Билет в один конец (СИ)

Билет в один конец

В жизни каждого человека найдётся пара сотен историй, которым не суждено сбыться. Скажем, вы никогда не сталкивались взглядом с незнакомцем, который вам улыбнулся? Вы могли даже кивнуть ему в ответ, но потом проходили мимо, не зная о том, что, заговори вы с ним, смогли бы обрести верного спутника жизни на долгие годы. Или же, предположим, не было ли у вас таких ситуаций, когда вы случайно забредали не туда и по ошибке ужинали не в том заведении, в котором планировали изначально, даже не предполагая, что в этот день в любимом кафе вам мог выпасть шанс завязать полезное знакомство и получить долгожданную работу? Если и эта ситуация вам не знакома, может, вы сможете припомнить какие-нибудь другие похожие случаи, когда меняли свои планы и оказывались там, где вовсе не должны были быть, или же делали вещи, которые ранее не собирались? Или, быть может, наоборот, в некоторые дни решали не покидать дом и отказывались от каких-либо действий, предпочитая оставаться безмолвным и безучастным?

Как ни крути, все подобные эпизоды сплетаются в единую маршрутную карту с бесчисленными развилками альтернативных версий вашей жизни и множеством вариантов несбывшихся сценариев, героем которых вы могли бы стать, если бы в тот или иной момент сделали иной выбор.

Я всегда считал, что абсолютно все люди по своей природе являются путешественниками. Однако таковыми нас делает вовсе не число фотографий из совершённых поездок и даже не количество намотанных километров между разными странами и континентами. Полагаю, жизненный путь не назывался бы таковым, если бы жизнь сама по себе не представляла собой извилистую дорогу с огромным количеством перекрёстков и объездных троп, выбираемых нами в нашем земном путешествии. По этому пути некоторые мчат бездумно, особо не притормаживая на поворотах и не думая о том, куда их заведёт выстроенный интуицией маршрут. Кто-то более осторожен и предпочитает сверяться с внутренним компасом, чтобы убедиться в том, что едет в правильном направлении, которое определяется поставленными целями или же глубинными желаниями. Однако, в каком бы темпе и с каким настроем мы бы ни совершали свою поездку, позади всегда будут оставаться повороты, по тем или иным причинам не избранные нами. Вместе с ними за спиной остаются и неизведанные пейзажи новых возможностей или же, напротив, развеянных угроз, а также неизвестные города, жители которых могли бы стать для нас кем-то. К сожалению или к счастью, нам не суждено увидеть их, потому что дорога беспрерывна и не предполагает возвращения назад.

Единственное, что отличает жизненный путь от обычного путешествия, — он представляет собой дорогу в один конец. В силу этого мне в какой-то степени повезло, что я был тем, кто не любит оглядываться назад, ровно как и не имеет склонности о чём-либо сожалеть.

Так и сейчас я был уверен в том, что не буду в будущем думать о том, что совершил величайшую ошибку в своей жизни, потому что она явно была далеко не первой и определённо не последней, чтобы воспринимать сделанное чересчур серьёзно. К слову, серьёзным человеком я не был и как раз больше относился к тем странникам, которые необдуманно блуждают по миру на своих двоих и особо не обращают внимания на разумные доводы дорожных указателей, в результате оказываясь на самых ненадёжных и сложных для прохождения тропах. Можно было бы назвать меня слишком легкомысленным за подобный бездумный подход к собственной жизни, но я считал, что дело было вовсе не в моей ветрености. Необязательно быть беспечным для того, чтобы не воспринимать траекторию своего жизненного пути всерьёз. Иной раз достаточно попросту пару раз убедится в том, что ты полный неудачник, чтобы очередной промах более не был способен выбить у тебя землю из-под ног.

Тем не менее, в сложившейся ситуации я бы соврал, если бы сказал, что причиной моего скандального увольнения было несчастливое стечение обстоятельств. Пусть я и был неудачником, иной раз я мог проявить невероятную изобретательность и решимость.

Накануне вечером я, специально задержавшись на рабочем месте дольше остальных, оставил для своего начальника крайне неожиданный и волнующий сюрприз, которого он удостоился благодаря преданной любви общему делу и глубокому уважению к своим подчинённым и их труду.

Когда я пришёл в офис сегодня утром, на лицах коллег читалась неловкость, однако многие из них украдкой поглядывали на меня не без толики веселья, поскольку полностью разделяли мой порыв выразить искреннее почтение боссу. За пару секунд до того, как меня вызвал директор, мой коллега, с которым мы часто переговаривались во время обеденных перерывов, успел похлопать меня по плечу и со вздохом сказал, что я был гениальным придурком и ему будет жаль прощаться со мной. Такая оценка мне польстила, однако в ещё больший восторг меня привёл красноречивый крик, которым меня встретил начальник, стоило мне переступить порог его кабинета.

— Что это, мать твою, такое?! — мне в лицо швырнули стопку фотографий, которыми я ранее старательно украсил весь этаж, арендованный под офисы рекламным агентством, где я до сегодняшнего дня работал.

Я невозмутимо ответил:

— И вам утро доброе. Вы всегда казались мне очень внимательным руководителем, намётанный глаз которого не упускает ни одной детали. Однако, боюсь, вы слишком много работали над материалами в последнее время и сильно утомлены, раз не заметили…

— Прекрати этот цирк сейчас же! Спрашиваю ещё раз: что это?!

Побагровевший от гнева мужчина схватил меня за воротник рубашки и, кажется, был готов взорваться в любую секунду как раскалённый бойлер, учитывая жар, исходящий от его тучного дряблого тела.

— Если быть точным, то не «что», а «кто». Тут же написано: «задница, которая ворует чужую интеллектуальную собственность», — я оттолкнул от себя трясущиеся потные руки и поднял с пола один из нескольких десятков распечатанных и подписанных мною снимков. Задумчиво покосившись на фотографию, я добавил: — Вы правы, надпись действительно вышла не очень заметной по сравнению с размерами изображения, однако сложно было подобрать такой макет, чтобы он вместил и большой шрифт, и объёмы вашей необъятной директорской жо…

— Заткнись, грёбаный псих!!! — крик сорвался на самый настоящий поросячий визг.

— Я, может, и псих, но по крайней мере действую открыто, а не молча публикую от своего имени чужие статьи. Вы всегда говорили, что нашей компании нужны креативные люди, но почему-то злитесь из-за того, что сотрудники проявляют свои творческие способности для украшения офиса.

В мою щёку врезался мясистый кулак. Удар вышел слабым и смазанным, потому что человек, нанёсший его, находился на той стадии негодования, когда от переизбытка эмоций более не мог в полной мере управлять своим и без того неповоротливым телом.

— Не думай, что я оставлю это просто так, сволочь! Ты вылетишь отсюда с таким треском, что тебя даже уборщиком ни в одну из забегаловок официально не возьмут!!! Я засужу тебя за клевету и унижение чести и достоинства!

— Уверены, что у вас они есть? — я более не хотел церемониться и, потирая щёку, напоследок решил раскрыть оставшийся козырь. — Я сам больше не собираюсь работать в вашем гадюшнике. Но никаких жалоб вы на меня подавать не будете, как и разглашать где бы то ни было причину моего увольнения. Я ухожу по собственному желанию, а если вы что-нибудь решите выкинуть против меня, на все адреса корпоративной почты сотрудников придут фотографии того, как вы в туалете развлекаетесь со своей секретаршей. Кажется, ваша жена работает здесь главным редактором…

— Чёртов извращенец, откуда ты… Ты… Ты не посмеешь!!!

— Ещё как посмею, — я смял омерзительное фото и бросил его в сторону. — Можете подавиться моими статьями, но об остальном я вас предупредил. Плодотворной работы и счастливой семейной жизни, мистер Клеймонт!

Не дожидаясь очередной волны животной ярости, я покинул кабинет. Более не обращая внимания на любопытные взгляды коллег, которые косились на моё лицо, малость пострадавшее в битве за справедливость, я забрал со своего рабочего места заранее собранный рюкзак с минимальным набором личных вещей и покинул ненавистный офис.

На улице я достал фотоаппарат и, дождавшись зелёного сигнала светофора, вышел на середину проезжей части. Широкое шоссе перед многоэтажным стеклянным зданием бизнес-центра всегда кишело машинами, водители которых неустанно сигналили как одуревшие, когда толпы офисных работников, игнорируя отведённое для перехода дороги время, уверенно пёрли на красный. Пронзительный звук автомобильных гудков и визг тормозов выводили меня из себя больше всего все те несколько лет, что я работал рекламщиком. Они были слышны в офисе даже при закрытых окнах, и факт того, что мне больше не придётся терпеть эти раздражающие звуки, радовал меня ничуть не меньше того, что мне больше не надо будет каждый день курсировать по злополучному переходу, где каждый в спешке норовил сбить тебя с ног.

— Ты чего тут встал?! — проходящий мимо мужчина нарочно толкнул меня плечом, чтобы я не стоял на ходу.

Я не сдвинулся с места, вынуждая ворчащих пешеходов обходить меня.

Я давно присмотрел нужный ракурс для того, чтобы в полную высоту сфотографировать своё прежнее место работы. Высотка напоминала безвкусный стеклянный памятник современному капитализму, и снимок с ней отлично бы вписался в мой альбом, в котором я хранил фотографии всего того, с чем мне было не по пути. Как я уже упоминал, я не был склонен думать о прошлом, поэтому содержимое альбома редко вызывало у меня какие-либо эмоции или чувство ностальгии, скорее мне просто иногда нравилось фотографировать что-то поприличнее человеческих задниц.

Сделав снимок, я ещё какое-то время задержался на проезжей части. Стоило мне выключить камеру и убрать её в рюкзак, как я почувствовал небывалое чувство свободы и прилив сил, которые не испытывал уже очень давно. Думается, многим людям невдомёк, что увольнение — это вовсе не угроза твоей стабильности, а самое настоящее освобождение от всего того, что ты заставляешь себя делать, чтобы поддерживать видимость мнимого благополучия в своей жизни. Я действительно был неудачником, но также я был гениальным придурком и не сомневался в том, что смогу начать всё заново.

Последний раз взглянув на бывшее место работы, я всё-таки сделал шаг в сторону противоположного края дороги. Я не заметил, что людей на проезжей части стало меньше, а зелёный сигнал светофора для пешеходов сменился красной надписью «стоп».

Я толком не знал, в какой момент успел провалиться в сон. Однако процесс пробуждения в этот раз был намного тяжелее, чем мне когда-либо доводилось испытывать прежде.

Моё вялое сознание будто увязло в илистом дне глубокой дрёмы и нисколько не хотело бороться для того, чтобы подняться на поверхность. Слабо пробивающееся сквозь сон ощущение собственного тела подсказывало, что после пробуждения меня поджидает физическая боль. А также похмелье и, видать, знатное, если я даже в бессознательном состоянии чувствовал, как у меня раскалывалась голова.

Внутренний голос пытался напомнить о чём-то, что было связано с прошедшим утром. Видимо, я на радостях после освобождения от своего неблагодарного труда нализался в стельку и где-то в баре огрёб неслабых тумаков. Но, даже несмотря на данное обстоятельство, я не понимал, почему на душе было так муторно и почему мне было настолько тяжело совершить над собой усилие, чтобы проснуться.

Просачивающийся на глубину свет из реального мира порождал ещё более сильные волны мигрени, и я, наоборот, попытался зарыться ещё глубже в вязкий ил, чтобы избавить себя от усиливающихся болезненных ощущений.

Однако вновь погрузиться в полную тьму мне не позволили. Чья-то рука коснулась моей щеки. Прикосновение вызвало вспышку боли. Кожу будто обдало пламенем, и я почувствовал, как она запульсировала под чужими пальцами. Было ли этого из-за того, что накануне мне в лицо прилетел удар бывшего начальника, или же это была новая рана? Я не знал.

Сквозь толщу мутной воды до моих ушей донёсся голос, который, как мне показалось, я уже слышал когда-то в прошлом.

— Хоть я никогда и не сомневался в том, что ты умелец попадать во всякие неприятности, никогда не думал, что спустя столько лет мы столкнёмся из-за этого в больничной палате.

Сказанное окончательно вернуло меня к реальной жизни, и я разлепил тяжёлые веки.

Резкий свет флуоресцентных ламп тут же заставил меня зажмуриться снова, от чего моя черепная коробка чуть не треснула от откликнувшейся в затылке головной боли.

Когда я снова открыл глаза, спустя некоторое время привыкнув к яркому искусственному освещению, я окончательно осознал, что не имею ни малейшего представления о том, что со мной произошло.

