Бессонница

Ф Лекси

Б Е С С О Н Н И Ц А

"Я побочный продукт моей матери,

наравне с ее менструацией - не

имею поэтому возможности что-либо

уважать ... и в обществе я буду

не член, а стынущая конечность"

А. Платонов

Дождь выпал вниз весь без остатка, и ветер тащил за окнами серую ватно-рваную облачность. Элиотт завязал шнурки и вышел, оставив дома звучать "Pictures At Eleven".

На улице асфальт впитывал в себя лужи вместе с имеющимися в них отражениями. За углом стоял Незнакомый со стеклянной емкостью в руке и смотрел вдаль. Выпьем керосину, предложил он? Элиотт в задумчивости остановился. Незнакомый наполнил жидкостью два стакана, взял свой в правую руку, выдохнул наружу немного использованного воздуха и порывисто употребил налитое. Элиотт видел, как лицо его приобрело страдальческое выражение, рот скривился, и оттуда, подталкиваемый серией желудочных спазмов, раздался кашель, переходящий в отрыжку, фигура Незнакомого согнулась еще более к тротуару, и из нее решительно полилось всякое содержимое питательного тракта.

...Ах, это вы! - воскликнул Почтальон, со стороны подходя к Элиотту. Нет, не я! - запротестовал Элиотт; но это не имеет уже никакого значения, возразил Почтальон. Вам повестка из военкомата. Получите и распишитесь. Элиотт поставил завтрашнее число, поддельную подпись и неправдоподобное время и отправился восвояси, взяв повестку с собой, чтобы дома наткнуть ее на гвоздь (на нем было уже много повесток) - пока Почтальон смотрел на мучающуюся персону Незнакомого, размышляя, впитает ли до завтра асфальт растущую лужу желудочных эксцессов, или нет...

По дороге Элиотту встретился Социалистический Способ Производства. Был он суров на вид и спешил на заседание по повышению повышаемости и понижению понижаемости. А остается ли дифференциальная рента II в распоряжении сельскохозяйственных кооперативов, задал вопрос ребром в лоб Элиотт? Ума не представляю. Понятия не приложу, ответил Социалистический Способ Производства и хмуро двинулся дальше на совещание по углублению расширяемости. Всемерное Одобрение натужно тянулось вслед.

Элиотт подождал немного автобуса; через шесть минут пришел сорок первый, а еще через шесть - сорок второй. Элиотт решил не ждать сто восьмого и уехать сразу же на каком-нибудь сорок третьем, но тут к остановке подгреб явно заблудившийся речной трамвай (на проезжей части не было ни воды, ни рельсов) с вопросом, куда ему теперь правильнее ехать; Элиотту оказалось целиком и полностью по пути. Сойдя через три остановки, он направился перпендикулярно вглубь.

На с трудом и плохо проезжей части рабочие углубляли траншею для разведения грязи на экспорт или еще с какими-то целями, тем более что в ней как раз утонул экскаватор (и потому работали вручную); Элиотт одолжил по обыкновению резиновые боты у бригадира и перебрался по висячему из последних сил мосту на тот берег, где располагался вход в Институт Деления На Два. Здесь Элиотт был занят служебным трудом в рамках получаемого жалования в отдельные эпизоды рабочего времени, как, например, сейчас.

У входа Вневедомственный Вахтер сразу узнал Элиотта, но вида не подал, и, держа в стороне свою бесцветно-чистую репутацию, взял предъявленный пропуск за нижние уголки, переместил центр тяжести на левую ногу, перенес взгляд с фотографии на лицо Элиотта, выдохнул, отдал пропуск и кивнул, по инструкции сохраняя максимально многозначитьельный вид.

Элиотт поднялся на свой этаж, посидел недолго на рабочем месте, ощутил скромную радость свободного (от чего бы то ни было) труда и направился в соседнюю лабораторию, где, обойдя вниманием шахматы, шашки, сабли, нарды и кегли, углубился в периодику, пролистав журналы "Верзилка" (детский), "Туфта" (атлас мод) и "Рак Сознания" (медицинский), в последнем из которых, кстати, имелся рассказ буквально следующего содержания:

"Гугенхеймер и Плиний ехали в автомобиле. Стоит ли так развращать ребенка своим вниманием, спросил Плиний? Из эстетических соображений не стоит, сказал Гугенхеймер. Да нет. На эстетические соображения мне наплевать, объяснил Плиний; все это просто-напросто затруднит твою же задачу. Да, вздохнул Гугенхеймер. Дождь расплывчато разбрызгивался по ветровому стеклу. Может быть, я в чем-то не прав, продолжал он? Но, может быть, это последнее, на что я по-серьезному способен - и что делать, если она на одиннадцать лет младше меня? Послушай-ка, сказал Плиний. Я, конечно, не очень хорошо ее знаю. Но в любом случае я бы не стал вести себя столь церемонно. Она глупа. Тебе просто надо поменьше от нее торчать, и все получится... (Элиотт пропустил несколько страничек) ...Да, мне пора, сказал Автор, и она поднялась чтобы проводить его. Автор шел спереди, и ее очертания вкупе с распущенными волосами и трепетом шага остались незамеченными. Плиний разглядел прореху на ее старом, немного тесном платьице - по шву, на талии сбоку - и участок кожи под ней... Секунды спустя она вернулась и села, босиком задрав ногу на ногу, и игра глаз возобновилась - только уже с несколько иным оттенком; Тебя интересует Автор, спросил Плиний? Напрасно. Ты думаешь, он станет тебя лечить? Он напишет про тебя рассказ. Пусть даже всерьез, по-настоящему очарованный своей прелестной собеседницей. Ему ведь нужно для этого тебя любить, но даже здесь он смотрит в окно чаще, чем на тебя, потому что более наедине сам с собой - ведь ты можешь перевесить в композиции? Он анатомирует твою душу и уйдет, а тебе не станет ни тепло, ни холодно. И слава богу, если ты этого никогда не прочтешь..."

Дальше читать Элиотт действительно не стал (бог знает, чем там у них все кончилось!), потому что заболела голова и в комнату вломился Начальник Всяких Проверок Пал Секамыч Задницин с вопросом "На что жалуетесь?"; Элиотт пожаловался на бессонницу и вышел.

В соседней комнате сотрудник, занимавшийся проблемами деления на два в глубоком вакууме, ползал на коленках по полу, выковыривая вакуум изо всех щелей, чтобы напихать его в камеру; он чувствовал себя на работе, как дома, дома, как в гостях и в гостях, как на работе, и, кроме вакуума, его ничего не интересовало - тем более деление на два. Элиотт чувствовал себя на работе, как в гостях, дома, как на работе и в гостях, как дома, поэтому прошел мимо.

На выходе Вахтер опять узнал Элиотта, но снова не подал виду и, шлифуя мастерство, взял пропуск за нижние уголки, сверил правильность подписей, штампов, печатей, потертостей и царапин, перенес центр тяжести на левую ногу, переместил взгляд, кивнул, отдал пропуск и лишь после этого выдохнул (чтобы показать лишний раз, что при его стаже инструкция - не догма, а руководство к действию).

На улице моросил дождь. Рабочие, сосредоточенно матерясь, закапывали траншею обратно вместе с экскаватором, потому что по плану она оказалась быть в другом месте, причем никто не знал где. Бригадир отсутствовал в поисках куска какой-нибудь трубы, чтобы по традиции поместить ее на будущее дно. Работа кипела ударным образом. Элиотт заметил на другой стороне почтальона с военкоматовской повесткой в руке, и, вдруг решив позвонить, отправился спешно прочь к телефонному автомату за углом. Закрывшмсь дверью, он набрал номер, с утра вертевшийся в голове; Алло, сказала Эмили, это ты или не ты?.. О! Да, конечно. Да, приходи, но тольк о... Нет, нет, ты все равно приходи. Обязательно. Жду.

Теперь был нужен совершенно другой автобус, и Элиотт мог позволить себе двинуться в другую сторону. Дождь испарялся на тротуарах, чтобы вскорости выпасть заново.

...Внизу подъезда дома, где жила Эмили, функционировал лифтер в проплешенной кепке и валенках, переживший империалистическую войну, коллективизацию, эвакуацию, две перестройки и упадок с крыши в далеком детстве. Он не узнал Элиотта, но вида не подал и поздоровался.

