Библиотекарша

Рита занималась репетиторством. И делала это очень хорошо: профессионально, увлеченно и с полной отдачей. Так ей казалось. Уставала, правда, страшно. После каждого занятия она была как выжатый лимон: не было сил ни читать, ни думать, ни тем более общаться с кем-нибудь или готовиться к завтрашней лекции. Хотелось тихо полежать, восстанавливая отданную энергию, чего, разумеется, никогда сделать не получалось. И приходилось и читать (точнее, что-то срочно подчитывать), и думать, и общаться (кто-то звонил, кто-то заходил), и готовиться к завтрашней лекции. А еще: готовить, стирать, убирать, зашивать носки шестилетнему сыну Аркаше и тридцатишестилетнему мужу Саше.

Рите тоже было тридцать шесть. И была она человеком очень успешным. Заканчивая в свое время литфак пединститута, Рита знала, что в школу не пойдет, а будет работать здесь же, на кафедре методики преподавания русского языка. Не потому, что там мама, папа или еще кто-то (папы у Риты и не наблюдалось никогда, надо сказать), а просто — умная, активная, заметная. Кому, как не ей, должны были предложить остаться работать в институте? Не за горами была аспирантура, а там — и блестящая досрочная защита. Все у Риты получилось быстро и красиво. Замуж она, правда, вышла поздновато — в тридцать. Но ведь вышла же. И сына родила. «Все успела. Молодец!» — говорили про нее.

Она действительно все успевала. Кроме института (где она всегда была на высоте), кроме дома (чистота идеальная — с пола есть можно), у Риты еще было: репетиторство (муж-инженер получал крохи, и приходилось выкручиваться ей, Рите), бассейн (два раза в неделю — и никаких отговорок!), театр (не пропускала ни одной премьеры) и, наконец, книги. Она читала-перечитывала взаимоисключающих друг друга Достоевского и Чехова, любила Короленко и Бунина и еще много чего, куда не входили иностранная литература и любое современное чтиво, будь то любовные романы или детективы. То есть признавала только классику, причем русскую. Такая уж она, Рита, была.

То, что ее хватало на все, объяснялось подругой Леной Зориной очень просто: «Типичный Стрелец: ни убавить, ни прибавить». Зорина была помешана на астрологии и психологии одновременно. Кроме диплома учителя русского языка и литературы, она имела диплом практического психолога и выучилась бы еще и на астролога, но этому, кажется, не учили, во всяком случае, в их городе. Лена любила покопаться в характерах, поступках и чувствах знакомых, малознакомых и вовсе не знакомых ей людей, пытаясь все объяснить, классифицировать и подогнать под астрологические или психологические схемы. При этом она умела показать любому человеку его значительность и исключительность. Дейл Карнеги Ритиной подруге просто в подметки не годился со своим чужеземным прагматизмом. И если появившаяся в конце 80-х его книга для всех была откровением и руководством к действию, то Лене Зориной учиться у хитроумного американца было нечему: она все делала именно так, как он советовал, только гораздо лучше — потому что искренне (иначе она просто не умела).

От Лены Зориной Рита всегда уходила окрыленной: вот какая она, Ритка, молодец! Все умеет, все успевает, всего добивается! Правда, Рите не очень нравилось, что все Ленины объяснения ее, Ритиных, заслуг имеют явный крен в сторону звезд и сама она вроде как ни при чем. Но приходилось мириться. Больше-то никто тебе не скажет, какая ты есть необыкновенная. Поэтому Рита каждый раз терпеливо выслушивала, что Стрелец (знак огня) — это: неиссякаемые жизненные силы — раз, энергия — два, целеустремленность и здоровый авантюризм — три, честолюбие — четыре. А год рождения какой? Быка! А это вам тоже не фунт изюму, а трудолюбие и выносливость. Если сама Лена Зорина — Водолей и Свинья, то вот вам, пожалуйста, и все вытекающие отсюда последствия: нерешительность, низкая самооценка, неумение добиться чего-то стоящего в этой жизни.

«Ну про Водолея — понятно. Знак воздуха, значит, все неопределенно и эфемерно. Но Свинья-то тут при чем?» — думала Рита.

Правда, думала она об этом не очень сильно, потому что боялась пропустить в материализованном в слова потоке зоринских мыслей главное — про себя, любимую.

Слушать Зорину, несмотря на всю астрологическую чушь, которую она несла, Рите всегда было сладко. Расслабляешься и балдеешь, как под умелыми руками массажистки. Приятно, когда разминают все твои составляющие и не забывают при этом отмечать их неординарность и положительность одновременно.

Понятно, что для общения с Леной Зориной время у Риты находилось всегда. Находилось оно и у других знакомых Лены. Все тянулись к ней за объяснением своих поступков, хороших, не очень хороших, а иногда и откровенно плохих. Самим изобрести поэтичные оправдания «измен, соблазнов и грехов», как поет Жанна Бичевская, не удавалось — а у Лены Зориной это получалось здорово. Поэтому близких и неблизких подруг и друзей, прием которых велся в перерывах между домашними делами и параллельно им (Лена не работала в общепринятом смысле этого слова — она тихо и мужественно везла воз, с которого весело свешивали ноги муж и двое сыновей-подростков), было много. Слишком много. Лена это понимала, но сделать уже ничего не могла. Ее искренним интересом к людям беззастенчиво пользовались все: от соседа-алкоголика Сережи («…Не, Лен, ну ты понимаешь, я ж к ней по-человечески, а она — в душу харкать. Лен, ну скажи…») до одноклассниц младшего сына («Теть Лен, как нам мальчиков поздравить на 23 февраля?»).

Рита искренне жалела подругу, призывала ее отвадить всех от своего дома, советовала больше быть одной, не вживаться постоянно в чужие проблемы (своих хватает!), но сама же, первая, бежала к ней и с плохим, и с хорошим.

В тот день, когда началась эта история, Рита встала очень рано. Это была суббота, Саша с Аркашкой еще вчера вечером уехали на дачу к свекрови. Рита с ними не поехала не только потому, что не очень хотела, а главным образом потому, что у нее, как всегда, было великое множество дел. Главное: написать сочинение к завтрашнему занятию с мальчиком, который поступает в мединститут.

Рита часто своим ученикам диктовала или давала переписывать готовые, написанные ею самой сочинения. Обычно она делала ставку на авторов первой половины девятнадцатого века. Что-нибудь да будет на экзамене. Не Пушкин — так Лермонтов, не Грибоедов — так Гоголь. Схема была достаточно проста. Этих четырех нужно пропахать так, чтобы написать любую тему, как бы она ни была сформулирована. И Рита учила тому, чему в школе обычно не учат: конструировать тему из готовых смысловых блоков.

— Вот смотрите, — говорила она (Рита всегда обращалась к ученикам на вы), — в этих сочинениях (она давала отпечатанные листочки) очень много общего, иногда повторяются целые куски, но каждое точно соответствует обозначенной теме. Тема — это вопрос, на который нужно ответить. Ответить развернуто, грамотно, убедительно.

Как бы экзаменаторы ни изощрялись в формулировке темы (здесь Рита обычно делала вид заговорщика, великодушно приобщая ученика к профессиональной тайне), велосипед изобрести им не удастся. По «Горю от ума», например, это будет или что-то о самом Чацком, или о фамусовском обществе, или о конфликте между ними. Зная само произведение (это обязательно!), имея в голове набор цитат, помня общие идеи и смысловые блоки ее, Маргариты Александровны, сочинений, можно легко справиться с любой темой.

Над грамотностью работали отдельно. И если ученик был не совсем туп и не дисграфик, то за несколько месяцев вполне можно было натаскать его на твердую четверку.

Рита свято верила в эффективность своей системы, рассчитанной на невозможность отсутствия темы по литературе первой половины девятнадцатого века («хронологический принцип» — объясняла она). Верила до тех пор, пока одна из ее учениц не завалила сочинение в МГУ. Тема-то по первой половине прошлого века была, но звучала она так: «Мотив моря в лирике Жуковского, Пушкина и Лермонтова». Ну как вам это понравится? Кто ж такую тему напишет? Перепаханные вдоль и поперек (но без мотива моря) четыре автора остались невостребованными. Ученица писала что-то по Шолохову — и получила «пару». Это был хотя и весьма неприятный, но очень хороший урок.

А в прошлом году от знакомой учительницы, которая входила в приемную комиссию в мединституте, Рита узнала, что у них там хронологический принцип не соблюдается вовсе. Темы подбирает некто Беспалов, проректор, химик, кажется, по специальности. К процессу этому никого не допускает, все держит в своих в руках, дебильноватые формулировки тем берет из жутких сборников типа «250 золотых сочинений» и девятнадцатый век не делит на первую и вторую половину, как это везде принято.

Так что Маргарите Александровне пришлось свою систему подкорректировать. Она насочиняла множество опусов, посвященных современной литературе (тема войны, тема нравственности, тема природы и т. д. и т. п.), написала сочинения по Тургеневу, Толстому, Достоевскому — и чувствовала себя снова во всеоружии. Репетиторский сезон подходил к концу. Две Ритины ученицы благополучно написали на четверки сочинения в пединститут, который недавно, как и все вузы города, в одночасье превратился в университет.

А тут свалился на голову этот мальчик. По объявлению, которое она давала еще бог знает когда, позвонил мужчина и попросил дать несколько занятий сыну, который поступает в мединститут. Выяснив, что с русским и литературой дела у мальчика обстоят неважно, она засомневалась, сможет ли что-то сделать за пять дней, оставшихся до экзамена. Но деньги были нужны, и она согласилась.

«Конечно, придется здорово напрячься. Но ничего, прорвемся», — думала Рита, прикидывая, с чего начать и как выстроить занятия, чтобы они действительно что-то дали.

Она вспомнила, что в мединституте-университете часто бывает свободная тема. В прошлом году она звучала так: «Моя позиция в выборе профессии». Это, видимо, то же самое, что «Моя будущая профессия», ну еще и позицию приплели.

Рите не приходилось еще писать сочинение о том, почему она хочет стать врачом. А ведь придется!

«Господи, за что же зацепиться?» — лихорадочно соображала она. Кроме чеховского доктора Дымова, которого можно было бы представить как образец самопожертвования, ничего в голову не приходило. Но ведь должны же быть какие-то книжки про врачей! Да они и есть — Рита знает. Когда-то давно, классе в восьмом, она прочитала трилогию Юрия Германа про хирурга Устименко. Помнится, главный герой произвел на нее огромное впечатление. Она даже засобиралась тогда податься в хирурги (всегда была жуткой максималисткой — если уж врач, то только хирург!) и в девятом классе вместе с подружкой Шурой стала посещать занятия кружка «Юный медик» при мединституте. Они с Шурой не пропустили ни одного занятия: были и в анатомичке, и в морге, и на кафедре судебной экспертизы. После морга Рита не могла есть мясо целую неделю: перед глазами стояли буро-фиолетовые тела мужчин и женщин, наваленные грудами на каменных столах. Но страшная картина не остановила ее. Остановило другое.

Кружковцев повели на операцию. Это был обыкновенный аппендицит. Оперировали девушку лет двадцати. Близко юных медиков не пустили: оставили стоять за стеклянной дверью. Рита ничего толком и не увидела: только очень бледное лицо девушки и ее руку, которая сначала бессильно свисала с операционного стола, а потом, когда взметнулась вверх, была властно прижата медсестрой. А вот крики они все слышали хорошо. Крики эти продолжались долго: Рите показалось, что почти все время, пока шла операция. Хотя объективно это, наверное, было и не так. Впрочем, конца операции Рита не дождалась, она убежала в коридор и тихо, но долго там плакала. А потом, вытерев слезы, твердо решила, что в мединститут она не пойдет. Поступила в педагогический, на литфак.

Трилогии Германа дома нет, да и едва ли она помогла бы сейчас. Нужно что-то другое. Что? Например, что-нибудь про клятву Гиппократа. Где взять? Да в какой-нибудь энциклопедии! Лучше даже — в детской. Аркашка хоть и не ходит еще в школу, а читает хорошо — и книг ему Рита напокупала целый шкаф. Вот замечательная книжка: «Скажи мне «почему»?». Так, так, посмотрим. Ага! Кто был первым врачом? Действительно, есть про Гиппократа. Кстати, написано, что одним из первых врачей в Древней Греции был человек по имени Эскулап. Во дают! Это же бог врачевания, причем Эскулапом его называли древние римляне, а у греков, как известно, он был Асклепием. Бедные дети!

Рита подчеркнула ручкой (карандаша под рукой не оказалось) все, что можно использовать в сочинении. Но этого было мало. Вот, помнится, книжка хорошая есть, ее известный хирург написал — Амосов, кажется. Ну да, как же она могла забыть?! «Мысли и сердце» называется. Вот какая книга должна лечь в основу сочинения! Только придется ехать за ней в библиотеку. Не хочется, но ничего не поделаешь: Рита уже поняла, что без этой книжки она ничего не напишет.

В троллейбусе, слава Богу, не было толкучки. Можно было даже сесть, что Рита и сделала. Свободных мест больше не было, и она с беспокойством поглядывала на дверь — в надежде, что старушек не будет и вставать не придется.

Вошла женщина околопенсионного возраста, встала рядом с Ритой и выразительно на нее посмотрела. У женщины было лицо певца Александра Серова и, как оказалось, красивый низкий голос, играя которым она спросила:

— А вас, девушка, не научили в школе уступать место старшим?

Рита встала.

— Научили. Пожалуйста. — И даже улыбнулась, благодарная за «девушку».

Она заметила, что если в троллейбусе ее с утра называли женщиной, то настроение бывало на весь день испорчено. Назвавший или, чаще всего, назвавшая долго вспоминались Рите, в ней бурлили недовольство и возмущение по поводу их серости и необразованности. А может быть, это была обыкновенная обида и понимание того, что на девушку она уже действительно не тянет. В любом случае она чувствовала, как в ней идет процесс накопления отрицательной энергии. А Рита считала, что должна излучать только положительную. Она была уверена, что любит людей (это Лена Зорина ей внушила накрепко), и когда не любила по какой-то причине, то испытывала беспокойство, тревогу и недовольство собой.

Память часто подсовывала к месту и не к месту гамзатовские строчки: «Люди, люди, высокие звезды, долететь бы мне только до вас». Последнее время они, эти самые строчки, пожалуй, все чаще звучали иронично. И тогда Рите приходилось признавать, что с любовью к людям у нее как-то не все в порядке. Иногда ее, любви то есть, вовсе даже и нет. Потому как любить-то — не за что. Но строчки про высокие звезды не забывались. Красиво. Когда-то давно, в школьно-пионерском детстве, в годы благословенного для простых смертных застоя, она выписала их в блокнотик, где был и Горький со своим человеком, который звучит гордо, и Чехов — со своим, в котором все должно быть прекрасно.

