Беседа с Василием Аксёновым

— Мне хочется начать наше интервью с вопроса, который поднял на «Континенте культуры» в Милане Александр Зиновьев. Он говорил, в частности, что интерес к современной русской литературе на Западе не такой уж сильный, как казалось глядя из СССР, и это, наряду с другими моментами — оторванностью от своего читателя, отсутствием серьезной критики и прочее — ставят писателя-эмигранта в очень трудное положение. Зиновьев даже говорил так: «Эмиграция для советского писателя есть всего лишь растянутая во времени пытка, и в конечном счете — казнь». Разделяешь ли ты столь пессимистическую точку зрения?

— В принципе, можно понять его аргументы, его озабоченность ситуацией, ибо в определенных западных кругах действительно существует какое-то равнодушие к современной русской литературе. Из-за этого и возникает некомфортабельное чувство у писателя в изгнании. Но почему оно не может существовать, это равнодушие? Такое разнообразное общество, такие различные группы и различные интересы… И в определенных кругах, конечно, существует равнодушие, а в некоторых даже и отвращение к русской литературе. Я, между прочим, знаю одного американского слависта, который всю жизнь занимается русской литературой, именно современной, и ненавидит ее. Иногда, подвыпив, он говорит: «Я предпочел бы, чтобы они были древними греками, чтобы были мертвыми, чтобы изучать их как древних греков». Существуют разные круги. А есть такие, которые неравнодушны к русской литературе, а есть и такие, которые любят ее, преданы ей. В принципе, сама эта конференция в Милане как бы опровергала в общем Александра Зиновьева, потому что я как-то не помню, чтобы в Советском Союзе происходили конференции с таким колоссальным накалом интеллектуального спора и с таким творческим потенциалом. Может быть, какой-нибудь съезд писателей Узбекистана был на таком уровне накала или встреча писателей нечерноземной полосы с писателями металлургических бассейнов. Но там-то накал другого характера, наверняка, бывал.

— Да, кстати, Назым Хикмет мне рассказывал, что однажды очень бурно проходил съезд писателей Азербайджана. Страсти особенно накалились, когда распределяли места на кладбище. Каждый хотел получить место на солнечном склоне.

— Конечно, в принципе эмигрантская литература не имеет детей. Вот это серьезный вопрос. Она существует как бы всегда в одном поколении. Например, в первой, послереволюционной русской эмиграции были блестящие писатели и особенно блестящая философская школа. Они уходили, и за ними не оставалось никого. Их дети, второе поколение, все больше ассимилировались в западных культурах. Так что эти писатели, эти философы как бы пропадали. Но на самом деле они не пропадали. Это была как бы «тайм-капсула», как здесь говорят, бомба времени, переброс через поколение. И они пришли к внукам в Советском Союзе. В общем, они сыграли очень существенную роль в развитии нашего поколения как писателей, когда мы их открыли.

— А сейчас, мне кажется, интерес к русской литературе на Западе гораздо больший, чем в их время.

— Гораздо больший. Гораздо. Общество изменилось. Мы испытываем, конечно, трудности всякого порядка. Но таких трудностей, какие были у них, не испытываем. Западное общество намного внимательнее к нам. И вся обстановка другая. Наши книги, изданные здесь, читает сегодня и наш основной читатель, который находится в России. А часть читателей оказалась здесь, и мы пишем для них. И нас много переводят. И кроме того, мы как бы осуществляем некоторую вновь появившуюся такую миссию, что ли. Ну, это громкое слово. Ну, не миссию, а некоторую задачу. Видишь ли, марксистские дьячки в Кремле занимаются сейчас созданием новой системы изоляции русской культуры. Они хотят снова запихнуть ее в свое болото. Находящаяся здесь группа, причем очень большая группа русских литераторов и деятелей искусств, способствует расширению коммуникаций, связей русской культуры с Западом, выходу из марксистских джунглей. И в то же время, находясь здесь, мы, как ни странно, способствуем расширению горизонтов западной интеллигенции, выходу и западной интеллигенции из марксистских джунглей.

— Существует два мнения по поводу процесса развития современной русской литературы. Одни полагают, что литература метрополии не имеет ничего общего с литературой, которая создается в эмиграции. Другие считают, что развитие обеих этих литератур происходит в рамках единого процесса. На чьей стороне ты в этой дискуссии?

