Беспокойные дали

1

Капитан Андрей Платонов растерянно вертел в руках предписание об убытии к новому месту службы. Столь долго ожидаемое, наконец, свершилось и теперь он должен отправиться туда, где ждет его новая жизнь. Жизнь, в которой успех задуманной научной работы так же призрачен, как и здесь, на арктическом острове. Но если остров стал для него родным, это он особенно почувствовал в час расставания с сослуживцами по дивизиону, то там, в новой жизни он чужой и сумеет ли стать своим, еще только предстоит доказать…

Тревожное чувство хрупкости происходящего постоянно держало Андрея в напряжении. В реальность наступающих перемен он не верил ни на теплоходе, старом, добром «Ильюше», навсегда разлучившем его со скалистыми кильдинскими берегами, ни в поезде, мчавшем сквозь оживающую от долгой зимы природу с Крайнего Севера на Крайний Юг. Ему всё время чудилось, что вот сейчас откроется дверь купе и проводник вручит срочную телеграмму с отзывом к прежнему месту службы. Он понимал, что этого не может быть, но внутренне с тревогой ждал невероятного. Сходили на своих станциях попутчики, их места занимали новые люди. Бегло знакомились. Вели пустячные дорожные разговоры «за жизнь», а его Платонова, так никто и не возвращал…

Наконец однажды утром, устало лязгнув тормозами, состав дернулся, осел и затих. Яркое солнце слепило глаза. Вдоль перрона шумно спешили носильщики с тележками, бежали, отчаянно жестикулируя и гортанно перекрикиваясь, смуглые люди. Протяжная музыка неслась из динамиков. Перед серым приземистым зданием вокзала важно помахивали слегка пожухлыми кронами остролистые пальмы. Было непривычно тепло.

— Ну вот, мы и на Востоке, — улыбнулся Андрей симпатичной попутчице армяночке Лиде. Как там у Есенина: «Не водил в Багдад я караванов…»

Лиду встречал муж Вагит — веселый красавец. Эта пара искрилась счастьем и невольно притягивала к себе внимание окружающих. От общения с ними тревога, всю дорогу цепко державшая Платонова в напряжении, внезапно исчезла.

Вагит категорически заявил, что берет Андрея под свою опеку:

— Сейчас устроим тебя в гостиницу, а потом едем к нам.

Андрей попытался, было, возразить, но ребята замахали руками и, перебивая друг друга, объяснили, что он гость, и по восточным обычаям, хозяева не могут оставить его одного в незнакомом городе.

Разбитая «Волга» мчалась то по узким мощеным улочкам, настырно карабкавшимся наверх, то по широким ухоженным проспектам. Таксист, небритый азербайджанец, узнав, что один из пассажиров, Андрей, впервые в Баку, решительно взял на себя роль гида. Он, оживленно жестикулируя, бросал баранку, дергал Андрея за рукав, тыча рукой в какое нибудь здание или памятник, мимо которого они в данный момент проносились. Не останавливаясь, мчал на красный свет.

Уловив беспокойство Андрея от головокружительной езды, таксист расплылся добродушной улыбкой:

— Нэ волнуйся, друг! Довезу нэврэдымым, как спелую хурму. Я же майстэр!

— Но ведь прешь на красный, — возразил Платонов, — так можно выскочить на встречную машину.

— Нэ-ээ! — довольно сощурился таксист, — нэ можно.

— Почему это? — изумился Платонов.

— Потому, дарагой, что там, — он кивнул в сторону поперечной улицы, — едэт тожэ майстэр!

И от души расхохотался.

Лидина мама, Сулико Рубеновна, искренне обрадовалась Андрею. Это была статная женщина лет пятидесяти, с осанкой кавказской княжны, красивым матовым лицом, копной седых, аккуратно уложенных волос и изящными руками пианистки. Просторная квартира со вкусом меблирована. В столовой над небольшим камином висел портрет мужчины в профессорской мантии.

Перехватив взгляд Андрея, Сулико Рубеновна пояснила:

— Это мой муж, Лидочкин папа. Художник, наш друг, изобразил Ашота Вартазаровича в день присуждения ему ученого звания профессор. — И, вздохнув, добавила: — Ашот умер, когда Лидочке было всего три годика…

— Мама у нас тоже профессор,— начала, было, Лида, но Сулико Рубеновна повелительным жестом прервала дочь:

— Ну-ка, молодежь марш на кухню! Займитесь кулинарией и дайте нам с гостем спокойно посплетничать.

Узнав о назначении Андрея в военно-морское училище, Сулико Рубеновна обрадовалась. После университета она преподавала там химию и училище считала своим. Очень хорошо отозвалась о моряках. Не без гордости сообщила, что Лида два года назад с отличием окончила институт нефти и химии и сейчас учится в аспирантуре, а Вагит, потомственный нефтяник, выпускник того же института, но тремя годами раньше. Работает начальником смены на нефтеперерабатывающем заводе. По национальности азербайджанец, родом из Сумгаита. Предугадав вопрос Платонова, Сулико Рубеновна сказала:

— Ребята любят друг друга и о том, что они разной веры, Лида — христианка, а он мусульманин, даже не вспоминают. Баку многонациональный город и смешанные браки здесь давно не редкость.

— Я так считаю, — доверительно продолжила она, — и армянский и азербайджанский народы на нашей земле дружно жили всегда, и, даст Бог дальше будут жить в дружбе и согласии.