А про Чехова, между прочим, недавно в «Комсомолке» такую гадость напечатали. Письма его о том, как «употреблял» он японских проституток. Со всеми подробностями. Рита была страшно возмущена. Делясь своим возмущением с Сашей, она кричала:

— Зачем, зачем нам это нужно знать?!

— Не хочешь, не читай, — флегматично отвечал муж Саша, валяясь на диване после работы и просматривая уже прочитанную Ритой «Комсомолку».

— Нет, ты не прав, ведь что-то они хотят сказать этой гадостью!

— Что он был такой же человек, как все.

— Они готовы опорочить, приземлить любого. Вот и до Чехова добрались! — кипятилась раскрасневшаяся Рита.

— Ну а если это правда? Они ж не придумали. Нечего ему было об этом писать, хоть и в письмах. — Саша тоже поддался пылу спора и даже приподнялся на локте, отложив газету в сторону.

— Но это мерзко, мерзко, мерзко! — вопила Рита.

— В Москву, в Москву, в Москву, — ответил Саша, не выдержав патетики жены, склонной, по его мнению, к излишней экзальтации.

— Дом книги, — сказала водитель троллейбуса трагическим голосом героини мексиканского телесериала и отвлекла тем самым Риту от ее грустных размышлений о равнодушии мужа, о милом ее сердцу Чехове и несправедливостях, творимых неблагодарными, циничными потомками. Следующая остановка была ее.

Она целых полгода не была в этой библиотеке: пользовалась в основном областной. Эта же, городская, была бедновата, но находилась она гораздо ближе, и иногда Рита заглядывала сюда. Чаще — в читальный зал, когда нужно было что-нибудь отыскать в периодике.

На абонементе сидела немолодая библиотекарша, с которой Рита никогда раньше не сталкивалась. Рита, протягивая читательский билет и паспорт, попросила перерегистрировать ее и сразу же спросила про книгу Амосова. Библиотекарша буркнула что-то непонятное, Рита не расслышала.

— Что вы сказали?

— Сдали ее недавно, на полке посмотрите.

— В художественной?

— А в какой же? — спросила-ответила библиотекарша.

Рита отправилась к полкам.

— Женщина!

Рита не оглянулась.

— Женщина, я к вам обращаюсь! — громче крикнула библиотекарша.

— Вы мне? — откровенно удивилась Рита. Вчера, когда она была в сберкассе и снимала по доверенности пенсию свекрови (та все лето проводила на даче), операционистка (так, кажется, называют в сберкассах тех, кто не деньги выдает, а все оформляет), обращаясь к ней, сказала: «Маргарита Александровна, вы не могли бы переписать расходный ордер? Сумма пишется с большой буквы». Рита тогда удивилась не меньше, чем сейчас. Откуда девушка в сберкассе знает ее имя-отчество? Хотя чему тут удивляться — документы-то у нее в руках! Поразил, видимо, сам факт вполне естественного в данной ситуации, если вдуматься, обращения по имени-отчеству.

«Дожили, — думала потом Рита, — норму воспринимаем как подарок судьбы, как майский праздник и именины сердца. Привыкли к рыночно-троллейбусному «женщина» и удивляемся, когда к нам обращаются по-человечески».

Но вот в библиотеке-то имя-отчество звучало бы более чем уместно: все-таки обитель культуры и просвещения.

— Женщина, — в третий раз это звучало уже просто невыносимо, — вы работаете?

Рита вспомнила, что в читательском билете у нее не указано место работы. Что ж, не грех и сказать. В ответ на жлобское обращение (слово «жлобский» в Ритином лексиконе до сегодняшнего момента не значилось, а тут вдруг зазвучало — и довольно отчетливо).

— Запишите, пожалуйста, — сказала она демонстративно четко, — доцент кафедры методики преподавания русского языка педагогического университета.

Представлялось, что библиотекарша просто умрет от почтения, но та и бровью не повела, сухо переспросила, записала и углубилась в свои дела.

Рита внимательно пересмотрела все книги на полке на букву «А». Амосова не было. Она вернулась к стойке.

— Вы знаете, нет там книги, — сказала она почему-то виновато.

— Посмотрите на столе у стены, в неразобранных, — сказала библиотекарша, продолжая что-то писать.

Рита поплелась к столу, заваленному книгами. По правде говоря, она уже очень устала, воспринимая свой в общем-то не слишком уж длинный и не слишком уж острый диалог как целую схватку с грубой и недоброжелательной библиотекаршей. Будет что обсудить с Леной Зориной.

— Сначала о внешности этой стервозы расскажу, — думала Рита. — Пожилая, несимпатичная…

— Поэтому и окрысилась на тебя, — скажет Лена.

— И без того тоненькие губы, естественно, поджаты.

— Представляю, — это Лена.

— Знаешь, Лен, не могу представить, чтобы она улыбалась или, тем более, хохотала.

— Такие не хохочут, — готовно подтвердит Зорина.

— А головка у нее…

— Змеиная, — вставит Лена.

— Гладенькая такая, челочка ровненькая. Волосы крашеные, черные. А в глазах — ни-че-го! — вот как бы Рита сказала.

Но тут же подумалось:

— Нет, не ничего. А злобность, плюс недоверие, плюс раздраженность, плюс недовольство, плюс нелюбовь ко всему человечеству. Вон сколько всего!

Так что фразу «в глазах — ничего» Рита, пожалуй, забирает обратно.

Представляя себе обсуждение с Леной Зориной противной библиотекарши, Рита перекладывала книги. Амосова не было.

— Здесь тоже нет! — крикнула она, выглянув из-за стеллажей.

Библиотекарша недовольно сверкнула глазами, вышла из-за стойки, направляясь к надоедливой читательнице. Рита уже за два метра чувствовала ее сверхотрицательную энергию и плохо скрываемую ненависть к себе-вертихвостке.

Библиотекарша ловко перекидывала книги на столе, а Рита стояла рядом, как двоечница, не зная, куда деть руки, стесняясь своей слишком короткой юбки и открытой майки.

— Вы хорошо здесь посмотрели? — грозно, как показалось Рите, спросила врагиня.

Рита, преодолев комплекс клиентки службы быта, неуклюжей и виноватой уже в том, что она о чем-то смеет просить, осмелела и с вызовом сказала (вызов она, впрочем, постаралась слегка притушить):

— Как могла.

— Да вот же она! — торжествующе объявила библиотекарша, твердо уверенная в том, что правда на ее стороне. — Вот она! — чуть не тыкала она в нос растворившейся снова в своей беспомощности Рите. — Как могла-а, — издевательски, передразнивая Риту, протянула библиотекарша. Затем ехидство сменилось категоричностью: — Значит, так она вам нужна!

Рита молчала, пока враг всей ее жизни (теперь она понимала это совершенно четко) записывала книгу, молча расписалась, молча перебрала зачем-то книги, лежавшие на стойке. Потом, подержав еще немного паузу (а библиотекарша уже явно занервничала — что это эта не уходит и молчит как-то странно?), Рита сказала громко, чтобы слышали другие: еще одна библиотекарша (та-то хорошая, наверное) за соседней стойкой и два-три читателя, бродившие среди стеллажей:

— Спасибо. А теперь будьте добры жалобную книгу.

— Нет у нас такой. — Врагиня напряглась. Не ожидала она такого поворота.

— Странно. Как же вы работаете?

— Так и работаем, — собравшись, готовая держать оборону, ответила библиотекарша.

— Тогда придется обратиться к вашей заведующей. Как ваша фамилия?

— Волчкова, — с вызовом произнесла библиотекарша, зная, что заведующей нет. В отпуске она.

— Спасибо, — кивнула Рита, улыбнулась непринужденно, собрав для этого все свои силы, и отправилась к выходу. Потом остановилась и, повернув только голову, произнесла (снова громко и снова четко): — По-моему, вы не имеете ни малейшего представления о том, как нужно работать с читателями. И то, что вам доверили абонемент, — явная ошибка вашего руководства.

— Здорово ты ее, — сказала Лена.

Это было уже не в мыслях, а наяву, когда Рита, возбужденная, зашла к подруге. Ей нужна была поддержка. Лена, как всегда, все приняла с искренним сочувствием, пониманием Ритиной правоты и восхищением ее, Ритиным, умением держаться в подобных ситуациях. Она бы точно растерялась, расстроилась и только потом, дома, придумывала бы уничтожающие фразы для обидчика, одна другой хлеще.

— Лен, ну ты ведь еще не знаешь, — продолжала Рита. — Ей там больше не работать! Вот увидишь!

— Ну уж, — засомневалась Лена.

— Говорю тебе. Я не просто схожу к заведующей, когда она вернется из отпуска, я потребую, чтобы эту Волчкову с абонемента убрали. С такой недовольной физиономией нельзя работать с читателями. Нельзя! И дело не только в физиономии. — Рита подумала, в чем же еще дело, и, придумав, уверенно продолжила: — Из нее просто прет отрицательная энергия. Понимаешь?

Сев на их общий с Леной Зориной конек — энергию, Рита была уверена, что теперь-то подруга ее поймет. Подруга, казалось, поняла: «Конечно. Таких нельзя к людям выпускать», — но тут же сказала:

— Но с чего ты взяла, что заведующая тебя прямо так и послушает? Может, у них больше некому на абонементе работать?

Лена всегда сомневалась в том, что можно что-то изменить в этой жизни, но Ритины способности были ей известны. И она добавила:

— А может — ну ее, эту бабу! Пусть живет. Ты и так ее здорово.

— Нет, не пусть. Не пусть. Не будет она там работать. Я сказала. Пусть в каталогах роется, а не читателям настроение портит.

Лена что-то погрустнела. «Жалеет эту стерву, — подумала Рита. — А меня, значит, не жалко. А читателей, значит, тоже?» Ну уж нет, теперь и Лене Зориной надо доказать, что она, Рита, слов на ветер не бросает. И как истинный Стрелец, борец за справедливость, пойдет до конца.

Когда Рита пришла в библиотеку, чтобы сдать книгу, заведующая из отпуска еще не вышла. А вот библиотекарша Волчкова была на месте. Риту она, видимо, забыла и злых маленьких глазок на нее не подняла. Может, в этот раз они, глазки то есть, были не такие маленькие и не такие злые, но Рита эту мысль отмела, понимая, что она может помешать ей в осуществлении… Чего? Мести? Нет, ни в коем случае! Суда. Справедливого суда.

Через две недели Рита позвонила в библиотеку, узнала, что заведующая вышла на работу, и поехала туда, никому ничего не сказав. Вот добьется того, что задумала, тогда можно будет и рассказать. В первую очередь Лене, конечно. Саше тоже, разумеется. Ну и вообще всем.

Зав. библиотекой Нина Константиновна Кольцова выглядела очень интеллигентно. Высокий умный лоб, дорогие очки в тонкой оправе, строгий светлый костюм. И необыкновенно приятный низкий голос.

— Я вас слушаю.

Рита испугалась, что она собьется в своем рассказе на эмоции, не сможет выглядеть такой же интеллигентной, какой ей показалась заведующая. Поэтому она выдержала паузу, подумала, что нужно быть очень немногословной, и только потом изложила суть дела. Спокойно. Не спеша. Но и не затягивая рассказа.

Нина Константиновна Кольцова внимательно выслушала и сказала:

— Благодарю вас, Маргарита Александровна, за ваш сигнал, за то, что вы болеете душой за общее дело. Я приму все меры к тому, чтобы подобное в нашей библиотеке никогда не повторилось. Еще раз спасибо.

Было понятно, что разговор окончен. И было странно, что ничего не надо доказывать. Рите даже стало обидно, что все ее заготовленные для убеждения заведующей веские аргументы остались невостребованными. И самого-то главного она не сказала. Не сказала, что Волчкова (в разговоре она называла ее Мариной Васильевной, узнав заранее имя-отчество) не должна работать на абонементе. Ведь это главная цель ее прихода сюда. Не просто пожаловаться. А добиться! Добиться, чтобы Волчкову к читателям близко не подпускали. И вот добиваться ничего не получилось — разговор окончен. Ну уж нет! Так она не уйдет.

— Нина Константиновна, простите. А… Вы сказали о мерах. Я могла бы узнать, какие это будут меры? — спросила Рита, постаравшись придать голосу учтивость и одновременно твердость.

— Ну, наверное, лишим премии, — неуверенно ответила заведующая.

— Я полагаю, что премий сейчас у вас и так не платят. Не правда ли?

Рита уже поняла, что победа будет за ней, и смотрела в глаза заведующей. Прямо. Строго. Требовательно. Та, смешавшись окончательно и сразу потеряв в Ритиных глазах значительность, которая казалась незыблемой еще несколько минут назад, неуверенно сказала:

— Может быть, перевести Марину Васильевну с абонемента на внутреннюю работу с каталогами… — Потом, все-таки собравшись, продолжила уже спокойно: — Маргарита Александровна, согласитесь, не могу же я уволить человека, которому осталось до пенсии два года.

— Конечно, конечно, — заторопилась Рита (все получилось как она хотела!). — Вполне достаточно перевести.

Она вышла на улицу не просто удовлетворенной — а совершенно счастливой.

Лена Зорина, выслушав Риту, сказала: «Кто бы сомневался». А Саша напряженно спросил: «И охота было тебе?»

Остаток лета тянулся ужасно долго. Рита ездила к свекрови на дачу. Привозила оттуда бесконечные сумки с огурцами-помидорами и консервировала-закручивала бесконечные банки. Накрутила бог знает сколько — а лето все не кончалось. Но учебный год никуда не делся и все-таки начался. Рита вошла в него в отличие от коллег с удовольствием и радостью. На кафедре ныли о том, как быстро пролетело лето, как не хочется работать. Маргарита Александровна поднывала всем, чтоб не выглядеть белой вороной. А сама думала: «Господи, наконец-то».

Дело в том, что на даче она не могла прожить более двух дней: несовместимость. Не с дачей. А со свекровью. В квартире же летом, когда заканчивалось натаскивание абитуриентов, она изнывала от безделья. Дела-то, конечно, были. Обычные, домашние. Но они как-то легче, как бы между прочим, делались, когда у Риты были и занятия в институте, и репетиторство. А посвящать им целые дни Рита не любила. Ей нравилось, когда в ежедневнике было записано: «Лекция — 8.10, семинар — 12.15, засед. каф. — 14.00, сост. календ. — тематич. план, библиотека — список литры для семинаров, «Детский мир» — ботинки Арк., позвонить В.П. насчет лекарства для мамы и т. д. и т. п.»

