Бар "Безнадега"

Пролог

Он стоял на утесе и смотрел на мощеную камнем площадь, на купол церкви, на ратушу, на людей, на костер в центре, что начал угасать, и на черные клубы дыма, что поднимались в темнеющее грозовое небо. В нем не было ничего человеческого, не осталось и проблеска света в наполненных адским пламенем и тьмой глазах. Замерло время, застыл в полете в небе дрозд, распахнув графитовые крылья, звук грома звучал беспрестанно, повторяясь и повторяясь, пойманный в ловушку, след молнии будто нарисованный держался в небе, превратив его из серого в пурпурно-фиолетовое. 

Конь под мужчиной застыл так же, как и все вокруг, только подрагивающие уши выдавали нетерпение и беспокойство животного. А он не замечал ничего вокруг, он всматривался в языки пламени до рези в глазах, он никак не мог заставить себя пошевелиться, оторваться хоть на миг, не мог заставить себя вдохнуть.

Но вот конь нервно всхрапнул, и мужчина поднял голову к небу, всматриваясь в тучи, будто очнувшись.

- Ты этого хотел? – спросил он пустоту. И получив в ответ лишь все тот же закольцованный раскат грома, продолжил. – Смотри же теперь.

Он опустил голову, потрепал коня по холке, животное ударило копытом по сухой земле и тут же позади возник еще один всадник.

- Да мой господин, - поклонился мужчина, прошелестел надломанным голосом, словно сухой ветер пронесся по ущелью.

- Уничтожь их.

- Всех, мой господин?

- Да, - прозвучало короткое. 

Всадник исчез. И вместе с его исчезновением мир будто очнулся, стряхнув с себя наведенный сон: дрозд взмыл ввысь, исчезла, растаяв молния, перестал звучать гром.

А он все так же сидел верхом, все так же, не отрывая взгляда, смотрел на площадь, все так же спокойно стоял под ним его конь. Все также пугал темнотой и бездной пустой взгляд.

Глава 1

Элисте Громова

Минута десять, минута одиннадцать, минута двенадцать, минута тринадцать, минута четырнадцать.

Господи, да что ж так медленно-то, а?

Я смотрела на таймер на мобильнике и притоптывала ногой в полутемном опен-спейсе какого-то офиса, стоя перед дверью единственного кабинета. 

Осталось еще три минуты. Три минуты.

Да ну его к черту. В конце концов, чего я там не видела?

Я повела плечами, сосредотачиваясь, и просочилась сквозь пластиковую серую дверь.

Ой, ну класс.

На диване широко расставив ноги сидел какой-то мужик. Обычный такой дядька. Лет пятьдесят, полный, но не безобразно жирный, вполне себе ухоженный, седой, с крупными, но в целом правильными чертами лица. Дорогой синий костюм, запонки явно серебряные и часы, шелковая рубашка, расстегнутая у горла, безжалостно выставляющая на показ дряблую шею.

Табличка на столе гласила, что, возможно, его имя Федор Борисович Ермолаев. Если, конечно, он – хозяин кабинета.

Перед мужиком на коленях стояла девица. С такого ракурса я могла оценить лишь короткое черное платье и копну спутанных каштановых волос. Ну и, конечно, подделку под затасканные и ставшие чем-то пошлым лабутены. Хреновую такую подделку.

Девица старательно зарабатывала себе на хлеб насущный. Чмокая, хлюпая и фальшиво постанывая. 

На миг в голове мелькнула шальная мысль о том, что можно записать их на мобильник и продать видос на порно-хаб, а лучше куда-нибудь в дарк. Судя по тому, что я здесь, мужику осталось недолго.

Видос назову «Смертельный отсос». Правда, как только я достану мобильник вся конспирация полетит коту под хвост. Нет, можно, конечно, сделать так, чтобы не полетела, но… лень напрягаться. Да и, честно говоря, видео выйдет так себе. Оценят разве что начинающие вуайяристы с латентной некрофилией.