Увы, в тот раз мудрая женщина ошиблась. Спустя много лет Платонов узнал от Вагита, приезжавшего на несколько дней в Севастополь, жестокую весть. Сентябрьским вечером 1988 года, во время изуверской армяно-азербайджанской резни, охватившей тогда республику, Лида была зверски убита в подъезде своего дома. Этого горя Сулико Рубеновна не перенесла. Она скончалась через месяц после страшной трагедии. А Вагит с семилетней Сулико навсегда уехали из Баку на нефтяные промыслы Сургута.

2

Полнолуние! Тринадцатое! Пятница! Сатанинский день! В такие дни жди неожиданностей — шутила Лида, когда они с Вагитом провожали Андрея на трамвайной остановке.

…И ведь надо же — неожиданности начались прямо с КПП училища.

— Вам к Пятнице, — внимательно прочитав предписание капитана, сказал мичман, дежурный по КПП.

Платонов округлил глаза.

— Пятница, — уточнил дежурный, — это фамилия начальника кафедры, на которую вы назначены.

Набрал номер телефона и доложил:

— Товарищ капитан 1 ранга, прибыл новый начальник лаборатории.

Выслушав какие-то указания, дежурный закивал головой:

— Не волнуйтесь, Ренат Константинович, я всё ему объясню и дам сопровождающего.

И уже Платонову о начальнике кафедры:

— Беспокойный человек. Втолковывал мне, чтобы я вас встретил хорошо и помог не заблудиться в наших училищных хоромах.

Дружески разглядывая капитана Платонова, мичман улыбнулся:

— Повезло нам с начальником. Правда, требовательный мужчина. Иногда и чересчур, но справедливый.

— Вы что, у него на кафедре служите? — осведомился Платонов.

Мичман утвердительно кивнул и представился:

— Старший инструктор Каляев.

В сопровождение Платонову Каляев выделил матроса, такого же, разговорчивого как сам:

— Кемал вас проведет.

Кемал служил в фельдъегерях и был в курсе всех училищных событий. Пока шли, Андрей получил от него массу полезной информации. Во-первых, он узнал, что его, Платонова, ждут на кафедре уже давно. Личное дело прибыло ещё в начале февраля. Во-вторых, Кемал сообщил, что начальник училища контр-адмирал Воеводин живет с семьёй на территории училища, в торцевой части корпуса, где расположены основные службы. На недоуменный вопрос Платонова «А почему не в городе?» деловито пояснил:

— По приказанию главкома все начальники училищ живут теперь поблизости от своих учебных заведений, чтобы всегда быть с курсантами и в курсе всех событий. И уж совсем приятную новость сообщил Кемал: оказывается, в училище аж два плавательных бассейна зимний — закрытый, с пятидесятиметровый дорожкой и летний — открытый, сразу же за территорией кафедры. Офицерам разрешается посещать бассейны утром с 7.30 до 8.30, в обеденный перерыв с 12.00 до 14.00 и после окончания рабочего дня с 18.00 до 20.00.

— Море здесь мелкое и грязное,— упредив вопрос Платонова, сказал матрос, — много нефти. Кругом нефтеперерабатывающие заводы. Наверное, заметили, когда ехали сюда?

Действительно, едва обшарпанный, дребезжащий от старости трамвай выехал из центра на окраину, как с обеих сторон потянулись нескончаемые грязно-желтые каменные заборы. За ними громоздились металлические колонны, опутанные трубами, огромные цилиндры нефтехранилищ, серебристые шары, эстакады, приземистые коробки цехов с закопченными окнами. Асфальтовая лента дороги, что бежала слева, почти сливалась с маслянистой глянцево-черной землей, насыщенной нефтью. Редкие деревья и кусты, в клочках чахлой зелени, казались жалкими уродцами на паперти гигантского урбанистического храма. Над всеми причудливыми металлическими сооружениями, словно медитирующие змеи, слегка покачивались десятки разноцветных дымов, а между ними полыхали факелы, извергая в утреннюю голубизну роскошные черные шлейфы сажи. Приторный запах нефти с непривычки перехватывал дыхание. Это был знаменитый Бакинский Черный город, который остался почти таким же, каким его увидел в конце девятнадцатого века Александр Грин.

Проходя мимо громадного, словно приподнятого над землей плаца, Кемал, хитровато глянув на Платонова, хихикнул и, нарочито напирая на акцент, изрек:

— Началнык учылыща нэкому нэ разрэшает ходыт по плацу. Он говорыт, что «по плацу могут ходыт только строи, он и училищные собаки!»

Училище нравилось Платонову. Во всем чувствовалась забота и хозяйская рука. Кусты олеандра вдоль дорожки, по которой они шли, были аккуратно пострижены и образовывали ровные шпалеры. Даже вольнолюбивые южные сосны и те стояли как на параде, с побеленными в рост человека ровными стволами, четко выдерживая интервал. Здания выглядели свежими, цоколи окрашены в темно-серый цвет. Газоны и цветники любовно обработаны. Кругом идеальная чистота — ни бумажки, ни веточки, ни традиционных окурков. На всем пути им не встретилось ни души. Тишину солнечного утра нарушало только гортанное воркование диких голубей — горлиц.

— А куда — же народ-то подевался? — спросил Платонов.

— Так ведь все на занятиях, — удивился Кемал. — По распорядку дня до обеда всякое хождение по территории без особой нужды запрещено. Начальник училища за этим следит строго. Он считает, что в это время ходит только тот, кому нечего делать. По его приказанию дежурная служба отслеживает всех шатающихся и списки вечером передает на факультеты для разбора.

— Вот это порядок, — отметил мысленно Платонов.

Кемал остановился перед наглухо закрытой зеленой калиткой в высоком каменном заборе, огораживающем какую-то территорию.