Осознание необходимости все успеть подстегивало, давало силы и энергию. А когда такой необходимости не было, у Риты опускались руки, слабели ноги — и она могла просидеть весь день на диване, тупо уставившись в телевизор и к вечеру люто ненавидя себя за инертность и лень.

Итак, Маргарита Александровна начала учебный год энергично, на подъеме — как всегда. Все было замечательно.

А в конце сентября Рита и Лена Зорина узнали, что безнадежно больна их однокурсница Света Жданова. Кроме мужа и двоих, еще маленьких, детей, у нее — никого. Нужна сиделка, нужны лекарства. Лена принялась обзванивать весь курс — сбросились кто сколько мог. Но деньги пошли уже на похороны.

Смерть Светы потрясла всех. Не могли себе простить, что так поздно… Что не смогли пригодиться ей живой. Тянуло на кладбище. Девять дней. Сорок. Ходили чаще втроем: Рита, Лена и еще одна подруга — Галка. Приносили цветы, жгли свечи, говорили, плакали.

Однажды (это было на Рождество) Рита, пробираясь с подругами по довольно глубокому снегу к Светиной могиле, прочитала на одном дорогом и красивом памятнике: «Волчкова Марина Васильевна». Это было имя той самой библиотекарши — у Риты была прекрасная память на имена. Да и на лица тоже. С фотографии, точнее, с высеченного на черном мраморе портрета смотрело лицо, которое Рита прекрасно помнила. Только злым оно здесь не было. Лицо как лицо. Вполне приятное. И даже — улыбающееся. Рита подумала, что это как-то неправильно: улыбаться на собственной могиле.

— Надо же, умерла. А ведь была еще совсем не старая, — сказала Рита вслух самой себе и перевела взгляд с портрета на даты рождения и смерти.

Библиотекарша умерла 26 июля.

«Что ж это выходит? — лихорадочно соображала Рита. — Неужели она умерла сразу после… Господи, как же это…»

— Рит, где ты там? — крикнула Лена.

— Иду, — отозвалась тихо Рита, а сама, положив руку на ограду, не могла сдвинуться с места.

— Вы знали маму? — раздался сзади приятный (Рита хоть и плохо соображала сейчас, но сразу отметила — «приятный») мужской голос.

Рита повернула голову и, смешавшись, невнятно ответила красивому молодому человеку, мнущему в руках шапку и смотрящему ей в глаза пытливо и грустно.

— Да. Вернее, нет… Не совсем.

Большие серо-голубые глаза продолжали спрашивать, и Рите пришлось говорить дальше:

— Я просто видела ее в библиотеке. Ваша мама ведь в библиотеке работала? Я шла мимо, смотрю — знакомое лицо… Вот и остановилась.

Продолжая держаться за ограду, Рита сделала шаг в сторону, открывая путь к калитке. Сын библиотекарши вошел в ограду и, не сметая снега, сел на маленькую лавочку, опустив голову.

— Знаете, — сказал он, подняв глаза на Риту, — вот скоро уже полгода… А как будто вчера… Она ведь и не болела никогда. Представляете? Никогда не болела. Только со мной на больничном, когда я маленький был, сидела. — Его голос задрожал, и он, явно боясь разрыдаться, замолчал.

«Сколько ему? — подумала Рита. — Лет двадцать семь — тридцать?» Объективно где-то так. Моложе, чем она. Это видно. Но и не мальчик далеко. Хотя больше всего он напоминал сейчас ее сына, который всегда, когда обижался, также супил брови и сжимал губы. Надо же, действительно ужасно похож на Аркашку. Такие же пшенично-пепельные густые волосы, хорошего рисунка брови. И глаза, полные слез, — Аркашкины. Захотелось прижать к себе, пожалеть, защитить. И сына. И этого… Рита поискала про себя слово — ну, наверное, большого ребенка.

Рита сделала движение вперед, но не пускала ограда. И правильно не пускала. Как она себе это представляет — жалеть чужого незнакомого мужчину? Но уже через несколько секунд она стояла рядом с ним и говорила:

— Вы знаете… Вы шапку наденьте. А то очень холодно.

Она сказала, наверное, не совсем то, что было нужно. И сделала, наверное, тоже не совсем то: обняла двумя руками незнакомую большую красивую голову и прижала к себе. Получилось — к груди, потому что сын библиотекарши был высокий, а она, Рита, — ниже среднего. Сын, уже не стесняясь, плакал. И Рита плакала вместе с ним. Делать этого было вовсе нельзя, потому что могла потечь тушь. Но остановиться не получалось. И все же Рита минут через пять отстранилась, достала носовой платок, вытерла сначала слезы этому большому мальчику, потом, не трогая глаз, промокнула щеки себе. Она вынула из рук молодого человека шапку, надела ему на голову и села рядом на заснеженную скамейку.

— Вы простите ради Бога, — глухо сказал он. — Простите. Глупо как-то все получилось.

Рита погладила его раскрытую ладонь и сказала:

— Ну что вы.

— У вас, наверное, руки замерзли, — ответил он, поднял варежки, которые Рита уронила, когда обнимала его голову, и положил ей на колени.

Рита понимала, что нужно идти. Но не знала, что скажет, уходя («до свидания», «счастливо», «всего доброго» — ничего не годилось), и поэтому продолжала сидеть. Продолжала сидеть до тех пор, пока из-за соседних памятников не появилась Лена Зорина. Она сделала издалека большие глаза и строго крикнула:

— Рита, мы тебя ждем!

— Так вас Рита зовут? — вышел наконец из хоть и очень естественного, но все же затянувшегося молчания сын библиотекарши. — А меня — Стас. Не уходите, а?

— Стас, я не могу, мне нужно идти.

— Да, да, я понимаю, — торопливо сказал он. — Конечно. Я понимаю.

Рита встала, отряхнула сзади снег с дубленки и вышла из калитки. Оглянулась — Стас смотрел на нее моляще. Она вернулась и села рядом. Лена Зорина досадливо махнула рукой и снова отправилась к Светиной могиле.

Рита поднялась, Стас взял ее за руку, не пуская. Она мягко высвободила свою руку. Он встал вслед за ней и, развернув Риту лицом к себе, сказал:

— Я вас подвезу.

— Я не одна. Мы с девочками, — по-детски залепетала Рита и сразу же осеклась, поймав себя на мысли: «Все девочки да девочки, вспомни, сколько лет-то вам, балда».

— С девочками и подвезу. Вас же не десять человек, кажется, — сказал Стас, улыбнувшись. Улыбка у него была мягкая, трогательно-доверчивая. Он был похож на Есенина.

— Нет, он напоминает мне Расторгуева, — сказала Лена Зорина, когда они, после того как Стас привез их с кладбища, сидели у нее втроем и обсуждали происшедшее.

Происшедшим считалось то, что Рита на кладбище (обалдеть можно!) подцепила такого мужика. Лена с Галкой все выпытывали:

— Как все получилось-то? Почему ты задержалась у той ограды?

Рита молчала как партизанка. Она знала, что никому не скажет про библиотекаршу. Никому. Даже Саше. Нет, не «даже Саше», а Саше — в первую очередь и не скажет. А Лене Зориной — во вторую.

— С чего ты взяла, что на Расторгуева? — удивлялась Галка Лене. — Ничего общего. Правильно Ритка говорит, на Есенина.

— Господи, вы ужасно ненаблюдательны, — сказала Лена. — Дело ведь не в цвете волос и глаз. Понимаете вы или нет? Дело в повадках, в манере держаться, нести себя.

— Ну какие уж такие особенные повадки ты у него успела заметить? Сидит мужик за рулем — да и все, — не уступала Галка.

— Вот именно — мужик. Понимаешь, настоящий мужик. Как Расторгуев.

Рита в споре не участвовала, сидела тихо, думала о своем. Хотя едва ли она могла бы сказать, о чем именно. Ей хотелось побыть одной. Или нет — только не одной!

— Ритка, ты чего? — чуть ли не хором вскрикнули Лена с Галкой, когда их подруга положила голову на стол и закрыла руками уши. Закрыла — а вот услышала вопль подруг.

— Да ничего, так, — сказала она, закрыв еще и глаза.

— Втюхалась. Поздравляю. Между прочим, негигиенично башку на стол класть, — сказала Галка, отставляя подальше от Ритиной шевелюры чашки и вазочку с конфетами.

— Пусть кладет, — сказала добрая Лена. — Лишь бы ей хорошо было.

— Рита, тебе хорошо? Или плохо? — поинтересовалась Галка, отрывая Ритину руку от одного уха.

— Мне нормально.

— Говорю, влюбилась, — продолжала тему Галка. — Еще бы, вон какой мужик. Большой, красивый. И на джипе. Я, между прочим, никогда на джипе раньше не ездила.

Оказалось, что и никто из них не ездил не только на джипе, но и ни на какой другой иномарке. У мужа Лены Зориной была двадцатилетняя «копейка», у Саши с Ритой — «Москвич», чуть-чуть помоложе, а у Галки не было ничего, в том числе и мужа.

Помолчали. Рита подняла голову со стола и откинулась на спинку дивана. Галка, внимательно посмотрев на нее, сказала:

— Ритка, у тебя сегодня брови какие-то не такие.

— А я их начала по-другому рисовать, чуть-чуть шире у основания. Видишь? — Рита повернулась лицом к свету, чтобы Галка смогла получше рассмотреть ее искусство.

Дело в том, что своих, то есть ненарисованных, бровей у Риты не было. Вообще. Нет, они бы могли быть, но их малейшая попытка пробиться пресекалась Ритой на корню. В результате каждое утро начиналось у нее с процесса рисования. Иногда этот процесс проходил удачно и довольно быстро. А иногда затягивался часа на полтора. При Ритиной занятости это было многовато. Она ровно на это время сократила свой сон, но от рисования не отказалась.

Кроме бровей, Риту не устраивало в ней самой многое: и отнюдь не длинные, как хотелось бы, ноги, и широковатые бедра, и узковатые плечи. Но ноги с плечами не поменяешь, а вот брови — пожалуйста.

Конечно, неудобств было много. Во-первых, они, брови то есть, не всегда получались одинаковыми; во-вторых, иногда в течение дня стирались (а в бассейне — смывались); в-третьих, привлекали ненужное внимание и вызывали вопрос и удивление окружающих женщин (мужчинам было, по Ритиным наблюдениям, как-то все равно). Но все это не могло заставить Риту вернуться к тому, что дала ей природа, так как то, что она рисовала, было, на ее взгляд, гораздо совершеннее.

В кругу Ритиных подруг ее брови были предметом постоянного незлого стеба. Слово «стеб» было привнесено в их общение Галкой. Рита как признанная филологиня долго его не принимала и всячески с ним боролась, но Галка, давно ушедшая в сферу СМИ с «желтым» уклоном, оказалась сильнее. И слово прижилось. А еще Галка любила говорить: «Ношусь, как белочка больная». Про белочку Рите нравилось, и она про себя тоже так иногда говорила — «как белочка больная».

Так вот — про брови.

— Девчонки, — говорила обычно Рита, — если я умру первой (правда, после смерти Светы Ждановой такие разговоры уже не велись), вы мне брови получше нарисуйте. Так же, как я это делаю. Видите? Чтоб не ярко. И повыше.

Галка обычно отвечала:

— Нет, Ритка, я нарисую тебе знаешь какие, как моя соседка Зойка рисует: черные-черные, каждая бровь — от переносицы до уха. Красиво! Будешь как Зухра. Или Гюльчатай. Или как Зойка, когда она трезвая.

— Не слушай ее. Все сделаем в лучшем виде, — успокаивала Лена Зорина.

Однажды Рита попала в больницу: «по-женски», как говорят в народе. Дела обстояли неважно. Грозила операция. Молодой рьяный хирург убеждал, что нужно резать — и побыстрее. При этом он уверял, что жить с отрезанным женским нутром ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше: предохраняться не надо, на прокладки тратиться — тоже, а половая жизнь будет идти своим чередом — ни муж, ни любовник ни о чем даже и не догадаются.

Любовника у Риты не было, и заводить она его не собиралась, особых проблем с предохранением тоже не было: Саша ее очень берег. И поэтому с внутренностями было расставаться жалко. Но главное было не это. Рита панически боялась вмешательства в свой организм и больше всего заботилась о том, проснется ли после общего наркоза. И по всему выходило, что не проснется: или не то введут, или с дозировкой напутают, или у Риты окажется непереносимость того, чем человека отключают для резания.

Всем этим она, грустя, поделилась с Леной Зориной и Галкой, пришедшими ее навестить и переполошившими всю палату. А переполох они устроили вовсе не специально — просто по-другому и быть не могло. Дело в том, что Галка была страшной хохотушкой, а Лена всегда сразу начинала со всеми, с кем ее сводит судьба хоть на минуту, знакомиться и выяснять, под каким знаком кто родился. И Лена с Галкой, забыв поначалу о Рите, начали веселить палату. Затем, все-таки вспомнив, зачем пришли, обратили жалостливые взоры на подругу:

— Ну ты как?

Она им и рассказала все, что передумала. И о том, как жалко Сашу. И о том, что Аркашке, наверное, не надо будет говорить правду, а надо будет что-то придумать. И о том, что у мамы больное сердце и она, конечно, не выдержит.

Но подруги, умеющие любую трагедию превратить в фарс, сказали:

— Ну вот что, Риточка. Ты это дело брось. А то мы тебя в гроб с такими бровями положим…

И Галка, вытащив из сумки листок бумаги и ручку, сразу же нарисовала — с какими именно.

Рита хохотала до слез — и умирать раздумала. А на следующий день ее посмотрел профессор и сказал, что с операцией можно повременить, а может, она и вообще не потребуется.

— Так, ну мы отвлеклись, — сказала Галка. — Давайте про Стаса. Мужик очень интересный, не гоблин какой-нибудь.

— Гоблин — это кто? — устало спросила Рита.

— Это тот, у кого одна извилина. Или полторы, — пояснила Лена, которая общалась с Галкой чаще и современным сленгом соответственно владела лучше.

Стали гадать, чем занимается этот самый Стас.

— Чем, чем? Бизнесмен он. — Это Лена сказала.

— Или бандит, — продолжила Галка.

— Не-е-т, на бандита не похож, — засомневалась Лена.

— А по-твоему, бандит должен быть одноглазый и с большим ножом в руке? — Это Галка.

— Нет, ну, понимаешь, бандиты обычно бритоголовые. С тупыми физиономиями. С бычьими шеями.