Незнакомый выбеленный потолок, зеленоватые стены и бьющий в нос лекарственный запах едва ли могли быть атрибутами санатория, где мне предстояло провести долгожданный отдых. Начиная понимать, что к чему, я тут же попробовал пошевелить конечностями, не боясь того, что подобные излишне активные действия могут привести к очередной вспышке боли.

Руки и ноги были на месте и вполне себе нормально шевелились. Данный факт меня более чем удовлетворил, и замешательство от пребывания в больнице сменилось любопытством. Пытаясь не обращать внимания на головную боль, я старался выудить из памяти последнее отпечатавшееся до потери сознания воспоминание. На ум не приходило ничего, кроме сделанной фотографии бизнес-центра. Фотография…

— Ты всегда был не очень внимательным, — знакомый голос, донёсшийся сбоку, напомнил, что я находился в палате не один.

Не желая поворачивать и без лишних движений раскалывающуюся голову, я бросил взгляд в сторону. Слева от моей койки стоял повёрнутый спинкой вперёд стул. На нём сидел рыжеволосый молодой человек. Он расположился, положив подбородок на согнутую на спинке стула руку. Вторая рука спряталась за толстым слоем гипса и недвижно висела у груди, поддерживаемая специальной повязкой. Заметив, что я наконец обратил на него внимание, парень посмотрел мне прямо в глаза.

Я увидел карюю радужку с небольшими золотыми вкраплениями и, поражённый, всё же повернулся в сторону парня. Виски заныли от боли с ещё большей силой.

Мне очень хорошо были знакомы эти глаза, так как раньше мне часто доводилось фотографировать их обладателя. При ярком свете они обычно приобретали яркий янтарный оттенок, а в вечернее время их цвет постепенно тускнел до тёмно-коричневого орехового.

Уже несколько лет когда-то сделанные снимки хранились в альбоме вместе с прочими фотокарточками вещей и мест, которые я оставил позади. Фотографии с этим человеком были единственными в альбоме, на которых был запечатлён кто-то живой. За исключением моментов, когда мне хотелось поразвлечься, как в случае со сбором компромата на надоевшего босса, после расставания с ним людей я больше никогда не фотографировал.

На самом деле именно факт того, что я, несмотря на неприятные воспоминания, всё же не решился избавиться от его фотографий, положил начало тому, что я стал коллекционировать снимки всего того, что я некогда предпочёл похоронить в прошлом. В целом можно было сказать о том, что именно этот человек окончательно научил меня действовать исходя из собственных прихотей и ни о чём не сожалеть. Однако мне до сих пор было отрадно признавать, что я всегда специально пролистывал первые страницы альбома особенно быстро, когда вставлял в него новые фотокарточки. Другие фотографии не будили в памяти никаких мыслей о былом, однако каждый раз, когда я брал альбом в руки, я не мог отделаться от подсознательного страха столкнуться с когда-то любимым взглядом на старых снимках.

Теперь я в упор смотрел в глаза, которые уже довольно долго старательно пытался забыть. Разыгравшаяся головная боль требовала как можно скорее прикрыть веки и ни о чём не думать, но такое поведение не было в моём характере.

— Марк… Что ты здесь забыл? И почему ты вообще в городе? — выдавил из себя я неестественно севшим голосом.

Шесть лет назад этот человек прямо перед своим внезапным отъездом сообщил мне, что не хочет больше ограничивать свою жизнь существованием на одном месте, которое уже порядком успело ему опостылеть. С увесистым чемоданом в руках он без какой-либо горечи сказал, что больше не может выносить привычный мир, ограниченный моим обществом и масштабами нашего города, поскольку уже давно его перерос. В один момент он решил заменить знакомые нам с детства улицы и окрестности туманными перспективами учёбы за границей. Настроен он был более, чем решительно, и мои мысли о том, что он вряд ли вернётся на родину, если переведётся в иностранный университет, оправдывали себя до настоящего момента.

Когда Марк неожиданно уехал, разом перечеркнув всё, что нас связывало, мне и в голову не могло прийти, что я увижу его спустя несколько лет в больнице рядом со своей койкой. Более того, его вид разительно отличался от того образа, который остался в моей памяти. С растрёпанными волосами, в простой серой футболке и чёрных спортивных штанах, Марк выглядел менее надменным и совсем не был похож на того парня, которого я знал прежде. Когда-то в прошлом он из кожи вон лез, чтобы и внешне, и внутренне соответствовать своим надуманным идеалам, и не носил подобную простую одежду.

Тем не менее, в его взгляде по-прежнему читались самоуверенность и чувство собственного превосходства. Даже когда он ещё не успел полностью измениться и не оставил меня, два этих проявления его личности часто отражались во взгляде, которым он смотрел на меня с многочисленных фотографий. Но на тот период времени я не придавал этому большого значения и тем более не мог помыслить о том, что его тщеславие и самолюбие в конечном счёте послужат причиной нашего разрыва.

Проигнорировав мои вопросы, Марк хмыкнул:

— Лучше расскажи, каким образом тебе взбрело в голову добровольно броситься под машину. Хотя на твоём месте я бы не особо много болтал. Врачи сказали, что ты на удивление просто отделался и у тебя всего лишь лёгкое сотрясение. Но тебе нужен покой.

Вот, как всё забавно складывалось. Значит, меня сбила машина, и меня уведомлял об этом не лечащий врач, а человек, который раньше очень часто упрекал меня в неосторожности. Но ещё более занимательным было то, что он сам, судя по всему, стал жертвой несчастного случая. В прошлом в какие-либо передряги он попадал только по моей вине.

Не получив никакого ответа, Марк со смешком бросил:

— Вечно приходится тебя, дурака, выручать. Ты всё такой же.

Я насторожился. Не мог ли я отделаться только парой ссадин и ударом головы благодаря тому, что он тоже был на месте происшествия и помог мне и в этот раз?

В прошлом Марк обладал способностью понимать мои мысли по одному лишь выражению лица, и этот талант, как выяснилось, с годами никуда не ушёл. Будто уловив нить моих размышлений по нахмуренным в болезненной гримасе бровям и плотно сжатым губам, он пояснил:

— Я действительно давно не возвращался в город, и, надо признать, тут многое изменилось. Но я знаю только одного здешнего дурака, который может догадаться фотографировать, стоя посередине проезжей части. Пришлось немного порвать твой пиджак, чтобы хотя бы попытаться отдёрнуть тебя в сторону от несущегося автомобиля.

— Твоя рука…

— Ерунда. Вообще думал, что ты первым делом спросишь про свою камеру. Она, кстати, цела. Прочный у тебя рюкзак, однако. Не зря я тебе говорил, что «Okiff» производят отличные сумки.

«Да, и именно в магазине «Okiff» ты когда-то купил чемодан, с которым потом уехал», — про себя вздохнул я.

В ушах гудело. От более эмоциональной реакции на неожиданную встречу и тем более от проявления чувства благодарности меня удерживала сковывающая череп невыносимая боль.

Лицо Марка сделалось более обеспокоенным.

— Врач просил позвать его, когда ты придёшь в себя. Скоро вернусь.

Я не видел, как он поднялся со стула и вышел в коридор. Я закрыл глаза и мог только слышать, как открылась и закрылась дверь палаты.

Двери захлопнулись за моей спиной. Я сильно опаздывал и заскочил в первый попавшийся автобус, чтобы проехать пару кварталов. Я в очередной раз проспал и не имел никаких шансов успеть к первому уроку, если бы шёл до школы на своих двоих.

Автобус тронулся, и большинство пассажиров уже прошли вглубь салона, пока я рылся в карманах куртки и рюкзака и никак не мог наскрести нужную для оплаты проезда сумму. Водитель то и дело поглядывал на то, как я пересчитываю на ладони выуженные из потаённых закромов монеты, и уже начинал терять терпение.

— Молодой человек, вы будете покупать билет или нет?

— Минуту.

Я вспомнил о кармане куртки, который был вшит во внутреннюю подкладку. Достав ещё одну монету, я вновь пересчитал свои скромные богатства и понял, что денег мне всё равно не хватает. Приготовившись к тому, что меня высадят на следующей же остановке, я хотел было сказать водителю, что не могу купить билет, однако передо мной нарисовался рыжеволосый парень.

Прежде он сидел на одном из передних сидений у окна и с любопытством наблюдал за моими копошениями. Теперь он подошёл к водителю и протянул ему нужную сумму вместо меня.

Я почувствовал, как моё лицо залило краской. Парень, судя по его возрасту, был моим ровесником, и мне было крайне неловко из-за того, что он решил потратить на меня свои карманные. В конце концов у подростков редко водились лишние деньги.

Ещё больший стыд я испытал от своего внешнего вида. Парень был одет в безупречно отглаженную школьную форму, в то время как я, напрочь не признававший какого-либо дресс-кода, таскал потрёпанный бомбер и джинсы, которые уже успел испачкать, пока на всех парах нёсся по лужам к отправляющемуся автобусу. Также в то время Марк ещё носил очки, строгость тёмной оправы которых добавляла его внешности почти что взрослой серьёзности, и на его фоне я выглядел совсем ещё незрелым птенцом.

Стоя рядом с парнем, я не мог отделаться от мысли, что именно подобных аккуратно одетых и не безразличных к чужой беде юнош родители обычно ставили в пример своим детям, в то время как я всем своим существом отождествлял образ того, каким ребёнком быть не стоит, если не хочешь лишиться подарка от Санты на Рождество.

В планах было протянуть юноше имеющиеся монеты и как можно скорее удалиться в конец автобуса, чтобы он больше не видел моего жалкого вида, однако парень с улыбкой предложил сесть вместе. Задорные искорки карих глаз, скрытых за толстыми линзами очков, свидетельствовали о том, что он был настроен вполне доброжелательно и не осуждал меня ни за потёртую одежду, ни за отсутствие денег. Я нехотя согласился, и оставшийся путь мы проехали вместе, выяснив, что учимся в одном месте.

Мы познакомились осенью, когда Марк перевёлся в мою школу и мы стали учиться в параллельных классах. В тот учебный год, когда я перешёл в 9 класс, директор объявил о том, что теперь на каждом потоке будут формироваться классы с художественным уклоном. Родители Марка, не желавшие отдельно отдавать своего ребёнка в художественную школу, решили, что зачисление в такой класс станет отличной возможностью удовлетворить стремление сына рисовать и вместе с тем не позволит ему слишком много отвлекаться от школьных уроков на пустяковое хобби. [Автор заранее извиняется за грубые фактические ошибки. В школьной системе Америки, где происходят действия, средняя школа длится с 6 по 8 класс, а старшая — с 9 по 12. Поскольку столь длинные временные периоды никак гладко не укладывались в рамки повествования, я их сократил, и в работе будет действовать привычная система со средней школой до 9 класса и 10–11 классами старшей школы. Прошу, не кидайтесь в меня тапками и имейте это в виду при дальнейшем прочтении.]

Через пару дней после нашей первой встречи мы столкнулись вновь. Точнее сказать, я увидел Марка во время перерыва между занятиями, когда пришёл в сквер на заднем дворе школы. Людей там обычно не было, и он в одиночестве сидел на лавочке с блокнотом на коленях и со сосредоточенным лицом что-то черкал. Его рыжие волосы в ещё по-летнему тёплых лучах солнца напоминали крону яркого осеннего дерева, и я невольно замедлил свой шаг, засмотревшись на парня. Как и в автобусе, он выглядел слишком серьёзным для своего возраста, но по-детски юное лицо и школьная форма выдавали в нём ученика средней школы.

Всё было бы ничего, если бы его присутствие на заднем дворе не мешало моим планам. Он сидел аккурат возле заднего забора школы, через который я обычно сбегал, когда прогуливал очередной скучный урок или тест, к которому не был готов. Это было идеальное место для того, чтобы незаметно ускользать со школьной территории и при этом не попадаться на глаза ни учителям, ни одноклассникам, которые предпочитали проводить перемены на лужайке перед учебными корпусами.

Ещё в начальных классах я открыл для себя существование потайной двери в столовой, через которую на кухню доставлялись продукты. При необходимости уйти домой, которая возникала у ленивого меня довольно часто, я незамеченным выбирался через неё на задний участок школы и потом перемахивал через забор, удаляясь восвояси без лишних свидетелей. Теперь же я столкнулся с тем, что путь к свободе мне преграждал новый ученик, который по своему виду напоминал тех самых правильных отличников, которые с потрохами сдают своих товарищей даже за самые незначительные проступки.

Наблюдая за Марком издалека и видя то, как он сконцентрирован на рисовании, я понадеялся, что он всё же не заметил моего присутствия. Окинув взглядом изгородь, я решил рискнуть, понимая, что в сложившейся ситуации мне, пожалуй, придётся воспользоваться всей имеющейся ловкостью и перелезть через забор без вспомогательной подножки в виде лавки. Отойдя от Марка как можно дальше, чтобы не попадать в поле его зрения, я подтянулся и закинул ногу на забор. Стоило мне сделать это, как парень звонко крикнул:

— Эй, Эрик!