— Ну, вот я вас и сопроводил. Нажимайте кнопку звонка, а я пошел. Нам, — он сделал жест рукой, как бы говоря, что это относится ко всем окружающим, — туда нельзя. Спецкафедра…

Начальник кафедры, плотный лысый капитан 1ранга Ренат Константинович Пятница встречал Платонова на КПП.

— Марья Васильевна, — обратился он к женщине в темно-синей гимнастерке с зелеными петлицами, вышедшей из-за стеклянной перегородки, — это наш новый начальник лаборатории капитан Платонов Андрей Семенович. Пропустите, пожалуйста, его на кафедру без пропуска под мою ответственность. Я только что звонил коменданту и училищному фотографу. Договорились, что к концу рабочего дня пропуск ему сделают.

Женщина насупилась: Её заставляли нарушать порядок. Она скрылась за перегородку, крутанула там ручку полевого телефона, доложила, что прибыл новый начальник лаборатории, но на него нет пропуска. Начальник кафедры находится рядом. Выслушав в ответ наставление, кивнула головой:

— Проходите. Только чтобы к вечеру пропуск был. Завтра не пропустят.

…В большой, темноватой комнате, вдоль крашеных «слоновой костью» стен, стояли тяжелые двутумбовые столы. На столах, обтянутых зеленым сукном, поеденным молью, лежали книги, тетради. У окна, в светлом углу, наискосок, располагался стол, заваленный ворохом бумаг, среди которых гордо возвышалась мраморная настольная лампа с зеленым абажуром. Возле другого окна ещё один стол с подшивками газет «Правда», «Красная звезда», «Каспиец» и стопками журналов «Коммунист Вооруженных Сил» и «Морской сборник».

— И тут всё тот же обязательный «джентльменский» набор периодики, — улыбнулся Платонов.

— Это наша преподавательская, — сказал капитан 1 ранга, проходя за свой стол. — Пока кафедра небольшая, всего шесть преподавателей, начальник лаборатории, семь мичманов — инструкторов и я, но в ближайшей перспективе, нас ожидает расширение. Ожидается прибытие нового контингента. Сейчас все на занятиях.

Он посмотрел на часы и добавил:

— Через пятнадцать минут звонок, тогда я вас и представлю коллегам, а пока присаживайтесь, — кивнул на стул, — побеседуем.

Сдвинув в сторону бумаги, начальник кафедры достал из сейфа тонкую папку в красном ледериновом переплете, вынул из неё лист, исписанный убористым почерком, быстро пробежал глазами и спросил Платонова:

— В последней вашей характеристике отмечено, что вы имеете склонность к науке? Это соответствует истине?

Платонов утвердительно кивнул.

— Что ж, это хорошо. С учеными, надо прямо сказать, у нас проблема. В настоящее время на кафедре нет ни одного кандидата наук. Правда, двое работают над диссертациями, но это, сами понимаете, ещё журавль в небе. Так что ваше стремление в науку одобряю и обещаю всяческую поддержку, конечно, — он хитро сощурился, — не в ущерб основной деятельности. А хозяйство у вас большое и хлопотное. Имейте это в виду.

Снова заглянув в листок, Пятница продолжил:

— Кафедра у нас необычная. Вы, наверное, знаете? — он пристально посмотрел на Платонова.

— Нет, не знаю, — ответил Андрей, — на Севере, в кадрах, мне сказали, что я назначен начальником лаборатории третьей кафедры Каспийского училища. И всё.

— Ну, так вот, Андрей Семенович, — улыбнулся начальник, — работаем мы исключительно с иностранцами. Читаем морские ракетные комплексы, которые стоят на вооружении ВМС наших друзей из соцстран и развивающихся стран третьего мира.

Сообщение это для Андрея было неожиданным. Он и не предполагал, что в одночасье окажется «за бугром», не выезжая из Союза. И ещё ему было сказано, что режим на кафедре строгий, территория закрыта для посещения посторонних. А в целом служба здесь как в любой воинской части, но с нюансами, которые Платонову предстоит узнать по мере освоения круга своих обязанностей.

— А на каком языке ведется преподавание? — поинтересовался он.

— На русском, — удивленно пожал плечами Пятница. — Мы готовим инженеров-ракетчиков, техников и ещё имеем краткосрочные курсы по конкретным комплексам. Учиться к нам приезжают люди с высшим и средним специальным техническим образованием и начальными знаниями русского языка. Курсанты проходят серьезный конкурсный отбор у себя на родине. После приезда к нам ещё год изучают в училище русский язык. Это так называемый нулевой курс, а потом почти три года на общеобразовательных кафедрах совершенствуются в языке и к нам приходят, владея русским вполне прилично. А курсанты из Алжира, Ливии, Сирии, Египта за это время умудряются овладеть ещё и азербайджанским, он для них близок. В общем, трудностей с языком у нас нет, в этом убедитесь сами.

Видимо посчитав, что для начала информации о кафедре достаточно, Ренат Константинович перешел на быт:

— С квартирами у нас пока довольно сложно. Годика три-четыре придется снимать где-то комнату. Я дал задание своим мичманам, чтобы подыскали, что-нибудь в частном секторе около училища. В городе жилье дорогое, да и далеко — семнадцать километров от железнодорожного вокзала. Транспорт ходит с перебоями, а зимой подчас и вообще до нас невозможно добраться.

Что-то, подчеркнув красным карандашом в своем листке, он спросил:

— Где остановились?

— В «Красном Востоке» — ответил Платонов.

— Далековато, но гостиница приличная и цены там умеренные. Поживите недельку, другую, а там, я думаю, найдем вариант поближе к училищу.

