лубовского. Да, Паша, да! На того самого.

— И как это произошло?

— Взорвана машина. Хорошо так взорвана, Паша. Ребята не пожалели взрывчатки.

— Результат?

— Лужа крови, гора трупов... Но уцелел ли сам Лубовский, не знаю. Сообщение было каким-то скомканным. Трупы есть, но сколько и как их звали при жизни, не знаю.

— Значит, Лубовский был в машине?

— Иначе бы она не взорвалась.

— Как ты узнал мой телефон?

— Паша! — укоризненно протянул Халандовский. — Ну нельзя же недооценивать друзей.

— Виноват.

— Я позвонил нашему городскому прокурору, и он все выяснил за три минуты. А знаешь, я бы тебе не помешал в Москве. У меня есть там кое-какие связи с братками... Они всегда знают что-то такое, что неизвестно нашим мудрецам. Я имею в виду мудрецов из правовых органов.

— Я уже начал знакомиться с этими мудрецами.

— А на мой вопрос ты не ответил... Я тебе нужен в Москве?

— Не помешал бы.

— Я могу это понимать как приглашение?

— Можешь, Аркаша.

— До скорой встречи, Паша. Завтра увидимся. Утром.

Халандовский положил трубку.

И тут же вошел Шумаков. Едва взглянув на Пафнутьева, он сразу понял, что тот знает о покушении.

— Тебе уже сообщили? — спросил он.

— Да.

— Кто?

— Аркаша звонил.

— Какой Аркаша? — спросил Шумаков, и Пафнутьеву вопрос не понравился. Его новый знакомый явно перешел некую невидимую границу, которая отделяет уместный и допустимый интерес от неуместного и недопустимого.

— Да так, шатается один по жизни. — Пафнутьев сделал неопределенный жест рукой. — Иногда помогает, иногда мешает, а в общем... — И Пафнутьев замолчал, сознательно замолчал.

— Из нашей конторы? — продолжал допытываться Шумаков, и эта настойчивость тоже не понравилась Пафнутьеву.

— Можно и так сказать, — ответил Пафнутьев чистую правду, поскольку были у Халандовского отношения с прокуратурой, и довольно плотные. — Так что там случилось с нашим клиентом?

— Взорвали клиента. Но, похоже, выжил. Водитель — всмятку, телохранители всмятку, а он оказался везунчиком. Поедешь посмотреть?

— Надо, — поднялся Пафнутьев.

— Тогда рванем вместе. Машина готова.

И Пафнутьеву ничего не оставалось, как принять предложение, хотя в подобных случаях он предпочитал не иметь сопровождающих. Тем более таких вот, с непонятной настырностью. Видимо, провинциальная жизнь выработала в нем настороженность к людям общительным, раскованным и услужливым. За этим ему всегда виделся какой-то смысл, если не умысел. Да и характер работы предполагал сдержанность и немногословие.

Опять же сегодняшняя невинная ловушка, которую он оставил в своем кабинете, сработала, кто-то уже заинтересовался его записями. А записи, несмотря на всю их поверхностность, человеку сведущему могли кое-что сказать — он перечислил номера страниц, которые кто-то своей заботливой рукой убрал. Пафнутьев твердо знал, что пустые страницы не убирают. Значит, в этих было что-то важное.

Этот день начался для Лубовского неплохо, можно даже сказать — прекрасно. Вечерний перебор оказался не слишком тягостным, случайно подвернувшаяся ночная девочка проявила себя как послушная и нежадная, к тому же понятливая — стоило ему невнятно намекнуть на тяжелый предстоящий день, как она тут же исчезла, может быть, даже навсегда, хотя... Кто знает, кто знает — телефон свой она оставила, поскольку, как уже говорилось, была понятливой.

Приняв душ, Юрий Михайлович полюбовался на себя в большое зеркало и, в общем-то, остался доволен поджарой фигурой, которая вполне вписывалась в некие придуманные стандарты по весу, росту, хотя физиономия могла бы быть, конечно, посвежее. Но впереди его ждала Испания, поездка обещала затянуться, и он вполне обоснованно надеялся, что недостатки физиономии этого утра ему удастся исправить.

Завтрак был легким, почти необязательным: стакан свежевыжатого морковного сока, ломтик осетрины, чашка хорошего кофе. Растворимый Лубовский не пил уже давно.

Выглянув в окно, он убедился, что машина на месте, вымытая и сверкающая на утреннем солнце, что охрана тоже на изготовке и уже, наверно, проверила подъезд, и не только его подъезд, но и соседний сквер, жидкие заросли детского сада — мало ли кто там мог притаиться с хорошей штуковиной, оснащенной оптическим прицелом.

Хотя Лубовский давно уже оставил криминальные дела, но бдительность сохранял, поскольку понимал, что остались за его спиной люди обиженные и на многое готовые. Время от времени эти обиженные возникали, но как-то неубедительно, как сейчас говорят, виртуально. То письмо с угрозами присылали, то по телефону пытались дозвониться, то, как им казалось, наносили вред. Их жалкие попытки что-то поджечь или что-то спустить под откос Лубовского смешили и даже оставляли чувство удовлетворения — этими своими ущербами он как расплачивался с ними, и недоброжелатели после всех своих поджогов или хищений успокаивались, убедившись, что на обиду ответили достойно.

Иногда Лубовский бывал даже благодарен своим вредителям и злопыхателям, поскольку они освобождали его от трат куда более значительных. Все-таки жило в нем чувство справедливости, которое он считал нужным время от времени как-то подпитывать в себе, не дать ему заглохнуть окончательно. Это была очень своеобразная справедливость, он понимал ее своеобразие, но полагал, что пусть уж лучше будет такая, чем никакой. Поэтому угрызений совести не испытывал, более того, был уверен, что ведет себя правильно, достойно и даже порядочно.

Связавшись по мобильнику с охраной, которая маялась во дворе, он задал несколько обычных утренних вопросов.

— Привет, — сказал он несколько развязно — все-таки прошлая жизнь давала о себе знать, он понимал особенность своего произношения, но не стремился его исправить, полагая, что люди стерпят его и таким, куда им деваться.

— Здравствуйте, Юрий Яковлевич, — почтительно сказал охранник.

— У вас все в порядке?

— Да, все чисто.

— Никаких проблем?

— Никаких.

— Можем ехать? — Этот вопрос был уже необязательным, но Лубовскому хотелось чуть продлить разговор, чуть больше настроить охрану на серьезное отношение к делу, и еще — таилась где-то в глубине его сознания опасливость, знал он, прекрасно знал и помнил, что его бывшие соратники могут пойти на нечто большее, нежели поджог склада с готовой мебелью — среди многочисленных его интересов было и мебельное производство, не столь уж и бесполезное.

Охранники знали это его утреннее многословие и почтительно отвечали на вопросы, которые частенько попросту повторялись.

— Я выхожу, — сказал Лубовский и отключил связь. Обычно это были его последние слова перед тем, как выйти из квартиры.

Выглянув на площадку, он убедился в том, что охранник на месте. Заперев дверь, Лубовский вошел в лифт, вместе с охранником спустился на первый этаж, быстро сбежал по ступенькам крыльца и нырнул в просторный джип, стоявший в нескольких метрах. Охранник успел проскочить вслед за ним, и машина тут же рванула с места. У человека, вздумавшего совершить покушение, просто не было бы времени — чтобы выйти из подъезда и прыгнуть в машину, Лубовскому потребовалось всего несколько секунд.

Когда машина прибывала в офис, все повторялось. Охранник придерживал дверь, машина останавливалась в двух метрах, Лубовский легко и даже с некоторым изяществом спрыгивал с высокой ступеньки джипа, не останавливаясь в движении, проскакивал внутрь офиса, стальная дверь тут же за ним захлопывалась.

Лубовский мог многие вопросы решать прямо из дома, но телефоном он почти не пользоваться, предпочитая разговаривать с глазу на глаз. Он прекрасно знал, насколько это коварное и ненадежное средство — телефонная связь. Несколько раз обжегшись, когда конкурентам, недоброжелателям и прочей подлой публике становились известны подробности его деловой жизни, он твердо решил — никаких телефонов. Более того, он даже в собственном кабинете не любил говорить ни о чем важном. Лубовский мог договориться о встрече, поздравить с праздником, пригласить куда-либо своего собеседника, но — никаких деловых разговоров. Зная эту его привычку, или, лучше сказать, правило, секретарь старался самое важное обсудить с Лубовским, пока тот шел по коридору к своему кабинету. Еще у входа пристраивался к нему, и подъема в лифте на третий этаж, а потом прохода по длинному коридору вполне хватало, чтобы обсудить планы на день.

— Ну, что у тебя? — спросил Лубовский, едва за ним захлопнулась входная дверь. Секретарь, молодой парень с папкой из красной кожи, уже был радом, но все-таки чуть сзади — правильное решение, грамотное. Секретарь шел, поотстав на полшага, давая возможность хозяину снисходительно оглядываться на него.

— Звонил Северцев.

— Что у него?

— Хочет денег.

— Подождет.

— Проблемы на таможне... С грузовиками.

— Знаю. Вычеркни, уже все решено. Что еще?

— Звонок из администрации президента. Хотят поговорить.

— Пусть назначают время. Я приеду. — В последних словах Лубовского, может быть, даже помимо его воли прозвучало снисхождение. — Они сказали, о чем речь?

— Что-то связано с прокуратурой.

— Знаю.

— Звонила ваша жена.

— Дальше.

— Испания. Налоговые проблемы.

— Если еще возникнут, скажи, что буду через неделю.

— Румыны жалуются. Задержки с поставками тракторов.

— Не понял? — Лубовский первый раз обернулся к секретарю.

— Они ждали трактора месяц назад. Согласно договору. Деньги перечислены, тракторов нет.

— А что Ростов?

— Просит отсрочки.

— На сторону продали? — жестко усмехнулся Лубовский. — Как ты думаешь, спохватятся?

— Уже, Юрий Яковлевич.

— Нехорошо, ребята, нехорошо, — уже сам себе проговорил Лубовский. — Мы так не договаривались. За подобные вещи надо платить. И вы в этом убедитесь.

— Купить бы вообще этот завод, — предложил секретарь.

— Зачем, Коля? — удивился Лубовский. — Достаточно купить директора. Это гораздо дешевле. И надежнее. И прокуратуру покупать совершенно незачем.

— Достаточно купить Генерального прокурора?

— Ни в коем случае! Он не отвечает за свои поступки, не принимает решений. Декоративная фигура. И потом, они многовато хотят за свои услуги. Дутые услуги, между прочим. Есть люди понадежнее. И подешевле, — усмехнулся Лубовский и, открыв дверь, шагнул в свой кабинет. — У тебя все? — обернулся к секретарю.

— Есть кое-что, но так, мелочевка.

— Зайди чуть попозже.

— Часа через два?

— Да, где-то так.

Дальнейшая жизнь Юрия Яковлевича Лубовского была скрыта от его подчиненных, но работа продолжалась. Он кому-то звонил, о чем-то договаривался, но звонки были достаточно невинными — надо встретиться, есть о чем потолковать, надо бы подписать кое-какие бумаги, причем именно бумаги, даже их суть не называлась. Может, это были договоры, может расписки, соглашения о намерениях... Жизнь научила Лубовского быть осторожным, тем более он знал — прокуратура проявляет к нему интерес. Он как мог пытался этот интерес обесценить, подчищал свое прошлое, иногда приходилось принимать решения жесткие, но необходимые — в тех случаях, когда не оставалось ничего иного.

Единственный серьезный звонок, который позволил себе Лубовский в это утро, — разговор с администрацией президента. Договорились встретиться через два часа. Лубовский уже знал — речь будет идти о следствии, которое опять начинала прокуратура. Он не слишком опасался прокурорских вылазок, поскольку уже принял некоторые меры предосторожности — купленные люди уже прочистили все десять томов уголовного дела о мошенничестве в особо крупных размерах, были убраны те, кто еще представлял какую-то опасность, кто еще мог сказать о нем какую-то гадость. А тот лох, которого привлекли из глухомани, не казался ему серьезным противником. Провинциалы покупались гораздо охотнее и, главное, дешевле, чем прожженные московские хмыри. То, что для москвичей выглядело обычным, очередным взносом, провинциалам казалось бешеными деньгами, состоянием, а то и шансом на всю оставшуюся жизнь. И этот новенький ничем не отличался от всех прочих.

Лубовский ошибался.

Полная безнаказанность, связь в высших кабинетах страны породили в нем некое чувство беспечности. Его сверхчувствительная шкура, которая не раз выручала его в самые щекотливые моменты жизни, ныне, прикрытая прочной чешуей неуязвимости, потеряла эту самую свою чувствительность и уже не могла остро и своевременно реагировать на возникшую опасность, да и самой опасности она, эта его шкура, уже не ощущала. Хотя Лубовский продолжал сохранять бдительность, но больше по привычке, без прежнего азарта и увлеченности.

Только этим можно объяснить ту вопиющую оплошность, которую допустила многоопытная охрана Лубовского. Если раньше его джип не оставался без присмотра ни единую секунду в сутки, если раньше в нем постоянно и неусыпно находились и вооруженный водитель, и охранник с автоматом, то в это солнечное утро, казавшееся таким безобидным, джип был оставлен без присмотра не менее чем на десять минут. Отлучились ребята в соседнее кафе перекусить перед долгим и хлопотным днем.

А вернувшись, привычно заняли свои места внутри джипа, продолжая легкий и бестолковый разговор, который начался еще в кафе.

— Надо же, одиннадцать часов, а асфальт уже сухой, — сказал водитель — состояние асфальта он замечал быстрее остальных.

— Жара будет, — ответил охранник.

— Придется выбирать стоянку в тени, иначе мы тут загнемся.

— Твои проблемы.

— Он не говорил, куда сегодня?

— Он об этом никогда не говорит.

— Правильно, общем-то, делает.

— Может, и правильно... Только лучше бы все-таки знать.

— Ему виднее.

— Как день сложится... Нельзя все предугадать заранее.

Такой примерно шел разговор между водителем и охранником, которые несколько минут назад вернулись из кафе и пребывали в благодушном состоянии. Они не называли Лубовского ни по имени, ни по фамилии, не называли боссом, шефом, хозяином. Просто «он». Правда, в разговоре это слово звучало как бы с большой буквы — «Он». И все сразу понимали, о ком идет речь.

В общем-то, это было разумное, правильное решение. Для безопасности действительно лучше не употреблять имен, чтобы посторонний человек, случайно услышавший их разговор, не мог понять, кто имеется в виду, — мало ли какие могут быть цели у этого любопытного.

В кармане охранника зазвенел мобильник.

— Слушаю, — сказал он.

— У вас все в порядке? — спросил Лубовский.

— Как обычно.

— Я выхожу.

— Мы готовы.

— Подъезжайте к входу.

— Понял, — и охранник сунул телефон в карман. — Давай к входу, — сказал он водителю.

Вход в офис был метрах в пятидесяти, и через минуту они уже ждали Лубовского в двух метрах от стальной двери с кодовым замком. Охранник предусмотрительно вышел, оставив приоткрытой дверцу, и, едва Лубовский оказался в джипе, он тут же нырнул следом, и дверь захлопнулась.

Дальнейший разговор был недолог, а он и не мог быть долгим, поскольку счет оставшегося времени уже шел на секунды. Не надо бы им обоим уходить в кафе, не надо бы, подольше пожили бы...

— Куда едем? — спросил водитель.

— В администрацию.

— Понял, — ответил водитель и тронул машину с места.

В этот момент и прогремел взрыв.

Кто-то явно не пожалел взрывчатки — машину подбросило, оторвало от земли, и упала она уже кучей искореженного металла. Вспыхнул бензобак, и огонь со злобным гулом охватил всю машину. Раскрылась правая передняя дверца, и на асфальт вывалился окровавленный Лубовский. Больше никто из машины не вылез, некому было. Охранника просто разорвало на части, у водителя оказалась снесена голова. Зрелище было жутковатое, и собравшаяся толпа смотрела на все это с немым оцепенением. Впрочем, скоро появилась милиция, оттеснила любопытных, прибывшая пожарная машина загасила пламя, и обгоревший, развороченный джип предстал во всем своем ужасном великолепии.

Лубовский еще нашел в себе силы отползти на несколько метров в сторону и потерял сознание. Окна его офиса были усеяны прильнувшими к стеклам служащими, но выйти на улицу никто не решался, никто не был уверен, что этот взрыв единственный, что за ним не прогремят другие.

Но других взрывов не последовало.

Пафнутьеву повезло — они с Шумаковым прибыли раньше «Скорой помощи», а милицейское оцепление сохранило и джип, и место взрыва в нетронутом состоянии. Шумакова что-то остановило, что-то он начал выяснять у капитана милиции, и Пафнутьев беспрепятственно подошел к джипу и заглянул внутрь машины. Он увидел то, на что надеялся, — на полу стоял небольшой портфель, сработанный из прочной натуральной кожи. Пожарники поспели вовремя, и кожа выдержала первый напор огня. Она обуглилась, ручка вообще перегорела и отвалилась, но содержимое осталось, по всей видимости, целым. Пафнутьев бестрепетно взял портфель и спокойно сунул под мышку.

Его находку заметил Шумаков и, оставив капитана, бросился к Пафнутьеву.

— Что это? — спросил он, запыхавшись.

— Похоже, портфель.

— Где ты его нашел?

— В машине.

— И что там?

— Не знаю.

— Надо открыть!

— Не здесь. — Пафнутьев был совершенно невозмутим и на все слова Шумакова отвечал, не задумываясь.

— Павел Николаевич, это очень важный вещдок!

— Я знаю.

— Надо ведь как-то закрепить его протоколом, свидетельскими показаниями, понятыми!

— Успеется.

— Давай заглянем, Павел Николаевич!

— Чуть попозже.

Вынув из кармана пиджака целлофановый пакет, оказавшийся достаточно большим, Пафнутьев запихнул туда обгоревший портфель и отряхнул пиджак. Теперь он выглядел вполне достойно, и мало кому в голову могла прийти мысль поинтересоваться, что именно он несет в пакете.

И снова за его спиной возник Шумаков.

— Может быть, стоит осмотреть его карманы, — спросил Пафнутьев, кивнув на распростертое тело Лубовского, — пока это не сделали другие?

— Ты думаешь, это допустимо?

— Что именно?

— Обшаривать карманы пострадавшего.

— Если этот пострадавший мой подследственный, если этот пострадавший мертв... То, думаю, допустимо. Вполне.

— А почему ты решил, что он мертв?

— Мне так показалось. — Пафнутьев честно поморгал глазами. — А ты думаешь, жив?

— Я в этом уверен.

— Почему?

— Он дышит.

— Да? — удивился Пафнутьев. — Тогда надо срочно «Скорую».

— Санитары перед тобой.

— Надо же! — восхищенно проговорил Пафнутьев и отошел в сторону.

Санитары сноровисто уложили бесчувственное тело Лубовского на носилки, вдвинули их в машину, и «Скорая» тут же отъехала, огласив окрестности переливчатыми воплями сирены.

Отойдя от обгоревшего джипа, в котором все еще лежали останки водителя и охранника, Пафнутьев решил, что здесь он больше ничего нового не узнает, и, присев на скамейку у входа в лубовский офис, стал наблюдать за происходящим.

Это тоже было интересно.

Вроде бы без толку шатался у джипа Шумаков, о чем-то спрашивал санитаров, подходил с какими-то вопросами к милиционерам, время от времени нетерпеливо поглядывал на окна офиса, в которых все еще мелькали бледные лица сотрудников. Прибывшие гаишники замеряли расстояния от джипа до забора, до входной двери офиса, ширину проезжей части, словно все это могло как-то помочь в раскрытии преступления. Многие прохожие, не останавливаясь, быстро проходили по узкому проходу, оставленному милицией. У каждого были свои дела, заботы, а взорванным джипом кого нынче удивишь — они каждый вечер мелькают на экране телевизоров в последних новостях. Дело привычное, обычное, в чем-то даже поднадоевшее.

Милицейский дознаватель настойчиво подходил к стоявшим людям, пытаясь найти свидетелей, очевидцев, которые хоть что-то могли бы сказать о случившемся, но, похоже, успехов у него было немного — люди пожимали плечами, разводили руками, улыбались извиняюще, и дознаватель переходил к следующей группе.