От этого неожиданного окрика я, пойманный с поличным, вздрогнул. Мой ботинок соскользнул с металлической решётки, и в одно мгновение над моей головой развернулось чистое голубое небо. Я свалился с забора и с шелестом грохнулся спиной на ковёр из шуршащих листьев.

«Чёрт возьми, угораздило же», — ругнулся про себя я, пытаясь восстановить вышибленное ударом о землю дыхание.

До того, как я успел подняться на ноги и вновь попытался сбежать, на меня упала тень подошедшего парня.

— Ты в порядке?

— В полном, — буркнул я.

Марк подал мне руку, чтобы помочь встать, однако я этот жест не оценил.

«Не на того напал, стоит мне принять вертикальное положение, как ты потащишь меня к преподавателю по дисциплинарной работе», — подумал я и принял решение оставаться в лежачем положении, пока парню не надоест ждать, когда я соизволю встать, и он не уйдёт на урок. Всё же не было похоже на то, что такому щуплому ботанику хватит наглости поднять меня насильно.

Марк, какое-то время простояв с протянутой рукой, наконец выпрямился и непонимающе уставился на меня.

— С тобой точно всё в порядке? — в его голосе звучало сомнение.

— Точно, точно, — заверил его я, шипя про себя: «только уйди поскорее».

— Разве ты не хотел сбежать домой?

— Не знаю, о чём ты. Лежу, никого не трогаю. Небо сегодня вот красивое, а ты наслаждаться мешаешь.

— Ладно. Просто хотел тебе отдать, ты обронил, — спокойно произнёс Марк и, кинув что-то в траву рядом со мной, вернулся на своё прежнее место на лавку.

Я тут же сел и посмотрел на возвращённую мне вещь. Это была ярко-красная катушка йо-йо, которую я носил в бомбере.

«Какого хрена…» — я запустил обе руки в боковые карманы куртки и обнаружил, что в правом кармане образовалась приличного размера дырка, через которую вполне себе могла вывалиться игрушка.

Засунув йо-йо в целый карман, я наконец встал и, чуть помявшись, подошёл к Марку.

— Это… Спасибо в общем.

— Не за что. Зашей куртку, а то так ещё что-нибудь потеряешь. Может, оттого тебе и не хватило мелочи в автобусе, что ты её выронил.

Марк снова раскрыл свой блокнот и, больше не обращая на меня внимания, принялся за начатый рисунок.

«И это что, всё? Он не собирается жаловаться на меня?» — я был почти разочарован тем, что парень потерял ко мне всякий интерес.

Убеждая себя в том, что мне совсем не интересно, что он там калякал, я украдкой взглянул на покрытую серыми штрихами карандаша страницу. Из уверенных чётких линий вырисовывался силуэт парящей в облаках ласточки.

Сам того не замечая, я присвистнул.

— Слушай, а клёво выходит. Это вас на занятиях такое черкать просят?

Карандаш в руке Марка остановился. Парень оценивающе посмотрел на рисунок, а затем вновь поднял взгляд на меня.

— Ну, до совершенства ещё далеко, но в последнее время у меня стало получаться лучше. И, нет, это я сам люблю рисовать вне уроков.

— Поучишься ещё немного и станешь настоящим художником. Круто!

Марк рассмеялся. В то время я действительно был прост как две копейки.

— Было бы здорово, однако не думаю, что мои родители хотели бы, чтобы я связывал свою жизнь с рисованием, — при словах о родителях уголки улыбающийся губ немного опустились, а ямочки на щеках чуть сгладились.

— А на черта им тогда было отдавать тебя в художественный класс? Чтобы ты не взбунтовался и не разрисовал краской весь дом?

— Типа того, хотя так бы я всё равно не сделал. Не люблю ругаться с родителями.

Я засунул руки в карманы джинсов и, поддавшись необъяснимому порыву, сказал:

— Твоим родителям хотя бы не безразлично, кем ты будешь в будущем. А моей матери даже в настоящем не сказать, что дело до меня есть. Так что правильно, что не ссоришься с ними.

Марк пожал плечами и хотел что-то ответить, но я, осознав, что ляпнул перед почти незнакомым человеком такую дурость, перебил его.

— Не мог бы ты подвинуться? Я тут вообще изначально перелезть собирался.

Марк смерил меня пристальным взглядом, и на долю секунды мне показалось, что он всё же донесёт на меня. Однако в конечном счёте он всё-таки сдвинулся, освобождая мне край лавки для опоры.

В момент, когда я залез на деревянную скамейку и был готов перемахнуть через забор, на задний двор вышел кто-то из учителей. Пожилой мужчина в очках явно не обладал хорошим зрением. Заприметив нас с Марком, он крикнул:

— Вы что там делаете? Уже звонок скоро прозвенит… А ты, в чёрной куртке, куда собрался?!

Я был готов взвыть от своего невезения. «Что сегодня за день такой?!» — сокрушался я, не зная, то ли всё-таки сбежать в надежде на то, что учитель не знал моей фамилии (что было маловероятно, учитывая мою печальную известность среди худших учеников школы), то ли остаться и выслушать очередной выговор с угрозой вызвать мою мать, которая всё равно бы не пришла.

Марк осмелился сделать выбор за меня. Он поднялся и подтолкнул меня под зад, недовольно шикнув: «Долго ещё стоять здесь собрался?»

С его помощью я мигом перелетел через забор и, отбежав на некоторое безопасное расстояние, шаркнул в растущие у дороги кусты. Посмотрев на задний участок школы из своего укрытия, я увидел, как Марк с крайне невозмутимым выражением лица что-то объясняет подошедшему учителю.

Я не знал, что именно он тогда сказал, но, когда я появился в школе на следующий день, к директору меня вызывать никто не стал. В силу этого факта я понял, что было бы неплохо присмотреться к Марку получше, потому что с таким успехом он вполне мог бы сослужить мне неплохую службу.

Справедливости ради скажу, что я не прогадал. Часто появляясь на заднем дворе школы, Марк не только не мешался под ногами, когда мне нужно было смыться, но и добровольно стал следить за тем, чтобы я по-прежнему мог уходить незаметно. Уже позже мы проворачивали с ним и более рисковые штуки. Например, он покрывал меня, когда я из-за отсутствия денег позволял себе стянуть еду из столовой, или же стоял на стрёме, если мне приспичивало покурить в туалете. Наш тандем был непотопляемым, поскольку Марк, несмотря на мою плохую компанию, оставался в глазах учителей и одноклассников идеальным учеником с безупречной репутацией и в целом сам едва ли поддавался моему пагубному влиянию.

Как ни странно, впоследствии я стал проводить довольно много времени со столь непохожим на меня человеком.

Марк привёл в палату врача, которым оказался уже начавший седеть мужчина средних лет с уставшим лицом, и его молоденькую ассистентку. Также мой рюкзак был принесён из камеры хранения и поставлен рядом с кроватью.

Марк перевернул в нормальное положение стул, на котором сидел некоторое время назад, и опустился на него, скрестив, насколько это позволял гипс, руки. Он внимательно слушал мой разговор с врачом, параллельно следя за тем, как медсестра меняет капельницу.

Врач не сообщил толком ничего нового, повторив примерно то же, что уже успел сказать мне Марк. Предполагалось, что я задержусь в больнице где-то на неделю, и, если повторное рентгеновское обследование не выявит никаких проблем, меня отпустят домой, чтобы я продолжил лечиться самостоятельно. В конечном счёте весь процесс лечения и восстановления сводился к отдыху и отсутствию излишних физических и умственных нагрузок.

«Скука какая», — думал я, слушая, как врач рассказывает мне про необходимость соблюдения постельного режима и правильной диеты для более скорого выздоровления. Можно было подумать, что я, будучи новоиспечённым безработным, мог позволить себе платную реабилитацию и действительно собирался задерживаться в клинике на неделю, а потом ещё столько же валяться дома.

Мне наконец-то дали выпить болеутоляющее, и головная боль отступила. Учитывая то, что ничего, кроме раскалывающейся черепушки меня в общем-то не беспокоило, я был готов прямо сегодня же уйти домой, однако врач, услышав о моём намерении, покачал головой.

— Не стоит об этом беспокоиться. Я прослежу, чтобы он соблюдал все ваши рекомендации. И, разумеется, никто не пойдёт сегодня домой, — отозвался Марк.

Врача такое положение вещей удовлетворило, потому что он явно не хотел тратить своё время на лишние увещевания нерадивых пациентов. Повернувшись к Марку, он напомнил ему:

— Часы посещений у нас с девяти до шести, не забудьте. И приходите через три недели, посмотрим вашу руку и скорее всего уже снимем гипс. Перелом у вас не очень серьёзный, должен быстро срастись.

— Ага, — небрежно бросил Марк, всё это время не переставая смотреть на меня.

Врач ушёл, однако нужно было ещё уладить некоторые бюрократические формальности с медсестрой. Понадобилось минут десять для того, чтобы я продиктовал ей все свои данные. Молодая девушка в голубоватой форме настолько тщательно выводила буквы в своём формуляре, что мне уже хотелось поторопить её и спросить, почему она мешает мне выполнять указания врача, нагружая мои пострадавшие мозги таким большим количеством вопросов.

Бумаг пришлось заполнить не мало, поскольку Марк, хоть и был знаком со мной, не смог сообщить санитарам скорой помощи никакой информации, помимо моих имени с фамилией и даты рождения, потому что уже давно ничего не знал обо мне помимо этих самых базовых вещей. Не говоря уже о том, что в прошлом жизнь каким-то образом уберегла его от таких подробностей моей непримечательной биографии, как наличие аллергий и хронических заболеваний. Однако от того факта, что Марк до сих пор не забыл, когда был мой день рождения, в моём сердце что-то шевельнулось.

Когда мы подошли к концу анкеты и медсестра спросила о моём месте работы, чтобы оформить больничный, я задумался. Врать при Марке особого смысла не было, но мне в голову пришла идея того, как можно было побыстрее избавиться от чрезмерно медлительной девушки. Пытаясь сохранять серьёзный вид, я ответил:

— Вы вряд ли слышали о такой компании. Я продиктую аббревиатуру по буквам, записывайте, — медсестра занесла ручку над листком бумаги, сосредоточенно слушая. — A… S… S… H… O…

Осознав, что за похабщину она заносит в официальный документ, девушка залилась краской. [Вас тоже бы смутило, если бы кто-то сказал вам, что работает в месте под названием «ASSHOLE»? По мне так отличное наименованип для компании.]

— Я поставлю прочерк, отдыхайте, — протараторила медсестра и смущённо удалилась из палаты.

Стоило двери захлопнуться за её спиной, как я вновь повернул голову в сторону Марка. Его карие глаза по-прежнему безотрывно смотрели на меня.

— Ты так скоро дыру во мне прожжёшь.

— Что это было?

— Это я у тебя хотел спросить. Не припомню, чтобы оставлял объявление о поиске сиделки.

Марк тяжело вздохнул. Подвинув стул ближе к моей койке, он произнёс уже более мягко:

— Тебя уволили?

— Вот ещё. Я сам ушёл. С начальником не поладили.

— Тогда всё понятно, это на тебя похоже, — на губах Марка появилось некое подобие слабой улыбки. — Мне тоже показалось, что эта медсестра копалась слишком долго. Хорошо, что ты её спровадил.

Человек напротив вёл себя так, будто между нами не было пропасти в шесть лет разлуки. Меня это мало смущало, потому что я едва ли держал на него какие-либо обиды. К тому же выходило, что он вроде как в очередной раз оказал мне помощь.

Тем не менее, я едва ли мог нащупать в тумане прошедших лет какой-либо верёвочный мост для того, чтобы по нему можно было пройти над образовавшимся между нами разломом. Избавившись с помощью лекарства от головной боли и вернувшись к способности ясно мыслить, я сказал прямо:

— Я благодарен тебе за то, что ты спас мою жизнь, и мне стыдно, что по моей вине ты повредил руку, но я не вижу ни одного повода для того, чтобы…

Марк не дал мне закончить, осторожно погладив здоровой рукой единственное живое место на моей ободранной щеке.

— Я рад, что ты не изменился. Значит, с тобой всё в порядке.

Хотел бы я ответить ему тем же, однако Марка, очевидно, подменили, поскольку раньше ему и под дулом пистолета не пришло бы в голову прикасаться ко мне в общественном месте. Хоть мы и были одни, дверь и стена палаты со стороны коридора были наполовину стеклянными, как того предписывали больничные правила. По коридору то и дело проносились работники клиники и размеренно курсировали разминавшие ноги пациенты, поэтому такого рода наше далеко не дружеское взаимодействие могли легко заметить.

