Бедный Сэнсэй

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Снегу намело много, и пробираться пришлось с трудом, почти по колено в холодном белом навале. Ветер тут же заметал проложенный след. "Зыбучий снег, — отрешенно подумал Олег, — зыбучий день. Хотя нет, он же не засасывает. Лишь заметает следы".

Позади остались аккуратно расчищенные дорожки основных аллей. Никого не было видно: в холодные дни мало кто приходил сюда. Лишь метрах в семидесяти стояли две старушки, замершие в трогательных позах. Олега от них отделяло множество невысоких оградок. На перекладинах лежал снег, резко контрастирующий с прочерками почерневшего металла.

Олег отвернулся, стал дальше пробираться через сугробы. Подойдя к могиле отца, он тщательно смахнул с мрамора снег. Памятник был небольшой: темно-серый прямоугольный брус, на нем высечены прямые буквы:

Бестужев Василий Николаевич

1933–1980

В тире между двумя цифрами вместилась вся жизнь. И будто ничего больше нельзя сказать о человеке, прожившем почти полвека.

"Я умру, — внезапно подумал Олег, — и больше никто не вспомнит об отце".

Тут же невольно возник образ матери, но Олег мысли о ней отогнал самым решительным образом. "Не хватало мне, — убеждал он себя, — думать о ней здесь, в этом святом месте". Однако вопреки его воле лицо матери вновь приблизилось, у нее даже рот полуоткрыт, будто она что-то говорит ему.

Олег тряхнул головой, освобождаясь от наваждения. Стоять было неудобно, но ничего похожего на скамью рядом не было. Тогда он утоптал площадку, расставил слегка ноги, как перед утренней разминкой. "У каждого человека, — размышлял Олег, — должно быть в жизни что-то святое. Словно костяк, оно держит на себе все — и дела, и дружбу, и любовь. И это святое, во что неотступно веришь, должно быть чистым, незапятнанным, чтобы давать силы".

Собственно, Олег пришел сюда за этим спокойствием, он жаждал этих внутренних сил, потому что недавно обозначилась трещина в его мироощущении. А потом она стала превращаться во что-то большое, как ему казалось, опасное. И в душу закралась какая-то пустота.

По телу пробежала дрожь. И только теперь Олег почувствовал, как под дубленку заползает холод. Погода словно гнала его отсюда. Он прижал руки плотнее к телу, стремясь сохранить тепло.

Перед глазами вновь стоял отец, казалось, смотрел с фотографии. Для Олега это казалось странным. Многих людей он не мог вспомнить, сколько ни напрягался. Их облик словно не пропускала некая самоцензура. Другие же вырисовывались только частично, какой-то одной примечательной стороной внешности — глаза навыкате, надутые губы, родинка на подбородке или еще что-то. Отец же всегда виделся ему ясно, всегда улыбался, глядя на него. И улыбка его была щемяще-живой, чуть прищуренные глаза смотрели ободряюще.

Так было и сейчас. И будто сорвав преграду, из прошлого выплыло детство: летний пахучий сад, большая твердая рука. Олег хватается за нее, смотрит вверх, где отец — высокий, сильный, добрый. И его охватывает чувство полной защищенности. Вслед за этой — другая картина. Олег будто видит колючие молодые елки. Они прячут меж ветвей остатки утреннего тумана, а впереди блестит ровная гладь озера. И маленькое ведерко с червяками покачивается при ходьбе в большой руке отца…

Как не хватало теперь этой уверенности, этой защищенности! Возможно, он идеализировал отца. После его внезапной смерти минул уже не один год. В мир уже ворвались восьмидесятые — острые на гранях, тяжелые и не всегда ясные. Казалось, сила, уверенность, доброта мира — все ушло вместе с отцом под этот серый гранит. В доме сделалось холодно и пусто. Слезы матери лишь раздражали, потому что им была цена — грош.

Олег достал из пачки сигарету. Неторопливо, почти торжественно, словно свечу в церкви, зажег ее. Спичка на мгновение обожгла пальцы. Он отбросил ее подальше, боясь замусорить снег рядом с могилой.

