Бегущая под дождем

1

Ранняя весна — время беглецов. Бегут из колоний и тюрем, из детских домов и интернатов, из обеспеченных и неблагополучных семей. Вокзалы, аэропорты, речные причалы забиты беглецами всех возрастов. Каждого можно распознать с первого взгляда. У всех в глазах особый блеск и тревожное ожидание. Ожидание радости и нечаянных подарков судьбы. Редко кто из них дождется этих самых подарков. Вкусных пряников, как известно, на всех никогда не хватает. Да и радости, обыкновенной человеческой радости на их долю выпадет крайне мало, сущие крохи.

В образцово-показательном детском доме, расположенном в старом заброшенном барском особняке на окраине Волоколамска стряслось настоящее ЧП. Сбежала самая рыжая из всех воспитанниц четырнадцатилетняя Надя Соломатина.

И все смешалось в детском доме с ласковым названием «Журавлик». Воспитатели и обслуживающий персонал, как ошпаренные носились по корпусам, коридорам и подвалам детдома. Искали всем миром. Перерыли тумбочку, даже зачем-то перевернули кровать, перекопали все ее отделения в платяном шкафу. Ничего замечательного не нашли. Никакого результата. Хотя, почему-то считается, отрицательный результат, тоже результат. Рыжая Надя растворилась в зыбком весеннем воздухе. Девочка исчезла, «как сон, как утренний туман». Ни сумки, ни записочки.

Единовластная хозяйка всея «Журавлика», бессменная директриса, Лариса Васильевна Гонзалес грозно сверкала огромными выразительными испанскими очами.

— Позор-р! Позор-р! — рычала она красивым низким голосом, поступью командора шествуя по коридорам и лестницам детдома, заглядывая в каждую спальню, умывальню и комнаты отдыха.

— Позор-р на мою седую голову!!! — рычала она разъяренной тигрицей. Справедливости ради стоит заметить, седых волос в густой черной шевелюре Ларисы Васильевны можно было отыскать один-два. Да и то, с большим трудом. Только проницательным женским взглядом. Во гневе Лариса Васильевна Гонзалес забывалась и переходила на свой родной испанский язык.

«Кар-рамба-а! Кор-рида-а! Чер-рт подер-ри!» — мерещилось персоналу.

Доставалось каждому встречному. И даже поперечному. Если ЛорВася переходила на свой родной испанский, все воспитанницы и обслуживающий персонал бросались врассыпную, кто куда, и прятались по темным углам.

Единственная, кто не пряталась по темным углам, была Нонна Шкаликова, младшая воспитательница. Нонна Юрьевна. Она просто не понимала опасности. Впрочем, Гонзалес ее почему-то щадила. Длинную, худую, похожую на цаплю Нонну грех было обижать. Рассеянная до беспамятства, доброжелательная до беспредела она была предметом постоянных насмешек и розыгрышей всего «Журавлика».

— Где эта!? — вопрошала перед каждым совещанием педагогического коллектива директриса Гонзалес. — У которой две левых ноги! Опять опаздывает!?

У Нонны Шкаликовой и вправду обе ноги были левыми. Если дверь перед ее носом открывалась внутрь, Нонна непременно тянула ее на себя.

— Безобразие! Опять все двери позапирали! — возмущалась она.

Раз в полгода у Нонны обязательно случался роман с очередным командировочным из гостиницы «Красный колхозник», что располагалась там же на окраине Волоколамска, вблизи детского дома. Нонна с огромным чемоданом в руках, в котором одиноко болтался томик стихов Блока и один чулок, под насмешливыми взглядами из всех окон детского дома, покидала родные пенаты. Возвращалась недели через две. Иногда и раньше. Вся в слезах. И с распухшим красным носом.

После двух часов безрезультатных поисков совсем пропащей рыжей Нади по всем укромным углам и закоулкам «Журавлика», Гонзалес созвала экстренное совещание.

Со стен ее кабинета на персонал строго и осуждающе смотрели Белинский, Ушинский и примкнувший к ним основоположник чего-то Макаренко.

— Я пригласила вас, чтоб сообщить возмутительное известие! Сбежала Надя Соломатина! — заявила ЛорВася собравшимся, даже не замечая, что почти один в один озвучивает текст великого «Ревизора» великого Гоголя.

— Как сбежала?

— Куда сбежала?

Не совсем искренне удивились две пожилые уборщицы из угла кабинета. Обе работали по совместительству еще в нескольких местах. Само собой, они давно уже были в курсе дела. Всегда в авангарде, так сказать.

Директриса Гонзалес пропустила реплики этих Бобчинских-Добчинских в юбках мимо ушей. Никак не отреагировала.

— Она влюбилась! — радостно предположила Нонна Шкаликова.

Остальные воспитатели и преподаватели помалкивали. Себе дороже.

— Нонна!!! — рявкнула директриса Гонзалес. И резко тряхнула головой.

В это мгновение она особенно была похожа на знаменитую итальянскую актрису Анну Маньяни. Даже значительно красивее. Хоть и не была никакой итальянкой, совсем наоборот испанкой.

Лариса Васильевна Гонзалес стала директрисой «Журавлика» по наследству. Ее мать, Виолетту Антоновну Гонзалес перед второй мировой войной совсем еще ребенком вывезли из Испании в Россию. Тогда Советское правительство всему миру демонстрировало свой интернационализм. Пароходами вывозило испанских детей, спасало от фашистов. В те времена на необъятных просторах страны, как грибы после дождя, росли школы-интернаты, детские дома, приюты. Черноглазые, черноволосые испанские дети составляли в них большинство.

Постепенно они ассимилировались, изучали русский язык, стихи, песни. Большинство после интернатов и приютов, учились, осваивали профессии, создавали семьи, трудились на благо и процветание великого и могучего советского союза. Но родной испанский язык не забывал ни один из них. В восьмидесятых лишь некоторые из тех детей смогли вернуться на родину.

В середине пятидесятых Виолетта Гонзалес благополучно поступила в московский пединститут. Вернулась через четыре года в свой родной детдом воспитательницей и преподавательницей. Из Москвы привезла не только диплом о высшем образовании, привела за руку черноволосую трехлетнюю дочь Лору. Ходили слухи, ее отец — советник по культуре при испанском посольстве.