Ренат Константинович убрал папку в сейф и заговорил о делах повседневных:

— Ваш предшественник капитан 3 ранга Гончаренко назначен преподавателем на нашу кафедру. Он перехаживал уже больше года, а тут открылась вакансия — старший преподаватель капитан 1ранга Ванин перевелся в Ленинград, ну и вся цепочка подвинулась. Вообще-то у нас на должностях не засиживаются. Каждый год кто-то куда-то перемещается. Сами понимаете, Баку это не Ленинград и не Севастополь, поэтому люди лет так через пять начинают подыскивать себе место где-нибудь в России. Там родная твердь под ногами, да и климат здешний тоже не для каждого подходит. Летом жара под сорок, постоянный запах нефти, а зимой штормовые ветры душу выматывают. Словом, Восток, и вы его увидите сами…

3

Хозяйство оказалось большим и хлопотным — почти полностью укомплектованный подвижной береговой ракетный комплекс. А это ни много, ни мало, около десятка машин с техникой. Плюс катерный ракетный комплекс с автозаправщиками, спецмашинами и кранами. И ещё — учебный цех подготовки ракет да две лаборатории с проекционной и аудио-видео техникой. И на всю эту армаду всего семь мичманов и он капитан Платонов. Правда, вскорости он убедился, что мичмана — классные специалисты, универсалы, умельцы, золотые руки. По возрасту и по служебному опыту все они были намного старше его, но с первого же дня к Платонову относились уважительно, а он безо всяких стеснений учился у них.

В его распоряжении были три разъездные машины — два бортовых ЗИЛа и штабной газик. Путевые листы подписывал начальник кафедры. Проблем с горючим не было, и капитан мотался по заводам и окрестным предприятиям, добывая для кафедры необходимые материалы, оборудование, приборы. В расчетах с прижимистыми начальниками цехов и кладовщиками твёрдой валютой служило флотское «шило», которого в лаборатории имелось всегда в достатке.

Хадж обычно протекал по такому сценарию. Платонов от имени командования училища предварительно созванивался с директором, как правило, азербайджанцем. Тот назначал время встречи. Капитан запасшись просительным письмом, прихватив шоколадку, боезапас «шила», ехал на рандеву. Письмо и шоколадку вручал волоокой и неприступной красавице секретарше. Та несла его к шефу. Шеф принимал по-восточному — с непременным чаепитием.

Ароматный крепчайший чай из пузатого фарфорового чайника радушный хозяин разливал по армудам (тонким стаканчикам с талией). На столике в цветастых вазочках лежали мелко наколотый сахар, рахат-лукум или пастила. Выпив по паре стаканчиков, поговорив о погоде, политике и городских новостях, шеф, стеная на тяготы годового плана, трудности с кадрами, неритмичность поставок сырья, брал в руки училищную бумагу и надолго погружался в её изучение. Потом откладывал в сторону, вздыхал, глядел на просителя плачущими глазами ягненка и грустно произносил:

— Нэту! Нэчиво нэту!

Выдержав паузу, снова брал бумагу. Снова долго читал. Сокрушенно качал головой:

— Нэ знаю дарагой! — и нажимал на кнопку селектора:

— Гюльнара, солнце, позовы ко мнэ главного!

Приходил главный инженер. Обычно русский. Худой и замотанный.

Шеф протягивал ему бумагу:

— Максимыч, вот училище просят, а я говорю нэту.

И разводил руками:

— Нэ— ту!

Потом выждав паузу, добавлял: Посмотри!

Любезно попрощавшись с гостеприимным хозяином, Платонов уходил с главным в его кабинет. Главный вызывал к себе нужного человека:

— Егорыч, морячкам надо помочь — бодро говорил он и вручал бумагу набычившемуся начальнику цеха. Тот брал её словно гранату без чеки. Бегло просматривал и поспешно возвращал главному:

— Нет у меня ничего. Вы же знаете, все неликвиды сдали, а новых не накопили.

Главный опять всучивал ему бумагу:

— Да ты посмотри повнимательнее, просят-то ерунду.

— Нету! Я же сказал — не-ту! — хмурился тот.

— А ты поищи!— взвивался главный. — Поищи! Или я сам пороюсь. Хуже ведь будет. Все каптерки и чердаки захламлены. А ты — не-ту! Иди, иди. Потряси свои закрома. Не вагон ведь просят.— И давал понять, что разговор окончен.

Начальник цеха выскакивал из кабинета озабоченный и злой. Платонов спешил за ним молча, давая остыть.

На улице Егорыч, косо взглянув на неотступно следующего просителя, бросал:

— На чем прибыл?

— На Газике.

— Пустой?

— Да нет. Есть маленько.

— Подгоняй к вон тем воротам. Я пойду, посмотрю. Но, наверное, ничего нет. На днях главный большой шмон устроил, так мы все повыбрасывали. Приехал бы неделей раньше.

— Кто ж знал! — сокрушался Платонов.— Ну, так я пойду подгонять?

Начальник цеха утвердительно кивал.

Расставались друзьями. В бездонных цеховских закромах случайно оказывалось не только испрашиваемое, но ещё от барских щедрот добавлялось раза в два больше «ненужного хлама»…

4

Как-то вызвал Платонова начальник кафедры и перейдя на «ты», озадачил:

— Собирайся в командировку. Звонили из штаба флотилии — учения уже идут, а посредника от нас нет. Начальник училища дал команду отправить человека немедленно.

— Что же это за срочность такая? — удивился капитан. — Учения ведь начинаются не вдруг и посредников заранее объявляют приказом командующего.