Девица продолжала усиленно сосать, мужик продолжал тихо постанывать, я продолжала мысленно отсчитывать секунды, привалившись плечом к косяку.

Ну серьезно, это начинает надоедать. Хоть бы позу поменяли, что ли.

Часы на стене возле шкафа показали ноль двадцать пять и тридцать секунд. Значит, в запасе еще минута тридцать.

Я оттолкнулась от косяка, прошла мимо парочки к огромному окну, стараясь не смотреть на сморщенный стручок исчезающий во рту у старательной проститутки.

Это не то зрелище, которое хочется видеть. 

- Поднажми, детка, я в тебя верю, - проговорила девчонке, смотря на темные окна соседнего бизнес-центра. И о, чудо, она действительно увеличила темп. Мужик застонал тише, но чаще.

Нет, само собой, красотка в лабутенах меня не услышала, видимо, просто почувствовала, что клиент близок к финалу.

Тридцать секунд.

Мимо промчалось такси, не вписавшись в поворот и задев урну возле остановки.

Двадцать секунд.

Хрипы и причмокивания все чаще и чаще. Совсем мерзкие звуки, вызвавшие гримасу на моем лице.

Я люблю свою работу. Я люблю свою работу. Я люблю свою работу.

Десять секунд.

В окне здания напротив что-то блеснуло, привлекая мое внимание, заставляя оторвать взгляд от пустынной улицы.

Две секунды. Из-за угла выныривает еще одно такси. На этот раз водитель – более вменяемый: ничего не задевает, едет с положенными сорок, может чуть больше.

Все. Время вышло.

Я отворачиваюсь от окна, мужик на диване слегка подергивается, проститутка подается назад, пространство вокруг начинает привычно густеть, тормозить.

Какой-то звук, как хлопок, потом звон битого стекла, свист рядом с щекой, мужик на диване дергается еще раз. В этот раз гораздо сильнее, настолько, что валится вперед, и брызги крови вокруг, и раскуроченный к чертям череп. Миг оглушительной тишины, а потом шлюха начинает визжать, все еще сидя на полу перед клиентом.

О как! Неожиданно…

«Все-таки надо было сделать запись» - мелькает в голове совсем бредовая мысль.

Я подхожу к дивану и склоненному телу. Девка пытается отползти подальше, не перестает орать. Орет громко, старательно. Так же старательно, как и сосала, на разрыв… моих барабанных перепонок. Певица, что ли?

Я осматриваю мертвого дядьку, стараясь понять к какой части тела прикоснуться, чтобы не измазаться в крови.

Левая рука вроде чистая.

Осторожно касаюсь ладонью еще теплых пальцев.

Не повезло вам сегодня, Федор Борисович. Ой, не повезло. С другой стороны… качественный минет перед смертью – это явно лучше, чем смерть в огне, или утопление, или отравление мышьяком.

Я чувствую, как ворочается и сопротивляется под кожей душа мужика и давлю сильнее, стараясь подцепить ее и вытащить на свет божий.

Проститутка за спиной булькает и кричит, снова булькает, всхлипывает, что-то ищет, судя по звукам. Наверное, мобильник.

Интересно, она вызовет скорую или ментов? Насколько силен шок? Насколько у нее с мозгами?

- Ты кто?

Что? Какого…

Девчонка явно обращается ко мне… Я забываю про душу, медленно поворачиваюсь к девке.

- Шлюха… - бормочу под нос.

- Я не шлюха! – визжит девка. – Ты… ты…

Ее губы дрожат, взгляд совсем безумный, но она меня видит. Видит, мать твою… Так же, как и я ее. И боится. Боится настолько, что готова наделать в штаны.

Очень интересно.

- Ты одета, как шлюха, выглядишь, как шлюха, и сосала ему, как шлюха. Шлюха ты и есть, - пожимаю плечами.

- Ты… - снова лапочет девка.