— Это стереотип. Настоящий бандит, крупный, не отморозок то есть, внешне интеллигентен и образован.

— Человека, который не в ладу с законом, — заговорила Лена по-книжному (это предвещало крупную перепалку), — прежде всего выдает невербалика. Прищуренный взгляд или взгляд сбоку, сжатые напряженные челюсти, суетливые движения…

— Да ну тебя с твоей невербаликой, — раздраженно отмахнулась Галка закуривая.

— Знаешь, Галка, я давно тебе хочу сказать, — заговорила напряженно Лена, — тебе бы не мешало иногда что-нибудь почитать, кроме своей газеты. Не лучшей, между прочим.

— Ты мою газету не трожь! — взорвалась Галка. — Она, между прочим, моментально раскупается.

— Конечно, потому что у вас там любой «непроходняк», как ты выражаешься, проходит. И анекдоты похабные. И скажи вашим корректорам (если они у вас есть, конечно!), что «на фиг» и «ни фига» пишутся не слитно, а раздельно! — почти кричала обычно спокойная Лена. — Рит, скажи ей!

«Господи, о чем они?» — подумала Рита и решила, что надо идти домой. Дел полно.

Темно-синий джип стоял у Лениного подъезда. Стас был рядом, курил.

— Долго вы чаевничали, девочки, — сказал он, обращаясь почему-то больше к Галке.

— А что же вы с нами не пошли? Мы же вас приглашали. А вы все — дела, дела, — закокетничала голосом и глазами эффектная Галка, совершенно уверенная, что Стас из-за нее здесь торчит три часа.

— Дела сделал и вернулся. На удачу. Вдруг, думаю, и вы расходиться в это время будете — подвезу. Вот совпали. Я, между прочим, только что подъехал.

Было непонятно, как все было на самом деле: действительно Стас только подъехал или ждал все это время? Но сам факт пребывания его здесь и сейчас был Рите приятен, и она совершенно точно знала, что это связано с ней, а не с красавицей Галкой. А та, уверенно открывая заднюю дверцу джипа и показывая всем видом, что ездить на таких машинах для нее это так же естественно, как дышать воздухом, как бы между прочим сказала:

— Сначала Риту забросим. Это здесь, рядышком. — А потом, уже усевшись поудобнее, продолжила: — А со мной, Стас, сложнее. Я живу в Песочне.

— Назвался груздем… — откликнулся Стас, включая зажигание. И, повернувшись, спросил у Риты: — Рита, у вас ведь есть время? Отвезем Галю в Песочню?

Рита молча кивнула.

— В тихом омуте… — прошептала насмешливо Галка Рите на ухо, стараясь скрыть свою досаду. Всю дорогу она болтала, чтобы, не дай Бог, никто не подумал, что ей хреново. Ну почему так все несправедливо в жизни? Чем она хуже Ритки? Этой коротконожки с нарисованными бровями? Да в тысячу раз лучше! А главное, Ритке-то этот мужик ни к чему совсем. Она своему Саше сроду не изменит. Не потому, что любит до смерти. Она, может, и знать-то не знает, что это такое. Хоть и замужем, хоть и ребенка родила. Просто правильная слишком. Да и что она вообще может в мужиках понимать? Если, кроме мужа, у нее никогда никого не было? И ведь туда же! Не отказалась ехать в Песочню. Зачем ей это, спрашивается? Вышла бы у своего дома, если ты такая правильная. Нет, овечкой прикинулась и едет. Молчит. Цену набивает. Неужели рассчитывает все-таки заарканить мужика? Тогда чего же стоит ее вечное: «Девочки, мне, кроме Саши, никто не нужен»? Значит, нужен. Только зачем? Что ты с ним делать-то будешь?! Все равно ведь не решишься ни изменить, ни тем более Сашу своего ненаглядного бросить. Собака на сене.

Галка злилась про себя, а не про себя — продолжала рассказывать о своем пуделе Марике, который теперь ее ждет не дождется.

— А знаете, как гостей любит! Он будет просто счастлив, если вы сейчас ко мне зайдете. Зайдем? Попьем кофейку.

Галка все-таки не собиралась сдаваться без боя. Пусть Стас посмотрит ее хоть однокомнатную и нешикарную, но зато уютную и стильную квартирку, пусть оценит ее вкус, пусть подружится с Мариком. И прикинет, что лучше: свободная красивая Галка (с которой нигде не стыдно показаться) с квартирой или серая мышка Рита, замужем и с дитем.

С Мариком Стас действительно подружился. Правда, гладя его и разговаривая с ним, он почему-то все время смотрел на Риту. А Рита, по наблюдениям Галки, продолжала изображать саму невинность. Отводила глаза, сидела на самом краешке дивана и все теребила край своего длинного свитера. Галка никак не могла понять, с чего это она стала такой тихоней. По части мужиков Ритка, конечно, никогда сильна не была. Но выставляться всю жизнь любила. Обычно рот не закрывает: «А вот мои студентки…» Или: «А помните, у Довлатова…» А то еще с театром начнет доставать: «Галка, ну как ты могла не посмотреть этот спектакль?»

— Знаешь, Стас, собака у меня — класс!

Галка весело тряхнула головой, отбрасывая все неконструктивные мысли. Действовать надо! Заинтересовывать!

— Представляешь, я по выходным хрючу до двенадцати, и он — ни-ни, не разбудит. Потому что сам хрючит до часу.

«Хрючит» — значит «спит», — догадалась Рита и погладила Марика по серебристой плюшевой морде, которую он, вывернувшись из рук Стаса и подойдя к Рите, положил к ней на колени. Устроив ее, то есть морду, еще удобнее, он блаженно закрыл глаза, и Рите почему-то стало его очень жалко. «Недохрючил», — подумала она и чуть не заплакала от умиления и жалости.

Хотя общий разговор особо не клеился, просидели долго. Рите пришлось позвонить домой, чтобы Саша не волновался: она у Галки, так получилось, скоро приедет.

— Тебя встречать? — спросил Саша (он всегда поджидал Риту на остановке, если она поздно откуда-то возвращалась).

— Да нет, не нужно. Меня подвезут. — Рита попыталась сказать это непринужденно, как нечто само собой разумеющееся.

Но, кажется, не получилось, потому что Саша в ответ не поинтересовался естественно и просто — кто? — а напряженно, с паузой, сказал:

— Ладно. Как знаешь.

Когда Стас вез Риту домой, на нее напала болтливость, в общем-то обычная для нее. Она рассказывала про мужа, про работу, про сына. Про кошку Симу, которая всегда съедает из тарелки у Аркашки, если он зазевается, тертую морковь с сахаром и сметаной, обожает поп-корн с сыром «чеддер» и передачу «В мире животных».

Стас хорошо реагировал на все рассказы, поддакивал, переспрашивал, смеялся. Рите было хорошо. Хотелось ехать долго-долго. А приехали быстро, хотя Песочня — на другом конце города.

— Спасибо, Стас. До свидания, — сказала Рита, стараясь скрыть грустные нотки, которые, несмотря на все ее усилия, все-таки прорвались.

Она начала нажимать на все рычаги и кнопки на дверце джипа, чтобы выйти. Но у нее ничего не получилось.

Стас вышел из машины, открыл дверь, подал Рите руку.

— Рита, вам не кажется, что мы должны еще встретиться?

— Я не знаю, — честно призналась она. — Не знаю.

— А я знаю. Вы завтра во сколько заканчиваете работу? Я вас встречу.

— Сейчас… У меня завтра три пары. Значит, в час пятнадцать… Мне там еще кое-что нужно решить… Но это недолго…

— В половине второго я подъеду. К пединституту, да? Это на Свободе?

— Ой, нет. Я работаю в другом корпусе, на Астраханской. Это бывшая Ленина. Знаете, там здание такое красивое? Раньше это был Дом политпросвещения.

— Знаю. Только не думал, что там теперь пединститут.

— Педуниверситет, — сказала Рита, нажимая на ударение и наклоняя голову к плечу.

— Ну да! Как же я мог? — сокрушенно прижал руки к груди Стас, дурачась. — Как я мог?!

Медленно поднимаясь на пятый этаж, Рита так же медленно соображала, что ей сказать Саше. Пожалуй, про знакомство можно рассказать. Что тут такого? И тут же спохватилась: как же что такого? Тогда ведь и про библиотекаршу надо сказать.

Рита остановилась. Господи, в течение всего вечера она ни разу не вспомнила, как и почему она познакомилась сегодня со Стасом.

Как же это все увязать? Как? Неужели она со своим правдоискательством виновата в смерти его матери? Но она же не хотела… Кто бы мог подумать, что так случится?

Рита села на ступеньку. В своей светлой дубленке — на наверняка грязную и заплеванную ступеньку. И заплакала. Снова. Как на кладбище, когда прижимала к себе Стаса, беззащитного и трогательного, нуждающегося в защите. Ее, Ритиной, защите. Как же теперь быть? Он стал таким родным. Еще до того, как она притиснула его голову к своей груди. Еще до этого. Тогда когда? Когда услышала голос? Или чуть позже, когда увидела его глаза? Но зачем все это? Ведь есть Саша. Что ему сказать сейчас? А завтра? Зачем, зачем она согласилась, чтобы Стас встретил ее завтра у института? Да и вообще не нужно никаких встреч! К чему это приведет? И что она знает об этом Стасе? Да ничего! Про себя как последняя идиотка все выложила. А он слушал-слушал, поддакивал да расспрашивал, а о себе — молчок. Женат — не женат, есть ли дети, чем занимается? Ничегошеньки ведь не сказал. Хотя, помнится, Рита пыталась что-то спросить. Но он так ловко уходил в сторону — и она снова рассказывала о себе. Дура набитая! Связалась неизвестно с кем… Может, завтра как-нибудь избежать этой встречи? Но он знает ее дом, подъезд. Знает, где работает. Найдет, если захочет. С другой стороны, зачем она ему? Просто поддался настроению. Не увидятся они завтра — все на нет и сойдет. Хорошо, хоть телефон не дала.

— Ну ладно. Может, обойдется все, — сказала себе Рита, решительно встала и побежала вверх по лестнице. Домой! К Саше, который ждет. К Аркашке, который теперь уже, конечно, спит. И к кошке Симе, которая сейчас лениво выйдет из комнаты в коридор, внимательно посмотрит Рите в глаза и уткнется теплой мордахой в ноги.

Рита не стала звонить, чтобы не будить Аркашку, а тихонько поскреблась в дверь. Как Сима. Та обычно так является от котов по утрам, когда живет на даче, куда ее забирает на все лето свекровь. Приплетется под утро и, не имея сил громко мяукнуть, царапнет тихонько в дверь.

— Ну что же ты так долго? Аркашка без тебя никак не ложился, — не слишком сердито спросил-сказал Саша, целуя Риту и снимая с нее дубленку. — О, где ты вывозилась так?

— Не знаю. А что, очень грязная?

— Ну не очень. Сейчас почистим, конечно. Только непонятно, на чем тебя везли? На самосвале, что ли?

— Нет, на джипе. Очень чистом, между прочим. Это я где-то раньше прислонилась. На кладбище, наверное. Мы там сидели у Светы на лавочке.

— А джип откуда взялся?

— Да это Галкин ухажер новый, — легко соврала Рита. — Ничего мужик. Вот развез нас всех.

— Всех — это кого? Лена Зорина разве была у Галки?

— Ну не была твоя Лена. Она не смогла поехать.

— А ты смогла.

— Да, смогла. В конце концов, я могу иногда немного расслабиться?! — Рита завелась. — Почему я должна как белка в колесе вертеться с утра до вечера? Могу я себе позволить отдохнуть немного? От работы? От дома? И при этом обойтись без выговоров?

— Не кричи. Аркашка только недавно заснул, — обиделся Саша и ушел в комнату.

Смыв с лица брови, глаза и губы, Рита долго рассматривала себя в зеркало. Не такая уж она и незаметная. Ну бровей нет. Ну ресницы светлые. Глаза могли бы быть поглазастее. Зато овал лица неплохой, нос — почти греческий, зубы — очень даже ничего. А главное, волосы — пышная густая темно-каштановая шевелюра с легким рыжеватым отливом.

Когда Рита приходит в парикмахерскую, чтобы слегка подровнять волосы (они у нее всегда одной длины — до плеч), парикмахерши, забывая о заработке, сначала пугаются — ой, я думала, вы коротко хотите, — а потом начинают хвалить и расспрашивать: чем она моет голову и чем красится? Рита всегда щедро делится своим секретом: моет детским мылом, а ополаскивает всегда отваром корня лопуха, листьев крапивы и мяты, все по столовой ложке — на литр воды. Лучше заваривать в термосе — и чтобы настоялось. При этом Рита, конечно, не говорит, что с отваром всегда возится Саша: самой-то ей некогда. И корни с листьями он на даче заготавливает, она и в голову все это не берет.

А что касается крашения, то нет — никогда не красилась.

— Конечно, конечно, — кивали ей в ответ, — такой цвет своеобразный. Разве можно закрашивать? Вот если уж седые волосы появятся, тогда…

Но седых волос, слава Богу, пока не было.

Когда Рита потихоньку забиралась под одеяло, чтобы не разбудить Сашу, — он, не спящий, спросил:

— Ритка, ты меня любишь?

Риту захлестнула волна вины, нежности, обожания, и она, задыхаясь от всего этого, прошептала чистую правду:

— Ну конечно. Ты мой любимый, единственный, ты самый хороший.

Саша долго целовал ее безбровое лицо, глаза, шею. Целовал осторожно, без натиска и неистовства; Рита же, напротив, отозвалась шквалом страсти. Удивив и Сашу, и саму себя, она впервые играла первую скрипку в симфонии любви, которую сочиняла сейчас на ходу, нарушая все каноны, творя новую музыку и упиваясь ею.

Саша, опустошенный, ошеломленный, никак не мог уснуть и все повторял:

— Что с тобой случилось?

— Не знаю. Просто я люблю тебя, — несколько раз отвечала сквозь сон Рита.

На следующий день она все сделала для того, чтобы выйти из института как можно позже назначенного времени. Получилось — в три с хвостиком. Темно-синий джип стоял почти у самого входа.

— Ну слава Богу. А то уж я хотел уезжать, — сказал вместо приветствия Стас, выскочив из машины сразу же, как только Рита появилась.

— Здравствуйте, Стас. Мне очень неловко, что так получилось. Я никак не могла раньше. Правда.

— Я понимаю. Ничего страшного. Главное, дождался. Давайте где-нибудь пообедаем. Я ужасно хочу есть. И вы, конечно, тоже.