Через пять лет Виолетта Гонзалес стала директором. Выгнала двух нечистых на руку поварих, пригласила молодых девочек из местного ПТУ. Провела ремонт, пристроила к основному зданию два крыла, добилась в министерстве, чтоб ее детскому дому присвоили персональное имя «Журавлик», что по тем временам было исключением из всех правил. Ввела изучение иностранных языков. Преимущественно, испанского, естественно. Уроки музыки, танца, живописи.

До обмороков муштровала Виолетта Гонзалес дочь Лору танцами фламенко и зубрешкой стихов Фредерико Гарсиа Лорки. Никто не удивился, когда со временем та пошла по стопам матери. Окончила тот же Пединститут в Москве и тоже вернулась в Волоколамск. После смерти Виолетты Антоновны Гонзалес, естественно, директором стала Лариса Васильевна Гонзалес. Несмотря на грозный голос, и не менее грозную внешность, дети ее любили безумно. Только ей доверяли свои детские секреты, только с ней делились самым сокровенным, тайным.

«Ты одна-а нам радость и отрада-а! Ты одна-а, нам несказанный све-ет!» — старательно выводили тонкими голосами, выстроившись полукругом в день ее юбилея несколько десятков коротко стриженных детей и подростков.

— Будем искать Надежду! — ребром поставила задачу директриса Гонзалес перед притихшим коллективом. Именно «ребром», жестко и категорично.

— Какие будут предложения? Я жду!

Робко были высказаны несколько идей. Одна нелепее другой.

Зав. библиотекой Настя Клюйко предположила, Надю похитили кавказцы. С целью выкупа. Или того хуже, увезли в горы, чтоб насильно выдать замуж за древнего старика. Она собственными глазами видела двоих парней кавказской национальности, которые уже больше месяца проживают в «Красном колхознике» и каждый день ходят мимо «Журавлика». Бросают пристальные взгляды на воспитанниц.

Лариса Васильевна схватила трубку и мгновенно набрала номер местного отделения милиции. И угрожающим тоном изложила знакомому капитану случившееся. Про исчезновение Нади и про подозрительных кавказских парней. На что тут же получила ответ. Двое парней из «Красного колхозника» никакие не кавказцы, а совсем наоборот таджики. Приехали строить коровник в дальнем селе Ильинское. Красть девушек они не станут по причине другой ориентации. Им и друг с другом хорошо. Они у милиции давно на примете. А насчет пропажи Нади, пусть Гонзалес напишет заявление. Через трое суток. По всей форме. Раньше не положено по закону.

Гонзалес швырнула трубку на рычаг и без промаха метнула в библиотекаршу Клюйко парочку молний. Та только виновато развела руками в стороны.

Были и другие предположения, и даже фантастические версии. Включая вмешательство инопланетных существ с летающих тарелок. Гонзалес, разумеется, никак не реагировала на подобные завиральные идеи. Только морщилась.

— Соломатину видели на автобусной остановке, — кашлянув, и глядя, почему-то в потолок, доложил завхоз, и по совместительству учитель физкультуры, Александр Иванович Галкин, — Судя по всему, она в Москву подалась.

— Кто видел? Когда? — впилась глазами в завхоза директриса.

— Вчера еще…

— Кто конкретно?

— Люди, народ… — пожал плечами тучный физкультурник.

В кабинете нависла угрожающая тишина. Было слышно даже как нагло чирикают за окном на ветках воробьи. И на соседнем поле за шоссе работает трактор.

— Почему не доложили?

— Вы не спрашивали, — опять пожал плечами завхоз. — Лично я был уверен, вы ее и отправили в Москву.

ЛорВася несколько секунд молча, сверлила его уничтожающим взглядом. Потом обречено вздохнула и отвернулась к окну.

— Кажется, я знаю… где ее искать, — задумчиво сказала она.

Педагогический состав и обслуживающий персонал опять замер в трепетном ожидании. Но грозная ЛорВася не изрекла больше ни слова. После нескольких томительных минут напряженной тишины, Гонзалес объявила:

— Все свободны! Кроме Нонны Юрьевны!

Бросая на младшую воспитательницу сочувственные взгляды, персонал детского дома тихо, но стремительно покинул «ковер». То бишь, кабинет ЛорВаси Гонзалес.

Словом, в Москву на поиски рыжей беглянки была командирована младшая воспитательница Нонна Юрьевна Шкаликова. Честно говоря, все равно в «Журавлике» от нее толку было, как от козла молока.

Ранней весной прокатиться в загородной электричке одно удовольствие. За окном мелькают освободившиеся от снега поля, приветливо машут ветвями деревья, уже сплошь усыпанные нежными зелеными листьями, ослепительно сверкает солнце, отражаясь в лужах и небольших речках. В окна вагонов порывами упругого ветра заносит даже щебетанье птиц. И воздух! Фантастически чистый и прозрачный воздух. Кажется, его можно хватать руками, резать на куски и глотать, глотать… Таким чистым и целебным подмосковный воздух продержится всего несколько недель.

Стучат колеса, с диким ревом проносятся по встречному пути товарные составы. У окна в середине третьего вагона сидит коротко стриженная рыжая девушка. Потертые джинсы, непонятного цвета свитер и огромные, в пол-лица, темные очки. Явно старается как можно меньше бросаться в глаза окружающим. Потому углубилась в книгу. Сосредоточенно читает новый роман Дарьи Донцовой «Доллары царя Гороха». Или только делает вид, что читает. Сквозь темные очки немного начитаешь.

Если б она неожиданно поднялась со скамейки, выбросила бы в окошко дурацкие темные очки и прошлась бы по проходу своей эксклюзивной походкой, эдак, слегка покачивая бедрами, грудь вперед, голова чуть откинута назад, взгляд устремлен куда-то далеко, за линию горизонта, все мужчины разом бы свернули себе шеи, глядя ей вслед. А женщины на двое суток потеряли бы покой, сон и даже аппетит.