После нескольких затяжек поднявшееся было волнение улеглось. Теперь необходимо сосредоточиться. Олег неторопливо оглянулся по сторонам. Старушки удалялись к выходу с кладбища, где-то вдалеке маячили еще три фигуры.

Кажется, слава богу, они идут в другую сторону — ему не хотелось в чужих глазах выглядеть смешным. Он еще несколько раз притоптал площадку и осторожно опустился сначала на колени, а после сел на пятки в цоашан[1]. Мраморный памятник сразу оказался ближе, на уровне глаз. Вырезанные буквы были забиты снегом, как бы подчеркивая этим холод смерти и небытия.

— Хуан янцзинь![2]- сам себе негромко скомандовал Олег и закрыл глаза. Сработал рефлекс, и напряжение стало уходить. Несколько раз медленно вдохнув и выдохнув, он мысленно сконцентрировал внимание на нижней части живота. Невольно возникло ощущение круглого горячего шара. Голова и тело стали легкими, невесомыми. И тогда он заговорил.

— Что мне делать? — шептал он. — Я не знаю, что мне делать. Подскажи, отец!

Его образ возник без напряжения. Он улыбался, глядя на своего сына. И молчал, и хитро щурился.

— Как мне вернуть уверенность?

Отец все так же щурился. И Олег словно угадал свойственную этому доброму прищуру фразу:

"Разве тебе моя жизнь ничего не подсказывает?"

Ветер бросил Олегу в лицо щепотку снега. Ледяные снежинки тут же превратились в теплые капли. Они текли по щекам, как настоящие слезы. Это отвлекало от главного, стали одолевать посторонние мысли. Перед глазами пролетело искаженное ухмылкой лицо Лешки, а за ним возник четкий белый на темном фоне профиль Марины. Сосредоточенность распадалась. Олег предпринял еще одну попытку собраться, отвлечься от всего, но быстро понял, что это бесполезно.

Уже ныли колени, посиневшая от холода кожа оделась в броню пупырышков, порой по мышцам пробегала дрожь, рефлекторно согревая застывшее тело.

— Ос-с-с![3]- прошептал Олег и склонился до земли. Поднявшись, отряхнул с колен налипший снег и замер: метрах в десяти от него стояла пожилая женщина. Они смотрели друг на друга несколько секунд. Потом женщина довольно внятно произнесла:

— Храни тебя бог, сынок. — Она перекрестилась и зашагала прочь. Пальто у нее было черного цвета, а на плечах, словно шаль, лежал снег.

Олег утер лицо рукавом и стал пробираться по своим следам обратно. Теперь он уже основательно замерз и торопливо перешагивал из одной полузасыпанной снежной лунки в другую.

Он поднял телефонную трубку и, останавливаясь на каждой цифре, набрал номер. В ответ — короткие гудки. Олег повторил набор цифр и опять услышал короткие гудки. Швырнув трубку на аппарат, вскочил на ноги, подошел к окну.

За стеклом все тот же зимний пейзаж. Улица внизу перекопана, ее развороченное чрево наполнено бетонными плитами. Рабочие жгут костры, греются. Коллектор прокладывается с лета, и каждое утро приходится подниматься под стрекот отбойных молотков и тарахтенье бульдозеров.

Олег хмуро обвел взглядом заснеженное пространство. Несколько лет назад, перед Олимпийскими играми, здесь стояли дома дореволюционной постройки. Но тогда Москву решили очистить от лишнего. И теперь огромный пустырь, заваленный неровными покатыми спинами зимних сугробов, был единственным пейзажем для Олега.

Он зябко передернул плечами, вернулся к телефону. Пальцы быстро перебрали нужные цифры, диск остановил свой обратный бег. Слышатся длинные гудки. "Ну, наконец-то!" — облегченно вздохнул Олег.

— Алло? — раздался сердитый женский голос.

— Здравствуйте. Будьте любезны, пригласите Марину.

— Господи, — тот же недовольный тон. — Я ведь сказала вам, молодой человек, звоните после пяти. На кафедре идет заседание.

В трубке тут же отчаянно затрещало.