— Я даже не знаю, — засомневалась Рита. — Мне домой вообще-то нужно.

— Ну мы быстренько, Рит. Через час будете дома. Честное слово.

Рита села в машину. Усмехнулась, вспомнив Галкину любимую присказку, слегка пошловатую — «легче дать, чем объяснять, почему не хочу» (или «не могу» — но это не суть важно). Стас заметил Ритино хмыканье, но ничего не спросил.

Минут через пять они были в ресторане «Ямская застава». Раньше на этом месте была задрипанная блинная, а теперь вот образовалось такое презентабельное заведение, к которому простому смертному и подойти-то страшно.

Рита не помнила, когда она в последний раз была в ресторане. Сто лет назад, до перестройки, когда отмечали всем курсом выпуск. Это было в ресторане «Москва» (тогда он самым хорошим считался). И все, наверное. Хотя нет. С Сашей еще были как-то. В той же «Москве». После свадьбы, когда еще не кончились подарочные деньги. Ну да, правильно. Они тогда еще Лену Зорину пригласили с мужем: Ритин день рождения отмечали. А больше точно не приходилось.

Рита всего этого Стасу, конечно, не сказала. Напротив, она делала независимый вид, стараясь держаться естественно и непринужденно. И надо сказать, у нее это получалось неплохо.

Стас вел себя безупречно, досконально соблюдая все правила этикета, в которых книжная Рита теоретически была очень сильна. Он пропустил ее вперед себя, когда они шли с метрдотелем через зал, выдвинул стул и придвинул его, когда она садилась, сел напротив и протянул ей меню.

Рита долго водила глазами по строчкам, останавливаясь прежде всего на ценах. Цены были потрясающие. Но Рита взяла себя в руки и спокойно, со знанием дела, сказала Стасу:

— Салат «по-аргентински» (она, конечно, не имела ни малейшего представления, что это за салат, но назвала его с таким видом, будто это ее любимое блюдо), суп «особый» с креветками и земляничное мороженое.

— И все? — удивился Стас. — А что-нибудь поплотней?

— Нет, спасибо. Я больше ничего не хочу.

— А выпить?

— Нет, нет, — замотала сначала головой Рита, но тут же сказала: — А впрочем… Что вы посоветуете? Здесь так много всего написано. А я, признаться, не знаток.

— Да и я не то чтобы очень… Но сейчас придумаем что-нибудь.

Стас подозвал официанта, сделал заказ, а потом начал советоваться с ним насчет вина. Остановились на каком-то белом, кажется, французском и, как поняла Рита, дорогом («Вам понравится», — обращаясь к ней, все время повторял официант).

— И принесите нам какой-нибудь сок. Рита, какой?

— Апельсиновый, — готовно ответила она.

— Апельсиновый, пожалуйста.

Они пили сок и обсуждали интерьер ресторана. Стас сказал, что он здесь еще не был. И что здесь, пожалуй, неплохо. Рита сдержанно кивала: да, да, очень мило. А хотелось восклицать: «Боже, как же здорово, как красиво! Я никогда не видела ничего подобного!» Стас, говоря о помещении, рассматривал не его, а Риту. Она хоть никогда особенно и не комплексовала из-за своей внешности (не до этого — слишком много других занятий!), сейчас не знала, куда деть глаза. И наконец прямо сказала:

— Стас, я вас умоляю, не смотрите на меня.

— Почему? — откровенно удивился он.

— Потому что я сейчас как никогда ощущаю, как много у меня всяких разных дефектов. Комплексую. Понимаете? — чистосердечно призналась Рита.

— Не знаю, про какие дефекты вы говорите. Мне все очень нравится. Поэтому и смотрю.

Рита решила идти ва-банк и сказала:

— Дефектов, прямо скажем, много. Веснушки. Брови нарисованные. И сейчас я думаю только о том, как они у меня сегодня получились: одинаковыми или нет.

— Брови замечательные. Нарисованы мастерски, просто произведение искусства.

— Издеваетесь?

— Нисколько. Мне правда нравится. Хотя странно, конечно. Я так ни у кого раньше не видел. Ничего, что я так нахально обсуждаю довольно интимные вещи?

Рита вздохнула:

— Ничего. Сама ведь завела разговор. Рассказываю: то, что дадено мне матушкой-природой, не устраивает меня вовсе. Поэтому, как средневековая женщина, удаляю все (помните Джоконду? Она ведь без бровей) и рисую то, что мне нравится. Все очень просто.

— А не рисовать и быть как Джоконда — слабо? — подначил Стас.

— Слабо. Без бровей смахиваю не на нее, а на инопланетянку.

— Так это гораздо интереснее. Никогда не понимал, почему Джоконду красавицей считают. По-моему, она очень, мягко говоря, несимпатичная.

— У каждого времени свой идеал красоты. Я, увы, ни под какой не подхожу, — грустно сказала Рита.

— Вы так искренне сейчас это сказали. Обычно такое говорят, кокетничая. А я кокетства не увидел. И все-таки буду в ответ утверждать, что вы — очень интересная женщина. Мне хочется все время на вас смотреть.

— Ну ладно, смотрите, — согласилась Рита. — А насчет интересной женщины — вы это серьезно?

— Абсолютно. Я давно не встречал такого… — он поискал слово, — романтического лица. У вас, наверное, масса поклонников?

Рите найденное определение ее лица не понравилось, но она не показала этого.

— Да что вы! Откуда? Сейчас ценятся молодые, броские, длинноногие. И это понятно. Мне они и самой нравятся. Знаете, Стас, я ужасно неравнодушна к красивым студенткам. Смотрю иногда и думаю: дал же Бог такое. А если еще и умница при этом… Знаете, сколько таких? Это все неправда, что красивые — глупые, а умные — страшненькие. Ну а если хорошенькая девочка недостаточно умна, так ведь довольно и красоты. Разве это мало?

Рита говорила много, говорила с удовольствием и уже не стеснялась серо-голубых глаз Стаса, смотрящих на нее хоть и пристально, но не тяжело, а как-то очень по-доброму.

— Красота — страшная сила. Да? — вклинился Стас в Ритин монолог.

— Красота — это здорово, — убежденно сказала Рита. — Я никогда смазливым девчушкам не могу поставить плохую отметку на экзамене. Всегда завышаю.

— А вот это уже нечестно. Значит, красивым — все, а некрасивым — еще и оценки хуже? — расстроился Стас.

— Да не переживайте. Они все хорошенькие. Молодые потому что.

— Значит, всем завышаете?

— Угу, — кивнула Рита.

— А я думал, вы строгая.

— Пытаюсь иногда прикидываться. Но, кажется, не получается.

— Как вы, Рита, относитесь к студенткам, мы выяснили. А что студенты? — поинтересовался Стас.

— Да у нас на литфаке мальчиков — кот наплакал. На каждом курсе — всего человек пять-семь.

— Ну и как они?

— Да всякие, — отмахнулась Рита.

— Та-ак, — протянул Стас, — значит, мужской пол вы не жалуете.

— Вы что, подозреваете меня в нетрадиционной ориентации? — засмеялась Рита.

Стас тоже засмеялся и ответил:

— Нет, не подозреваю. — И продолжил: — Я вас заболтал совсем, не даю поесть.

— Наоборот, это я совсем забыла, что вы голодны. Все, молчим.

Рита появилась дома позже намеченного ею времени часа на два, но к Сашиному и Аркашиному приходу (муж обычно забирал сына из детского сада по пути с работы) все успела: и убрать, и постирать кое-что по мелочи, и поесть приготовить.

Во время ужина Рита в основном молчала. Ничего не рассказывала и не делала никому замечаний. Даже не прогнала Симу, которая, сидя на коленях у Аркашки, периодически вытягивала голову из-под стола, хватала из его тарелки макаронину и пряталась, чтобы, прожевав, появиться снова. Аркашка всячески способствовал тому, чтобы Сима не была замечена. Но понимал, что это невозможно. И недоумевал, почему это мама делает вид, что не видит Симкиного нахальства, и не воспитывает ее (и Аркашу вместе с ней), как обычно.

Саша тоже заметил отстраненность жены и поинтересовался:

— У тебя ничего не случилось?

— Все хорошо, — попыталась изобразить улыбку Рита, но она, улыбка то есть, получилась какой-то неубедительной.

Долго таиться Рита не могла и все как есть рассказала Саше. Вернее, почти все. Рассказала про случайное знакомство на кладбище, рассказала про «Ямскую заставу» и про то, как там все красиво и вкусно.

— Рита, — серьезно сказал Саша, — ты понимаешь, что делаешь? Ты думаешь, чем может закончиться это твое случайное знакомство? Зачем тебе все это? Объясни мне, зачем?

Рита не знала зачем — и ничего не смогла объяснить Саше. Ее попытка снова исполнить вчерашнюю симфонию любви закончилась крахом. Саша ушел в себя, а в Риту, которая знакомится непонятно где и непонятно с кем и которая шляется по ресторанам, заходить не захотел.

Не сложилось — не заладилось и утро следующего дня. Саша молчал, смотрел в сторону и ушел, не поцеловав ни Риту, ни Аркашку. Они остались, как две сиротиночки, и, грустно-задумчивые, разбрелись по углам.

У Риты был выходной, и Аркашка, едва проснувшись, объявил, что в сад он сегодня не пойдет. Увидев-почувствовав, что в доме как-то неуютно, он, кажется, пожалел, что остался. Но было уже поздно. И надо было искать себе занятие. Аркаша решил клеить робота. Конечно, лучше было бы это делать, когда папа дома. Но можно и без него попробовать.

Рита из своего угла (ее угол — это письменный стол и книжная полка над ним) наблюдала, как сын располагался в своем — отгороженном шкафом. Он готовился к делу основательно и неторопливо: разложил на полу картон, приготовил ножницы, линейку, карандаш, клей. Теперь за него можно быть спокойной: занят на полдня, не меньше.

И можно заняться своим. Только вот чем? Рита поняла, что едва ли сможет что-то делать. Едва ли сможет что-то делать до тех пор, пока в душу не придет покой, а в голову — ясность. Но откуда взяться тому и другому? Саша обижен. Как теперь восстанавливать отношения? Рита не способна и дня выдержать в состоянии «холодной войны». Саша способен, а она — нет. Как же скверно все получилось. Как скверно… Но если вдуматься, что такого она сделала?

Рита набрала телефон Лены Зориной.

— Лен, миленький, можно я приду? Ты дома?

— Конечно, конечно. — Лена, как всегда, была готова принять кого угодно и с чем угодно.

Аркашка отпустил Риту почти сразу, только записал на своем картоне (на всякий случай, как он выразился) телефон тети Лены и поинтересовался, как долго мама намерена отсутствовать.

— Я ненадолго, сын. Никому не открывай. Ладно? — Рита несколько раз поцеловала Аркашку в макушку, хотя он яростно вырывался, и пошла к Лене Зориной.

— Мне кажется, — сказала Лена, — не надо было ничего говорить Саше.

Это Рита и сама понимала. Но теперь-то как быть?

— Ну скажи, что ты никогда больше с этим Стасом не увидишься. Пообщалась, в ресторан сходила. Что здесь такого? Каждой женщине приятно, когда ее в ресторан приглашают.

Лена говорила то, что нужно. Действительно, Рита ни в чем не виновата. И Саша должен это понять и оценить, в конце концов, честность жены. Все было бы замечательно, если бы…

— Если бы что? — строго спросила Лена.

— Если бы я не дала Стасу свой телефон, — сказала Рита, зная, что тревожит ее не это. Тревожит то, что она, кажется, не может отказаться от общения со Стасом. Что стоит за словом «общение», она пока не понимала. Или не хотела понимать.

— Это не страшно, — ответила Лена на Ритины слова (мысли она читать при всей своей проницательности, слава Богу, не умела). — Позвонит — объяснишься. Попросишь, чтобы больше не звонил. Вот и все.

«Вот как все просто!» — усмехнулась про себя Рита. И поймала себя на мысли, что ей не хочется больше говорить с Леной. Не хочется сейчас. А может, не хочется вообще. И она, распрощавшись, пошла домой. Но попала туда только через два часа. Потому что у подъезда Лены стоял, как можно догадаться, темно-синий джип.

— Ваш ребенок мне все доложил, — улыбаясь сказал Стас. — Очень солидный мужчина. Здравствуйте, Рита.

— Здравствуйте, — обреченно ответила Рита. И, вздохнув, продолжила: — Я не думала, что увижу вас сегодня.

— Вы хотите сказать, что вам неприятно меня видеть?

— Я хочу сказать то, что сказала.

— Какая вы колючая сегодня.

Стас попытался заглянуть Рите в глаза, но она резко отвернулась.

— Рита, что случилось? Скажите мне. Пожалуйста.

— У меня неприятности дома.

— Из-за меня?

— Я не могу так сказать. Наверное, из-за меня, а не из-за вас. Не знаю. Ничего не знаю, — устало махнула рукой Рита и пошла по направлению к своему дому. Стас пошел рядом.

— А машина? — спросила Рита.

— Не убежит.

— Она хоть закрыта?

— А… Кажется, нет. Сейчас…

Стас повернулся, вытянул вперед руку с ключами и брелоком сигнализации, нажал кнопку — джип отозвался миганием и писком. Закрылся, значит, поняла Рита.

Они бродили сначала вокруг дома Лены Зориной, потом — вокруг дома Риты. И все не могли наговориться. Стас наконец-то рассказал о себе.

Они с мамой всегда жили вдвоем. Отца Стас не помнил, потому что тот ушел из семьи, когда сыну исполнилось полтора года. Никаких родственников у них не было: мама была детдомовская. Наверное, потому, что сама в жизни видела мало хорошего, старалась сделать все, чтобы у Стаса было счастливое детство («счастливое детство» — это она всегда так по-книжному говорила). И Стас действительно помнит, что в доме всегда было много радости. Сейчас он не понимает, откуда мама брала силы, чтобы не просто его кормить, одевать-обувать (работая в библиотеке, она всегда подрабатывала шитьем и вязанием), а проживать с ним каждое мгновение его мальчишеской жизни ярко и весело.

Она была необыкновенной выдумщицей. В доме всегда было полно его друзей: под руководством мамы они то делали змея, то колотили на балконе скворечники, то отгадывали какую-нибудь викторину. «Знаешь, какая у него мать? Класс!» — так всегда говорили его старые друзья тем, кто попадал в их компанию впервые.

Стас гордился. Про отца почти и не спрашивал никогда. Без надобности он как-то был. И вдруг однажды объявился. Стасу тогда четырнадцать исполнилось. В день рождения и приехал. Из Москвы. Подарков навез. Сначала долго с матерью разговаривал, а потом — со Стасом.

