Бездна

Андрей Саенко

Бездна

Если долго смотреться в бездну,

бездна начинает смотреться в тебя.

Фридрих Ницше

1

Стоял июнь конца двадцатого века. В Москве в тот год было жарко.

Только что государственная комиссия огласила результаты последнего "госа" - оценки, в которых мало кто сомневался: тот, кто завалился, тот завалился, это было ясно и без объявлений. Остальные же получили свои более или менее "липовые" пятерки и четверки, и галдели как первоклашки на сентябрьском утреннике. У кого-то радость за "положительную оценку" смешивалась с досадой, что мог бы и лучше, некоторые, напротив, от прихлынувшей крови принимали оттенок будущих дипломов. Все выпускники, впрочем, были рады уже тому факту, что все наконец-то кончилось. Председатель госкомиссии с трудом угомонил собравшихся.

Сашка сидел ближе к "камчатке", несмотря на то, что от особого рода студентов, "забивающих" задние ряды чего бы то ни было -- от классных комнат до залов кинотеатров, -- его всегда отделяла невидимая, но весьма ощутимая граница. Он никогда не был отличником и, более того, сам относился к ним настороженно. Он не любил зазубривать, стараясь всегда одолеть проблему мозгом, расставив по местам логические связи и уловив, таким образом, самую суть вопроса. Кроме того, в таком подходе сказывалась и его лень, которая по заверениям Сашкиной бабушки, "вперед него родилась". Сашка никогда не оспаривал это. Поведение многих его знакомых, тех, что были постарше, подтверждало: лень точно существовала уже до Сашкиного рождения. Вместе с тем в учебе он всегда достигал весьма неплохих результатов, и теперь, вот, "дослужился" до диплома юриста.

Рядом с ним сидел Влад. С Владом Сашка встретился еще в школе и прошел через весь институт, что называется, рука об руку. Они оба поменяли школы в один и тот же год и сошлись сначала просто как два новичка в классе, где костяк уже сложился из ранее знакомых между собой учеников. Очень скоро ребята заметили, что их объединяет не только одновременный приход в класс, но и взгляды на жизнь в целом, равно как и созвучность в мелочах, таких как спортивные пристрастия (оба оказались "спартаковцами"), музыкальные вкусы, оценка детективов и философской литературы, которой они обменивались, и так далее. Из таких несущественных на первый взгляд мелочей и складывается в итоге образ человека, который ты оцениваешь со всей строгостью, ставя рядом с ним знак "плюс" или "минус"... или не ставя ничего.

Председатель госкомиссии прошел по списку, называя фамилии в алфавитном порядке. Сашкину пятерку он сообщил без особых эмоций, зато на ответе Влада он остановился внятной похвалой. Влад окончил школу со средними результатами. Однако, он, в отличие от Сашки, сразу же после школы определился со специальностью -- юриспруденция. Короткий промежуток между выпускными в школе и вступительными в институт он готовился так, что Сашка всерьез опасался за психическое здоровье друга. В итоге Влад поступил со всеми пятерками, а Сашка, который пошел в этот же ВУЗ за компанию -- иных предпочтений по части будущей профессии у него в тот момент не было -набрал только необходимый минимум. Так они и прошли всю вузовскую тропу: Сашка -- на зачеты и минимальный проходной бал, Влад -- на все пятерки, даже не притронувшись к тому лимиту четверок, что полагались претендентам на красный диплом, все время выбивая пять из пяти возможных. Сашка про себя не раз отмечал, что если бы они с Владом встретились только в институте, едва ли у них сложились столь теплые отношения, как сейчас, учитывая Сашкины эмоции по поводу "зубрилок". Впрочем, в любом случае, Влад "зубром" не был, просто -- светлая голова. Что, собственно, и отметил в нем только что председатель госкомиссии.

Примерно через час ребята сидели в летнем кафе в трех минутах ходьбы от здания института. Сашка взял по бутерброду с неким подобием ветчины и стакану кока-колы со льдом -- себе и Владу. Учеба шаляй-валяй позволила Сашке уже найти себе работу по специальности и иметь весьма неплохие для студента деньги. Влад же был гораздо больше предан наукам и не находил возможности совмещать учебу с зарабатыванием денег. Несмотря на давнюю дружбу и разницу в финансовом положении Влад всегда возвращал долг и предпочитал угощать сам, когда предоставлялась такая возможность.

Солнце нагревало черную крышку грубо сработанного стола забегаловки, и лед в замусоленных стаканах таял на глазах. Ребята молчали. Время почти остановилось.

- Прикинь, завтра ни к чему не надо готовиться, - сказал, наконец, Влад.

- Клево, - лениво отреагировал Сашка, - может, куда-нибудь прошвырнемся?

- А деньги?

- Найдем что-нибудь по карману. Я угощаю!

Они еще немного помолчали, смакуя газировку. Некоторое время тихо вразвалочку шел мыслительный процесс.

- Может, в кино? -- предложил Сашка. Пошло, конечно, но не в театр же после "госов"!

- В кино? Вдвоем? А ты подумал, что скажет Кальтенбрунер? Знаешь, что делали с "голубыми" в Германии?

- Почему вдвоем, давай девчонок возьмем.

- Они не пойдут.

- Обижаешь! -- Сашка не был красавцем в голливудском смысле этого слова, но причин испытывать комплекс по поводу своей внешности у него тоже не было.

- Ты меня не понял. Ты же не пойдешь на мелодраму?

Ответа на такой вопрос не требовалось. На мелодраму никто из присутствующих не собирался. С другой стороны, иногда важнее с кем ты идешь, чем куда.

- Иногда важнее с кем ты идешь, чем куда, - сказал Сашка после некоторых раздумий.

- Тогда пойдем в зоопарк, туда вход до сих пор рублей сто.

- Вдвоем?

- Я уже спрашивал об этом.

- А почему в зоопарк?

- Не хочешь в зоопарк, давай в планетарий.

Через некоторое время Сашка, Влад, Серега, а с ними Маринка и Светка сидели в планетарии, задрав головы. Серега и девчонки пили пиво в общаге, когда к ним нагрянули Сашка с Владом. На самом деле, после "госов" им всем было не только все равно, куда, и даже не только с кем, но и вообще -- все равно. Планетарий -- так планетарий.

С Серегой, Маринкой и Светкой Сашку не связывало ничего, кроме института. Более того, эти трое были частью другой компании, которая тусовалась, как правило, без Сашки. Нет, от него не прятались и даже бывали искренне рады его нечастым появлениям, но Сашке с ними было неинтересно, если только он не брал инициативу в свои руки, не делал себя центровой фигурой компании хотя бы на вечер. Он любил поговорить, повыступать с гитарой, побалагурить. А это нравилось не всем. Особенно недовольны были те, кто лидировал в Сашкино отсутствие, например ценитель женских прелестей и крепких алкогольных напитков Дуров. Сашка понимал свое интеллектуальное и, если можно так сказать, творческое превосходство над ним и другими ребятами в этой тусовке, и старался пользоваться этим как можно реже, чтобы не накалять обстановку. Так и повелось: он приходил редко, зато ему радовались. Впрочем, Сашка также отдавал себе отчет, что его превосходство совсем не так велико, как иной раз кажется со стороны.

Светка с Мариной относились к той благодарной части публики, которая всегда охотно откликается на любую шутку вне зависимости от ее качества. А Серега просто был славным малым, который искренне любил людей. Он напоминал добродушного дворового пса, который виляет хвостом при виде всякого прохожего, если тот улыбнется ему, причмокнет, а еще лучше бросит кусок печенья. Поэтому Сашка был очень рад, застав в общаге именно их и их втроем. Эти пошли бы и в планетарий, и в зоопарк, и в Мавзолей Ленина.

Голос диктора рассказывал про черные дыры во Вселенной. На куполообразном потолке сменялись изображения чудных воронок в пространстве. Если верить говорящему, эти воронки всасывали в себя все, что находилось в непосредственной близи от них - "в их гравитационном поле" - и бесконечно сжимали до размера точки. При этом время и пространство в черных дырах теряли свои привычные свойства и даже менялись местами, что было уже совсем непонятно. К тому же кресла были не очень удобные, и к концу у всех заболели шеи. Да и выпитое уже давало о себе знать.

После лекции все пятеро сидели в скверике на площади Восстания, и потягивали каждый свое -- кто пивко, кто воду. Здесь была сетчатая тень от листьев старых деревьев.

- Что нам рассказали, ничего не поняла! -- сетовала Светка, - Какая вообще разница, есть эти дыры, нет их... нам-то что с того?

- Ну как же, - искренне удивлялся Сашка, - как же может быть все равно? Если эти дыры действительно засасывают в себя все, значит они передвигаются относительно Вселенной!

- Не понял, - отпустил горлышко бутылки Серега. Он вообще много чего не понимал, но любили его не только за это. Известная степень недалекости соседствовала в нем с открытостью и искренностью, которые трудно ожидать от обремененного развитым интеллектом примата.

- Представь себе, что черная дыра -- это водяной насос, шланг которого опущен в бассейн, - начал выступление Сашка, - а Земля -- это такой кусочек материи, взвешенный в воде этого бассейна. Сначала нам с Земли кажется, что шланг насоса стационарен -- сосет себе где-то воду в дальнем углу бассейна. Но мы то в воде! И постепенно он притянет нас к себе и засосет внутрь. Так же и настоящая Земля взвешена в безвоздушном пространстве, которое всасывается черной дырой. Когда-нибудь она доберется и до нашей планеты, как бы далеко она не была.

- Но мы же не можем этому помешать! -- изобразив сожаление на лице, пожала плечами Марина. Маринка представляла собой очень интересный экземпляр -- про таких в комсомольских характеристиках писали: "хороший товарищ". Плюс к тому - ответственная, неглупая, начитанная, старательная. И в то же время Сашка почти физически ощущал границу, за которую Маринкин ум никогда не перейдет. Она просто не сможет понять некоторые вещи, которые и он понимал не до конца -- те же черные дыры - но чувствовал их, и постепенно сживался с непонятым, вписывая его в свое видение мира.

- Сейчас не можем, - согласился Сашка, - но надо изучать это явление, пока есть время.

- Надо, но не юристам, - вернула все на место Светка, - ты бы своим делом занимался лучше. Ты свою дорогу выбрал, и она далеко отстоит от черных дыр.

- Но это же наша Вселенная, - не унимался Сашка, - это происходит буквально рядом с нами! Как можно так к этому относиться!

- "Все вокруг колхозное, все вокруг мое"... - процитировал Серега.

- Это просто вопрос комфортности самоощущения человека в этом мире, сказал Влад. -- Каждый из нас знает, что когда его срок на земле кончится, он умрет. Часто ли мы возвращаемся к этой мысли в повседневности? Нет. Мы сами себе ставим "блок" на эту тему. Но всегда были и будут люди, которые бьются со смертью за вечную жизнь, хотя логика говорит: этот вопрос неразрешим. Те же алхимики -- они не решили этот вопрос до конца, но мы ведь обязаны им многим открытиям в биологии, химии, медицине, и их открытия позволили победить эпидемии болезней, считавшихся неизлечимыми, и удлинить срок человеческой жизни. В какой-то мере это решение вопроса бессмертия. То же самое здесь. Для Александра невозможно не думать о проблемах, которые, вполне вероятно, неразрешимы по своей природе, а Светлана с Мариной заблокировали опасную для себя тему. Вы по-разному ощущаете себя в этом мире, и все.

Влад в компаниях говорил не часто и вообще не привечал всякого рода тусовки. Он не любил быть на виду, хотя его высказывания часто расставляли существенные акценты в возникающих спорах, как по поводу теории государства и права, так и касательно прогнозов на ближайшую игру "Спартака" - в равной мере. Кроме того, Влад умел и сам воспринимать информацию, был внимательным и благодарным слушателем. Сашка всегда ценил это качество в друге. Разговоры с Владом позволяли ему самому привести мысли в порядок, когда их накапливалось достаточно много, чтобы начался интеллектуальный хаос.

После этого разговор постепенно перешел на воспоминания случаев из студенческой жизни, которая вдруг, после сегодняшнего экзамена, диалектическим "скачком" оказалась в прошлом.

Вечером, трясясь в вагоне метро, оставшись, наконец, наедине со своими мыслями, Сашка с грустной улыбкой, выплывшей на его длинное лицо, отметил: в последних разговорах однокашников уже зазвучала ностальгия по прошедшим пяти годам.

Ностальгия... Знал ли он это чувство раньше? Стареем, стареем!.. 2

На выпускной скинулись всем курсом и сняли небольшое кафе в районе станции метро "Марксистская". Маленький зал с трудом умещал всех желающих присоединиться к пиршеству. Из двухсот пятидесяти выпускников на выпускной пришло человек сто семьдесят, зато многие привели с собой свои половины со штампом в паспорте или без такового.

Сашка привел Нелю.

Неля была моложе его на два года -- пару месяцев назад она справила свое "гражданское совершеннолетие". Они были вместе уже давно: четыре года назад Сашка познакомился с ней на дне рождения Нелиного двоюродного брата. Неля приехала в Москву незадолго до этого праздника (до этого она жила в Ленинграде), но внешне и по разговору вписалась в московскую молодежную тусовку сразу. Сашка поначалу не обратил на нее особого внимания как раз из-за этой кажущейся на первый взгляд "вписанности" - он никогда не любил серые стандарты. Потом, как водится, были танцы с выключенным светом, и так сложилось, что они танцевали с Нелей. Она хорошо чувствовала музыку, и Сашка завел разговор на "околомузыкальные" темы. И тут Неля обнаружила серьезное знание западной альтернативной музыки, которая не имела широкого хождения в России. Сашка сам слушал такую музыку редко, и нельзя сказать, чтобы она ему сильно нравилась, но... Неля ломала стереотипы, и этого было достаточно, чтобы Сашка заинтересовался ею.

Они стали перезваниваться, обмениваться кассетами (Нелин старший брат работал представителем крупной российской внешнеторговой фирмы в ФРГ), потом начали встречаться, все чаще и чаще. У них оказались схожие политические взгляды -- они оба не переваривали "новых демократических ценностей", считая, что за них слишком дорого заплачено, а главное, придется еще заплатить. При этом Сашка был гораздо радикальнее настроен, чем Неля, которая всегда старалась смягчить его, не изменяя, впрочем, своим взглядам.