— Извините, — взволнованно выдохнул Олег, хотя четко уже различил короткие гудки.

"Значит, уже говорили, — подумал Олег. — Жаль, что не мне".

Он подошел к креслу, опустился в него. От веса жалобно пискнули пружины. Олег улыбнулся, погладил рукой шершавую обивку. Вспомнилось, как в детстве он всегда бежал к креслу, ища спасения от дикого зверя или от разбойника, которыми всегда бывал отец в их играх. Тогда кресло имело статус убежища, и оно — большое и необыкновенно надежное — приносило спасение. Олег вжимался в него, с детским восторгом глядя, как злые силы мира разрушаются в прах у его ног. Тогда он прозвал кресло "гнездом". А позже оно стало местом его размышлений.

И сейчас он тоже искал в нем покоя. Удобное и мягкое, оно как бы убаюкивало. И он, чтобы отдохнуть, расслабился в нем.

Взгляд невольно коснулся стены, где висело большое черное полотно. Это была старинная китайская картина, на которой шелковыми нитями были вытканы золотые рыбки. Они застыли в своей темной глубине, распушив полупрозрачные хвосты и глядя огромными сферическими глазами. Чешуйки, сложенные в четкий геометрический рисунок, поблескивали пурпурным золотом. Водоросли причудливо вились вокруг них, обвивая темно-зеленые мшистые камни, тянулись мохнатыми гирляндами к поверхности.

Олег все смотрел и смотрел на картину. Ему уже казалось, что кожа его ощущает мягкие касания щекотливых водорослей и трепетных плавников. Потрясающий эффект присутствия…

А рыбки-от крупных, величаво-медлительных до мелких, беспокойно-шустрых — продолжали свою нескончаемую игру. В их движениях была какая-то расчетливость, чуть ли не обдуманность. Мысль об этом почему-то растревожила Олега, вернула его к повседневным заботам. "А ты, — беспокойно терзался он, — неужели ты не в состоянии учиться, как все нормальные люди? Какой бес толкает тебя к тому, чтобы ты пропускал лекции? Ты же прекрасно знаешь, чем это все может кончиться! Захотел вылететь? Это, пожалуйста, в два счета, Кустова и так к тебе уже цепляется из-за каждой мелочи…"

В ту же минуту Олег словно ощутил рядом своего куратора. Людмила Сергеевна Кустова представилась ему такой, как всегда выглядела в минуты гнева: жестокое выражение лица, в темных жгучих глазах — явный укор. "А впрочем, — пытался он успокоить себя, — все обойдется. Хотя, сколько веревочке не виться… Кстати, что ты, — задавал он себе вопрос, — намерен делать с языком польским и дойчштунде? Потянешь еще немного, и, чего доброго, вышибут…"

"А пускай, — деланно зевая, подумал Олег. — Сегодня это не самое главное. Есть и похлеще заботы".

Но он до некоторой степени лицемерил с собой. Учеба для него была одной из самых болезненных проблем. Она постоянно давала о себе знать, тревожила его.

"…Ну хорошо! — снова успокаивал себя Олег. — Если уж тебе так неохота тащиться в ликбез, то найди в себе силы потратить время с толком. Сядь и выучи. Политэкономия — не такая уж это сложность".

А рыбы между тем продолжали свою игру. Они били прозрачными золотистыми плавниками, азартно изгибали сверкающие спинки. "Мне бы такую активность, — почему-то подумал Олег, и тут же укорил себя: — Но ты не хочешь ничего. Ты пассивен, нерасторопен, инертен".

И опять настойчиво пробивается иная мысль: никого не слушай. Лучше пивка попить как следует. Звони Бегемоту и вперед!..

Но тут же остановил себя, вспомнив последнюю встречу с шинханом[4]. Беседуя с Олегом, он сказал, что на днях зайдет к нему на занятия. Как можно было забыть об этом. "А у твоего молоднячка, — рассуждал Олег, — как раз намечается зачет по аисту. Так что надо на ближайшей тренировке Торшина к ним поставить часика на два. И пусть крутят аиста до посинения. Шинхан должен убедиться, что в группе все железно…"

Дверь в комнату раскрылась и на пороге показалась бабушка — мать отца. Ее глаза в лучиках морщин смотрели ласково и настороженно.

