Власов Александр Ефимович Млодик Аркадий Маркович Белый флюгер

ГОСТИ


Женщина почти бежала, прижав к груди свёрнутую в трубку свежую газету. Увидев деревянный домик с покосившимся крыльцом, она улыбнулась. Каблучки её туфель ещё чаще застучали по старым доскам пешеходной дорожки, проложенной по берегу Средней Невки.

Впереди, на мосту между Крестовским и Елагиным островами, развевались под балтийским ветром красные полотнища с остатками смытых дождём букв. Три недели назад на Елагином острове проводили митинг. Это было после разгрома изменников, которые повернули орудия форта Красная Горка в сторону Петрограда. Люди после митинга разошлись, а флаги и полотнища оставили — пусть напоминают друзьям о павших в бою за форт, пусть напоминают врагам о силе питерского пролетариата.

Не доходя до моста, женщина свернула к деревянному домику с покосившимся крыльцом. За окном тотчас показались две кудрявые головёнки. Мальчишки приплюснули носы к стеклу. Женщина приветливо махнула им рукой и взбежала по скрипучим ступенькам.

Сыновья встретили её в полутёмной прихожей.

— Ты ве-сё-лая!.. А ты ве-сё-лая! — приплясывая, пропел старший Гриша. Младший — Яша — схватил за руку и с надеждой посмотрел ей в глаза.

— Ты правда весёлая?

Последнее время и отец, и мама были какие-то необычные: редко улыбались, говорили между собой приглушённо и не всегда понятно. Что-то тревожило их, мучило. Гриша и Яша чувствовали это. Сегодня, увидев маму, они по походке, по выражению лица поняли: что-то изменилось к лучшему.

— Ну скажи, пожалуйста, — умолял Яша, — ты ведь правда весёлая?

Женщина ласково притянула к себе сыновей и по очереди поцеловала в вихрастые головы.

— Правда! Весёлая!.. Очень веселая!.. Только у меня к вам просьба: идите к себе и один часик посидите спокойно. Не мешайте нам с папой. Нам нужно поговорить.

Братья послушно скрылись за дверью своей комнаты, а женщина заспешила в другую, более просторную половину дома.

— Павел!

Муж встал с кресла. Был он в халате, в домашних туфлях. Левая полусогнутая рука висела на чёрной перевязи. И несмотря на халат, на подвешенную к груди руку, чувствовалась в нём кадровая офицерская выправка.

— Слушаю тебя, Анна.

Анна Петровна обняла его за плечи, заставила опуститься в кресло, придвинула круглый столик, развернула газету и ноготком подчеркнула сначала заголовок одной из статей, потом — несколько строк в её концовке.

— Читай!

В тот день газета «Правда» напечатала обращение Всероссийской Чрезвычайной Комиссии к тем, кто случайно оказался в рядах белогвардейских организаций. Как раз эту публикацию и показывала Анна Петровна мужу. В обращении предлагалось всем людям, втянутым по неосмотрительности или излишней доверчивости в белогвардейские организации, явиться в ВЧК с повинной. Им гарантировалась полная безнаказанность.

Павел Осипович прочитал обращение от начала до самого конца, прикрыл глаза и задумался. Тогда Анна Петровна вплотную придвинулась к нему, горячо зашептала:

— Прямо к нам обращаются!.. И я верю им! А ты?

Он не торопился с ответом. Хотя газета обрадовала и его, полного облегчения он не испытал. Павел Осипович, явившись в ЧК, не мог сообщить важных сведений. Он знал совсем немного.

Месяца полтора назад, незадолго до событий на Красной Горке, зашёл к ним переодетый в штатское офицер. Павел Осипович никогда не слышал его фамилию, но помнил, что до революции этот офицер служил в одном из отделов военно-морского ведомства.

Зато офицер очень хорошо знал по документам и Павла Осиповича Куратова, и его жену Анну Петровну, и даже их сыновей. Но в одном — в главном — ошибся офицер. Он считал Куратова врагом Советской власти и потому был с ним предельно откровенен. А сам Павел Осипович новую власть признавал, хотя и побаивался, зная, что к таким, как он, бывшим царским офицерам, относятся с недоверием.