Неожиданно распахнулась стальная дверь офиса, и на улицу вышли несколько сотрудников Лубовского. По каким-то неуловимым признакам Пафнутьев понял, что это люди не самого низкого пошиба, скорее всего, они принадлежали к первым лицам компании. А дальше произошло нечто удивительное — к ним с заметной торопливостью направился Шумаков. В его поспешности ощущалась предупредительность, если не угодливость. Подойдя, он всем пожал руки, каждый раз склоняясь чуть больше, чем требовалось при подобных встречах. Все это было тем более странно, что Шумаков был все-таки представителем Генеральной прокуратуры, а не банно-прачечного комбината. Он что-то сказал людям в черных костюмах, те благосклонно его выслушали, а далее удивление Пафнутьева еще более возросло. Все трое, как по команде, посмотрели в его сторону. Видимо, речь шла о нем, о Пафнутьеве, а если уж говорить точнее, то речь, похоже, шла о содержимом его целлофанового пакета с изображением Филиппа Киркорова — певца необыкновенной красоты и привлекательности.

Пафнутьев опасался, что сейчас вся группа двинется к нему, и тогда придется что-то им говорить, объяснять, чтобы в конце концов отстоять свое право на владение обгорелым портфелем.

Но нет, обошлось, никто к нему не направился, никто его не потревожил.

Обойдя вокруг джипа, постояв с минуту перед его развороченным салоном, вся группа снова скрылась за стальной дверью офиса.

Пафнутьев перевел дух и снова оборотил свой взор на людей, столпившихся перед полосатой лентой, протянутой милиционерами поперек улицы. На этот раз его внимание привлек человек, который с непонятной целью издалека фотографировал остатки джипа. Причем фотографировал «мыльницей», которой невозможно получить четкий кадр с такого расстояния. У парня была короткая стрижка, белая рубашка, пиджак в крупную клетку. Что-то в его внешности, манерах, даже в одежде насторожило Пафнутьева, у него возникло чувство, будто он знает этого человека, когда-то встречался с ним или с кем-то очень на него похожим.

Пафнутьев поднялся со скамейки и медленной, скучающей походкой двинулся к милицейскому ограждению, у которого столпилось с десяток людей, в том числе и этот тип в клетчатом пиджаке. Помахивая своим целлофановым пакетом, чуть вразвалку, не видя никого и одновременно видя всех. Пригнувшись, он прошел под полосатой лентой и протиснулся сквозь толпу, наблюдающую за происходящим.

— Круто рвануло, — сказал кто-то.

— Круче не бывает.

— Водителю голову как ножом срезало.

— Срежет, — продолжал голос умудренный и насмешливый. — Значит, заслужили. На такой джип я за всю жизнь не заработаю. Может быть, только на колеса.

— А на фиг тебе такой джип?

— Джип мне никакой не нужен. Некуда мне его присобачить. Но понимание жизни надо иметь.

— И какое же у тебя понимание?

— Если взорвали — значит, заслужил. Нарушил законы.

— И какие же законы он нарушил?

— Законы бытия. Не укради, не убий, не пожелай жену ближнего.

— А сам-то ты их соблюдаешь?

— В меру сил. Есть и за мной грех — страшно желаю жену ближнего. Но с другой стороны — только желаю. И ничего больше.

— Если желаешь — будет.

— Очень даже может быть, — согласился грешник.

Парень в клетчатом пиджаке, пятясь, выбрался из толпы и четким, направленным шагом зашагал прочь от места происшествия.

Пафнутьев пошел следом.

Идти пришлось недолго. Миновав длинный ряд машин, парень свернул в переулок и сел в желтый «жигуленок» с немытыми стеклами. Пафнутьеву ничего не оставалось, как записать его номер. Если вначале он обратил внимание на парня, повинуясь какому-то невнятному чувству, подозрению, может быть, опыту, то дальнейшее поведение клетчатого пиджака явно выходило за пределы нормального или, скажем, объяснимого. Сначала съемка обгоревшего джипа, причем с такого расстояния, которое исключало получение хорошего снимка, а вот фотографию, дающую обобщенную картину происшедшего, даже с такого расстояния можно было сделать. Потом быстрый уход в ближайший переулок, где его поджидала машина, и теперь вот долгое ожидание в машине непонятно чего, кого, с какой целью. Если ему нужно просто переждать какое-то время, то почему он шел сюда так спешно? Значит, ждет кого-то, кто опаздывает, но должен вот-вот появиться — такой вывод сделал Пафнутьев, сидя на низком заборчике, огораживающем сквер с непривычно свежей зеленой травой.

Все так и произошло.

Минут через десять к желтому «жигуленку» подошел еще один такой же тощеватый парень, и тоже в клетчатом пиджаке, правда, у этого клетка была помельче. С ходу упав на переднее сиденье, он с силой захлопнул дверцу, как показалось Пафнутьеву, даже с облегчением — так можно вести себя, сделав нечто важное, может быть, даже рисковое.

Разговор в машине продолжался, видимо, этим двум клетчатым пиджакам было о чем поговорить.

Пафнутьев тоже никуда не торопился и спокойно сидел на разогретом солнцем кирпичном ограждении, лениво посматривая по сторонам, чуть осклабясь, как делают скучающие собаки в жару. Время от времени он поглядывал на часы, давая понять парням, что кого-то ждет, что сидит не просто так, а можно сказать, по делу.

Наконец, видимо, приняв какое-то решение, парни отъехали. «Жигуленок» дал задний ход, развернулся и, не выезжая на главную улицу, свернул в следующий переулок.

Пафнутьев вернулся к месту взрыва.

Джип все еще дымился, но дымок был уже бледный, прозрачный, видимо, дотлевали какие-то резиновые прокладки. Обгорелый, залитый противопожарной гадостью, он представлял зрелище совсем уж печальное. Трупы водителя и охранника увезли, толпа тоже поредела, но милицейское оцепление оставалось, и Пафнутьеву пришлось даже показать свое удостоверение, чтобы пройти на место взрыва.

Неожиданно откуда-то появился возбужденный Шумаков.

— Ты где пропадаешь, Павел Николаевич? — спросил он, подходя.

— Да так, шатался по окрестностям.

— С пользой?

— Думаю, да.

— Поделись!

— Чуть попозже. Послушай... У вас ведь должна быть какая-то служба... Мне нужно узнать кое-что о машине.

— Номер знаешь?

— Знаю.

— Давай. Я все сделаю. Через час доложу о результатах.

Пафнутьев склонил голову к одному плечу, ко второму, помолчал в раздумчивости, сунул было руку в карман, чтобы дослать клочок бумажки с записанным номером машины, но неожиданно передумал.

— Знаешь, не надо. Лучше сведи меня в эту вашу службу... Должен же я потихоньку входить в курс дела... С людьми надо познакомиться, себя показать...

— Тоже верно, — согласился Шумаков с некоторой поспешностью. — А что за машина?

— Понятия не имею! — искренне ответил Пафнутьев. — Болталась тут одна... Вроде как из моего города, да и ребята наши...

— Братки?

— Не похоже. — Пафнутьев пожал плечами. — В общем, ты мне покажи эту вашу контору.

— Да сам найдешь! — с легкой досадой ответил Шумаков. — Третий этаж, семнадцатая комната. Будут проблемы — сошлешься на меня. Не будет проблем — не надо ссылаться.

— Почему?

— Не люблю зря мельтешить где попало.

— Тоже правильно, — одобрил Пафнутьев.

— Я только что звонил в больницу. Лубовский жив.

— Это хорошо, — заметил Пафнутьев.

— Не понял? — вопросительно посмотрел на него Шумаков.

— Без работы не останусь.

— Знаешь, Павел Николаевич, что я тебе скажу... На нашу жизнь лубовских хватит.

— В каком смысле?

— Во всех смыслах этого слова. — Шумаков посмотрел на Пафнутьева с каким-то особым выражением, будто намекал на что-то, будто придавал особое значение своим словам, но Пафнутьев ничего не понял или же слукавил по своей привычке, прикинувшись простоватым и недалеким. — Наш с тобой клиент родился в рубашке. Немного обгорел, немного испугался, одежонку придется сменить, а в остальном все в порядке. Через неделю будет делиться впечатлениями.

— С кем?

— С тобой, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — С кем же еще! Ему теперь только с тобой и осталось делиться.

— Вряд ли. — Пафнутьев с сомнением покачал головой. — Вряд ли, — повторил он еще раз. — Уедет зализывать раны в какой-нибудь госпиталь. С видом на Альпы.

— Это же прекрасно! Тогда и тебе придется снять номер с видом на Альпы.

— Не возражаю, — серьезно ответил Пафнутьев.

— Ха! Он не возражает! — опять рассмеялся Шумаков.

Справочная служба Генеральной прокуратуры и в самом деле сработала неплохо. Может быть, еще и потому, что Пафнутьев сделал достаточно подробную, грамотную заявку — он указал не только номер машины, но и цвет, модель и даже приблизительно год выпуска. И к концу дня имел подробные сведения о владельце машины, включая место жительства, род занятий. Машина под номером 78-18 оказалась зарегистрирована на имя Морозовой Ирины Александровны, владелицы салона полиграфических услуг — визитки, буклеты, бланки, мелкие плакаты, брошюры и прочая типографская дребедень.

— Это хорошо, — пробормотал Пафнутьев, ознакомившись со справкой, и направился в свой кабинет, где его ждали десять томов жизнеописания Лубовского Юрия Яковлевича, владельца заводов, газет, пароходов. — Надо бы в больнице навестить мужика, — продолжал Пафнутьев беседовать сам с собой. — Он столько внимания уделил, расходы понес, даже о развлечении подумал, телевизор доставил... Все-таки долг платежом красен.

До самого вечера его никто не тревожил, и Пафнутьев мог все время уделить изучению уголовного дела. Иногда в кабинет кто-то заглядывал, но, видимо, по ошибке, потому что тут же дверь снова захлопывалась, причем так быстро, что Пафнутьев не успевал даже заметить, кто именно заглядывал.

Странное впечатление произвело на Пафнутьева это уголовное дело. Даже при беглом просмотре этих не слишком толстых томов обращало на себя внимание одно обстоятельство — в нем почти не было документов, не было даже копий. В основном это были какие-то повествовательные страницы, рассказы, даже не очевидцев или свидетелей, а людей, которые когда-то со свидетелями и очевидцами общались. Другими словами, все, что удалось прочитать Пафнутьеву, носило косвенный характер. Ни один суд не смог бы отнестись к ним всерьез и уж тем более не взял бы на себя смелость вынести приговор. Создавалось впечатление, что предыдущий следователь, некий Поливанов, не столько собирал доказательства преступной деятельности миллионера Лубовского, сколько составлял жизнеописание, пытался проследить его путь к успеху и богатству.

Впрочем, это было ошибочное мнение, и Пафнутьев это прекрасно сознавал. У Поливанова были доказательства, они у него наверняка были, только этим можно объяснить многочисленные пропуски в нумерации страниц уголовного дела.

«Ну, что ж, — подумал Пафнутьев, — значит, надо искать Поливанова или то, что от него осталось. И еще я бы не прочь завести знакомство с гражданкой Морозовой Ириной Александровной. Ведь толклись же, толклись эти клетчатые пиджаки на месте взрыва... А машина принадлежит ей... Значит, с этими клетчатыми ребятами она знакома...»

Придя к этому очевидному выводу, Пафнутьев снова углубился в тома уголовного дела.

Но и на этот раз ему помешал Шумаков.

— Слушай, старик... Давай на «ты», а?

— Так мы вроде как с утра...

— Да? А я и не заметил... Надо же, как бывает... Да, старик, да, бывают люди, к которым с первого взгляда чувствуешь расположение. Ты из таких, старик, из таких, не спорь. Я, между прочим, тоже... Игорь! — Он протянул руку.

— Павел. — Пафнутьев склонил голову в почтительном поклоне.

— День кончается... Может, по пивку?

— Знаешь, — Пафнутьев помялся, — давай чуть попозже... Мне еще устраиваться надо, позвонить домой, доложиться... Это же мой первый вечер в Москве... А вот завтра — нет проблем. А?

— Заметано. — Шумаков не стал настаивать и, крепко пожав Пафнутьеву руку, вышел, махнув на прощанье уже из коридора.

Наступил вечер, заняться было нечем, и Пафнутьев решил, не теряя времени, навестить салон полиграфических услуг мадам Морозовой. Он знал, что подобные заведения работают допоздна, поскольку клиенты идут в основном уже после рабочего дня.

Салон располагался в полуподвале недалеко от Зубовской площади и внешне выглядел вполне пристойно — владелица не поскупилась на рекламу, вывеска была крупная, яркая, подсвеченная изнутри, художник даже изобразил какие-то полиграфические символы — блокнот, визитка, разбросанные в беспорядке буквы.

Вначале Пафнутьев прошел мимо длинного ряда машин, выстроившихся вдоль Садового кольца, но желтого «жигуленка» не увидел. Это его нисколько не огорчило, поскольку большого значения не имело — катаются ребята, пусть катаются. Спустившись по нескольким ступенькам вниз, он толкнул дверь. Дальше шла небольшая приемная, стояли у стены несколько черных офисных стульев, и тут же был маленький столик приемщицы — молодая девчушка с челкой, в джинсах и тонком свитере не могла быть хозяйкой заведения.

— Здравствуйте! — сказал он громко.

Девчушка, кажется, даже вздрогнула от неожиданности, тут же напустила на себя вид чуть надменный, чуть горделивый, но нашла в себе силы улыбнуться.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она.

— Спасибо. Я могу обратиться к вам?

— Конечно. Слушаю вас.

— Заказ можно сделать?

— Для этого я здесь и сижу.

— За что сидите?

— Ха! За три тысячи. Рублей, естественно.

— Немного... Вы, наверно, здесь не хозяйка?

— Хозяйка?! Я похожа на хозяйку?!

— А почему бы и нет? Я бы вам доверился.

— Я бы тоже вам доверилась. Только не сразу.

— Понимаю... Чуть попозже. А как насчет визитки?

— Вам нужна моя визитка?

— Нет, пока мне нужна моя визитка.

Пафнутьев давно знал, что людям можно задавать вопросы самые глупые и бестолковые, но если при этом удастся сохранить лицо не просто серьезным, а как бы даже озабоченным, удрученным какими-то бесконечными заботами, то человек никогда не заподозрит насмешки и будет отвечать, проникаясь твоими проблемами и прощая твое слабоумие.

— Пожалуйста. — Девушка положила на стол альбом с образцами визиток. Пафнутьев полистал его, остановился на самой простой.

— Подешевле выбираете?

— Видите ли, милая девушка, у меня такой характер работы, что вычурная визитка, да еще разноцветная... Неправильно поймут. Скажите, а ваша хозяйка...

— Скоро будет.

— А она...

— Незамужняя.

Девушка явно переигрывала Пафнутьева, опережая его дурацкие вопросы не менее дурацкими ответами.

— Поскольку хозяйка... Наверно, «Мерседес»?

— "Жигуль".

— И сама водит?

— Есть кому. Хотите предложить услуги?

— Чуть попозже. Скажите, а у вас есть символы, которыми можно украсить визитку?

— В конце альбома.

Пафнутьев еще раз подивился про себя способности девушки выражаться столь кратко и заглянул на последние страницы альбома. Здесь действительно был неплохой выбор всевозможных значков, которые мог выбрать человек любой специальности — перья и чернильницы для писателей, кисти и палитры для художников, скальпели для хирургов, мастерки и ведра для отделочников, но все это Пафнутьева не интересовало — он сразу увидел то, что ему требовалось.

Наручники.

Изящно изображенные, с убедительным графическим решением, они выглядели даже привлекательно, несмотря на всю свою зловещую сущность.

— Вот на этом я, пожалуй, остановлюсь, — сказал Пафнутьев, и только после этих слов ему в голову пришла шальная мысль — оставить в салоне невнятный след, который может заставить этих людей подняться из окопа, если, конечно, он не ошибся сегодня утром, заподозрив парней в клетчатых пиджаках.

В этот момент громко хлопнула входная дверь. Причем не просто хлопнула, а громыхнула с каким-то вызовом. Да, так может бросить за собой дверь только хозяин. Обернувшись, Пафнутьев увидел достаточно молодую еще женщину с бледным от гнева лицом, в хорошем деловом костюме. Ему нравились женщины в деловых костюмах, и он посмотрел на нее с нескрываемым уважением. Чуть кивнув, она быстро прошла в коридорчик и скрылась за дверью кабинета.

— Хозяйка? — шепотом спросил Пафнутьев.

— Ирина Александровна, — так же шепотом ответила девушка. — Но сейчас лучше ее не трогать.

— Упаси боже! — замахал руками Пафнутьев. — Разве ж я не вижу, разве ж я не понимаю!

И снова хлопнула дверь за спиной Пафнутьева, и снова он, прижавшись грудью к столу, чтоб не помешать никому своим присутствием, осторожно оглянулся назад.

На этот раз он увидел двух молодых, поджарых парней. На одном был пиджак в крупную клетку, на втором — в клетку помельче. Да, конечно, он сразу их узнал — это были те самые ребята, которых видел утром возле желтого «жигуленка». Неожиданно оба остановились возле Пафнутьева, внимательно осмотрели его с ног до головы, потом так же внимательно, без выражения посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, скрылись за дверью, в которую недавно вошла Ирина Александровна Морозова.

— Я им не понравился? — спросил Пафнутьев у секретарши.

— Если бы вы им не понравились, вы бы уже здесь не сидели.

— А где бы я сидел?

— На асфальте, — улыбнулась девушка.

— Такие крутые?

— Да, — коротко ответила она.

— Они тоже хозяева?

— Охрана.

— Хозяйка нуждается в охране?!

— Мы все нуждаемся в охране, — мудро заметила девушка.

— А какого цвета машина у хозяйки?

— Желтый «жигуль», — ответила девушка с чуть заметным раздражением — видимо, опасалась, что ее долгая беседа с этим странным заказчиком не понравится хозяйке. — Так на чем мы остановились? Вы что-нибудь выбрали?

— Значит, так... Образец визитки... Вот этот. — Пафнутьев ткнул пальцем в скромный белый прямоугольничек. Записывайте текст... Вверху... Генеральная прокуратура Российской Федерации. Записали? Ниже — Пафнутьев Павел Николаевич. Это меня так зовут. Дальше идет должность... Следователь по особо важным делам.

— Ого! — сказала девушка. — А особо важные дела — это какие?

— Которые отражаются на судьбе государства, — твердо произнес Пафнутьев, подпустив в голос суровости.

— Ого! — повторила девушка, но без особого трепета, ей просто было забавно.

— В уголочке вот этот рисуночек, — Пафнутьев показал на наручники.

— Ого!

— Чтоб страшнее было, — пояснил Пафнутьев. — Чтоб человек сразу понимал и проникался.

— Я уже прониклась.

— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Давайте ваш листок, я запишу телефон, по которому со мной можно связаться.

— Домашний?

— Домашний я дам только вам. Если попросите.

— Только не сейчас, ладно?

— Да, чуть попозже. Когда прижмет.

— Кого?

— Вас.

— Кто меня может прижать?

— Жизнь.

— Думаете, это случится?

— И очень скоро, — зловеще прошептал Пафнутьев. — Мне, пожалуйста, пятьдесят экземпляров.

— А не маловато?

— Давайте сто, — согласился Пафнутьев.

— Деньги вперед, — сказала девушка как бы между прочим.

— Это правильно, — и Пафнутьев полез в карман.

Из кабинета вышел один из парней и, остановившись перед Пафнутьевым, некоторое время молча его рассматривал.

— Я, конечно, дико извиняюсь, — заговорил он, — но мне кажется, что мы где-то встречались.

— Очень даже может быть, — охотно согласился Пафнутьев. — Люди частенько встречаются друг с другом.

— Нет, дядя... Я не о том... Сегодня не встречались? Сегодня? — повторил парень.

— Вряд ли... Разве что если вы были в Одинцовском районе.

— Я не был сегодня в Одинцовском районе. Но у меня такое чувство... Что я тебя сегодня видел. Чувство такое, — повторил парень.

— Бывает, — не стал возражать Пафнутьев. — В жизни столько всего бывает.

— Он из Генеральной прокуратуры, — неожиданно сказала молчавшая до сих пор девушка, причем Пафнутьев понял, что она хотела поддержать его.