Стас обиды никакой на него не держал и поэтому не понимал, почему он так долго говорил о том, что сын должен его понять и простить. Понял одно: что теперь у него есть отец. Который жить останется в Москве, но о Стасе будет теперь заботиться. И помогать. Стас, правда, подумал, что же мешало отцу это делать раньше. Но не спросил — постеснялся. Мама потом сказала, что ей хотелось быть гордой и прогнать отца, который столько лет не помнил, что у него есть сын. Но решила этого не делать. Решила, что лучше поздно, чем никогда. Наверное, правильно решила. Благодаря отцу (который, как оказалось, стал в Москве большим человеком) Стас окончил экономический факультет института стали и сплавов. Мог бы остаться в Москве. Но вернулся сюда, потому что мама не захотела переезжать, не захотела расставаться с городом (тут все родное, а там? — так она говорила) и со своей библиотекой. Конечно, в Москве Стасу очень нравилось и в провинцию возвращаться совсем не хотелось. Но вернулся. Отец помог в организации своего дела: деньгами, связями. И Стас давно уже крепко стоит на ногах. Чем занимается? Пока торговлей. Деньги ведь на торговле в основном делаются. Ну а в последнее время появилось желание вкладывать деньги в производство. Есть кое-какие задумки.

Рите интересно было слушать Стаса. Живого «нового русского». А то все только из анекдотов и обывательских разговоров сведения черпала. Вот, оказывается, какими они бывают. Интеллигентными и умными. Маму любят. «Любили, — исправилась про себя Рита, — ведь ее уже нет». Сердце тревожно заметалось в груди, потом успокоилось: ну хватит, это просто стечение обстоятельств — и все. Но тут же ударило в голову: а что, если Стас узнает, что именно она, Рита, стала причиной «неприятностей на работе», как сказал тогда Стас на кладбище? Что тогда?

«Ничего, — успокоила себя Рита. — Кто он мне — сват? брат?»

Да и вообще давно пора домой. Только вот еще…

— Стас, по вашему рассказу как-то непонятно… Вы женаты? — спросила Рита о том, что интересовало ее все-таки больше всего.

— Сейчас нет. Я женился на третьем курсе. Мы в одной группе учились. Вроде любили… Пока в общежитии жили, все нормально было…

— А потом? — поинтересовалась Рита, уже догадываясь, что было потом.

— А потом приехали сюда, к маме. Мне не хотелось жить отдельно. Мама меня так ждала, так тосковала, пока я в Москве жил. Ну и… В общем, не поладили они.

— И вы выбрали маму?

— Нет, Рита, не так все просто. Конечно, мне очень хотелось, чтобы они подружились. Конечно, не хотелось никого выбирать. Но знаете… Оксана оказалась действительно не тем человеком, который…

— Который, по мнению мамы, должен был быть рядом с вами?

— В общем-то да. Но дело не в маме. Поверьте. Она могла бы ужиться с кем угодно. А Оксана все принимала в штыки. Все. Любую мелочь. Мы часто ссорились. И в конце концов разошлись. Детей завести не успели.

— Но, как я понимаю, это все было довольно давно. И за это время вы никого не встретили?

— Нет, ну почему. Конечно, у меня были женщины. Но я после развода стал убежденным холостяком. Мама, правда, переживала очень. Ей хотелось, ну как это обычно бывает, чтобы у меня было все как у людей: жена, дети. Но не сложилось… А мама… Знаете, все в один день случилось. Кто-то из читателей пожаловался, заведующая начала бочку катить. Ну и… Правда, оказалось, что два инфаркта до этого она перенесла на ногах. Вот так.

Стас погрустнел. Рита вспомнила, как безутешно он плакал позавчера на кладбище, и у нее защемило сердце. От жалости и нежности.

Прощаясь у подъезда, Стас поцеловал ей руку.

— Мам, ну где ты так долго? — заныл Аркашка, едва Рита появилась на пороге. Но тут же, вспомнив про свои обязанности «секретаря» (это Рита всегда так говорит — «мой личный секретарь»), начал деловито перечислять: — Звонил какой-то дядя, я сказал, что ты у тети Лены. Потом звонила тетя Лена. Потом звонила бабушка… — Тут он еще больше сосредоточился и продолжил: — Бабушка сказала… Что у ее соседей коза окозлилась и надо будет брать у них… это… ну, козье молоко. Для меня. Потому что оно очень полезное. А еще…

Рита едва сдерживала смех с того момента, когда услышала про козу, но терпела, давая Аркашке выговориться. Потом, дождавшись паузы, уже хохоча, спросила:

— Что сделала коза?

— Окозлилась. Ну, значит, козленка родила. Понимаешь? — удивился Аркаша Ритиной несообразительности.

— Понимаю. Это бабушка так сказала?

Аркаша задумался, припоминая, так сказала бабушка или как-то иначе. Задумалась и Рита над тем, какое же слово употребляют в таком случае по отношению к козам. Слово никак не находилось. Но в конце концов Рита вспомнила: про коз говорят, кажется, так же, как про кошек, — окотилась.

Но Аркашка тараторил уже совсем о другом, и Рита решила не возвращаться к козе, которая «окозлилась», а вникнуть в то, что пытался донести до нее сын.

— Ну вот, мам, я все записал. Завтра ведь суббота. Так? Вот мы с папой как раз и нажарим. Ты придешь — а у нас уже целая гора.

— Чего целая гора?

— Ну чебуреков же. Я ведь рецепт записал, мне бабушка продиктовала. Вот смотри. Три стакана муки, два яйца… Мам, а яйца в тесто класть сырые или вареные?

— Сырые, конечно. Вы уж с папой не делайте без меня ничего. Приду — сделаем вместе. Хорошо?

— Ну вот, — расстроился сын, — я хотел, чтобы сюрприз…

— А сюрприз ты какой-нибудь другой придумай.

Аркашка погримасничал, выражая недовольство и несогласие одновременно, но потом, покрутившись на одной ноге, выпалил:

— Тогда мы с папой торт будем печь! Только ты как будто не знаешь. Ладно?

— Ладно, — вздохнула Рита.

Оценив кособокого Аркашкиного робота на «пять с плюсом», Рита села за стол, раскрыла перед собой книгу и начала думать.

По словам Стаса получается, что библиотекарша была совершенно замечательным человеком. Но разве это можно скрыть? Разве можно, будучи доброжелательной, внимательной и тому подобное, обнаруживать такую агрессию, грубость, неприязнь к окружающим — все то, что увидела в ней Рита? Разве может человек так меняться?

Хорошо бы все это обсудить с Леной Зориной. Но ведь Рита уже решила, что она никому не скажет про смерть библиотекарши. Она вдруг поняла, что ей уже трудно произносить в мыслях «библиотекарша», теперь она ясно слышала другое: «мать Стаса».

Так как же во всем этом разобраться? Конечно, для Стаса эта самая библиотекарша была единственно родным и поэтому лучшим в мире человеком. Но если бы его мать — нет, мама (он всегда говорит «мама») — по природе своей была злой и замкнутой, она не смогла бы стать настолько духовно близкой своему сыну. Разве не так? С другой стороны, то, что она не ужилась с невесткой, характеризует ее именно так, как восприняла ее тогда в библиотеке Рита.

— Мам, мы есть хотим, — отвлек Риту Аркашка.

— Кто это «мы»? — не сразу сообразила Рита.

Аркашка потыкал пальцем в Симу, которая сидела на диване и просительно смотрела на Риту.

Рита поняла, что сбит ритм ее жизни, правильной, наполненной и целеустремленной.

— Нет, — помотала она головой. — Ни за что!

С обедом и мытьем посуды она расправилась в два счета. Через полчаса — ученица, потом — бассейн, потом — ужин, потом — подготовиться к завтрашнему дню. Вперед!

В бассейне Рита окончательно поняла, что нужно побыстрее выбросить из головы библиотекаршу вместе с ее сыном. Зачем усложнять себе жизнь? Вот она, Маргарита Александровна Бессонова, плывет себе, заботясь о своей фигуре и о своем здоровье. Плывет ритмично и красиво. И муж у нее замечательный. И сын. И работа. А без «нового русского» Стаса, его джипа и ресторанов можно вполне обойтись. Главное — покой и гармония в душе.

Они встретились через два дня. Кажется, Рита позвонила ему сама. Они объехали полгорода в поисках подарка к юбилею Ритиной свекрови. Стас по магазинам не ходил — ждал в машине. Рита настояла на этом: ей было неудобно показать, что все дело в деньгах, что нужно уложиться в сто рублей, которые они с Сашей с трудом наскребли.

— Ничего подходящего? — спрашивал Стас после каждого магазина.

— Да, что-то ничего не нравится, — небрежно отвечала Рита.

Наконец была куплена маленькая и миленькая кисловодская вазочка.

— Свекровь давно такую хотела, — сказала Рита, стараясь показать, что дело вовсе не в стоимости подарка, а в том, чтобы он был приятен.

Стас предложил пообедать. Ну, например, в той же «Ямской заставе». Рите ведь там понравилось в прошлый раз?

— Да, конечно. Но только… Стас, я не думала, что с магазинами так долго получится. Мне нужно давно быть дома.

— Жаль, — погрустнел Стас и повез Риту домой.

Он хотел подвезти ее прямо к подъезду, но Рита вовремя сообразила, что делать этого не стоит, и попросила остановить машину у соседнего дома.

— Стас, миленький, спасибо вам огромное. Вы меня так выручили, — сказала Рита, прощаясь.

Она понимала, что это еще не конец разговора, и задержалась на мгновенье. На мгновенье, которого хватило, чтобы прозвучал вопрос Стаса:

— Когда я могу позвонить?

— На следующей неделе. Например, в среду. В среду у меня выходной.

— А раньше?

— Я ужасно занята. Честно.

— Хорошо, — спокойно сказал Стас.

Рита поняла, что он обиделся. Конечно, как-то нехорошо получается. Возил-возил ее, а она…

Она ждала звонка уже на следующий день, и через день, и через два, и через три. Ждала и нервничала. И не понимала, почему Стас не догадывается, что нужно позвонить.

Постоянно нервничая, Рита каким-то удивительным образом почти сразу же научилась это скрывать. От Саши. От Аркашки. Только Сима, кажется, все понимала и бросала на хозяйку пронзительные пытливо-укоризненные взгляды.

Без Лены Зориной, конечно, не обошлось. Без Лены, которая сказала, что в общем-то все нормально. Разве может женщина любить всю жизнь одного мужчину? Жизнь она вон какая длинная. И вполне естественно, что на пути встречаются другие. Тем более что Рита — Стрелец. Она просто обязана периодически влюбляться. И Лена удивляется, что с Ритой до сих пор ничего такого не происходило. Пора уже.

— А Саша? — постоянно пугалась Рита на протяжении всех этих Лениных рассуждений.

— А что Саша? Старайся не делать ему больно. Не давать повода для ревности, — советовала Лена, у которой, кроме ее Коли, так же как и у Риты, кроме Саши, никогда никого не было.

— Человек рождается не для того, чтобы кому-то принадлежать. А для того, чтобы жить, — развивала мысль Лена.

Рите все нравилось. Действительно, она ведь ни у кого ничего не отбирает. Она просто живет.

— Человек должен все испытать в этой жизни. Понимаешь? — утверждала-спрашивала Лена.

— Понимаю, — соглашалась-отвечала Рита.

И думала: почему бы Лене самой не влюбиться в кого-нибудь? Почему Рите нужно отдуваться за всех, чтобы подтвердить теории Лены Зориной?

Стас, зная, что Рита занимается репетиторством, поинтересовался, не сможет ли она подтянуть по русскому сына Олега, его друга.

— В каком классе? — спросила Рита.

— В шестом. Знаете, у него по другим предметам нормальные отметки. А вот русский…

Рита засомневалась, она с отстающими и не занималась никогда. У нее специфика: подготовка в вуз.

— Рит, я вас очень прошу. Правда, они хотели бы, чтобы вы к ним домой ездили. Но и платить будут сколько скажете. Когда смогу, я вас буду привозить-отвозить.

— А то у вас больше дел нет, — смущенно засмеялась Рита.

— Нет, конечно, всегда не получится. Когда Олег отвезет, когда машину поймаете. Я, кстати, берусь это дело финансировать. Ну, чтобы вам не толкаться в общественном, так сказать, транспорте. И время экономить. Ну как?

— Ой, не знаю, — сказала Рита. — Мальчик-то хоть не совсем дурак?

Мальчика звали Дубов Ярослав. Он был большеглазый, улыбчивый и учиться не хотел вовсе.

Начали с домашнего задания.

— Наконец-то в наш город пришла весна, — прочитал Ярослав по слогам и написал: «Наконецта в наш горот прешла висна».

«Все ясно, — подумала Рита. — Дисграфия. Ярко выраженная».

Ткнув пальцем в ошибки, она сказала:

— Ярослав, давай ты постараешься списывать правильно. Не торопись.

— Ага, — сказал Ярослав и написал: «На бирезах распустились лесточки».

Кое-как справившись с переписыванием, перешли к грамматическому заданию.

— «Пришла» — какая часть речи? — спросила Рита.

— В каком смысле? — удивился Ярослав.

— Во всех, балда, — ответила Рита, произнеся последнее слово, разумеется, про себя.

— А… Ну… Это… Сказуемое.

— Сказуемое — это член предложения, а не часть речи, — сказала Рита, окончательно расстроившись.

— Ну тогда существительное.

— Господи, это ведь в первом классе проходят. А ты уже в шестом учишься. Соберись, пожалуйста. На какой вопрос отвечает?

— Что.

— Что «что»?

— На вопрос «что».

— Задай.

— Что?

— Вопрос, — сказала Рита отрешенно.

— Что? Пришла, — сказал Ярослав.

«Действительно, — подумала Рита. — Почему бы и нет?»

Видя, что Маргарита Александровна молчит и не одобряет его ответ, Ярослав напрягся и сказал:

— Что сделала? Пришла.

— Слава Богу! Так какая часть речи отвечает на вопрос «что делать»?

Ярослав задумался.

— Гла… — начала Рита.

— …гол, — продолжил Ярослав.

— Да… — сказала Рита Стасу, когда он вез ее домой с первого занятия.

— Что, совсем плох?

— Совсем. Я, наверное, откажусь от него. Увидев, что Стас расстроился, Рита спросила:

— Вы, наверное, наговорили про меня, что я супер, да?

— Наговорил, — признался Стас.

— Да ладно, Стас, не грусти. Пробьемся. — Рита погладила Стаса по щеке.