Выслушав предложение офицера — переехать в форт Красная Горка и принять участие в восстании против рабочего Петрограда, — Павел Осипович глазами указал на свою забинтованную — тогда ещё в гипсе — руку, потрогал перебитую ключицу.

— Полагаю, инвалиды вам не нужны?

Офицер согласился, но, прощаясь, сказал, что борьба будет трудной и что Павел Осипович ещё успеет показать себя в боях с большевиками.

Это всё, что мог рассказать Павел Осипович чекистам. Получалось странно: сказать почти нечего, а вина большая. Приди он в ЧК сразу же после визита офицера, может быть, удалось бы предотвратить белогвардейский мятеж и не погибли бы те люди, о которых с такой болью говорили на митинге.

Павел Осипович был на митинге и там, в гуще возмущённой, разгневанной толпы, почувствовал всю тяжесть своей вины. С того же дня они с женой часто обсуждали один и тот же вопрос: идти ли в ЧК с запоздалым признанием или навсегда забыть об офицере и его предложении? Но забыть никак не удавалось. Чем больше говорили они об этом, тем отчётливее понимали, что мало признавать новую власть. Признаёшь — значит, открой перед ней душу и помогай всем, чем можешь.

Гриша и Яша в разговоры родителей, конечно, не вмешивались и не понимали, что их тревожит. Но одно часто повторяемое слово запомнилось им — ЧК. Короткое, пронзительное, привлекательно-жуткое, оно врезалось мальчишкам в память. Услышав его, они всякий раз чувствовали холодок страха и в то же время — любопытство.

Привыкшие по-военному точно, как приказ, выполнять просьбы родителей, братья тихо сидели в своей комнате. За дощатой переборкой слышались то нежный голос мамы, то суховатый и спокойный баритон отца. Отдельных слов разобрать было нельзя, но, когда мама или отец даже шёпотом произносили «Че-ка», эти два слога, как пули, пронизывали тонкую перегородку.

Яша поёжился и задумчиво посмотрел в окно на густую зелень Елагина острова.

— Что же это всё-таки такое?

Гриша понял, о чём спрашивает брат.

— Я уже объяснял тебе: это Чрезвычайная комиссия… Чрез-вы-чай-ная! Понятно?

— Н-не очень! — признался Яша.

— А очень и никто не понимает, — утешил его Гриша.

Братья снова замолчали и оба взглянули на часы. Мама велела посидеть спокойно один час, а прошло всего двадцать минут. Стрелки будто отяжелели и двигались медленно-медленно.

Вдруг тяжело заскрипели доски крыльца. Кто-то уверенно стукнул кулаком в дверь. Долетело раскатистое:

— Войти можно?

Оба брата бросились сначала к окну, узнали матросов с эсминца, на котором служил их отец, и первыми оказались у дверей, распахнули её.

— Куратовцам — боевой балтийский! — приветствовал их передний матрос и вытащил из кармана шоколадку. — Трофейная!.. Жуйте на здоровье!

— Рады стараться! — в один голос, как нижние чины перед офицером, прокричали братья. Они не видели шоколада года три, если не больше. Матрос преподнёс им бесценный подарок.

В прихожую вышел отец. Матросы дружно прищёлкнули каблуками и вскинули руки к бескозыркам.

— Так что присланы проведать! — доложил передний. — Узнать про здоровье, Павел Осипович!

— Спасибо, друзья! — Павел Осипович был явно растроган. — И простите, что не в форме… Признаться — не ждал… Проходите, пожалуйста!

Матросы сняли бескозырки и по одному вошли в большую комнату. Гриша и Яша последовали за ними, правильно решив, что часовой запрет с них снят. Посовещавшись с Яшей, Гриша отдал шоколадку маме.

— К чаю… вечером.