— Откуда?! — неожиданно тонким голосом спросил парень, и Пафнутьев обрадовался и вопросу, и неожиданно севшему голосу — если на парня так подействовали слова «Генеральная прокуратура», значит, он не зря заприметил эти пиджаки недалеко от горящего джипа. — Так-так-так, — озаренно зачастил парень. Взяв со стола бланк, который только что заполнила девушка, он вчитался в заказ: — Павел Николаевич Пафнутьев... Никогда не слышал.

— Думаю, мы оба от этого ничего не потеряли.

— Возможно. — И, положив бланк на стол, парень опять удалился в кабинет.

— Какой-то он взвинченный, — пробормотал Пафнутьев, как бы советуясь с девушкой.

— Работа такая, — невозмутимо ответила она. — Приходите завтра. В это же время. Все будет готово.

На этот раз из кабинета вышла сама Морозова — красивая, ухоженная, дерзкая. Спокойно подойдя к столу, взглянула на Пафнутьева, на секретаршу.

— Валя, — сказала она девушке, — ты не хочешь съесть мороженого?

— Нет, но выйду охотно.

— Вот и ладушки, — кивнула Морозова. — Павел Николаевич? — спросила Морозова, взглянув на бланк заказа.

— Он самый. А вы, как я уже догадался, Ирина Александровна?

— Откуда это вам известно?

— Девушка сказала. — Пафнутьев кивнул на дверь, за которой скрылась Валя.

— Понятно. Павел Николаевич, уж поскольку вы представляете столь серьезную организацию... Может быть, у нас наладится более тесный контакт?

— Что вы имеете в виду?

— Мы могли бы выполнять ваши заказы... Быстро, качественно, со скидкой... Ведь нужны не только визитки? Всевозможные бланки, справки, прошения... Повестки, например, — с улыбкой вспомнила Морозова. — Мы могли бы сотрудничать взаимовыгодно.

— Вопрос, конечно, интересный, — протянул Пафнутьев раздумчиво. — Но не ко мне. Давайте так договоримся, Ирина Александровна... Я поговорю с нашим завхозом, мне кажется, он занимается подобными проблемами... Позвоните через день, два... Телефон мой у вас есть. — Пафнутьев кивнул на бланк заказа. — И я смогу ответить что-то внятное.

— Это прекрасно! — обрадовалась Морозова и с улыбкой оглянулась на двух вышедших из кабинета парней — они выглядели настороженными, даже напряженными, видимо, понимали, что улыбка хозяйки еще ни о чем не говорит. — А за вашим заказом приходите завтра. Если удобно — даже с утра.

— Успеете? — усомнился Пафнутьев.

— Для вас? — улыбнулась Морозова светской улыбкой, в меру игривой, в меру доступной, в меру хозяйской.

— Спасибо, — Пафнутьев прижал руку к груди. А сам видел, хорошо видел, как нервно и часто стучат по полированной поверхности стола остро отточенные ноготки Морозовой. Кажется, они даже выбивали какую-то дробь, какие обычно исполняют при казнях или экзекуциях. Чего это она, подумал Пафнутьев озадаченно, вроде милый разговор...

Пафнутьев поднялся со своего стула и только тут обнаружил, что за его спиной стоят все те же парни в клетчатых пиджаках. И тогда он, старый пройдоха, весь лучась радостью общения, протянул первому из парней руку и, широко улыбаясь, пожимая его влажноватую, все-таки влажноватую ладонь, проговорил:

— Пафнутьев. Павел Николаевич.

И парень в полной растерянности — а что ему оставалось, что ему оставалось в таком положении? — невольно тоже представился:

— Эдуард. Николаев.

— Очень приятно! — радостно воскликнул Пафнутьев и повернулся к другому парню: — Пафнутьев, Павел Николаевич, если не возражаете.

— Какие возражения! — откликнулся парень. — Сергей Мельник.

— Ну вот и познакомились, — все еще веселился Пафнутьев. — Эдуард Николаев и Сергей Мельник, — сознательно повторил он, чтобы лучше запомнить. — Как я понимаю, вы тоже здесь работаете? Тоже по полиграфическому делу?

— Это мои помощники, — тусклым голосом сказала Морозова.

— Специалисты высокого класса? — куражился Пафнутьев.

— Достаточно высокого.

— Боже! — вдруг возопил Пафнутьев. — Как я сразу не подумал... Ирина Александровна, не дайте погибнуть во цвете лет! Уж если у нас с вами завязываются плотные коммерческие интересы, уж коли вы мне будете звонить, а я завтра с утра снова буду у ваших ног... Подбросьте к прокуратуре на вашей машине! На это уйдет двадцать минут! Назначена встреча у Генерального, а я все еще здесь! Выручите, а!

— Даже не знаю, — замешкалась Морозова. — Все как-то неожиданно... Сергей, ты как?

— Нормально.

— А где эта ваша Генеральная прокуратура?

— Ближайший ориентир — площадь Пушкина, — взмолился Пафнутьев, еще сам толком не зная, зачем ему понадобился этот кандибобер. Но если он об этом заговорил, то, видимо, был все-таки в сумасшедшей просьбе какой-то смысл. — Площадь Пушкина, а дальше я уже за пять минут сам доберусь, — продолжал канючить Пафнутьев.

Морозова выбила ноготками очередную барабанную дробь, достаточно причудливую, некоторое время изучающе смотрела на Пафнутьева, потом повернулась к Мельнику:

— Значит, так, Сергей... Туда и обратно.

— Понял.

— Дорогу знаешь?

— Найду.

— И тут же назад, усек?

Сергей не ответил. Он лишь успокаивающе махнул рукой и направился к выходу. Пафнутьев устремился за ним, на ходу посылая Морозовой прощально-благодарственные жесты. Морозова отвечала ему точно такими же.

Как Пафнутьев и ожидал, Сергей прямиком направился к желтому «жигуленку» под номером 78-18.

— Прошу! — сказал он, распахивая переднюю дверцу.

— Благодарю! — ответил Пафнутьев и уселся на сиденье рядом с водителем.

Сергей, похоже, неплохо знал Москву, поскольку, не колеблясь и не советуясь с навязавшимся пассажиром, тут же нырнул под развязку, где-то свернул, где-то срезал и через минуту уже мчался по Садовому кольцу в сторону высотки Министерства иностранных дел.

— Сейчас эта улица называется Большая Дмитровка, — начал было Пафнутьев, но Сергей его перебил.

— Знаю, — сказал он и замолчал.

— Руководителю фирмы и получше машина не помешала бы, — опять заговорил Пафнутьев.

— Жлобится.

— В случае чего ремонт раз в десять дешевле, а?

— В двадцать. Я считал. И потом, все движутся с одной скоростью, все одинаково стоят в пробках, а вот бензина «жигуль» сжирает раз в десять меньше, чем эти джипы.

— Это тоже имеет значение?

— Конечно! — сказал парень с такой уверенностью и заинтересованностью, что Пафнутьев тут же сделал вывод — с деньгами у морозовской фирмы неважно, каждый литр бензина на счету, видимо, когда она услышала его просьбу, подумала и о бензине.

— Вообще-то я не на халяву напрашивался, — начал было Пафнутьев, но его опять не дослушали:

— Да ладно, Павел Николаевич! Когда-нибудь дадите мне на пару лет меньше, и будем в расчете.

— Заметано! — тут же согласился Пафнутьев, и, похоже, это было самое удачное его слово — парню оно явно понравилось, он даже с каким-то веселым одобрением посмотрел на Пафнутьева.

— И большие срока приходится давать?

— Суд дает срока, — усмехнулся Пафнутьев.

— Но по вашему представлению?

— Слушай, а ты разбираешься в нашем деле!

— Ха! — ответил парень, и, несмотря на всю неопределенность этого возгласа, Пафнутьев прекрасно его понял. Коротенькое «ха!» наверняка расшифровывалась примерно так: «О, дорогой Павел Николаевич! Если бы вы знали, через что мне пришлось пройти, что испытать, увидеть и понять, вы бы не удивлялись этим моим скромным познаниям! По одному ведомству мы с вами проходим, правда, оказались по разные стороны баррикады!»

Пафнутьев был уверен, что не ошибся — наколки на руках парня еще раз подтверждали его правоту. Сергей тоже взглянул на свои наколки и, сам того не замечая, повернул руку так, чтобы они меньше бросались в глаза. Но тут же, заметив это невольное движение, словно устыдился своей слабости и вернул руку в прежнее положение.

«С характером парнишка», — подумал Пафнутьев.

— Давно у Морозовой работаете?

— Давно.

— Она не замужем?

— А что, видно?

— Видно.

— А как догадались? — Парень на секунду взглянул на Пафнутьева.

— Замужние мягче. А Ирине Александровне, видно, все приходится решать самой.

— И это видно? — не столько спросил парень, сколько проговорил, будто утвердился в каких-то своих мыслях. — Был у нее муж... Погиб.

— Чечня?

— Как это говорится в вашей конторе... Криминальные разборки. Бандитская пуля.

— Неужели кто-то соблазнился этим салоном? — удивился Пафнутьев.

— Салоном?! — Сергей посмотрел на Пафнутьева почти с сочувствием. — Салон — это то, что осталось, жалкая кроха.

— Так ее муж был состоятельным мужиком?

— Да.

Пафнутьев понял, что настаивать не надо, и до самой прокуратуры молчал, пытаясь соединить в одну картинку все, что услышал сегодня, увидел, узнал.

— Приехали, — сказал Сергей, останавливая машину у высоких кованых ворот прокуратуры.

— Сколько должен? — спросил Пафнутьев.

— Павел Николаевич, мы с вами это уже обсудили. Удачи в работе. Побед в борьбе с организованной преступностью.

— Спасибо. Авось свидимся.

— Это в каком же смысле? — подозрительно спросил Сергей, прищурившись.

— Я же завтра за визитками приду.

— Ах, да! — На этот раз в голосе парня прозвучало явное облегчение. Он проследил, как Пафнутьев вошел в проходную, как вышел уже по ту сторону ворот, оглянулся, махнул приветственно и зашагал к центральному входу.

И только после этого тронул машину.

Когда утром прозвучал звонок и Пафнутьев, прошлепав босыми ногами в прихожую, открыл дверь, на пороге он увидел Халандовского, а из-за его спины выглядывала знакомая физиономия Андрея. Нет, оба не были радостными, скорее в их глазах можно было прочитать настороженность.

— Паша! Живой?! — шепотом спросил Халандовский.

— Местами.

— Но жизненно важные органы сохранились?

— Боюсь, не все.

— Это прекрасно! — оживился Халандовский. — Нам можно войти?

Не отвечая, Пафнутьев вернулся в комнату. За ним несмело протиснулись в квартиру гости. Пафнутьева они увидели уже сидящим на диване.

— Мы тебя не разбудили? — заботливо спросил Халандовский.

— Располагайтесь. — Пафнутьев сделал рукой широкий жест, предлагая воспользоваться всем, что гости смогут найти.

Халандовский и Андрей расселись на стульях лицом к Пафнутьеву.

— А ты ничего устроился. — Халандовский осмотрел комнату. — Мне нравится.

— Стараюсь.

— Говорят, Лубовский выжил?

— Сегодня пойду проведаю.

— А надо ли? Не рановато?

— Он так много для меня сделал... Телевизор вот прислал, холодильник набил... Такими вещами нельзя пренебрегать.

— Это, Паша, правильно, — согласился Халандовский. — Человеческие отношения превыше всего. Вот и мы тоже прихватили с собой кой-чего. — Он показал на две сумки, стоявшие по обе стороны стула. — Может, перекусим?

— Неплохо бы. — Пафнутьев поднялся. — Я пока под душ, а вы на кухне располагайтесь. Кстати, загляните в холодильник, может, чего приглянется вашим провинциальным желудкам.

— Конечно, приглянется! — Подхватив сумки, Халандовский шагнул в узкий коридорчик, который вел на кухню. — Ты, Паша, не сомневайся, нам наверняка многое приглянется, да, Андрюша?

— Худолей с нами просился, — сказал Андрей. — Мы же на машине приехали.

— Ну и захватили бы с собой, — выглянул из ванной Пафнутьев. — Чего ему там одному маяться.

— Да как-то оробели... Больно большой человек ты нынче, Паша.

— Позвонили бы, посоветовались с большим человеком! — прокричал Пафнутьев сквозь шум душа.

— И опять, ты, Паша, прав, — Халандовский развел руками. — Интересно, чем же тебя Лубовский балует, чем же он тебя потчует? — Халандовский открыл дверцу холодильника и бегло осмотрел содержимое. — Ну, конечно, я так и знал — сплошь банки, консервы, консерванты и прочая гадость. — Он с силой захлопнул дверцу холодильника и поставил на кухонный столик свою сумку. — Давай, Андрей, разгружай, а я займусь остальным.

Когда Пафнутьев в махровом халате, мокрый и румяный появился из ванной, перед ним предстал стол, накрытый в лучших халандовских традициях — громадные домашние котлеты, алые помидоры, разломанные пополам так, что на изломе сахарилась зовущая мякоть, на отдельном блюдце лежал пучок упругого укропа. И хлеб, даже хлеб Халандовский привез с собой.

— Так, — сказал Пафнутьев озадаченно. — Значит, Лубовский со своими консервами отдыхает... Ты это хочешь сказать?

— Что значит — хочу?! Именно это я и сказал во весь голос. Прошу к столу! — С этими словами Халандовский поставил на стол привычно заиндевевшую бутылку.

— Боже! — вскричал Пафнутьев. — Почему же она в инее?!

— Потому что к тебе приехали настоящие друзья, а не какая-нибудь шелупонь. Замерзшую, Паша, замерзшую сунул в лед, и пока Андрей гнал машину на запрещенной скорости, она и дошла, она и приобрела нужную температуру! Но, Паша, вам с Андреем она противопоказана. Разве что вечерком, с устатку. — Халандовский бестрепетно налил себе стакан водки, небольшой, правда, стакан, скорее стопку, и счастливо выпил. — Есть идея, Паша.

— Внимательно тебя слушаю, — проговорил Пафнутьев с набитым ртом.

— Работа у тебя нынче сложная, опасная, чреватая... Тебе нужен человек, на которого ты мог бы положиться полностью.

— Себя имеешь в виду?

— Нет, на меня положиться нельзя. У меня криминальные «хвосты», от которых я не тороплюсь избавляться. Я говорю об Андрее. Думаешь, зря мы приехали вместе? Думаешь, мы на железнодорожных билетах экономили? Ни фига. Он будет твоим водителем. Телохранителем, если хочешь. Соратником.

— Видишь ли, мне дали водителя.

— Тебе дата соглядатая. Стукача.

— Ты хочешь сказать, — раздумчиво начал Пафнутьев, но Халандовский перебил его:

— Паша, ты до сих пор не проникся? Ничего не понял? Не осознал? Думаешь, за большие таланты тебе поручили это дело? Тебе поручили это дело только для того, чтобы ты его завалил. Я вовсе не исключаю, что твою кандидатуру одобрил... — Халандовский замолчал, выразительно глядя на Пафнутьева.

— Неужели Лубовский?

— Точно, Паша.

— Тогда он сделал ошибку.

— Конечно. И на старуху бывает проруха. Звони начальству и ставь условие — водителем будет Андрей.

— Думаешь, согласятся?

— А куда им деваться? Иначе придется признать истинную роль приставленного водителя.

— Оформление, решение, удостоверение...

— Это все делается за полчаса. Андрей — не мальчик с улицы. Все нужные допуски при нем.

— А знаешь, в этом что-то есть, — неожиданно согласился Пафнутьев.

— Дожевывай котлету и звони. — Халандовский через небольшой кухонный столик придвинул телефон к Пафнутьеву.

Тот сходил в комнату, принес блокнот, нашел номер телефона Олега Ивановича, с которым познакомился в первое утро своего пребывания в Москве.

— Олег Иванович? Здравствуйте! Пафнутьев на проводе.

— Здравствуйте, Пафнутьев. Хотите доложить об успехах?

— Да вроде рановато...

— Я тоже так подумал. Возникли проблемы?

— И для проблемы тоже еще час не наступил.

— Ну хоть что-то есть?

— Знаете, Олег Иванович, на стол положить нечего, а вот поговорить уже есть о чем.

— Заходите, поговорим.

— Чуть попозже. Я вот по какому поводу... Приехал мой водитель, с которым я давно работаю... Мне бы хотелось и здесь работать именно с ним.

— Он прокурорский?

— Да.

— Тогда нет проблем. Я дам команду, он сегодня же получит все необходимые документы. В том здании, где вы работаете, на третьем этаже найдите Николая Петровича, его кабинет в конце коридора...

— Я знаю. Спасибо, Олег Иванович. До скорой встречи.

— Удачи, — и Олег Иванович положил трубку.

— Вопрос решен, — сказал Пафнутьев Андрею.

— Одна проблема, — сказал Андрей. — Москву я не слишком хорошо знаю... В свое время, во время службы, я немало здесь поколесил, но сейчас...

— Не переживай, куплю тебе карту, — успокоил Андрея Халандовский.

— Карту? — рассмеялся Андрей.

— Я куплю тебе большую карту.

— Хорошо, — согласился Андрей. — Но только очень большую, а лучше глобус.

— Да, Аркаша, есть еще одно небольшое дело. — Пафнутьев принес с кухни целлофановый пакет с обгорелым портфелем Лубовского. — Эту неприятную с виду вещь я обнаружил на месте взрыва... Ты понимаешь, да? Там, где Лубовского взорвали... Мне не хочется ее дома держать, нехорошо это, неграмотно... Захвати с собой, пусть этот пакет у тебя поваляется где-нибудь под диваном, ладно?

— Паша, это очень правильное решение, — серьезно заметил Халандовский, беря пакет. — И будет еще правильнее, если я засуну эту твою находку соседу на балкон — под банки с краской, под остатки паркета, кафеля и обоев.

— Не возражаю, — сказал Пафнутьев.

Из дома вышли вместе, отъехали на служебной машине Пафнутьева.

— Значит, так, Паша, слушай меня внимательно, — заговорил на заднем сиденье Халандовский. — Вечером вместо этого симпатичного парня будет сидеть Андрей, не затягивай с этим делом. Прямо сейчас, с утра и пробивай, пока начальство не передумало.

— Это обо мне речь? — спросил водитель.

— Да, дорогой, это все о тебе, — подтвердил Халандовский. — К тебе нет никаких претензий, ты не обижайся, но присутствующий здесь Павел Николаевич просто вынужден подчиниться руководству. Теперь, Паша, о тебе... На работе не задерживайся, нечего тебе там попусту болтаться, у нас сегодня важная встреча.

— С кем? — обернулся Пафнутьев.

— С очень интересным человеком.

— Понял.

— Встреча может затянуться, поэтому никаких дел не намечай. Вы сейчас с Андреем идете решать административные дела, я договариваюсь о подробностях вечерней встречи. Чтобы не было никаких накладок, поскольку наш собеседник человек непростой.

— Возможны неожиданности? — усмехнулся Пафнутьев.

— Неожиданности возможны всегда. Правильно говорю? — Халандовский подмигнул водителю в зеркало.

— Совершенно с вами согласен, — серьезно ответил тот.

— Тогда останови, будь добр, возле вон того киоска. Я приехал. Дальше действуйте сами. По обстановке. Встретимся у твоей квартиры, Паша.

— Заметано, — откликнулся Пафнутьев. — Тебе не тяжело с этим пакетом? — спросил он у Халандовского.

— Своя ноша не тянет, — беззаботно ответил тот и незаметно показал глазами на водителя — не все можно говорить при этом парне, не все, Паша. Пафнутьев в ответ кивнул, понял, дескать, принял к сведению.

В середине дня Пафнутьев шел по длинному больничному коридору к палате Лубовского. Как и обещал, он решил проведать благодетеля, кормильца своего и поильца. Внизу его остановили крепкие ребята в черных костюмах и с короткими автоматами. Проверив документы, они тут же по мобильным телефонам передали Пафнутьева на второй этаж, где точно такие же ребята снова проверили его прокурорское удостоверение и по телефону сообщили куда-то дальше. Возле палаты на жестком больничном табурете, выкрашенном белой краской, сидел еще один парень с литым затылком, короткой стрижкой и неизменным коротким автоматом. Этот проверять документы не стал — на его глазах у лестничной площадки гостя уже осматривали.