Но пока пассажирам пригородной электрички, спешащим по делам в столицу, и дела нет до какой-то худенькой рыжеволосой девчонки. У каждого своих забот полон рот. А жаль! Если бы хоть один был чуть внимательнее и проницательнее, догадался бы…

Она смотрит в книгу, а видит… восторженные лица многочисленных фанатов. Она уже стоит на сцене в ослепительном свете прожекторов и сдержанно кланяется. Одобрительный свист, аплодисменты, летящие к ее ногам букеты цветов…

Нет, это не пустые мечты наивной детдомовской девочки. У этой рыжей есть план покорения столицы. Вернее, не у совсем у нее. У ее подруги Натальи. Конкретный план покорения столицы. Да что там столица! Очень скоро ею будет восторгаться вся страна, тысячи зрителей и слушателей! Клипы с ее участием будут крутить по всем каналам ТВ. Диски с ее чуть хрипловатым голосом будут расходиться по всей стране гигантскими тиражами. Просто об этом еще никто не знает. Только она и ее старшая подруга Наталья, проживающая, (тоже пока! Временно!), в столице в грязном женском общежитии.

И последние станут первыми!

Ах, как мы ленивы и нелюбопытны! Об этом еще Александр Сергеевич Пушкин не раз сокрушался! Что стоит прекратить на время бессмысленные разговоры или тупое дремотное оцепенение, подойти к худенькой рыжеволосой девчонке, вежливо представится и заблаговременно не попросить у нее автограф? Тактично поинтересоваться творческими планами и пожелать ей больших успехов на сцене и счастья в личной жизни. Ведь через каких-нибудь лет пять ее легкий росчерк пера будет стоить больших денег. Нет, мы, перебивая друг друга, вываливаем из своих, не всегда свежих ртов потоки ненужной информации. О растущих ценах на продукты и падающем долларе, о чеченских террористках-смертницах, о предстоящей покупке Ромой Абрамовичем Эйфелевой башни и тому подобной дребедени. Совершенно не интересуемся богатым духовным содержанием молоденькой рыжей попутчицы.

На московских вокзалах всегда почему-то пахнет паровозной гарью. Именно паровозной. Впрочем, наверняка, по другим вокзалам страны гуляет тот же устойчивый запах. Давным-давно все паровозы списаны на металлолом, разрезаны на куски и сданы в переплавку. Повезло разве только единичным экземплярам. Они обрели последнюю стоянку где-нибудь на запасных путях крупных вокзалов. Их чистят, подкрашивают и поддерживают в рабочем состоянии исключительно как музейные экспонаты. Паровозов нет, давно сняты с эксплуатации, запах остался. За десятилетия он настолько глубоко въелся в стены, коридоры и лестницы, проник во все поры любого вокзального строения, что вывести его нет никакой возможности.

Если двигаться по Кольцевой Окружной дороге, через двадцать минут окажешься совсем рядом с метро Войковская. В двух шагах от него щадит черным дымом завод с одноименным названием. Что он там производит, местным жителям неинтересно. Кроме неприятностей им никаких радостей. Завод занял вдоль окружной железной дороги довольно приличное пространство производственными корпусами. Мало того, оттяпал у коренных москвичей еще и несколько пятиэтажек. В семидесятых руководители завода выселили жителей куда-то к черту на рога, за кольцевую дорогу, под предлогом реконструкции ветхих пятиэтажек. Сами и не думали делать ремонт. Так, подкрасили, подмазали, кое-где кое-что. И открыли несколько корпусов общежитий. В основном, женских.

Незавидна судьба обитательниц этих общежитий. Ежегодно тысячами здоровые молодые девушки стайками прилетают из соседних областей и районов в гигантский мегаполис. Каждая в надежде найти свое счастье и покорить столицу. Удается воплотить свои мечты одной из сотни. В лучшем случае. Одни становятся продавщицами, попадают в добровольное рабство к энергичным кавказским джигитам. Другие пополняют ряды «жриц любви», шеренгами стоят вечерами и ночами по обочинам шоссе и проспектов. Большинство устраивается на стройки, на АЗЛК, на ЗИЛ или на завод им. Войкова. Разнорабочими, штукатурами, малярами, штамповщицами, фрезеровщицами… И все оседают в подобных общежитиях.

«Лимита!» — презрительно кривят губы пожилые женщины из окрестных домов. Сами, между прочим, в недалеком прошлом так же проехавшие покорять Москву. И только к концу жизни, (если очень повезет!), получившие свой угол в какой-нибудь убогой многонаселенной коммуналке.

Похожая на цаплю Нонна Шкаликова обошла справа внушительную лужу и поднялась по ступенькам к двери, на которой красовалось вывеска. «Общежитие № 3». Достала из сумочки листок бумаги, близоруко щурясь, сверилась с адресом. Поправила прическу, спрятала листок обратно в сумку и начала привычно открывать дверь не в ту сторону. Резко и решительно дергала ее на себя. Разумеется, входная дверь открывалась совсем наоборот внутрь. От судьбы не уйдешь!

Не без трудностей преодолев первое препятствие, Нонна столкнулась со вторым. В лице мордатого пожилого вахтера. В форме десантника. Мигом распознав в ней чужую, тот перегородил ей вход своим непомерно большим животом.

— Куда? К кому? Не положено!

— Давайте договоримся сразу! — возмутилась Нонна Юрьевна. — Во-первых, не хамите! Во-вторых, немедленно позовите Наталью Кочеткову. Из восемнадцатой квартиры. Вы для того здесь и поставлены…

— Я здесь, чтоб посторонних не пускать! Ходят тут вся…

— Наталью Кочеткову! Немедленно! — рявкнула Нонна. — К барьеру!!!

Нонна Юрьевна имела в виду не какие-то там дуэльные штучки из девятнадцатого века, вполне конкретный деревянный барьер, стойку, которая перегораживала вход в общежитие. За коей стоял мордатый цербер.

— Вы… кто… такая будешь? — подрастерялся вахтер.

— Старшая воспитательница детского дома «Журавлик»! Из Волоколамска! Нонна Юрьевна! И попрошу не хамить! А выполнять свои прямые обязанности.

