– Так, всё! Пьянству бой, бля*ству – х*й! – громко провозгласил Геныч, выплескивая содержимое моего стакана в раковину.
– Повторяешься, брат, – я поморщился, глядя на произвол друга, но бычить не стал.
– А повторение – мать учения! Слыхал о таком?
– Это ты бате тогда моему скажи, – выплюнул я со злом.
– Не, Жек, с батями, ты же знаешь, я стесняюсь.
Вот и я сегодня постеснялся позвонить отцу и объяснить, какой он мудак. И из дома мотанул, как спринтер. Мать с утра голосит на всю квартиру, как по покойнику. Я её успокаивал, как мог, скрипя зубами от желания проредить отцу улыбку. Шестой десяток мужику, а он всё не успокоится. Это надо додуматься – позвонил утром матери, а вызов не сбросил после разговора, и она полчаса сосредоточенно слушала, как он клянётся какой-то шмаре в вечной любви и обещает свалить из семьи. Но позже! Старый мудила! Он чем её вечно любить собирается? Она же, небось, как обычно, моя ровесница.
И матушка тоже хороша – нет бы внутри семьи всё порешать, так она собрала дома целый консилиум стервятниц предпенсионного возраста. Представляю, что они ей насоветуют. Я же два часа слушал её рыдания, а когда рискнул высказать своё мнение, то выяснилось, что я такой же кобель, как и отец.
О ситуации в своей семье я мог рассказать только Генычу – он и сам когда-то варился в подобной каше, правда, ему пришлось ещё хреновее. Его отец свалил четыре года назад. Геныч очень старался оценить ситуацию с философской точки зрения, но сорвался… Уходя, его батёк имел неосторожность упрекнуть жену в потере физической привлекательности, а как итог – на несколько месяцев потерял собственную привлекательность.
Не знаю, смог бы я втащить своему бате… Но у Геныча с матерью какая-то особенная связь. Он над ней, как наседка, трясётся, и забота друг о друге у этих двоих в приоритете. Если честно, то я даже завидую. У моей же маман во главе угла иные ценности. Чтобы дом большой, муж статусный, дети – умные и красивые. И как бы она нас с Наташкой не любила, прежде всего ей важно нами гордиться. И вот тут самое интересное! Поводом для гордости может быть только успех, который непременно влечёт за собой материальные блага. Поэтому Геныч никогда не узнает, что его обожаемая мамуля заслуживает лишь жалость и презрение, по мнению моей продвинутой матушки.
Никогда не забуду случай, как я впервые привёл домой девчонку. Я тогда в десятом классе учился и здорово запал на баскетболистку, но она была на пару лет старше. Через неделю крепкой дружбы привёл её к себе. Перепихнулись, как положено, а потом мамуля проявила гостеприимство – предложила нам присоединиться к чаепитию. Она тогда со своей подругой чаёвничала. Я-то, лох, сразу и не просек, в чём подвох – обрадовался! И две душевные акулы так распотрошили биографию моей баскетболисточки, что она это чаепитие всю жизнь будет помнить. А ещё тонко ей намекнули, куда заплывать не следует. Так тонко, что я и сам не понял. А уже доступно расшифровала мне моя подруга, едва не обратив мои яйца всмятку. Стоит ли говорить, что это было наше последнее свидание. Но когда я наехал на маман, она совершенно невозмутимо ответила: «Дорогой, ни к чему такому красивому мальчику терять время на бесперспективных подружек. У неё отец – сантехник, мама – повар! И ты считаешь, что она тебе пара? А ты видел, какой у неё размер ноги?»
Взбесился я тогда страшно, но в следующий раз приволок домой девчонку только через год, когда нашёл с сорок третьим размером. Зато матушка, глядя на её модельные лыжи, вовсе не расстроилась, ведь её-то отец был депутатом.