Пафнутьев оробело постучал в дверь и, чуть приоткрыв ее, протиснулся в палату. Перебинтованный Лубовский лежал по центру таким образом, что ни в одно из двух окон увидеть его было невозможно, следовательно, нельзя было и выстрелить — напротив окон стояло многоэтажное здание хирургического отделения. В углу на второй кровати сидел парень опять же в черном костюме и с коротким автоматом. На Пафнутьева он смотрел настороженно. Рядом на подушке лежал мобильник — ему, видимо, уже доложили о Пафнутьеве, о его приметах. Только по этой причине он не сдвинулся с места, не потребовал удостоверения.

— Присаживайтесь, Павел Николаевич. — Голос Лубовского оказался неожиданно звонким и даже как будто веселым.

— Спасибо, Юрий Яковлевич! Присяду.

— Вот видите, где встретиться пришлось. — Глаза Лубовского тоже показались Пафнутьеву веселыми. Видимо, повреждения у него были не слишком опасны для здоровья, и он уже вышел из того шокового состояния, в котором лежал на асфальте у своего офиса.

— Да уж. — Это все, что смог выдавить из себя Пафнутьев, прекрасно понимая бестолковость своих слов. — Сожалею.

— Надеюсь, это досадное происшествие не станет помехой в вашей работе?

— Не станет, Юрий Яковлевич. Я вижу, вы если и не в полном здравии, то хотя бы в ясном сознании. Во всяком случае, ваш вид со вчерашнего дня явно улучшился.

— Кстати, о вчерашнем дне... Мне рассказывали, что вы очень заботливо отнеслись к моему имуществу... Не знаю даже, как вас благодарить, Павел Николаевич!

— Не понял? — сказал Пафнутьев, старательно моргая глазами, и даже как бы за поддержкой обернулся к охраннику: дескать, не догадываюсь, о чем речь. Но наткнулся на такой злобный, ненавидящий взгляд, что поспешил повернуться к Лубовскому.

Тот молчал.

Пафнутьев по своей привычке склонил голову к одному плечу, к другому, опять поморгал и решил в конце концов что может продолжить разговор.

— Если вы имеете в виду портфель...

— Да!

Шумаков! — вдруг озарило Пафнутьева. Только Шумаков видел, как он сунул портфель в целлофановый пакет, больше никого рядом не было. Да, Шумаков предложил ему чуть ли не там же, на асфальте, ознакомиться с его содержимым. Точно, Шумаков. Напрасно он так быстро раскрылся. А может быть, еще кто-то видел? Ведь и Лубовский не должен выдавать своего человека, сдавать, как говорится. Значит, все-таки не Шумаков? Или все же он?

— Думаю, мы можем говорить не столько о портфеле, сколько о том, что от него осталось.

— Все равно я вам благодарен за заботу, — ледяным голосом продолжал Лубовский. — Если он не развалился в ваших руках, значит, часть бумаг все-таки сохранилась.

— Возможно, — легко согласился Пафнутьев. — Честно говоря, я даже не заглядывал в него.

— И это правильно, — одобрил Лубовский. — Это говорит о вашей порядочности. Действительно, зачем заглядывать в чужие вещи, в чужие карманы...

— Никогда этим не страдал! — горячо заверил Пафнутьев.

— Но вчера не смогли себя преодолеть?

— Юрий Яковлевич! — громко и внятно произнес Пафнутьев. — Вы, наверно, не слишком хорошо представляете себе вчерашнюю картину. Ваш джип пылает ярким пламенем, голова водителя валяется у бордюра, охранник превращен в кровавую кашу, вы, простите, в позе трупа лежите на асфальте... Народ беснуется, зовут милицию, пожарных, «Скорую помощь»... Это была кошмарная картина. И если мне одному пришло в голову заглянуть в машину... Спасти то, что осталось... И вы меня за это укоряете?!

— Я вас не укоряю. Я никого никогда не укоряю. У меня нет такой глупой привычки. Когда мне хочется кого-нибудь укорить, я поступаю совершенно иначе.

— Как же вы поступаете, Юрий Яковлевич?

— Адекватно.

— Это интересно! — воскликнул Пафнутьев.

— Смею вас заверить, Павел Николаевич, что интересного здесь нет ничего. И оставим это. Я прошу вас вернуть мне мой портфель с бумагами, которые совершенно не нужны в вашем благородном деле. Кстати, как вам понравилось виски, которое я прислал?

— Прекрасное виски! — с подъемом воскликнул Пафнутьев. — Это, наверное, единственное, что сейчас утешает меня в жизни!

— Закончится — скажите.

— Обязательно.

— Значит, мы договорились насчет моих вещичек?

— Разумеется, Юрий Яковлевич! Здесь не будет никаких проблем! Это я вам обещаю!

— У вас ко мне какие-то вопросы? Ведь я не поверю, что вы пришли, чтобы поинтересоваться моим здоровьем.

— Вопросы, конечно, есть, но, во-первых, я к ним не готов, а во-вторых, больничная палата не место для подобных бесед.

— Очень вам благодарен. — Зазвонил телефон, и Лубовский, прижав трубку к уху, молча вслушивался — кто-то подробно и долго о чем-то докладывал. Лубовский время от времени взглядывал на Пафнутьева, взглядывал будто с каким-то сомнением, из чего Пафнутьев заключил, что разговор идет и о нем тоже. — Странно, очень странно, — проговорил Лубовский. — Ну, что ж, будем думать. — И он, не прощаясь, отключил связь, повернулся к Пафнутьеву: — Значит, мы договорились, Павел Николаевич?

Пафнутьев в ответ лишь прижал руку к сердцу: дескать, не извольте беспокоиться, дорогой Юрий Яковлевич.

— Очень хорошо. Я позвоню вам сразу, как только оклемаюсь. И полностью предоставлю себя в ваше распоряжение. Да и вы к тому времени, надеюсь, будете готовы задавать мне вопросы жесткие, прямые, нелицеприятные. Ведь у вас других не будет, верно?

— Будут, Юрий Яковлевич. Я спрошу вас о здоровье.

— Вот за это спасибо, — улыбнулся наконец Лубовский.

— Хотя, учитывая мощь вашей охраны, — Пафнутьев кивнул в сторону человека с автоматом, который все с той же неотрывностью смотрел за каждым его движением, — ваше здоровье теперь в полной безопасности. У меня не меньше трех раз документы проверяли.

— А! — Лубовский пренебрежительно махнул рукой. — Все это чепуха. Проверки, автоматчики, джипы, помповые ружья... Это годится только против мелкого хулиганья. Бедного Отарика хлопнули из мелкашки, когда вокруг него стояли двадцать чемпионов мира по борьбе, боксу, восточным единоборствам, половина из них была вооружена... А! — Лубовский опять махнул рукой. — Когда за дело берутся серьезные ребята, их ничто не остановит. А все эти кодовые замки, цифровые наборы, стальные двери... Это против ссыкунов, которые ходят в подъезды помочиться.

— Юрий Яковлевич, — подал наконец голос охранник. — Ну, что ж вы так про нас... Не такие уж мы и слабые, не такие уж и бестолковые...

— Да? — быстро повернулся к нему Лубовский. — Скажи тогда мне, ответь на такой вот вопросик... Почему я здесь? Почему я лежу на этой вонючей койке, дышу этими больничными испражнениями? Почему я перебинтованный?

— Случается, Юрий Яковлевич...

— Вот и я о том же! Павел Николаевич... Будем прощаться. Я надеюсь вернуться в свой кабинет через несколько дней. Вам позвонят. Вы будете в курсе.

— Выздоравливайте, Юрий Яковлевич. — Пафнутьев поднялся, махнул приветственно рукой и направился к двери.

— Простите за назойливость, Павел Николаевич, но я на прощание еще раз напоминаю о моем имуществе, если позволите так выразиться.

Не отвечая, Пафнутьев лишь сделал рукой успокаивающий жест — дескать, не беспокойтесь, дорогой Юрий Яковлевич, все будет в порядке.

— Да, — Пафнутьев вернулся уже от двери. — Хотел спросить... Может быть, вы кого-нибудь подозреваете? Кто мог такой гостинец подложить под вашу машину?

— Понятия не имею! — быстро ответил Лубовский, чуть быстрее, чем требовалось, даже с поспешностью. И Пафнутьев понял — есть подозрения у Лубовского, есть. Может быть, он даже знает, кто организовал взрыв. И за что — тоже знает.

— Последнее время не было угроз, требований, шантажа?

— Что вы, Павел Николаевич! Шантажировать можно фирму, у которой личико в пуху, которая нарушает законы, не платит налоги, замешана в сомнительных операциях... Вот такой можно угрожать. А мы чисты. — Лубовский улыбнулся широко и неуязвимо.

— Возможно. — Пафнутьев снова повернулся к двери.

— И еще, Павел Николаевич... Мы, конечно, и сами внимательно изучим все обстоятельства покушения. Постараемся разобраться и принять меры.

— Сами?

— Да, Павел Николаевич.

— Не прибегая к помощи правосудия?

— В этом, как мне кажется, просто не будет надобности.

— И ваш ответ будет адекватным?

— Совершенно верно. — Лубовский уже не улыбался, говорил жестко, даже с вызовом, будто сознательно провоцировал Пафнутьева. — Вы правильно выразились — адекватный.

— Ваши слова наводят на размышления.

— Я к этому и стремился.

— Рад, что у нас состоялся этот разговор.

— Благодаря этому разговору мы с вами сохраним друг для друга уйму времени. Нам не придется тратить его на пустые слова, вежливые обращения, бесконечные хождения вокруг да около. Я внятно выражаюсь?

— Вполне.

— Мне звонил президент, — продолжал Лубовский. — И выразил свои сожаления по поводу случившегося.

— Это очень приятно, — почтительно проговорил Пафнутьев. И тут же почувствовал, как что-то напряглось в нем, как в груди поднялась неуправляемая волна гнева, если не злости. Его ставили на место, а ему всегда не нравилось, когда его ставили на место. — Если президент позвонит еще раз, а он наверняка позвонит, поскольку действительно озабочен вашим здоровьем, так вот, если позвонит, передайте ему мой привет и заверьте, пожалуйста, что я всегда о нем помню.

— Так и сказать? — осклабился Лубовский.

— Так и скажите. Пафнутьев, дескать, всегда о вас помнит.

— Обязательно передам. До скорой встречи, Павел Николаевич.

— Выздоравливайте, Юрий Яковлевич.

И Пафнутьев вышел, уже не останавливаясь.

Едва за Пафнутьевым закрылась дверь, Лубовский потянулся к мобильному телефону. Его рука как бы сама по себе нащупала маленькую коробочку, но до вызова дело не дошло. Похоже, Лубовский сам ждал звонка. Охранник подошел к окну, долго всматривался сквозь двойные стекла во двор, потом успокоенный вернулся на свое место в углу палаты.

— Ушел, — сказал он.

— Это хорошо, — ответил Лубовский. — Надеюсь, мы не скоро с ним увидимся. — Он помолчал. — Если увидимся.

— Мешает? — спросил охранник.

— Пока нет.

— А то в случае чего...

— Я помню.

— Мужик мне показался того... Чреватым.

— А он такой и есть.

— Может, намекнуть ему?

— Уже.

— Он понял?

— Не дурак. Он далеко не дурак.

— К нему бы человечка приставить.

— Уже.

— Тогда ладно, — успокоенно проговорил охранник. — Тогда ладно. Авось.

Разговор шел какой-то странный, новый человек ничего бы не понял, но Лубовский и охранник, похоже, прекрасно понимали друг друга с полуслова. Были у них в прошлом события, дела, испытания, которые позволяли им сейчас говорить вот так немногословно.

— Что-то не звонят ребята, — проговорил Лубовский.

— Позвонят. Люди надежные.

— Время уходит.

— Наверстают.

— Хорошее время... Удобное.

— Авось, — повторил охранник.

— Ты все проверил?

— Все.

— Порядок?

— Юрий Яковлевич, — укоризненно протянул охранник.

— Ладно-ладно. Я спросил — ты ответил.

В этот момент раздался телефонный звонок. Поскольку телефон лежал на кровати, звук был ослабленный, смягченный.

Лубовский молча поднес трубку к уху, некоторое время слушал, не произнося ни слова, и только в конце разговора негромко произнес:

— Пусть так.

И почти обессиленно откинулся на подушку.

— Все в порядке? — спросил охранник.

— Да, — ответил Лубовский кратко, и тот понял, что больше вопросов задавать не следует.

— Авось, — негромко произнес охранник.

— Я не люблю этого слова, — откликнулся Лубовский.

— Виноват, Юрий Яковлевич.

— Совершенно дурацкое слово. Надеяться можно только на себя. И ни на кого больше. На бога надеяться нельзя. Он слишком капризен и своенравен. У него, видите ли, свое понимание происходящего. Он думает, что ему все ведомо, что умнее всех. Они позвонят?

— Сразу, как только.

— Ну что ж... С богом, — добавил Лубовский в полном противоречии с тем, что сам только что произнес.

У Лубовского было хорошо развито чувство опасности, у него было воображение, обостренное все тем же пониманием опасности. И в эти самые минуты он ясно представлял себе события, которые происходили на другом конце Москвы. Пытаясь предусмотреть, предвидеть, предугадать любую, самую малую оплошность, он снова и снова прокручивал происходящее и убеждался, что вроде бы ничего не упущено, вроде бы все сделано грамотно, надежно, неуязвимо.

— Только бы не дрогнули ребята, только бы не дрогнули.

— Не дрогнут, — твердо произнес охранник. — Потому — проверенные.

— Есть понятие, которое не подчиняется расчету...

— Это что еще за понятие?

— Человеческий фактор. А все остальное можно просчитать и предусмотреть... Но у меня не было другого выхода, видит бог, у меня не было другого выхода. — И Лубовский, откинувшись на подушку, замолчал. Он закрыл глаза, но беспокойство не покидало его, зрачки под веками судорожно двигались, будто он и в самом деле видел в эти мгновения картины, события, которые сам же и запустил.

Двое ребят в светлых рубашках и кремовых брюках, загорелые и простодушные, вышли из машины недалеко от Зубовского бульвара, прошли несколько десятков метров и, убедившись, что вокруг не происходит ничего такого, что привлекло бы их внимание, спустились по нескольким ступенькам в полиграфический салон. Посетителей в это время не было, только за столом сидела невзрачная девчушка, вписывая что-то в амбарную книгу.

— Извините, у нас обед, — сказала она, не поднимая головы.

— Это прекрасно, — сказал один из парней и повернул ключ во входной двери, чтобы уже наверняка никто не зашел и не нарушил тишину обеденного часа.

— Ребята, я же вам сказала, — начала было девушка, но один из парней, взяв ее под локоть, провел в коридор, втолкнул в туалетную комнату и подпер ручку спинкой стула, успев напоследок приложить палец к губам, давая понять — веди себя тихо.

После этого оба, вынув из сумок пистолеты с удлиненными стволами, прошли по коридору. Заглянув в дверь с табличкой «Директор», они и в самом деле увидели обеденную картину. Морозова Ирина Александровна в компании с двумя парнями в клетчатых пиджаках пила растворимый кофе. Перед ними стояла круглая коробка с початым тортом. Не произнося ни слова, вошедшие подняли пистолеты и в каждого парня выстрелили по нескольку раз. Те не успели ничего предпринять и даже падали, не выпуская чайных ложечек из мертвых уже пальцев. Выстрелы были негромкие, вряд ли они были слышны на улице даже под директорским окном.

— Прошу прощения, — сказал один из гостей и, уходя, прикрыл за собой дверь.

Морозова, не произнося ни слова, продолжала сидеть бледная и окаменевшая. У ее ног лежали два истекающих кровью трупа, но она не могла даже опустить голову, чтобы посмотреть на них, не могла встать, закричать, позвать на помощь, поскольку знала — звать некого.

Оба парня вышли из салона, сощурившись на ярком солнце, высмотрели оставленную машину, не торопясь, сели в нее, подождали, пока мимо проедет троллейбус, и спокойно тронулись с места. Прошло совсем немного времени, и машина их затерялась в общем потоке на Крымском мосту, а через несколько минут она уже подъезжала к Павелецкому вокзалу. Свернув в неприметный переулок, машина и вовсе пропала из глаз, даже если бы кто-то сверхпроницательный и вздумал за ней проследить.

— Вроде обошлось? — спросил один из парней, когда машина остановилась в тени блочной башни.

— Вроде, — ответил второй, глядя в заднее стекло. Ни одной машины, увязавшейся за ними, он не увидел. — Чисто.

— Будем докладывать? Колотится мужик...

— А чего ему колотиться? Работал не он.

— Ладно, не ворчи. Он тоже завязан. В случае чего он больше потеряет.

— Почему больше? Столько же... Жизнь.

— Звони...

Парень не торопясь, все еще поглядывая в заднее стекло машины, набрал номер, подождал, пока установится связь.

— Прекрасная погода, вам не кажется? — спросил он, услышав прерывистое дыхание Лубовского.

— Она в самом деле прекрасная? — спросил тот.

— Честно говоря, прекрасного мало... Все как обычно.

— Ну, ладно, — облегченно вздохнул Лубовский. — Позвони как-нибудь. У меня в больнице времени много.

— Позвоню, — сказал парень и отключил мобильник.

— Все нормально?

— Пропустить бы по глоточку.

— Это надо.

Когда Пафнутьев пришел в полиграфический салон получать свои визитки, он застал там следственную группу в полном составе. Эксперт ходил и щелкал фотоаппаратом, его вспышка слепила в полумраке салона и, кажется, всех раздражала. Оба убитых лежали в кабинете директора точно в тех же позах, в которых их оставили убийцы. Морозова сидела в приемной за столом секретарши и бездумно смотрела в стену прямо перед собой. У нее было такое выражение лица, будто она ожидала чего-то подобного, но не предполагала, что все произойдет так быстро. Зареванная секретарша пила из горлышка бутылки минеральную воду и время от времени всхлипывала, вытирая лицо мокрым комком носового платка.

Показав удостоверение, Пафнутьев прошел в глубину салона, заглянул в директорский кабинет, убедился, что убиты те самые ребята в клетчатых пиджаках, которые были здесь вчера и которых он видел на месте взрыва.

— Да, Лубовский обещал сам разобраться, — неожиданно проговорил он вслух.

— Что? — спросил следователь, оторвавшись от протокола.

— Да это я так, сам с собой веду беседу.

— Бывает, — без удивления кивнул тот, пытаясь вывести Морозову из оцепенения. — Сколько их было? — в который раз спросил он.

— Да двое, двое их было! — не выдержала секретарша.

— Как выглядели?

— Откуда я знаю! Я в туалете сидела!

— Почему в туалете?

— Потому что они меня там заперли.

— Понятно, — и следователь что-то записал в протокол. — Это были кавказцы?

— Да нет, вроде наши. Светленькие. И говорок такой... Не московский... Будто они из Сибири или с Урала... Не то окают, не то акают...

— Это уже кое-что, — пробормотал следователь.

Пафнутьев еще раз прошел по коридору, заглянул в кабинет директора — эксперты изучали стол, стаканы, дверную ручку: вдруг остались отпечатки. Но по их огорченному виду можно было догадаться — ничего не нашли.

— Послушай, — обратился Пафнутьев к следователю, — скажи мне наконец: что произошло?

— А что произошло, — бойко ответил тот, — ничего не произошло. Обычные бандитские разборки. Пришли двое в обеденный перерыв, ты сам слышал — заперли девочку в туалете, прошли в директорский кабинет — там как раз шло чаепитие. Алкоголя не было, только чай и торт. Торт, кстати, еще остался, и чай не остыл, можешь полакомиться. Если кровью не забрызгало. Вошли уже с пистолетами на изготовку. Пистолеты с глушителями. За стеной аптека — там никто ничего не слышал. Убитые не успели даже торт проглотить. Поэтому и говорю — вошли с пистолетами на изготовку. Выпустили в каждого по нескольку пуль, целились в головы. Спокойно вышли, сели в машину и отъехали. Работа грамотная, надежная, шансов найти их не вижу. Разве что случайно где-нибудь проклюнутся.

— Пистолеты выбросили? — спросил Пафнутьев.

— Нет, не выбросили. Или прохожие подобрали. Нынче прохожий пошел грамотный, бережливый. Не торопится с находками расставаться. Каждый про себя думает — а вдруг самому пригодится. Времена нынче, сам понимаешь...

— У Ирины Александровны точно так же мужа убили, — неожиданно проговорила секретарша. Она уже не рыдала, только промокала глаза салфеткой.

Пафнутьев быстро обернулся к Вале, некоторое время молча ее рассматривал.