В порыве праведного гнева Нонна слегка повысила себя в должности. С младшей воспитательницы до старшей.

— Нету вашей Кочетковой. В больнице она.

— Господи! В какой больнице!? Что случилось? — испуганно воскликнула Нонна.

— Делает аборт, — бодро доложил вахтер.

— Как не стыдно!? Пожилой человек! — тут же взвилась до потолка Нонна Юрьевна Шкаликова. С ней это периодически случалось. В самые неожиданные для окружающих моменты она слетала с катушек. Особенно, если речь шла о защите воспитанниц «Журавлика». Нонна Юрьевна на любого бросалась коршуном, и удержать ее от расправы над посягнувшим на святое не было никакой возможности.

— Стыдитесь! Наговариваете на нашу выпускницу всякие гадости! В вашем возрасте сказки внукам надо читать и водить их в зоопарк, а не гнусные сплетни про порядочных девушек распускать!

Мордатый вахтер потрясенно молчал.

— В зоопарк детей водить надо! В зоопарк! — гневно указывала пальцем куда-то вдаль Нонна Юрьевна мордатому вахтеру, сама не замечая, что один в один копирует интонации директрисы ЛорВаси Гонзалес.

От изумления мордатый вахтер продолжал стоять с раскрытым ртом и только глупо усмехался. Наверняка, он, действительно, никогда не водил внуков в зоопарк.

— Я-то здесь при чем? — пробормотал он. — У меня с вашей Кочетковой ничего не было. У нее можете спросить. В нашей районной больнице она. Тут рядом.

— Напишите на бумажке адрес! — распорядилась Нонна Юрьевна Шкаликова. Категоричным и безапелляционным тоном. Каким привыкла разговаривать с младшими воспитанниками в «Журавлике». Правда, и они ее все равно не слушались.

Вахтер явно этого не знал, потому беспрекословно подчинился. Основательно уселся на железный стул, нацепил на мясистое лицо очки и, склонившись над крохотным столом, что-то нацарапал на клочке бумаги. Протянул клочок Шкаликовой.

— К ней вчера еще какая-то рыжая ломилась, — пробормотал он, — Тоже скандал закатила. Наверняка, тоже из ваших.

— Что значит, «тоже из ваших»? — ощерилась Нонна Юрьевна.

— Я детдомовских по глазам различаю.

— Наташа Кочеткова и Надя Соломатина наши лучшие воспитанницы! Их портреты висят у нас на доске почета! — высокомерно заявила Нонна Юрьевна Шкаликова.

И погрозила мордатому вахтеру пальцем.

— И впредь не смейте порочить честь и достоинство порядочных девушек! В противном случае приму самые решительные меры! Подам на вас в суд!

Дав по ее мнению достойную отповедь мордатому церберу, Нонна Юрьевна Шкаликова резко повернулась и по традиции начала воевать с входной дверью, открывая ее, разумеется, опять не в ту сторону. Изумленный мордатый вахтер вскочил с железного стула и услужливо распахнул перед ней непокорную дверь.

Кстати, это входило в его прямые обязанности.

В начале Волоколамского шоссе, если ехать на машине из центра Москвы и перед первым мостом повернуть направо, а потом переехать железнодорожный переезд, попадешь в крохотный жилой массив, сплошь из кирпичных четырехэтажек. Времен Очакова, покорения Крыма и хрущевской оттепели. С трех сторон сей, забытый Богом и местными властями микро-микрорайон окружают железнодорожные пути.

«Тайвань!» — когда-то окрестили его всезнающие московские таксисты.

«Светлый проезд!» — амбициозно провозгласили чиновники Ленинградского района, к которому волевым указанием сверху был приписан сей уродливый треугольник. Обозвать «Светлым проездом» кусок земли, который всегда был тупиком, никак не проездом, в котором днем с огнем не сыскать ни одного фонарного столба, надо обладать необузданной чиновничьей фантазией.

В самом дальнем углу этого своеобразного треугольника раскинулся гаражный городок. Гаражи, боксы, гаражи… Огромные и совсем крохотные, изящные и откровенно уродливые. Короче, причудливый индустриальный пейзаж. Вокруг ни кустика, ни цветочка, только изредка попадаются под ногами отдельные островки густой травы. Да вдалеке у оврага, за которым проходит еще одна железнодорожная ветка, возвышается одинокая сосна. В тихие субботние вечера, если прислушаться, оттуда можно услышать дробный стук дятла.

В то знаменательное утро в гаражном городке появился высокий худой парень. В старой клетчатой рубашке с закатанными рукавами и потертых джинсах. Лет тридцати трех. Он топал по тропинке от дома, в котором проживал на первом этаже с матерью, проводницей поездов дальнего следования. Тащил на плече несколько аккуратных новеньких досок, завернутых в газету. На «Тайване» его знали все. И относились несколько настороженно. Что неудивительно. Поскольку профессия у этого худого длинного парня, с точки зрения рядового обывателя, была странной. Он был писателем. Да еще и художником-иллюстратором. Внешне был очень похож на популярного артиста театра и кино Олега Янковского. Что тоже не могло не настораживать.

Поговаривали, он выпустил уже несколько книг для юношества, которых, впрочем, никто из соседей не читал. В большинстве своем обитателям «Тайваня» не до чтения. С этим баловством взрослые люди обычно завязывали сразу после окончания средней школы. Разве только детектив какой-нибудь почитывали в метро или в электричке по дороге на работу, чтоб время попусту не терять.

Звали парня Леонид. Фамилия самая обычная, Чуприн. Соседи по гаражам знали его как открытого и доброжелательного человека. Всегда поможет советом, делом. Последней гайкой поделится. А насчет того, что он — писатель и художник? Что ж, у каждого свои недостатки. Бывает и хуже.