В отличие от многих своих сверстников они знали западную жизнь не понаслышке. Неля последние четыре года каждое лето уезжала к брату в Гамбург на месяц. Сашка учил язык в Штатах целое лето в 91-м году, а затем бывал в Бельгии и той же Германии, причем не на курортах, а все больше в городах -по обмену студентами. Ребята не только видели прилавки магазинов, которые, безусловно, в начале 90-х могли на любого русского оказать буквально гипнотическое воздействие, но и людей, которые населяли эти страны изобилующих товаром прилавков. Сашка и Неля сходились во мнении, что люди эти не то, что хуже, нет! -- Неля, в отличие от Сашки, вообще была "западником" в части музыки, ей ли хаять заграницу! Просто это другие люди, которые не смогли бы жить в нашей действительности. А русским, в свою очередь, должно быть очень тяжело осваивать западные системы мышления. Поэтому ни Сашка, ни Неля не могли приветствовать слепого западопоклонничества, насаждавшегося в то время средствами массовой информации.

- Почему люди не видят то, что реально существует! -- удивлялся Сашка. - Они выдумали себе Америку и считают, что это "no-problem-country". Это же бред!

- Там действительно многие вещи проще... и люди живут проще, - пыталась смягчить его Неля.

- Но как можно верить всей этой пропагандистской лапше! Наши эмигранты возвращаются обратно, а россияне пакуют сумки! Кому они там нужны?

- Саш, но ведь "железный занавес"...

- Да нет никакого "железного занавеса" давно! Ты вспомни, когда еще Кормильцев написал: "Мне стали слишком малы твои тертые джинсы..." Вот ведь думает человек, понимаешь, и все видит поэтому. И ведь он это не в Москве "вырос из Америки", не даже в Ленинграде твоем...

- Да, но ты помнишь дальше: "...нас так долго учили любить твои запретные плоды". Запретные, Саша. Ты слышишь, как звучит это слово?

- За-пре-тны-е, - повторил Сашка, словно пробуя эпитет на вкус, и задумчиво склонил голову на бок. - Интересно, если завтра объявят, что бледные поганки можно есть, люди будут пожирать их, несмотря на то, что ранее вкусившие запретного плода падают рядом, корчась в предсмертных судорогах?

Сейчас они сидели за длинным столом. С другой стороны от Сашки сидел Влад, напротив -- Светка и остальные ребята из компании, в которой Сашка появлялся нечасто. То тут, то там хлопала бутылка шампанского, вдоль столов сновали три работника кафе в грязно-белых халатах, убирая освободившуюся посуду и пустые бутылки, среди которых загадочным образом обнаруживались емкости не только из-под шампанского. У дальней стены вертелся и переливался всеми цветами радуги аппарат светомузыки. Гулко долбило техно. Человек двадцать отрывались, скача под низкочастотный там-там.

Некоторые из тех, кто начал "принимать" заранее уже достигли состояния нирваны. Дуров, завсегдатай из компании девчонок напротив, уже притулился в закутке, который в обычное время использовалось как гардероб, и, скрючившись на полу, спал. Чей-то острый язык уже успел окрестить эту часть кафе "уголком Дурова".

Чтобы разговаривать с соседом, нужно было напрягать голос, разговор с собеседником с другой стороны стола требовал перехода на крик.

- Здорово, правда? -- веселилась Светка.

Сашка уже устал от монотонного грохота динамиков:

- Ты о чем?

- Ну, весело! Шумно, много народу... все веселятся. Сашка, ты что, не чувствуешь волны веселья, которые катятся по всему залу?

Сашка покосился на Нелю. Она улыбалась, но было видно, что ей здесь тоже не слишком нравиться. Она не хотела идти, Сашка уговорил ее, пообещав, что не оставит одну в течение вечера.

Потом он перевел взгляд на Светку. Ее хорошенькая головка на тонкой шее покачивалась в такт гулким ударам музыки, в глазах читалась легкая степень опьянения, такая, при которой человек может легко понять свое состояние и вовремя остановиться, но которая, одновременно с этим, уже придает определенную привлекательность вещам совершенно обыденным и делает любого собеседника более приятным и располагающим к откровению. Светкин взгляд блуждал по танцующим телам -- она сама недавно вернулась оттуда, запыхавшаяся и намокшая, но по-прежнему привлекательная.

"Вот молодец человек, - позавидовал он вдруг Светке, - радуется тому, что есть и не просит другого. Живет себе в полный рост! Чего я вечно чем-то недоволен? Может, она права? Может так надо? Вероятно, я слишком много думаю."

Ему вспомнился стишок, который он написал несколько лет назад.

Интеллект не может быть счастливым -

В спор со мной вступать не торопись:

Если б мысль остановить смогли мы,

Как прекрасна быть могла бы жизнь!

Если бы нашлись в природе силы,

Что могли б заставить нас тупеть!..

Интеллект не может быть счастливым

Много бед еще ему терпеть.

Сколько из-за этих парадоксов

На земле страдает человек!

Мудрым оказался тот философ,

Что обрек на муки интеллект.

Но законы непоколебимы,

Приговор, увы, не отменить:

Интеллект не может быть счастливым,

Счастлив интеллект не может быть.

Он снова посмотрел на Нелю. Теперь было очевидно, что у нее начинает болеть голова, хотя она старалась не подавать виду.

"По крайней мере, я не один, кому вся эта байда не по кайфу, успокоился Сашка. -- Впрочем, я действительно слишком много думаю, причем в основном о том, что я слишком много думаю".

Рядом хлопнула новая бутылка шампанского. Сашка инстинктивно повернулся на шум, и в поле его зрения попал Влад. Владу было откровенно скучно с его неумением говорить громко и нелюбовью к спиртному. Он лениво гонял по тарелке недоеденный кусок жареной рыбы и думал о чем-то своем.

Кроме надоедливого шума одолевала еще и духота. Сашка предложил Неле выйти подышать. Она охотно согласилась.

У входа в кафе стояло несколько человек, заменивших духоту помещения потреблением никотина на свежем воздухе. Сашка с Нелей встали поодаль. Было еще светло, но на безоблачное летнее небо уже вскарабкивался позолоченный лунный серп.

- Помнишь, Саш, во многих русских сказках, когда описываются чудеса, говорится, что на небе одновременно светит и солнце, и луна. Сейчас прямо как в сказке.

"А еще так иногда описывают Армагеддон..." - подумал Сашка, усмехнувшись, но решил не произносить свою мысль вслух. Вместо этого он обнял Нелю за хрупкие плечи и прижал к себе.

- Каждый сам устраивает себе свою сказку. Даже то, что на небе одновременно светят и солнце и луна, нужно сначала заметить, -- он запустил пальцы в Нелины волосы. -- Видела Светку сейчас? Вот кому всюду сказка, вот кто в своей тарелке.

- Чего ты на нее взъелся? -- Неля, игриво улыбаясь, посмотрела на Сашку исподлобья.

"Всегда, когда она смотрит вот так, мне кажется, что она знает гораздо больше, чем говорит, - отметил про себя Сашка. -- Интересно, кажется мне, или действительно так и есть? И хотел бы я этого?"

- С чего ты взяла?

- У тебя же на лице написано! Я за тобой наблюдала в кафе, ты просто не знаешь, куда тебе там приткнуться. А она знает.

- Ты же сама говорила, что Светка недалекая, - парировал Сашка, - вряд ли она знает больше, чем я.

- Больше -- это понятие количественное. А я говорю о качестве знания. Какой-нибудь дикарь в Австралии знает в сто раз меньше тебя, но как охотиться на крупного хищника он знает во столько же раз лучше.

Сашка в очередной раз восхитился Нелиной способностью грамотно вести споры, способностью, столь не свойственной женщинам.

- В кого это ты такая толковая?

- Я будущий социолог, мне по профессии положено.

Солнце медленно опускалось где-то за домами и небо принимало, сменяя один за другим, всевозможные оттенки красного цвета -- от нежно-золотого до темно-малинового. В кафе по-прежнему колотила музыка, курильщики у входа сменялись мелкооптовыми партиями.

Из-за всей этой еле уловимой атмосферы чего-то безвозвратно уходящего, подобно прожитому однажды раз и навсегда дню, Сашке вдруг стало грустно; он в очередной раз осознал насколько он далек от всего этого шумного веселья, в которое охотно и безоглядно окунались весь вечер его вчерашние однокурсники. Ребята и девчонки, которых он искренне уважал и считал нормальными умными людьми, дергались у стойки со светомузыкой, а их разгоряченные спиртным лица красноречиво говорили о том, что мозги сегодня тоже празднуют выпускной, причем как красный день календаря, и потому не работают.

- Чего ты расстроился? -- и как только она улавливала его настроения! Иногда она просто пугала его своей проницательностью. -- Разве ты ждал другого? Разве ты был готов к другому? Я не хотела идти сюда именно потому -- мне самой знакомы такие настроения, но я научилась перебарывать их. И пошла я с тобой на вечер по той же причине -- чтобы тебе было с кем выйти на воздух.

- Золотая ты моя... - прошептал Сашка. Он знал, что нужно ответить что-то другое, что Неля не напрашивалась на похвалу, а действительно хотела помочь, научить его чувствовать иначе.

- Понимаешь, надо уметь радоваться простым радостям. Вот ты пьешь свою колу и считаешь ее гораздо вкуснее обычной чистой воды. Но когда тебя будет мучить жажда и у тебя не будет выбора, ты будешь совершенно искренне рад и стакану прохладной чистой воды. То же самое здесь: старайся радоваться не только тонким поворотам мысли философов, которых ты читаешь, не только элитному кино или альтернативной музыке -- попробуй порадоваться тому, что ты можешь попрыгать на месте под барабанный бой, попрыгать вместе со всеми, ощущая, как в момент всеобщего приземления пол прогибается под вашим общим весом, просто восхитись силой толпы, наконец!

- Нель, как в тебе все это умещается: и аналитический ум, требующий изощренных наслаждений, и умение находить красоту в самых простых вещах? -искренне удивился Сашка.

- Это просто: надо любить людей, и тогда их радости, самые простые, станут твоими.

- Это ты тоже как социолог говоришь?

- Дурачок, - усмехнулась она и легонько ударила его кулачком в грудь, при чем тут это! Ты же меня знаешь!

- Думаешь?.. -- чуть слышно ответил Сашка, но он был уверен, что Неля уловила его реплику.

"Зачем я вообще сюда пришел? -- в который раз в подобной ситуации спрашивал себя Сашка. -- Вот Нелька знает, зачем она пришла. Она наверняка знает и зачем я пришел. Но как-то глупо у нее об этом спрашивать."

Сашка никак не хотел признавать в себе стадного чувства, которое могло бы заставить его участвовать в мероприятиях, аналогичных сегодняшнему. Откуда-то донесся обрывок детской песенки, который подтягивали несколько пьяных голосов недавних Сашкиных однокурсников: "К сожаленью, День рожденья только раз в го-ду".

"Может быть поэтому? -- порадовался внезапной подсказке Сашка. -Просто я должен быть свидетелем того, что происходит с моими знакомыми, я должен быть в курсе. И уж тем более это касается тех событий, которые по определению бывают раз в жизни, как этот выпускной, со всеми его недостатками. Не я принадлежу событиям, а они мне! Вот в чем дело."

Но на душе от такого объяснения легче не стало. Оно не могло успокоить Сашку потому, что на самом деле он только что провел еще одну незримую черту, которая отделяла его от ровесников, он снова поставил себя особняком, "невключенным наблюдателем", как сказала бы будущий социолог Неля.

"Невключенный наблюдатель" - какое странный термин; он означает не только то, что наблюдатель находится вне наблюдаемой группы, но и то, что он "не включен", то есть выключен. Может, нужно что-то включить, чтобы это что-то заработало? Снова вспомнилось из детства: "И все-таки, где у него кнопка?.."

Неля... А не относится ли и она к таким редким событиям, за которыми он должен наблюдать?.. 3

Всю ночь Сашке снилась воронкообразная черная дыра. Она медленно надвигалась на него, всасывая в себя ковровую дорожку, по которой он бежал. Сашка старался быстро-быстро перебирать ногами, стремясь унестись прочь от ужасного хищника, но ноги словно увязали в киселе и двигались как в режиме замедленного воспроизведения, к которому прибегают во время повтора голевых ситуаций футбольного телерепортажа. Расстояние между ним и пастью черной дыры все сокращалось, а сил становилось все меньше. Вдруг Сашка увидел, что ковровая дорожка кончается, а это значит, что он сможет, наконец, убежать. И в то же время он почувствовал неописуемый, пронизывающий ледяными иглами ужас при одной мысли о том, что его стопа опустится не на ткань ковра, а на что-то совершенно другое. Он споткнулся, закричал в полный голос, и

проснулся от собственного крика.

В окне показывали, как хмурое уже почти сентябрьское утро лениво наползает на Москву, погребая ее под такой же, как оно само, ленивой непогодой -- не дождь, не сухо, не тучи, не солнце. При взгляде на всю эту дрянь у Сашки в голове проползла вереница ассоциаций с раздумчивым и ленивым сочетанием "хм": хмурь -- хмарь -- хмырь -- хморь...

Сашка ткнул кнопку телевизионного пульта, экран резво откликнулся на инфракрасный сигнал, и в комнате появился как всегда неестественно бодрый Андрей Малахов -- ведущий утренней программы первого канала. Он улыбнулся, что-то сказал и картинка изменилась. Теперь напротив него сидела какая-то бабушка в скромном и строгом платье, молодая миловидная блондинка в деловом темно-красном костюме и представительный мужчина средних лет в необращающей на себя внимание одежде. Эти трое выдавали себя за учителей начальных классов, а, возможно, действительно являлись ими.

Собственно, Сашка ждал погоды и курса доллара, больше ничего его в этой тягомотине не интересовало. Но Малахов все рассказывал и рассказывал о нелегком труде преподавателей средней школы (приближался день знаний) и задавал сидящим напротив него представителям славной профессии вопросы о том, как сейчас в школе вообще, что нового в учебном процессе, чем отличаются современные дети от своих предшественником... и прочую муть. "Хмуть". Учителя отвечали слаженно, и выходило, что да, проблемы есть, но в целом все идет своим чередом. Ровный тон разговора и повязанный под белоснежный воротничок Малахова галстук другого цвета, чем тот, что был до встречи с учителями, свидетельствовали о том, что сюжет, выдаваемый за прямой эфир, был снят накануне.