Я смотрю на нее еще какое-то время. Такое себе лицо… Обычное вполне, ей немного за двадцать, детская, невинная припухлость еще не до конца пропала. Девка сочная и молодая, очень перепуганная. Пальцы судорожно вцепившиеся в плечи. Стремный маникюр – эти отстойные наращенные птичьи когти с блестками выдают в ней шлюшку из деревни и объясняют экстремально короткое платье и фальшивые лабутены. Явно не из элитных.

Глава 2

Андрей Зарецкий

Я разминаю плечи и тру виски, возвращаясь в свой кабинет, в себя, в кресло. Здесь тихо. И это хорошо. Шум с некоторых пор начал меня… не то чтобы раздражать, но… что-то близкое к этому.

Я сажусь за стол, закидываю ноги на темную гладкую поверхность. Он новый, потому что старый… приказал долго жить неделю назад, по причинам не то чтобы совсем от меня независящим. И этот новый мне нравится гораздо больше, чем старый. Удобнее.

Тот кусок диалога, что мне удалось застать, почему-то не выходит из головы.

Камо грядеши, Элисте Громова?

Странная девочка. Всегда такой была, но почему-то сейчас это бросилось в глаза с новой силой.

Я выдвигаю ящик стола и достаю из него сферу с душой. Обычная душа: хреново жил, хреново умер. Карма – беспощадная сука, и она есть. Ах, да. Не карма. Воздаяние… Лицемерная гадость…

Шарик тускло светится в моих руках, переливается молочным туманом, стелется по прозрачным стенкам, будто льнет к пальцам. Конечно, льнет. Говнюк знает, что только я могу его отсюда выпустить, и делает то, что делал всегда. Только то, что умеет делать – заискивает и лебезит.

Тоже смешной.

Но…

Может и правда его выпустить? Пусть идет, куда хочет, делает, что планировал.

Я рад, что мои ожидания оправдались, но… это, по большому счету, не имеет совершенно никакого значения. И странная девочка в белом, с глазами цвета осеннего безоблачного неба тоже. Таким лазоревым, насыщенным небо бывает только осенью. Мне всегда нравилось смотреть в ее глаза. Мне всегда нравилось слушать, как она поет.

Вот только… Что-то явно не то с этой девочкой. Давно и прочно не то.

Впрочем, не только с ней.

Ноут я открываю нехотя, поднимаю крышку, включаю и пялюсь на заставку. Жду. Я ненавижу ждать. Но иногда просто нет выхода.

Стук в дверь заставляет оторваться от монитора и заставки на нем. Приперся.

- Ты знаешь, что я один, так чего ради утруждаешься?

Ручка поворачивается тут же, и на пороге застывает Игорь. Он всматривается в мое лицо какое-то время, стараясь понять, в каком я настроении.

Удачи ему.

Даже я не понимаю, в каком я сейчас настроении.

- Ты видел, ничего не получилось, – наконец произносит мужик. Зачем говорит – непонятно, потому что я действительно все видел. С другой стороны, понятно… Он хочет попросить, но попросить у меня, значит заставить харкать кровью непомерную гордыню, поэтому и срывается эта убогая фраза с почти по-бабски пухлых губ.

Я откидываюсь на спинку кресла, сцепляю руки за головой в замок, закрываю глаза. Мне не очень интересно, что он скажет дальше. Совсем неинтересно. 

Игорь, так и не дождавшись от меня хоть какой-то реакции, проходит к тому самому креслу, в котором еще несколько минут назад сидел я, тяжело в него опускается.

- Она еще не ушла, если ты спустишься вниз и…

- И что? Сделаю твою работу? – спрашиваю, потому что Игорь снова ждет реакции. Хоть какой-то.

- Может…

О, ну да серьезно?

- Может, она отдаст список мне? – перебиваю мужика, не сдерживая насмешки. – Нет, не отдаст. И я ничего не собираюсь предпринимать по этому поводу. Ты и совет и так злоупотребляете моим терпением.