Почти дойдя до своего гаража Леонид, вдруг остановился как вкопанный в землю столб. Вовсе не потому что, как бы, заново, свежими глазами увидел творение рук своих. Гараж Чуприна, конечно, производил неизгладимое впечатление. Он был непомерно велик, в него вполне можно вместить и две машины. Трудно сказать, из чего конкретно он был сооружен. Кровельное железо, доски, фанера, части старой мебели — все пошло в дело при его постройке. Вдобавок еще он был выкрашен сразу в несколько цветов. Но при всей нелепости все-таки производил довольно гармоничное впечатление. Сразу чувствовалось, его сооружал человек с богатой фантазией. Леонид замер, потому что увидел… дверь гаража приоткрыта. Замка на петлях не было вовсе. Тут уж не до шуток. В гараже Чуприна хранилась единственная его материальная ценность, не считая пишущей машинки «Эрика». Автомашина «Жигули» самой первой модели. Копейка, одним словом. Как тут не впасть в ступор.

«Угнали, сволочи!» — мелькнуло в голове у Чуприна. Он скинул новенькие аккуратно распиленные доски на землю и бросился к своему детищу. Резко распахнул обе створки ворот и облегченно выдохнул. Копейка была на месте. У Леонида отлегло от сердца. Быстрым хозяйским взглядом осмотрел внутренность гаража. Все было на своих местах, ничего не тронуто. Странно-о!

Чуприн вышел из гаража на площадку, огляделся по сторонам. Тишина. Со стороны одинокой сосны доносился дробный стук трудолюбивого дятла. По утрам в городке обычно владельцев не наблюдалось. Одни уже уехали на работу, другие появлялись здесь только по субботам. С высоты сосны зоркому дятлу было видно, как человек поднял с земли сломанный замок, повертел его в руках. Потом, озабоченно хмурясь, вошел в гараж. Дятел принялся было опять за работу, но до его слуха донесся…

… шум открываемой дверцы машины, потом… чей-то испуганный громкий крик, неясная возня. Еще несколько раз хлопнула дверца машины и на площадку перед гаражами выскочила коротко стриженная рыжеволосая девчонка. В джинсах и непонятного цвета свитере. Она шарахнулась в одну сторону, в другую, потом прижалась спиной к воротам гаража напротив, со страхом уставилась туда, откуда секунду назад вылетела пулей, в полумрак гаража Леонида Чуприна.

Поднесла обе ладони к лицу, в ужасе зажала себе рот.

Оглушительно загрохотала проносящаяся мимо электричка. Пролетела невидимая где-то совсем рядом, за домами, скрытыми зеленью деревьев, и затихла вдали под мостом уже за Волоколамским шоссе. Дятел вернулся к своей работе.

Из гаража, пошатываясь, вышел Леонид. Обеими руками он крепко держался за голову, морщился. Несколько секунд он в упор смотрел на рыжеволосую девчонку. Потом, стиснув зубы, негромко застонал и опустившись на корточки, замер.

Рыжеволосая перевела дыхание, облизнула губы.

— Эй! Ты… ничего… живой? — шепотом спросила она.

Чуприн медленно поднял голову, опять, морщась от боли, посмотрел прямо в глаза девчонке. Некоторое время оба напряженно рассматривали друг друга.

Рыжая одернула свитер, машинально поправила короткие волосы.

«Нефертити!» — почему-то молнией пронеслось в голове у Чуприна. Девчонка и впрямь слегка смахивала на древнеегипетскую царицу. В подростковом возрасте. Именно такой она представлялась ему после знакомства с множеством рисунков и скульптурных барельефов, дошедших до наших дней. Тот же большой нелепый лягушачий рот, те же огромные чуть навыкате глаза, те же веснушки по всему лицу.

Леонид уже полгода корпел над новым романом. С ночными бдениями, с муками и головной болью. Все как положено. Вероятно потому, что впервые взялся за историческую тему. Роман повествовал о несчастной и несравненной Нефертити, наследнице трона египетских фараонов. Самой красивой женщине древнего мира. С момента написание первой строки он, как в омут с головой погрузился в историю. И утонул в ней. Чего с ним никогда ранее не случалось. Все предыдущие тридцать три года он был совершенно равнодушен к древности. Теперь постоянно пребывал, как бы, в двух измерениях. Автоматически делал бытовые дела. Ходил в магазин, строил собственными руками в гараже катер, встречался с друзьями. Но все его мысли и чувства были где-то там, далеко-далеко. За много тысяч километров от Подмосковья, на берегах полноводного Нила.

В компании друзей, вечерами в нижнем буфете Дома литераторов, он постоянно был рассеян, отвечал невпопад, в последние дни даже замкнут. Друзья-литераторы относились к подобному состоянию с пониманием.

Написать исторический роман, это вам не кот начихал!

— Посмотри, там в машине… — хриплым голосом сказал Леонид, — … на заднем сидении есть аптечка.

Рыжая не двинулась с места. По-прежнему, с испугом смотрела на него.

— Ну! Живо! — повысил он голос.

Рыжая перевела дыхание, облизнула губы и, настороженно поглядывая на Чуприна, обойдя его стороной, скрылась к гараже. Было слышно, как она хлопнула дверцей машины. Чуприн несколько раз с силой прижал ладонь к голове, поднес ее к глазам. На ладони осталось довольно приличное пятно крови.

Из полумрака гаража появилась рыжая с дорожной аптечкой в руках. Она в нерешительности остановилась не доходя до него нескольких шагов.

— Ну! Не бойся, не укушу! — сказал Чуприн. — Надо рану йодом залить.

Рыжая поколебалась, положила аптечку на деревянный ящик из-под консервов, которые в изобилии валялись по всей территории городка и опять скрылась в гараже. Слышно как она хлопнула пару раз дверцей машины. Через секунду вернулась на площадку. Уже со своей сумкой в руках. Достала из сумки круглые очки, нацепила их на нос. В очках она стала окончательно похожей на крупного лягушонка, какими их изображают на сцене в детских театрах.

— Так и будем любоваться друг на друга? — раздраженно спросил Леонид. И, вытянув ноги перед собой, сел прямо на землю.

Рыжая облегченно выдохнула, подошла сзади, опустилась за его спиной на колени. Пододвинула к себе ящик, раскрыла аптечку, достала из нее бинт, йод, вату. Аккуратно все разложила на ящике. Придвинулась к Леониду.

— Эй! Ты! Убери руки! — грубовато распорядилась она. И начала расправлять волосы на его голове. Леонид едва заметно вздрагивал, морщился и шипел, как чайник.