— Ты меня звал?

— Да нет, Ба, — мотнул головой Олег, мельком поглядывая на картину с рыбками. "До чего дошел, — подумал о себе, — уже вслух разговариваю сам с собой". — Это я так…

— Ужинать будешь, борец?

— Нет, — вяло отмахнулся Олег, — спасибо. Пока ничего не разогревай.

"Ах, шинхан, шинхан, — снова терзала его какая-то смутная обида, — настоящий учитель должен регулярно вести тренировки со своими сэнсэями[5]. Иначе никакой рост невозможен и все это выродится в чистое предпринимательство с налетом спорта и восточной мистики. Почему тебя влечет расчет на моду и сопляков? Ведь не это главное. Искусство-это всегда рост и вдохновение. Не морочь хоть себе голову. Ты просто платный наставник, и отнюдь не художник. Ты только натаскиваешь их по азам, ничему толковому не учишь, да и сам не растешь…"

Резко зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, Олег сорвал трубку.

— Да?

— Олежка? Это была она.

— Здравствуй, — выдохнул Олег. — Как дела?

— Лучше не бывает, — прощебетала она голоском птички. — Ты чего такой?

— Какой?

— Ну, какой-то квелый…

Олег промычал что-то непонятное.

— Что?

В трубке затрещало. Он посмотрел на наручные часы: половина пятого. Значит, заседание кафедры закончилось раньше.

— Что-что? — переспросила она, повысив голос. — Не слышно!

— Ничего. Как ты сегодня?

— По-всякому, — она сделала вид, будто не понимает, что он имеет в виду вечернюю встречу. — Ты мне звонил?

В ее голосе звенели изучающие нотки. А может быть, ему это показалось.

— Нет, — соврал он. — Не успел еще. А что?

— Да так… У нас тут кафедра заседала. Я думала, что если бы ты звонил, меня могли не подозвать.

Теперь ему казалось, что с того конца провода доносится оттепель успокоения.

"Мнительным, мнительным стал, — ругнул себя Олег, — мог ведь какой-нибудь приятель просто звонить или студент".

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил он прямо.

— О-о, — обреченно протянула Маринка, — ты же помнишь, у меня сегодня еще три пары. Две лекции и семинар. И никак не прогуляешь.

— Хочешь, я приеду проводить тебя?

— Что это с тобой? — искренне удивилась она.

— Ты не забыла еще меня?

— Какая глупость.

— Ты меня еще любишь?

— Ну, конечно. Не задавай глупых вопросов, Олежка.

— Скажи, что любишь!

— Ты с ума сошел. У меня тут куча народу. И, кстати, телефон уже нужен. Так что ладно, Олежка, давай прощаться. Позвони мне завтра, хорошо? — Не дожидаясь, пока он ответит, неожиданно для Олега сказала: — Ну пока, целую!

Олег отнял от уха трубку, издававшую звонкое "пи-пи-пи", задумчиво посмотрел на нее, как на экспонат зоологического музея. "Так-то, милый друг, — подумал он. — Марина тебя целует. По телефону".

От разговора остался неприятный, тяжелый осадок. Олег вдруг понял, что, сам того не сознавая, он рассчитывал вечером на Маринкино общество. Уж не у нее ли искал он успокоения?

Вечер предстоял долгий. Как бы лучше убить время? Не успел он подумать об этом, как раздался стук в дверь.

— Да, да, — крикнул Олег.

Ба была воспитана по-особому, она никогда не входила к нему без стука. Это вызывало восхищение всех без исключения друзей Олега.

— К тебе Слава пришел.

Выскочив в прихожую, он увидел Торшина, загораживавшего широкой спиной зеркало. На его шапке таяли снежинки, капельками падая на синюю "аляску".

— Ты почему не звонил? — поинтересовался Олег после рукопожатия. — Раздевайся.

— До тебя не дозвонишься, — отмахнулся тот. — Что ты собираешься делать?