— Как убили? — наконец спросил он.

— Пришли двое в кабинет, расстреляли и ушли.

— Здесь же?

— Нет, в Челябинске.

— Давно?

— Да уже года два прошло. Может, больше.

— И тоже полиграфический салон?

— Нет, комбинат железобетонных изделий.

— Большой комбинат?

— Больше тысячи человек работало. Весь Урал снабжали.

— Чем снабжали?

— Изделиями.

— А муж ее кем был? На этом комбинате он кем был?

— Как кем, директором.

— И тоже при вас все произошло?

— Нет, я тогда у них еще не работала. Я в школе училась. Но мне Ирина Александровна рассказывала. После этого она и переехала в Москву.

— Так, — протянул Пафнутьев. — Положение немного проясняется. Все как бы становится на место.

— Ты что-нибудь понял? — спросил у него следователь.

— Сам же говоришь — бандитские разборки. Как бы вроде ничего и не произошло. Надо выяснять, что за люди эти погибшие. Думаю, что здесь возможны неожиданности.

— В каком смысле?

— Во всех.

— Получите, — сказала секретарша, протягивая Пафнутьеву небольшой сверток.

— Что это?

— Визитки. Ирина Александровна сказала вам, что можете утром за ними зайти... Если бы зашли утром, ничего бы не случилось.

— Или же я лежал бы здесь, — усмехнулся Пафнутьев. — Ведь она бы наверняка пригласила меня на чашку чая, как вы думаете?

— Может быть. — Девушка передернула плечами.

Морозова сидела все так же за столом секретарши, уставившись неподвижным взглядом в стену перед собой. У Пафнутьева давно вертелся в голове вопрос, который он хотел задать Морозовой, но все не решался — и состояние у женщины было не самое лучшее, да и вопрос не казался ему уместным. Но наконец решился:

— Ирина Александровна, ответьте, пожалуйста... — Он замолчал, не уверенный в том, что она его слышит.

— Да-да, говорите, — сказала Морозова.

— Вам знакома фамилия Лубовский?

— И очень хорошо.

— Вы встречались?

— Лучше сказать — сталкивалась.

— В Челябинске?

— Да, там. Я не могу ничего доказать, но думаю, что он приложил руку к смерти моего мужа. И здесь я чувствую его запах, Лубовского. — Она повела носом, будто и в самом деле могла ощутить какой-то запах.

— Сейчас он в больнице, — сказал Пафнутьев.

— Я слышала об этом.

— Он не всегда вел себя хорошо?

— Он никогда не вел себя хорошо.

— Ирина Александровна, нам бы поговорить с вами подробнее, как вы на это смотрите?

— Отрицательно.

— Почему?

— Загляните в мой кабинет. Там вы найдете все ответы.

— В столе?

— На полу.

— Вы опасаетесь за свою жизнь? — спросил Пафнутьев, хотя уже все понял.

— А вы?

— Немножко есть.

— О чем же мы будем с вами разговаривать, Павел Николаевич? Если даже вы опасаетесь за свою жизнь? Вы защищены гораздо больше, чем я... Моя охрана в кабинете на полу. Я не могу этого не учитывать. И вы тоже.

— Вы произнесли фамилию Лубовского...

— Я?! — усмехнулась Морозова. — Никогда. Вы слышите? Никогда я эту фамилию не произносила. Это вы произнесли пять минут назад. Но не я. Так и запишите в своем протоколе. Я не знаю этого человека. Никогда с ним не встречалась. И не собираюсь это делать в будущем.

— Понял, — кивнул Пафнутьев. — Я все понял. Но повстречаться надо.

— Без галстуков? — усмехнулась Морозова.

— Я согласен даже без протокола.

— Ну что ж... Заходите как-нибудь. Я буду здесь все приводить в порядок... Жизнь продолжается. Да, Валя? — обернулась она к секретарше.

— Конечно, Ирина Александровна.

— У меня такое ощущение, что ваши ребята, — Пафнутьев кивнул в сторону кабинета, — первыми поднялись из окопа. Перчатку бросили они.

— Видимо, вы очень проницательный человек, Павел Николаевич, но должна вас огорчить... Перчатку бросили не они. Они лишь приняли вызов. Несколько запоздало, несколько неумело, но что делать, как смогли. На мой взгляд, даже то, что им удалось, достойно уважения.

— А что им удалось, Ирина Александровна?

— Если мы с вами говорим об одном и том же...

— Я в этом совершенно уверен! — успел вставить Пафнутьев.

— Так вот, — невозмутимо продолжала Морозова, — если мы с вами говорим об одном и том же, то даже то, что они приняли вызов от сил, куда более могущественных и безжалостных...

— Разберемся, — подвел итог Пафнутьев. — А за визитки я вам чрезвычайно благодарен. Что касается предложения о сотрудничестве, позвоню чуть позже. Мне кажется, что вам сейчас не до этого.

— Похоже на то, — согласилась Морозова.

Выйдя на улицу, Пафнутьев медленной, раздумчивой походкой направился к станции метро «Парк культуры». Ему пора было возвращаться в свой кабинет — надо решать вопрос с Андреем, должен позвонить Халандовский, пора возвращаться и к своим непосредственным делам, ради которых он и прибыл в Москву.

Андрей ждал Пафнутьева уже в машине.

— Все в порядке, все утряслось? — спросил Пафнутьев.

— Покапризничали немного, но был какой-то звонок сверху...

— Олег Иванович, — вспомнил Пафнутьев.

— Вот после его звонка все сразу и стало на свои места. За час выдали все документы, и теперь я полноправный ваш водитель. Подходил какой-то хмырь, назвался Шумаковым. По-моему, ему не понравилось мое появление.

— Перебьется, — сказал Пафнутьев.

— Освоились, Павел Николаевич? — усмехнулся Андрей.

— Из чего это видно?

— Жестковато выражаться стали.

— Перебьются, — повторил Пафнутьев и направился в свой кабинет. А едва открыл дверь, раздался звонок. Оказалось — Халандовский.

— Здравствуй, Паша!

— Здравствуй, Аркаша.

— Есть победы?

— Два трупа.

— Это хорошо или плохо?

— И то и другое.

— Странно ты, Паша, стал выражаться в городе Москве. Оказывается, известие о трупах может быть добрым и обнадеживающим.

— Так было всегда.

— Подробнее не скажешь?

— Только на скамейке, в глубине заброшенного парка, когда вокруг ни души!

— Хорошо, что ты это понял своевременно. У меня тоже есть кое-что для тебя, тоже добрые вести... Встреча, которую я тебе обещал, состоится.

— Встреча с кем? — спросил Пафнутьев.

— Об этом я тебе, Паша, скажу в парке на заброшенной скамейке. Что с Андреем?

— Все решилось. Он уже в машине.

— Поздравляю. До скорой встречи, Паша, — и Халандовский отключил связь.

Открыв сейф, в котором хранились тома уголовного дела, Пафнутьев уже не стоял перед десятком томов в полной растерянности, как это было совсем недавно. Теперь он уже твердо знал, какой именно том ему нужен. Он искал том, в котором описывались челябинские похождения Лубовского.

И он его нашел.

И до конца рабочего дня успел просмотреть достаточно подробно. Теперь он мог разговаривать с Морозовой куда более уверенно и вопросы мог задавать куда более внятные. Да, действительно, незадолго до перемены власти в стране на окраине Челябинска был сооружен громадный комбинат железобетонных изделий, который мог выпускать и пролеты мостов, и перемычки для окон в жилых домах. Комбинат снабжал своей продукцией чуть ли не весь Урал и считался одним из самых доходных и преуспевающих предприятий. Когда началась дикая приватизация, во главе комбината оказался его директор, а теперь уже и совладелец Морозов Вячеслав Михайлович. Поскольку капитальное строительство почти прекратилось, а жилищное сократилось в несколько раз, комбинат продолжал худо-бедно существовать и даже в новых условиях все еще считался предприятием надежным, со стабильным доходом и прочными связями с прежними заказчиками. У комбината были свои карьеры, щебеночные предприятия, арматурой он тоже был обеспечен, с этим на Урале никогда не было проблем, и хотя количество рабочих сократилось почти втрое, предприятие оставалось куском лакомым и соблазнительным.

И тут, как бес из табакерки, появляется Лубовский.

Идея у него была проста и далеко не нова — довести комбинат до состояния банкротства, купить за бесценок и в течение месяца вывести на прежний уровень производства. Если при появлении Лубовского среди его совладельцев числилось несколько сот человек, то после проведения этой операции их останется только двое — директор Морозов и опять же Лубовский.

Но возникло препятствие — Морозов не принял плана Лубовского, справедливо рассудив, что вскорости после проведения этого плана в жизнь у комбината останется один владелец и им будет не он, не Морозов.

Лубовский не отступал, Морозов не сдавался.

И в конце концов случилось то, что и должно было случиться, — на прием однажды пришли два улыбчивых посетителя.

Ну и так далее.

Директорский кабинет занял человек более сговорчивый — Куприянов Борис Евгеньевич. Ему план Лубовского, насколько можно судить по дальнейшим событиям, понравился, комбинат разорился, рабочие, которые имели акции, охотно их продали. Вскоре комбинат заработал с удвоенной силой, поскольку рабочие вернулись на свои места — начали выплачивать зарплату. Вернувшиеся заказчики часами просиживали в приемной Куприянова, пытаясь доказать тому, что их заказ и более важный, и более срочный, чем все остальные.

Комбинат становился на ноги. Снова заработали карьеры, щебеночные камнедробилки, железнодорожные ветки частенько оказывались даже перегруженными, но тут опять случилось несчастье, которое предвидел Морозов и которое, по его прикидкам, должно было обязательно случиться, — машина Куприянова по непонятной причине на крутом вираже потеряла управление и свалилась в пропасть. Оно бы ничего, машина была надежная, прочная, но она почему-то вдобавок еще и взорвалась.

Похоронили Куприянова рядом с Морозовым, некоторые даже предлагали поставить общий памятник, но семьи обоих директоров отказались. На здании комбината у главного входа установили мемориальные доски, Лубовский на холодном ветру произнес трогательную речь, многие плакали, всплакнул и сам Лубовский.

Пафнутьев долго всматривался в фотографию, на которой был изображен митинг, посвященный открытию двух мемориальных досок. Видимо, были последние дни осени, погода стояла ветреная, летели первые снежинки и застревали в волосах Лубовского. Лицо его изображало искреннюю скорбь, на щеках блестели слезы, впрочем, подумал Пафнутьев, эти слезы вполне мог высечь из глаз злой осенний ветер, это могли быть и растаявшие на щеках снежинки, а там кто знает, кто знает, может быть, Лубовский обладал столь чувствительной душой, что мог и всплакнуть на глазах у сотен людей.

Как бы там ни было, но теперь Лубовский, именно он, владел комбинатом. Ему, правда, принадлежали не все акции, да этого и не требовалось, так было естественнее, честнее, чище, в конце концов. Всеми доходами распоряжался он, а иного и желать не надо.

Пафнутьев нашел и всмотрелся в цифры итоговые, годовые цифры комбината — и эту справку подготовил до него дотошный следователь, который почему-то пропал по неизвестной причине. Так вот, оказывается, комбинат давно перекрыл лучшие доперестроечные свои показатели, работал гораздо производительнее, чем раньше.

Хороший комбинат оказался в руках у Лубовского, а если припомнить, что к комбинату относились и каменные карьеры, и щебеночные дробилки, нефтебаза и даже несколько асфальтобетонных заводов, незаменимых при строительстве дорог, Лубовский был человеком состоятельным. А учитывая, что этот комбинат был далеко не самым крупным предприятием в империи Лубовского, учитывая, что в его руках оказались и машиностроительные заводы, и даже какое-то дальневосточное пароходство, учитывая, что...

На этом месте слегка ошарашенные мысли Пафнутьева прервались резко прозвучавшим телефонным звонком.

Опять звонил Халандовский.

— Паша, ты уже закончил свой рабочий день?

— Нет еще, часик посижу.

— Советую — заканчивай и срочно возвращайся домой. Я уже здесь и жду тебя с нетерпением.

— Что-нибудь случилось?

— Да.

— С тобой?

— Нет. С тобой, Паша.

— А я вроде как бы и не почувствовал.

— У тебя все впереди.

— Хватит уже тянуть, а?

— Твоя квартира вскрыта и разграблена.

— Квартира в нашем городе или ты имеешь в виду мое московское общежитие?

— Здесь, Паша, здесь. Они что-то искали. Я даже догадываюсь, что именно.

— Поделись.

— Чуть попозже, как говорит один мой знакомый. Чуть попозже.

— Еду, — кратко сказал Пафнутьев и положил трубку. — Что-то больно крутоватая жизнь у меня здесь налаживается, — проворчал он и понес тома уголовного дела к сейфу. Тщательно запер его, наклеив бумажку со своей подписью, подергав за металлическую ручку, он вышел и с той же тщательностью запер кабинет, опять подергав для верности на этот раз дверную ручку. Последнее время какая-то повышенная осторожность появилась в нем, везде он видел если и не подвох, то что-то готовящееся против него. Быстрым шагом прошел по коридору, сбежал по лестнице, вышел во двор и, сразу найдя взглядом свою машину, направился к ней.

Андрей был на месте, и это маленькое невинное обстоятельство как бы обдало его теплой волной.

— Ничего, Андрюша, пробьемся, — сказал он, обращаясь не столько к Андрею, сколько к самому себе.

— Проблемы, Павел Николаевич?

— Звонил Халандовский. Он ждет нас в моей квартире.

— У него есть ключи? — удивился Андрей.

— Нет, дело в другом. Взломана дверь.

— Ни фига себе! Там было что взять?

— И да, и нет. Телевизор можно было взять? Можно. Кое-что в холодильнике было. Мой чемодан со шмотками... Но это не то, за чем полезут в комнату следователя по особо важным делам. — Пафнутьев со значением поднял указательный палец, подчеркивая собственную значительность.

— Но дом-то под охраной!

— Именно в этом и таится самый большой вопрос.

— Крутой клиент вам достался.

— Разберемся.

Поднявшись на свою площадку, Пафнутьев поколебался несколько секунд и толкнул дверь, она легко подалась. Снаружи на двери не было никаких повреждений, но если на нее посмотреть из прихожей, то было видно — замок сорван.

Пройдя по коридору, Пафнутьев увидел на кухне Халандовского. Тот сидел за маленьким столиком, перед ним стояла бутылка виски и вскрытая баночка с красной икрой.

— А, Паша, — без удивления произнес он. — Заходи. Давно тебя жду. Понимаешь, я приехал пораньше, подумал — вдруг ты тоже пришел со службы пораньше, чтобы приготовиться к встрече со мной, накрыть стол белой скатертью, приготовить чего-нибудь вкусного... Но нет, не увидел я твоей заботы, не увидел. Зато увидел, что дверь открыта. Толкнул — точно открыта. Замок сорван. Хорошо так сорван, грамотно. Я бы так не сумел, я бы обязательно повредил наружную обивку. А здесь обивка цела, даже более того...

— Так. — Пафнутьев остановился на пороге комнаты.

Здесь явно шел хороший такой, подробный обыск. Причем незваные гости, кажется, умышленно наводили больший беспорядок, чем требовалось. Все можно было сделать аккуратнее, с большим уважением и к своей работе, и к хозяину. Из чемодана все было вытряхнуто на пол, поролоновый матрац задран так, что, кажется, стоял почти вертикально, телевизор остался, но стоял на подоконнике...

— Паша, они тут славно поработали! — раздался за спиной голос Халандовского.

— Даже слишком.

— В каком смысле?

— Вовсе необязательно устраивать весь этот бардак. Они боялись, что я не замечу обыска.

— Ты знаешь, что они искали?

— Они искали тот самый пакетик, с которым ты ушел утром.

Что-то его тревожит в этих обгорелых бумагах, что-то его тревожит.

— Надо бы их изучить повнимательнее, — сказал Андрей.

— И снять копии, — добавил Халандовский. — Мало ли что... В конце концов, они могут добраться до этого портфеля, да и я могу оплошать.

— Можешь, — согласился Пафнутьев, подняв со стола бутылку виски — прикидывая, сколько же выпил Халандовский. — Конечно, можешь, — добавил он, возвращая бутылку на стол. — Но, кажется, мы затеяли опасные игры. Этот человек принимает очень быстрые решения. И у него есть кому их исполнять.

— Почему ты так думаешь?

— Он сам мне сказал. Сегодня. В больнице. И через час доказал делом.

— Шустер, — сказал Халандовский.

— А ты этого не знал?

— Догадывался.

— Чтобы уж все знать твердо и окончательно... — Пафнутьев прошел на кухню. Когда Халандовский, рванувшись вслед за ним, тоже оказался на кухне, то увидел странную картину — Пафнутьев внимательно изучал содержимое холодильника. — Суду все ясно, — сказал он.

Халандовский молча стоял в дверях, ожидая пояснений.

— Суду все ясно, — повторил Пафнутьев. — Виски на месте, икра на месте, баночка с крабами тоже не тронута.

— И что это все означает?

— Ты можешь себе представить квартирных воров, которые оставили бы виски, икру и крабов?

— Не могу, Паша. Я бы не оставил. Я теряюсь в догадках.

— Это не были квартирные воры. Человек, который их послал, дал четкие указания — ничего не трогать, кроме одной вещи.

— Ты имеешь в виду...

— Обгорелый портфель. У них есть возможность заглянуть в мой сейф. И они наверняка туда заглянули. И только после этого решились на взлом. Лубовский сегодня несколько раз напомнил, что хотел бы получить свои вещички обратно.

— А ты, Паша?

— Я обещал.

— Ты всегда выполняешь свои обещания?

— Нет, не всегда.

— И это правильно, — одобрил Халандовский. — Я, Паша, поступаю точно так же. Невыполненное обещание дает простор для маневра.

— Боюсь, у нас нет простора для маневра, — сказал Пафнутьев. — И времени нет.

— Зато у меня есть надежное место, — сказал Халандовский, наливая себе в стакан виски и черпая ложечкой икру из вскрытой банки.

— Где?

— Не скажу. Только в старом парке, только на заброшенной скамейке, только в том случае, если рядом не будет ни одного бомжа, грибника, собирателя пустых бутылок, влюбленной парочки.

— Согласен, — кивнул Пафнутьев и тоже плеснул себе хороший глоток виски. — Здесь нам больше делать нечего, уезжаем. Андрей, ты готов?

Андрей не ответил, поскольку это был вопрос, на который отвечать вовсе необязательно.

Пока Пафнутьев и Халандовский укладывали в сумку содержимое холодильника, Андрей кое-как прикрепил замок, и теперь дверь можно было оставлять закрытой. Не слишком надежно, но все-таки квартира не оставалась совсем уж беззащитной.

Отъехали, не теряя времени, и сразу влились в плотный московский поток машин. Пафнутьев расположился на заднем сиденье в той не слишком удобной позе, которая позволяла ему постоянно смотреть в заднее стекло. Он был почти уверен, что «хвост» будет, что его просто не может не быть. И действительно, вскоре заметил невзрачный «жигуленок», который неотступно шел за ними на расстоянии нескольких машин.

— Андрей, — начал было Пафнутьев.

— Я вижу, Павел Николаевич, — ответил Андрей. — Он за нами увязался, едва мы отъехали.

— А сбросить его можно в этом потоке?

— Попробую. Мы вообще-то куда едем?

— Общее направление — Кутузовский проспект. И до пересечения с Кольцевой дорогой, — сказал Халандовский.

— А потом?

— Немного по Кольцевой, совсем немного.

— Уложимся, — пробормотал Андрей и резко свернул вправо в образовавшийся просвет. Серый «жигуленок», который шел следом, на подобное решиться не мог, не было у него такой возможности. Даже из машины было видно, как задергался, засигналил водитель, но, зажатый несколькими машинами, вынужден был оставаться в своем ряду. Андрей тем временем сделал еще один рывок вправо, оказался в крайнем ряду и при первой же возможности свернул направо, в неприметный переулок, который вел к сетуньской платформе электрички.

— Кажется, оторвались, — пробормотал Пафнутьев.

— Он теперь сможет развернуться через несколько километров, — заметил Халандовский. — Где-то возле Трехгорки.

Не снижая скорости, Андрей проскочил несколько поворотов и оказался возле указателя на улицу Горбунова.