– Да не грусти, Жек, прорвёмся! – Геныч лихо перевернул ароматный блинчик на сковороде. – Ну, хочешь, в «Трясогузку» завалим, отпиZдим кого-нибудь?
– Сыночек, что ж ты так ругаешься? – в кухню вошла маленькая, пухленькая и улыбчивая родительница Геныча. – Здравствуй, Женечка.
– Привет, мам Галь! А ты всё хорошеешь?
Я не льщу – эта женщина всегда вызывала во мне восхищение. Добрая, неунывающая, умная и всегда готовая прийти на помощь – накормить, приютить или дать ценный совет. Как-то так вышло, что её советы всегда были в кассу. И «мамой Галей» она стала неслучайно – давно и заслуженно.
– Мамуль, а кто ругается?! Так, к слову пришлось. Это Жека на меня плохо влияет. А ты чего так рано, ничего не случилось? – Геныч чмокнул мамулю в румяную щёку и заботливо отодвинул для неё стул.
– Ох, да что у меня может случиться? Отстрелялась раньше. Ген, не суетись, я кушать не буду, только чайку с вами попью и пойду, у меня там последняя серия скоро начнётся. Женька, ты чего серьёзный такой?
– А его, мам, женщины любить перестали, – отвечает Геныч, а я сокрушенно киваю в знак согласия.
– Болтуны! – смеётся мама Галя. – Вы сами-то кого-нибудь любите?
– Что за вопрос? – возмущённо гудит Геныч. – Я тебя люблю! И Жеку вон терплю.
– Я тоже тебя люблю, мам Галь. Можно?
– Можно, сынок, – великодушно соглашается. – Только очень уж заелись вы, деточки. Пока будете носами крутить всех хороших девчонок замуж разберут.
– Да где их взять-то, хороших, мам Галь? Одни шамотры…
Фразу жёстко обрывает прилетевшее по губам скрученное полотенце.
– Молоток, мамуль! По мордам его! – радуется Геныч.
– А там, где ты ищешь, Женечка, ты других и не встретишь, – ласково вещает добрая женщина, перекручивая в руках тряпичный жгут.
– Так мне ещё рано жениться, – оправдываюсь, потирая губы.
– Вот и Генка мой так думает. Довыбираетесь! Вы сперва научитесь ценить отношения. Вы хоть знаете, как за девушкой ухаживать? Вы же потребители оба! А отношения – это постоянный компромисс, мальчики. Вам следует научиться не только брать, но и отдавать. А вы эгоисты! Потому у вас и нет хороших девушек.
– Это меня у них нет, – проворчал Геныч под укоризненным взглядом мудрой мамы. – Вот когда встречу такую, как ты…
– Трепло! – припечатала мама Галя, от души навернув сына скрученным жгутом.
Мобильник извещает о прибытии такси и я подрываюсь к выходу.
– Жек, да оставайся у меня! На хера ты туда поедешь? Вдруг помешаешь Натахиной личной жизни?
– Вот я и проверю, а заодно и за уши оттяну, а то ж я её сегодня ещё не видел.
– А за что ж – за уши? – вытаращился на меня Геныч.
– Не «за что», а «почему», дятел! Днюха же! А за уши, чтобы выросла.
– А-а, тогда за сиськи надо тянуть. О, кстати, Викуле привет передавай и мои извинения за вчерашний облом. Надеюсь, сегодня она расслабится и разглядит твой потенциал.
– Большой потенциал! – поправляю.
– Ну, тебе, брат, виднее! Вали давай, вон мотор подъехал. Тачку твою завтра пригоню, алкаш!
– Жень, да что за фигня? – возмущённо пищит Наташка, вырываясь из моих объятий. – Ты решил мне весь праздник испортить?
– Ты матери звонила? – игнорирую её наезд.
– Конечно! – недовольно фыркает. – Но у неё там женский совет, так что папе лучше задержаться в Москве и переждать бурю.
– Вот дура! Надеюсь, ты ему так не сказала?