— Какая тебе разница, вдруг или не вдруг? — пожал плечами Пятница. — Ты, что не знаешь флотских заморочек? У них всю жизнь ближайший срок выполнения приказания — вчера!

В штабе флотилии деловито бегали из кабинета в кабинет озабоченные офицеры. Дежурный по штабу, — взъерошенный капитан-лейтенант, с ввалившимися от недосыпу глазами, глянув на листок предписания расхохотался:

— Ты откуда, родимый, нарисовался? Учения вот-вот закончатся, и награды уже все распределили!

— Я не нарисовался, — парировал Платонов, — меня послали. Не надо, так сделай отметку, и я поеду домой!

— Ладно, подожди. Доложу начальству, — сказал дежурный и куда-то исчез.

Появился он минут через пять, явно озадаченный:

— Приказано отправить тебя срочно самолетом в Астрахань.

— Куда ?! — изумился Андрей

— В Астрахань, в Николо-Комаровку посредником в кадрированный артиллерийский дивизион. Проверишь их мобилизационную готовность, особенно — как они будут принимать резервистов из окрестных заводов. Всю конкретику узнаешь в Астрахани от коменданта гарнизона. Он там по совместительству и старший морской начальник. Привезешь к разбору учений материал для доклада начальнику штаба Флотилии. Понял?

— Не –а, — покачал головой Платонов.

— На месте поймешь! А сейчас срочно в строевой отдел и финчасть. Получай аванс и командировочные бумаги. Самолет через два часа. Билет возьмешь прямо в аэропорту. Комендант знает. Газик через полчаса будет тебя ждать возле штаба. Вперед! — скомандовал дежурный.

До Астрахани летели долго. АН-2 мотало на воздушных ухабах, но он настырно продирался к намеченной цели. Кажется, не было ни одного мало-мальски крупного городишки, где бы этот труженик неба не сделал посадки. В порт назначения прибыли за полночь. В суматохе сборов Андрей забыл узнать, как ему добираться до комендатуры, и всю дорогу прикидывал, у кого лучше об этом спросить. В итоге, пришел к выводу, что ночью в чужом городе самый надежный источник информации — таксисты. Они знают всё.

Но, к великому удивлению, его встречали. Едва остановился винт, распахнули люк и выбросили трап, как от края бетонки к самолету помчался газик. Лихо, затормозив у самого трапа, матрос — водитель, не выходя из кабины, прокричал:

— Капитан Платонов! Из Баку!

На ночлег разместили в кабинете коменданта. Матрос принес комплект постельного белья, электрический чайник и граненый стакан с большой алюминиевой ложкой. Показал где умывальник и гальюн. Сообщил, что в 5.30 Платонову необходимо быть на речном вокзале, у причала №7. Там его будет ждать катер. Объяснил, как туда пройти. Пожелал спокойной ночи и удалился.

…Просыпающаяся летняя Волга была красива. Над спокойными водами великой реки клубился розоватый туман. Ещё невидимое солнце золотило верхушки деревьев, а по земле распластались вытянутые темно-фиолетовые тени. Поливалки мощными серебряными струями мыли асфальт. Пахло водой и цветущими левкоями.

Странные выкрутасы иногда преподносит жизнь. Кто бы мог подумать, что вдруг Андрей окажется в городе, где бывал ещё трехлетним пацаном во время войны?

Из тех далёких дней память выхватила и надежно сохранила немногое.

Запомнилось грязное окно, наполовину задернутое занавеской. За окном валил густой мокрый снег. У окна стоял стол, покрытый клеенкой. На столе — большая банка черной икры и ломти хлеба. Мать, уходя на работу, строго-настрого запретила выходить на улицу и открывать кому-либо дверь. Он в доме один. Было холодно и тоскливо. Огромной ложкой он выковыривал из банки осточертевшую икру, намазывал на хлеб и ел, ел, ел…

Потом вспомнился какой-то подвал. Ящик с телефонным хламом: трубки, наушники, шнуры с латунными наконечниками, круглые плоские коробки с вращающимися дырчатыми дисками, провода. Через открытую дверь виднелся кусок освещенного длинного зала с рядами черных стоек, за которыми в гарнитурах сидело много тетенек. Мама была где-то среди них. Где, не видно, но он точно знает, что она там. У неё ночная смена и он сегодня будет ночевать здесь. На ночь его одного дома не оставляют.

И ещё одна картина врезалась в память: Больница, палата. На койках, кажется, пятеро или шестеро. На улице метет пурга. Осатанело воет ветер, и кто-то отчаянно колотит по пустой бочке. Темно. Никто не спит, хотя строгая медсестра уже дважды приходила и грозилась, что скажет врачу и их вытурят. Один малый рассказывает, что вон там, за забором кладбище. На кладбище — мраморный памятник женщине, который давным-давно поставил богатый перс. В безлунные ночи у мраморной женщины светятся фосфором глаза. Обитатели палаты, сгрудившись у окна, вглядываются в темноту. Смотреть надо, не моргая долго-долго, пока не появятся две зеленых точки. Это и есть глаза мраморной женщины. Страшно…

Эти эпизоды появлялись в воображении как вспышки, исчезали на годы и опять возникали вдруг. Иногда во сне. Откуда эти видения он не знал, но чувствовал, что появляются они не спроста.

Тайна их открылась случайно. В училище, когда курсантам оформляли допуска, мама в письме, сообщая о родственниках, писала, что в сорок третьем году они жили в Астрахани: отца после ранения направили туда в школу младших командиров. Дома отец практически не бывал. Мама работала телефонисткой и в ночную смену брала Андрея с собой. Днем он оставался один. В городе было полно цыган, воров и всякой швали, поэтому из дома ему запрещали выходить. А после того как он, нарушив запрет, однажды убежал на Волгу, его выпороли и стали запирать на замок. Потом он заболел и долго лежал в больнице. Через полгода, когда отец опять уехал на фронт, они с мамой вернулись домой в Сибирь.

