Бенедикт Коуска. О невозможности жизни

Профессору Б. Коуске я обязан несколькими самыми приятными часами моей жизни, проведенными за чтением его труда «Де импоссибилитате витэ» (О невозможности жизни). В нем излагаются взгляды, определенно расходящиеся с ортодоксальной наукой; вместе с тем нет, однако, и речи о полном помешательстве. Работа его находится на полпути между тем и другим, в той переходной зоне, где нет ни дня, ни ночи, а разум, ослабив путы логики, не рвет их, однако, так, чтобы впасть в невразумительный лепет.

Профессор Коуска написал исследование, в котором доказывает, что налицо — две исключающие друг друга возможности: или ложная в своей основе теория вероятности, на которой базируются естественные науки, или же не существует весь мир живого с человеком во главе.

Бенедикт Коуска начинает с открытия, что теория вероятности — инструмент неисправный. Понятием вероятности мы пользуемся тогда, когда не знаем чего-либо наверняка. Вероятность — это как бы палка слепца, которой тот ощупью отыскивает дорогу. Если бы он видел, ему не нужна была бы эта палка; если бы игрок на скачках знал, какая лошадь быстрее всех, ему не потребовалась бы теория вероятности.

Вероятность появляется только там, где что-то еще не произошло. Так говорит наука. Но каждый понимает, что две пули дуэлянтов, расплющившиеся друг о друга, так же как и ваш зуб, сломавшийся, когда вы лакомились рыбой, о перстенек, который вы нечаянно утопили в море шесть лет тому назад и который проглотила как раз эта рыба, так же как и соната Чайковского, сыгранная попавшим под шрапнельный обстрел складом с кухонной посудой благодаря тому, что шарики шрапнели поражали большие и маленькие кастрюли именно так, как этого требуют ноты, — что все это, если бы оно произошло, представляло бы собой чрезвычайно неправдоподобные явления.

Теория вероятности, — говорит профессор Коуска, — в состоянии сказать, сколько раз нужно было бы повторять поединки, терять перстни и стрелять по кастрюлькам, чтобы произошли названные выше удивительные события. Все это, однако, вздор. Для того, чтобы случилась очень невероятная вещь, вовсе не нужно, чтобы совокупность явлений, к которым она принадлежит, представляла непрерывную серию. Положим, я бросаю сразу десять монет. Шанс выпадения сразу десяти орлов или десяти решек составляет всего 1:1024. Но я отнюдь не должен бросить их не менее 1024 раз, чтобы вероятность выпадения десяти орлов или решек стала равна единице. Я всегда могу сказать, что мои попытки служат продолжением эксперимента, в который входят все прошлые случаи бросания десяти монет сразу. Таких попыток на протяжении последних 5000 лет истории Земли должно было быть неисчислимое множество, так что я как раз должен надеяться, что все монеты упадут вверх решками или орлами с первого раза.

С научной точки зрения безразлично — будет ли некто подкидывать монеты так, чтобы шла непрерывная серия, будет ли он это дело на время откладывать, чтобы съесть в перерыве кнедлик или пропустить рюмочку, или же вообще этим будет заниматься не один и тот же человек, а всякий раз — другой, и не в один день, а, скажем, каждую неделю или каждый год — для распределения вероятности это не имеет ни малейшего значения. Десять монет бросали уже финикийцы, сидя на бараньих шкурах, и греки, спалившие Трою, и галлы, и турки, и те купцы, которые торговали детьми из десятого крестового похода, и Ричард Львиное Сердце, и Робеспьер, и еще десятки тысяч других любителей — совершенно неважно кто. И поэтому мы, кидая монеты, можем считать, что совокупность чрезвычайно велика и наши шансы выкинуть одновременно десять орлов или десять решек просто огромны! «Попробуйте-ка, — говорит профессор Коуска. — попробуйте-ка бросьте! Увидите, что из этого получится!»

Затем профессор Коуска предпринимает обширный мысленный эксперимент, относящийся не к каким-то гипотетическим явлениям, а к тому, что является частью его собственной биографии. Повторим за ним вкратце наиболее интересные моменты этого анализа.