– Женечка, какими судьбами? – Вика, до одури красивая и серьёзная, оттесняет от меня насупившуюся сестру.
– Де-евочка моя, похоже, мне здесь никто не рад. Может, хоть ты утешишь? – распахиваю объятия, но Вика брезгливо морщит нос.
– А мне кажется, ты уже утешился вискариком. Ложка дорога к обеду, Женечка.
– Надо чаще обедать, Викуль, а то ведь так недолго и гастрит заработать. Но хозяин – барин. Удачной диеты, малышка!
Я обхожу хмурую Вику и отправляюсь к себе наверх. Знаю, что не продержится и десяти минут и придёт выяснять отношения. А вернее, отсутствие таковых.
Вика явилась минут через пять.
– Жень, а ты ничего не хочешь мне сказать? – наезжает прямо с порога. – Извиниться за вчерашнее, например.
– А я вчера был виноват? Ну, извини, малыш! – развожу руками, и Вика взрывается.
Говорит много, запальчиво, неинтересно. Красивая. Хитрая. Любит меня. Нетронутая – для меня.
«Вы эгоисты, мальчики. Научитесь ценить отношения». «Вы хоть раз ухаживали за девушками?»
Ухаживал. За баскетболисткой. В десятом классе. Влюбился тогда. А потом… Потом поухаживать как-то не пришлось – сами косяком пёрли. Вот и Вика приперлась. Да неужто за романтикой?
Впрочем, с ухаживаниями я, кажется, перестарался, и компромисс так и не сложился. Вика вылетела из моей берлоги, как подстреленная. Ну, значит, не судьба.
На хрен я вообще сюда приперся?
Позвонил матушке и оптимизма слегка прибавилось. Алла Дмитриевна пребывает в боевом настроении и сдаваться не собирается. К Генычу, что ли, вернуться? Бросаю взгляд в окно – опять метель. Февраль в этом году лютый.
Прохладная ладонь несмело шлифует мой пресс. Так и знал, что вернётся.
Смелее, Викуль.
Губы едва касаются, обжигая кожу на груди горячим дыханием. Ну, хватит играться.
Что это ни хрена не Вика, понимаю уже, когда впихиваю девчонке в рот свой язык. Глаза ещё не привыкли к темноте, но на ощупь фигурка гораздо крепче и задница каменная. Похоже, спортсменка. Вот только испуганная и совершенно неопытная.
– Тебе сколько лет, мелкая?
– Восемнадцать, – еле шепчет.
– Точно? – переспрашиваю на всякий случай. Хотя на ощупь совсем не ребёнок. Но кто же их теперь разберёт, когда сопливые школьницы выглядят, как тридцатилетние?
Луна выбралась из-за туч и сквозь потолочное окно освещает её лицо, отчего кожа кажется голубоватой. На скуле четко заметен шрам – небольшой, но кривой и глубокий, словно рвали кожу.
Кто же тебя так, девочка?
Губы её подрагивают. Такой большой красивый ротик, но, судя по испугу в тёмных глазах, явно нерабочий.
Может, заблудилась? Ну, да – и решила разбудить поцелуем, чтобы спросить дорогу.
Бл@дь! Лучше б я ужрался вусмерть и остался у Геныча.
По-хорошему, надо было выпроводить девчонку. Не слушать, гнать её ко всем чертям!
Но такая она залипательная… И вкусная… Очень вкусная девочка. И какое тело! Податливое, гибкое – очень красивое. Красивая и закомплексованная. Прячется, дурочка, а ведь шрам нисколько её не портит. Меня же – только заводит. Извращенец, сука!
И отзывчивая очень. И невинная… Была.
Терпела – не пискнула даже.
Видел же, что больно и еле остановился. Животное. Не зря Геныч до смерти целок боится. А эта – совсем дитё. Наивная и влюблённая. Проглотив своё запоздалое и наверняка неуместное «прости», прижимаю её к себе.