"Что за понты! -- возмущался Сашка, прихлебывая утренний кофе из огромной чайной кружки. -- Ну снял ты сюжет за день - ну скажи об этом. Или за галстуками следи. Какая, в сущности, разница, выступают эти педагоги сейчас, посапывают в кроватках, или наслаждаются своей телегеничностью в кругу родных?.. Лучше бы дали погоду!"

Словно услыхав Сашкины мысли, по экрану пробежала заставка, и из водянистой синеватой размытости стали появляться одна за другой цифры, из которых следовало, что осень в Москве медленно, но верно вступает в свои права.

Он жил один -- родители работали в Венгрии, в Российском посольстве. Хотя отец работал там уже давно, получилось, что Сашка не разу в Венгрии не был. Сперва отец выехал работать без семьи, потом некоторое время пробыл в Союзе, затем они уехали с мамой, а Сашкин отъезд отложился из-за ветрянки, которую он подхватил накануне. В тот момент все казалось проще, Венгрия еще была страной соцлагеря, и было решено, что Сашка подъедет позже. Но тут начались с одной стороны политические осложнения в отношениях между СССР и Венгрией, с другой -- он только обжился в новой школе и начинать все заново ему не очень хотелось. Кроме того, кто-то должен был следить за бабушкой, которая жила в деревне под Москвой и была уже совсем плоха. Да и что лукавить, к этому времени Сашка был уже достаточно самостоятельным, чтобы жить одному. Бабушка умерла, когда Сашка был на втором курсе, но теперь он уже сам старался никуда не уезжать, так как был с одной стороны привязан к институту, с другой -- появилась Неля, долгой разлуки с которой он инстинктивно очень боялся. Теперь, вот, работа. В итоге, он оказался в очень выгодном со всех точек зрения положении: он жил один в двухкомнатной обставленной квартире, и при этом имел достаточно денег, чтобы не сдавать одну из комнат случайным жильцам.

Работа отнимала у Сашки много времени. После того, как он получил диплом и официально расплевался с вузом, его впрягли в работу так, что в офисе и в деловых поездках он проводил все время с девяти утра до семи вечера, иногда задерживаясь до еще более позднего часа или занимая очередь пораньше. Работал он, большей частью, над созданием предприятий: подготовка учредительных документов, Московская регистрационная палата, налоговые, банки, внебюджетные фонды. Он лепил компании целыми группами и по одной, и количество проведенных им в угольное ушко регистрирующих органов юридических лиц росло столь быстро, что вскоре Сашке стало трудно придумывать новые названия для них.

Вот и сейчас руководство велело запустить в производство три новые компании, и начать нужно было с того, чтобы придумать им названия и забронировать их для будущей регистрации. Сашка уже давно использовал такие моменты, чтобы позвонить Неле и с ней вместе придумать что-нибудь неброское, но запоминающееся и, главное, свеженькое. Однако, на этот раз у Нели никто не отвечал. Тогда Сашка набрал номер Влада. После четырех гудком в трубке щелкнуло, и она сказала искаженным голосом Влада:

- Ало?

- Здорово, Влад. Это я.

- Здорово, я.

- С праздником тебя.

- Спасибо. Тебя тоже. А что празднуем?

- Ну, как же, я позвонил!

- О, этот праздник так част на нашей улице, что скоро превратится в обыденность. Нет, жители нашей улицы не хотят праздновать его реже, но, возможно, к этому празднику стоит приурочить какие-нибудь торжества и гуляния, например, встречи старых друзей?

- С удовольствием, Влад. Но сейчас мне необходимо выдумать несколько нейтральных названий для будущих ООО. Тебе ничего в голову не приходит?

- Не приходит. Ты же знаешь, до названия компании нужно договориться. Его нельзя выдумать, оно уже есть. Его надо только произнести вслух.

- Давай поговорим тогда. Для меня это важный вопрос.

- Окей. Но не долго. У меня вступительные в аспирантуру на носу. Поднимаю весь материал по теории государства и права.

- Может нам действительно встретиться и поговорить? Заодно жизнь обсудим, мне как раз в московскую налоговую надо, на Ильинку. У меня с тех пор, как мы последний раз виделись, накопилось всего... Да и тебе наверняка уже пора развеяться -- я-то знаю, как ты готовишься.

- Хорошо. Встретимся на "Китай-городе" в два часа дня.

- Где конкретно?

- Где и всегда -- у бюста товарища Китайгородского.

Им всегда было о чем поговорить, хотя области их истинных интересов пересекались не слишком обширно. Сашка отслеживал молодежную музыку (в свое время он занимался джазовой гитарой в студии при ДК "Замоскворечье"), а вместе с ней движения всей поп-культуры в целом: кино, поэзия, проза. Влад был погружен в изучение права, особенно его теории. Зато получалось так, что через руки Влада проходили разные ведомственные акты, информация из который, бережно им законспектированная, помогала Сашке двигать свои рабочие дела. Другой страстью Влада была история культуры. Влад не раз говорил, что через нее "все развитие общества с древнейших времен выглядит настолько ясно, что ни одна идеологическая доктрина не в состоянии сместить центр истинного смысла социальной эволюции".

Конечно, Сашка вызвал Влада не только и не столько для того, чтобы придумывать эти идиотские названия компаний. Сашка баловался написанием стихов, а порой и песен, которые мало кому показывал. Влад же всегда восхищался творчеством друга, причем чувствовалось, что его эмоции искренни и совсем не вызваны желанием польстить молодому автору. Поэтому Влад часто становился первым слушателем и ценителем Сашкиного творчества, если Неля случайно не оказывалась ближе в "момент истины".

Когда Сашка добрался до места, Влад уже ждал его. Они пожали друг другу руки и направились к эскалатору. После нескольких дежурных фраз, призванных донести до собеседников, что с момента их телефонного разговора ничего существенного не произошло, Сашка сказал небрежно:

- Слушай, я тут всю эту байду зарифмовал.

- Какую байду?

- Ну вот это все, что на улице. Прочесть?

- Конечно, давай.

До конца эскалатора было еще далеко, и Сашка начал.

Задождила Осень из прорех небесных,

Режет сизый воздух лезвиями капель,

И хребты иссохших листьев бестелесных

Отдают деревья под осенний скальпель.

Распустила сопли, замесившись в глину,

Бывшая обитель цвета-малахита;

Прошивая тучи очумелым клином,

Обращают птицы злое небо в сито;

Перешнуровали мертвые дороги

Новыми шнурками дождевые черви;

Своего правленья размывая сроки,

Мечется по лужам непогода-стерва;

Развезло способность мозга мыслить трезво,

И в тумане пьяном потонула вера.

И от слез безвкусных, тошнотворно-пресных,

Душу облепила плесень серой скверны.

Влад, улыбаясь, молча смотрел на Сашку некоторое время. Эскалатор закончился. Они ступили на плиты вестибюля и тогда Влад, словно распробовав вкус тонкого вина, изрек, наконец:

- Солидно, - Влад выдержал небольшую паузу и словно вернулся к ощущению вкуса, - отдает Шевчуком.

Он еще немного помолчал, а потом спросил вдруг:

- А чего так мрачно?

- А чему радоваться, Влад? У меня депрессия.

- У тебя что, случилось что-то? -- вопрос был дежурным. Влад прекрасно знал, что все в порядке.

- Да не то чтобы... Ощущение какой-то серости во всем.

- Да ладно! Тебе ли жаловаться с твоей-то Нелькой! Она ж у тебя такой цветастый человек.

- Цветастый значит калорийный, от английского "color", - задумчивым эхом отозвался Сашка. У него так бывало: мозг его делал забавные наблюдения и выдавал заключения как бы отдельно от тех мыслей и настроений, в которые Сашка был погружен. Выдав новое определение, мозг клал его во внутренний карман черепной коробки до поры; когда-нибудь он достанет его оттуда слово "калорийный", чтобы использовать, например, как эпитет при описании дородной женщины в кричащем цветастом платье.

- Так в чем же дело?

- Влад, ты знаешь, - Сашка вернулся к полностью серьезному тону, - мне сегодня всю ночь снилась огромная бездонная черная дыра.

- Фрейдисты сказали бы, что это символ глубокой задницы, в которой ты оказался вместе со всем нашим гражданским обществом.

- Напрасно ты переводишь это в шутку. Она меня чуть не съела и, ты знаешь, Влад, так страшно мне еще никогда не было. Я понимаю, глупо, но против чувств не попрешь.

- Ты же творческий человек, Александр! Если тебя не будет потряхивать время от времени, что ты сможешь написать?

Они уже вышли из метро и повернули на Ильинку. До ворот налоговой оставалось еще метров пятьдесят.

- Это очень серьезная тема, - ответил после некоторой паузы Сашка, - я часто думаю, не придется ли мне выбирать между спокойными ровными отношениями с Нелей, с тобой, со всем окружающим миром и способностью писать. Меня страшит этот выбор. На самом деле, это и есть гамлетовский вопрос "to be or not to be", только адаптированный под мою ситуацию. Речь идет о том, насколько устойчива та субстанция, которую я собой представляю сегодня.

Они подошли к дверям налоговой инспекции.

- Я понимаю, о чем ты говоришь, - Влад тоже был совершенно серьезен. -Это не только твой вопрос. Перед ним были поставлены все творческие личности мира. И, как показывает практика, мало кому из них удалось совместить в себе мятежное настроение творчества и обыденность спокойствия в быту. И все же, я бы не драматизировал ситуацию. Многие, из тех, кто стали знаменитостями, имели отвратительный характер, что позволяло им изматывать редакторов и пробивать свои произведения. Это имело и другую сторону: они теряли семьи, любимых, ссорились с родителями, в итоге становились рабами публики и были вынуждены эпатировать ее всякий раз. Однако, я уверен, существует не меньшее количество людей, которые пишут прекрасные стихи, музыку, картины, имеют прекрасный характер, живут с милыми и верными женами или мужьями, скромно отмечают свои юбилеи в узком кругу самых близких друзей. И за все это они платят лишь одним -- неизвестностью -- поскольку они просто не в состоянии пробить свои произведения через редакции, администрации выставок и худсоветы. Я думаю, вопрос, на который ты должен ответить себе, звучит не "быть или не быть?", а "для кого я пишу?". Если для себя -- живи себе с миром; если для других -- придется быть альтруистом до конца.

Сашка некоторое время переваривал то, что сказал Влад. Потом он коротко крутанул головой -- жест означал "ты смотри, а!" - и, усмехнувшись, хлопнул Влада по плечу:

- Это очень интересно, то, что ты сказал. Я никогда не ставил этот вопрос перед собой так. Слушай, я сейчас поднимусь наверх и вернусь через минут десять. Мы тогда продолжим эту тему, ладно?

- Давай, давай, я подожду.

Сашка ускакал по ступенькам в подъезд налоговой. Действительно, через десять минут он вернулся, но продолжить не удалось. Так бывает, настроение чуть-чуть сдвинулось, и все эти важные вопросы, которые так тревожили Сашку всего четверть часа назад, сделались недоступными для обсуждения; в том настрое, в который внезапно попали ребята, обсуждать их казалось просто неэтичным.

Они провели вместе еще около часа, болтая о пустяках, слоняясь по отшлифованным столетиями камням мостовой Красной площади, перекусили хот-догами, а затем разбежались каждый по своим делам. 4

В четверг позвонил Гарик -- Сашкин старинный товарищ еще по ДК "Замоскворечье". Он был гитаристом и автором песен, которые исполнял коллектив, сколоченный Гариком уже одиннадцать лет назад, когда ему было всего семнадцать. Группа когда-то носила напичканное звонкими согласными название "РОМАНТИКА УРБАНИЗАЦИИ", которое теперь сократилось до более удобоваримого "РУ". Кроме практического удобства, сокращение имело и другие плюсы. После того, как интернет стал непременным атрибутом всякого молодого человека, считающего себя современным, аббревиатура "РУ" неожиданно обрела новый ультрамодный и геополитический смысл: именно суффикс "*.ru" в названиях серверов является очень частой составляющей сетевого адреса, и одновременно указывает на принадлежность сервера России.

Сокращение это имело только единственный существенный недостаток. Один из главных древнейших хитов Гарика назывался "Каждый день я с Романтикой Урбанизации", в припеве которого эта фраза повторялась четыре раза, а в конце -- восемь раз. Это был заглавный концертный номер, напоминающий по духу кинчевскую "Мы вместе!". Когда название группы сократилось до двух букв, Гарик, не желавший отказываться от одной из "лицевых" песен, адаптировал мелодию припева к новому размеру и ритму строки. И тут он с ужасом понял, что смысл припева изменился совершенно. Он даже пытался исполнить один раз новый вариант этой песни на полуподпольном концерте в начале девяностых, и зал "перся в полный рост", но уже к началу третьего куплета милиция начала разгонять собравшихся, а самого Гарика под белы рученьки оттащили в "воронок". В отделении старшина в основном резкими движениями конечностей дал понять Гарику, что гребаные постмодернистские мотивы, зазвучавшие в поздней версии его произведения, не могут быть адекватно восприняты гребаными же культурными слушателями.

Гарик звонил редко, Сашка тоже отвечал ему звонками не часто. Иногда они слышали друг друга два раза в год, на дни своих рождений. Однако, даже при такой частоте "аудиовстреч", как говорил Гарик, они чувствовали друг друга, как чувствуют друг друга творческие личности.

- Как дела, чувак? Все учишься? -- в своей обычной отвязной манере спросил Гарик. На заре своей юности он старался говорить с такой интонацией, чтобы быть покруче, и хотя с возрастом эта необходимость отпала, интонация уже никуда не девалась.

- Не, я закончил еще зимой. Потом была защита диплома, летом дали корочку.

- Так чего ж ты молчишь! Надо ж было обмыть это дело.

- Да как-то все...

- Так ты, значит, теперь свободный человек! Не женился, я надеюсь? Гарик был убежденным холостяком.