— Я считаю, я абсолютно уверен, что это один процесс. И что надо быть более терпимым к талантливым людям, которые работают там. Очень часто в эмигрантской прессе и в разговорах проявляется пренебрежение к тем, кто вынужден жить и работать там. Хуже ничего нельзя придумать. Таким вот образом мы отталкиваем людей, загоняем их в тупик. У них не остается никакого выхода. Мы же все жили там. Мы знаем условия, в которых приходится людям работать. Как иной раз приходится лавировать. Как категории честности и подлости меняются там и здесь. Это разные категории. Масштабы разные. Все это надо учитывать. Надо учитывать, где проходят границы между литературой и паралитературой. Иногда они проходят внутри одной книги. Внутри одной книги проходит грань между советской литературой и настоящей литературой. Все эти элементы нужно учитывать. И когда я сталкиваюсь с пренебрежительными и порой резкими оценками талантливых людей, живущих там, мне становятся противны критики подобного толка. Они бьют по беззащитным. Люди, которых они бьют, не могут им ответить. Они не могут ответить в советской печати, чтобы не стать подлецами. И они не могут ответить в эмигрантской печати, чтобы не погубить себя. Нужно быть очень осторожным в оценке произведений талантливых писателей, которые живут там, потому что они работают в условиях сложнейших, ну, скажем, как водолазы на большой глубине.

— Я хочу напомнить тебе мнение, которое не раз высказывал Юрий Мальцев. Он считает, что в СССР не может быть создано, точнее, опубликовано, истинно больших произведений, так как писатель не может высказать всю правду. Может быть, такая постановка вопроса неверна для хрущевского времени, вспомним хотя бы «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», и в какой-то степени даже для брежневского, вспомним хотя бы публикацию «Мастера и Маргариты», но вот для мрачного андроповского времени тезис Мальцева, кажется, подходит.

— Да, там события развиваются очень печально. Все надежды на какой-то более разумный, более современный, я бы сказал, подход, со стороны новых людей, со стороны андроповской группировки, к литературе и искусству, рухнули. Сравнительно недавно появившаяся за подписью «Литератор» статья в «Литературной газете» хорошо отражает то, что до нас уже доходило — вкусы и мнение нового руководства. Там современностью и не пахнет. Это все та же глубинка, уровень райкома комсомола в деревне какой-нибудь в Донбассе в тридцатые годы. У них какая-то неизбывная ностальгия по тридцатым годам. Опять призывают к созданию героя современности, похожего на Павку Корчагина, на этого троглодита, на Давыдова, на какого-то Кожуха. Я долго думал, что это за Кожух. Потом мне пришло в голову, что он из этой жуткой книги Серафимовича «Железный поток». Такой очень прозрачный намек в этой статье, что и деревенщики, которых поднимали при Брежневе, тоже нынешнее руководство не устраивают, так как они неправильно оценивают коллективизацию. И еще в статье этой удар по так называемому (это их формулировка) «вибрирующему герою». Как я понимаю, их и трифоновское направление не устраивает. Вероятно, кочетовщина такая безнациональная. Если у деревенщиков было хоть что-то живое в остром национальном чувстве, то это теперь тоже не нужно. Нужен, видимо, уровень литературы типа произведений Юлиана Семенова, образы советских разведчиков и других передовых наших современников. Но это все-таки ничего еще не значит. Это показывает только их безнадежно устаревшие вкусы и невозможность для них приспособиться к современному развитию культуры и вообще мира. Это не значит, что культура и литература совсем заглохнут в нашей метрополии. Я уже не говорю о подпольной литературе. Но я не уверен, что все заглохнет и в официальной… То и дело, думается мне, будут пробиваться какие-то живые ручейки. Возможно, они станут уже, но вовсе не исчезнут. Пройдет, скажем, пару лет, и будут пробиваться все чаще. Серость захватывает позиции. Но тем не менее трудно предположить, что Россию так уж опустошат до конца. Ее трудно опустошить.

— Между прочим, то же самое произошло в живописи после погрома в Манеже в 1962 году. В течение двух лет никаких выставок не было. Серость царила. А потом все снова началось.

— Конечно. Россия все-таки отчасти западная страна. Они не хотят с этим считаться. Но когда-нибудь придется. Наша культура греческая, библейская… Корни ее там, а не в какой-то Валгалле.

— Так что ты считаешь, что, несмотря на все эти зажимы, на весь бред, который исходит сверху, все равно время от времени на страницы советских журналов будет проникать что-то подлинное и что-то в издательствах каких-то будет появляться?

— Ты знаешь, вот недавно попал мне случайно в руки журнал «Вопросы литературы». Постоянно нет времени за этим следить. Но тут кто-то дал. Начинается какой-то бредовиной. Огромная статья о социалистическом реализме. Все как обычно. Читаешь и ухмыляешься: ничего не изменилось. И вдруг статья, замечательная статья Стасика Рассадина о князе Вяземском. О поэзии его, о его жизни. Это настоящая литература, просто настоящая литература. И вот такие чудеса время от времени случаются. Ставить крест нельзя. Хоть и приближается 1984 год, но все-таки орвелловское пророчество осуществилось еще не до конца.

— Я бы хотел вернуться к вопросу о положении русского писателя на Западе. По-моему, твой собственный пример опровергает зиновьевский тезис о неизбежной гибели писателя-эмигранта. У тебя ведь и на русском языке выходят книги и переводят их в разных странах.