— Что ты делаешь?

— Эрик, я понимаю, что ты скорее всего не хочешь меня видеть, но… Наверное, не каждый день можешь столкнуться на улице с тем, кого очень давно не видел, и при этом тут же чуть не потерять его вновь. Я уже однажды разминулся с тобой, но сейчас, если мне выпал шанс встретить тебя…

— У меня сейчас опять разболится от тебя голова. Если хочешь возобновить общение, так и скажи.

— А ты не против? — в вопросе слышалась надежда.

Я приподнялся в постели и принял полусидячее положение. Мне не нравилось разговаривать, валяясь как немощный. Не требовалось много времени для того, чтобы дать очевидный ответ. Облизнув сухие губы, я сказал со свойственной мне отходчивостью:

— С чего бы мне быть против? Если наши дороги когда-то разошлись, это не значит, что они никогда не должны пересекаться снова. Сколько мне, по-твоему, лет, чтобы я до сих пор злился на тебя, когда столько воды уже утекло? — в глазах Марка загорелись огоньки, но от полной радости его удержала моя следующая фраза. — Другой вопрос, что я не знаю, как ты себе всё это представляешь. Я, честно говоря, даже без понятия, о чём нам с тобой разговаривать.

Сказанное Марком во время нашей последней встречи прочно отпечатало в моём сознании понимание того, что мы с ним были из разных миров. Если я привычно болтался где-то внизу, то Марк, должно быть, уже успел многого добиться. У нас и раньше было не очень много общего, а теперь этот разрыв должен был разрастись до размеров Тихого океана. Может, Марк и вернулся в Америку, но нас всё ещё разделяли тысячи километров.

— Если ты позволишь мне просто приходить к тебе в больницу, мне будет этого достаточно. А уж о чём поговорить мы найдём, — несмотря на то, что Марк говорил осторожно, прощупывая почву и всматриваясь в выражение моего лица, его голос звучал довольно уверенно.

— Будешь развлекать больного и рассказывать ему о своих невероятных путешествиях? — усмехнулся я, чем наконец заставил Марка искреннее улыбнуться.

— Не без этого, если это поможет удержать тебя на месте.

— Нет, на неделю я здесь задерживаться не собираюсь. Как ты мог понять, работы у меня теперь нет, и платить за то, чтобы просто здесь лежать, я не хочу.

— Я оплачу все расходы.

Я поморщился. Ещё в детстве мне было неловко, когда Марк иногда платил за меня, а теперь уж, когда я не был малолетним голодранцем и мог работать, чтобы содержать себя, тем более.

— В этом нет необходимости. Это скорее я должен компенсировать тебе моральный вред за нанесённое увечье, — я бросил взгляд на левую руку Марка, болтающуюся в повязке, и вздохнул, поняв, что всё же был обязан ему жизнью. — Ладно, полежу я в твоей больнице, только не смей одаривать меня очередными проявлениями благородства и оплачивать мои счета.

— Хорошо. — Марк был доволен и, уже заочно получив разрешение приходить ко мне, добавил: — Надеюсь, ты не будешь возражать, если я принесу тебе какую-нибудь одежду?

Я посмотрел на свою больничную пижаму.

— Это можно.

Марк кивнул и, заметив, как я снова облизнул пересохшие губы, налил мне воды из стоявшего на прикроватной тумбочке графина. Я молча принял стакан и, немного смочив рот, осознал, насколько сильно мне в самом деле хотелось пить. Я осушил воду залпом и вернул стакан на тумбочку.

Марк, ещё не занявший своё прежнее место, задумчиво покосился на мой рюкзак и будто бы не решался что-то спросить.

— Что не так?

— Я могу посмотреть, что такое ты там снимал, что тебе приспичило встать на дороге?

— Валяй, — безразлично бросил я. Я знал, что Марк не будет останавливаться на просмотре нескольких последних кадров и пролистает к более давним снимкам, чтобы понять, насколько я преуспел в фотографии за прошедшие годы. На карте памяти едва ли могло найтись нечто, что было способно впечатлить его, и в этом не было ничего удивительного. Когда он уехал, стремление совершенствоваться в технике было напрочь отбито, и я просто снимал всё, что ни попадя.

Марк достал фотоаппарат из рюкзака и, сев, начал смотреть снимки. Вопреки моим ожиданиям, изучив несколько десятков кадров, он одобрительно кивнул.

— Неплохо. Намного лучше, чем когда ты только начинал. Здорово, что ты не забросил это дело.

Впервые я всерьёз задумался о том, что рано или поздно точно куплю свою собственную камеру, когда Марк показал мне старый цифровой фотоаппарат своего дедушки.

В тот день после школы он неожиданно пригласил меня к себе домой. Я не был в восторге от этого предложения, потому что оно означало, что мне предстояло знакомство с его родителями. Принимая во внимание то, каким правильным и воспитанным им удалось вымуштровать Марка, который оставался таким во всём, что не касалось меня, его родители точно были крайне строгими людьми. Я был уверен в том, что они, узнав о моём существовании, непременно изучат весь мой послужной список безответственного ученика, с трудом закрывающего многочисленные хвосты, а затем проштудируют мою родословную вплоть до десятого колена, чтобы потом объявить сыну тысячу и одну причину того, почему я не заслуживал даже просто близко находиться рядом с ним. Марк же заверил меня, что я не могу им не понравиться, поскольку я был его лучшим другом и только в силу этого факта они уже обязаны были полюбить меня.

За полгода совместных походов до школы и моих проделок, в которые Марк то и дело оказывался втянутым из-за того, что общался со мной, мы действительно сдружились. Я не разделял оптимизма своего новоиспечённого друга относительно того, что его родители дадут высокую оценку моей персоне, однако мне всё-таки было интересно побывать у него в гостях. К тому же Марк подогрел мой интерес тем, что пообещал показать вещь, которая, по его мнению, должна была мне приглянуться.

Семья Марка жила в собственном доме, что свидетельствовало о довольно высоком уровне доходов. Когда мы с Марком прошли несколько кварталов от школы и свернули в частный сектор, я почувствовал себя невероятно чужим среди выстроившихся вдоль улицы двухэтажных и даже трёхэтажных построек всех цветов и возможных архитектурных стилей.

Весна была в самом разгаре. Начавшие зеленеть лужайки уже были тщательно подстрижены, и короткие травинки торчали из земли, напоминая махровые салатовые ковры. На особенно богатых участках раскинулись собственные сады с живыми изгородями и фруктовыми деревьями, тонущими в дымке молодой листвы. Всё вокруг дышало свежестью, и этот маленький мир напоминал яркое пятно на пыльной карте серого города.

День близился к вечеру, однако было ещё не совсем поздно, и многие дома стояли в безмолвии, дожидаясь возвращения своих хозяев. Вокруг царили такие тишина и спокойствие, что я, привыкший к городскому шуму, мог подумать, что лишился слуха, если бы не болтовня Марка на фоне.

Выросший с пьющей матерью в убогой съёмной квартирке на окраине города, я был непрошенным гостем в этом оазисе достатка и тонкого вкуса. От воплощения в жизнь желания плюнуть на приглашение друга меня удерживало только то, что Марк буквально насильно тащил меня под локоть и, указывая на разные дома, увлечённо рассказывал о том, кто из соседей чем ему запомнился. У кого-то жила собака, с которой он часто играл, потому что родители не позволяли завести свою, у кого-то на участке он на Рождество запускал фейерверки, кто-то научил его кататься на велосипеде, когда он был совсем маленьким, и так далее и тому подобное.

Я искренне пытался внимательно слушать Марка, но его слова терялись в мыслях о моей безнадёжной неполноценности, которая была особенно остро заметна, если я оказывался в местах подобных этому. Стоило же нам наконец подойти к воротам дома Марка, как я окончательно был готов провалиться под землю от вида представшего перед глазами самого настоящего особняка. Сквозь решётку забора я увидел, что это был один из самых аккуратных и вместе с тем изысканных домов среди тех, что мы уже прошли. К скрывшемуся в ухоженном саду белоснежному двухэтажному зданию от металлической калитки вела дорожка из узорчатой плитки. По бокам от неё стройными рядами были густо высажены кусты роз, бутоны которых уже постепенно начинали набирать силу на весеннем солнце. Справа от дома поблёскивала ровная гладь небольшого садового пруда с кувшинками.

Смотря на всё это, я даже не хотел задаваться вопросом, что же тогда ждало меня внутри. Я испытывал навязчивое желание отряхнуться от невидимой пыли своего бедного существования, которая будто бы осела на мне самом и моей одежде толстым грязным слоем. Мучимый этим неприятным ощущением, я в самом деле потёр свои щеки и пару раз похлопал по куртке и штанам, надеясь, что это поможет избавиться от гнетущих мыслей.

В это время подёргавший ручку Марк убедился в том, что калитка была заперта. Достав из кармана рюкзака ключи, он открыл дверь и, приглашая меня жестом, сообщил:

— Проходи, не бойся. Кажется, мама ушла к соседке, а отец с работы обычно поздно приезжает. Тебе повезло.

Новость была весьма приятной и, услышав её, я действительно смог почувствовать себя немного лучше.

Через пару минут мы зашли в дом. Как и ожидалось, внутреннее убранство ничуть не уступало внешнему фасаду. Стоя на пороге прихожей, которая через арочный проём плавно перетекала в гостиную, я окинул взглядом просторную светлую комнату. Высокие потолки делали и без того не маленькое пространство дома вовсе огромным, а до блеска натёртые паркеты отражали в себе дневной свет, проникающий в помещение через большие овальные окна. Почти вся мебель была деревянной, но, хоть я и не разбирался в сортах древесины, понимал, что стоила она, наверное, как весь моей клоповник целиком. Посередине гостиной стояли внушительного вида кожаный диван и пара таких же кресел, разделяемые резной столешницей прямоугольного кофейного столика. В задней части комнаты, скрытые за многочисленными книжными полками, прятались винтовая лестница на второй этаж и дверь на кухню.

— Заходи, не стесняйся, — поторопил меня Марк, который уже успел повесить плащ на вешалку и теперь кружил по гостиной, поправляя диванные подушки и занавески на окнах.

«И ради кого старается только», — вздохнул я и скинул на банкетку видавшую виды куртку, едва ли заслуживавшую, чтобы её вешали.

— Руки можешь помыть на кухне, — Марк указал мне на замеченную ранее дверь. — А потом подожди меня здесь, я пока поднимусь в комнату и переоденусь.

Я сделал, что мне сказали, и после того, как, чуть случайно не свернул на кухне кран, который, как выяснилось, не поворачивался, нерешительно опустился на холодный диван. Барабаня пальцами по коленке, я всё ещё оглядывался по сторонам и пытался представить себе, каково было быть человеком, который живёт в такой обстановке. Я решил, что, будь я на месте Марка, я был бы намного более заносчивым и, имея такой дворец, зазнался бы настолько, что едва ли согласился ходить в обычную общеобразовательную школу, где учились дети из более простых семей.

Однако Марк был не таким. После нашего знакомства я в результате довольно быстро рассказал ему о том, в каких условиях жил и какие у меня были взаимоотношения с матерью, которая то по пьяни напрочь забывала о моём существовании, то постоянно колотила, когда была трезвой. Я думал, что из-за этого признания Марк станет меня презирать, но он лишь посочувствовал моей ситуации и, чего я вовсе не ожидал, крепко обнял меня после того, как услышал мой рассказ. Хоть он и жил идеальной жизнью в роскошном доме и всегда одевался с иголочки, в конечном счёте это нисколько не отражалось на его открытой и светлой душе.

Какое-то время наверху было тихо, но потом до моих ушей стали доноситься звуки передвигаемых стульев и громкое хлопанье створок ящиков. «Он там ищет праздничный смокинг, что ли?» — недоумевал я.

— Марк, ты где застрял? Спускайся, я тут скоро состарюсь уже!

— Сейчас, иду!

За криком последовало шуршание переставляемых с места на место коробок. Спустя некоторое время, послышался ещё один хлопок дверцы шкафа, и наконец всё стихло.

Марк спустился вниз с небольшой пожелтевшей коробкой в руках. Но, признаться честно, на неё я обратил внимание только в последнюю очередь, потому что до глубины души был поражён внешним видом Марка. Пусть он и не обрядился в смокинг, выглядел он невероятно.

В тот раз я впервые увидел Марка в домашней одежде. Я привык к тому, что он независимо от времени года и погоды был облачён в серую школьную форму, в которую его будто обрядили сразу после рождения и запретили когда-либо снимать. Разумеется, было глупо полагать, что Марк ходил так всегда. Но из-за того, что я постоянно видел его только в рубашках и брюках, мне уже не представлялось, что он мог одеваться как-то иначе, словно весь его гардероб состоял только из однотипных комплектов строгой формальной одежды.