- Нет пока.

- Пока? А что, есть варианты? Ты с этим не шути: охомутают на раз, глазом моргнуть не успеешь... Свободный, значит. Слушай, я вот чего. Мне щас мальчик один от Матвиенко звонил, они ищут гитариста в проект, типа "Любэ", но немножко больше на фолк ориентированный. Ты как?

Каждый раз, когда Гарик появлялся на горизонте, это значило, что появились какие-то вакансии в мире шоу-бизнеса. Гарик считал Сашку "гениальным чуваком" и старался пропихнуть его в каждую щель забора искусства, за которым располагались золотые прииски эстрады.

- Спасибо, Гарь, я, конечно, подумаю, но, честно говоря, я так загружен работой...

- Какой работой, чувак! Твоя работа -- музыка. Нет, он думает, а! Его Матвиенко зовет, а он думает!

- Гарь, а ты-то чего сам не идешь?

- Да куда мне с моей спитой рожей в шоу-бизнес. Ты молодой, красивый, а я... Потом у меня "РУ", концепция и все такое. Я же ребят не брошу!

Ребята у Гарика менялись каждые полгода, только барабанщик Кроха прошел весь этот путь вместе с Гариком и никуда не ушел, да и то лишь потому, что толком так и не научился играть. Насчет концепции Гарик тоже несколько преувеличил: ее как таковой не было. Он начинал играть в стиле "гитарный "Depeche Mode", считая, что открыл новое перспективное направление в музыке, затем играл занудный арт-рок с бесконечными проигрышами и сольными партиями гитары, экспериментировал с регги, потом ударился в панк... Зато, каждый раз, меняя направление, он подводил под это такую "задвинутую" социально-философскую базу, что по крайней мере себя он убедил в четкости и бескомпромиссности проводимой им и "РУ" музыкальной линии.

Несмотря на все эти проблемы, Гарик вот уже одиннадцать лет, просыпаясь каждое утро, на полном серьезе проверял: не стал ли он звездой? Ответ всегда был одинаковым, и Гарик, не теряя уверенности в себе, констатировал: завтра -- так завтра. Он постоянно где-то выступал, брал какие-то призы и занимал места в никому неизвестных фестивалях, по жизни тусовался на сейшенах. В его рассказах Макаревич и Маргулис всегда появлялись как "Макар" и "Гуля", Кинчев был "Костяном", а Шевчук "Батей". Создавалось впечатление, что он со всеми ними на короткой ноге, и оно отчасти было обоснованным: он действительно встречался со всеми ними, но никто из них не встречался с Гариком. Так бывает, когда встречаешь на улице кого-то из знаменитых: ты видишь почти родного человека и подавляешь в себе инстинктивно возникающее желание поздороваться, а он тебя игнорирует, ибо таких как ты -- сто пятьдесят или одиннадцать миллионов, в зависимости от ранга знаменитости.

- Ты, значит, по-прежнему раскручиваешь свой "РУ"?

- Это некоммерческий проект, он не нуждается в раскрутке. Он станет популярным, когда наш народ, наконец, разгромит FM-диапазон со всеми их "Русскими Радиами". Зато вот у меня новый басист -- чума чувак! -- слэп рубит чисто шестнадцатыми. Я такой техники живьем раньше никогда не видал, в видеошколе только. Мы с ним горы свернем. Я думаю с таким басом можно крутой фанк отстроить...

- Ты ж панк собирался играть?

- Панк -- это не стиль, а настроение. Панк остается, только теперь он будет обернут в интеллигентный фанк. Такого до "РУ" еще никто не делал. В ноябре будет фестиваль -- мы там с новой программой зададим такого жару, что все конкуренты стопятся! Я уже одной тетке демо давал, так она зажала, прикинь?

- Здорово, Гарь, все у тебя какие-то планы. Кипишь прямо!

- А чего сам-то? Тебе надо этим заниматься. С твоим умением рифмовать да струны дергать тебе не один экономист в подметки не годится!

- Я юрист.

- Это несущественно.

- Не могу я выносить свое творчество на публику. Это как секс: как только появляется наблюдатель, любовь становится порнографией.

- Так ты меня за порнографа держишь?

- Да нет, Гарь... как тебе объяснить? Здесь главное, что ты сам чувствуешь. Пушкин кому-то из своих друзей писал, типа гадкое ощущение, но поборол себя, начал продавать стихи. Это же шаг, понимаешь, поступок. Если я вынесу свое творчество на люди, из него искренность уйдет.

- А вдруг не уйдет? Что-то ты накручиваешь, Санек. Надо делать дело и доставлять другим удовольствие. Кстати, наблюдатель в сексе... меня это заводит, чувак!

- Если доставлять другим удовольствие -- это проституция и попса.

- Слушай, чувак, попса -- это когда другим удовольствие, а самому ломы. А когда и тебе по кайфу, это просто кайф в натуре и есть. Или любовь, если хочешь.

- Так зачем же мне к Матвиенко идти, если ты говоришь, мне свой материал надо двигать?

- А кому ты нужен сейчас? Ты поиграй там, завяжешь знакомства, посидишь за сценой, позанимаешься профессиональной музыкой... Матвиенко, кстати, еще очень неплохо: это тебе не Алибасов с Айзеншписом, и не Дорохин между прочим!

- Значит, все же предлагаешь мне продаться на время?

- Почему -- продаться?...

- Ну, сдать себя в прокат "нехудшему варианту". Это, по твоему, не проституция чистой воды, не попса?

Гарик замолчал. Разговор раззадорил его и он только теперь сумел остановиться, чтобы перевести дух.

- Блин, какого хрена я тебя уговариваю? Что я тебе -- мать родная? Занимайся своей ерундой. Ты "All Of Me" смотрел со Стивом Мартином?

- Ну?

- Баранки гну! Саксофон все равно победил в нем адвоката, вот что. И это правда, иначе и не могло бы быть. Ты вот задумываешься, хрен ты с горы, какого фига ты живешь?

- Ты даже не представляешь себе, насколько часто.

- И что?

- Что "что"?

- Зачем живешь-то?

Сашка на минуту задумался.

- Не знаю...

- "Ниняю"... - передразнил Гарик, картавя по-детски, - а кто знает? Пушкин? Ты уже здоровый мужик! "Не знаю"! Тебе Бог талант дал и твое главное преступление будет, если ты этот талант зароешь. Понял? Ты играть должен.

- Ничего я не должен, - разозлился теперь уже Сашка, - чего ты, в самом деле, ко мне пристал? Не пойду я к Матвиенко.

- Ну и хрен с тобой тогда!

- Что есть, того не отнять.

Они замолчали. Они оба знали, что не поругались. Они так поговорили. Это не значило ровным счетом ничего. Они же оба музыканты...

- Ладно, - сказал, наконец, Сашка, - ты сам-то как?

Попрощавшись с Гариком, Сашка вновь и вновь прокручивал в голове этот разговор. Он старался понять, почему отказался от предложения Гарика. Он понимал, что Матвиенковский центр -- это наверняка какие-никакие деньги. Да и вообще, вовсе необязательно, что Сашку бы взяли. Боялся ли он того, что ему скажут: "не подходишь"? Да нет, он уже достаточно взрослый, чтобы принимать спокойно такие ответы. Работа тоже по большому счету не удерживает его особо -- попрощался и пошел. Что тогда? Действительно вера в высокое предназначение настоящего искусства и главное в то, что он, Сашка, является носителем этого высокого искусства?

Музыка, стихи... Кто занимается всем этим? Лежит ли на них печать Господа изначально, или вспышка вдохновения может посещать любого? Вправе ли он, Сашка, смеет ли он причислять себя к высокому клану избранных -- к обществу творцов?

"Вошь ли я, или право имею?"

Кто я, чтобы нести священный слог?

Сашка сел на кровати, зажег ночник, схватил какую-то тетрадку, валяющуюся среди газетного хлама, и быстро застрочил мелким почерком. Он практически не делал исправлений, слова ложились одно за другим. Время пропало. Пространство исчезло. Они сжались в точку и, вполне возможно, поменялись местами. Вселенная сосредоточилась в Сашкиной голове. Вокруг была такая тишина, что было слышно, как шарик в патроне стержня скачет и перекатывается по волокнам бумаги, словно мотоциклист, участвующий в кроссе по пересеченной местности.

Наконец Сашка выбросил из себя последнюю строчку, поставил внизу число, расписался и откинулся на спину. Веки его сомкнулись мгновенно. Последнее что он подумал перед сном, который сморил его сразу же: "действительно, как секс: ррраз... только непонятно: ты или тебя...".

А утром он прочитал это. С бумаги на него глядели шесть четверостиший и заголовок. КТО Я, ЧТОБЫ НЕСТИ СВЯЩЕННЫЙ СЛОГ?

Кто я, чтобы нести священный слог?

Я о себе иллюзий не питаю.

В своем астральном теле не летаю,

А если захотел бы, то не смог.

Не Абсолют - не водка и не суть

Бываю зол, порой необъективен,

И на столе моем обычно Стивен

Кинг, а не Л.Толстой какой-нибудь.

Не часто окружающим бальзам,

А если и бальзам - порой не в срок.

Не раб. Но и не царь, и не пророк,

И даже не директор. И не зам.

Не черта сын. Но и, отнюдь, не свят,

Как я уже писал когда-то раньше.

И не всегда могу избегнуть фальши,

Хотя я часто знаю верный лад.

Так кто я, чтоб нести священный стих?

Я сам порой того не понимаю.

Но не один я рифмам сим внимаю

Вот ты уже прочел до пор до сих...

На белый лист узоры звуков вышли,

Листок поставив в ценных ряд бумаг.

Не важно кто, а важно Что и Как -

В конце концов, мы все в родстве с Всевышним.

"Симпатичный стих! - подумал Сашка. - Интересно, кто его написал?" 5

Весь год говорили о Москве. Еще бы: восемьсот пятьдесят лет -- это тебе не шутка! Торжества по случаю дня города ожидались самые величественные. Москва покрылась сетью концертных площадок, по всем теле- и радиоволнам крутились старые и новые песни о Москве; поезда метро и вестибюли станций, рекламные щиты и афишные столбы, окна офисных помещений и стены жилых домов -- все было расписано цитатами из стихотворений о Москве классиков русской поэзии. Лужков был вездесущ. Из самой Франции, которая исторически для России была одновременно и целью культурного стремления и источником военной опасности, выписали мастера электронно-лазерных музыкальных шоу господина Жана Мишеля Жарра, который обещался расписать в праздничную ночь невиданными световыми узорами стену одного из самых московский зданий -- главный корпус Московского Государственного Университета имени Михаила Васильевича Ломоносова.

Сашка с Нелей сделали огромную глупость -- они выбрались на праздник города, выехав с тихой окраины в самое пекло центра. Посмотреть толком ни на что не удалось. Отчетливо запомнились только спины медленно переступающих с одной ноги на другую сограждан, которые тоже стали участниками изнуряющего моциона. Из-за жары и духоты есть не хотелось, хотелось только пить. Но пить хотелось всем, поэтому к каждому раздаточному пункту живительной газированной влаги выстраивалась длинная петляющая линия из страждущих.

Двигаясь внутри медленного вязкого потока людей, Сашка и Неля прошли значительную часть Тверской улицы. То слева, то справа от них, судя по звукам, проходили какие-то праздничные мероприятия с песнями, плясками и прочими безобразиями, но стать их свидетелями возможности ребятам не представилось: в их поле зрения были только качающиеся спины и затылки всех мастей.

- Мне все это напоминает кадры, снятые в Китае, - пыталась перекричать шум толпы и отголоски праздника Неля, -- я когда-то по телевизору видела. Показывали вид сверху одной из самых оживленных улиц Пекина. Я тогда подумала: как же они там ходят? Теперь мне понятно.

- Это еще раз подчеркивает, что мы далеки от Европы потому, что близки к Востоку, - прокричал в ответ Сашка. -- Помнишь, давно еще было: "Да, скифы мы, да, азиаты..."

Откуда-то доносился "Хрустальный город" "Машины Времени". Скорее всего, кто-то выставил динамики в окна и отрывался в этот праздничный день с любимыми, хоть и не всегда "парадными", песнями. Гнусавый Макаревич, смешно комкая конец каждой строчки, пел про посещение "огромного города", в котором "совершенно нет людей", а вместо стекол в каждое окно вставлено зеркало. "Когда я просто улыбался, то улыбался мне весь город, и если я кивал кому-то, то все кивали мне в ответ. И иногда казалось мне, что город жив и что вокруг мильон людей..."

- О чем он поет? - спросил Сашка Нелю. Он давно знал наизусть эту песню, но смысл, который безусловно был в нарисованной "Машиной" иносказательной сюрреалистической картинке, все время ускользал от него.

- Мне кажется, это притча о том, что человек, если, конечно, это "настоящий" человек, способен оживить целый город, воодушевить его своей жизненной силой.

"Они поссориться не могут, они похожи друг на друга..."

- Мрачноватая музыка для такой пафосной идеи, - усомнился Сашка.

- Игра контрастами - классический прием в искусстве, - парировала Неля.

"И вскоре я покинул город, и город сразу опустел..."

В какой-то момент им удалось вырваться из толпы, и они оказались на одной из старых московских улиц, перпендикулярных Тверской. Здесь было немного тише и спокойнее, словно поздним вечером в детской комнате по соседству с большой, где идет массовая пьянка. Метров через пятьдесят они набрели на небольшое летнее кафе, раскинувшее цветастый шатер в этом нелюдном месте тоже по случаю дня города. Сашка взял по стакану кока-колы со льдом и по бутерброду с сыром себе и Неле и отнес перекус на столик, где Неля заняла место. Она была в коротком почти детском платьице, ботиночках без каблука, и выглядела моложе своих и без того не великих лет.

- Ну, как тебе все это? -- спросила Неля.

- А тебе?

- Я уже устала, честно говоря.

- Нель, ведь ты учила меня радоваться простым радостям, помнишь? Что ж теперь?

- Саш, согласись, что выпускной родного курса и праздник одиннадцатимиллионного города -- это не одно и то же.

- Почему? Мой курс -- выборка членов моего общества, а москвичи -- тоже выборка моего общества, только побольше.