Вместо ответа Олег качнул плечами.

— Слава, проходите, выпейте чаю.

— Спасибо, Валентина Павловна. Я на минуту. Слушай, — повернулся он к Олегу, — у меня тачка.

— Конторская?

— Ну не своя же?! Ты как, свободен?

— А то! — Олег почувствовал радостное возбуждение. — Только погоди, переоденусь.

— Давай. Я буду ждать внизу. — И Торшин скрылся за дверью.

А на дворе обильно валил снег. Да такими крупными пушистыми хлопьями, что казалось, будто под фонарями вытянулись белоснежные конусы. Деревья, провода, тротуары, автомобили и даже шапки пешеходов сразу покрылись снежными слоями. Мир преобразился, стал светлее.

Когда Олег выскочил из подъезда, Торшин с остервенением очищал от снега заднее стекло голубых "Жигулей" с эмблемой ДОСААФ на борту и значком "У" — учебная. Оба сели и почти одновременно хлопнули дверцами. После уличного морозца внутри автомашины казалось тепло. Щетки лобового стекла работали безостановочно, еле справляясь.

— Ну что, — Слава приоткрыл дверное стекло, — каковы наши планы?

Он повернул ключ в замке зажигания. Прогретый двигатель тут же отозвался тихим урчанием. Колеса несколько раз прокрутились на месте, прежде чем удалось тронуться.

— Будь осторожнее, — озабоченно пробормотал Олег. — Смотри, как скользко.

— Ничего-ничего, — Слава неторопливо вывернул на улицу.

Несмотря на малую скорость, машину ощутимо занесло на повороте.

— Что это Дед расщедрился? — спросил Олег.

— Да я пообещал, что скоро вернусь. Дед, правда, сказал, что за это я буду чистить карбюратор. А у меня для этого уже три штрафника в группе есть. Улеханов будет чистить. Он, стервец, на той неделе рукоятку коробки передач оторвал. Ему не то что карбюратор за это, всю тачку вылизывать надо. — Торшин закусил свой рыжий ус. — Ну, так что делать будем? У меня почти полный бак.

— Все равно. Поехали в Шереметьево кофе пить. Торшин искоса посмотрел на Олега, затем снял свою мокрую шапку и, не глядя, кинул на заднее сиденье. Разлохматил слежавшиеся волосы.

— Давай отложим Шереметьево. Пусть гаишники сегодня отдохнут без меня. Мне совсем неохота выяснять потом отношения с Дедом.

Они вырулили на Большую Переяславскую и сразу оказались в гуще машин. Из-за снегопада движение было медленным. Колеса оставляли за собой борозды в не расчищенном снегу. Лицо Торшина стало озабоченным, он часто и резко оглядывался по сторонам.

— Ты не волнуйся, — сказал Олег. — Если что, у меня тут свой тормоз.

Место рядом с водителем на этой учебной машине было оборудовано запасным тормозом для преподавателя.

— Сними ногу, — тотчас отозвался Славка, — и не балуй.

Олег расхохотался.

Они выехали на Рижскую эстакаду. Яркие прожектора освещали внизу бесконечные ряды припорошенных снегом товарных вагонов. Мелькнули светлой медью недавно отреставрированные купола Рижской церкви.

Метель танцевала над Москвой, делая очертания далеких зданий зыбкими, окутывая длинные цепочки уличных фонарей светлым туманом. Они обогнали неторопливо движущуюся колонну чистильщиков, над кабинами которых мигали желтые лампочки.

В машине было ощущение какой-то надежности и уюта. Отсюда снегопад смотрелся как на экране кино. Олег откинулся на сиденье и с наслаждением потянулся. Когда Слава, вот так же как сегодня, приезжал на машине автоклуба, Олег невольно вспоминал отрочество.

Торшин был старше его на два года — приличный срок, если учишься в школе. Сблизились они, когда Олегу было четырнадцать, а Слава получил паспорт. В то время отец уже приучил Олега к спорту, отдав в секцию бокса, которую он быстро сменил на каратэ. Славка же был помешан на машинах и постоянно ошивался возле досаафовского гаража, расположенного во дворе его дома.