Теперь же Марк был одет в светло-голубой джемпер и бежевые штаны. Пастельный оттенок кофты придавал юношескому лицу бодрости и свежести и резко контрастировал с рыжими волосами. Из-за этого яркость внешности Марка, которая прежде терялась на фоне мышиной школьной формы, стала как никогда бросаться в глаза. Более того, несмотря на то, что Марку даже в домашней одежде по-прежнему удавалось придерживаться аккуратности и сдержанности, он в целом наконец-то стал походить на обычного подростка, и это ему невероятно шло.

Я закашлялся и прикрыл рот рукой, отводя взгляд в сторону. Ещё не хватало, чтобы Марк обратил внимание на то, как я его рассматривал.

Мне повезло, потому что Марк витал в каких-то своих мыслях и не заметил моего изучающего взгляда. Он поставил коробку на кофейный столик и, сев в кресло напротив, выжидающе посмотрел на меня.

— Это то, что я хотел тебе показать. Открывай.

— Только попробуй мне подсунуть один из этих приколов с краской или током, — пробубнил я, приоткрывая крышку.

Марк молча наблюдал за мной, и в его глазах весело поблёскивали огоньки нетерпения. Когда же я наконец осторожно снял крышку и даже толком не успел изучить содержимое коробки, он восторженно спросил:

— Тебе нравится?

Внутри коробки лежал фотоаппарат. У меня перехватило дух. Увлечённо разглядывая сияющий металлический корпус, я не мог не дивиться тому, что такая ценная вещь могла пылиться без дела на верхних полках шкафов. Однако сам взять камеру в руки я не решился, опасаясь, что могу испортить её одним только касанием.

— Ну, ты чего? Доставай! Разве тебе не хочется пофотографировать?

«С чего ты это взял? Ничего такого мне не хочется», — чуть было не произнёс я, но вовремя прикусил язык.

Марк, видя моё замешательство, признался:

— Я видел пару раз, как ты реагируешь, когда сталкиваешься с фотографом нашей школьной газеты. Ты в такие моменты выглядишь так, будто собираешься забрать его камеру себе, ограбив человека среди бела дня. Да и на улице пару раз замечал, как тебе нравиться смотреть на то, как кто-то фотографирует. Думая об этом, я вспомнил, как мама однажды перебирала вещи дедушки и, наткнувшись на фотоаппарат, не стала его выкидывать. Я вчера нашёл его и решил, что ты захочешь попробовать поснимать.

Я был приятно удивлён. Не только тем, что Марк захотел помочь исполнить моё давнее желание подержать в руках фотоаппарат, но и тем, что он был таким внимательным по отношению ко мне и подмечал те вещи, которые я никогда не говорил вслух.

Я действительно хотел бы, чтобы у меня был свой фотоаппарат и я научился съёмке, но эта детская мечта казалась мне ужасно глупой затеей. Иногда у меня не было денег даже на мелкие повседневные нужды, не говоря уже о том, чтобы я смог каким-то образом накопить на покупку собственной камеры.

— Ну же, доставай!

Я медлил, а Марк, наоборот, стремился поторопить меня. В результате мы в один момент потянулись к коробке, и наши руки столкнулись. Мы резко одёрнули их и, пытаясь избавиться от возникшей неловкости, одновременно выпалили:

— Давай поснимаем сад!

— Хочу сфотографировать тебя!

Настал черёд Марка впасть в ступор.

— Кхм, розовые кусты ещё не зацвели, но…

— Сдались мне твои розовые кусты. Даже если бы на них уже были цветы, я терпеть не могу розы, — фыркнул я, чувствуя, как кровь прилила к щекам. — Другое дело — фотографировать людей, это намного интереснее.

Я надеялся, что Марку хватит такого объяснения, потому что не хотел раскрывать факт того, что мне очень нравился его преобразившийся внешний вид и я считал попросту необходимым запечатлеть его на память.

— Со мной ты только память зря забьёшь, я не очень фотогеничный, — смущённо возразил Марк.

Я уже привык к тому, что ему была свойственна самокритика, и научился закрывать на неё глаза. Я всё-таки взял фотоаппарат и, примерно представляя, как он устроен, нажал кнопку включения и снял крышку с объектива.

— Я могу сам придумать, как тебя сфотографировать?

— Да, — отозвался Марк, осознавая, что теперь он вряд ли от меня отделается. Если мне что-то взбредало в голову, то я не отступал от своей идеи, пока не реализовывал её. С вымученной улыбкой он сказал: — Говори, что делать.

Я вновь оглядел гостиную, и мой взгляд зацепился за одну из книжных полок. Корешки стоящих на ней книг были пёстрыми и отлично бы добавили ярких акцентов на фотографию, сбалансировав светлые оттенки одежды и кожи Марка.

Поднявшись с дивана, я кивнул в сторону полки:

— Давай туда.

— Зря ты это затеял, — проворчал Марк, с недовольным лицом вставая на фоне книг.

— Не так, — я подыскал нужный ракурс и прикинул, какая поза будет смотреться лучше всего. — Встань полубоком ко мне и сделай вид, что достаёшь с полки книгу.

Марк нахмурился ещё больше, но молча последовал моим указаниям. Он со слишком напряжённым лицом уцепился за жёлтый томик какого-то сборника стихов над своей головой и выжидающе замер.

Я посмотрел на Марка в видоискатель и покачал головой. «Так никуда не годится», — подумал я и подошёл к чересчур зажатому парню.

— Расслабься. На тебя будто прицел винтовки навели, а не объектив камеры.

Желая сделать хороший снимок, я отбросил какое-либо стеснение и прикоснулся к занесенному над головой запястью Марка. Я поправил его руку, придав тянувшимся за корешком пальцам более естественное положение, а затем немного приподнял острый подбородок. Марк был крайне собран и, едва ли реагируя на мои прикосновения, застыл в новом положении как статуя.

— Так-то лучше. Ты хорошо выглядишь, только постарайся сделать лицо попроще.

В итоге сделать более расслабленное выражение, как он ни старался, у Марка так и не получилось. Однако я решил, что это было не так уж и критично, учитывая, что он и в жизни практически всегда выглядел довольно серьёзным.

Я сделал пару снимков и, боясь забить слишком много места в памяти, протянул фотоаппарат Марку, чтобы он оценил получившийся результат.

Рассмотрев сделанные фотографии, Марк категорично заявил:

— Нет, мне не нравится. Сама задумка неплохая, и ракурс ты подобрал хороший, но я отвратительно получился.

— Да брось, ничего подоб…

Я потянулся за фотоаппаратом, чтобы самому посмотреть снимки, но не очень удачно перехватил его из чужих пальцев.

Камера с грохотом полетела на пол.

— У тебя что, руки не из того места растут?! — больше с досадой, нежели со злостью воскликнул оторопевший Марк.

От удара об пол коробка фотоаппарата треснула пополам. Труба объектива откололась от корпуса и медленно подкатилась к моим ногам.

— Прости… Я не знаю, как так вышло…

Договорить я не успел. Мы услышали звук входной двери и нервно переглянулись. На лице Марка на какое-то мгновение отразилась паника. Его мать вернулась домой в крайне неподходящий момент.

В гостиную вошла миссис Прескотт. Стоило мне ощутить тяжёлую ауру, исходящую от этой маленькой на вид женщины, как мне резко захотелось вытянуться по струнке. Не зная, куда деть руки, я сцепил их в замок за спиной, но тут же одёрнул себя и быстрым движением попытался пригладить торчащие во все стороны непослушные волосы, чтобы привести себя в более божеский вид. Это едва ли помогло, потому что точно так же напрягшийся Марк шепнул мне на ухо: «Не трогай лучше, тебя и так как будто молнией ударило».

Прошедшая в комнату женщина была невысокого роста. Она выглядела почти хрупкой, однако строгость длинного шерстяного платья, которое полностью скрывало её стройную фигуру, придавала ей сходства с палачом в чёрном плаще. Рыжий цвет волос Марк явно унаследовал от матери, однако, в отличие от сына, глаза у миссис Прескотт были зелёными и источали холодность, которая никак не сочеталась с вежливой улыбкой на губах.

— Добрый вечер, милый. Почему же ты не предупредил, что у нас будут гости? Я бы приготовила ужин заранее.

Голос миссис Прескотт был ласковым, но не был лишён стальных ноток покровительственной родительской манеры.

Марк, секунду помявшись, подошёл к матери и приветственно поцеловал её в щёку.

— Привет. Мы не собирались сидеть долго, поэтому я не хотел тебя беспокоить.

Парень, который рядом с матерью внезапно стал выглядеть совсем как маленький ребёнок, многозначительно посмотрел на меня, намекая на то, что я могу уйти до того, как его начнут отчитывать.

Я был благодарен другу за то, что он позволял мне сбежать с места преступления, но не хотел оставлять его один на один со строгой родительницей, которая определённо могла задать ему нехилую трёпку. В результате трюк Марка всё равно не прошёл, потому что миссис Прескотт явно не собиралась так просто отпускать меня домой.

— И чем же вы тут занимались? — проницательный взгляд остановился на обломках фотоаппарата, откровенно выдававших то, что Марк без спроса взял хранившуюся в доме старую вещь.

Считая, что было бы крайне несправедливо, если бы Марка наказали из-за моей безрукости, я честно признался:

— Миссис Прескотт, это… Это я по неосторожности разбил его!

Марк замотал головой:

— Мы оба виноваты! Я неудачно передал фотоаппарат ему в руки!

Удовлетворённая тем, что её сын не стал придумывать себе глупых оправданий, но едва ли довольная фактом того, что он позвал кого-то в их дом без её ведома и разбил фотоаппарат её отца, миссис Прескотт спокойным голосом произнесла:

— Вещи, бывает, ломаются, что поделать. Вы не поранились?

Услышав наше «нет», сказанное хором, женщина кивнула и с прежней искусственной улыбкой обратилась к Марку.

— Дорогой, раз уж ты решил обделить нашего гостя ужином, давай хотя бы угостим его чаем. Не заваришь для нас всех?

«Ну вот, началось», — раздосадовано подумал я, глядя вслед послушно удалившемуся на кухню Марку.

Миссис Прескотт опустилась на диван и кивком указала мне на кресло напротив. Пришло время очной ставки.

Когда я неловко плюхнулся на мягкую подушку, мать Марка оценивающе посмотрела на меня. Почувствовав себя размазанной по стеклу букашкой, которую изучают под микроскопом, я невольно сглотнул. Внимательно рассмотрев меня с головы до пят, миссис Прескотт окончательно убедилась в непримечательности моей наружности и, чуть поморщившись от вида моих не очень чистых штанов, в которых она разрешила мне сесть в светлое кресло, задала первый вопрос.

— Значит, ты одноклассник Марка. Как тебя зовут?

— Меня зовут… Нет… Вернее сказать… — я настолько нервничал, что чувствовал, как ткань футболки противно прилипла к намекнувшей от волнения спине. Слыша, как Марк гремит на кухне чашками, я вспомнил его ободряющие слова о том, что я непременно смогу понравиться его родителям. Хоть после столь внезапного столкновения с миссис Прескотт я стал верить в это ещё меньше, ради Марка я всё же попытался взять себя в руки и уже более чётко ответил: — Меня зовут Эрик, мы с Марком учимся в параллельных классах.

— В классе Марка много смышлёных ребят, но я рада, что он смог познакомиться с кем-то из параллели. Он не очень общительный, знаешь ли, и ему сложно заводить друзей.

Марк действительно мало с кем общался, и каждый раз, когда я замечал его в школе, он в основном рисовал в одиночестве. Однако, если он и был не очень разговорчивым, то рядом со мной напрочь забывал о своей нелюбви контактировать с людьми. Иной раз я и слова вставить не мог, когда он увлечённо о чем-то рассказывал. Поэтому я попытался мягко возразить миссис Прескотт, давая понять, что её сын не такой уж и замкнутый, как она думала. Очевидно, мои слова о том, что Марк вполне себе неплохо умеет общаться, просто не всегда в этом заинтересован, не произвели на женщину должного впечатления, и она перевела диалог в более интересное ей русло.

— Ты, наверное, тоже любишь учиться? — вопрос был провокационным, потому что едва ли подразумевал отрицательный ответ.

— Мне нравится физкультура, — честно признался я. — Я неплохо играю в волейбол… Правда, очень часто мне прилетает мячом.

— Что-нибудь ещё? Например, математика или география?

— Ну, деньги посчитать могу. И я люблю смотреть канал Discovery, когда мамы нет дома.

Миссис Прескотт многозначительно хмыкнула.