- Интересно, что же такое, тогда, "твое общество"?

- Ну как... Все граждане бывшего СССР, как минимум России.

- Отчего же ты сужаешь понятие "своего общества" до политических границ государства? По какому принципу ты выбросил других людей? Они уже не "твое общество"? А как же те, с кем ты учился в Штатах? Они не входят в это понятие? -- Неля разошлась; ей нравилось выстраивать четкую линию аргументов. -- А если вся Земля, вся Вселенная -- это "твое общество", то почему бы тебе не поприсутствовать, скажем, на похоронах некой Дебби Браун, штат Айова, скончавшейся от сердечного приступа при виде мужа? Она, выходит, тоже член "твоего общества" и события ее жизни тебе не безразличны. Мужа ее утешишь.

"Вот язвочка! -- подумал Сашка. Он понял, что опять попался. - Почему меня не научили так? Я же юрист, правозащитник... Должны были сделать хотя бы факультативом отдельный предмет -- "искусство полемики".

- И тем не менее, Нель, в чем разница, между днем города и выпускным?

- Всякий социолог тебе скажет, что чем шире социум, тем абстрактнее связи. Другим языком, с одним человеком тебя может связывать почти все, что происходило в твоей жизни. С двумя -- уже значительно меньше событий. С сотней человек, с курсом -- учителя, предметы, экзамены, общага... ты лучше меня знаешь. А вот со всеми москвичами тебя объединяет только слово "москвич". А этой общности недостаточно, чтобы на душе было длительное ощущение единства.

Вдруг около стола ребят раздались голоса:

- Ух ты! Смотри-ка... Вот это да!...

Сашка обернулся. К ним уже почти вплотную подошли Светка, Маринка и Серега. Сашка обрадовался им не на шутку, гораздо больше, чем всем москвичам вместе взятым:

- Ребята, как здорово, что мы вас встретили!

- Это мы вас встретили, а не вы нас, - поправила всегда радующаяся чему-то Светка, - как дела-то?

- Слушайте, мы ведь не виделись уже сколько?.. два месяца! -- удивился вслух Серега. -- Как время-то летит!

- Привет, Саш, - улыбнулась Маринка.

Девчонки сели за стол к ребятам, а Серега резво экипировал их газировкой. Несколькими фразами собравшиеся за столиком выяснили, кто чем занимается после института -- Маринка села в банк, Серега почему-то нанялся охранником, Светка по-прежнему вела независимый образ жизни, - потом стали вспоминать бывших однокурсников и сообщать друг другу, что о них известно и насчет работы, и насчет личной жизни. Особенной осведомленностью по второй части отличалась Светка:

- Дуров словно ждал выпускного, чтобы расстаться с нами и не приглашать нас на свадьбу: женился через шесть дней после вечера в кафе. Это значит, он даже заявление заранее подал.

- А на ком? -- поинтересовался Сашка, хотя ему было все равно. -- На Наташке?

- На Семиной? Не-е-ет! Ты че? Он на другой женился, она не из наших.

- Странно, - удивился Сашка, - мне казалось он на Наташке Семиной женится.

- Да не, это с Наташкой так просто, - ответила Светка и понеслась дальше. -- Вот Алик и Верка расписались в прошлый четверг. Мы там все были. А ты, кстати, чего не пришел?

- Меня не звали...- ответил Сашка, но история продолжалась.

- Алик все спешил: ему же справка нужна от жены, а то его в армию заметут. Он говорит, с первого октября призыв, времени уже мало. Но, насколько я знаю, они шаги в этом направлении уже давно предпринимают.

- Саш, а чего у тебя с армией? -- спросил Серега.

- Да меня мои отмазали давно. Знакомые есть в военкомате. Договорились, в общем.

- А за меня обещал шеф похлопотать, - продолжил свою мысль Серега, - он сам из бывших военных. Я чего в охранку-то пошел... Так-то мне нафиг все это не нужно.

- А Шурик Посудин с Лидкой так живут, - не унималась Светка, - она его фамилию брать не хочет, говорит, не желаю быть "посудиной", а он ей: пока не согласишься -- в ЗАГС не пойду. Приколисты!

Они протрепались еще какое-то время, перемывая косточки общим и не очень общим знакомым. Светка до самого конца продержалась спикером, и когда, она, наконец, устала, сообщила:

- Пойду сигареты посмотрю. Серег, сходи со мной.

- С удовольствием.

Сашка, Неля и Маринка остались втроем. Сашка обратил внимание на то, как повзрослела и похорошела Маринка за прошедшие два месяца: казалось, прошли годы, с той только разницей, что они не испортили ее, а улучшили. Маринка была в довольно строгом длинном платье с короткими рукавами, из которых тянулись наружу тонкие руки, покрытые бархатистой загорелой кожей. На Марининой шее -- скромная, но со вкусом подобранная тонкая цепочка, на указательном пальце правой руки -- серебряное колечко. Темные волосы гладко собраны назад и подколоты, из-за чего ее и так высокий лоб казался еще выше. Никакой косметики на лице... хотя, нет, немного подведены неяркой помадой губы, и, кажется, все; если и есть еще что-то, то совсем незаметно.

- У вас-то самих как дела? Не женитесь пока? -- спросила Маринка спокойным, чуть грустным голосом.

- Пока нет, - ответила Неля, избавив Сашку от необходимости подбирать ответ, который устроил бы всех, - куда спешить? Я хочу институт закончить сначала, а там посмотрим.

- А ты как? -- спросил Маринку Сашка. Ему вдруг стало чудно, что он пять лет бок о бок учился с это даже не просто красивой, а благородно красивой девушкой, и не замечал ее красоты, слишком много думая о том, что он слишком много думает.

- Да что со мной будет! -- Маринка усмехнулась. -- Села, вот, в банк, сначала в юротдел. Потом шеф говорит: слушай, у нас операционистка в отпуске, не хочешь пока за стойку сесть? Ты, говорит, фактурная. Я села, а сама думаю: фактурная -- это комплимент, или ему по морде въехать надо?

- Вообще-то в слове "фактурная" есть базовый слог "fuck", - отвлеченно заметил Сашка, и, услышав свой голос, спохватился: не обидится ли Маринка. Он она то ли не услышала, то ли пропустила его ремарку мимо ушей.

- А это разве нормально, что ты с юридическим образованием за стойкой сидишь? -- удивилась Неля.

- Да ладно... - махнула рукой Маринка, - там у юристов все равно сейчас толком работы нет. А тут все время клиенты приходят, дядечки с бумажниками. А найти богатого холостяка -- это не так-то просто.

- Да я уж знаю, - засмеялась Неля, погладив Сашку по плечу. Ее жест не понравился Сашке. Он понимал, что это было сделано только для подержания разговора, но из Нелиного "знаю" получалось, что он либо не холостяк, либо не богатый. А он - холостяк. Одновременно с этим он отметил про себя, что в Маринке появилось гораздо больше взрослой расчетливости, чем он видел в ней за все время учебы. Взять даже этот термин "дядечки с бумажниками". Удивительно, всего два месяца!..

- Неужели, бумажник так много значит? -- спросил вдруг Сашка Марину.

- Саша, Саша... - вздохнула Марина, - вам, мужикам, проще. Понравилась девушка - хватай ее, на коня и в степь. А нам надо и о себе, и о детях думать, одного пламенного чувства тут недостаточно, приходится задумываться о деньгах. А иногда и выбор делать в пользу них.

- Но ведь это же... попса! -- Сашка хотел сказать "проституция", но вовремя осекся. Маринка, впрочем, знала, что Сашка ставит два этих понятия рядом.

- Проституция, хотел сказать? -- Маринка сокрушенно покрутила головой. -- Вот что меня больше всего в вас мужиках убивает, так это лицемерие: клянете женскую продажность по чем зря, но кроме вас самих никто ж нам за нее не платит! Давайте организуем общество, где не будет власти у денег, которые зарабатывает мужчина, а женщина равна с ним в правах. Вы ж первые взвоете и скажете: верните как было!

- Фу, какой прагматизм, - возмутилась Неля.

- Прагматизм? -- Марина горько усмехнулась. -- Ты-то вот только вернулась из Германии. А я? Я бы хотела романтики. Но для этого работа за стойкой банка не подходит.

- Для этого надо выйти замуж за "дядечку с бумажником"? -- улыбаясь спросила Неля. Она чувствовала, что разговор выходит за рамки светского, и старалось вернуть его в нормальное русло. Она искренне симпатизировала Маринке и не собиралась портить с ней отношения, да еще безо всякого повода. Однако, вопреки стараниям Нели последняя ее реплика прозвучала скорее издевательски, чем примирительно.

Впрочем, Маринка, не ответив Неле, вдруг обратилась к Сашке:

- А вот ты, интересно, романтик?

- Я? -- Сашка не был готов к такому вопросу. В голове пронесся вихрь мыслей, всплыло последнее стихотворение. -- Я -- да.

- Тогда Неля должна быть прагматиком. Иначе ваши детки будут голодать. Скажи, Неля, ты прагматик? Или ты то, что Сашка любит в тебе?

Сашка вдруг с ужасом понял по глазам Нели, что та не знает, что ответить. Она испуганно смотрела на него какую-то долю секунды, и в глазах ее читалось: "помоги!".

- Классный сегодня получился день! -- раздался Светкин голос.

"Слава богу!" - подумал Сашка.

"Слава богу!" - подумала Неля.

Маринка закрыла глаза и откинула голову назад, подставив лицо еще теплому осеннему солнцу, выглянувшему на мгновение из-за облака.

Когда стемнело, они впятером отправились смотреть праздничное шоу заезжего француза на стенах МГУ. Сначала они попытались попасть на Воробьевы горы, но народу прибыло столько, что часа за три до начала шоу милицейские кордоны перекрыли все подступы и не пускали все прибывающих зрителей. Всех выручил Серега, который отвез ребят на другую сторону Москвы-реки, откуда здание университета тоже прекрасно просматривалось, но народу почти не было. По пути все затарились пивом и газировкой и, постелив на траву Серегину куртку (Сашка старался надевать теплые вещи как можно позже), устроили импровизированный вечерний пикник. Вскоре на стенах МГУ заскакали разноцветные фигуры, выводимые хитроумным лазером иностранного артиста. Музыку отсюда было слышно плохо, но об этом никто особо не жалел. Сашка вместо этого все еще слышал другое: "Я был вчера в огромном городе, где совершенно нет людей..."

Вид мерцающего в ночи МГУ навел Сашку на мысли об инженере Гарине и его гиперболоиде; на мгновение ему показалось, что шпиль главной башни Университета сейчас начнет падать вниз, срезанный лезвием луча последнего солдата Наполеона. Он повернулся Неле: она смотрела в пустоту широко открытыми глазами и о чем-то думала.

Сашка побоялся спрашивать, о чем. 6

В понедельник зазвонил Сашкин рабочий телефон. Это был Влад.

- Здорово, Саш. Как дела?

- Бог милостив. Сам как?

- Да что со мной будет... Как тебе празднества?

- Утомили. Мы с Нелькой прошлись позавчера по центру Москвы... тяжелое впечатление. Словно я случайно попал на чей-то чужой праздник. Люди месяцами не получают зарплаты и пенсии, городской бюджет несет такие колоссальный траты только для того, чтобы с почетом обставить собственный день рождения!

- Я представляю себе... У меня хватило ума не выбираться никуда вчера. Но я чего звоню-то - похвастаться.

- Чего?

- Можешь меня поздравить: с тобой говорит состоявшийся аспирант кафедры теории государства и права.

- Ух, ну ты молодец! Ты ж теперь три года можешь военкомату язык показывать!

- И это тоже... Я вообще-то рассчитываю в полтора года уложиться, мой научный говорит: развивай тему диплома. А ты же знаешь, у меня в диплом вошло процентов тридцать от всего материала - больше просто нельзя было. Так что подчищу все, добавлю свежачка, сдам минимумы этой весной, а в том году попробую защититься.

- Я все бросаю и жду тебя на Китай-городе где обычно. Это повод встретиться. ОК?

Влад снова был на месте раньше Сашки. "Почему я опаздываю, даже если прихожу вовремя?" - удивлялся Сашка. Они пожали друг другу руки - казалось, нет на свете силы, способной нарушить или изменить этот многолетний ритуал приветствия - и, балагуря на только им двоим понятные темы, поднялись на поверхность.

Сегодня Москву убирали. Сценические площадки к этому времени город уже демонтировал ("демон-тир-овал" - обратил про себя внимание на составляющие этого глагола Сашка), но улицы были загажены обрывками праздничных листовок, афиш, ошметками лопнувших воздушных шаров и прочей постпраздничной мишурой, которая показывает, что у любого самого светлого торжества есть и другая сторона. Растворившись среди будничных пешеходов, уставшие люди в оранжевых спецовках словно муравьи методично, усердно и как-то безысходно выполняли свою скорбную работу по погребению вчерашнего праздника. Было довольно пасмурно, как бывает всегда на следующий день после того, как тучи разгоняют артиллерией. Аккуратный с иголочки костюм-тройка на Владе - он был только что с экзамена - резко контрастировал с окружающим ребят бардаком.

Сегодня Сашка с Владом просто шли, не направляясь никуда. У них не было цели, требовавшей физического перемещения с того момента, как они поздоровались. Влад рассказывал про вступительный экзамен по философии.

Конечно липа, покруче наших выпускных. В общем-то все места розданы еще до начала экзаменов; знаешь, если научный руководитель решил тебя взять, считай, что ты уже поступил. Ну а ты в курсе, мой-то меня уже два года звал. Тем не менее, сам знаешь - экзамены - это экзамены, и самый липовый из них тоже надо сдавать. Короче, приходим на философию, сели, растянули билеты, Дурову достался Фрейд. А, знаешь, видно, что не готовился парень. Он достал такой серенький доисторический краткий философский словарь, который не одну войну прошел...

- Да, я знаю, у меня такой был, я посеял...

- Ну вот, выписал оттуда все, что было по Фрейду. А мне-то сзади все видно - у него три небольших абзаца получилось. Подходит его очередь, а я вижу, он второй вопрос - вообще никак. Комиссия его спрашивает: ну так, мол, с чего начнешь? Он говорит - с Зигмунда. Давай, говорят. А комиссия - Ларин, Крашенинников Леонид Аркадьевич и Тортилла.