Потом, когда Олег остался жить вдвоем с Ба, он уже по-настоящему подружился с Торшиным. В результате оба одновременно отучились в автошколе и получили водительские права. А потом Слава пришел в группу Олега, когда у того уже был коричневый пояс. Но вскоре пути их разошлись: сначала Торшин ушел в армию, потом для Олега начались напряженные времена поступления в университет и учебы. Теперь они встречались лишь на тренировке дважды в неделю. Славка после армии устроился в ту же досаафовскую автошколу инструктором по вождению, но, похоже, былое увлечение автоделом в его душе постепенно угасало.

Олег с удовольствием посматривал в окно, испытывая какое-то особенное ощущение свободы от поездки. Может, это оттого, что он может разделить с кем-то нынешнее одиночество.

Мелькали темнеющие громады домов с разноцветно освещенными окнами, куда-то спешили черные фигурки пешеходов с небольшими сугробами на плечах и шапках, проносились яркие витрины магазинов. Они уже ехали по Сокольническому валу.

— Слушай, — прервал молчание Славка. — А ты давно занимаешься всем этим?

— Чем? — Олег достал пачку "Столичных" и вопросительно посмотрел на товарища. Тот кивнул, взял одну сигарету и отжал кнопку прикуривателя.

— Ну каратэ, кунг-фу?

Олег выдвинул розетку пепельницы.

— Лет семь, не больше. — Он посмотрел на Славку и осклабился. — А ты будто не знаешь?

— Просто интересно, сколько нужно времени, чтобы получить, к примеру, второй дан[6]?

— Если тебе нужны даны — то иди к Сато-сану. Там раздают даны. — В последней фразе прозвучала явная ирония.

— Нет, я не про каратэков, — отмахнулся Торшин. — Вот ты занимаешься семь лет — у тебя черный пояс. Но это первый дан. А дальше что?

— Трудно сказать. Я не уверен, что у китайцев те же названия.

— Да не в названиях дело, — повысил тон Торшин. — Ты что, всю жизнь собираешься проходить с первым даном?

Олег, прищурившись, посмотрел на Славку. Нет, сегодня был явно необычный день. Все словно сговорились…

— Ты тут не совсем прав, — он взял из руки товарища прикуриватель, не спеша затянулся. — Мы сейчас переживаем период становления. Не мне тебе объяснять, что такое каратэ и что такое кунг-фу. Но каратэкам удалось сколотить федерацию, там все официально — и тренеры, и школы, и соревнования. И ступени мастерства тоже, между прочим…

— Да это все ясно, — Торшин открыл окно. — А как же мы?

— А нам приходится выступать под видом каратэков.

— Ну а насчет создания федерации кунг-фу ничего нового?

— Ничего, — покачал головой Олег. — Пока ничего. Кабина наполнилась клубами сизого дыма, и даже приоткрытое окно не спасало. Печка приятно грела ноги. А снег с неодолимым упорством продолжал сыпать.

— Куда едем-то? — поинтересовался Олег.

— Сашку Рюмина помнишь?

— Того, что в армию весной ушел? —

— Да. Он мне кассеты давал переписать. А после просил матери отдать. Сейчас они как раз у меня с собой.

— Точно, он за Преображенкой живет. Давай заедем.

Торшин вдруг притормозил и вырулил к бордюру.

— Пойду сигарет куплю, — бросил он и выскочил из машины.

Из открывшейся двери пахнуло холодом. Оставшись один, Олег проводил взглядом Славку, подбежавшего к табачному киоску, отвернулся и легким движением погладил ручку коробки передач, руль. Потом, тряхнув головой, осторожно перебрался на место водителя. Ключ заманчиво торчал в замке зажигания. Дворники все так же сноровисто надраивали лобовое стекло. Подоспевший Торшин рванул дверцу и оторопел.

— Смена кавалеров, — улыбнулся Олег и прищурился.

— Ты мне сейчас машину угробишь на льду, — отрицательно замотал головой тот.