Некий военный лекарь вышвырнул во время первой мировой войны за дверь операционной сестру милосердия, потому что он делал операцию, когда та по ошибке вошла именно в эту дверь. Если бы сестра милосердия была лучше знакома с госпиталем, она бы не спутала дверь в операционную с дверью в перевязочную, а если бы она не вошла в операционную, хирург бы ее не выставил вон. Если бы он ее не выставил, то не вынужден был бы принести сестре милосердия свои извинения, не влюбился бы в нее, не женился, а вследствие этого и профессор Бенедикт Коуска не появился бы на свет как ребенок именно этой супружеской пары.

Из вышесказанного, казалось бы, следует, что вероятность существования профессора Коуски определена была вероятностью правильного или неправильного выбора двери сестрой милосердия в данный год, месяц, день и час. Но это вовсе не так. У молодого хирурга Коуски в этот день не было назначено никакой операции; однако его коллега, доктор Попихал, желая отнести в прачечную белье своей тетушки, вошел в дом, где из-за перегоревших пробок на лестнице не было света; он свалился с третьей ступеньки и вывихнул в щиколотке ногу. Именно поэтому Коуска и должен был его заменить в операционной.

Профессиональные статистики обычно уклоняются от обсуждения вероятности таких явлений, как чье-либо появление на свет. Они отговариваются тем, что дело здесь в одновременном наличии большого числа причинно-следственных цепочек различной природы, и в конкретных случаях никогда не удается собрать как достаточно мощной, так и достаточно всесторонней информации, чтобы дать реальный прогноз того, какова вероятность рождения особи Х с чертами У. Но тут якобы лишь техническая, а не принципиальная возможность; она заключается в трудностях накопления информации, а не в том, что такой информации вообще нет на свете. Эту ложь статистической науки профессор Бенедикт Коуска намеревается разоблачить и заклеймить.

Шансы рождения следует подсчитывать не по одному совпадению обстоятельств, а по многим: по тому, что сестру милосердия направили именно в этот, а не в другой госпиталь, по тому, что ее улыбка в тени, отбрасываемой рогатым чепцом, напоминала издалека улыбку Моны Лизы, а также и по тому, что в Сараево был застрелен эрцгерцог Фердинанд. Ведь если бы его не застрелили, то не вспыхнула бы война, а если бы она не вспыхнула, девица не пошла бы в сестры милосердия. Следовательно, необходимо учесть общую теорию баллистики стрельбы по эрцгерцогам. Однако из-за того, что попадание в эрцгерцога было обусловлено движением его автомобиля, нужно также принять во внимание теорию кинетики автомобилей модели 1914 года, а помимо того — психологию лиц, совершающих покушения (не каждый на месте этого серба стал бы стрелять по эрцгерцогам). Нельзя также сбрасывать со счетов и общую политическую ситуацию Европы летом 1914 года.

Между прочим, брак не был заключен ни в том году, ни в 1915-м, когда молодая пара была уже хорошо знакома, потому что хирурга откомандировали в укрепленный район Перемышля. Оттуда он должен был съездить во Львов, где жила девица Марика, которую родители, принимая во внимание общие деловые интересы, предназначили ему в жены. Но из-за наступления Брусилова, а также продвижения южного крыла русских войск Перемышль оказался окружен, и в скором времени хирург отправился не ко львовской нареченной, а в русский плен. Сестра милосердия крепче запала ему в память, чем невеста, потому что сестра милосердия не только была хорошенькая, но и пела романс «На ложе из цветов усни, любимый мой» значительно лучше Марики, у которой был полип голосовых связок, а из-за этого — насморочный тембр голоса. Правда, ей в 1914 году должны были удалить полип, но офицер-отоларинголог, который должен был его удалять, проиграл в львовском казино большую сумму, украл полковую кассу и сбежал в Италию. И вот, вернувшись в 1919 году в Прагу, доктор Коуска даже и не подумал разыскать свою невесту, а сразу направился к дому, где жила девушкой на выданье его сестра милосердия.

Однако у этой сестры милосердия было еще четыре обожателя. Первым серьезным претендентом на ее руку был некий Гамураш, летчик, который не летал, потому что у него всякий раз делалось выпадение грыжи, когда он нажимал в самолете ногами на педали руля поворота. Руль в тогдашних самолетах ходил тяжело, потому что авиация в ту эпоху была, что ни говори, примитивна.