Матрос, который был за старшего, предостерегающе поднял палец:

— Это вам — лично! А всем — другое… Василий!

Матрос с вещмешком шагнул к столу, раздёрнул лямки и высыпал груду припасов: две пачки чая, сахар, консервные банки с разными кашами, сухари, большой кусок солонины — всё, что входило в то время в скудный матросский паёк.

Анна Петровна с радостным испугом всплеснула руками. Павел Осипович склонил голову.

— Не смею отказаться!

— Чем богаты! — Василий смущённо откашлялся. — Надо б раньше, да болтались мы за Кронштадтом. А как в Питер пришлёпали — так сразу.

— Спасибо, друзья! — Павел Осипович ещё раз коротко поклонился матросам. Улыбнулся: — Как там наша посудина?

— А что ей?.. Железная!.. Вот вы-то как? — спросил Василий и совсем смутился.

Это из-за него Павлу Осиповичу раздробило руку. Грузили тогда на эсминец смазку. Трёхпудовая бочка с машинным маслом выскользнула из петли и, падая с высоты, приплюснула бы Василия к палубе. Павел Осипович успел оттолкнуть матроса, а сам не сумел увернуться.

— У меня хорошо! — Павел Осипович вынул руку из перевязи, взял с дивана детский мячик и сжал его непослушными пальцами. — Кости уже срослись. Вот — тренируюсь… Скоро вернусь, если меня ещё не совсем списали.

— Как можно! — возмутился старший матрос. — Вас?.. Да мы с вами ещё всю Антанту расклюём и внутреннюю гидру порешим с корнем!.. На Красной Горке зашипели было, да не вышло!

— А вы участвовали… — Павел Осипович поискал подходящие слова и жестко закончил: — в подавлении мятежа?

— Не довелось — другие штурмовали…

Когда заговорили о Красной Горке, Анна Петровна поспешно выпроводила сыновей из комнаты и пошла на кухню — готовить матросам чай.

Они распрощались через полчаса. Чаю попили, но больше ни к чему не притронулись. Павел Осипович проводил их до крыльца и долго стоял на ступенях — смотрел вслед матросам. Вернувшись в дом, он сказал жене так громко и твёрдо, что услышали сыновья:

— Завтра!

— Я почему-то предполагала, что ты сегодня… матросам расскажешь, — с лёгким укором отозвалась Анна Петровна. — А уж они бы сообщили кому следует.

— Не мог… Трудно перед своими!… Ещё слава богу, что их не послали на штурм!

Анна Петровна успокаивающе погладила мужа по больной руке.

— Я тебя не осуждаю… Завтрашний день уже не за горами.

Но и этот день ещё не кончился.

Как всегда, ровно в шесть часов Анна Петровна усадила сыновей за стол в их комнате и начала очередной урок английского языка. Павел Осипович сидел у окна в большой комнате и рассеянно поглядывал то на прохожих, то на газету, всё ещё лежавшую на круглом столике. Он думал о трудном завтрашнем дне и поэтому не сразу узнал в высоком мужчине, который свернул к дому Куратовых, того самого офицера из бывшего военно-морского ведомства. Мешковатый пыльник и соломенная шляпа делали его похожим на привыкшего к частым командировкам служащего какой-нибудь заготовительной конторы. Узнав его, Павел Осипович растерялся. Надо было что-то делать, но что? Он поспешил в прихожую и, не ожидая стука, открыл входную дверь. Гость быстро поднялся по ступеням, протянул руку.

— Рад вас видеть бодрым и наблюдательным!.. Заметили! Эт-то прекрасно!

Павел Осипович отступил, пропуская его в прихожую, указал на большую комнату.

— Заходите… Я сейчас приду к вам.