— У меня права с собой. В крайнем случае, за ремонт я плачу.

Торшин некоторое время молча смотрел на него, после махнул рукой и, обежав машину, сел на переднее сиденье. Некоторое время он напряженно следил за действиями Олега, потом успокоился.

Чувствуя, как легко поддается управлению автомашина, Олег повеселел и задорно поглядывал на товарища.

— Ты не гони, не гони, — осаживал его Торшин, хотя на спидометре и так было всего сорок.

Понимая опасение товарища, Олег вел машину аккуратно и плавно, словно на заднем сиденье спал новорожденный. Движение и в самом деле было хуже некуда — неприятность возможна на каждом повороте, у каждого светофора. Тормоза переставали действовать. Если сейчас влипнуть в аварию — Славке это здорово обойдется. После окончания работы на учебных машинах выезд из гаража запрещен.

В то же время какой-то бесенок постоянно подталкивал Олега изнутри. Нога, лежавшая на акселераторе, незаметно прибавляла газ. Его влекла скорость. Машина — она как птица. И было бы чудно забыть обо всем на свете, разогнаться по какой-нибудь ровной и пустой трассе так, чтобы ветер пел над крышей, чтобы все вокруг слилось в серую нескончаемую ленту.

— Хэй, хэй! — окрик Торшина был неприятно резким. — Сейчас долетаешься!

Олег автоматически бросил взгляд на спидометр. И всего-то шестьдесят пять! Он осуждающе посмотрел на товарища.

— Не гони, — назидательно заметил тот. — Не надо. Олег вздохнул недовольно л снова закурил. В кабине повисло молчание. Они выехали на Преображенскую площадь. Славка настороженно смотрел на автоинспектора ГАИ, но снег их спасал, за большими хлопьями не были заметны буквы на бортах "Жигулей".

— Слав, а как закончилась та квартирная кража? — Олег вдруг вспомнил историю, происшедшую в конце лета, когда Торшин с двумя ребятами — членами ДНД поймал жуликов.

Дело было вечером. Заметив что-то неладное у одного из домов, они попросили двух неизвестных предъявить документы. Но в ответ те сбили с ног двух дружинников и попытались скрыться на своей машине. Славка тогда их остановил, разбив пин-куном[7] дверное стекло еще не набравшей скорость машины и вторым ударом нокаутировав выскочившего из "Жигулей" водителя. Втайне Олег гордился, что это проделал его ученик и что боевое мастерство принесло пользу.

— Они меня вызывали раза три, — как-то неохотно ответил Торшин. — Агитировали в милицию пойти. Нам, говорят, такие во как нужны, — он провел ребром ладони по шарфу.

— А ты?

— А что я? Тренироваться, говорю, надо как следует! Вот и все дела. Ты смотри, поворот не прозевай.

— Ладно. — Олег притормозил и на медленной скорости въехал в полутемный заснеженный двор.

Потопав в подъезде ногами, они поднялись на четвертый этаж и позвонили в обитую черным дерматином дверь. Торшин осторожно извлек из кармана магнитофонные кассеты и подмигнул Олегу. Переминаясь с ноги на ногу, они простояли несколько минут, но никаких звуков из-за двери не раздавалось. Славка поднял удивленно брови и снова нажал на кнопку звонка.

И в то же мгновение из-за двери послышалось:

— Кто там?

— Это я, Марья Васильевна, — громко крикнул Торшин, — Слава. Мне Сашка велел вам кассеты передать.

Послышались звуки отпираемого замка. На пороге стояла невысокая светловолосая женщина лет сорока, прижав руку к губам.

— Здравствуйте, Марья Васильевна, — снова повторил Торшин. — Вот кассеты… Что Сашка пишет?

Что-то было не так. Какая-то растерянность в ее облике, весьма странное выражение красноватых глаз, с которым она смотрела на них. Олег почувствовал неладное, бросил настороженный взгляд в квартиру, за спину женщины.

Торшин запнулся, тоже заметив недоброе.

— Ребята… Славик… — проговорила женщина тихо. — А Сашенька письмо вчера прислал. Он под Кабулом в госпитале лежит.