- Она нужна мне, - хмурится мужик. – Аарон…

- Андрей, - поправляю почти безразлично.

- Да насрать, - бесится бывший смотритель, теряя всю свою сдержанность в один миг. – Приведи ее ко мне.

- Ты забываешься, - чеканю холодно, снимая ноги со стола, разжимая руки, открывая глаза. – Ты просил дать тебе возможность с ней поговорить, я дал. Ты все просрал, на этом наше соглашение себя исчерпало. Катись отсюда, пока я не позвал охрану.

- Охрану, - кривится мужик. – А самому…

- Можно и самому, - я поднимаюсь на ноги, - только ты же знаешь, - улыбаюсь, разводя руками в стороны, - я ж тебя покалечу, Игорек. Позвоночник из трусов вытаскивать замучаешься.

Я улыбаюсь дружелюбно и совершенно искренне, потому что Игорек меня забавляет. Его тупость меня забавляет, даже его показательная поза «я-сейчас-вломлю-тебе-по-самое-не-балуйся» меня забавляет. Потому что мы оба знаем, что он даже встать на ноги не осмелится. Его страх пусть и не очевиден, но более реален, чем даже мое веселье.

Я разглядываю тени, клубящиеся в дальнем углу кабинета, и продолжаю улыбаться.

- Аарон, послушай…

- С чего бы? – вздергиваю бровь.

- У меня есть, что тебе предложить. Только…

- У тебя ничего нет. Вали, Игорь, - я опускаюсь назад, к наконец-то проснувшемуся ноуту, щелкаю мышкой, всматриваюсь в строчки нового заказа.

Игорь сидит на месте еще несколько секунд, сверлит меня взглядом так, будто мне до этого действительно есть дело. Потом все же поднимается и уходит.

Он еще вернется. Обязательно вернется. Они всегда возвращаются. Совет и его шестерки – как назойливая мошка с приходом весны.

Но я вышвыриваю мужика из мыслей окончательно, стоит двери за ним закрыться. Просматриваю еще раз письмо и думаю, что теперь делать с душой в хрустальной сфере.

Она мне на хрен не сдалась, но…

Но она нужна Элисте. И тут возникает вопрос, нужна ли Элисте мне?

Нет, я не мудак. Я законченный мудак. А это две большие разницы.

Я провожу за бумагами весь остаток вечера и ночь, а как только стрелки часов замирают на шести, спускаюсь по лестнице к пожарному выходу, заглядываю по пути на кухню и толкаю тяжелую железную дверь.

Осень дышит в лицо сыростью, запахами мокрого асфальта и земли, палыми листьями и влажной корой деревьев.

А еще мочой, мусором и пивом. В переулке за «Безнадегой» пахнет как всегда – подворотней любого большого города. Будь ты хоть в Нью-Йорке, хоть на лазурном берегу, запахи подворотен везде одинаковые.

Глава 3

Элисте Громова

Я лениво перебираю ногами к дому, в руке пакет из фуд корта, в ушах – Боб Дилан. Настроение под стать погоде – лениво-меланхоличное. Боб поет о том, как он «стучит в врата рая», и мои губы растягиваются в улыбке. Потому что нет ничего наивнее этой песни. Нет ничего наивнее этой грусти. Но это очень сладкая наивность. Очень радостная грусть. У нее вкус сахарной ваты из детства и диснеевских черно-белых короткометражек. Мне нравится то, что я слышу. И голос с небольшой хрипотцой, и легкий ритм, и звуки электрогитары, и в общем-то незатейливый ритм.

Он очень теплый, какой-то… халатно-махровый, мягко-шерстяной, с пузырьками колы на языке. Той самой колы, в которой количество сахара превышает все разумные пределы, той самой колы, в полупустую бутылку которой так классно дуть, так классно слышать свист.

Мне очень нравится.