И вот теперь почти через тридцать лет он также неожиданно оказался здесь и опять толком так и не увидел города…

Катер, взмутив винтами воду, понесся, круша утреннее великолепие. Примерно через час были на месте. Командир батальона, тучный майор в потертом кителе, перехваченный портупеей как пивная бочка обручем-бандажем, поздоровавшись, усмехнулся:

— Чего они тебя пригнали? Всех резервистов мы ещё вчера отправили по домам. А завтра вообще все эти игрушки заканчиваются. Впрочем, ты не переживай, ещё успеешь навоеваться.— Он улыбнулся и стал похож на Тараса Бульбу.— Отдохнешь пару дней, а мы тебе подготовим необходимую для доклада справку. Комендант гарнизона улетел на похороны брата в Чарджоу и оставил меня старшим на астраханском рейде.

Николо-Комаровка оказалась уютной деревенькой на берегу широкого затона, заросшего тиной и осокой. Стоячая вода цвета малахита днем парила, разнося далеко окрест запах гниющих водорослей, а вечером приобретала таинственный угольный цвет омута и давала прохладу. Комары, крупные, наглые и кусачие просыпались поздно, но яростно трудились почти до самого утра. Тучная от влаги земля была плодородной. Пышные сады и огороды укрывали от палящего солнца аккуратные домики селян, а смешанный лес плотной стеной защищал деревеньку от жгучих суховеев близких солончаковых степей. Достопримечательностью этого райского уголка была двадцатиметровая водонапорная башня причудливо сложенная из красного кирпича в начале девятнадцатого века и чудом уцелевшая в вихрях и пожарищах революций и войн.

Поселили Платонова в маленьком деревянном домике, спрятавшемся в зарослях сирени. Кузьма Григорьевич Шитов, так звали майора, любезно проводил его, придирчиво осмотрел порядок в домике, прошел на кухню, проверил, есть ли в конфорках газ, открыл дверцу старенького холодильника «Саратов» и дружески обратился к Андрею:

— Мы тут вам припасли немного всякой всячины на завтрак. Так что пользуйтесь без стеснения. Как говорится, «чем богаты…». Посуда на полочке. Там же заварка, сахар и соль. Чайник на столе. Хлеб свежий, ночной. Сами печем. Обед в 14.30. Я пришлю за вами матроса. Отдыхайте с дороги, а то ведь в рань вас подняли. С непривычки тяжело, по себе знаю.

Окинув ещё раз всё хозяйским глазом, Кузьма Григорьевич удовлетворенно хмыкнул и тихо вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Наскоро умывшись и позавтракав, Андрей плюхнулся в хрустящую белизну постели и сразу же провалился в сон.

Вечером радушные хозяева на берегу реки организовали потрясающую уху. За дружеской чаркой и задушевными разговорами просидели далеко за полночь

А на следующий день его уже провожали в обратный путь. Утром пришла шифровка: «Капитана Платонова с результатами проверки срочно отправить в штаб Флотилии на подведение итогов»

Кузьма Григорьевич вручил Андрею конверт «С результатами проверки».

— Там всё нормально, не волнуйся, — добродушно улыбнулся он. — Есть и недостатки, которые следует устранить к определенному сроку, и положительные моменты. А как же без них? И предложения проверяющего! А это вот от Николо-Комаровцев, — Шитов вытащил из багажника своего «Москвича» картонную коробку.

— Тут всякая мелочевка в виде памятного сувенира. — Улыбаясь, майор под одобрительные возгласы провожающих торжественно вручил коробку растерявшемуся капитану.— Не стесняйся, принимай. Это от души. Без всяких намеков. Вспоминай астраханские плесы и приезжай в гости в отпуск. Всегда будем рады…

В коробке были аккуратно упакованы две банки черной икры, порезанные на куски и завернутые в кальку вяленый лещ и осетр и несколько штук смачных сушеных тараней.

Прямо с самолета Платонов помчался в штаб Флотилии, но оказалось, что подведение итогов учений прошло ещё вчера. В докладе начальника штаба артиллерийский дивизион в Николо — Комаровке, был отмечен как один из лучших по мобилизационной готовности…

На недоуменный вопрос — а что, мол, делать с результатами проверки? — оперативный дежурный рассмеялся:

— Оставь себе на память. Когда на пенсии будешь писать мемуары, бумаги пригодятся.

Видя растерянность Андрея, успокоил:

— Не переживай капитан, на флоте и не такие накладки бывают. Иди, сдавай документы, рассчитывайся с финчастью и — свободен…

5

Пока Платонов мотался непонятно зачем в Астрахань, в лаборатории случилось ЧП.

Начальник спецфакультета капитан 1 ранга Мирза Аббасович Гамбаров был дороден и черноволос. Как истинный сын Востока, он был к тому же упрям, вспыльчив и амбициозен, но отходчив и не злобив.

Ещё в детстве Мирза, оказавшись в Баку, побывал на празднике Дня Военно–Морского Флота и увидев парад кораблей, раз и навсегда для себя решил стать адмиралом. Какие гены взбугрилсиь тогда в сухопутной душе мальчонки, никто не знал, но и родня и сверстники были уверены, что раз Мирза решил, то так тому и быть.