С точки зрения среднестатистического рядового гражданина любой детдомовец вопиюще плохо воспитан. Все они бесцеремонны, бестактны, порой даже хамоваты. Взять к примеру хотя бы, что они всем без разбора «тыкают», не взирая на возраст и социальное положение. Если присмотреться чуть внимательнее, станет ясно, в этом ничего удивительного. Детдомовцы с колыбели живут коммуной, группой, компанией. Уединиться, хоть на час остаться наедине со своими невеселыми мыслями ни у кого из них просто нет физической возможности. Всегда — плечом к плечу, нога к ноге, ноздря в ноздрю.

Леонид пару раз дернулся, услышав из очаровательных уст рыжей незнакомки грубоватое «ты», хотел было сделать соответствующее внушение, но, вспомнив свои неудачи на педагогическом фронте с дочерью Олесей, решил не обращать внимания. Куда денешься? Явно нынешнее поколение четырнадцати-шестнадцатилетних не обременены излишней, с их точки зрения, культурой.

Кроме того, Леонид понятия не имел, что Надя из детдома. Да и ему самому в данную минуту было не до хороших манер.

Надя продолжала увлеченно рассматривать «плоды своих трудов», голову писателя Леонида Чуприна. Делала это сосредоточенно и кропотливо.

— Крови много? — поинтересовался он спустя минуту.

— В самый раз. Отвали! — делово ответила она. И добавила. — Пустяки, царапина. Шишка наверное большая будет.

Рыжая вылила на вату пол пузырька йода, приложила к ране.

— Осторожней, черт возьми! — поморщился Леонид. И опять зашипел, как чайник на газовой плите. Разве что кипятком не плевался.

— Терпи. Еще перевязать надо.

Рыжая придвинулась к нему совсем близко, поминутно поправляя очки, внимательно осматривая рану. Изредка прикладывала вату с йодом. Со стороны эта парочка напоминала фигурную композицию с картины «Иван Грозный убивает своего сына». Только в роли сумасшедшего царя в данном случае выступала рыжая девчонка. Леонид же вполне соответствовал образу бедного царевича.

Рыжая взяла в руки бинт, вату и начала довольно ловко бинтовать ему голову. Некоторое время оба молчали.

— Чем это ты мне врезала? — постанывая, поинтересовался он.

— Бутылкой.

— Очень мило с твоей стороны, — съязвил Леонид, — Откуда она взялась?

— Из моей сумки.

— Ясное дело, не с неба! Я спрашиваю, откуда у тебя бутылка вина, соплячка!? — грозно спросил Чуприн, — Да еще такая огромная.

— Отвали-и! — неожиданно нежным голосом пропела рыжая, — Твое счастье, что она оказалась наполовину пустой.

— Оказалась?!

— Если б я ее не пригубила, ты бы сейчас без сознания валялся, — рассудительно ответила она.

Смешно, но этот удар бутылкой по голове многое прояснит в жизни Чуприна. Он замкнет, соединит и разведет в разные стороны то, что давно пора соединить и развести. Можно без преувеличения утверждать. Шишка на голове Чуприна — есть, как бы, нулевой километр, точка отсчета новой жизни. Для Нади, кстати, тоже.

Мы порой недооцениваем мозоль на ноге, сорванный ноготь или неглубокий порез пальца. Нам не до таких мелочей. Мыслим исключительно перспективно, глобально и абсолютно абстрактно. Забываем мудрость древних, все в мире взаимосвязано.

— Спасибо, что пригубила, — вздохнув и в очередной раз поморщившись, заявил Леонид. — Могла бы и до дна вылакать, мне было бы легче.

Рыжая продолжала довольно ловко и увлеченно бинтовать ему голову.

— Как попала в гараж?

— Тюкнула камешком по замку, он и открылся.

— Куда уж проще! — раздраженно сказал он, — Тюкнула камнем! Зачем?

— Нельзя же в моем возрасте ночевать под забором.

— В каком ты таком особом возрасте, соплячка?

— В переходном. От детства к старости. Отвали-и!

Это самое «Отвали-и!» рыжая вставляла почти в каждую фразу. К месту и не к месту. С самыми разнообразными интонациями и даже противоположными смыслами. Причем произносила это слово как-то странно, не на выдохе, как все остальные люди, а на вдохе. Чем очень раздражала Чуприна.

— Между прочим, я ничего и пальцем не тронула из твоего хозяйства. Подремала пару часиков в машине, все дела. Из всех гаражей на твоем самый хилый замок. Гвоздем открыть можно. Наклони чуть-чуть голову!

— Ты выбрала именно мой, потому что…

— Понравилась его хипповая расцветка. Супер! Полный отпад! Я в него влюбилась. С первого взгляда.

Рыжая продолжала вдохновенно бинтовать голову Леониду. При этом даже начала что-то напевать себе под нос. Вернее, едва слышно мурлыкать. Судя по всему, эти внезапные переходы от одного состояния к другому, от панического испуга до безудержной смешливости и обратно, были для нее естественными, абсолютно органичными. Как у несмышленого котенка. Рыжей масти.

— Следовало бы сдать тебя в милицию! — грозно заявил Леонид.

— Отвали-и!

— Что «Отвали-и!», что «Отвали-и!»!?

— Во-первых, ты добрый. Во-вторых, поленишься. Сам подумай. Что, будешь тащить меня за руку, на глазах у изумленного народа? Я буду сопротивляться, визжать, царапаться. В милиции заявлю, что ты пытался меня изнасиловать. Неизвестно еще кому поверят. На фига тебе эта созидательная бодяга?

— Созидательная бодяга!? — переспросил Леонид.

— Вот! Очень миленько получилось! — веселым тоном заявила рыжая. — Хочешь посмотреть?

Рыжая достала из сумки косметичку, из нее пудреницу, раскрыла, с готовностью поднесла ее к самому лицу Чуприна. Тот, морщась, попытался рассмотреть свое отражение. Не очень получилось. Отодвинул в сторону ее руку с зеркальцем.