Он заулыбался и сказал:

— Ты еще из него отличника сделаешь. Мы ведь уже перешли на ты, правда?

О том, чтобы сделать из Дубова Ярослава отличника, речи быть не могло. Нужно было дотянуть его до нормальной тройки — и это было бы победой. Слава Богу, о другом родители мальчика и не мечтали. Дело, по мнению Риты, было в том, что общительный и непоседливый Ярослав очень плохо читал и дело это соответственно не любил. День и ночь он готов был сидеть за компьютером, который отец купил ребенку, когда тот учился еще в первом классе. Олег считал, что многочисленные «игрушки» развивают логическое мышление. Рита не знала, как с логическим, а вот с языковым мышлением у Ярослава было из рук вон плохо. Память у мальчика тоже была скверной.

— Вот «Му-му» начал читать, — сказал Ярослав как-то Рите после ее многочисленных выступлений о необходимости чтения.

— Очень хорошо, — заинтересовалась Рита. — Расскажи.

— Ну вот. Жил-был один дя-а-денька. Он был слепо-о-й.

Рита чуть со стула не упала.

— Какой он был?

— Ну, слепой, — потряс раскрытыми ладонями перед непонятливой Маргаритой Александровной Ярослав.

— А, ну да, — сказала Рита. — И была у него корова, которую звали Му-му.

Ярослав вытаращил и без того огромные глаза:

— Там про корову нету…

— А про то, что Герасим был слепой, — есть?

Стас долго смеялся, когда Рита рассказала ему про Му-му, но очень просил не отказываться от Ярослава.

— Хорошо, — вздохнув, пообещала Рита.

Занятия с Ярославом она проводила в те дни, когда у нее был бассейн. Обычно Рита ловила машину (Стас заботился о том, чтобы у нее всегда были деньги на такси. Она сначала отказывалась, а потом поняла, что при ее занятости это единственный выход, и стала воспринимать материальную поддержку Стаса как должное), ехала к Ярославу, час билась с ним, оттуда спешила в бассейн (частенько ее отвозил Олег), а уж из бассейна (это было уже вечером) почти всегда ее забирал Стас.

Саша был в курсе, что Рита занимается с сыном бизнесмена Олега, что Олег ее часто подвозит. Или это делает его друг Стас — знакомый Галки, ну который на джипе.

К дружбе жены с крутыми Саша относился с тревогой, но Рите ничего не говорил, понимая, что едва ли что-то сможет изменить. Иногда он думал и о том, дружба ли это. И если Рита влюблена, то в кого — в Стаса или в Олега? Но эти черные мысли Саша гнал от себя. Нет. Это невозможно. Ритка любит его. И у них все хорошо. Просто она такая деятельная, такая общительная… Это так естественно, что у нее есть друзья-мужчины. Куда от этого денешься?

Сквозь синее пробивалось неясно-фиолетовое и чертило нежно-желтым, переходя в маленькие зеленые стрелки, пугая неожиданностью этих сочетаний и маня, маня этим же к себе.

Это был Ритин сон, вернее, предсон, в который она счастливо погружалась с благодарностью кому-то неведомому, пославшему наконец успокоение. Дело в том, что до этого блаженного момента Рита маялась уже часа два. Маялась оттого, что безуспешно пыталась поймать какую-то неясную мысль — уставшую, но быструю. Беглянка то пряталась за другие — определенные и понятные — слова, предложения, фразы, то, казалось, растворялась в них бесследно, то выглядывала из-за них, показывая прищуренные глаза и взмахивая куском какой-то серой тряпки.

…на завтра — пельмени… Аркашке не выстирала рубашку, пойдет в грязной… да уж и не очень она грязная… Костикова придет на лекцию… ну и пусть, хотя тема не из выигрышных… может, и не придет… она уж полгода собирается… туфли надо все-таки сдать назад, неудачные какие-то… хоть бы взяли… носить точно не буду… Саша вчера принес тюльпаны… просто так… какой противный все-таки этот Обухов с третьего курса… Лена Зорина, кажется, обиделась… Стоп!

Про Лену нужно подумать получше. Рита позвонила ей вчера и попросила принести при случае ее, то есть Ритины, книги по психологии, которые ей, Рите опять же, потребуются. Дело в том, объясняла она Лене, что у нее намечается пара лекций в одной организации — по культуре речи, по культуре общения. Ну и к этому Рита хотела бы присовокупить кое-что по психологии общения.

Лена не смогла скрыть своего раздражения:

— Ну раз ты берешься читать лекции по психологии…

Здорово она передернула, напомнив, что психолог — она, Лена, а вовсе не Рита!

— Да не собираюсь я читать лекции по психологии. Это так — на один раз, на популярном уровне, — начала оправдываться Рита.

— Ну все ясно, — перебила Лена. — Конечно, такие книги надо иметь самой. Я принесу.

Дальше пошел разговор натянутый и слегка фальшивый. Лена пыталась скрыть свое раздражение, а Рита соответственно делала вид, что все нормально. Ужасно неприятный осадок остался после этого.

Рита хорошо представляла, как Лена говорит сначала мужу, а потом — кому-нибудь из общих знакомых: «Ну что ж она за все хватается?! Везде лезет. Нигде от нее продыху нет!»

Больно, когда тебя не любит лучшая подруга. И неприятно, когда ты сделала что-то не так. Хотя… Что плохого сделала она, Рита? Попросила свои книги, которые ей нужны. Причем готова потом снова дать их Лене. Вот именно — дать. А не отдать. Это не устраивает Лену. Она хочет, чтобы Рита была добрее, великодушнее, понимала, что Лене эти книги нужны больше, потому что она все-таки психолог. Точнее, она хочет Ритины книги. Рита не отдает — значит, плохая.

Но эти несчастные книги нужны Рите самой, она к ним привыкла, она их любит, читает, хоть и не психолог.

Все, нужно успокоиться. Плохого она ничего не сделала. А Ленино раздражение — это ее, а не Ритины проблемы. Так что нечего брать в голову.

И все-таки не это, не это так тревожило. Инцидент с Леной опять загородил что-то очень важное. Но что? Что?

Как же, как поймать это «что»? Надо все-все отбросить. Про лекцию, про Обухова, про Лену Зорину. Тогда ускользающей важной мысли не за что будет прятаться…

Рита вся измучилась. И тут наконец это мягкое и сладкое погружение в бледно-фиолетовое облако… Бог с ней… Пусть… Все… не важно…

Сон был хуже того, что ему предшествовало. Гораздо хуже. Потому что Рите приснилась библиотекарша. Она была вполне безобидна, тихо бродила между стеллажами и не обращала на Риту, пришедшую в библиотеку поменять книги, никакого внимания.

Но сон все равно произвел на Риту тяжелое впечатление. Проснувшись около четырех утра от беспокойства и тревоги, сознавая, что они связаны с увиденной библиотекаршей, Рита не смогла больше заснуть, долго сидела на кухне, пила сначала валерьянку, потом — корвалол, но так и промучилась без сна до утра.

А буквально через день (точнее, через ночь) библиотекарша пришла к Рите в жутком кошмаре. В кошмаре, в котором было кладбище, в котором светила зловещая полная луна, в котором Рита, как это часто бывает в подобных снах, пыталась бежать, кричать, но не могла ни оторвать от земли налившихся свинцом ног, ни прохрипеть потерявшимся голосом ни единого звука. Бежать нужно было от библиотекарши, которая отделилась от памятника на своей могиле и шла к Рите, грозя ей пальцем и лениво усмехаясь.

Проснувшись от ужаса, Рита разбудила Сашу и просила его не спать, потому что ей страшно.

— Что с тобой, Риточка? — спрашивал обеспокоенный муж.

— Приснилось… Понимаешь… Очень страшно, — бессвязно бормотала Рита, прижимаясь к нему, ища защиты.

— Что, что тебе приснилось? — пытал Саша.

— Не помню, — соврала Рита.

При этом она ясно видела перед собой маленькие злые глаза библиотекарши, смотрящие проникновенно-мстительно, ее злобно-саркастическую улыбку. Господи, и этот палец цвета слоновой кости… Хоть в церковь иди.

Рита и пошла. На следующий же день. Она не знала, как там нужно себя вести. Знала только, что нужно быть в платочке. Платка не нашлось — Рита взяла шарфик.

На паперти сидели нищие: две не очень старые старушки и один совсем молодой мужик с опухшей физиономией. Рита дала всем по рублю и вошла в храм. Там почти никого не было. Бродила служительница, вынимала из подсвечников не догоревшие свечки, счищала накапавший воск.

— Мне бы свечку поставить, — подошла к ней Рита.

— За здравие или за упокой?

Рита задумалась. Чтобы не было снов и чтобы ей не сойти с ума, надо ставить за здравие. За свое собственное здравие. А чтоб успокоить на том свете библиотекаршу — надо за упокой. Так, наверное? Главнее для Риты было первое, но она еще чуть-чуть подумала и сказала:

— За упокой.

— Это на канон надо.

— Куда? — не поняла Рита.

Служительница подвела ее не к иконе, а к металлической подставке со множеством подсвечников с догорающими свечами — над ними возвышалось небольшое распятие.

Рита долго стояла у канона. Нет, обязательно, обязательно нужно иногда приходить в церковь. Здесь тихо и спокойно. И хорошо думается. Думается? Нет, кажется, не так. Наверное, наоборот — хорошо не думается. Голова легкая и светлая. А душа задумчивая и скорбная, как лик богородицы. Но ее, души, задумчивая скорбь — не в тягость, а — в просветление. Время как будто остановилось, не надо никуда бежать, не надо ни с чем напрягаться. А надо только тихо стоять вот так, долго-долго. И смотреть в закрытые глаза Христа.

В течение нескольких дней после страшного сна и посещения церкви Рита не хотела ни видеть Стаса, ни говорить с ним по телефону. Ей удалось избежать и того и другого.

Наверное, догадавшись, что Рита специально прячется от него, Стас пропал на две недели.

Рита сначала затосковала, потом — почти привыкла к тому, что Стаса у нее больше нет. Но до конца привыкнуть не смогла — позвонила.

— Куда ты пропал?

— Уезжал, — ответил Стас сначала как будто спокойно.

А потом выдохнул:

— Ну что ты со мной делаешь? Когда мы увидимся?

Они увиделись в тот же день. Он долго целовал Ритины руки, а потом, подняв голову и настойчиво-просительно глядя ей в глаза, сказал:

— Ты не можешь меня бросить. Я люблю тебя. Мы должны быть вместе.

— Это невозможно. Стас, миленький, ты ведь знаешь, что это невозможно.

— Но почему? Почему? Нет, если ты меня не любишь, то тогда, конечно… Ты не любишь меня?

— Люблю, — сказала Рита. — Очень люблю.

— Скажи это еще. Пожалуйста.

— Я люблю тебя, Стас.

— Значит, все возможно. Значит, нет никаких преград.

— Есть преграды. Ты знаешь. У меня есть Саша и Аркашка. У меня есть мама, которая не переживет. У меня есть свекровь. И еще — куча родственников. Я никогда не смогу. Понимаешь?

— Нет, не понимаю. Мы любим друг друга. Только любовь или нелюбовь может что-то диктовать.

— Если бы это было так…

— Ну почему так много условностей? Ну кто это все придумал?! Скажи, ну почему, почему ты должна мучиться с нелюбимым мужем?

— Разве я хоть раз тебе говорила, что не люблю Сашу? Что я мучаюсь с ним? — Рита удивленно вскинула нарисованные брови.

— Но раз ты любишь меня… — виновато сказал Стас, понимая, что он перешел какую-то границу, неведомую ему, незнакомую и непонятную.

— Да, я люблю тебя. Но это вовсе не значит, что мне опостылел мой муж, близкий и родной человек.

— Но тогда как же? Как понять все? — занервничал Стас, забарабанил пальцами по столу (они снова сидели в «Ямской заставе»).

— Если бы я знала… — горько усмехнулась Рита.

— Но я не собираюсь тебя ни с кем делить! Ты должна быть только моей!

— Да? А я не хочу быть чьей-то. Я — сама по себе. Кошка, которая гуляет сама по себе.

— Это неправда! Ты сама себе противоречишь! Если бы ты была свободна, ты бы не оглядывалась на всех, ты бы просто ушла ко мне. Вот и все.

— Может, ты и прав. Я не знаю. Знаю только, что уйти к тебе не могу. Во всяком случае, пока. Поэтому есть смысл нам с тобой разбежаться…

На последних словах Ритины губы, державшиеся до этого вполне достойно, все-таки задрожали. Но она, на мгновение закрыв глаза, приказала себе: не сметь! И, глядя на сжатые губы Стаса, насупленные брови (Господи, ну как же похож на Аркашку!), произнесла банальное:

— Прощай.

На выходе из ресторана Рита споткнулась и чуть не упала. И почти весело подумала: «Вот она, невербалика, как сказала бы Лена Зорина!»

Стас позвонил через два дня. А через три — они встретились. Стас забрал Риту из бассейна и привез к себе домой.

Его небольшая двухкомнатная квартира была в полном порядке: современно и со вкусом отделанная, обставленная (не то что у Риты с Сашей), оснащенная всяческими «шарпами».

Стас усадил Риту в кресло и, наклонившись над ней, крепко взяв за плечи, сказал:

— Мы говорим о любви, а я еще ни разу не поцеловал тебя. Разве не странно?

— Странно, — задумчиво ответила Рита сначала на слова, а потом так же задумчиво — на поцелуй.

— Останься у меня сегодня, — попросил Стас.

Рита помотала головой и отвернулась.

— Ну хорошо, не будем об этом, — сказал он. — Что ты хочешь выпить?

— Ничего я не хочу выпить. Ты меня с кем-то перепутал.

Стас засмеялся, сел на пол у Ритиных ног и положил ей голову на колени. Она гладила его густые волосы и думала: как же дальше жить? Что делать-то? Разве можно отказаться от этого настоящего мужчины (Лена Зорина, конечно, как всегда, права), за спиной которого можно наконец позволить себе стать слабой, не хвататься за все на свете, чтобы выжить, а просто жить — в достатке и без особых проблем? Разве можно отказаться от любви и радости, которые вот так, на блюдечке с голубой каемочкой, преподносит тебе судьба?

На вопросы эти Рите слышался только один ответ: да, можно отказаться. И нужно. Потому что есть Саша и Аркаша. И она не может сделать несчастным ни того, ни другого.

— Представляешь, каково было твоей маме, когда твой отец ушел к другой? Она ведь его любила? — спросила Рита, отняв руки от головы Стаса и положив их на подлокотники кресла.