— О, я знаю эти места! — радостно заорал Халандовский. — Андрюша, теперь налево, смелей, смелей налево! И прямо! Дуй мимо поста гаишников! Впереди Кунцевский автоцентр! Ты его пересекаешь по прямой! Нигде не останавливайся и никуда не сворачивай! Правильно! Гаишники нас не остановят, они знают, какие номера останавливать не следует! Все! Мы въезжаем в Немчиновку с тылу! Ребята, с тылу! Это же здорово! Мы кинули этого придурка, который увязался за нами, мы его кинули! Андрей, слушай меня внимательно!

— Слушаю!

— Мы в Немчиновке.

— Это радует, — отозвался Андрей.

— Это обнадеживает! — закричал Халандовский. — Тише, не гони, за нами никого нет. Так, первый поворот налево! Молодец. А теперь третий дом направо! Все, мы приехали! Нас здесь ждут! Нас здесь любят! Нас никому не дадут в обиду!

— Это радует, — повторил Пафнутьев слова Андрея.

Машина еще не успела остановиться, как Халандовский выскочил наружу, подбежал к воротам из старого штакетника, распахнул их и сделал приглашающий жест — въезжайте, дескать, гости дорогие.

Андрей осторожно въехал, стараясь не поцарапать борта в узких воротах. Халандовский уже был в глубине двора — показывал, что нужно ехать дальше, еще дальше. Наконец машина оказалась под громадными соснами. Халандовский рванул какую-то свисающую веревку, и тент из выгоревшего брезента надежно укрыл машину от глаз чужих и недобрых.

— Неплохо придумано, — проворчал Пафнутьев, выбираясь из-под брезента.

— А с улицы совсем ничего не видно! — радовался Халандовский. — Даже если кто и захочет полюбопытствовать — ни фига у него не получится! Ни фига!

Дом на участке был старый, деревянный, с темной верандой, в глубине которой просматривался красный абажур с кистями. Лампочка была включена, абажур светился призывно и даже как-то по-родственному. За круглым столом под таким вот абажуром долгими летними вечерами можно было пить чай, до утра обсуждая подробности предстоящей войны, предстоящих свадеб, предстоящего урожая — все так и было, все так и было перед войной, когда был построен этот дом, когда в нем звучали голоса, звучало с пластинки танго и голос Лещенко, того еще Лещенко...

И вот этот абажур, новый еще, яркий, освещал круглый стол, людей, собравшихся за ним, молодых еще людей, живых еще и радостных. Ныне эта же самая пластинка пылилась где-то на чердаке, выгоревший, отсыревший абажур висел на том же месте, а дом — потемневший от лет, давал, давал все-таки представление о прежней Немчиновке, о прежней жизни, о той любви и тех надеждах, которыми жили люди в тридцатых-сороковых годах прошлого века...

Нет их больше, нет их больше, нет их больше...

Рассеялись по белу свету, а многие здесь же рядом, на соседнем Ромашковском кладбище лежат себе тихо и неподвижно, будто ждут, будто ждут, когда снова ярко и зовуще вспыхнет красный абажур с кистями, и кто-то сдует пыль со старого патефона, сдует пыль с хриплой пластинки, и зазвучит смазанный голос Лещенко, того еще Лещенко, и им можно будет наконец подняться, отряхнуть с одежды, лица, рук комья сырой земли и знакомой дорогой вернуться из Ромашкова в Немчиновку и собраться на чашку чая за знакомым круглым столом, под красным абажуром с кистями...

Но нет, не будет, не будет этого, не будет никогда...

Из дома на небольшое крыльцо вышел улыбающийся старик с палкой. Он ничего не говорил, стоял молча, неподвижно, только улыбался и, видимо, просто ждал, когда его увидят, когда на него обратят внимание.

— Иван Степанович! — неожиданно заорал Халандовский, увидев наконец старика. — Что ж ты молчишь?!

— А чего говорить-то? Я здесь, вы здесь, значит, все в порядке, значит, жизнь идет своим ходом.

— Гостей примешь?

— А куда ж я денусь...

— Место найдется?

— Как не найтись... Дом-то пустой.

— И музыка будет? — продолжал куражиться Халандовский.

— Если привезли, значит, будет. Как же без музыки-то...

— Ты говоришь — дом пустой, — спохватился Халандовский. — Что, никого не осталось?

— Никого, Аркаша, никого... Да и я, похоже, ненадолго задержался...

— Не надо, Иван Степанович! Не надо, — строгим голосом проговорил Халандовский. — Так нельзя.

— Не буду, — вздохнул старик. — Проходите в дом-то... Чего тут толочься.

— Спасибо, пройдем. — Халандовский, ухватив Пафнутьева за рукав, подволок к старику: — Знакомься, Иван Степанович, это потрясающий человек, необыкновенного мужества и порядочности. Его зовут Павел Николаевич. А фамилия ему — Пафнутьев.

— Очень рад... Иван Степанович, — старик протянул руку, и Пафнутьев с удивлением обнаружил, что его первые впечатления были ошибочны — рука оказалась необыкновенно сильной и твердой.

— А это наш юный друг Андрей. Тоже замечательный человек. Как говорится, без страха и упрека. Я совершенно уверен — вы понравитесь друг другу.

— Уже, — сказал старик, продолжая улыбаться широко и беззлобно.

Когда Пафнутьев прошел наконец на веранду, он с удивлением увидел, что стол почти накрыт — Халандовский легко и весело опорожнил сумки, прихваченные в пафнутьевской обесчещенной квартире.

Тут же за круглым столом под абажуром с кистями и расселись. За этим столом легко могли бы поместиться и еще четверо, но поскольку их не было, то и четверым не было пустовато.

— Как доехали? — спросил старик, соблюдая законы гостеприимства.

— Спасибо, хорошо, — ответил Халандовский. — А у тебя как здоровье?

— Тоже ничего... Держусь.

— Глоточек виски?

— Не откажусь. Надолго?

— Дня на два, на три... А там видно будет. Андрей вот может задержаться подольше... Да, Андрей?

— Как получится.

— Живите. — Старик сделал широкий жест рукой, давая понять, что гости вообще могут остаться навсегда.

— Будем живы! — Халандовский поднял свою стопку.

— Дай бог, — откликнулся старик и одним махом выпил свою долю. Посидел, помолчал. — Самогоном отдает. А вообще — ничего.

— А самогоном не балуешься? — спросил Халандовский.

— Отбаловался.

— И правильно. Не надо. Пусть другие. Которые еще не напились. Которым еще пить и пить.

— И на здоровье, — ответил Иван Степанович.

— Побудем мы у тебя маленько, а?

— Побудьте, — спокойно ответил старик.

— Гости часто навещают?

— Нет.

— Редко? — продолжал допытываться Халандовский.

— Вообще не навещают. Некому.

— Какой-то ты усталый, Иван Степанович.

— Я не усталый. Я старый.

— Ну хоть нас-то ты немного любишь?

— Немного есть. — Старик помолчал, глядя в пространство сада, что-то взял со стола закусить, потом успокаивающе похлопал Халандовского по руке. — Не переживай, Аркаша. Я в порядке. Раньше как выпивка действовала... Песни, пляски, женщины... Да? А сейчас хочется сесть в уголок и затаиться. И затаиться, — повторил Иван Степанович, словно проверяя себя, утверждаясь, что все сказал правильно.

— Мы не будем буянить. У нас сегодня тихие игры. Можно даже сказать — задумчивые. Павлу Николаевичу надо с одним человечком поговорить, — Халандовский кивнул в сторону Пафнутьева.

— Надо — значит, надо.

— Тихий уголок найдется?

— А здесь все уголки тихие. Выбирай.

— Я заметил у тебя в саду, под яблоней... Столик, скамейка, не возражаешь?

— Беседуйте. — Старик опять сделал широкий жест рукой. — Была бы польза.

— Будет польза, — уверенно сказал Халандовский. — Андрей, — он посмотрел на часы, — нам пора. Едем на станцию встречать нашего человечка. Приедет на электричке. Да, Паша... Ты заглянул в те обгорелые бумаги, которые у олигарха похитил?

— Заглянул.

— И что?

— А я ни фига в них не понял, — простодушно ответил Пафнутьев. — Понимаешь, к ним надо быть готовым, надо знать суть событий. Тогда они заговорят. Чую, что бумаги хорошие — цифры, даты, подписи, всевозможные оговорки, уточнения... Речь о миллионах.

— Долларов? — уточнил Халандовский.

— Разумеется.

— Другими словами, он не зря засуетился?

— Не зря.

— Отдашь ему бумаги?

— Не отдам. — Пафнутьев упрямо наклонил голову. — Я их подобрал на месте преступления и приобщил к делу.

— Но ты обещал Лубовскому вернуть портфель.

— Портфель верну. Вернее, то, что от него осталось.

— А что касается бумаг...

— Я врал.

— Но это нехорошо, Паша.

— Я знаю.

— Обещай мне, что это в последний раз.

— Обещаю.

— Тогда все в порядке, — с облегчением произнес Халандовский и направился к воротам. Андрей уже выехал со двора и поджидал его на улице.

— Кого встречаем? — спросил Андрей.

— Хочешь знать? Скажу. Киллера.

— Кого?!

— Наемного убийцу. Профессия у него такая. Неплохой, кстати, киллер. Удачливый. На свободе опять же... Он тебе понравится.

— Мы собрались кого-то убирать?

— Пока нет, — беззаботно ответил Халандовский. — Пока только присматриваемся. Пока только разговоры. Как в песне поется... Разговоры скоро стихнут, а любовь останется. Слышал такую?

— Нет. — Андрей покачал головой. — При мне таких уже не пели.

— На мой возраст намекаешь?

— Ох, Аркадий Яковлевич, — горестно вздохнул Андрей. — Каждый слышит тот намек, который желает услышать.

Подошла московская электричка, но Халандовский нужного человека не увидел. Вместе с Андреем они прошли вдоль всей платформы, вернулись к табло расписания, убедились, что пришла именно та электричка, о которой договаривались, но наемного убийцу так и не увидели. И уже когда подошла следующая электричка, когда и она ушла, Халандовский увидел маленького тощеватого мужичонку не то с робким, не то с пакостливым взглядом. По чисто зэковской привычке тот сидел на корточках и курил. Причем и сигарета у него была какая-то зэковская — коротенький окурок, который наверняка обжигал ему пальцы и губы. Поплевав на бычок, он положил его на палец и щелчком отправил на рельсы.

— Здравствуй, Вася, — подошел к нему Халандовский и присел рядом на корточки.

— Привет, Аркаша... А кто это с тобой?

— Это наш человек, Андрей.

— Вас двое?

— Третий ждет в надежном месте. А ты что-то запоздал?

— Я никогда, Аркаша, не опаздываю. Я приезжаю, прихожу, прилетаю раньше. Всегда раньше.

— Это правильно, — согласился Халандовский.

— Я приехал почти за час до назначенного времени. И видел, как вы подъехали, как толклись тут, к кассиру приставали... Светились.

— Был грех, — согласился Халандовский. — Пошли? Машина ждет. Вон она стоит, нас дожидается.

— Черная «Волга»? — усмехнулся Вася.

— Черная.

— Давно я не пользовался черной «Волгой». — Вася поднялся, отряхнул штаны, подхватил какую-то сумочку и, ссутулившись, заворачивая носки туфель внутрь, неторопливо зашагал по платформе. — Как, говоришь, твоего друга зовут?

— Павел Николаевич. Пафнутьев.

— Надежный мужик?

— Не думай об этом.

— Хорошо. Не буду. — Вася сел на заднее сиденье, вжался в угол и затих там, положив свою тряпичную сумку на колени. — Лето, — произнес он, посмотрев в окно. — Не заметил, как и наступило. Надо же, как бывает... И как состарился, не заметил... Я вообще мало что в этой жизни успел заметить. У тебя так бывает?

— Так бывает у всех, — неожиданно ответил Андрей.

— Это хорошо, что ты так думаешь, — согласился Вася. — Меньше огорчений будет в конце. Единственное, чем хороша жизнь, — успеваешь привыкнуть к ее концу.

Машина въехала во двор, Халандовский сдвинул половинки ворот, Андрей снова набросил на машину брезент. Иван Степанович сидел на почерневшем от времени крыльце и покуривал сигаретку. Увидев гостя, приветственно махнул рукой. Тот точно так же молча махнул рукой в ответ. Похоже, эти двое сразу друг друга поняли.

— Хороший дом, — сказал Вася, окидывая взглядом черную избу.

— Был, — откликнулся старик. — За зиму отсыревает так, что летом просохнуть не успевает.

— Чаще топить надо.

— Топлю.

— Вася, — вмешался Халандовский, — а глоточек виски?

— На работе не пью.

— Это работа?!

— Конечно. И еще неизвестно, где круче.

— Пусть так... Знакомься... Это Павел Николаевич... Можешь называть его просто Паша... Паша, ты не против?

— Только за.

— Вася, — киллер протянул руку.

— Паша.

— Я вам нужен? — спросил Халандовский.

— А на кой? — удивился Вася.

— Тоже верно, — немного сник Халандовский, но быстро согласился, что незачем ему знать то, чего ему знать не положено. — Вот вам стол, — он показал на рассохшийся от времени черный стол, — вот вам скамьи... Прошу! — И он решительно направился на веранду, где Андрей уже успел немного освежить стол.

Пафнутьев прошел в тень яблони, уселся так, чтобы солнце не било в глаза, поставил локти на стол и вопросительно посмотрел на Васю. Тот тоже уселся за стол, но по своей привычке как-то боком, закинув ногу на ногу и уперевшись спиной в ствол яблони.

— Ну, что ж, — проговорил Вася. — Начнем... Как я понимаю, Паша, ты с той стороны баррикады? С противоположной?

— Да, так можно сказать.

— И только наличие общего друга позволяет нам с тобой присесть за этот стол.

— Мы давно знакомы с Халандовским.

— Я знаю, Аркаша ничего мужик. Мы с ним кое-что видели, и у нас была возможность проверить друг друга.

— У меня с ним тоже были такие возможности.

— Он не дрогнул?

— Нет.

— И не дрогнет?

— Думаю, нет.

— Ты занимаешься Лубовским? Зачем? С какой целью?

— У меня такое ощущение, что его нужно посадить.

— Похвальное желание. — Вася раскурил сигарету, пустил дым в ясное небо, оглянулся на веранду, где Халандовский с Андреем затеяли долгую беседу, потом сквозь сигаретный дым посмотрел на Пафнутьева, усмехнулся каким-то своим мыслям, поплевал на сигаретку и запустил ее щелчком в высокие заросли крапивы.

— Я слышал, ты знаком с ним? — спросил Пафнутьев.

— Работал на него, — будничным голосом ответил Вася. — И достаточно долго. Достаточно успешно.

— В качестве кого?

— В качестве наемного убийцы. Тебя это не шокирует?

— Не-а, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Нисколько.

— Тогда ответь мне... — Вася помолчал. — Ты такой крутой или такой дурной?

— И то и другое.

— Хорошее сочетание, — кивнул Вася. — Такое встречается нечасто. Но встречается. Утешает мысль, что наш друг Аркаша не будет якшаться кое с кем... С шелупонью.

— Я тоже на это надеюсь, — показал зубы и Пафнутьев. Но на Васю это не произвело ровно никакого впечатления. Он только опять усмехнулся про себя.

— Чего ты хочешь от меня?

— Зацепку.

— Паша... — Вася помолчал. — Ведь мы с тобой друг друга понимаем, верно? Давая зацепку на Лубовского, я тем самым затягиваю петлю на собственной шее. Причем даже не знаю, кого мне больше опасаться — тебя или Лубовского. Видимо, ты не слишком хорошо его знаешь... Если он почувствует в тебе малейшую для себя опасность... Ты знаешь, как он поступит?

— Он постарается эту опасность устранить.

— Нет, Паша. Ошибаешься. Он не будет стараться. Он просто устранит. Тебя, Паша. Он сейчас высоко летает. Ему нельзя рисковать. Слишком многое на кону. Ему светит высокая должность. И он ее получит. Станет государственным деятелем. На него будут работать спецслужбы. А они умеют работать. Потому что на кону уже государственные интересы. Суть такова... Лубовский может быть всем по фигу, но государство надо хранить. Всеми средствами. Паша, всеми.

— Я — одно из них, из этих средств, — сказал Пафнутьев, хотя секунду назад такой мысли и близко не было в его беззаботной голове. — Да, — добавил он, — я правильно сказал.

Вася долго смотрел на него, прищурившись, потом тяжко вздохнул, окинул легким взором двор, заросли крапивы, машину под брезентом, опять вздохнул. Вынув пачку сигарет, некоторое время задумчиво ее рассматривал.

— Не верю, — наконец сказал он.

— И правильно делаешь, — не задумываясь, брякнул Пафнутьев.

— Если бы ты был тем, за кого себя выдаешь сейчас... Я бы тебе не понадобился. Значит, блефуешь. Не надо со мной блефовать. За блефом — ложь. А в моем деле нет ничего страшнее. Лубовский меня заказал. Я слишком много знаю. За мной охота. И у меня такое подозрение, что она не будет продолжаться долго. Если Лубовский узнает, что у тебя есть на него зацепка, он закажет и тебя. Ты ведь, Паша, не первый следователь, который пытается подобраться к нему. И не второй. Тебе подложили свинью, Паша. Тебе подложили свинью, когда дали это задание. Хочешь совет?

— Хочу.

— Линяй, — и Вася откинулся назад, упершись спиной в ствол яблони.

— Рад бы, — сказал Пафнутьев со вздохом. — Рад бы, да не могу.

— Почему? — удивился Вася.

— Вот здесь напряглось, — Пафнутьев положил растопыренную ладонь на грудь, — и не отпускает. И не отпускает, — повторил он.

— И не отступишься? — уже с легким интересом спросил Вася, наклонившись грудью к столу.

— Не отступлюсь.

— Ну, ты даешь, мужик! — развеселился Вася. — Аркашка сказал, что ты кое-какие бумаги прихватил у Лубовского?

— Прихватил.

— Челябинские есть?

— Есть.

— Там и копай. Адресок один дам. Но с условием... Ты этого человека нигде не светишь. Ни по пьянке, ни по трезвой, ни Аркашке, ни мне, ни в блокнотике, ни в календарике... Заметано?

— Заметано.

— У этого человека есть бумажки, хорошие бумажки. Лубовский о них не знает. Не всегда он был такой умный да предусмотрительный. Сошлешься на меня.

— И как тебя назвать?

— Вася.

— И все?

— Этого достаточно. Я даю адрес, ты его запоминаешь. Он у тебя нигде не записан. И телефон дам. Встретитесь. Если получится, поговорите. Если не получится — не взыщи. Годится?

— Годится.

— Иначе будут трупы.

— Понял.

— И еще... Хорошо, если бы никто не знал, что ты поехал в Челябинск. Там есть комбинат железобетонных изделий. Он принадлежит Лубовскому. Он не всегда ему принадлежал. У него были другие хозяева. Их больше нет.

— Ты поработал?

— Тогда мы вместе с Лубовским работали.

— Знаешь что-нибудь о взрыве джипа позавчера?

— Мудаки. Могли бы посоветоваться. Пожлобились. За что и поплатились.

— Это они поплатились?

— Ты вышел на них?

— Немного опоздал, — сокрушенно ответил Пафнутьев.

— Шустер. — Вася одобрительно покачал головой. — Молоток. Хочешь, скажу, как можно обыграть Лубовского? Играй на опережение. Пугай. Он сейчас пугливый. Он всего боится. Он даже насморка боится. Знаешь, что с ним происходит... — Вася некоторое время смотрел в яблоневую листву, потом медленно поднял глаза на Пафнутьева: — Нервничает. Не надо бы ему этих ребят трогать. Выждать бы... А он решил на следующий день... Так нельзя. Это ошибка.

— Почему?

— Невозможно подготовить чистую работу за такое короткое время. Следы остаются. Ты знаешь — следы всегда остаются, — усмехнулся Вася и похлопал Пафнутьева по руке. — Тебе ли этого не знать.

— Ты тоже оставлял следы?

— Конечно.

— Как же с рук сходило?

— Видишь ли, Паша, я оставлял следы не только истинные, их нельзя не оставить, я оставлял и ложные. На мое счастье, не нашлось человека, который бы отличил ложные следы от истинных. С тобой вот, к счастью, не встретился. Ладно, — Вася решительно поднялся, — работа закончена, пошли хлопнем по глоточку. Если там еще что-то осталось.