— Надо было сверху еще бантик сделать. Супер! — добавила она. — Чтоб как ушки у зайчика.

«Все-таки, поразительно похожа на Нефертити!» — думал Леонид. «Наверняка сама об этом даже не подозревает».

— Слушай ты… — неожиданно для себя завелся Чуприн, — … дитя природы! Ты взломала мой гараж, забралась в машину, нахлесталась портвейна и вдобавок чуть не угробила меня самого…

— Чуть не считается! — быстро уточнила рыжая.

— И еще хамишь через слово! Тебя кто воспитывал, соплячка!

— Отвали-и!

— Вот-вот! Это твое вульгарное «Отвали-и!»… — передразнил Чуприн.

Рыжая девушка смотрела на Чуприна с каким-то открытым простодушием. И доверчиво улыбалась. Будто он говорил вовсе не о ней, о ком-то другом.

— Это первое, что я произнесла, когда появилась на свет, честное слово! — с готовностью подхватила она. — Одни дети говорят, «ма-ма!», другие «дай!». Я сказала, «Отвали-и!». Как сейчас помню, моя рассеянная мама сунула мне в рот соску не тем концом. Что, по твоему, я должна была сказать?

Леонид, охая, медленно поднялся с земли, тщательно отряхнул сзади джинсы. Несколько раз осторожно потрогал ладонями забинтованную голову.

— Твоя рассеянная мама забыла самый надежный инструмент воспитания — ремень. Ты вообще, откуда?

— Отвали-и! — опять нежным голоском пропела рыжая девчонка. Усмехнулась и добавила. — Утро сегодня такое чудесное, врать не хочется. Для откровенности мы недостаточно близко знакомы, — строго закончила она.

Чуприн только головой покачал. Потом осторожно повертел ею в разные стороны, слегка помассировал шею. Рыжая достала из сумочки гребень и начала тщательно расчесывать свои короткие волосы. Строго и даже как-то торжественно рассматривала себя в зеркальце. Постоянно поправляла на носу очки.

— Сколько у тебя минусов? — зачем-то спросил он.

— Нет у меня минусов, одни плюсы. Отвали-и!

— Всыпать бы тебе как следует! — не выдержал Чуприн. — Соплячка! Это что, новая мода? Ночевать в чужих гаражах!

— Все спят в своих постелях, я в чужих машинах, — пожала плечами она, — Будет что вспомнить на пенсии.

Чуприн мрачно молчал, медленно потирал шею, исподлобья смотрел на рыжую.

— Если совсем честно, — беззаботно продолжила она, — хотела испытать себя: смогу или не смогу? Экстрим!

— Врешь! — поморщился Леонид.

— Тогда придумай сам что хочешь. Что больше нравится. И отвали-и!

— Мне понравится, если ты скажешь правду! Ты кто, наводчица? Из банды угонщиков машин? — грозно вопрошал Леонид.

«Нефертити! Копия! Один в один! Другое воплощение? Реанкарнация? Или как там, выражаются по-научному?».

Рыжая опустила на колени руки с гребнем и зеркальцем, преувеличенно тяжело вздохнула. На ее лице появилось виноватое детское выражение. С такими физиономиями дети клянчат у родителей сладости.

— Давай не вмешивать в наши отношения милицию, а? Пожалуйста!

— В наши отношения!? — изумился Чуприн. — По-твоему, у нас уже есть какие-то отношения?

— Отвали-и! Из-за какого-то пустяка?

— Моя голова…

— Я имею в виду, сломанный замок. Делов-то! Хочешь, куплю новый?

Рыжая преувеличенно громко и тяжело вздохнула, аккуратно сложила в сумку гребень, зеркальце. Оглянулась по сторонам.

— Кажется, я начинаю действовать тебе на нервы. Пора исчезать по-английски. Рада была познакомиться. — сухо добавила она.

Рыжая застегнула на сумке молнию, закинула ее на плечо, хотела уже подняться с ящика. Но Леонид быстро присел рядом с ней, сильно и цепко схватил за руку.

— Сиди! — сказал он.

— Дяденька-а! — смеясь, плаксивым тоном, протянула рыжая. — Отпусти-и меня! Пожалуйста-а! Я больше никогда-никогда! Честное слово!

— Пока не скажешь, зачем забралась в гараж, никуда не пойдешь!

— Я же сказала-а… — продолжала нудить она, — … переночевать! Что тут непонятного? Могу возместить ущерб, куплю новый замок! Даже два!

— Я с тобой не куклы играю, соплячка-а! — рявкнул Чуприн. И очень сильно сдавил ей руку. Даже слегка встряхнул.

Рыжая изменилась в лице и вдруг заорала во все горло. На весь гаражный городок:

— У меня врожденная бессонница-а!!!

От неожиданности Леонид выпустил ее руку. Рыжая мгновенно вскочила с ящика и отбежала на безопасное расстояние.

— Моя рассеянная мама родила меня прямо в машине. На заднем сидении. По дороге в роддом, — орала она, выпучив глаза, — С тех пор у меня комплекс. По Фрейду! Отсыпаюсь только в чужих машинах. Свою купить не могу. Счет в банке не позволяет! Я очень несчастная! Постоянно невыспавшаяся! Бедная, несчастная, невыспавшаяся девушка! Тебе меня не жалко? Тогда отвали-и!

Чуприн несколько секунд обалдело смотрел на нее. Потом потряс головой. Но тут же сморщился, осторожно приложил правую ладонь к затылку.

— Ты… ты больная? Из психушки сбежала?

— С чего ты взял? — прищурившись спросила она.

— Чего орешь?

— Меня нельзя обижать. Я особенная. Экстраординарная!

— Экстра… что!? — изумился Чуприн.

— Между прочим, я проношу только удачу. Запомни!

Леонид потрогал ладонью затылок, усмехнулся.

— Успел заметить.

— Это даже не от меня зависит. Сколько раз проверяла! Каждому, с кем я вступаю в контакт хоть на десять минут, потом начинает дико везти.

— В контакт!? Треснуть по голове бутылкой незнакомого ты называешь…

— Скоро тебе повезет! Жди!

— Спасибо, предупредила. Буду знать кому обязан.