Нравится ровно до того момента, как сквозь шум улицы и бархатистый голос к сознанию пробирается какой-то совсем другой звук.

Тонкий, неприятный, писклявый.

Этот звук заставляет меня остановиться и вытащить наушник в поисках его источника. Потому что… потому что мне кажется, что я знаю, что это за звук. И мое предположение мне совершенно не нравится. Оно тут же портит настроение и нагоняет тревоги. И солнечные лучи уже не льются из динамиков.

И вот этот противный звук раздается снова, чуть ли не из-под моих ног. Я напрягаюсь сильнее. Хмурюсь даже.

Поворачиваюсь и опускаю глаза вниз, хмурюсь еще сильнее.

- Ну нет, - качаю головой отрицательно, разглядывая с суеверным страхом то, что у меня под ногами.

А он сидит и смотрит в ответ. У него уши как у летучей мыши, тонкая шея, шерсть торчит в разные стороны. Он весь какой-то… будто обсосанный, и смотрит на меня пристально и серьезно, как на врага.

- Нет, - повторяю я.

Котенок издает мяв, и я с удивлением наблюдаю, как у него из носа течет зеленая сопля. Сопля. Зеленая. Течет и падает на асфальт.

- Нет.

Он снова издает этот мерзкий звук, а я пячусь назад. Делаю маленький шаг, не сводя с заморыша взгляда. Животное делает такой же, продолжает на меня смотреть этими глазами-плошками, желтыми, как фонари.

- Пристань к кому-нибудь другому, чувак, я – хреновый вариант в плане хозяйки.

Он опять пищит.

Я отступаю. Он идет за мной.

Друзьями мы с ним точно не станем.

- Брысь, - говорю твердо и достаточно громко, но упрямый оборвыш продолжает наступать. Уши летучей мыши дергаются, тело трясет от холода, маленькие лапы путаются друг в друге, качается кончик хвоста. 

Он какой-то грязно-черный, этот котенок и… очень настойчивый.

- Уйди, я плохая для тебя компания.

На этот раз он не издает ни звука, просто продолжает наступать. И я разворачиваюсь к коту спиной, вставляю наушник в ухо, выпрямляю спину и делаю уверенный шаг вперед.

Он отстанет. Обязательно отстанет, надо только не смотреть назад и не оборачиваться, просто идти.

Я прибавляю звук в ушах. Боба Дилана сменил Боб Марли, пакет с едой приятно шуршит в руках и греет душу, ну, или то, что от нее осталось, до моего подъезда всего лишь несколько метров.

И я иду вперед.

Я правда отвратительная компания для этого животного. Я о себе-то позаботиться не могу, чего уж говорить о коте. У меня никогда не было животных, и начинать в моем возрасте уже поздно. И… и вообще, чем больше я об этом думаю, тем больше меня пугает перспектива. К тому же откуда в этом районе бездомный котенок? Тут тараканы и те все исключительно домашние-мадагаскарские, с родословной, едва ли умещающейся на рулоне туалетной бумаги, так что кот обязательно найдет себе хозяина лучше, чем я.

Я проскальзываю в ворота дома, выдыхаю почти с облегчением, достаю из кармана ключи, уже предвкушая вечер нездоровой, но вкусной пищи и сериала, когда громкий собачий лай заставляет меня замереть и резко обернуться. В этот же миг в ногу врезается что-то мерзко-холодное.

- Нет, - почти умоляюще прошу, опуская глаза.

Кот стоит у моей правой ноги, трясется сильнее, пытается залезть на кроссовку. И громкий, грозный лай все ближе.

- Твою ж…

Впереди в пяти метрах от кота и от меня маячит морда чьей-то собаки. Ротвейлер. Здоровый, как лось. Черный, как моё чувство юмора, и такой же злой. Ну или не злой, может, это выражение на его морде – признак вселенского счастья. Хотя с каждой секундой эта надежда тает.