Следует обратить внимание, что в этой точке «быть или не быть» профессора Коуски пересекается с судьбами авиации вообще и с моделями аэропланов, применявшихся в австро-венгерской армии в частности. Конкретно, на рождение профессора Коуски положительно повлиял факт, что правительство Австро-Венгрии приобрело в 1911 году лицензию на строительство монопланов, рулевое управление у которых ходило особенно туго. С этой лицензией конкурировал на торгах французский промышленник Антуанет, и генерал-полковник Прхль из императорского королевского интендантства склонил бы весы в его пользу, так как у него была любовница-француженка, гувернантка его детей, и он из-за этого тайно любил все французское. Французская машина была бипланом с очень легким ходом руля поворота, и такой руль не причинял бы никаких беспокойств Гамурашу.

Но у гувернантки появился какой-то третьесортный тенор из оперетки, генерал-полковник Прхль удалил ее из своего дома, потерял расположение ко всему французскому, и армия осталась при старой лицензии.

Второй конкурент доктора, капитан Мисьня, схватил на итальянском фронте воспаление легких. Если бы профессор Флеминг изобрел бы свой пенициллин не в 1940, а, скажем, в 1910 году, Мисьню бы вылечили от воспаления легких, и шансы появления на свет профессора Коуски из-за этого чрезвычайно бы уменьшились. Итак, хронология открытий в области антибиотиков сыграла большую роль в возникновении профессора Б. Коуски.

Третий конкурент был солидный торговец-оптовик, но он не нравился девушке. У четвертого искателя ее руки были огромные долги, надежда уплатить их из приданого, а также необычайно богатое прошлое. Все семейство вместе с девицей и конкурентом отправилось на благотворительную лотерею Красного Креста, а так как на обед были зразы по-венгерски, у отца девушки началась сильная изжога, он вышел из павильона, где они все слушали военную музыку, и выпил бочкового пива. Возле бочки он встретил друга школьных лет. Тот через свою невестку знал о прошлом претендента, и помолвка, почти уже решенная, была расторгнута бесповоротно. Однако если бы отец не ел зраз по-венгерски, он не пошел бы пить пиво, не встретил бы школьного приятеля, и свадьба не заставила бы себя долго ждать. Избыток 19 мая 1916 года красного перца в зразах спас жизнь профессора Б. Коуски.

Что же касается хирурга Коуски, то он в чине батальонного лекаря вернулся из плена и принялся свататься. Злые языки донесли ему о блаженной памяти капитане Мисьне, у которого якобы был с девицей серьезный роман. Хирург Коуска был готов уже расторгнуть свое обручение с ней, но до разрыва не дошло благодаря разговору, который произошел у молодого хирурга с его дедушкой, старичком чрезвычайно прогрессивных убеждений. Тот признал, что молоденькой девушке легко вскружить голову, особенно если при этом носить мундир и ссылаться на постоянно грозящую солдату смерть.

Если бы этот либерал умер до того, как ему исполнилось восемьдесят лет, то свадьба наверно бы не состоялась. До какой степени ежедневный холодный душ, продлевая дедушкину жизнь, увеличил шансы появления на свет профессора Б. Коуски, рассчитать, по-видимому, не удастся.

Учтем теперь, что мы до сих пор рассматривали картину вероятности рождения профессора Коуски с допущением, что оба его родителя существовали, и уменьшали вероятность этого рождения лишь путем введения очень небольших, абсолютно вероятных изменений в поступки отца или матери профессора Коуски и изменений, вызванных поведением третьих лиц (генерала Брусилова, француженки-гувернантки, генерал-майора Прхля, императора Франца-Иосифа, эрцгерцога Фердинанда, братьев Райт, отоларинголога Марики и т. д.). Точно такого же типа рассуждения можно отнести и к появлению на свет сестры милосердия, вышедшей за хирурга Коуску.

Подобным образом бесчисленное множество событий обусловило появление на свет ее родителей, дедов, прадедов и т. д.