- Эльвира Иосифовна? Она еще экзамены принимает? Я думал, ей только лекции доверяют читать.

Да нет, жива еще старушка. Короче, Ларин и Крашенинников никакие, я не знаю, что они вчера праздновали, может восемьсотпятидесятилетие Москвы...

А может, восемьсотпятидесятилетие Тортиллы.

Тоже может быть. Я все это к тому, что фактически она одна прием вела. Дуров начал, мол, Фрейд, такой-сякой, жил там-то тогда-то, основатель философской концепции, основные постулаты которой - инстинкты самосохранения и продолжения рода, и других инстинктов по Фрейду нет. Потом сказал пару слов про неофрейдистов, и я вижу - у него материал закончился. Он начал сначала, а Тортилла на него смотрит. Дуров понял, что она просекла его фишку, и давай тогда на Фрейда катить: мне, говорит, его учение представляется пустым и необоснованным. Тортилла говорит: а чего так? Он отвечает: ну как же? - говорит, - Зигмунд Фрейд говорил, что человеком в жизни движут только два инстинкта: продолжения рода и самосохранения. Она ему: ну и что же вас в этом не устраивает? А он возьми, да и ляпни: как, что не устраивает? Вот вами сейчас который из них движет?!

Сашка слушал Влада и смеялся над тем, что тот говорил, но мысли его были далеко. Как обычно, он снова пригласил Влада на встречу не только для того, чтобы поздравить его с новым статусом. И не только для того, чтобы узнать, что Дуров все же не поступил в аспирантуру.

У Сашки как всегда были личные мотивы: что-то непрерывно свербило внутри. Его не покидало ничем казалось бы не обоснованное волнующее предчувствие значительных перемен, которые не гарантировали ничего хорошего, хотя и плохого тоже. Он уже два дня не мог успокоиться то ли из-за этого дурацкого разговора с Мариной, то ли из-за оторванности от общего -Светкиного, прежде всего - настроения по поводу праздника дня города. Сашка охотнее сослался бы на вторую причину. С нее он и начал.

- Так ты, Влад, значит, не выбирался никуда ни вчера, ни в субботу?

- Нет, а зачем?

- Ну как же, праздник твоего города. Конечно, это также нерационально, как и Храм Христа Спасителя, но это же только форма. Все равно это остается настоящим праздником.

Влад усмехнулся. Рядом с ними оранжевый дворник размеренно мел свернувшуюся от влаги в небольшие глинистые комочки грязь.

- Когда ты отмечаешь праздник с большим количеством ничем не объединенных с тобой людей, - ответил Влад, - на следующий день ты вынужден выметать из своей души оставшийся после праздника хлам. И ты знаешь, иногда это лопнувшие воздушные шарики, а иногда и использованные презервативы, и в этом случае понимаешь, что тебя никто по-настоящему не любит, а каждый раз предохраняются.

- Почему ты вдруг заговорил об этом? - Сашка испугался, что Влад прочувствовал и вторую часть его, Сашкиных, опасений. Но Влад, кажется, просто попал в точку с образом.

- Просто я не люблю тусовки, и чем они больше, тем больше я их не люблю.

Некоторое время ребята шли молча. Влад всегда знал, когда надо помолчать, чтобы Сашка собрался с мыслями. Это свойство, которое трудно было переоценить в человеке, и очень хорошо, если такой человек у тебя есть. Впрочем, Сашкин обеденный перерыв кончался, и очень скоро работа вновь засосет его до конца дня, резко изменив Сашкины представления о пространстве и времени по сравнению с этим моментом неторопливого разговора. Безобразный Эйнштейн!

- Мы вчера смотрели шоу Жана Мишеля Жарра, - заговорил, наконец, Сашка, - ты слышал что-нибудь про это шоу?

- Ты меня знаешь, Саш, само слово "шоу" заставляет меня стараться знать о нем как можно меньше.

- Но ты все равно знаешь об этой акции, так?

- К сожалению, да. Я ведь не в тайге живу, иногда смотрю телевизор, слушаю радио... Он что-то там с МГУ проделывал?

- Да, точно. И мы вчера это смотрели из Лужников. Знаешь, жутковатое зрелище. Старое здание университета, основанного вообще бог знает когда... вдруг покрывается росписью лазерных татуировок. И это делает иностранец, француз. Я все понимаю, но почему-то у меня возникают ассоциации с надругательством над могилой. Когда я смотрел все это, сначала вспомнился гиперболоид инженера Гарина. Мне в какой-то момент показалось, что все рушится. Стало просто страшно. В этом было... что-то сатанинское: ночь, темнота, московская святыня и какой-то электронный шабаш иноверца.

Влад выслушал Сашку, секунду словно рылся в памяти, и, наконец, заговорил:

- Не могу сказать, что я полностью разделяю твои чувства, но мне, по крайней мере, понятны твои эмоции. Ты возможно будешь удивлен, но мне кажется, твое восприятие этого действа базируется на традиционной православной христианской доктрине, и то, что ты чувствуешь, имеет глубокие корни в твоих генах и твоем подсознании.

- Православное христианство? Что ты имеешь в виду?

- Ты не обращал внимания на то, как православные отмечают Вербное Воскресение -- Вход Господен в Иерусалим? Традиционно это Крестный ход с массой народа. И каждый человек несет зажженную свечу. Но при этом люди не пытаются сложить все эти огни в один большой "костер революции". Каждый несет свою свечу, свою веру. Когда вера рассеяна огоньками свечей в миллионах, ее труднее задушить, чем залить водой один большой костер. Знаешь, почему так? Потому что православие говорит: Бог в тебе. Значит, и праздник в тебе. Нет необходимости собираться большими группами и уверять друг друга, что праздник наступил и уж теперь-то точно весело. Если праздник наступил внутри тебя, ты его празднуешь и все. Ты, конечно, можешь поделиться радостью с другим, но поймет тебя только тот, у кого тоже праздник внутри. Если много незнакомых людей собираются вместе, значит они не в ладах сами с собой, и для того, чтобы убедить себя, что это не так, они пытаются убедить в этом окружающих. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Да, что-то похожее мы обсуждали с Нелей. Она говорила: чем больше общность, тем абстрактнее связи. То есть, наиболее конкретная, полная связь может установиться между двумя людьми.

- С моей точки зрения не совсем так. Наиболее конкретная связь может установится внутри самого человека, поскольку он является замкнутой системой.

- А как же проблема одиночества?

- Эту проблему выдумали безбожники. Человек, внутри которого Бог, не может быть одинок по своей природе. Чаще наоборот, люди мешают друг другу. Вот говорят, трудно найти свою половину. Я думаю, это потому, что, как правило, такой половины нет. А счастливые семьи, влюбленные голубки, - это частью вранье и показуха, а частью исключения из правила, которые, как известно, лишь подтверждают его.

Сашка посмотрел на Влада новым взглядом. Влад, которого он знал много лет, человек, которого он считал почти своей частью, сегодня вдруг открыто отказывается быть такой частью, утверждая, что является самодостаточным. Если так, почему же он тогда откликается на каждое Сашкино слово, на каждую просьбу, срывается и летит, стоит только Сашке намекнуть о желании поговорить?

- Не хочешь же ты сказать, что мы с тобой не нужны друг другу?

- Я не ставлю вопрос таким образом. То, что действительно нужно человеку, это большой открытый вопрос. Ты думаешь, человечество в нем разобралось хоть на йоту? - Влад усмехнулся. - Посмотри, чем мы с тобой, юристы, занимаемся: мы прорываем кордоны законодательства, ищем, как обойти закон, хотя по сути дела, помогаем людям жить так, как им нужно. Но если им нужно жить так, то кто же тогда писал и веками проверял на практике законы, которые вроде бы должны помогать людям жить так, как им нужно, а не мешать. Это классический пример паразитизма.

- Влад! -- Сашка остановил его, сердце заколотилось. Он никогда не думал, что простое манипулирование словами может так разволновать его. Сашке вдруг показалось, что все, чем он жил до последнего момента, а прежде всего Влад и Неля, отступают в сумрак прошлого, становясь призрачными воспоминаниями. -- Погоди, Влад. Я ведь тебя о другом спрашиваю. Ты говоришь, что никто никому не нужен. И мы с тобой друг другу тоже? Ты это хочешь сказать? Ты уверен, что это хочешь сказать?

Влад вдруг улыбнулся, и тогда Сашка понял, что ничего не изменилось, и все, что было между ними остается в силе.

- Александр, я всегда стараюсь говорить то, что я хочу сказать. Если это по каким-то причинам неуместно, я просто молчу. Что же касается твоего вопроса, то, мне кажется, ты забыл минимум две вещи. Во--первых, мы говорили об общих праздниках. В этом контексте я могу повторить свое утверждение, что человек, безусловно, самодостаточен, поскольку истинный праздник приходит только изнутри. Конечно, на самом деле, и проблемы возникают изнутри, но иногда, для их разрешения, по крайней мере, на начальной стадии, очень полезен внешний контакт. А сейчас мы с тобой, кажется, ничего не празднуем, а как раз рассматриваем внутренние проблемы, что называется, "в первом чтении". Во-вторых, - Влад снова улыбнулся, - я все-таки не гуру, и то, что я говорю, не следует воспринимать как истину в последней инстанции. Это всего лишь мое личное субъективное мнение.

Сашка благодарно посмотрел на друга. Все-таки, с Владом ему здорово повезло. Влад безусловно ассоциировался у Сашки с чем-то постоянным, стабильным и сильным. Влад был Сашкиной константой, центром Сашкиного мира, и с этим центром Сашка соотносил все события в своей жизни, чтобы понять, в какую сторону она двигается. Одно только было непонятно: что этот удивительный человек нашел в нем, в Сашке, чтобы вести себя так, как он это делает уже на протяжении семи лет.

Влад, а у тебя внутри был праздник?

Был. Поэтому я никуда и не пошел. Но этот праздник не приходил и не ушел на следующий день. То, что я москвич и что Москва -- это мой город, я праздную каждый день. Иногда я прохожу по старым улицам, и в этот момент мне кажется, что я бессмертен, потому что я существовал давным-давно до себя вместе с этими стенами и башнями, а значит, буду существовать и после себя. У тебя не бывает такого?

Сашка улыбнулся в ответ:

Бывает... Хочешь, я тебе про Москву расскажу? Только это на самом деле песня.

Тогда можешь спеть.

Хочешь?.. Ну, хорошо.

Сашка огляделся, нет ли кого слишком близко. Он понимал комичность ситуации, в которую сам себя поставил, но ему необходимо было врываться из грубых материй, сгущавшихся над ним. Проще всего это сделать, окунувшись в творчество, -- только оно позволяет нам не потерять индивидуальность среди ежедневной рутины, которой заняты все мы.

Творчество... Это отголосок того, что мы знали когда-то, и утратили в процессе развития, который оптимисты называют эволюцией. Вполне вероятно, что человечество когда-нибудь все-таки упрется в границы бесконечной Вселенной, освоит чудеса ноль-пространства, переносящего своих пассажиров в любую точку бесконечности за такой короткий промежуток времени, что современная наука не в состоянии описать его десятичной дробью от целой секунды, откроет свое официальное представительство в каждом из параллельных миров и соберет живородящий компьютер, клонируя поколение за поколением гениального Билла Гейтса. Но вещи, к которым мы привыкли и потому не кажущиеся нам удивительными, никогда уже не будут познаны нами. Отчего нам всем, как одному, кажется, что мажорное трезвучие "веселое", а минорное "грустное"? Почему обычные слова, выстроенные в ритмический ряд и зарифмованные по нехитрой формуле, заставляют нас плакать или смеяться, тогда как другой их порядок, даже при сохранении общего смысла, не воздействует на нас никоим образом? Что притягательного в шорохе листвы, какая изначальная мистика скрыта в шуме дождя, что заставляет нас смолкнуть в призрачной скорби в тот момент, когда взор наш невольно устремляется в ночное звездное небо?

Мы отнюдь не получаем новые знания, а лишь постепенно заменяем одни из них другими. Мы знали ответы на все эти "простые" вопросы когда-то, но отказались от них, чтобы узнать новое. Так Адам и Ева утратили рай, познав иное. Платон говорил: "знание есть припоминание". Его современники еще могли "припомнить" что-то из настоящего "знания", но с каждым годом, поколением, веком сделать это становилось труднее и труднее из-за все более полной замены "знания" о небе, дожде и деревьях чем-то "новым".

И потому блаженны те, кто прорывая вековую коросту забвения даже не припоминает, но хотя бы видит частички изначального Знания, и способен пронести их в наш век космических скоростей и космического же бездушия. А посему Творчество - это сама Вечность.

В этот момент Сашка был совершенно один. Не было ни города, ни дворников, ни прохожих, ни даже Влада. Он глубоко вдохнул полную грудь сыроватого осеннего воздуха, и, отключившись от всего реального, негромко запел, отщелкивая вторую четверть пальцами:

Снова вечер наступает

И бесшумно мрак скрывает

Город мой.

Розовеют щеки неба,

И струится запах хлеба

Над Москвой.

И, забыв людское племя,

В бесконечность канет время

До утра,

И как будто дно морское

Будет мир объят покоем

В миг, что между завтра и вчера.

Птицы дня уже отпели,

Но еще не начал трели

Соловей,

Позабыв о дне вчерашнем,

Звезды спят кремлевских башен

И заснули маковки церквей.

Всколыхнув покров полночный,

Где-то вспыхнет светлой точкой

Шум колес,

И опять пустая нота,

И в душе как будто что-то

Сорвалось...

Что же это за блаженство,

Знать, что чудо совершенства

Часть тебя...

Пропусти же через душу

Этот мир и молча слушай

Как Москва баюкает себя.

Последняя нота повисла в воздухе, и мелодия унеслась куда-то в самостоятельную жизнь. Влад дослушал до конца, и, выдержав паузу уважения, сказал:

- Вот это и есть твой день города. Чтобы праздновать его, тебе никто не нужен. Понимаешь, что я имею в виду?

Сашка кивнул. 7

В тот вечер по телевизору давали подборку клипов отечественных исполнителей. Показвали то, что Гарик называл "голимой попсой". Работа вымотала Сашку почти до конца, но посмотреть вечером какую-нибудь музыкалку он считал необходимым.