Собака приближается, кот жмется ко мне.

Ну не-е-е-т.

- В жопу пошел, - показываю я собаке фак, вздыхаю и поднимаю комок сопливого грязного меха за шкирку.

Шерсть у него гадкая: липкая и мокрая, на носу висит очередная сопля, уши тоже все еще те же – огромные, как у летучей мыши, и глаза по-прежнему желтые и смотрят на меня недоверчиво и серьезно.

Я резко поворачиваюсь в сторону дома, поглядывая через плечо на огромную скалящуюся псину, и стараюсь побыстрее скрыться в подъезде, из-за угла наконец-то выруливает хозяин красавчика, выкрикивая его кличку. Дружелюбного парня зовут Принц. Не в обиду, но с такой мордой он больше похож на Джигурду после запоя. Хотя и моя находка особой красотой не блещет. Напоминает гремлина из старого поганого ужастика.

Поэтому сопливое черно-грязное чудовище я держу на вытянутой руке, другой капаясь в телефоне в поисках ближайшей ветеринарки, костяшкой пальца нажимая на свой этаж в лифте.

Ветеринарка в пяти километрах, круглосуточная. И это однозначно хорошая новость.

Дома я сую кота в рюкзак, мою руки, потом подхватываю ключи от моего сладкого мальчика и спускаюсь в гараж.  

Вечер перестает быть томным.

Чудовище в рюкзаке копошится и пищит. Но писк я слышать перестаю сразу после того, как завожу мотор. Дорогу не запоминаю, меня гонит в спину… рюкзак на этой самой спине. По совершенно непонятной мне причине. В конце концов, это просто кот. Почти в мешке.

Глава 4

Андрей Зарецкий

Дверь снова открывается только минут через десять. За это время я успеваю более или менее разобраться с духом в горшке. Он не обезврежен и не испорчен, просто спит. Своего рода душевная кома.  И пока я разглядываю урну на столе, в помещение влетает девчонка, останавливается посреди кабинета, вздрагивает от звука щелчка за спиной. На лице и правда разводы от туши и слез. У нее темно-русые волосы, аккуратный нос и глубокие карие глаза. Действительно хорошенькая. Но… Тупая…

Смотрит на меня затравлено, кусает губы, сжимает в руках сумку.

Дама в беде.

Этакий образ невинного цветочка.

- Ты хотела меня видеть, - морщусь я. Мне не нравится то, что я наблюдаю, то, что ощущаю от девчонки. Там страх, отчаянье и… безнадега. И это все… какое-то слишком детское, слишком чистое. – Вот он, я.

- Вы… - тормозит девочка. – Говорят, вы решаете проблемы, – голосок дрожит, мягкий, неуверенный. Выдает куклу с головой.

Я молчу, смотрю на девочку. Желание напугать ее до истерики с каждой секундой, с каждым ее словом все сложнее и сложнее сдерживать. Не место таким девочкам среди иных, не место таким тепличным цветочкам в «Безнадеге», в моем кабинете. Она не может смотреть на меня, но и не смотреть не может тоже. Ее пугает обстановка, звуки снизу, тишина, воцарившаяся вокруг, ее пугаю я.

- Меня… Я…

Не знаю почему, но раздражает меня девка неимоверно. Пожалуй, раздражает примерно так же, как Игорек.

- Конкретнее, - я готов ее послать. Очень хочу это сделать, но… она ведь не отстанет. Снова припрется. Люди…

- Мне нужна помощь, и я готова заплатить, - вдруг вздергивает девчонка аккуратный острый подбородок.

Я поднимаюсь на ноги, обхожу стол, иду к ней. Она старается увеличить расстояние между нами, когда понимает, что я слишком близко, настолько близко, что мне удается рассмотреть зеленые искры на дне карих глаз, небольшую рану от зубов на нижней губе, почувствовать ее запах. Даже запах у нее невинный. Ландышами пахнет. Наверняка, краснеет от слов «сиськи» и «член».