Утро следующего дня оказалось для Пафнутьева самым хлопотным. Андрей вовремя покинул гостеприимную Немчиновку, вовремя доставил Пафнутьева к месту работы, потом пришел комендант и вручил Пафнутьеву ключи от новой квартиры, в том же доме, на том же этаже.

Позвонил из больницы Лубовский.

— Павел Николаевич? — спросил он вкрадчиво, но все же сумел своему голосу придать необходимую жесткость.

— Да, это я! — воскликнул Пафнутьев, все еще пребывая в приподнятом утреннем настроении.

— Лубовский беспокоит.

— Здравствуйте, Юрий Яковлевич! Как вы себя чувствуете?

— Уже гораздо лучше. Раны затянулись, швы сняли, гипс тоже сковырнули.

— Вам накладывали гипс?! — ужаснулся Пафнутьев.

— Шутка, — холодно пояснил Лубовский.

— Слава тебе, господи! — продолжал дурачиться Пафнутьев, пытаясь сообразить — что бы ответить Лубовскому, когда тот спросит о бумагах. И тот спросил, не скрывая своей озабоченности:

— Павел Николаевич... Мне приятно слышать ваши радостные возгласы по поводу моего здоровья, но я звоню по другому поводу...

— По какому же? — успел вставить Пафнутьев.

— Павел Николаевич... Мне еще трудно говорить, поэтому прошу не перебивать меня.

— Конечно, конечно! Если я вас невзначай перебил, Юрий Яковлевич, то только по одной причине — уж больно неожиданным оказался ваш звонок. Я только вошел в кабинет, а тут вы звоните... Поэтому немного растерялся, с вашего позволения...

— Бумаги, Павел Николаевич! Мне срочно нужны бумаги, которые оказались у вас не совсем законным образом.

— Я их изъял на месте преступления и приобщил к делу, — сообразил наконец Пафнутьев, что ответить.

— Не понял?

— Бумаги, обнаруженные мной в обгоревшей машине, которая взорвалась прямо под вами, Юрий Яковлевич, я приобщил к делу. Вы не переживайте, пожалуйста, они все пронумерованы, все в сохранности. Их сейчас изучают специалисты.

— Какие специалисты? — На этот раз голос Лубовского можно было назвать помертвевшим. — Я вас об этом не просил.

— Я обязан был это сделать, уважаемый Юрий Яковлевич, поскольку мне поручено изучить все обстоятельства, связанные с покушением на вашу жизнь. Возможно, в бумагах скрыты следы злодеев, которые затеяли это кошмарное преступление. Ведь вы знаете — погиб ваш водитель, погиб охранник... Причем обстоятельства поистине кошмарные! Одному из них оторвало голову, не помню, правда, кому именно — не то водителю, не то охраннику. Но в любом случае я, конечно, уточню, кому именно...

— Остановитесь, Павел Николаевич, я задыхаюсь в ваших словах, у меня нет больше сил слушать!

— Я могу переменить тему! Дело в том, что...

— Не надо менять тему. Не надо ничего говорить. Вы меня просто послушайте!

— Охотно! У нас с вами наладился хороший деловой контакт, и мне всегда приятно знать, что я могу обратиться к вам по любому вопросу, касающемуся порученного мне задания, которое...

— Вы неправильно поняли характер задания, которое вам поручено. Вам не нужно ловить преступников. Вам не нужно уличать меня в чем бы то ни было. Вам нужно закрыть это уголовное дело, Павел Николаевич. Закрыть дело за отсутствием состава преступления. И все. И езжайте в свою Тьмутаракань с чувством выполненного долга. С чувством глубокого удовлетворения, с чувством восторга и упоения, наконец. Если так вам больше нравится.

— Вы хотите сказать...

— Да ничего я не хочу сказать! Если я хочу что-то сказать, я просто говорю. И вам сейчас сообщаю открытым текстом — от вас ждут заключения о закрытии уголовного дела в отношении меня по причине отсутствия состава преступления.

— Но в таком случае как быть с покушением на вашу жизнь? Ведь вы не станете отрицать, что оно было! И люди, совершившие это особо опасное деяние...

— Забудьте о них, прошу вас! Они в прошлом.

— Вы хотите сказать, что их больше нет? — дурацким голосом спросил Пафнутьев и, похоже, этим окончательно вывел Лубовского из себя.

— Да! — заорал он в трубку, уже не сдерживаясь. — Да, черт вас подери! Их нет!

— Куда же они подевались? Скрылись? Но кто может дать гарантию, что завтра они снова не...

— Я вам даю такую гарантию! Я! Это вас устраивает?

— Извините, Юрий Яковлевич, но я не могу принять вашу гарантию.

— Почему?!

— Потому что вы заинтересованное лицо.

— В чем я заинтересованное лицо?!

— Вы являетесь жертвой преступления. На вас совершено покушение, и я вовсе не исключаю, что преступники вышли на вас и сумели путем угроз и шантажа запугать, лишить твердости духа... Такое бывает очень часто, могу вас заверить! Как нам быть? Откликнуться на вашу просьбу и простить их? А закон? Я подозреваю, что ваши слова продиктованы вовсе не желанием справедливо покарать преступников, возможно, вы хотите их выгородить? — с легкой лукавинкой в голосе спросил Пафнутьев.

— Они в этом уже не нуждаются, — проговорил Лубовский и откинулся на подушку, не в силах больше продолжать этот идиотский разговор.

— Как с ним? — спросил охранник.

— Пусть погуляет немного... По-моему, полный кретин. Я таких еще не встречал.

— Но ведь вы такого и хотели, Юрий Яковлевич.

— Ну, не настолько же! — простонал Лубовский, и на этот раз улыбка тронула наконец его губы. — По-моему, перестарались мои ребята из прокуратуры.

— Иногда усердие превозмогает разум, — рассудительно заметил охранник.

— Где ты такое вычитал?

— В календаре, — невозмутимо ответил человек с коротким черным автоматом на животе.

А Пафнутьев, положив трубку, усмехнулся, как человек, который одержал пусть маленькую, но неожиданную и важную победу. И только тогда увидел, что в кабинете стоит еще один человек — его новый знакомый Шумаков, который терпеливо дожидался, пока закончится его затянувшийся разговор с Лубовским.

— Колотится мужик? — спросил он, указывая на телефон.

— Да все о своих бумагах печется.

— Договоры, наверно, соглашения о намерениях, купля-продажа... Отдал бы ты ему, в самом деле... На кой они тебе — по делу там наверняка ничего нет.

— Конечно, отдам! — Пафнутьев чуть раздраженно махнул рукой. — Но не бежать же мне прямо сейчас в больницу!

— Я могу сбегать. — Шумаков подошел к столу и взял из стопки визитных карточек Пафнутьева один квадратик. — Это ты попросил, чтобы они наручники изобразили, или сами догадались?

— Не было у них другого символа нашей деятельности, вот и пришлось на наручниках остановиться.

— Красивая визитка, — продолжал Шумаков. — Подаришь?

— Бери, конечно, — Пафнутьев беззаботно махнул рукой.

— Я вижу, они здесь указали не только твой телефон, но и свой собственный... Видимо, в рекламных целях. — Он показал Пафнутьеву микроскопический текст на оборотной стороне визитки.

— Да, действительно, — согласился Пафнутьев. — А я и не обратил внимания. Но с другой стороны — почему бы и нет? Люди заказывают визитки тысячами, и на каждой маленькая рекламка... Голь на выдумку хитра, — подвел Пафнутьев итог своим словам.

Подойдя к сейфу, он открыл его и некоторое время молча рассматривал содержимое. Пафнутьев сразу понял — кто-то сюда заглядывал. Верхняя папка уголовного дела, продуманно положенная чуть наискосок, была сдвинута. Только он мог это заметить. Сработала его давняя хитрость — укладывать документы особым образом. Человек, не знающий об этом, никогда не догадается, что документы лежат не просто так, а в строгом, выверенном порядке.

— Так что, забросить бумаги Лубовскому? — опять напомнил о себе Шумаков. — Мне все равно в ту сторону сейчас ехать.

— А на фиг они ему в больнице? — спросил Пафнутьев. — Выпишется, я сам и отвезу.

— Ну, как знаешь, — в словах Шумакова прозвучала досада.

А Пафнутьев про себя подумал — уж если квартира вскрыта, если там проведен хороший обыск и об этом уже многие знают, даже в центральном здании Генеральной прокуратуры, то почему Шумаков не спросит, не задаст ни единого вопроса, не поинтересуется — что пропало? А потому, ответил себе Пафнутьев, что он все знает, причем знает не понаслышке, не с чужих слов, ему прекрасно известно, что искали, что нашли и чего не нашли.

Ушел раздосадованный Шумаков.

Пафнутьев вернулся к изучению уголовного дела.

Позвонил Халандовский и сказал коротко: «Все в порядке». Это означало, что документы, бумаги, или как там еще назвать содержимое обгорелого портфеля, в немчиновском надежном месте. Пафнутьев, по совету киллера Васи, начал продумывать свою командировку в Челябинск, как снова раздался звонок.

— Павел Николаевич? Здравствуйте! Это я, Морозова. Вы меня помните?

— Морозова?

— Вы у меня заказывали визитки. А потом внимательно осматривали трупы моих сотрудников. Неужели подобное можно забыть?

— Подобное не забывается, Ирина Александровна. Я рад, что вы позвонили.

— А я рада, что дозвонилась до вас. Приезжайте, Павел Николаевич! Я вас жду.

— Вот так сразу? — растерялся Пафнутьев.

— Приезжайте, не пожалеете.

— Может быть, чуть попозже, Ирина Александровна?

— Павел Николаевич... Если думаете, что приглашаю вас на свидание, на чашку чая или рюмку водки... Ошибаетесь. Может быть, когда-нибудь, путь попозже, как вы говорите... Павел Николаевич, я ведь не совсем пустой человек, знаю, чем вы занимаетесь... Я внятно выражаюсь?

— Вполне.

— И потому говорю открытым текстом — бросайте все, прыгайте в машину и неситесь сломя голову на Зубовский бульвар.

— А знаете, Ирина Александровна, я так и сделаю. Что-то мне подсказывает — это будет правильный поступок.

— Вам подсказывает не что-то, а кто-то... Это я вам подсказываю.

— Несусь! — воскликнул Пафнутьев.

— Несутся куры, Павел Николаевич! А вы — мчитесь. — И Морозова первой положила трубку.

— Крутая тетенька, — пробормотал Пафнутьев, усаживаясь в машину. — По Садовому кольцу до Зубовского бульвара, — сказал он Андрею. — А там покажу.

— Что-нибудь случилось?

— Не знаю. Похоже, да. Приедем — разберемся.

— Лубовский не возникал?

— Поговорили.

— За нами «хвост», — сказал Андрей. — Отрываемся?

— Помигай им, дескать, видим вас, дескать, знаем о вас, дескать, любим.

— В ответ мигают, — сказал Андрей через некоторое время. — Открыто работают. Силу чуют.

— Оторваться сможешь?

— Попробую.

— Оторвись. Чтобы знали, насколько велика их сила, насколько мала.

Выждав момент, Андрей вильнул вправо сразу на два ряда, а через сотню метров вообще прижался к правому бордюру и нырнул в переулок. «Жигуленок», который совсем недавно самоуверенно мигал ему, оказался в общем потоке и ничего сделать не смог — пронесся мимо, и только в последний момент Андрей увидел сквозь стекло растерянные лица преследователей.

— Слабоваты ребята, — сказал Андрей. — Не тем бы им заниматься.

— А чем?

— Частным извозом. Для них — в самый раз. И как бы при деле, и в семью доход. Ну кто же едет в крайнем левом при слежке... Ехать надо во втором ряду справа.

Морозову Пафнутьев нашел в ее кабинете. Трупы увезли, кровь смыли, пробитые пулями дыры в мебели кое-как заделали, но сидела Морозова так, будто все это еще было нетронутым, казалось, до сих пор лежали, изрешеченные пулями, ее помощники, до сих пор пол был залит кровью и громыхали в коридоре шаги людей, чужих и равнодушных.

— Разрешите? — Пафнутьев несмело просунул голову из коридора в кабинет.

Морозова, не отвечая, быстро поднялась, подошла к двери, почти втащила Пафнутьева в кабинет и приникла к его груди, положив руки на плечи. Пафнутьев постоял некоторое время в неподвижности, осторожно погладил женщину по спине, не решаясь отстранить, подвел к директорскому креслу и усадил на мягкое сиденье.

— Простите, — сказала она, приложив белый платок к глазам. — Столько всего за последнее время, что я немного поплыла. Вам не кажется?

— Может быть, самую малость, — предположил Пафнутьев.

— Значит, все-таки есть, — горестно заключила Морозова и, убрав платок от лица, посмотрела на Пафнутьева почти веселыми глазами. Заплаканными, мокрыми, но веселыми.

— Рад вас видеть в добром здравии. — Это все, что смог произнести Пафнутьев в эти минуты.

— Я тоже. И поверьте, Павел Николаевич, наш обмен любезностями — это не пустые слова.

— Догадываюсь.

— Мы с вами в одной лодке.

Пафнутьев озадаченно склонил голову к плечу, пытаясь понять значение этих слов.

— Возможно, — проговорил он неуверенно.

— Не надо! — Морозова досадливо махнула рукой, как бы отметая ненужную любезность гостя. — Мы можем говорить более откровенно. Хотите?

— Хочу.

— Готовы?

— Я вообще-то всегда готов, еще с пионерских времен.

— Не надо! — Морозова опять сделала отбрасывающий жест, но на этот раз она отметала не вежливые пафнутьевские слова, а слова пустые и ненужные. — У меня в Генеральной прокуратуре есть добрые знакомые.

— Это хорошо, — оценил Пафнутьев.

— Они появились недавно, с год назад. Мы славно сотрудничали. Хотели изобличить Лубовского в убийстве моего мужа.

Следователь, который пытался это сделать... Исчез. Вам это известно?

— Теперь, когда отдельные картинки в моем сознании соединились в одно изображение, могу сказать — да, мне это известно.

— Год назад я частенько бывала в прокуратуре... По вызову следователя. Хотя исчез он сам, но знакомства остались. Эти люди сказали мне о характере вашей работы.

— И правильно сделали, — кивнул Пафнутьев.

— В каком смысле? — не поняла Морозова.

— Если бы они не рассказали вам о моей работе, мы бы сейчас не разговаривали.

— Не обижаетесь на меня за то, что я так нагло затащила вас сюда?

— Что вы, что вы! Я вам за это чрезвычайно благодарен.

— Не шутите?

— Есть вещи, которыми не шутят, — веско сказал Пафнутьев.

— Ну, что ж... Тогда продолжим.

Но продолжить не удалось — в кармане Пафнутьева запищал мобильник. Поскольку его номер знали немногие, он приложил палец к губам, давая понять Морозовой, что просит небольшую паузу в разговоре.

— Слушаю, — сказал он.

Звонил Андрей.

— Павел Николаевич, я стою здесь, у двери, в которую вы вошли. У вас все в порядке?

— Вроде как бы...

— Дело в том, что «жигуленок», от которого мы оторвались полчаса назад, стоит рядом со мной.

— И как это понимать?

— Понимать это надо так — они знали, куда мы едем.

— Но этого даже ты не знал!

— А они знали, Павел Николаевич.

— Об этом даже я не знал сорок минут назад!

— А они знали, — спокойно повторил Андрей.

— Они тебя не обижают?

— Нет, улыбаются сквозь стекло. Оказывают знаки внимания.

— Какие?

— Водитель ручкой машет, приветствует.

— Андрей, слушай меня внимательно... Если начнет что-то происходить — звони туг же!

— Понял.

— Их номер видишь?

— Записывайте, — Андрей продиктовал номер машины.

Отключив связь, Пафнутьев некоторое время сидел, уставившись в стол. Казалось, он забыл, где находится и по какому поводу, забыл, кто сидит перед ним. Потом, словно очнувшись, придвинул через стол Морозовой листок с номером серого «жигуленка».

— Вам знакома эта машина?

Морозова всмотрелась в цифры, поиграла в воздухе растопыренными пальцами:

— Нет. Впервые вижу.

— Серый «жигуленок», — подсказал Пафнутьев.

— Да-а-а? Значит, так, Павел Николаевич... Кто-то из моих ребят, из тех, кого расстреляли здесь два дня назад... Что-то говорил мне о сером «жигуленке». Чем-то он привлек их внимание... Слова были примерно такие... "Опять этот серый «жигуленок». Больше ничего не могу сказать.

— Тогда продолжим, — сказал Пафнутьев.

— Этот «жигуленок» возник и в вашем поле зрения?

— Возник.

— Это плохо.

— Почему?

— Когда ребята заметили его... Их расстреляли через день.

— Намек понял. Кто эти ребята, которых убили в вашем кабинете?

— Мои помощники. Мы давно работаем вместе. Еще с Челябинска. Один из них мой племянник. Второй — его друг. Они работали еще с моим мужем. Примерно два года назад он был убит. Вы знаете кем?

— Догадываюсь.

— Я уверена, что мои ребята — тоже его рук дело. Конечно же, он никогда в этом не признается.

— Уже признался.

— Не поняла.

— Намекнул, дал понять, проболтался... Что-то в этом роде. Признательных показаний он, разумеется, не давал и никогда не даст. Но безнаказанность порождает благодушие, расслабляет, хочется бравады. На браваде они все и летят.

— Кто «они»?

— Взорвали Лубовского ваши ребята? — не отвечая, спросил Пафнутьев.

— С чего вы взяли? — Голос Морозовой неуловимо изменился, какая-то острая заинтересованность прозвучала в ее вопросе. — Почему вы так подумали?

— Вы сами предложили откровенность. Я ее принял. Поделился с вами следственными тайнами — сказал о неосмотрительном признании Лубовского... Вы сами предложили — продолжим. Я согласился.

Морозова помолчала, опять поиграла наманикюренными пальцами в воздухе, некоторое время с полуулыбкой испытующе смотрела на Пафнутьева, с полустоном вздохнула.

— Ну, что ж... Наверно, это уже не имеет для них слишком большого значения, наверно, я своей болтовней уже не смогу ни помешать им, ни помочь... Им уже ничто не поможет. А как вы догадались?

— У них броская примета — у обоих клетчатые пиджаки. Я запомнил их — они были на месте взрыва. И вели себя не слишком хорошо, обращали на себя внимание, так обычно у нас говорят. А потом расстрел... Ясно, что это был ответный удар. Вы всегда печатаете на визитках свой собственный телефон?

— Это плохо?

— Ни плохо, ни хорошо... Я понимаю ваш рекламный ход, но в данном случае... Ладно, оставим это.

— Нет, почему же, говорите.

— Мне нечего сказать. Иначе я бы сказал. Просто мелькнуло что-то невнятное не то в воздухе, не то в голове... Надо разобраться. Вы мне позвонили примерно час назад. Я тут же выехал на машине с совершенно надежным человеком. За нами увязался серый «жигуленок», — Пафнутьев кивнул на клочок бумажки с номером, который все еще лежал на столе перед Морозовой. — Мы от него оторвались. Надежно оторвались. Подъехали к вам, сюда. Вскоре рядом с моей машиной остановился серый «жигуленок». Никто не знал, что я собираюсь к вам, поскольку не знал я сам. Вы можете объяснить, как это могло случиться?

— Могу. — Морозова передернула плечами.

— Слушаю вас внимательно.

— Лубовский. Это все объясняет. Не было человека в мире более осторожного, чем мой муж. Это ему не помогло. Не было человека более трусливого, угодливого, покладистого, нежели человек, который сменил его на посту директора. Ни одно из этих качеств ему не помогло. Не было человека более профессионального, защищенного и предусмотрительного, чем ваш предшественник, этот несчастный, исчезнувший без следа следователь.

— Следы всегда остаются, — проворчал Пафнутьев.

— Я не об этом. Какими качествами, Павел Николаевич, обладаете вы, чтобы уцелеть в этой схватке? Что в вас такого уж неуязвимого?

— Ирина Александровна... Поясните, пожалуйста, свой вопрос. Я чувствую в нем второе дно.

— Хорошо. У меня есть некоторые документы. Они относятся к тому времени, когда мой муж и Лубовский еще сотрудничали. Это было года три назад. Знающий человек может многое почерпнуть из них.

— Лубовский о них знает?

— Допускаю, что догадывается.

— Они для него неприятны?

— Убийственны.

— Где они?