«Интересно, сколько ей лет?» — подумал Чуприн. «Фигура взрослой женщины. Лицо ребенка».

— Сколько тебе лет, ребенок? — спросил он.

— В самый раз! Отвали! — грубовато отрезала Надя. И тут лучезарно улыбнувшись, добавила, — Между прочим, у женщин не спрашивают.

— Какая ты на хрен женщина!? Ты пока что… эмбрион. Гусеница. В грязном коконе. Еще неизвестно что вылупится.

— Прекрасная бабочка! — безапелляционно заявила рыжая. — Изящная и грациозная. С красивыми узорами на крылышках. Буду порхать, порхать… Я уже и сейчас… очень даже ничего себе.

— Слушай, ты… бабочка! — вконец разозлившись, сказал Леонид. — Дуй отсюда, пока я не всыпал тебе! А то не посмотрю, что малолетка, стяну джинсы и всыплю. За папу и за маму! Неделю сидеть не сможешь!

— Тебе нельзя злиться, — направив прямо ему в лицо указательный палец, строго сказала она. — И нельзя ругаться. Когда злишься, у тебя очень некрасивое лицо делается. Теряешь мужское обаяние.

— Все сказала!?

— Между прочим, грубить тоже необязательно.

— Вот навязалась… — вполголоса пробормотал Чуприн.

— Ухожу. Только скажи, больше не злишься на меня. Я ведь не нарочно.

— Уйдешь ты или нет!?

— Отвали-и! Исчезаю! — весело смеясь, объявила рыжая. — Не забудь, это я принесла тебе удачу!

Она закинула сумку на плечо, помахала Леониду ручкой. Повернулась и независимой походкой направилась по дорожке к домам. Через несколько шагов остановилась и еще раз помахала ручкой Леониду.

— Между прочим, меня зовут — Надежда-а! — крикнула она.

И послала Леониду воздушный поцелуй. На манер западных кинозвезд. Чмокнула свою ладошку и сильно дунула с нее в сторону обалделого Чуприна.

Леонид Чуприн еще долго стоял неподвижно и смотрел ей вслед, пока она не скрылась в густой зелени кустов.

Развод для молодого мужчины подобен обрубанию хвоста у добродушного дворняги. Со временем он привыкнет и даже научится выражать свои радости и восторги уродливым обрубком. Но в глазах его навечно поселится печаль. Психологами давно установлено, мужчина переживает разрыв с женой гораздо болезненнее представительницы слабой и прекрасной половины. Беда, если мужчина в этот момент задумает потягаться силами с «зеленым змеем». Чтоб самоутвердиться и крепко стоять на своих двоих. Результат всегда будет противоположным. Сей факт в научных кругах даже не обсуждается. Аксиома, как говорится. Единственное спасение для мужчины, которому «обрубили хвост», с головой уйти в работу. Спасение только там. Временно не стоит даже «вышибать клин клином», заводить новую женщину. Временно. Месяца два, не более.

Леонид Чуприн полгода назад пережил это самое «обрубание хвоста». По общему признанию друзей вел себя достойно. Забрал рукописи и рисунки, бросил в старый чемодан две мятые рубашки и был таков. Оставил жене Валентине квартиру, мебель, все, что успели вместе нажить. Себе взял только раздолбанную «копейку». Пообещал ежемесячно выделять на дочь Олесю ровно половину своих заработков.

— Неудачник! Инфузория!!!

Еще долгие годы будет звучать в его ушах резкий, срывающийся на визгливую истерику голос жены. Перед глазами стоять ее перекошенное от ненависти лицо.

А ведь как они любили друг друга! Ими любовались, им завидовали. Американская пара! Оба всегда веселые, жизнерадостные, доброжелательные, открытые… Куда все исчезло? Будто ветром сдуло. Будто было не с ними, с какими-то другими. Миф об американской удачливой паре разбился вдребезги при первых же материальных трудностях. Валентине перестало нравится в нем все! Любовь куда-то испарилась. Больше всего ее не устраивала его жизнерадостность, общительность. Бесконечная череда друзей-приятелей. Бесконечные походы по гостям, таким же «голодранцам», как и сам Леонид. Впрочем, удивляться нечему. Бывшие манекенщицы, сойдя с подиума, в большинстве своем превращаются в склочным мегер.

— Кому отдать последнюю рубашку? Кому отдать последнюю рубашку? — передразнивала она его каждый вечер.

В самый последний раз она секунду помолчала и скороговоркой, нервно затягиваясь сигаретой, добавила:

— Кроме того, я тебе уже изменила!

Леонид довольно долго смотрел вслед уходящей рыжей девчонке. Потом покачал головой, усмехнулся и вошел внутрь гаража.

Трудолюбивому дятлу с высоты было отлично видно как он раскрыл переднюю дверь «копейки», опустил стекло и, оперевшись плечом в переднюю стойку, довольно легко выкатил машину на площадку перед гаражами. Энергично орудуя рулем, отогнал ее чуть направо. Вернулся в гараж, некоторое время распутывал там какие-то длинные ремни и веревки. Потом, перекинув их через плечо, наклонившись вперед, как бурлак с картины Ильи Репина, начал на лафетнике выкатывать из гаража… нечто, очень похожее на скелет древнего млекопитающего.

Одновременно послышался приближающейся шум электрички. Сквозь грохот, металлический лязг буферов и стук колес на стыках рельс, в ушах Леонида Чуприна звучал нарастающий гул барабанов, гортанный рев верблюдов, шипение многотонных масс песка и мерный шум волн полноводного Нила.

Это было, действительно, нечто! Одного взгляда на сие, еще недостроенное судно достаточно было, чтоб понять. Именно на таких суденышках, судя по дошедшим до нас рисункам, отважные древние египтяне бороздили бурные воды Нила. Заходили во все бухты и заливы Средиземноморья.

Короче, Леонид Чуприн всерьез заболел древним Египтом. В его ушах, естественно, постоянно звучал «Караван» Дюка Элингтона в исполнении любимого ленинградского саксофониста Давида Голощекина.

Перед глазами постоянно маячила наследница трона египетских фараонов.