Учиться он всегда не любил, а потому и знаний особых не имел, однако после школы, не раздумывая, подался в военно-морское училище. Как и следовало ожидать, экзамены не сдал, но от этого желание стать адмиралом не убавилось. Наоборот, неудача только раззадорила его. Мирза прорвался к начальнику училища и категорически заявил, что весь Казанбулак торжественно провожал его в училище, наказывая стать первым в ауле военным моряком, и он, по законам гор, не может нарушить наказ своих односельчан. Это позор на всю семью. И его зачислили в курсанты. А пять лет спустя лейтенант Мирза Гамбаров в щегольской, шитой на заказ у лучшего портного военно-морской форме представлялся командиру дивизиона малых охотников за подводными лодками по случаю вступления в должность.

Служба давалась нелегко, но упорный горец и не думал сдаваться. Училищные прорехи в специальной подготовке он с лихвой восполнял служебным рвением. И нигде не задерживаясь точно в срок, получил звание капитана 2 ранга и должность начальника штаба дивизиона десантных кораблей.

Правда, новый начальник штаба на десантных кораблях был всего лишь однажды и опыта управленческой работы не имел, но это для него был не аргумент. Он отлично знал Корабельный устав, а в нём статью 110, в которой четко прописано: «Начальник штаба организует работу штаба по подготовке и ведению боевых действий, планирует мероприятия по боевому, специальному, материальному и техническому обеспечению и осуществляет контроль за выполнением приказов и распоряжений командира соединения». Уж что-что, а организовывать, планировать, контролировать и строго взыскивать — Мирза Гамбаров умел превосходно.

Однако на поверку все оказалось не так просто. Кроме умения организовывать, планировать, контролировать и взыскивать, к изумлению горца, начальник штаба, оказывается должен ещё отлично знать высадочную технику, способы десантирования при различных условиях, иметь навыки выполнения практических задач. Тут уж служебное рвение ничем помочь не могло. И командование, вскоре поняв, какую ошибку оно совершило, назначив Гамбарова на должность, которой он не соответствовал, стало прикидывать, куда бы сплавить ретивого служаку. В эту пору, кстати, и подвернулась разнарядка в военно-морскую академию. Предложили Гамбарову, и он без колебаний согласился. Оформив все документы, лично убедившись, что они без задержки убыли по назначению, Гамбаров дал волю фантазии. Он живо представил, как за усердие в учебе получит досрочно капраза, вернется в Баку на должность не ниже чем заместителя начальника штаба Флотилии, а там и до заветных адмиральских «пауков» недалеко…

Но все эти радужные мечты чуть было не рухнули в одночасье.

Во время швартовки СДК, на котором он выходил в море принимать от экипажа задачу, Гамбаров грубо вмешался в действия командира корабля, создал аварийную ситуацию и фактически сам размолотил корму, впузырив средний десантный корабль в бетонную причальную стенку.

И тут сработал вековой инстинкт самосохранения. Не дав начальству придти в себя от известия о ЧП, Гамбаров явился пред ясные очи командующего Флотилией. Какие слова, и какие аргументы приводил он в своё оправдание, история умалчивает, но только после почти часовой беседы никаких расследований и разборов не последовало, а побитый СДК в тот же день отбуксировали в док судоремонтного завода, откуда он вышел через неделю новехоньким. А ещё через неделю воспрянувший духом капитан 2 ранга Гамбаров укатил в Ленинград получать академическое образование.

Правда, упрямая судьба попыталась ещё раз исправить кадровую оплошность, но в очередной раз потерпела от Гамбарова сокрушительное поражение. Как и при поступлении в училище, он на экзаменах вчистую провалился. И в списках отчисленных его фамилия фигурировала первой. С этим честолюбивый джигит никак примириться не мог. Не теряя времени, он ближайшей «Стрелой» умчался в Москву, в Главный штаб. Добился приема у главнокомандующего Военно— Морским Флотом СССР и, не колеблясь, вручил ему рапорт, в котором, чистосердечно признавал: «…знаю, что у меня нет теоретических знаний, и неудовлетворительные оценки по всем предметам считаю справедливыми. Но я хочу стать первым адмиралом азербайджанского народа. Я люблю флот и буду достойно служить своей Родине — Союзу Советских Социалистических Республик. Прошу Вас, в порядке исключения, зачислить меня в академию без вступительных экзаменов, как представителя малого народа нашей многонациональной страны». В конце шестидесятых против такого аргумента никто устоять не мог. И его зачислили!

Однако, после выпуска из академии на флот его послать всё же не рискнули и предложили должность начальника интернационального факультета в Каспийском училище, заверив амбициозного соискателя адмиральских погон, что свою мечту он сможет реализовать и на ниве просвещения, став со временем начальником училища…

В новой должности Мирза Аббасович освоился быстро. Командованию нравился этот энергичный руководитель, а курсантам иностранцам — никогда неунывающий и общительный начфак. Вскоре он получил звание капитана первого ранга и, почувствовав близость небес, на которых обитают боги, постепенно отошел от повседневных дел, перепоручив их своим заместителям. Сам же сосредоточился на представительских хлопотах — с восточным размахом встречал и провожал многочисленных помощников атташе, иностранных адмиралов и высоких проверяющих лиц, не забывая в этих хлопотах и своих интересов.

… В тот день он с утра договорился на шкиперских складах флотилии о получении для своей дачи в Пиршагах двух витринных стекол и трех упаковок розовой чешской плитки. Дал команду начальнику кафедры капитану 1 ранга Пятнице распоряжение подготовить к поездке газик и назначить водителем старшего мичмана Дмитрия Полухина — известного в училище мастера на все руки.

