Бедная Лиза

215

Что ни говорят мизософы, а науки – святое дело! – Отрывок явно представляет собою позднюю вставку (по крайней мере после 1794 г.), поскольку в нем – в подстрочном примечании, очевидно входящем в самую суть эпизода, – говорится о казни Лавуазье и Бальи.

Мизософы – враги науки, здесь имеется в виду Ж.-Ж. Руссо. Ср.: „Спартанцы не знали ни наук, ни искусств, – говорит наш мизософ, – и были добродетельнее прочих греков“ (Карамзин Н. М. Нечто о науках, искусствах и просвещении). Карамзин, в соответствии со своими воззрениями, противопоставляет науку политической деятельности, утверждает, что среди ученых царит дух международного братства („берлинец Боде“ говорит, что „Лавуазье есть гений химии“, Лавуазье „обласкал“ датчанина Беккера, узнав, что он „ученик берлинского химика Клапрота“). Судьба Лавуазье – свидетельство, по мнению Карамзина, гибельности вторжения политики в область мирного прогресса культуры. Упоминание Карамзиным Гельвеция как добродетельного человека (хотя и сопровождаемое сдержанной оценкой его философии) в контексте осуждения „мизософии“ Руссо и указания, что Лавуазье был „умерщвлен Робеспьером“, заставляет видеть здесь отклик на противопоставление Руссо Гельвецию в речи Робеспьера (5 декабря 1792 г.), содержавшей требование удалить бюст Гельвеция из Якобинского клуба: „Лишь двое, на мой взгляд, достойны здесь нашего признания – Брут и Руссо“. Гельвеций, по мнению Робеспьера, был одним из самых жестоких гонителей славного Ж.-Ж. Руссо, того, кто более всех достоин наших почестей. Если бы Гельвеций жил в наши дни, не думайте, что он бы примкнул к тем, кто защищает свободу. Он пополнил бы собой толпу интриганов-остроумцев, от которых страдает ныне наше отечество» (Р о беспьерМ.Избр. произведения в 3-х т., т. 2. М., 1965, с. 141–142). Слова об «интриганах-остроумцах» относились к людям типа Шамфора, о котором Карамзин упоминал уже ранее и о гибели которого в эпоху якобинской диктатуры он, конечно, знал, когда описывал свою с ним встречу в стенах Французской академии. Это лишнее свидетельство того, в какой мере чтение «Писем» Карамзина подразумевает знание не упоминаемых в тексте прямо обстоятельств эпохи: рассказывается о встрече с Лавуазье в 1790 г., однако подразумевается знакомство с обстоятельствами его гибели в 1794 г. Брошенное вскользь при этом противопоставление Руссо и Гельвеция (в контексте с упоминанием Робеспьера) отсылает читателя к речи последнего, а речь эта проясняет смысл ассоциаций, возникавших у читателей 1804 г. в связи с упоминанием, в частности, имени известного парижского остроумца Шамфора. Отметим, что в 1799 г. в журнале «Иппокрена, или Утехи любословия» (ч. III, с. 289–295) появились «Отборные анекдоты и острые мысли Шамфоровы», – таким образом, имена, упоминаемые Карамзиным, были читателю знакомы (см.: Козьмин Н. К. Пушкин-прозаики французские острословы XVIII в. (Шамфор, Ривароль, Рюльер). – Изв. ОРЯС, кн. 2, 1928, с. 548–551).