- И чем же ты мне заплатишь? – я растягиваю слова, склоняясь к ее уху, скольжу пальцами вдоль руки. – Телом?

Девчонка дергается, шумно и рвано выдыхает.

- Или, может быть, своей бессмертной душой?

- Я… я… - она сглатывает, зрачки расширяются, слова звучат едва слышно, - нет.

- Что «нет»?

- Мне сказали, что вы…

- Ты.

- Что ты… - девчонка, как загипнотизированная, как послушная кукла, покорная и… скучная до зевоты. – У меня есть деньги. Я могу заплатить.

- Заплатить… Знаешь, чем мне платят обычно, девочка? Кровью, страхом, силой, сексом. Золотой Телец меня не интересует. Это просто бумага.

- Мне больше не к кому обратиться. Мне никто не верит, - шепчет девчонка побелевшими губами. – Страх… Я могу дать вам…

- Тебе.

- …сколько угодно страха, потому что мне очень страшно.

Я не убираю руки с ее плеча, не отхожу, не отодвигаюсь ни на миллиметр. Мне надо, чтобы она боялась, чтобы никогда больше даже не вздумала соваться в «Безнадегу». И да, страхом от нее действительно несет. Детским страхом, бескомпромиссным, нелогичным, наивным. Она боится так, как дети боятся монстров под кроватью, скрипа старых половиц, темного нутра шкафа. Как боятся идти по темному коридору к туалету, поэтому просят родителей оставить ночник включенным. Это… не тот страх, с которым можно сделать хоть что-то, который может быть полезным. Это бесполезный страх, потому что слишком чистый.

- Твой страх – третьесортное дерьмо, девочка. Знаешь, тут как с дурью: есть чистый кайф, а есть разбавленная дрянь. Ты мне сейчас предлагаешь именно второй вариант.

- Я… пожалуйста, выслушайте меня, - лепечет человек. – Я не хочу убивать, – и глаза так трогательно блестят, что меня тошнит.

- У тебя десять минут, девочка.

- Спасибо, - и слезы все-таки катятся по щекам, заставляя морщиться и кривиться. Я отхожу от нее, сжимаю переносицу. Желания утешать нет, желания выслушивать тем более.  Кукла так и стоит посреди кабинета, старается справиться с собой, старается выглядеть не так жалко, побелевшие пальцы сжимают сумочку. Кукла маленькая и аккуратная, с ее бежевого зонта на пол уже успела натечь лужа, светло-серое пальто тоже явно мокрое. Кукле холодно в мокром, и она дрожит, но едва ли это замечает.

- Я… я не хочу убивать, - произносит девчонка снова, пока я подхожу к бару.

У владельца бара в кабинете свой бар – ну, ибо гонять туда-сюда Вэла плохо для бизнеса, а ночи у меня частенько выдаются долгими.

Я пробегаю взглядом по бутылкам в поисках Хеннеси, подцепляю по ходу бокал.

- Уже около трех месяцев мне снится один и тот же сон… И я сначала думала, что это просто кошмар, что за ним ничего не стоит, но… - это свое «но» девчонка почти проглатывает и судорожно, рвано вдыхает.

- Но?

- В этих кошмарах слишком много деталей, в них слишком много совпадений с моей реальной жизнью, с вещами и ситуациями, которые происходят со мной и моими знакомыми, семьей. Просто не бывает таких снов, понимаете? Просто не должно быть. Мне мерзко после них и страшно. 

- Что тебе снится? – не выдерживаю. Терпение – не мой конек. Забота о запуганных людях тоже.

- Там, в этих снах я… убиваю... Везде кровь, на моих руках и одежде, на лице и…

Я все-таки нахожу чертов Хеннесси, наливаю коньяк в бокал, протягиваю девчонке, молча указываю на диван. Ее трясет так, что зубы клацают. Скорее всего, от холода и страха одновременно.