— Иногда и впрямь можно посмотреть телевизор, если ты этим не злоупотребляешь. А как ещё ты любишь проводить свободное от учёбы время? Может, чем-то увлекаешься?

Диалог всё больше напоминал допрос. Меня напрягала фальшивая улыбочка женщины, которая смотрела на меня свысока, особо этого не скрывая. Хоть миссис Прескотт и была матерью моего друга, с каждой секундой она казалась мне всё менее приятным человеком. В конце концов как бы здорово ни было общаться с Марком, я всё же не считал нужным нравиться его родителям. Не желая более даже пытаться произвести хорошее впечатление, я сказал первое, что взбрело в голову.

— После школы я часто шатаюсь по улицам, глазею на витрины и иногда сочиняю небольшие стишки. Хотите зачитаю что-нибудь?

— Не уверена, что…

— Что ж, отлично! Прочту моё любимое. «Сидя на уроке у очередной суки, я напрочь потерял интерес к науке»…

— Достаточно, достаточно! — доброжелательная улыбка на лице женщины была готова треснуть. Однако, цокнув языком, миссис Прескотт напоследок всё же рискнула задать последний интересующий её вопрос.

— А кем работают твои родители?

— Отца у меня нет, а мама работает в продуктовом.

— Прекрасно, прекрасно, — выражение лица миссис Прескотт стало ещё более пренебрежительным. По её нахмурившемуся лбу буквально бегущей строкой транслировалась фраза «мой мальчик завёл дружбу с ничего из себя не представляющим сыном торгашки, которая нисколько не уделяла времени его воспитанию».

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, что наше последующее чаепитие прошло в напряжённой и довольно неловкой атмосфере. Когда я ушёл домой, миссис Прескотт решила не ругать сына за разбитый фотоаппарат, но строго-настрого запретила ему водить со мной дружбу.

Вот только никто её не послушал.

Марк убрал фотоаппарат назад в рюкзак и поинтересовался:

— Ты не думал о том, что можешь подрабатывать фотографом? Сейчас многие делают на этом неплохие деньги.

— Нет, фотография — всего лишь хобби, да и людей я фотографирую только в исключительных случаях.

Увидев, как брови Марка вопросительно изогнулись, я рассказал о том, в чём именно заключалась причина нашей с начальником размолвки, и каким образом я по итогам выразил свою претензию в его адрес.

Марк от души засмеялся. Казалось, в прошлом я очень редко видел, чтобы он так бурно выражал какие-либо положительные эмоции, не говоря уже о том, чтобы припомнить случай, когда он покатывался со смеху до слёз.

Успокоившись и смахнув выступившие на густых рыжих ресницах капли, Марк спросил:

— Что планируешь делать дальше? Да и вообще, чем занимался?

Такое количество вопросов и ни слова о себе в ответ напоминало мне манеру общения миссис Прескотт в нашу первую и последнюю с ней личную встречу. Если именно под таким односторонним диалогом Марк подразумевал то, что мы сможем найти, о чём поговорить, то меня такой расклад совсем не устраивал. Давая ему фору, я всё же решил сказать ещё пару слов о своей жизни, чтобы потом перейти в наступление.

— Отучился в университете, писал рекламные тексты то там, то тут, в основном работал на фрилансе. Потом меня заметило одно рекламное агентство, где я и работал до сегодняшнего дня. Что дальше — вопрос неплохой, но, пожалуй, я подумаю об этом, когда моя черепушка полностью восстановится.

— Я всегда знал, что ты не пропадёшь, — кивнул Марк. — Да и к тому же, что, что, а складно писать ты всегда умел, хотя и не очень любил тратить на это время.

— Возможно.

Мне надоело лежать на спине, и я повернулся на бок. Напрочь забыв про капельницу, я чуть не выдернул катетер, пытаясь положить под голову руку.

— Осторожнее! — Марк поправил задетую прозрачную трубку, чтобы та не перегибалась. — Может, тебе помочь нормально сесть, если уже не лежится?

Он хотел было приблизиться ко мне, но я остановил его контрольным выстрелом в лоб.

— А что насчёт тебя? Как там жизнь в Европе?

Лицо Марка помрачнело. Он замолк на некоторое время и, тщательно обдумав то, что хотел сказать, огорошил меня информацией, к которой я совсем не был готов.

— Я проучился за границей месяца два или три, уже толком не помню. А потом вернулся в Америку.

Моё сердце пропустило удар. После нашего расставания мысль о том, что человек, которого я любил, находился за тысячи километров и, соответственно, буквально существовал в каком-то другом, недоступном мне измерении, во многом помогла мне восстановиться и смириться с произошедшим. Если бы Марк бросил меня, по-прежнему живя в нашем городе, я бы абсолютно точно не смог принять наш разрыв, продолжая терзать и себя, и его. Теперь же выяснилось, что весь путь, проделанный мной для того, чтобы отпустить Марка, был построен на ложном убеждении, которое если и соответствовало реальности, то только в течение очень короткого времени. За «два или три месяца» я ещё даже толком не успел прийти в себя, а он уже успел вернуться домой.

Я закрыл глаза и пытался дышать как можно тише, чтобы скрыть от Марка болезненную реакцию на сказанное.

Марк молчал и, наверное, попросту не знал, как продолжить. В этой жизни он редко бывал растерянным или боялся чего-либо, но, если такое случалось и я в этот момент был рядом, он брал меня за руку и постепенно приходил в себя. Я и подумать не мог, что спустя столько лет эта привычка проявит себя и он, словно утопающий, вновь ухватится за мою руку.

Мне хотелось сказать, что это я был тем, кому на самом деле была нужна поддержка, но, открыв глаза и увидев, как Марк мелко подрагивает, не стал вырывать руку. Сделав глубокий вдох, я сказал как можно более спокойно:

— Ну и чего ты? Вернулся и хорошо. Я слышал, у них там бастуют направо и налево, а ещё дерут бешеные налоги с населения. Приятного мало.

— Есть такое, — сипло ответил Марк, всё ещё сжимая мою ладонь. — Эрик…

— Что?

— В юности я совершил множество ошибок, с последствиями которых борюсь до сих пор, но я хочу, чтобы ты знал: моё решение бросить учёбу было самым правильным в моей жизни.

— Постой, о чём ты? — я посмотрел Марку прямо в глаза. — Думаешь, я поверю в то, что ты… Хочешь сказать, когда ты вернулся, ты и здесь университет в итоге не окончил?

— Нет, — Марк вновь смог улыбнуться.

Это было похоже на правду, потому что, раз он все-таки снова приехал в Америку, он должен был восстановиться в университете, где мы с ним учились, и я так или иначе как-нибудь бы с ним столкнулся. Но после отъезда Марка я ни разу его больше не видел.

— Как на это отреагировали твои родители? Я вообще представить не могу, чтобы они позволили тебе сделать нечто подобное. Они же всегда считали, что без образования невозможно пробиться в люди.

Марк пожал плечами.

— Когда я вернулся в Америку, я больше никогда с ними не жил. Да и, откровенно говоря, меня тогда уже мало волновало, что они думали на этот счёт и чего хотели. Мы перестали общаться.

Мне хотелось вскочить с койки и завопить: «Кто ты такой, чёрт возьми, и что сделал с Марком, которого я знал?!»

Марк из прошлого настолько любил и уважал родителей, что никогда не позволял себе пойти им наперекор. Марк из прошлого обожал свою семью и не мог надолго с ней расставаться, не говоря уже о том, чтобы прерывать все связи. В конце концов Марк из прошлого был целеустремлённым и хотел многого добиться, частенько забывая про отдых и учась как не в себя ради своего успешного будущего.

Меня разрывало от негодования. Я высводил свою руку из пальцев Марка и резко поднялся, из-за чего игла катетера всё-таки выдернулась. Кровь заструилась по коже, окропляя алым белую пижаму и постельное бельё, но мне было на это плевать. Сев, я неожиданно для Марка, как в общем-то и для самого себя, схватил парня за ворот футболки. Я с силой подтянул к себе рыжего болвана и закричал ему прямо в лицо:

— Придурок! Как ты мог отказаться абсолютно от всего, что у тебя было?! От семьи? От возможности получить образование? От карьерных перспектив? Я что, когда-то вытрахал из тебя все мозги?! В какую грёбаную помойку ты спустил свою жизнь?! Это не твой жизненный сценарий, не твой…

Я также хотел спросить о том, почему он ещё и мне когда-то морочил голову необходимостью получения высшего образования, если сам в результате сошёл с этой дороги, но под конец фразы мой голос уже перешёл на хрип. В глазах потемнело от головокружения, и я даже отпустил Марка, чтобы восстановить сбившееся дыхание и вернуть на место расплывающиеся стены палаты.

Марк приобнял меня здоровой рукой и, поддерживая под лопатки, тихо сказал:

— Плохо это или хорошо, но мне понадобилось отказаться от всего, чтобы найти настоящего себя. Теперь я могу быть счастливым, — он приблизился к моим губам. — Но всё это время мне всё-таки не доставало одной единственной детали пазла, от которой я так и не смог отказаться.

— И что это за деталь такая? — пробормотал я, чувствуя, что меня снова начинает затягивать на илистое дно беспамятства.

— Я всё ещё люблю тебя.

Моё сознание растаяло в теплоте глубокого поцелуя.

Мы с Марком сидели возле яблони в саду, греясь в тёплых лучах солнца, и наблюдали за играющими в небе ласточками. Было лето, и мы наслаждались каникулами после того, как сдали переводные экзамены и перешли из средней школы в старшую. Мистер и миссис Прескотт были в отпуске и уехали в другой город к своим знакомым, поэтому я уже несколько дней жил у Марка.

Он позвал меня к себе не только из-за того, что хотел хорошо провести время, но и по причине того, что после окончания учёбы мне было решительно некуда себя деть и я мог часами просто бродить по улицам, лишь бы не находиться в обществе пьяной матери в нашей крохотной коробке. Хоть я и знал, что мне будет не очень комфортно в роскошном доме Марка, я с благодарностью принял его приглашение и теперь беззаботно отдыхал после последних суматошных месяцев учебного года.

Не подумайте, более усердно учиться я не стал и лишь по воле провидения не завалил переводные тесты. Однако после того, как Марк дал попробовать мне поснимать, я буквально на следующий же день одолжил у одноклассника велосипед и устроился подрабатывать разносчиком газет. Работая по два-три часа в день, за два месяца я смог накопить на свою собственную камеру, которую теперь охотно везде выгуливал и опробовал свои новые умения на Марке, всё ещё кривившемся от моего желания фотографировать его. И, надо признать, по итогам фотографии у меня получались весьма недурные. [Разносчики газет в среднем зарабатывают $10 в час, так что по большому счёту, имея по ~$200 в неделю, за два месяца работы Эрик мог позволить себе уже довольно приличную цифровую камеру из среднего ценового сегмента. Так что его мечта была не такой уж и несбыточной, как он думал изначально.]

Марк часами мог смотреть на носящихся на фоне облаков ласточек, но во мне кипела жажда более активной деятельности. Купив фотоаппарат, я ещё не успел вернуть однокласснику велосипед и приехал на нём к Марку, чтобы, добираясь до друга с другого конца города, не тратиться на автобус. Я помнил, как Марк говорил мне о том, что умеет ездить на велосипеде, и уже четыре дня пребывания у него дома я вынашивал мысль о том, что было бы неплохо это проверить. Чувствуя, что я нетерпеливо еложу рядом, Марк наконец сказал:

— Ладно, пойдём покатаемся, а то ты ведь даже посидеть на месте спокойно не можешь.

Я победоносно ухмыльнулся, наконец-то дождавшись своего звёздного часа. Через несколько минут мы уже вышли с велосипедами на дорогу.

— Показывай, куда поедем, — я запрыгнул на сидушку и был готов рвануть в путь, пока Марк ковырялся с тем, что запирал калитку и убирал ключи.

— Тебе этой дороги мало? — вскинул брови Марк, садясь на велосипед. — Съездил в одну сторону, вернулся назад.

— М-да, скучный у вас здесь какой-то район, да и машин почти нет, чтобы лавировать, — я оттолкнулся и поехал в ту сторону частного сектора, где ещё не был до этого.

Марк бросил мне в спину что-то наподобие «Машин ещё тебе не хватало, лишь бы приключения на свою пятую точку искать», но я сделал вид, что не слышу его, и припустил как можно быстрее, чтобы он не смог меня догнать.

Пёстрые дома пролетали мимо, сливаясь в одну длинную смазанную полоску размытой фотографии. В борьбе со встречным ветром я нёсся к недостижимой линии горизонта, вырисовавшейся за многочисленными черепичными крышами, и чувствовал небывалый прилив энергии, которая пульсировала в каждой клетке моего тела. С новыми и новыми оборотами педалей кипящая кровь всё быстрее разгонялась по венам и стучала в намокших висках остервенелым биением жизни.