Он старался выиграть хоть немного времени, чтобы собраться с мыслями. Ему была противна своя нерешительность и беспомощность. Дома в повседневной жизни, на корабле, в бою любая неожиданность не заставала Павла Осиповича врасплох. Только с этим офицером и в первую встречу и сегодня он терялся, не знал, как поступить. Решение явиться в ЧК созрело окончательно. Может быть, не ждать до завтра, а сделать это сегодня, сейчас и, воспользовавшись случаем, силой привести туда и этого человека? Но как раз к насилию Павел Осипович не был готов. Оба они — офицеры, и даже, кажется, гость старше по званию.

Наброситься на него, связать, гнать связанного по улице, как какого-нибудь вора, — сделать это Павлу Осиповичу не позволяло с детства воспитанное представление об офицерской чести.

Приоткрыв дверь, Павел Осипович предупредил Анну:

— Ко мне пришли. Но вы не отвлекайтесь, пожалуйста!

Офицер бегло осмотрел комнату. Опытный в подобных делах, он не проглядел лежавшую на столике газету и, не дотрагиваясь до неё, приметил подчёркнутые ногтем фразы. Желваки прокатились по его скулам. Офицер умел мыслить быстро, чётко и логично, умел сдерживать себя.

Доверительно притронувшись к здоровой руке хозяина, гость скорбно вздохнул.

— Вы безусловно осведомлены… Нас постигла неудача… Считайте это репетицией… Репетицией неизмеримо более широкого и мощного выступления!.. Но я вижу, к сожалению, вы хоть бодры и наблюдательны, а рука ваша ещё не окрепла.

— Да, рука поправляется плохо, — ненавидя себя за эту ложь, подтвердил Павел Осипович.

— Вижу! — с сочувствием повторил офицер. — Вижу и понимаю, что потревожил вас рано!.. И вы уж меня извините — двинусь, не буду задерживать вас больше!

— Не хотите ли чаю? — торопливо предложил Павел Осипович, радуясь, что офицер уходит, и одновременно боясь упустить его.

— Согласитесь, что для неторопливого дружеского чаепития пора ещё не наступила! — Гость откланялся. — До лучших времён, Павел Осипович.

А урок продолжался. Гриша, запинаясь, читал немудрёный английский стишок про медвежонка Тедди, Яша слушал, ожидая своей очереди, а мама то и дело поправляла произношение сына. Никто из них не видел, как пришёл папин гость. Зато теперь они были настороже, и хотя не предполагали, что он уйдёт так быстро, не прозевали этот момент. Услышав шаги в прихожей, Яша скосил глаза на окно. Взглянул туда и Гриша. Человек в пыльнике, в соломенной шляпе спускался с крыльца.

— Кто это? — повернулся Гриша к маме.

У Анны Петровны закололо в сердце. Она узнала гостя, но сумела скрыть волнение и пошлёпала ладонью по столу:

— Урок не кончился!.. Читай, Гриша!..

Деловитым широким шагом человек в пыльнике направился вдоль набережной к мосту. Вечер был тёплый. Офицер аккуратно снял пыльник и, сложив, перекинул его через руку. Уверенный, что этот сигнал принят, он даже не обернулся.

Лодка, плывшая за ним по Средней Невке, изменила курс и приткнулась к берегу Крестовского острова. Двое в чёрных кожанках и таких же кепках многозначительно переглянулись. Тот, что сидел на корме — толстый, с широкими литыми плечами, — тяжело привстал.

— Пошли, что ли!

Второй — с папиросой во рту — вынул вёсла из уключин, положил вдоль бортов, сдвинул кепку так, что глаз не стало видно, и глухо спросил:

— Четверо?

— А ты что — забыл?.. Да управимся! Вставай! — поторопил его толстяк. — Иль нервишки?.. Двоих сбрось со счёта — мальцы.

— То-то и оно-то! Ты хоть раз держал малыша своими граблями?

— Так то ж — своих! А это — щенки красные!

— Щенки, когда родятся, цвета своего не видят: белые они или какие. Слепые они!

— Ну дак что? — Толстяк опять опустился на корму, вдавив её в воду. — Про что толкуешь?

— А ты не понял?

Они помолчали. Толстяк громко сопел мясистым носом. Второй бросил в воду докуренную папиросу, сунул в рот другую, нервно чиркнул спичкой по коробку.