Элиотт поднялся на нужный этаж, позвонил, и, помедлив незначительно, толкнул незапертую дверь. В прихожей добавилось обстановки, отметил он про себя, наблюдая выросшие там и сям мраморные колонны извилисто-шизофреничных конфигураций и какие-то еще дизайнерские детали неясного назначения. На люстре сидела полутораметровая стрекоза, электрически трепеща крыльями, и это создавало оригинально неестественный полумрак; сливаясь с декорациями, из-за кресел и штор выглядывали гномы, эльфы, цвельфы и другие расплывчатые создания, явно напуганные появлением Элиотта; но вот вышла Эмили, и тут они повылезали изо всех щелей, норовя привлечь ее рассеянное внимание каждый по-своему. Эмили шла стеклянной походкой, зажав в правом кулаке свои мысли и отбиваясь свободной рукой от какой-то особо навязчивой галлюцинации; на ней был измятый прикид, а лица не было. Привет, как дела, спросил Элиотт, имея в виду понимание, что из человека нельзя вычесть то или иное свойство, и если он нравится, то следует принять его целиком - что с тобой? Здравствуй, ответила Эмили, продолжая любить собственно созданные композиции из кусочков знакомых и незнакомых субъектов, одним из которых был Элиотт - но я уже больше не буду; что, спросил Элиотт? Понимаешь, Прелесть кончилась, ответила Эмили, глядя в пол, но мне очень хотелось, и пришлось - Гадость... Две подряд... Но мне уже почти больше не хочется. Может быть, я некстати, спросил Элиотт? Что ты. Ты очень кстати, сказала Эмили, удерживая Элиотта за руки. Меня ужасно давно с тобой не было...

Элиотт посмотрел на нее и подумал, что хорошо бы зайти в другой раз, но было поздно. Кошачье пламя уже вспыхнуло в ее глазах. Ты давно ничего не ел, спросила Эмили, медленно обволакивая взглядом его лицо, тебе надо поужинать, пойдем на кухню, сказала она, взяв его за плечо, вот, сейчас; и тут дыхание смешалось с огнем; вся возбужденная круговерть мыслей и чувств Эмили вплелась в разомкнутые силовые линии Элиотта, и магнитное прикосновение сквозь два слоя ткани медленно и неотвратимо спаяло обои х... Эмили забыла про ужин Элиотту и про все остальное; мраморные колонны беззвучно корчились и рассыпались одна за другой, эльфы с цвельфами таяли в воздухе, электрическая стрекоза всосалась в люстру вместе с электричеством, а Элиотт оторвал Эмили от пола вместе с прикидом и отнес в комнату, где имелась мебель для горизонтального расположения в лице дивана. Одежда на Эмили испугалась и съежилась, плотно обхватив тело, отчего ее с большим трудом удалось стащить; зато одежда Элиотта вела себя совершенно наоборот, а диван самопроизвольно покрылся постелью и втянул спинку в плечи, не желая пятнать свою репутацию в лице обивки. Когда последняя штанина, все еще цеплявшаяся за ногу Эмили, была отброшена и покатилась с грохотом по ковру, шелковое тепло накрыло обоих, и мягкая ткань Эмили оплела стальной каркас Элиотта, чтобы образовать единую нечленораздельную композицию... География зубов, бровей и блаженно смеженных век бархатно разворачивалась под ресницами и губами ищущего спасительной влаги, и лишь ладони и пальцы Элиотта путешествовали по знакомым холмам, долам и равнинам, а руки Эмили сбились с пути, потому что Эмили забыла думать... Наконец в чаще у источника гость коснулся дверей, за которыми его давно ждали, и трепет жажды прошел по всей субстанции Эмили; изгиб тетивы, и со стоном, таким же, как у первого шага пути, природа Той, Что Хранит, приняла начало Того, Кто Ищет... Самый главный и значительный звук покинул легкие Эмили, почувствовав свою секунду, и растаял, когда мир расширился и воздух остался в нерешительности, куда ему течь - потому что Эмили забыла дышать... Наконец природа восстановила свои свойства, и Элиотт почувствовал ладони Эмили, горячо объяснявшиеся в любви всем частям его тела; однако пульсация ритма не была еще полностью исчерпана и, удвоив гравитацию усилием рук, он отправился туда, где вещество Эмили приобретало что-то от жидкости или газа в резиновой оболочке; впрочем, это было задумано изначально при ее разработке и сотворении, не так ли?.. Маленький обрыв мысли; маленький кораблик с атласным парусом застигла буря; в самом открытом море с самыми черными волнами и белыми гребешками на них, с грозовыми тучами и молниями; все, все, все рушится, это самый неистовый шквал на свете - потому что буря кончается так внезапно...