По голубому лоскуту неба меня преследовали ласточки, будто стремясь напомнить: ты свободен. Услышав звук вращающихся колёс, я повернул голову и увидел рядом Марка, который ничуть не отставал от меня. Мы были свободны.

Бьющий в лицо поток воздуха растрепал рыжие волосы моего спутника. Его грудь тяжело вздымалась под светлой тканью белой майки, но он и не думал замедляться, продолжая упорно крутить педали. Скользнув взглядом по напряжённым рукам на рукоятке руля и пребывающим в непрерывном движении тонким икрам, я в очередной раз не без внутреннего трепета подумал о том, что Марк был невероятно красивым парнем. Из-за того, что я стал часто фотографировать его, смущение от созерцания этой мужской красоты перестало стеснять меня и сменилось всё более часто возникающим желанием дотронуться до казавшегося мне идеальным тела.

Словно почувствовав, что я думаю о нём, Марк тоже посмотрел в мою сторону. Он покраснел от быстрой езды, однако в янтарных глазах, чуть прищуренных из-за яркого солнца, не было и намёка на усталость. Мы встретились взглядами, и он улыбнулся. От появившихся на его щеках ямочек моё сердце дрогнуло.

Испугавшись от себя такой реакции, я с ещё большим нажимом припустил вперёд, обгоняя Марка. Я толком не знал, что меня волновало больше, — уже зацветшие в душе чувства, подобные которым я никогда не испытывал прежде, или же факт того, что у меня всё меньше получалось скрывать их от своего объекта обожания. Как бы то ни было, я летел по дороге с невероятной скоростью и надеялся, что прохладный ветер позволит остудить мои разгорячённые душу и тело.

— Ты чего так разогнался? — послышался за спиной запыхавшийся голос.

Мне казалось, что я непременно должен был выкинуть какую-нибудь глупость, чтобы Марк не заметил перемен в моём состоянии. Всё набирая скорость, я, не оборачиваясь, крикнул ему:

— Спорим, такому тебя не учили?

Продолжая крутить педали, я отпустил руль и раскинул руки в стороны. Так я наравне с ласточками смог ощутить себя неудержимой птицей, которая рассекала крыльями воздух и устремлялась ввысь, не зная никаких сетей, расставленных чужим сердцем. Мне хотелось закрыть глаза и лететь всё дальше и дальше, пока я наконец не окажусь за горизонтом и не смогу увидеть, что за ним скрывается.

— Эрик, осторожно!

Я не успел опомниться, как переднее колесо наскочило на валяющуюся на дороге палку. Если бы я держал руль, то без проблем смог бы проскочить её, но никем не управляемый велосипед, споткнувшись о неожиданное препятствие, резко вильнул вбок. Из-за того, что до этого я нёсся на бешеной скорости, я в результате не только свалился с сидушки, но и, зацепившись ногой за раму, прилично прочертил по асфальту боком и бедром, пока взбунтовавшийся железный конь не остановился до конца и не придавил меня. Ручка руля упёрлась мне прямо под дых, и я, задержав дыхание, сжал зубы от боли.

Марк, подъехав ко мне, чуть ли не на ходу соскочил на землю, и бросился поднимать мой велосипед. Откатив его на обочину и небрежно бросив в кусты, он присел на корточки рядом со мной.

— Ничего не сломал?

Марк обеспокоенно бегал взглядом по моему телу, чуть дольше задержавшись на задравшейся футболке и разодранной ткани шортов, и, не обнаружив никаких катастрофических повреждений, помимо содранной кожи, зло прорычал:

— Дурак, у тебя хотя бы какой-нибудь инстинкт самосохранения присутствует?

— Велосипед… Он целый? — приподнимаясь на локте, спросил я, переживая только о том, что одноклассник меня прибьёт, если я верну ему покорёженный велик.

Марк, продолжавший сверлить взглядом мои пострадавшие участки кожи, на какую-то секунду напрочь лишился всех слов.

— Нормально всё с твоим велосипедом, — процедил он. — Может, поцарапался немного, но у отца в гараже есть краска, подкрасим. И вообще… Чёрт, ты бы лучше о себе подумал!

Марк встал и пнул меня по коленке.

— Вот это сейчас как-то совсем жестоко было, — простонал я и болезненно поморщился, больше разыгрывая Марка, чем реально страдая от боли. Бок и бедро пекло, но в конце концов это были всего лишь ссадины, которых у меня и прежде бывало немало.

— Придурок, — пробубнил Марк, помогая мне подняться. Хоть он и продолжал хмурится, я заметил, что его руки немного тряслись.

«Неужели он и правда испугался за меня?» — я почувствовал укол совести. Стараясь сильно не хромать, я поднял свой велосипед и, пытаясь придать своему голосу привычную беззаботность, спросил:

— Не возражаешь, если назад до твоего дома мы прогуляемся пешком?

Марк вздохнул, ничего больше не говоря, и мы пустились в обратный путь.

Когда же мы вернулись на участок, я горько пожалел о том, что, упав, снова не залез на велосипед и не умчал от Марка на канадскую границу. Сначала он заставил меня раздеться до трусов, чтобы в саду тщательно промыть раны проточной водой из шланга. Я уже от одного этого чуть не умер со стыда, а когда Марк начал осторожно промакивать содранные участки кожи полотенцем, совсем оторопел.

Убедив чересчур заботливого друга, что самостоятельно смогу справиться с нанесением антисептика, я сидел на кровати в его комнате на втором этаже, пока Марк искал внизу на кухне бинты. Как самый настоящий мазохист, я специально концентрировался на жжении от наносимого лечебного средства, чтобы вызванное прикосновениями Марка напряжение внизу живота спало. Но стоило мне снова подумать о том, как он, пусть и через полотенце, дотрагивался до меня, в горле пересохло.

Наверное, я выглядел весьма странно, потому что, когда Марк поднялся наверх, он застыл на пороге, не решаясь зайти в свою собственную комнату. Однако, заметив, что баночка с мазью на прикроватной тумбочке осталась почти не тронутой, он в очередной раз упрекнул меня.

— А говорил, что сможешь помазать сам. Ты хотя бы немного умеешь заботиться о себе?

Марк опустился рядом и, взяв на пальцы большую каплю антибактериальной мази, толстым слоем начал наносить её на мои рёбра. У меня не хватало выдержки для того, чтобы вытерпеть это, и я нервно остановил его запястье.

— Ладно, ладно, я понял, я слишком мало нанёс этой мазни. Сейчас всё будет.

Когда я закончил, обмазавшись белой субстанцией чуть ли не целиком, удовлетворённый результатом Марк помог наложить повязку и наконец позволил мне одеться.

Покончив с не очень приятными процедурами, которые благодаря Марку всё же приобрели некоторый положительный оттенок, я откинулся на кровать, прикрывая локтем веки. Марк тоже лёг и будто назло моим попыткам взять себя в руки коснулся своим бедром моей ноги.

— Что-то мне подсказывает, что снова кататься на велосипедах мы пойдём ещё не скоро, — произнёс он.

— Ничего, лето длинное, — отозвался я, толком не зная, что ещё сказать.

Какое-то время мы молчали, пока Марк, не выдержав затянувшейся паузы, не оторвал мою руку от лица, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Эрик, что с тобой?

Новое прикосновение вызвало у меня очередную волну трепета. Марк был настолько близко ко мне, что я чувствовал на своём лице его дыхание, от чего сильнейшее желание прикоснуться к нему вспыхнуло как никогда сильно.

Думается, я напрочь лишился каких-либо остатков разума, если решился сделать то, что последовало далее.

Я запустил руку в рыжие волосы сводившего меня с ума парня и прошептал:

— Марк, дело в том, что ты мне нравишься. Очень нравишься.

Не дожидаясь ответа, я закрыл глаза и припал к тёплым губам, крадя и у Марка, и у себя самого первый в жизни поцелуй.

Марк не шелохнулся. Его рот был плотно сжат, и он нисколько не отвечал на движения моих губ. Вместе с тем он и не отталкивал меня, застыв в полном бездействии, позволяя мне делать всё, что вздумается, и при этом никак на это не реагируя.

Из-за того, что мне начало казаться, что я целую неживую статую, я пришёл в себя и распахнул глаза. Осознание того, что я делал, отвесило мне хлёсткую затрещину, и я резко отстранился.

— Прости… Я не знаю, что на меня нашло, я…

— Ты уже думал о том, чем займёшься после выпуска из школы? — ровным голосом спросил Марк.

Совсем неуместный в сложившейся ситуации вопрос застал меня врасплох. Я растерянно уставился в янтарные глаза напротив. Марк сверлил меня проницательным и невероятно острым взглядом. От его серьёзного выражения лица в груди заныло.

Будучи не в состоянии вынести того, как он смотрел на меня, я отвернулся, и, еле сдерживая слёзы досады, посмотрел в потолок. В тот момент я хотел, чтобы белый натяжной пласт обрушился на меня всем своим весом и чтобы этого хватило для того, чтобы вышибить из тела мою никчёмную душонку, решившую, что она достойна взаимных чувств человека, которому я даже в подмётки не годился.

Самым лучшим вариантом было прикинуться, что ничего не произошло, но я не мог избавиться от предательски застрявшего в горле разочарования от самого себя. Я в очередной раз повёл себя слишком самонадеянно и ветрено, даже на долю секунды заранее не озадачившись возможными последствиями совершаемого мною действия.

Выдать Марку свою симпатию, поддавшись действию момента, и понадеяться на то, что он ответит на неё взаимностью, было невероятно глупо. Не говоря уже о том, что мне ни разу не стоило забывать о том, что мы оба были парнями, и своим случайным порывом я мог раз и навсегда разрушить нашу с Марком дружбу.

Марк моего отступления не оценил. Он привстал и навис над моим покрасневшим лицом.

— Может, всё-таки посмотришь на меня и ответишь на вопрос?

— Ни о чём я не думал, — прохрипел я, одновременно давая ответ и Марку, и своей разбушевавшейся совести.

— А я вот очень много размышлял о будущем, — почти с усмешкой отозвался Марк.

— И… Ч-что же ты надумал?

— Я бы хотел встречаться с человеком, у которого всё же есть высшее образование. Поэтому было бы неплохо, если бы ты поступил в университет.

У меня перехватило дыхание. Какое-то время до меня не доходил смысл сказанных слов, и я тупо смотрел на склонившегося надо мной парня, пытаясь найти в его чертах признаки того, что он меня разыгрывает.

Собравшись с духом, я нерешительно пробормотал:

— Ты имеешь в виду… Ты бы хотел встречаться со мной?

Лицо Марка озарила улыбка. Не успел я вымолвить что-либо ещё, поражённый таким резким изменением его настроения, как он опустил голову и поцеловал меня.

Этот поцелуй был совершенно иным и полностью отличался от первого, поскольку теперь я почувствовал исходившее от Марка тепло и его безоговорочное доверие ко мне. Больше не требовалось никаких слов, чтобы понять, что он не шутил.

Ощущение мягких губ и тяжесть чужих рук на плечах будто бы вернули мне утраченную несколько мгновений назад веру в себя. Вовлечённый в глубокий поцелуй, я отбросил все самоуничижительные мысли и окончательно осознал, что ради Марка был согласен пойти на очень и очень многое, если только это могло сделать его счастливым и вызывало бы улыбку, которую я так любил.

Когда наши губы разъединились, Марк погладил меня по пылающей щеке. Он положил голову на мою грудь и тихо сказал:

— Нам будет тяжело быть вместе. Ты же понимаешь, что мы не сможем встречаться открыто?

— Да, но меня это не пугает. Мне всё равно плевать на то, кто и что думает. Наша личная жизнь никого не касается, — меня действительно это не волновало, намного более важным было то, что я наконец смог обнять и прижать к себе Марка, о чём мечтательно помышлял уже несколько последних месяцев.

— Гм, хорошо. Тогда мне тоже не страшно.

В его голосе не было слышно шибкой уверенности, и я мог это понять. В отличие от меня Марк намного больше зависел от социальных условностей хотя бы потому, что всегда старался угодить родителям.

— Всё будет нормально, — поглаживая Марка по тонкой спине, я решил вернуться к тому, что он сказал прежде. — Так ты, значит, хочешь, чтобы я пошёл в университет?

— Мне кажется, что ты и сам этого хочешь.

Я рассмеялся.

— Почему ты так думаешь?

— Ты прогуливаешь и проваливаешь только те предметы, которые тебе не интересны, и поэтому учителя считают тебя отвратительным учеником. Однако ты далеко не глуп и у тебя отлично выходит делать те вещи, которые тебе нравятся. Например, ты фотографируешь…

— Ещё скажи, что я должен поступить на фотографа! — не удержался я, перебив Марка.