Стас, не поднимая головы, ответил:

— Я почти ничего об этом не знаю. Мама не любила об этом говорить. Но у тебя ведь другая ситуация.

— Да нет, такая же. Предательство и по отношению к мужу, и по отношению к Аркашке.

— Рита, ну разве нельзя как-то все утрясти? Твой Саша поймет тебя.

— Поймет. Только легче ему от этого не будет. И Аркашка поймет, наверное, в конце концов. Но… Ты знаешь, я даже представить себе не могу, как им это все можно сказать.

— Рита, ну ты ведь очень сильная женщина. Я знаю. Ты сможешь.

— Не смогу. — Рита хотела поднять голову Стаса и встать.

Но он, почувствовав это ее движение, перехватил ее руки, поднес их к губам и начал медленно целовать каждый палец. Перецеловав все, он приподнял голову и спросил:

— Ну хорошо, сколько мне нужно будет ждать, чтобы ты официально стала моей женой?

— Не знаю. Наверное, лучше не ждать.

— А неофициально?

— Ты хочешь сказать, чтобы я стала твоей любовницей?

— Ну, если тебе нравится это слово, то так.

— И слово не нравится. И ответа нет, — покачала головой Рита.

Стас тяжело вздохнул, встал и, снова наклонившись к Ритиному лицу, спросил, грустно улыбнувшись:

— Во всяком случае, сегодня я ни на что рассчитывать не могу?

— Выходит, не можешь, — в тон ему ответила Рита и встала, считая разговор оконченным.

— А завтра? — спросил Стас.

— А завтра у меня занят весь день.

— Про послезавтра я спрашивать, пожалуй, не буду, — прошептал Стас Рите на ухо и прижал ее к себе. — Вдруг ты снова скажешь «нет».

А Рите хотелось уже все свои «нет» забрать назад. Так хотелось, что она, все больше прижимаясь к Стасу, уже собиралась ему сказать об этом. Но — не сказала, удержалась.

Дома Рита сразу же предупредила все Сашины вопросы, сказав, что она помогала Лене Зориной кроить к лету сарафан — ну и заболтались они, как всегда. Саша вроде бы ничего не почувствовал, ходил вокруг Риты, заглядывал в глаза и, видимо, надеялся, что они пораньше лягут спать.

— Сашунь, не жди меня. Ложись, мне нужно кое-что поискать для завтрашней лекции, — как можно ласковее сказала Рита.

Саша уснул, а она еще долго сидела за столом, не в силах ни читать, ни писать, ни думать. Когда в два часа ночи все-таки улеглась, то поняла, что спасительный сон приходить не собирается. Рита встала и пошла стирать. Ну не лежать же без дела. И так сколько просидела без толку.

На следующий день Стас не позвонил.

«Ну и слава Богу», — старалась думать Рита. Но думалось другое: «Неужели это все? Неужели больше не позвонит? Значит, все его слова о любви — это так, это только для того, чтобы… Господи, сделай так, чтобы он позвонил. Ну пожалуйста, Господи».

Рита молила о звонке только в первый день, на второй — она уже звонила сама, раз пять набирала домашний номер — никто не отвечал. На третий день — звонила Стасу в офис, отвечала секретарша — Рита клала трубку.

Неделя молчания телефона показалась месяцем. Лена Зорина уверяла, что Стас скорее всего уехал в командировку.

— Он ведь уезжает периодически по делам? Да? — спрашивала она Риту.

— Да, — отвечала Рита. — Но он всегда звонил перед отъездом. Говорил, куда и на сколько. А потом еще звонил, то из Мурманска, то из Архангельска.

— Никуда не денется, — уверяла по телефону Лена Зорина. — Вот увидишь. Потерпи еще немножко.

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Терпеть зачем? — спрашивала Рита.

— А что ты предлагаешь? — строго спрашивала Лена.

— Не знаю, — сознавалась Рита. — А ты?

— А я предлагаю спросить наконец у секретарши, где он. Ну хочешь, я позвоню?

— Хочу, — сдалась Рита к концу недели и помчалась к Лене.

Набрав номер, Лена сделала умный вид и низкий голос:

— Здравствуйте. Могу я услышать Станислава Васильевича?

То, что ответили на другом конце провода, Лене явно не понравилось. Она сделала гримасу «ну вот еще!», но тут же, взяв себя в руки, спокойно и четко проговорила:

— Елена Евгеньевна Зорина, из налоговой инспекции.

Потом, благосклонно выслушав секретаршу Стаса, сказала:

— Хорошо. Спасибо. До свидания.

— Ну?! — спросила Рита.

— Ой, ну все как я тебе сказала, — устало махнула рукой Лена. — Уехал в Мурманск, будет в понедельник.

В воскресенье вечером к зазвонившему телефону подошел Саша (Рита на кухне замерла, прислушиваясь) и вежливо кому-то ответил:

— Нет, вы ошиблись номером.

Это был Стас — Рита была уверена в этом. И начала ждать утра.

Зная, что Саша с Аркашей уходят из дома в восемь, а у Риты в понедельник нет первой пары, Стас позвонил в восемь десять.

— Это я, — сказал он.

— Слышу, — ответила Рита.

— Я соскучился.

— А я — нет, — ответила Рита и положила трубку.

Потом она села в кресло и сказала себе: «Молодец! Давно пора…»

Но уже через пять минут другая Рита — не та, что положила трубку и похвалила себя, а та, что с некоторых пор делала все не так, — набрала номер Стаса. Он схватил трубку уже на половине первого сигнала. И обе Риты одним голосом, запинаясь, произнесли:

— Это неправда. Ну что… не соскучилась. Вот.

Свидание было назначено на пять вечера, на остановке, недалеко от художественного музея, где уже давно открылась интересная выставка, на которую Рите все не удавалось попасть. Она попросила, чтобы Стас был без машины: после музея они погуляют по набережной, а то Рита этой весной, которая уже заканчивается, там еще ни разу не была, а очень хочется.

Ритина лекция в этот день была не лекцией, а песней. Песней, которая называлась: «Стилистические ошибки, их классификация, причины появления и пути предупреждения». Обычно сдержанно-спокойная Маргарита Александровна беспрестанно шутила, была раскованна и улыбчива. Особенно легко и весело рассказывалось про ошибки, связанные с нарушением семантического критерия.

Третьекурсницы были в этот раз какими-то особенно милыми, податливыми и восприимчивыми. На одного студента, большого и красивого Руслана Огрызкова, мирно спящего за последним столом, Рита решила не обращать внимания. «Пусть спит, — думала она, — умаялся где-то ночью. На работе ли, в постели — какая разница? Пусть спит».

Рита пела вслух лекцию про стилистические ошибки, а про себя — радостную и звонкую песню, куплетов у которой не было, а был только припев: «Я увижу его сегодня! Я увижу его! Я увижу его!»

Солнечная погода начала дня сменилась к полудню веселым ливнем, который, начавшись, вовсе не собирался заканчиваться. Рита отчитала лекцию, вернулась домой, переделала кучу дел и уже ехала на свидание, а дождь все лил.

Она вышла из троллейбуса, торопливо раскрыла зонт и только потом начала крутить головой по сторонам. Стас стоял справа от Риты под навесом остановки и напряженно всматривался в выходящих из троллейбуса. Риту под зонтом он еще не увидел.

— Привет. — Она подошла к нему, стараясь держаться спокойно.

Но, кажется, у нее это не получилось. Она чувствовала, что глаза ее сияют, и ничего не могла поделать с непослушными губами, которые уже растянулись в счастливой улыбке.

— Привет, — ответил Стас, не отводя своих серо-голубых глаз от зеленых Ритиных.

— Ты помнишь, что мы идем в музей? — спросила Рита, увлекая Стаса под свой зонт.

Он перехватил ручку зонта, прижался к Рите и сказал уже на ходу:

— Помню. Хотя мог бы все на свете забыть, когда тебя увидел. Ты такая красивая…

Рита попыталась скрыть очередную, теперь уже смущенно-довольную, улыбку:

— Ты лучше скажи, когда в последний раз в музее был?

— В этом? Да никогда, если честно. Кажется, нас всем классом сюда водили. Но не довели: мы с ребятами по дороге сбежали. Когда в Москве учился, сама понимаешь, сюда не тянуло. Там везде ходил: и в музеи, и в театры. А сейчас — некогда. Да и не тянет особенно.

До музея было еще метров пятьдесят. Стас основательно вымок, потому что держал зонт больше над Ритой.

— Бежим! — крикнула Рита, и они зашлепали по лужам не разбирая дороги.

— У тебя же ноги промокнут! — сообразил вдруг Стас и легко, как ребенка, подхватил Риту одной рукой и побежал быстрее (в одной руке — зонт, в другой — Рита). Она, боясь, что уронит, колотила его по спине кулаками и что-то вопила. Но очень быстро очутилась на пороге музея.

Они вошли внутрь, Стас купил билеты.

— Ой, маленькая моя, у тебя же ноги все-таки, наверное, промокли, — сказал Стас.

Он усадил Риту на диванчик, присел рядом на корточки, снял с Риты туфли (они были надеты, вопреки всем правилам, на босу ногу — ведь лето почти!) и принялся вытирать ее холодные и мокрые «лапки» (это он так сказал) носовым платком. Потом он протер изнутри туфли и неторопливо начал церемонию их надевания. Рита моментально вошла в роль Золушки и подыгрывала Стасу смущенно-томным взором, плавным выгибанием рук и вытягиванием носка маленькой (хорошо, что маленькой!) ступни.

Рите было смешно, весело и приятно. Краешком глаза она успела углядеть, что пожилая кассирша из своей стеклянной будки смотрит на них со Стасом не удивленно или с осуждением, а очень даже одобрительно: с легкой завистью и некоторым умилением. А может, Рите это только показалось.

Про выставку (она, кажется, была действительно неплохой) Рита потом и не вспоминала. А вспоминала — понятно что. Как Стас нес ее, как вытирал ей ноги своим носовым платком и как надевал туфли. «Туфельки», — сказал он тогда. Хорошо, что Рита была в легких, открытых туфлях на шпильке — они и вправду смотрятся изящно и мило. А еще он сказал «лапки». Ну это как-то не очень — просто «ножки», пожалуй, было бы лучше. А слово «лапки» как-то сразу просится в сочетание со словом «лягушечьи». Кстати, «лягушечьи» или «лягушачьи»? В словаре есть и то и другое. Но первое звучит все-таки лучше.

Они виделись почти каждый день, исключая выходные. Стас то подвозил Риту из института, то забирал после занятий с Ярославом, то вез в библиотеку.

— Когда ты работаешь, — спрашивала Рита, — если постоянно находишь время для меня?

— Ну не так уж много времени я нахожу, как ты говоришь, для тебя. Час-полтора — это много, по-твоему?

— Но ведь у тебя свои дела…

— Да. И много, честно говоря. Но на них остается еще двадцать три часа. Не забывай, что я сам себе хозяин.

— Да, — соглашалась Рита. — Это здорово, ни от кого не зависеть.

— Ни от кого и ни от чего не зависеть не получается, конечно. И от партнеров зависим. И от курса доллара. И много еще от чего.

Про свою работу Стас почти никогда ничего не рассказывал, а вот про Ритину слушать очень любил. Она и рассказывала: в красках и подробностях. Кто что сказал на кафедре, что отмочили студентки на последнем семинаре, как Руслан Огрызков (вот с какой фамилией человек живет!) все время спит на ее лекциях.

Стасу было интересно все, что касалось Ритиной жизни. Во всяком случае, он всегда об этом говорил. И часто просил что-нибудь повторить «на бис». Например, тот случай на ее защите, ну когда она фамилию с отчеством перепутала…

Пожалуйста. Перед защитой Рита здорово тряслась. Она страшно боялась, как и все, кто защищался в этом совете, «зубра» методики — Баранова Георгия Степановича. Говорили, что не бывает такого, чтобы Баранов не задал два-три каверзных вопроса. Рита готовилась. Она пыталась представить себе, за что может зацепиться Баранов, и репетировала обстоятельные ответы.

— Спасибо за вопрос, Георгий Степанович, — говорила она. — Вы, безусловно, правы, подчеркивая роль… — Ну и так далее.

Мама, однажды услышав, что Рита разговаривает сама с собой, заглянула в комнату: проверить, не поехала ли у дочери крыша перед защитой.

— Ты с кем?

— Да с Георгием Барановичем. Со Степановым, — отмахнулась Рита, продолжая выстраивать аргументацию.

— С кем? — Мама сначала удивленно вытаращила глаза, а потом начала не просто смеяться, а заливисто хохотать (на это она была большая мастерица).

Теперь пришла очередь удивляться Рите:

— Ма, ты чего?

Та, не в силах остановиться, еле выговорила:

— Ты слышала… Ты слышала, что… сказала? Георгий Баранович!

Рита посмеялась, конечно, вместе с мамой, но потом крепко задумалась. Она ведь сказала это «на автомате». А что, если на защите такое выскочит? Не называть Баранова по имени-отчеству? Но это не годится. Значит, нужно постоянно себя контролировать: Георгий Степанович, Георгий Степанович, Георгий (ну как же хочется теперь сказать «Баранович»). Не обратила бы мама внимания — и Рита бы теперь не зацикливалась на этом.

— Георгий Степанович, Георгий Степанович, — повторяла Рита перед защитой, расхаживая взад-вперед по залу ученого совета.

Заседание совета проходило в два этапа. Сначала была защита докторской, а потом — кандидатской, Ритиной. И банкет тоже состоял из двух частей. После защиты докторской членов совета пригласили в другой зал к накрытому столу: как бы попить чаю. Но это было уже начало банкета со всеми вытекающими отсюда последствиями. Рите все говорили, что второй защищаться — лучше не придумаешь. Члены совета будут веселыми и добрыми, до вопросов, может, и дело не дойдет.

Но Рита все равно боялась и все равно про себя твердила: «Георгий Степанович, Георгий Степанович, Георгий Степанович… Не забыть, не забыть, не забыть!»

Когда ученый секретарь совета дала Рите слово, в зале, кроме них, были: председатель совета, два официальных оппонента, три Ритины подруги и ее мама. Члены совета продолжали пить как бы чай и на Ритину защиту не спешили. Было обидно, конечно. Но зато была надежда, что, не услышав выступления диссертантки, дотошный Баранов (на защите докторской он, конечно, обозначился, задав целых четыре вопроса, — остальные члены совета вели себя мирно) ничего спрашивать не будет. И все тихо-спокойно проголосуют «за» — к голосованию-то народ из банкетного зала должен был подтянуться.