...Элиотт выбрался из сплетения конечностей в поисках полотенца. Эмили лежала с закрытыми глазами в зашкаленном состоянии; Элиотт стер с себя штормовую пену и извлек из глубокого ущелья дивана свою сбежавшую набедренную принадлежность. Эмили прикинулась майкой и направилась в ванную приобретать уверенность в завтрашнем дне путем орошения пашни раствором перманганата калия, Элиотт тем временем приобрел исходную экипировку. Тебе надо позавтракать, сказала Эмили, вернувшись и глядя на него так, что все прошедшее, похоже, готово было произойти еще раз по тому же сценарию... Спасибо, сказал Элиотт, оглядывая ее с ног до головы, но мне, к сожалению, уже пора. Кстати, ты неважно выглядишь. Может быть, тебе что-нибудь сменить в твоей жизни? Да, сказала Эмили, но я знаю. Это скоро пройдет. Я не выспалась. И вообще, я в этом месяце всегда толсте ю... Ты, может быть, все-таки поужинаешь? Ну, ладно. Вот увидишь. Я буду стараться. Правда. И добавила, сладко млея в его последнем рукопожатии: ты мне ужасно нравишься...

..."А я?!!?" - раздался вдруг до боли обиженный тоненький голосок какого-то гномика, вылезающего из-под обоев с готовым расплакаться видом; Эмили разжала правый кулак, и ее мысли решительно разбрелись по всем углам и в разные стороны...

...Элиотт шел по тротуарной панели, и его волосы росли со скоростью 0,016 миллиметра в час. На углу в киоске проджавали сувенирные часы, оригинальность стрелок которых (минутная - в форме серпа, часовая - в форме молота) скрадывала социалистическую неточность хода. На рекламном плакате невдалеке пребывал умерший мамонт, причем вся флора в радиусе двадцати метров вымерла от трупного яда - остались лишь этикетки с прибалтийскими надписями да несколько повесток из военкомата на имя Элиотта; на переднем плане врачи в маскировочных халатах кололи труп адреналином подкожно лошадиными и львиными дозами с выражением крайнего оптимизма на лицах. Элиотт поужинал в государственной столовой напротив вывески "Горячий Джеф", где его и настиг интересующийся абсолютными истинами жизни Валькирий. Здравствуй, сказал он, наблюдая на лице Элиотта уверенность знания своей цены и спокойствие мудрости. Привет, ответил Элиотт, ничего подобного не имея в виду, и они вышли рядом. Ты знаешь эти места, спросил Валькирий? Да, здесь раньше протекала речка Стикс, ответил Элиотт, но в процессе градостроительства ее задвинули в подземные трубы. Никто уже не помнит, где какой берег, потому что дома с обеих сторон полностью одинаковые. А что есть время, спросил Валькирий, глядя по сторонам? Время - это одно из свойств твоего сознания, ответил Элиотт, глядя в точку, где он намеревался оказаться в конце пути. А зачем людям деньги, спросил Валькирий? Тут зазвонил телефон-автомат, торчавший из тротуара; Элиотт поднял трубку, опустил монету, чтобы можно было разговаривать, и услышал: Алло! Здравствуйте. Вам надо зайти в воен... До свидания, тотчас возразил он, резко вешая трубку, и ответил: для компенсации собственной глупости. Поэтому их всегда не хватает...

Они шли, глядя в бессмысленную поверхность асфальтированного тротуара. Дома и прочие предметы ландшафта тянулись поодаль, не оставляя в памяти никаких следов. Быть может, и мне изобрести какой филисофский закон, всеобъемлющий и фундаментальный, думал Валькирий, глядя в окружающее одиночество? И он, достав блокнот, записал: "В бродячем состоянии не участвуют неподвижные предметы диалектическим образом" - после чего горячо попрощался с Элиоттом и заспешил домой, пока его не замочили многие капли дождя...

...Элиотт вошел в дверь, зажег свет и выключил "The Principle Of Moments". В одежде его накопилось слишком много израсходованных состояний сегодняшнего дня, поэтому он разделся и, чтобы завершить все чем-то, набрал телефонный номер; Алло, сказал Доктор. Как эдоровье, спросил Элиотт? Пустое, ответил Доктор, страдая воспалением инфекции в каком-то внутреннем органе; ну тогда до встречи, сказал Элиотт.

Было слышно, как по водосточной трубе карабкается посыльный из военкомата, держа повестку в зубах. Элиотт выключил свет, принял смертельную дозу дрюперана и заснул.