Но аналогичные рассуждения относятся также и к тем предкам рода Коусок и рода сестры милосердия, которые вообще не были людьми. Первый палеопитек встретился со своей дамой под эвкалиптовым деревом, которое росло там, где сейчас в Праге Мала Страна.

Однако этот эвкалипт мог расти на четверть метра дальше; тогда дама, удирая от догонявшего ее палеопитека, не перевернулась бы, споткнувшись о его толстый корень, и успела бы взобраться на дерево. Из этого видно, что шансы на существование Б. Коуски зависят от размещения эвкалиптов на территории теперешней Праги около 349 000 лет тому назад. Эти эвкалипты выросли там из за того, что большое стадо мамонтов, наевшееся эвкалиптовых семян, пило обладающую очистительными свойствами воду из Влтавы. Если бы эта вода не была загрязнена примесями серы, то мамонты, не получив от нее поноса, не насадили бы эвкалиптовых рощ на полях сегодняшней Праги, мадам Палеопитек бы не споткнулась, убегая от кавалера, и не возникло бы сочетания генов, придавшего девичьему лицу улыбку Моны Лизы, что и прельстило молодого хирурга. Необходимо, однако, учесть, что примеси в водах Влтавы появились примерно с двухсполовиноймиллионного года до нашей эры благодаря выходу сернистых газов из нижнеюрских мергелевых пластов, связанному с землетрясением, вызванным падением метеорита с массой порядка миллиона тонн. Если бы не метеорит, упавший 2,5 миллиона лет назад, то и профессор Коуска не смог бы родиться.

Профессор Коуска обращает внимание на ложное заключение, которое некоторые склонны делать из его выводов. Эти люди считают, что из вышесказанного следует, будто весь космос был чем-то вроде машины, настроенной и действующей так, чтобы профессор Коуска мог бы родиться. Это, разумеется, совершенный нонсенс. Представим себе, что кто-то хочет рассчитать шансы на появление Земли за миллион лет до ее возникновения. Он не в состоянии будет четко сказать, какого рода планетогенный вихрь образует ядро будущей Земли, он не определит ни ее будущей массы, ни ее химического состава с удовлетворительной степенью точности. Тем не менее он, опираясь на сведения из астрофизики, на знание теории гравитации и теории строения звезд, предскажет, что у Солнца будет планетная семья, что, стало быть, среди других планет вокруг него будет обращаться планета номер три (если считать от центра системы) и именно эта планета должна быть признана Землей, даже если она будет выглядеть иначе, чем гласило предсказание, потому что планета тяжелее Земли на десять биллионов тонн, или имеющая две маленькие Луны вместо одной — большой, или же отдавшая под океаны больший процент своей поверхности, все равно по-прежнему была бы «Земля».

Зато если бы профессор Коуска, предсказанный кем-либо за полмиллиона лет до нашей эры, родился бы краснокожей женщиной или буддийским монахом, то он, очевидно не был бы «профессором Коуской», хотя, быть может, и был бы еще человеком. Такие объекты, как солнца, планеты, облака, камни, отнюдь не уникальны, зато уникальны все живые организмы. Каждый человек, таким образом, как бы главный выигрыш в лотерее и причем такой, в которой выигрывается одна судьба на терагигаметамультицентиллионы. Почему же мы не ощущаем ежедневно всей астрономически чудовищной ничтожности шансов собственного и чужого появления на свет? Потому, отвечает профессор Коуска, что даже то, что происходит самым сверхъестественным образом, происходит, если оно происходит! А также потому, что в обычной лотерее мы видим много пустых билетиков. «Мы не видим пустых билетов в лотерее бытия!» — объясняет нам профессор Коуска. Проигрыш в такой лотерее — то же самое, что нерождение, а если кто-то не родился, его нет и тени.

«Бессмысленно заявлять, что факт существования каждой человеческой личности весьма маловероятное явление. Весьма — по отношению к чему? Без определения нулевой точки, начала шкалы отсчета, определение вероятности и вся основательность вероятностного подхода становятся пустым звуком.

Расчет показывает, что соединение осколков стакана в целый стакан или замерзание воды в котелке, поставленном на огонь, все-таки более вероятно, чем мое рождение в XX веке, если определять его вероятность на момент появления стада мамонтов у Влтавы.