Сашку почти выворачивало на изнанку от событий на экране, однако он по-прежнему лежал на диване, закинув одну руку под голову, держал в другой пульт от телевизора и не делал никаких движений, чтобы выключить "ящик" или переключить канал. Что-то удерживало его на этом канале, и он не столько слушал бестолковые попевки, сколько судорожно старался понять, что же его заставляет смотреть это.

Они вместе с Нелей и раньше обращали внимание на этот феномен: крутят они иной раз каналы, вдруг - хлоп! - на одном из них "На-На". То, как они оба относятся к этому коллективу, цензурными словами выразить невозможно. И все-таки, наткнувшись на них, Неля (или Сашка) оставляли именно этот канал, и смотрели на "сладких мальчиков", едко комментируя то, что происходило на сцене или съемочной площадке клипа. Сколько сарказма, злости, издевок звучало, сколько брезгливости и насмешек...

Но канал они не переключали, пока номер не заканчивался.

"Я снова думаю о том, что я думаю, - поймал сам себя Сашка, - пора с этим завязывать. Так и до шизофрении с раздвоением личности недалеко."

"Как это не странно, мой двойник с экрана снова поет и поет про любовь..." - донеслось из телевизора.

"Двойник... Что-то в этом есть. Может в этом безобразии отражаемся все мы? Может, тут у каждого двойник? И уж конечно, он поет про любовь, про что же еще..."

"Эти глазки, эти голубые глазки, эти ласки, эти неземные ласки..." пела Ирина Салтыкова.

"Вот такую любовь нам предлагают. Глазки-ласки, любовь-морковь... Как там у Пушкина? "Читатель ждет уж рифмы "розы", так на, возьми ее скорей." А кто, собственно, предлагает взять эту туфту? Интересно, насколько мы сами определяем то, что слушаем? И насколько то, что мы слушаем, определяет нас?"

"Секс - секс! - без перерыва, секс - секс! - как это мило!" - снова поддержал диалог телевизор.

"Это точно, всех раком поставили, - зло подумал Сашка. - Как жалко, что я не попал в семидесятые со своим припозднившимся рождением! Эх, время было: "Машина", "Воскресенье", "Аргонавты", "Скоморохи", "Високосное Лето"... Вообще-то, все это, конечно, идеологическая война. Не совсем понятно, кто ее ведет, но ясно, против кого: против остатков интеллекта в нашем обществе."

"Атас! Веселей, рабочий класс! Танцуйте, мальчики, любите девочек..." настоятельно рекомендовал Николай Расторгуев.

Последняя фраза заставила Сашку дотянуться до телефона и набрать Нелин номер. Сашка по-прежнему не оставляло ощущение, что что-то в его жизни меняется. Какие-то похожие ассоциации возникали у Сашки при фразе "прощание с детством", хотя какое уж у него детство в двадцать-то с лишним лет! После трех гудков щелкнуло, и раздался сонный Нелин голос:

- Але?

- Нель, это я. Ты не спишь?

- Нет.

- Как у тебя?

- Нормально. У тебя?

- Тоже. Я слушай, чего звоню. Вы ничего не проходили про идеологическое оружие?

Неля хихикнула:

- Пока нет. А что такое?

- Да так... Я вот в очередной раз смотрел клипы, вспомнил про На-Ну, как мы ее смотрим с тобой все время... Что-то же заставляет меня и ее смотреть, и сейчас вот телевизор включать. Хотя я точно знаю, что мне вся эта дрянь противна. Я подумал, а может, с нами так борются? Какой-нибудь код включают в клип и ты на него подсаживаешься, как на наркотики?

- Выдумываешь ты все!

- Нет, послушай, есть же принцип "двадцать пятого кадра", знаешь? Когда зрителю с определенной частотой показывают какие-то символы, и в итоге они прописываются у него на подкорке, в подсознании.

- Слышала я, но поп-музыка - это не то, тут же колоссальные средства нужны. Представляешь, в пятиминутном ролике каждый двадцать пятый кадр отметить!

- Средства, положим, есть в шоу-бизнесе. Знаешь, сколько мне предлагали в некоторых проектах?

- Ты все равно ничего не получил.

- Я - нет. Но я-то знаю, что это реальные деньги. Да и Гарик, вон, говорит...

- Гарик твой - трепло. Он и соврет - недорого возьмет.

- Окей, газеты тогда просто почитай. Да и вообще, пусть не "двадцать пятый кадр", я его так вспомнил, первое, что в голову пришло... Кстати, Нель, у вас, девчонок, не отсюда пошел термин "кадрить"?

Неля снова хихикнула.

- А если серьезно, Нель, то очень удобно через попсу кодировать. Ты вспомни этот позорнейший тур "Голосуй или проиграешь!", когда все это стадо за Ельциным ездило! Ведь выбрали же его снова, не смотря ни на что! А ведь альтернативы были: от Явлинского до Зюганова!

- Куда ты клонишь-то? Причем тут Зюганов?

- Неля, услышь меня! -- Сашка чувствовал, что находится на пороге озарения, но оно чуть-чуть ускользает от него. - Я не о политике сейчас говорю, а о том, что с помощью массовой культуры, прежде всего музыки, очень удобно манипулировать массовым сознанием!

- Есть много других более удобных форм: газеты, телевидение, радио...

- Так и что? Смотри, все эти структуры как раз задействованы: газеты раскручивают звезд, печатая их интервью и тексты песен, телевидение крутит клипы, радио - треки. Причем, поп-музыка гораздо удобнее голой статьи или репортажа. Люди поумнели и к обычным способам распространения информации относятся настороженно. А в эстраде ничто никого не настораживает - это же легкий жанр! Между тем именно припевчики из таких вот легковесных хитов врезаются в мозг. А это и есть - зомбирование.

Сашка сам вдруг удивился, насколько просто и аргументировано он все изложил. Обычно, если Неля занимала другую позицию, ее доводы были более четки и стройны, и Сашка проигрывал ей. Сашка никогда не показывал, что это его удручало, он умел обставить все так, будто специально просто уступил ей в споре. Неля понимала, что это не так, но принимала игру.

Что заставило Сашку вдруг так до боли отчетливо и контрастно почувствовать в этот вечер? Ощущение неустроенности, недостроенности чего-то личного? Недавний разговор с Владом о "празднике внутри"? День города, пафосный и показной, день, когда Москва вдруг казалась Сашке то чужой, то рушащейся? Маринины рассуждение о неизбежности попсы и проституции? Скрытая от самого себя завить ко всем этим псевдозвездам и уверенность, что он в сто раз лучше? Тоска по недавнему институтскому прошлому, когда все были семьей и мир вокруг выглядел совсем иначе? Обрыдший бардак в стране, тянущийся черт знает сколько лет? Что-то еще, быть может?

Или все это вместе, накопившееся, достигшее критической массы и прорвавшееся наружу, как речная вода, проломившая на своем пути стены плотины, удерживавшей ее так долго в неволе?

И вот она понеслась, срывая все преграды и смывая условности, набравшаяся сил, исключившая понятие "невозможно" из построения логических цепочек.

И тут волна адреналина мощной инъекцией прокатилась по всей кровеносной системе Сашки: он вдруг понял, что нашел, наконец, истинный предмет своего интереса. В этом предмете объединялись и дополняли друг друга до абсолюта все его знания и связи: и как музыканта, и как поэта, и как юриста, и как внимательного наблюдателя, и как просто мыслящего человека, имеющего достаточно богатый для его возраста жизненный опыт.

Это была его "тема" и называлась она "идеологическое оружие попса". Она была одновременно бесконечна и ничтожна, примитивна и сложна, доступна и скрыта. В ней было все: жизнь, смерть, любовь, боль, политика, деньги, история, религия, культура. И только такой человек, как Сашка, который в этот раз мог при малейшей необходимости, опираясь на свои знания, опыт и связи, совмещать в себе функции как "включенного", так и "невключенного" наблюдателя, мог овладеть этой темой настолько, насколько она в принципе была познаваема.

Одновременно с этим Сашка вдруг увидел объемно, словно на голограмме, всю свою жизнь, все те мнимые преходящие ценности, которыми он ошибочно дорожил, и ужаснулся, насколько все то, что происходит с ним, с его поколением, со страной, укладывается в прокрустово ложе попсовых мерок: все от дутых праздников и тусовок до регистрации юридических лиц и пьянствующего президента. Он вдруг понял, как ежедневно кастрируется высший смысл человеческого пребывания на земле. И теперь, осознав это, он должен был врываться из порочного круга. А для такого прорыва достаточно просто сделать этот круг видимым.

- Неля, я нашел свою тему, - сказал Сашка в трубку изменившимся голосом. - Это было, как озарение. Теперь я знаю, чем должен заниматься.

- Саш, ты о чем? Что с тобой? - было слышно, что Неля немного испугалась; она решительно не понимала, о чем идет речь. На мгновение ей показалось, что на том конце не Сашка. - Ты про что говоришь-то? Мы говорили про "двадцать пятый кадр"...

- Неля, я буду исследовать музыкальную поп-культуру как идеологическое оружие. Я нашел свою тему, понимаешь?

Неля не понимала.

- Не говори глупостей. Какое оружие? Тебе надо песни писать, у тебя талант. -- впервые Нелино заявление показалось Сашке безгранично глупым.

- Это не то. Я нащупал колоссальный источник власти. Теперь я хочу понять, как он действует, чтобы научиться если не управлять им, то хотя бы избегать зависимости от него.

- Нет этой зависимости для умного человека.

- Нет? А что ты напевала, пока мы гуляли по Тверской, помнишь?

- Нет.

- "Мальчик в кепочке нравится девочкам".

- "На-ну"? В самом деле? Ну, пристало. Это не повод делать выводы.

- Все на свете повод. Не может быть нелепых предположений, пока они лишь предположения, поэтому любые предположения нужно проверять.

- Саша, я не понимаю, о чем ты.

- Ты не можешь не понимать, мы с тобой столько лет...

- Я не понимаю, - перебила его Неля, - ты слышишь, что я говорю? Кажется, ты ведешь диалог сам с собой.

- Неля...

- Ты хочешь знать, о чем я думала во время вечернего пикника на день города?

Сашка хотел сказать "нет", но это прозвучало бы невежливо. Пока он подбирал ответ, прошли те три секунды, которые можно было истолковать, как молчаливое "да".

- Я думала, что у нас с тобой что-то не так. Что-то не сходится, понимаешь?

- Нет, - ответил Сашка, хотя он чувствовал что-то схожее. Зачем соврал? Наверное, ему просто было лень сейчас тратить время на обсуждения эфемерных проблем.

- Вот видишь, - усмехнулась Неля, - теперь ты говоришь, что не понимаешь меня.

Она немного помолчала. Сашка тоже молчал.

- Я думала над тем, что сказала Марина. Она ведь точно не желает нам зла, все что она сказала - это то, что она действительно думает. И я думаю, она права... во многом права. Как называются два магнитика, которые отталкиваются?

- Не магнитики, а грани магнита. Однополюсные, называется.

- Вот-вот. Однополюсные магниты отталкиваются. А сам магнит состоит из двух противоположных полюсов.

Она снова замолчала. По тому, как она подыскивала образы и строила фразы Сашка понял, что Неля сильно волнуется.

- Я что-то путано говорю... - снова заговорила она. - Но смысл в том, что в наших отношениях чего-то нет, они какие-то... акварельные, что ли. А хочется ярких цветов.

- Калорийности, - автоматически прошептал Сашка, вспомнив игру слов "калории- color", замеченную им когда-то.

- Чего?

- Так.

- Я думала тогда над этой песней "Машины Времени", про зеркала, помнишь? Честно говоря, я тогда впервые до конца расслушала ее слова. "Они поссориться не могут, они похожи друг на друга, и вскоре я покинул город, и город сразу опустел". Я поняла, о чем это. О том, что иногда на сотню, тысячу отражений приходится лишь один "настоящий" человек. Мы с тобой настолько похожи, что можем стать отражениями друг друга. А я хочу остаться "настоящей". Ты очень ярок, Сашка, за это я и люблю тебя. Но я не готова к тому, чтобы... Как сказать? Я должна убедиться, что я не отражение, понимаешь? Саша, нам надо отдохнуть друг от друга, набраться сил...

Она еще что-то говорила, а Сашка слушал и думал: какая белиберда! Он как-то вдруг потерял интерес к этому разговору, до его понимания перестало доходить, что говорит девушка на том конце провода, это перестало для него что-то значить. Сашка точно знал, что уж он-то - "настоящий". Он вдруг почувствовал, что очень устал. И что ему надо срочно бумагу и ручку.

Откуда-то издалека донеслось Нелино:

- Хорошо?

- Хорошо, - ответил Сашка автоматически. Стихотворение уже выстраивалось у него в голове.

- Тогда, пока... Не пропадай. Позвони мне как-нибудь.

- Take care, - ответил Сашка и повесил трубку.

"И на тропинке, и на тропиночке не повстречаемся мы больше никогда..." - пропел телевизор.

"Боже мой, какая же кругом попса!" - зло подумал он, садясь за стол. В этот момент он понял, насколько и все привычное течение его личной жизни укладывалось в эти пошлые песенки. Удивительно, как он мог не заметить этого раньше! Рука привычно побежала по бумаге, выводя строчку за строчкой. Неля и все проблемы остались где-то далеко. На самом деле существовали только две субстанции: Сашка и Попса. И Сашка ощутил, что сейчас, именно сейчас начинается что-то новое, то новое, чего он боялся. И это новое, начинается так:

Холодает. Ни снега, ни инея,

Все дожди, но надолго ль они?

Хоть не порвана памяти линия,

Что уходит в горячие дни,

Но все больше кладу в пищу перца я,

И на водку все больше кошусь

Прекращается, видно, инерция,

Не внеся нас в спасительный шлюз.

Холодает. И что-то неможется,

Руки скрещены, брови углом.

Ртутный шарик в термометре ежится,

Ужаснувшись дождям за стеклом.

И течет вода вертикалями

Не косыми, а ровно вниз.

И зовет, и играет далями,

И азотом жжет: поднимись!