Полухин потом рассказывал на кафедре:

— Приехали мы на склады. Мирза приказал подогнать машину прямо к пакгаузу и поставить её поперек железнодорожного полотна, чтобы было удобнее грузиться. Я ему говорю, что так нельзя. Вдруг начнут подавать состав. Но где там! Отмахнулся. Ставь, говорит, мы быстро. Стекло погрузили и собрались уже уезжать. Тут Гамбаров вспомнил, что забыли чешскую плитку. «Давай бегом, — приказал он. — Через десять минут у них начнется перерыв, потом придется целый час ждать». И мы рванули…Дальше всё произошло стремительно — крики, матюги, свистки, скрежет металла…По той ветке, где осталась машина, сдавали состав из восемнадцати вагонов. Газик сразу расплющило и как пустую консервную банку протащило по рельсам ещё метров сто…

Начальник училища бушевал и матерился, не сдерживая эмоций. Перед ним, склонив голову, стоял, «руки по швам», виновник ЧП. Его кремово-бледное лицо было покорным и печальным, грустные оленьи глаза выражали глубокое раскаяние. За всё время гневной тирады адмирала он не произнес ни слова. Жалкий вид грешника действовала на начальника обезоруживающе. Он начал выдыхаться и вскоре совсем замолчал.

В кабинете стало так тихо, что ритмичные щелчки храповика от колебаний массивного маятника старинных часов в дубовом футляре воспринимались тяжелыми ударами молота по наковальне.

— Ты понимаешь, — после тягостной паузы вновь заговорил адмирал, — что это подсудное дело и что я должен немедленно доложить в Москву? — Он кивнул в сторону кремовой «вертушки» с гербом.

— Так точно! — глухо выдавил Гамбаров, но тут же добавил:

— Дайте мне три дня!

— Для чего? — удивился начальник.

— Если через три дня я не соберу машину и не оформлю на неё все документы, то вы докладываете в Москву и заводите на меня дело.

Начальник не ожидал такого поворота и надолго задумался.

— Хорошо, — неуверенно согласился он, — я доложу командующему Флотилией этот вариант…

…Трое суток все мичманы лаборатории трудились без отдыха. Из четырех ржавых ходовых, трех покореженных кузовов и пяти неработающих двигателей, в тот же вечер привезенных Гамбаровым на кафедральную «техничку», они собрали нечто невероятное и почти не отличающееся от покойного газика, а на четвертые сутки Мирза Аббасович, положил на стол начальника училища новенький техпаспорт на созданный кафедральными умельцами автомобиль…

Однако после этого случая, в Гамбарове произошли внешне почти неуловимые, но весьма существенные перемены. Он вдруг решил, что может всё, и перестал контролировать себя. На этом и погорел.

…Зимняя экзаменационная сессия приближалась к завершению. Оставался один экзамен, а за ним маячили долгожданные каникулы. Курсанты четвертого курса из ГДР с немецкой пунктуальностью уже проложили на карте, висевшей на стене комнаты отдыха, генеральный маршрут Баку — Москва — Берлин. В опорных точках были указаны дата, время вылета и время прилета. Куплены билеты и посланы телеграммы родственникам. В успешной сдаче экзамена никто из них не сомневался. Группа была сильной. Но тут распоясалась апшеронская зима. Три дня, не переставая, пуржило. Дороги замело. Транспорт стал. Немцы заволновались. Четко спланированный график убытия оказался под угрозой срыва. Этого они допустить не могли. В кабинет к начальнику факультета за выяснением обстановки прибыл старший национальной группы пятикурсник Михаэль Круз.

— Товагыщ капитан 1 ранга, — грассируя, обратился он к Гамбарову, уткнувшемуся в какую-то служебную бумагу, — у нас завтрга в 22.30 самолет на Москву.

— Знаю, — кивнул Мирза Аббасович, не отрываясь от чтения.

— Как нам добиграться в аэргопогрт ?

— Никак! — невозмутимо пожал плечами Гамбаров.

— Но у нас самолет!

— Не только у вас. У всех самолет, но связи с аэропортом нет. Дорогу занесло снегом.

— Так пусть её очистят! — возразил Круз.

— Нечем чистить. Баку южный город и снегоуборочной техники нет.

— Пусть пошлют военную технику, солдат.

— Это не вам решать! — отрезал Гамбаров

— У нас билеты до Бегрлина и мы не может опаздывать! — теряя самообладание, настаивал Михаэль.

— Ничем не могу помочь — жестко ответил Гамбаров, давая понять, что разговор закончен.

— Дайте нам лопаты, — после неловкой паузы заявил Круз, — мы пойдем и грасчистим догрогу, граз у вас нет ни техники, ни людей!

Гамбаров побагровел. Его оленьи глаза округлились, обнажив голубоватые белки. Слегка подрагивающие губы обозначили ироническую полуулыбку:

— Зимой сорок третьего вы уже расчищали снег под Сталинградом!

Старший национальной группы замер словно пришибленный. Его бледное аскетическое лицо покрылось пурпурными пятнами. Нижняя челюсть чуть-чуть отвисла. Он явно хотел, что-то сказать, но из-за сильного волнения не мог сформулировать свои эмоции.

В тот же день Круз доложил о полученном оскорблении начальнику училища и помощнику военного атташе в Москву. Немецкой группе продлили отпуск на трое суток, и они вылетели на родину первым же самолетом, как только открылось движение.

Через неделю в училище прибыл военный атташе ГДР вместе с помощником начальника Военно-Морских учебных заведений. Ещё через месяц пришел Приказ министра обороны СССР об увольнении капитана 1 ранга Гамбарова в запас…