— Ты, может, царя Ирода брат кровный?

Толстяк, не поворачивая головы, опасливо глянул на мост. Человек в соломенной шляпе с пыльником в руке переходил на Елагин остров.

— У него руки длинные! — тихо напомнил толстяк.

— А у тебя ум короткий! — возмутился второй. — Доложим: приказ выполнен! Проверять не будет — сейчас не до того!..

Они подошли к дому Куратовых как раз тогда, когда Анна заканчивала урок. Склонявшееся к стрелке Елагина острова солнце поблёскивало на кожаных плечах и кепках мужчин.

— Опять к нам, кажется! — удивился Яша.

Гриша присмотрелся к новым гостям. Как старший, он знал и слышал больше своего брата.

— Мама! А это не из чека?.. Говорят, там все в кожаной одежде.

Яша втянул голову в плечи. Глазёнки у него заблестели от любопытства и страха. А мама неуверенно шевельнула плечом и заспешила к отцу.

Они вошли в дом по-хозяйски — без стука. Толстяк заглянул в пустую кухню. Второй с погасшей папиросой в углу рта распахнул дверь детской.

— Сидеть — и ни шагу! — свирепо бросил он братьям и вдруг, смягчившись, как-то по-домашнему погрозил им пальцем: — Смотрите у меня!

Он плотно прикрыл за собой дверь и шагнул к Павлу Осиповичу, появившемуся из большой комнаты.

— Куратов?

— Да. Что вам угодно?

— Жена дома?

— В комнате, но какое…

Толстяк положил костистую руку на плечо Павла Осиповича и подтолкнул его к двери, из которой тот только что вышел.

Брезгливо сбросив с себя тяжёлую руку, Павел Осипович загородил собой вход в комнату. В эту минуту он пожалел, что пистолет, кортик остались в его каюте на корабле, и до боли сжал правый кулак.

Взглянув на побелевшие от напряжения пальцы кулака, человек с папиросой усмехнулся.

— Не надо… Вот бумага. — Он расправил перед глазами Павла Осиповича какой-то листок с печатным текстом, выплюнул намокшую папиросу и как выстрелил: — Чека!

Павел Осипович не успел прочитать бумагу, да он и не старался сделать это. Секунду поколебавшись, он открыл дверь, жестом предложил мужчинам войти за ним в комнату и сказал жене, стоявшей у окна с судорожно сцепленными перед грудью пальцами:

— Анна! Это…

— Я всё слышала, Павел.

Толстяк придвинул стул к двери и сел — он не любил стоять. Второй раскурил новую папиросу, жадно затянулся, спросил сквозь дымовую завесу:

— Родственники в Петрограде имеются?.. Рекомендую не врать!

Павла Осиповича передёрнуло от этого грубого обращения. Анна схватила со столика газету и, выставив её перед собой как щит, вышла вперёд.

— Родственники есть. А лгать нам незачем!.. Мы читали ваше обращение и сами завтра собирались прийти к вам.

— Тем лучше! — Мужчина мрачно перекинул папиросу из одного угла рта в другой. — Теперь, значит, так… Мы сначала тут потолкуем с вами маленько, потом все пойдём… туда. Но вперёд отправьте ребят к родственникам — там переночуют. Пусть топают немедля!

— Одни?! — ужаснулась Анна Петровна.

— Может быть, разрешите моей жене проводить сыновей? — попросил Павел Осипович. — Мы даём вам слово чести — она без задержки придёт туда, куда вы укажете.

— Клянусь! — подхватила Анна Петровна. — Провожу — и к вам!

— Нет! Пусть сами. — И, кивнув головой Анне, мужчина сказал: — Отправьте их!

Куратовы вдвоём шагнули к двери, но толстяк глыбой стоял в проёме.

— Один кто-нибудь.

— Иди ты, Павел! — Анна Петровна легонько коснулась плечом мужа. — Твой приказ для них важнее…


Загрузка...