И рисует в мозгу абстракции

Омут лужи и я на дне,

И все выше цена на акции

У зимы, и все холодней...

Зодиак мне не дал без риска жизнь,

Моя рыба - зеркальный карп.

Чемодан зевает, невыспавшись,

Перевязан бечевкой скарб.

Я тряхну в кулаке монетами

Путь туда мне, где, далеко,

Снова Ной торгует билетами

На свой атомный ледокол. 8

Прошло не так много времени (заканчивался ноябрь), но Сашка уже успел втянуться в новый ритм. Он внимательно отслеживал все публикации, в которых так или иначе освещались события, происходившие в мирке отечественного шоу-бизнеса. Он купил себе хороший плейер с устойчивым приемом FM-диапазона и, несмотря на холода, старался ездить в основном наземным транспортом, позволявшим принимать радиосигнал. Он поставил перед собой цель отсматривать все телевизионные передачи, дающие хоть какую-то пищу для анализа и классификации поп-культуры. За все это, а в особенности за то, что телевизор Сашка теперь начинал смотреть заполночь, довольно скоро пришлось расплачиваться основной работой: он стал рассеян, с трудом концентрировался на поставленных начальством задачах, терял документы и находил их в самых неожиданных местах. В общем, в воздухе носился вопрос о его увольнении, а в штате появился молодой белокурый паренек, как говорили, юрист-второкурсник из какого-то второсортного же правового колледжа, по имени Паша, пока на подхвате, но который, судя по всему, уже был готов заменить Сашку, когда настанет пора.

"Вот так же Алибасов заменил переставшего подходить по имиджу темненького нанайца на светленького... Тоже на Пашу, кстати," - подумалось однажды Сашке, и он еще раз ужаснулся, насколько он, да и все окружающие, привыкли мерить окружающий мир попсовыми стандартами.

Расставание с Нелей он пережил легко, чему он был одновременно приятно и неприятно удивлен. Сначала, правда, чувствовался легкий дискомфорт, но, как понял Сашка со временем, это был дискомфорт от отсутствия чего-то привычного, от пустоты на месте человека вообще, но не Нели конкретно. Она, слава богу, не тревожила его звонками; он тоже позволял ей отдохнуть от себя, как она сама предлагала.

Этот легкий дискомфорт вскоре был вполне оттенен, а затем и поглощен изменившимся графиком жизни, не оставлявшим место сентиментальности. Свой новый режим, когда в сутки на сон часто оставалось не более четырех часов ночью и сорока минут в поезде метро с учетом дороги в оба конца, Сашка про себя окрестил "суворовским". Те физические и интеллектуальные нагрузки, которые легли на его плечи, Сашка приравнивал к героизму ученого, ставящего очень важный для человечества, но очень опасный для его жизни эксперимент. Наверное, что-то похожее чувствовали физики-ядерщики в пятидесятых годах, проводя дни и ночи в непосредственной близи от источников радиации. Вполне вероятно, что так же чувствуют себя сегодня разработчики бактериологического оружия, шурша своими герметичными скафандрами в подвалах секретных лабораторий.

Существовало, впрочем, между этими учеными и Сашкой существенное различие, которое он любил подчеркивать во время разговоров с самим собой: те разрабатывали оружие, а он ищет противоядие, схему, пароль, систему, которые обезопасят людей от оболванивания и многих спасут от полной потери способности мыслить самостоятельно и независимо.

В отличие от физиков и бактериологов, Сашка мог стать новым Спасителем, и с этой точки зрения жертвы, которые, быть может, придется принести для достижения высокой цели, вполне могут оказаться большими, чем те, что традиционно ассоциируются в массовом сознании с трудом ученых. Вместе с тем и приносить их должно быть легче, поскольку цель выше. А небольшие проблемы на работе - это фигня.

Сашка пока точно не знал, чего он ищет, но чувствовал, что идет по правильному пути. Сначала Сашка выстроил общую структуру проблемы, систему. Накапливаемый прочитанный, прослушанный и просмотренный материал постепенно вкладывался в отведенные для него в системе ниши, и картина медленно приобретала законченность. А это и был еще со школьной скамьи Сашкин метод познания мира: от общего к частному.

Сашка теперь часто перезванивался с Гариком. Они даже встретились один раз - Гарик приехал к Сашке, так как у него самого не то, что квартиры, даже комнаты своей не было. Они долго сидели, вспоминали ДК "Замоскворечье", кто куда из общих знакомых подался и прочую такую лабуду. Как-то так получилось, что спиртного не было, хотя Гарик сам по себе мог служить верным индикатором горячительных напитков, подобно тому, как по мухомору принято определять подходящий микроклимат для благородного гриба. Но в этот раз все прошло без алкоголя, и, как сказал бы Хармс, Гарик выпил столько чаю, что стал интересен уже как личность.

Гарик был Сашкиным окном в мир живой музыкальной культуры. Хотя Гарик сам чурался попсы и называл ее деятелей различными древнерусскими заимствованными большей частью из тюркских языков словами, он все же был гораздо ближе к ней, чем Сашка. Все проводимое исследование, с точки зрения Сашки, делилось пока на две неравные составляющие: теоретическую, которую Сашка вел самостоятельно, и практические занятия, которые проводи Гарик, непосредственно сталкивающийся каждый день с этим "параллельным миром".

Свои мысли по поводу "разрабатываемой им темы", как он это называл, Сашка облекал в коротенькие эссе, на три-четыре странички. Для этого он брал достаточно узкий вопрос внутри поп-музыки, и разбирался с ним детально. Основной его темой, как и прежде, оставалась "поп-культура как идеологическое оружие". Поэтому лежащим на поверхности оказался вопрос о связи политического режима и поп-культуры. Посидев над текстом около полутора часов, Сашка получил фиксацию своей мозговой деятельности следующего содержания.

Вся история человеческого общества подспудно, а со времен Великой Французской революции осознанно стремилась к идеалам Свободы, Равенства и Братства. Что, в свою очередь, в самом грубом виде обозначает демократию (да простят мне политологи эту маленькую терминологическую вольность).

Однако, при всех преимуществах этой формы организации государственной власти, в истории всегда находились, как существуют они и сейчас, противники демократии, умнейшие, между прочим, люди, - те же Платон и Аристотель; та же крылатая фраза из Древнего Рима, о добрых и умных по отдельности сенаторах, объединяющихся в страшный зверь под именем "сенат"; здесь же и все серьезные идеологи недемократических течений сегодняшней России, например, активно растущий в последнее время круг сторонников идеи возрождения монархии, по возможности абсолютной.

В советском прошлом наша официальная, считающая себя демократической пропаганда, в частности, на страницах критики "их" философии, объясняла современные ей "недемократические" точки зрения корыстными собственническими интересами приверженцев тех или иных течений, зачисляя авторов в соответствующие заинтересованные классы. С обратной же стороны абсурда официальная мысль достигла в культивировании знаменитой ленинской байки про кухарку-управленца, которая отнюдь не была у него ключевой, да и вообще не носила столь безусловный директивный характер.

Сегодня официальная уже не советская, но по-прежнему демократическая мысль переживает новый взлет, которому совсем не мешают мощные не- и даже активно антидемократические течения. У демократов (в истинном, а не газетно-плакатном смысле этого слова) появилась новая точка опоры: в СССР демократии не было; а если и была, то не такая, как была задумана; а если такая, как была задумана, то, значит, задумана неправильно; а если правильно, значит это не демократия и т.д. Короче, антидемократы - это те, кто, в лучшем случае, просто не познал всей прелести этого устройства. А в худшем - дауны. Впрочем, и в первом случае, они тоже недалеко ушли, так как история для всех одинакова, значит - все из книжек, а Ленинка у нас открыта для всех (хотя в нынешние истинно-демократические времена уже с перебоями.) Читай - не хочу!.. Не хочешь, значит?

Люди не желают считать себя даунами. Поп-артисты тоже люди. Они за демократию. Продюсеры тоже люди. Умные, не дауны. Журналисты как умны загляденье. Рокеры - вообще философы: про дзэн-буддизм слышали. Рэйв - это просто музыка демократии.

Вот и получается, что наша массовая музыкальная культура глубоко демократична. Это не только внешнее проявление - незабываемая президентская гастроль'96, - но и ее глубинная сущность.

В свое время журнал "Юный техник" проводил на своих страницах конкурс технических проектов "Летает все". Летало действительно все: от планеров и моделей самолетов до грампластинок на 78 оборотов в минуту и ведер. Включая телевизор и радио я ощущаю, что на необъятной территории нашей родины широко проводится тайный конкурс "Поет все" или, может быть, "Выступает все".

В чем причины принципиального отказа от уровня? Почему мы растрачиваем (или это только кажется) все наши достижения, выпуская на сцену (в кино и т.п.) бездарей, своим обилием затмевающих настоящие, но редкие таланты? Хотя я и сам это часто повторяю, не могу до конца смириться и осознать, что сегодня действительно "раскрутить можно все, что угодно".

Известно, что когда звезда Голливуда Мэрилин Монро осуществила свой стремительный взлет, американская киноиндустрия старательно нащупывала новый образ героини своего кино: девушка из народа (мила, глупа, сентиментальна). Мэрилин оказалась именно такой по типажу, и, казалось, судьба сама вознесла ее.

Наши звезды масскульта тоже стараются быть из народа. Там, где этого требует жанр, они милы, глупы и сентиментальны. В других жанрах встречаются такие комбинации: страшный, глупый, сентиментальный; страшный, глупый, грубый; милый, глупый, грубоватый. Возможны и некоторые другие оттеночные характеристики, и лишь одна остается неизменной практически всегда: показная глупость. Артистов, несущих интеллектуальный посыл, можно перечесть по пальцам, и это не звезды из новых.

Очевидно культ глупости (или мягче - незамысловатости) вытекает из стремлений артиста (и всего менеджмента шоу-бизнеса) покрыть всю возможную слушательско-зрительскую аудиторию, до самых глупых, а кто поумнее - и так поймет. Артист выходит на эстраду, открывает рот, и мы понимаем, что такой текст может написать любой из нас, замечающий хотя бы отдаленную схожесть звуков. Музыка настолько не "написана", что всякий может угадать следующий мелодический ход. Глядя на одежду артиста, можно сделать, как правило, два основных вывода: хорошо одет - ярмарка "Коньково", так как вещи часто подобраны безвкусно, то есть налицо некомплект и отсутствие продавцов-консультантов при покупке; одет плохо - то тут уж настолько плохо, что наверняка выискал шмотки где-то на свалке. Все, что артист ни делает на сцене (и вне ее), как он себя ни ведет, во что бы он ни оделся - все в нем говорит: "Ребята, я один из вас! Я - ваш!" И благодарный зритель аплодирует ему как ребенку, картаво прочитавшему стишок про елочку на семейной вечеринке.

Это поп-музыка. Что рок? Рокеры начинали в период, когда официальные певцы и пели хорошо, и играли слаженно, а вот Пол Маккартни, как утверждают, до сих пор знает не все ноты. И ничего - справил пятидесятелетие. Это похоже на синдром "Секс Пистолз" - панкующие ребята настолько оторвались от общепринятых стандартов, что принципиально не играли хорошо. Все что было плохо с точки зрения общества, от противного, было хорошо с точки зрения экстремальных панков. Так разве может хороший рок-музыкант играть хорошо, чтобы походить на "соловьев эпохи развитого социализма"? Нет, ребята, мы ваши, возьми мою гитару, сыграй соло вместо меня, а я - перекурю с твоим дружком. Стоило Наутилусу Помпилиусу - одной из самых интеллектуальных именно рок-групп всей истории отечественного рока - отладить звук и выступить сыгранно - группу стали причислять к поп-музыке (что тогда, в восьмидесятые, было едва ли не самым страшным оскорблением для диссиденствующего рокера).

Для слишком умных есть элитарное искусство: кино, музыка, живопись. Это не для быдла. Мы - не они. Мы - элита. Какие критерии оценки нашей элитарности? А кто ты такой, чтобы спрашивать? Ах, тебе не нравится? Не понятно? Значит ты тоже быдло. А мы - нет. Мы не ты.

Клевая ситуация! Все, что не "прокатило", объявляется элитарным. Вот Линда: сделала сразу две версии дебютного альбома - демократический для быдла (ребята, я такая же дура, как и вы!) и недемократический (со всякими индийскими прибабахами) не для быдла. Забавно, что популярностью пользовалась именно версия не для быдла.

Но неужели античные мыслители, предпочитавшие, к примеру, демократии аристократическое "правление лучших", были дурачки? Как-то сомнительно. Так может, подумать, всюду ли должно пихать демократические принципы управления обществом? Может, в искусстве-то другие нормы? Может, тут-то как раз больше годится правление лучших (оставим вопрос об их отборе для лучших времен)?

Все же, искусство воздействует на потребителя, или потребитель на искусство? Сегодня больше второе. То, как артисты отдали свои святыни массовому потребителю, напоминает трехдневное разграбление города дикими воинами после его захвата армией, когда ущерб наносился несоизмеримо больший, чем при его осаде и взятии.

Конечно, не стоит полностью отказываться от обратной связи. Но как тогда быть с воспитательной ролью искусства? Как быть с тем, что написание музыки и стихосложение - это таинства, доступные лишь посвященным? Как тогда с "поэт в России - больше чем поэт"? Вытереть ноги и выбросить? Или все же вытереть ноги и войти в храм?

"Вот это насчет храма круто я завернул! - отметил про себя Сашка, Хотя, конечно, цитировать Евтушенко... Ну да ладно!" Оглядев еще раз текст, он пришел к выводу, что перед ним лежит статья, которую вполне можно тиснуть в какой-нибудь полуподпольной брошюрке, попирающей попсу, типа того, что раньше при коммунистах представлял собой самиздатовский "Урлайт", а сейчас, к примеру, печатает национал-большевистская молодежь Лимонова (у Сашки были выходы на подобные издания через Гарика). Чтобы довести этот текст до ума, необходимо было приделать ему концовку с "мудрым выводом", и Сашка дописал еще два маленьких абзаца.

Демократия укрепилась в искусстве принципиальным отказом от цензуры. Но внутренняя цензура? Совесть молчать не заставишь. Значит, все-таки, цензура есть? И тогда, значит, не место демократии в искусстве?