– Ведь чувствовал, что врёшь! Зачем, а?
– Я хотела… хотела, чтобы это был ты.
Вот же… И не отмотать уже.
– Что ж вы, дурочки, вечно не в тех вляпываетесь?
«Вы же потребители оба! Потому у вас и нет хороших девушек».
Твоя правда, мам Галь. Употребил уже… хорошую…
Низко нависшие над головой тучи неумолимо приближаются, окутывая верхушки деревьев густым ледяным туманом и угрожая поглотить всё живое. Мир накрыла паника – все бегут куда-то, орут и только спокойный Геныч стоит, запрокинув голову, в самом эпицентре шумной суеты и невозмутимо цитирует Булгакова: «Что бы ни говорили пессимисты, земля все же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима». Я хочу сказать, что он дебил, и нет никакой луны, и пора валить… Но резкий порыв ветра бьёт по лицу, срывая с губ слова и развеивая их в потемневшем холодном пространстве. И друга я больше не вижу, и люди кричат, барахтаясь и задыхаясь в страшных тучах.
«Ах ты, сука е*учая!», – кто-то рявкает из темноты. Стонут, перекликаются…
Открываю глаза – всё так же темно и холод никуда не делся. И люди… Хотя нет – это какие-то дерзкие полупокеры устроили замес буквально в метре от меня. Балкон настежь, и оттуда ломится ещё один незваный гость. Но когда по длинным голым ногам понимаю, что в центре месива девка и расправу чинят над ней, глаза застилает кровавая пелена.
– Ни х*я себе! Ты бабу, что ль, пиZдишь, урод? Кто ж тебя, блядь, родил?
Одним рывком я оттягиваю урода от согнувшейся девичьей фигуры и гашу наглушняк. Пока встречаю второго гостя, девка делает ноги.
– Э, подруга! – окликаю резко и зло, а она вздрагивает и замирает в дверном проёме.
Даже не поворачивается. Охренеть – устроили здесь проходной двор.
– Оглохла, что ли? – повторяю съёжившейся длинноногой девчонке, не забывая успокаивать её очнувшегося обидчика. – Ты, вообще, кто?
– Овца в пальто! – полухрип-полустон в ответ и хлопок двери.
Ну, че – нормально поговорили.
Я взираю на два полутрупа у своих ног и, потирая кулак, думаю, какой бы сейчас разбор полётов устроил мне Геныч. Друг никогда не бывает доволен моими боевыми навыками. Но, чтобы приблизиться к его уровню мастерства, мне и жизни не хватит. Менее травмированный сопляк пытается подняться и получает ленивую оплеуху.
– Да какого… Женёк! – взвывает он. – Не трогал я твою девку, я помочь ей хотел!
– Мою? – зло усмехаюсь. – То есть ты считаешь, что за чужую девку и впрягаться не стоит? Да за свою я б тебя в пол втоптал!
Смотрю на тот самый пол и, протянув руку, поднимаю белый лифчик.
– Да я-то при чем? – отчаянно горланит этот додик, а я подношу к его носу находку.
– Это что? – и одновременно с вопросом меня волнами накрывают воспоминание и осознание.
Разворачиваюсь к дивану, словно каким-то чудом надеюсь там обнаружить свою ночную гостью.
Ой, е*ла-а-ан!
– А это, наверное, чехлы для сисек твоей, то есть НЕ твоей девки, – язвительно и дерзко комментирует парень, подтверждая и мою догадку, и печальный вывод. В три шага добравшись до двери, врубаю свет.
– Какого хера вы тут делали? – рявкаю, не глядя на пострадавших, ведь сейчас у меня самого на роже написано, какой я мудак.
«Ты кто? – Овца в пальто!»
Сука! Сука! Сука! Ну как так-то?!