Итак, с позиций термодинамической физики существование каждого человека — это космически невозможное явление, поскольку оно столь маловероятно, что непредсказуемо. Следовательно, или ошибается физика, утверждая универсальность своей теории вероятности, или не существуют люди, а также акулы, мухи, лишайники, ленточные черви, летучие мыши и папоротники, потому что сказанное сохраняет силу для всего, что живет».

Так заканчивается труд «Де импоссибилитате витэ», представляющий, собственно говоря, огромное введение ко второму тому дилогии. Автор стремится там показать, что в истории не содержится никаких других фактов, кроме совершенно невероятных с точки зрения теории вероятности. Профессор Коуска ставит на пороге XX века воображаемого футуролога, наделяет его всей доступной в то время информацией и задает этому персонажу ряд вопросов. Например: «Считаешь ли ты вероятным, что скоро откроют серебристый металл, схожий со свинцом, который сможет уничтожить на Земле жизнь, если два полушария из этого металла соединить простым движением рук так, чтобы из них получилось что-то вроде большого апельсина? Считаешь ли ты возможным, чтобы вон та старая бричка, к которой господин Бенц приладил трескучий мотор в полторы лошадиных силы, вскорости размножилась бы так, что от удушливой вони и отработанных газов день в больших городах превратился бы в ночь, а проблема, куда поместить такой экипаж после окончания поездки, выросла бы до размеров главной беды столиц? Считаешь ли ты вероятным, что благодаря принципу, на котором основаны потешные огни и пинки, люди в недалеком будущем начнут разгуливать по Луне, причем на прогулки эти смогут в те же минуты смотреть сотни миллионов людей у себя в доме, на Земле?

Считаешь ли ты возможным, что в центре Европы возникнут промышленные предприятия, в которых будут топить печи живыми людьми, причем число этих несчастных превысит миллионы?»

Ясно, — говорит профессор Коуска, — что в 1900 году только сумасшедший счел бы все такие вещи хотя бы отчасти вероятными. Тем не менее все это случилось. Если, таким образом, произошло одно лишь неправдоподобное, почему такой порядок должен бы был вдруг измениться, так, чтобы впредь исполнялось бы уже только то, что мы считаем вероятным, правдоподобным и возможным? Предсказывайте будущее как вам только заблагорассудится, — обращается он к футурологам, — но не основывайте свои предсказания на подсчете максимальных шансов…

Впечатляющий труд профессора Коуски, безусловно, заслуживает признания. Однако этот ученый совершил в познавательном азарте ошибку, которую поставил ему на вид профессор Бедржих Врхличка в обширной критической статье. Профессор Врхличка утверждает, что за фасадом построений Коуски скрывается «метафизическое изумление перед самим фактом существования», которое бы можно было облечь в слова: «Почему я существую именно сейчас, именно в этом теле, именно как это, а не другое лицо? Почему я не был никем из миллионов людей, существовавших раньше, и не буду никем из тех, кто когда-либо родится?» Если даже допустить, что в таком вопросе есть какой-то смысл, говорит профессор Врхличка, то с физикой он не имеет ничего общего.

Оценивая шансы своего появления на свет, профессор Коуска увел себя и читателя на ложную дорогу. Профессор Коуска полагает, что на вопрос: «Какие условия должны были быть соблюдены, чтобы я, Коуска, родился?» — физика отвечает: «Условия, физически чрезвычайно невероятные!» Все это неверно. Вопрос, по сути, звучит: «Как вижу, я — живой человек, один из миллионов людей. Мне бы хотелось узнать, чем же я таким физически отличаюсь ото всех других людей (живших, живущих и будущих жить), что я не был ни одним из них, ни одним из них не являюсь, но есмь именно я и сам о себе говорю „я“?» Так вот, физика отвечает на этот вопрос, не ссылаясь на теорию вероятности: она заявляет, что, с ее точки зрения, между задающим вопрос и всеми остальными людьми нет никакой физической разницы. Поэтому вывод Коуски и не затрагивает и не нарушает теорию вероятности: он не имеет с ней ничего общего!

Такая противоположность во взглядах двух знаменитых мыслителей приводит рецензента в глубочайшее смущение.