— В Челябинске. Там им спокойнее.

— Посмотреть бы, — мечтательно произнес Пафнутьев.

— Это нетрудно. В Москве есть копии. Но за ними надо съездить. Хотя и недалеко.

— К завтрашнему дню управитесь?

— Вполне.

— Тогда до встречи? — Пафнутьев сделал попытку подняться, но Морозова его остановила:

— Подождите, Павел Николаевич, я ведь вам не сказала, не показала главного.

— А что главное?

— То, ради чего я вас и позвала. — Морозова поднялась и направилась к двери. — Пойдемте, Павел Николаевич.

Выйдя в коридор, Морозова открыла первую дверь и отошла в сторону, давая возможность Пафнутьеву заглянуть внутрь помещения. То, что он увидел, заставило его отшатнуться — в комнате царил полный разгром. Перевернутые стулья, шкафы с вытряхнутыми бумагами, компьютеры с разбитыми экранами, стены, забрызганные черной краской...

— Как понимать? — оглянулся Пафнутьев.

— Это была наша типография. В таком виде я застала ее, когда пришла сюда сегодня утром. Идемте дальше. Эта комната раньше называлась нашим складом... Прошу! — Она распахнула следующую дверь и включила свет.

Картина, которую увидел Пафнутьев, была почти такая же, как и в первой комнате. Все было перевернуто вверх дном, обильно полито черной типографской краской, все, что можно разбить, было разбито.

— Неужели все можно восстановить? — пробормотал Пафнутьев в полной растерянности.

— Вряд ли есть такая надобность. Могу добавить, что, когда я пришла утром, мой кабинет был точно в таком же состоянии. Наверно, не надо было приводить его в порядок перед вашим приездом, но я потом уже сообразила, что неплохо бы вас пригласить... Какой-никакой, но все же свидетель, — усмехнулась Морозова, прикуривая сигарету.

— Нет, почему, как свидетель я ничего, могу даже и сгодиться, — рассудительно произнес Пафнутьев. — Но повторю все-таки свой вопрос — как понимать?

— Они искали бумаги.

— Какие?

— О которых я говорила только что.

— Нашли?

— Нет, их здесь не было. Надо быть круглой дурой, чтобы держать здесь что-то важное.

— Согласен, — кивнул Пафнутьев.

— Не буду показывать остальные наши помещения — это уже скучно. Убедившись, что бумаг нет, они попросту устроили погром. Сказав, что Лубовский догадывается о документах в моих руках, я поскромничала. Он знает о них наверняка. Мои ребята своим наивным взрывом просто ускорили события. Рано или поздно все это должно было случиться.

— Возможно.

— Думаете, я напрасно печатала свой телефон на визитных карточках клиентов?

— Думаю, да. Напрасно. Но, по большому счету, это не имело значения, найти вас для Лубовского не составляло труда. Своим рекламным ходом вы просто ускорили события. В том числе события сегодняшнего дня. Я имею в виду слежку за моей машиной.

— Вы в опасности?

— До тех пор, пока у меня не будет серьезных документов, свидетельств, улик... я в безопасности.

— Завтра вы их получите.

— Вот тогда — да, тогда можно будет подумать о собственном спасении, — зловещим шепотом проговорил Пафнутьев.

— Будем спасаться вместе, — шало ответила Морозова.

— О! Нас уже двое! — с подъемом воскликнул Пафнутьев. — Это прекрасно! Появляется надежда.

— Выживем, — уверенно сказала Морозова. — Здесь становится небезопасно. — Она обвела взглядом разгромленное свое заведение. — Я позвоню утром, и мы договоримся, где удобнее встретиться.

— Заметано, — заговорщицки сказал Пафнутьев и опасливо оглянулся по сторонам.

— Да ладно вам! — рассмеялась Морозова. — Жизнь продолжается!

Не надо бы ей так, не надо бы...

Слишком все зыбко в этом мире, слишком непредсказуемо, и настороженная опасливость часто оказывается куда уместнее, нежели безрассудная уверенность, даже если для нее есть основания.

Пафнутьев вел себя куда лучше, он знал этот нигде не записанный закон — стой у стены, а не посредине комнаты, входя, закрой за собой дверь поплотнее, закрой, а не оставляй ее болтаться на сквозняке, говори тише, а не громче, это всегда лучше, не перебивай никого, потому что, перебивая, ты лишаешь себя важных сведений, человек, которого не перебивают, всегда откровеннее, из уважения к твоему терпению он скажет то, чего никогда не сказал бы в разговоре шумном и крикливом...

И так далее, и так далее, ребята...

Вслед сказанному Пафнутьев на следующее же утро получил суровое, можно даже сказать, кровавое подтверждение. Не дождавшись обещанного звонка Морозовой, он, не вытерпев, упал на сиденье рядом с Андреем и бросил ему одно лишь слово:

— Зубовский...

Что-то его томило, что-то заставляло напрягаться и молчать — не мог он легко и беззаботно разговаривать с Андреем, несмотря на потрясающее утро — солнечное, ясное, наполненное сверкающими машинами и разноцветными прохожими.

Едва Андрей сумел втиснуться в длинный ряд машин и остановиться, Пафнутьев почти выпрыгнул из машины и бегом направился к знакомым уже ступенькам. Он все еще надеялся на лучшее, он все еще оставлял надежду, оправдывая свою нервозность собственной глупостью, подозрительностью, дурным проявлением опыта...

Нет, и на этот раз опыт его не подвел.

Едва коснувшись двери, едва чуть толкнув ее, он убедился, что она открыта. Дверь не могла быть открытой. Где-то в Москве, в месте безопасном и никому не известном, Морозова должна была ждать его с документами. А если дверь открыта, значит, она не ждет его с документами, значит, она не ждет с документами, не ждет... Сама ведь, сама сказала — здесь уже небезопасно. Значит, знала, значит, чувствовала и предвидела.

Пафнутьев осторожно вошел в приемную, огляделся. Здесь все было точно так же, как вчера. И типография имела тот же разгромленный вид, и склад залит черной типографской краской...

Кабинет, сам не зная почему, он оставил напоследок, почему-то оставил... А когда заглянул внутрь, то почти не удивился — откинувшись в кресле на спинку и свесив руки вдоль подлокотников, в кресле сидела Морозова. И как раз посредине лба темнело кровавое пятнышко — след вошедшей пули. Всмотревшись в ее лицо, в рану, в свисающие руки, Пафнутьев понял — стреляли еще вчера. Ирина Александровна Морозова даже не успела покинуть свой салон полиграфических услуг.

Еще вчера.

Какая оперативность! — не мог не восхититься Пафнутьев. И вспомнил слова киллера Васи — только на опережение.

В этот момент на столе перед мертвой Морозовой неожиданно резко, неожиданно громко зазвонил телефон. Поколебавшись, покачавшись в раздумье из стороны в сторону, Пафнутьев решился все-таки взять трубку, тем более что телефон продолжал звонить без умолку, кто-то будто знал наверняка, что тут есть с кем поговорить.

— Слушаю вас, — сказал Пафнутьев.

— Павел Николаевич? — спросил улыбчивый голос. Пафнутьев понял, что разговаривал с этим человеком совсем недавно, но в первые секунды не смог узнать, не смог догадаться, кто его нашел в этом необычном месте. — Здравствуйте, Павел Николаевич! Как поживаете?

— Простите... Кто говорит?

— Лубовский. Вы удивлены?

— Ничуть. — Пафнутьев в доли секунды оценил ситуацию, и, как ни странно, она ему понравилась. — Я ждал вашего звонка, Юрий Яковлевич. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, плохо. Но собираюсь выписываться. Говорят, вы хотите вернуть мне бумаги после выписки?

— Это вам, видимо, Шумаков сказал?

В трубке наступило молчание. Лубовский понял — этот раунд он проиграл. Не надо бы ему вот так сразу выкладывать свои знания о намерениях Пафнутьева или же о его словах — истинных или лукавых, не надо бы ему сдавать своего человека.

— Алло! Юрий Яковлевич, вы меня слышите?

— Да-да, хорошо слышу.

— А я сижу вот здесь в женском, можно сказать, обществе и думаю, почему же вы не звоните... А вы тут же и позвонили. С вашей стороны это так... Приятно. Даже лестно.

— А вы шутник, Павел Николаевич!

— Нет, я не шутник. Я унылый.

— Боюсь унылых. И всегда боялся.

— И правильно делали. — Пафнутьев положил трубку.

А вечером Пафнутьев смотрел по телевизору последние известия. Больше всего ему понравился репортаж, в котором рассказывалось, как президент в потрясающем Кремлевском дворце принимал высшую экономическую элиту. Он обошел по кругу громадный белый стол с золотой отделкой, вокруг которого сидели нарядные миллиардеры, каждому улыбнулся тепло, каждому пожал руку, сказал что-то напутственное.

Обстановка была чрезвычайно милой, чувствовалось, что собрались люди, озабоченные судьбой страны и готовые бросить все свои силы, чтобы ввести ее в ряд процветающих стран с достойным уровнем жизни, стран, где соблюдаются права человека и царит высокая технология.

Но больше всего Пафнутьева поразил эпизод, в котором президент пожимал руку...

Да, ребята, да — Лубовскому.

Тот был слегка осунувшийся, видимо, после перенесенных волнений, но, как всегда, наряден и улыбчив. Как раз ему-то президент и уделил больше всего внимания, даже слегка подзадержал в своей руке его, Лубовского, руку, что-то сказал — видимо, поинтересовался здоровьем, видимо, пожелал скорейшего выздоровления на благо страны и успехов в его многотрудной деятельности.

Наверно, Лубовскому нелегко было вот так сразу встать с больничной койки, чтобы оказаться в столь высоком обществе, но он понимал, что эти страдания окупятся, что сам факт его участия в подобной встрече стоит многого.

Оператор несколько задержал камеру на лице Лубовского, давая возможность миллионам граждан посмотреть в глаза человеку, на которого всего несколько дней назад было совершено покушение и который выжил только благодаря счастливой случайности.

Воспользовавшись этим, Лубовский весело подмигнул в камеру.

И Пафнутьев понял — ему подмигивает, его подзадоривает.

— Ну-ну, — проворчал он и выключил телевизор.

На следующее утро, едва Пафнутьев оказался в своем кабинете, раздался телефонный звонок. Звонил Олег Иванович из Генеральной прокуратуры. Как всегда, он говорил спокойно, немногословно, доброжелательно. Правда, доброжелательность его была как бы чуть свысока, как бы чуть снисходительна.

— Здравствуйте, Павел Николаевич!

— Здравствуйте, Олег Иванович!

— У вас с утра хороший голос... Бодрый, энергичный, чувствуется, что вы полны сил.

— Ох-хо-хо! — вздохнул в ответ Пафнутьев.

— Вы как-то намекали, что у вас есть новости?

— Эти новости только для намеков. Для серьезного разговора их недостаточно.

— Все равно я готов вас выслушать.

— Прямо сейчас? — обрадовался Пафнутьев.

— Почему бы и нет?

— Ну, если вопрос стоит так...

— Приезжайте. Я вас жду.

И Олег Иванович положил трубку.

Преодолев московские пробки, Андрей только через час смог доставить Пафнутьева в здание Генеральной прокуратуры. Олег Иванович сидел в своем небольшом кабинете — худощавый, неподвижный, с желтоватым лицом и в очках без оправы. Ничего не отразилось на его лице, когда он увидел перед собой Пафнутьева.

— Садитесь, Павел Николаевич. — Он сделал слабый жест ладонью в сторону приставного столика. — Долгонько добирались.

— Пробки.

— Ах да... Я все время забываю о них. Как работается, Павел Николаевич?

— По-разному.

— Есть успехи?

— Смотря что считать успехами...

— Говорят, вас ограбили? Как это могло произойти в служебной квартире?

— Произошло, — Пафнутьев развел руками.

— Я вас предупреждал об осторожности.

— Помню.

— Что-то взяли?

— Нет, только нагадили.

— А что искали?

— Думаю, бумаги Лубовского.

— Они у вас?

— Да.

— А где вы их взяли?

— На месте взрыва машины. Все возились с трупами, но никто не обратил внимания на обгорелый портфель.

— Там есть что-то важное?

— Судя по тому, какой неустанный интерес проявляет к этим бумагам Лубовский... Должно быть. Но мне кажется, заговорят они чуть позже. Их бы в хорошие руки, хорошим специалистам...

— Не торопитесь. Они в надежном месте?

— Да.

— Если с вами что-то случится, они не пропадут?

— Нет.

— Это хорошо. Что еще?

— Убиты трое... Люди, которые могли кое-что рассказать о прошлом Лубовского.

— Давно?

— В течение недели.

— Это знакомо. — Олег Иванович сделал легкое движение ладонью. И ладонь у него была суховатая, с желтой кожей. — Кто эти люди?

— Из челябинского периода жизни Лубовского.

— Да, там он наследил. Но еще остались люди, с которыми можно поговорить на эту тему?

— Да.

— Это хорошо, — повторил Олег Иванович. — Вы больше не живете в служебной квартире?

— Нет.

— Почему?

— На всякий случай. Я не чувствую себя... защищенным в служебной квартире.

— Не переоценивайте свои конспиративные возможности. В данном случае их нельзя переоценивать.

— Я знаю.

— Будьте осторожны.

— Постараюсь. В тех десяти томах, которые я нашел в сейфе... Не хватает многих страниц. Там не хватает важных страниц, Олег Иванович.

— Я ждал этого. У Лубовского везде свои люди.

— Даже здесь?

— Даже здесь. Есть вопросы?

— Вчерашние последние известия...

— Выбросьте это из головы.

— Но президент был с ним очень мил.

— Президент со многими мил. Это ни о чем не говорит.

— И я могу...

— Да. Вы слышите, Павел Николаевич... Я без раздумий и оговорок отвечаю — да. Прошлый раз мы говорили о том, что со временем может понадобиться группа захвата... Она вам еще не понадобилась? — улыбнулся наконец Олег Иванович.

— Чуть попозже.

— Ваши планы?

— Я должен отвечать?

— Хотелось бы...

— Хочу съездить в Челябинск.

— Хорошее решение. Ваш предшественник начинал с того же. Помните, во время прошлой нашей встречи я показал вам несколько снимков. На одном из них, — Олег Иванович вынул из ящика стола и положил перед Пафнутьевым снимок, о котором он и говорил, — детский сад, столик для игр и на нем человеческая голова... Мы не распространяем эти сведения, но вы должны знать — это голова вашего предшественника.

— Даже так? — Пафнутьев озадаченно склонил голову, внимательно рассматривая снимок. Мертвые глаза были раскрыты, и на какое-то мгновение ему показалось, что один глаз чуть заметно ему подмигнул. Не то предупреждающе, не то прося поддержки, не то ее обещая, не то взывая к мести.

— Он очень близко подобрался к Лубовскому... Видимо, тому больше ничего не оставалось.

— По ножу ходит, — заметил Пафнутьев, возвращая снимок.

— Ему нечего терять.

— Эти ребята, которые хотели взорвать его...

— Любительщина. — Олег Иванович пренебрежительно махнул рукой. — Неумехи.

— Они убиты. Помните, на прошлой неделе сообщение — два трупа в салоне полиграфических услуг?

— Помню.

— Это они.

— Доказательства?

— Раскрутите... Адреса, связи, знакомства, биография, обыски... Если хотите, я этим займусь.

— Справимся. Вам есть чем заниматься. — Олег Иванович посмотрел на часы над дверью. — Нас ждет Генеральный.

— Я что-то должен произнести?

— По ситуации.

— Не оплошать бы! — дурашливо ужаснулся Пафнутьев.

— Справитесь, — повторил Олег Иванович. — Как я понял, у вас уже есть что положить на стол.

— Чтобы уж не возвращаться к этому... — Пафнутьев долго колебался — стоит ли ему выкладывать все подробности, но в конце концов решил, что, если этим убийством займется прокуратура, все сведения выплывут сами по себе. — Эти двое убитых из салона... Они челябинские. На следующий день в этом же салоне была застрелена владелица заведения... Она — бывшая жена бывшего директора комбината железобетонных изделий. Директор Морозов был убит года два назад... Теперь она. Морозова. Сегодня этим комбинатом владеет Лубовский.

— Это случилось после того, как вы с ней познакомились?

— Да.

— Хорошее начало. Поздравляю.

— Рад стараться. Рядом с моим кабинетом — кабинет некоего Шумакова...

— Знаю.

— Надежный человек?

— Прокололся? — Олег Иванович был все так же бесстрастен, но понимал все с полуслова.

— Не буду утверждать, но мысль имею, — ответил Пафнутьев.

— Понял. — Олег Иванович что-то чиркнул ручкой на чистом листе бумаги, который лежал перед ним. Поднявшись, он сунул листок с записью в стол, повернул ключ в ящике и направился к двери. — Идемте, Павел Николаевич.

Кабинет Генерального прокурора располагался этажом выше, и Пафнутьев со своим провожатым, не торопясь, но и не задерживаясь, молча прошли по широким ковровым дорожкам до самого кабинета. Уже взявшись за ручку двери, Олег Иванович оглянулся на поотставшего Пафнутьева.

— Его зовут Евгений Александрович, — сказал он Пафнутьеву. — Запомнили? И еще... Ему не нужны подробности. Он политик. Ему важна ваша позиция, ваша решимость, если хотите. Здесь можете быть откровенным.

— А его позиция? — спросил Пафнутьев простодушно.

— Вы работаете? И работайте. Такая его позиция вас устраивает? В таком виде?

— Вполне.

— Вот и хорошо. А главное я сказал — он политик. Я могу не объяснять, что это означает?

— Я все понял, Олег Иванович.

Генеральный был плотен телом, пиджак на нем, форменный прокурорский пиджак с золотыми позументами и сверкающими бронзой пуговицами, был тесноват, из чего можно было сделать вывод, что прокурор чувствует себя моложе, чем выглядит, и вес набрал недавно, скорее всего, уже в этом кресле.

— Здравствуйте, — сказал Генеральный и, поднявшись из своего кресла, протянул руку. Рука была плотной, сильной, даже жаркой. — Мне говорили о вас. Я слышал, есть успехи?

— Не без этого, — дипломатично ответил Пафнутьев, скромно садясь на стул подальше от стола Генерального. Тот принял это его решение благодушно, другими словами, одобрил.

— Клиент у вас, как вы сами знаете... — Генеральный кивнул в сторону телевизора, и Пафнутьев понял — намекает на вчерашний репортаж из Кремля. — Непростой клиент. Поэтому юридическая обоснованность... Даже нет, — Генеральный задумался, — юридическая неуязвимость должна быть на первом месте. Вы понимаете, о чем я говорю? — Он пытливо посмотрел на Пафнутьева.

— Да, Евгений Александрович. Вполне.

— Ты показал ему снимки? — спросил Генеральный у Олега Ивановича.

— Они у него.

— Как он к ним отнесся?

— Спокойно. Он славно поработал. Ему уже есть что на стол положить.

— Не торопитесь, — сказал Генеральный, повернувшись уже к Пафнутьеву. — Нам нельзя опростоволоситься. Даже в самом малом. — Он молча ткнул пальцем в темный экран телевизора.

— Понимаю, — ответил Пафнутьев и подумал: «А ведь Генеральный не может говорить свободно и открыто даже в собственном кабинете».

— Но, с другой стороны, не следует слишком большое значение придавать подобным Передачам. Ваш клиент в состоянии оплатить свое еженедельное появление на экране, даже в обществе Папы Римского, не говоря уже о фигурах помельче. Есть проблемы?

— Возникают, но пока решаемые.

— Появятся нерешаемые — обращайтесь к Олегу Ивановичу. Он поможет.

— Спасибо, Евгений Александрович.

Генеральной кивнул, дескать, правильно ответил, и, снова поднявшись из кресла, протянул плотную ладонь:

— Желаю успехов.

— Буду стараться.

— Главное — не перестараться. — Генеральный подзадержал руку Пафнутьева в своей ладони. — В вашем случае это важнее. Вы согласны со мной?

— Конечно, Евгений Александрович! — горячо заверил Пафнутьев. — Я прекрасно понимаю особенности работы, которая мне поручена.

— Не исключено, что скоро ваш клиент получит некую должность. — Генеральный замолчал в некотором затруднении. — Это не должно вас расхолаживать. — Он назидательно и даже с некоторой доверительностью поднял вверх указательный палец. Дескать, там согласовано.

На этом прием закончился.