Нахожу свои джинсы и попутно натыкаюсь взглядом на следы крови. Сейчас их здесь много, но думаю я только о характерных следах, которые оставила эта девочка на память одному гондону.
– Э-э… Ну… Наташка искала Эльзу, а Вика нашла её здесь и… – непонятно излагает малый.
– Какую… – вовремя осекаюсь, встречаясь с насмешливым взглядом борзого щенка. Уже и сам понимаю, какую Эльзу, и предостерегающе смотрю на рассказчика.
– Здесь что было? – перефразирую вопрос и запрыгиваю в джинсы.
Оглядываюсь, но толстовку не нахожу.
– Ну-у-у… Эльза с Викой… Короче, Эльза Вику об пол приложила, а Диман её наказать решил.
В этот же момент охеревший мститель Диман, услышав своё имя, зашевелился и глухо застонал, но был мгновенно отправлен мной в лечебный сон.
– Этот пидор пусть меня здесь дождётся, – говорю его напарнику и слышу доносящиеся с нижнего этажа крики и визг.
– Это Вика! – встрепенулся пацан, но я уже на выходе.
– Какого хера тут творится? – рычу ещё с лестницы, изрядно пугая весь хоровод бухих первокурсников, столпившихся в гостиной.
Вика громко всхлипывает и, сильно прихрамывая, устремляется ко мне, вся взъерошенная и заплаканная. Чувство вины накрывает меня с новой силой. Кажется, я сегодня перевыполнил план по хорошим девочкам, впору слёзы девственниц собирать.
– Что случилось, малыш, ты почему хромаешь? – стараюсь звучать ласково.
Она налетает на меня и бьет кулачками в грудь. Очень страшно!
– Какая же ты сволочь, Ланевский! – тихо и зло бормочет Вика. – Теперь здесь все знают, что ты мне изменил! – ревёт с новой силой и снова лупит меня.
Прижимаю Вику к себе и, учитывая ситуацию, не комментирую странное заявление об измене и ещё более странную причину её истерики. «Все знают» – это серьёзная трагедия!
– Ты поэтому хромаешь? – напоминаю о своём вопросе и поверх её головы разыскиваю взглядом высокую длинноногую фигурку пострадавшей девчонки. Среди пялящихся на нас студентов её явно нет, хотя было бы странно обнаружить её здесь с голыми ногами. Наверняка в ванной…
– Да – поэтому! – взвизгивает Вика. – Твоя шлюха меня толкнула! Она мне чуть позвоночник не сломала!
– А ты, наверное, хотела с ней рядом прилечь? – едва сдерживаю злость.
– Ты идиот?!
– Есть такое. Поэтому скажи мне, Вик, где сейчас Эльза? – и, глядя, на вспыхивающую Вику, добавляю: – Наказать хочу хулиганку.
– Без тебя уже справились, – зло выплёвывает она. – Уползла твоя уродина на свою помойку зализывать раны. Понял?
– Ты натравила? – стискиваю её предплечья.
– Нет! – уже испуганно и громко. – Клянусь, я не знала!
Но я резко отстраняю Вику, когда вдруг вижу Наташку. Тоже вся зареванная, моя сестрёнка пронеслась мимо нас, прижимая к груди какие-то тряпки.
– Стоять! – рявкаю вслед, но она даже не реагирует.
Настигаю её в прихожей. Наташка торопливо напяливает шубу и испуганно смотрит на меня.
– Ты далеко намылилась? – снимаю и свою куртку на всякий случай.
– Элкиной верхней одежды нет, – ноет Натаха, нервно дёргая молнию на сапоге, – а там минус двадцать! А она с голыми ногами! А я за вещами пошла… А у неё сегодня день рождения-а-а!
– Наверное, за ней прилетел волшебник на голубом вертолёте, – раздаётся позади голос Вики, но я уже на крыльце. Перепрыгиваю ступеньки и с порывом ветра меня догоняет Наташкин крик:
– Это всё из-за тебя, придурок!