— В общем, мне жаловаться трудно, конечно. У меня в этом году в Париже в Издательстве «Галимар» вышли мои основные книги. Сначала «Остров Крым», потом «Ожог». Пресса была очень большая и положительная. Интересно, что одна из статей в газете «Либерасьон» шла под рубрикой ГРЕЦИЯ. То есть, меня причислили к грекам, так как я — беспаспортный бродяга — не отношусь с их точки зрения ни к России, ни к Америке, а еще вдобавок на вопрос «Хочу ли я, чтобы Россия стала более греческой?», ответил утвердительно. Кстати, в Париже, в театре Шайо репетируется моя пьеса, премьера которой состоится в феврале будущего года. Здесь, в США, мне не очень повезло с переводчиками. «Остров Крым» перевели быстро и хорошо, и осенью он выходит, а вот «Ожог» по вине переводчика застрял, по крайней мере, на четыре года. Но существует договор с издательством «Рендом Хауз», и в конце концов книга выйдет.

— Я слышал, что в Париже с твоим «Ожогом» была какая-то история.

— Да, там какие-то силы действовали. Сначала издательство «Сток» ее собиралось выпускать. Книга была уже почти готова. Вдруг руководство издательства сменилось, и они отказались от моей книги, потеряв огромные деньги. Это странное решение. Трудно его объяснить. Если они из экономических соображений отказываются от издания невыгодной, как им представляется, книги, то должны же они учитывать то, что на нее уже затрачено. Ведь они потеряли бы намного меньше, если б книга вышла и продавалась плохо. Видимо, кто-то пообещал им больше за то, что они не издадут.

— Кто же это мог сделать, кроме советских товарищей?

— Ну, я не могу этого утверждать, у меня нет доказательств. Но похоже на то. Я просто не вижу никакого иного объяснения.

— У тебя, кажется, выходят книги в Скандинавии?

— В Финляндии, в Швеции, а кроме того, в Западной Германии и Дании.

— А что с русскими изданиями?

— Вот только что вышел роман «Бумажный пейзаж», который я начал писать здесь, на Западе. Его выпустило издательство «Ардис». В издательстве «Эрмитаж» вышла книга моих рассказов, в основном, старых. И вот у тебя, в «Третьей волне» выйдет, как мы договорились, книга «Радиоэссе».

— Сегодня ты работаешь над новым романом?

— Я начал его через полгода после эмиграции, и в принципе он уже готов.

— Там, в основном, русский материал?

— Да, но и многое происходит за рубежом.

— Что ж, твой опыт очень убедительно опровергает тезис о бесплодии русского писателя-эмигранта.

— Не только мой. Все пишут. И активно пишут. Да ты, как издатель, знаешь это не хуже меня. Возникает даже смена, появляются молодые писатели, которые начали свой творческий путь здесь. В общем, возникает младшее поколение писателей.

— Кого бы ты из младшего поколения и там, и здесь назвал?

— Из тех, кто в России — метропольцев Виктора Ерофеева и Попова. Здесь же, пожалуй, наиболее перспективный, наиболее талантливый Саша Соколов. Ему уже под сорок, правда, но он все же младше нас. Эдуард Лимонов шумный такой написал роман и в принципе интересный. Время покажет, что он дальше сможет написать.

— Сомерсет Моэм как-то сказал, что одну книгу из собственной жизни может написать каждый, а вот вторую и третью…

— Ну да. Но дело еще и в другом. Тут много литературных юношей, я имею в виду не возраст. Они несколько пренебрежительно относятся к профессионализму. А без него прозаик не может. Профессионализм нужен во всем. Любой там самый вдохновенный поэт должен быть и профессионалом. В прозе это особенно отчетливо видно: профессионал ты или нет.

— А что ты думаешь о разговорах по поводу того, что русские вечно между собой ссорятся, скандалят, чуть ли не дерутся, что с ними из-за этого невозможно иметь дела?

— Где же особенно скандалят? По-моему, самая большая ссора была четыре года назад, когда кто-то в кого-то бросил стул. Выстрелов пока еще не было. Никого не подрывали. Да еще вот в Нью-Йорке, я слышал, одна группа художников-концептуалистов подсунула другой, враждующей группе, змею в почтовый ящик. Это, наверное, пример самой яростной ссоры. Больше же ничего особенного. А газетные и журнальные склоки — это нормально. Это говорит о том, что пульс есть. Пусть себе ссорятся. Как же это без споров, без дискуссий? Другое дело, что порой внутриэмигрантские споры принимают неприятный оттенок, потому что как бы исключается из них метрополия. Некоторые люди ведут свои споры так, что становится очевидным, что для них интриги в эмигрантской среде гораздо важнее русской литературы, жизни России, всего прочего. Это очень неприятно. Недавно в Вашингтоне проходила конференция о цензуре в тоталитарных обществах. Так вот, одна наша эмигрантка встает и говорит: «Да это все известно, а вот о цензуре в эмиграции нужно сказать». И дальше продолжает о том, что ничего нельзя против кого-то и чего-то нигде в русской эмигрантской прессе напечатать. При этом называет несколько имен. И это говорит человек, который имеет собственный, хорошо читаемый журнал…