За это замечание меня сильно ущипнули за руку.

— Ай, ты чего?!

— Именно это я и пытаюсь сказать.

Мне оставалось только горько вздохнуть в ответ.

— Какой ещё фотограф? Даже если ты и прав с тем, что мне хотелось бы получить профессию, кто с такой успеваемостью возьмёт меня в университет? На фотографа тоже нужно каким-то образом ещё экзамены сдать.

— Мне тебя снова ущипнуть, дурачок? Есть ещё два года для того, чтобы подтянуть все хвосты и хорошо подготовиться. Уж не переживай, за это время я тебя поднатаскать по школьной программе ещё как успею. К внутренним творческим экзаменам будем готовиться вместе, потому что мне тоже предстоит их сдавать.

— А как же это, как его… Портфолио?

Я не видел лица Марка, но был уверен в том, что он самодовольно ухмыльнулся. Своим вопросом я выдал, что уже смотрел требования для поступления и знал о том, что помимо сдачи экзаменов при поступлении на творческие специальности также нужно предоставлять примеры своих работ.

— Соберём, когда будем ходить гулять.

— Ты хотел сказать, когда мы будем ходить на свидания? — подшутил над ним я, всё ещё до конца не отдавая себе отчёт в том, что это была не просто шутка, а реальность, которая теперь вполне себе имела место быть.

— Если такая формулировка мотивирует тебя больше, то пусть так.

Слова Марка о том, что у меня было ещё достаточно времени для того, чтобы ко всему подготовиться, звучали более, чем разумно. Однако ощущение того, что в моей жизни появился человек, который верил в мои силы и поддерживал меня, было для меня чем-то в новинку. Всё ещё сомневаясь в затее Марка, я проворчал в его рыжую макушку, покоящуюся на моей груди: «И надо же оно тебе, возиться со мной». Ответ не заставил себя ждать.

— Надо. Пообещай мне, что с этого момента будешь более серьёзно ко всему относиться и перестанешь зарывать свой потенциал.

Я не знал, какой такой потенциал он во мне видел, но решил, что непременно сделаю всё возможное для того, чтобы вместе с Марком поступить в университет. В результате, хоть и не без некоторых расхождений с нашим первоначальным планом, я сдержал своё обещание и никогда об этом не жалел.

Пережив эпопею со сменой залитого кровью постельного белья и одежды, я ждал, когда вызванная Марком дежурная медсестра наконец сможет попасть мне в вену, ставя новую капельницу.

Я то и дело бросал взгляд на Марка, который отошёл от моей койки под предлогом того, что не хотел мешать медсестре, и с задумчивым выражением лица стоял у окна. Казалось, он тщательно обдумывал свои дальнейшие действия на тот случай, если после пронесённого им сквозь года признания я решу выгнать его взашей.

Только рассмотрев Марка на некотором расстоянии, я убедился в том, что за прошедшие годы изменилось не только его отношение к жизни, но и его внешность тоже претерпела некоторые существенные изменения. Цвет его бледной кожи теперь отдавал персиковым оттенком, а прежде аккуратно укладываемые рыжие волосы растрёпано торчали на затылке во все стороны, придавая виду Марка детской небрежности, которой ему часто не доставало в те годы, когда он был подростком. Но больше всего меня удивила его фигура. Некогда тонкий торс приобрёл мышечный объём, а рельеф плеч и стройных ног не мог скрыться даже под тканью футболки и штанов. Было ли дело в том, что я смотрел на него снизу вверх, лёжа в кровати, но казалось, что Марк даже прибавил в росте и был выше, чем я его помнил.

«А ты чего хотел? Ему ведь уже давно не 15 лет и даже не 19», — я закусил губу от очередного неудачного укола катетера.

Как бы я ни старался убеждать себя в течение долгих шести лет в том, что смог оставить свои чувства к Марку где-то позади, когда мой внезапно возникший возлюбленный из прошлого сказал, что всё ещё любит меня, моя душа не могла не откликнуться на это. Моё сердце будто пылилось на полке всё это время и ждало того момента, когда уехавший хозяин вспомнит о нём и вернётся, чтобы забрать его с собой. Хозяин в результате вернулся, но с такой задержкой, что его уже сложно было узнать.

Мне, увы, тоже было давно не 15 и не 19, чтобы я как и раньше мог с разбега нырнуть в омут любовных чувств, не задумываясь о том, что меня ждёт в тёмной воде. Пусть несмотря на всё произошедшее между нами я до сих пор был не безразличен к Марку, я не был готов кинуться к нему на шею от радости и просто позволить ему любить себя, постепенно скраивая из старых ощущений былую привязанность к нему.

Как бы Марку не казалось, что я был всё таким же, на самом деле мы оба в той или иной степени не были прежними и едва ли могли построить что-то на старых обломках нашей юношеской любви. Однако мы вполне могли попытаться создать нечто новое с чистого листа.

Как когда-то в детстве я решил присмотреться к Марку. Факт того, что я потерял сознание во время поцелуя, был мне на руку, потому что я вполне мог сделать вид, что, когда Марк признался мне в своих сохранившихся чувствах, я бредил и ничего толком не понимал. Так я как ни в чём не бывало мог продолжить непринуждённое общение и узнать о нём и его новой жизни больше, чтобы понять, стоило ли мне связываться с ним вновь.

— Готово. Постарайтесь быть аккуратнее с капельницей, — медсестра наконец-то закончила и, обратившись к Марку, напомнила: — Скоро время посещений закончится, не задерживайтесь.

Женщина удалилась, и мы опять остались наедине.

Марк не сдвинулся с места и продолжал смотреть рассредоточенным взглядом на открывавшийся из окна вид внутреннего сквера больницы. Мне не хотелось, чтобы он продолжал чувствовать себя неловко, потому что это могло помешать его дальнейшему рассказу, и подозвал парня к себе.

— Садись, нам ещё есть, что обсудить.

— Уже без двадцати шесть. Может, продолжим разговор завтра?

Я покачал головой.

— Нет, сегодня. Или можешь прямо сейчас выйти через эту дверь и больше не возвращаться, — я категорично кивнул в сторону выхода из палаты.

У Марка не оставалось выхода, кроме как снова сесть рядом со мной и честно ответить на все мои вопросы.

— И как ты провёл все эти шесть лет? Где ты вообще жил, раз не стал возвращаться в дом родителей?

Марк почесал затылок, восстанавливая в голове цепочку происходящих с ним событий.

— Ещё будучи за границей, я подыскал пару мелких заказов, чтобы сразу по приезде заработать денег на снятие жилья. Благо большинству людей плевать на то, есть ли у тебя диплом ландшафтного дизайнера, если тебе удаётся впечатлить их своими прошлыми работами. В общем-то, как и во время учебных практик, я первое время перебивался прямо на участках заказчиков, живя вместе с рабочими под предлогом того, что мне нужно было корректировать их работу в соответствии с моими чертежами. Занимался в основном всякими незначительными вещами по типу установки беседок, рытья садовых прудов или разбития клумб, поэтому денег мне не особо хватало. Более того, когда университет закрыл мне доступ ко всем необходимым для работы программам, также приходилось тратиться на покупку подписок и лицензий, поэтому, можно сказать, что заработанное в основном тратилось на то, чтобы я просто мог продолжать дальше работать. Я постоянно перемещался с места на место и по итогам даже не стал подыскивать себе комнату или квартиру, предпочитая останавливаться в хостелах.

Я еле удерживал готовую отвалиться челюсть. Даже я, выросший в не самой благополучной семье, никогда не сталкивался с тем, чтобы оказаться на улице и в прямом смысле слова зарабатывать на своё существование. Тем более, что уж можно было говорить о Марке, который был чересчур домашним ребёнком и вообще никогда особо не имел дела с какими-либо жизненными трудностями. Я даже не мог вообразить себе Марка, ведущим подобный нестабильный и не достойный его образ жизни, в котором от того, подвернётся ли ему заказ в один день, зависело, будет ли у него крыша над головой на следующий.

— Ты бы мог попросить моей помощи, — само собой сорвалось с моих губ.

— Мог ли? — улыбнулся Марк.

В самом деле, мог ли? Даже если бы я принял его назад, чем я тогда был в состоянии помочь ему, если сам ещё учился в университете и прочно не стоял на ногах?

Тем не менее, то, что Марк сейчас сидел передо мной, выглядел довольно прилично и даже предложил оплатить мои расходы на лечение, свидетельствовало о том, что он всё же смог каким-то образом справиться с тем сложным жизненным периодом. Но я пока что всё равно не улавливал в его рассказе ничего, что могло бы доказать правильность его решения бросить учёбу.

Марк продолжил.

— Так я провёл в разъездах где-то год, может, чуть больше. За это время я окончательно осознал, что меня воротит от проектирования и вообще от всего того, что как-то связано с дизайном. Я был полным идиотом, поведясь в детстве на заверения родителей о том, что быть дизайнером — всё равно, что быть художником. По десять раз исправляя чертежи из-за каждый день меняющихся требований заказчиков, которые сами толком не знали, какой результат хотели получить, и абсолютно ничего не рисуя собственными руками, я понял, что в такой работе практически нет ничего, связанного с творчеством, и рисование там даже рядом не стояло. Скопив некоторую сумму денег, я перебрался на юг и всё-таки снял комнату [в южных штатах прожиточный минимум многим ниже среднего и жильё считается относительно дешёвым]. Какое-то время я работал официантом в забегаловке, потом, научившись водить, коммивояжёром, а затем, где-то спустя ещё полгода, устроился продавцом в цветочный магазин. Я неплохо разбирался в растениях благодаря остаточным университетским знаниям, и меня охотно взяли консультантом.

— Продавал букеты всяким романтикам?

— Нет, этот магазин специализируется на продаже комнатных растений, разнообразных саженцев и рассад, — Марк немного задумался. — Признаться честно, я даже в какой-то степени полюбил свою работу. Кто бы мог подумать, что мне начнут нравиться настоящие живые растения только после того, как я перестану составлять для заказчиков формальные списки с подходящими для их участков видами декоративных цветов, — усмехнулся Марк.

— Если ты говоришь, что переехал на юг и теперь там работаешь, что ты делаешь в нашем городе? — недоумевающе спросил я, вообще теперь не понимая, каким образом мы смогли столкнуться возле моего офиса.

— О, в этом магазине я больше не работаю. Зато он помог мне найти моё призвание, — Марк расплылся в широкой улыбке. — Я теперь садовник.

— Кто ты? — подавившись воздухом, переспросил я.

— Садовник, — засмеялся Марк. — Стригу газоны, ковыряюсь в земле и подравниваю кусты для тех, кто может себе это позволить, и прочее такое. Тебя это удивляет?

— Немного.

Чёрт, да я был поражён всем сказанным до глубины души!

Ещё в школе учителя пророчили Марку светлое будущее, в то время как на меня мало кто возлагал большие надежды. Я был среднестатистическим ленивым хулиганом, для которого было свойственно попадать в разные передряги, и не более того.

У родителей Марка случилось бы по два инфаркта на каждого, если бы они знали, что их сын тратил своё время на то, что помогал мне подтягивать успеваемость. Благодаря его усилиям мои оценки действительно улучшились, и я всё-таки решил попытать удачу с тем, чтобы отправить документы в университет. Я всё ещё не очень верил в то, что смогу поступить и продолжить учёбу, однако понимал, что для того, чтобы хотя бы немного соответствовать Марку и не отставать от него, мне в самом деле было просто необходимо получить высшее образование.

Доверившись своему парню, я в самом деле загорелся идеей стать фотографом. К тому же, учитывая мой низкий средний балл и не очень высокие результаты экзаменов по общеобразовательным предметам, отдельно проводимые университетом внутренние испытания и конкурс портфолио казались мне отличной возможностью поднять свою позицию в конкурсных списках поступающих.

В конечном счёте мы с Марком всё-таки стали учиться в одном университете, хотя всё пошло и не совсем так, как мы хотели. Как бы я на это не надеялся, с моим любительским портфолио баллов для поступления на фотографа мне в итоге всё-таки не хватило. Однако я смог пройти на направление рекламы, где проходной порог был ниже. Кто бы мог подумать, что моя любовь к бранному стихосложению откроет во мне способность писать неплохие сочинения, которые в итоге вытянут меня на внутреннем университетском экзамене.

Марк такое положение вещей не одобрил, потому что презирал все специальности, как бы то ни было связанные с бизнесом. Он был убеждён, что подобное образование напрочь убивает в личности всё человеческое и впоследствии превращает её в бездушную машину, заточенную исключительно на заработок денег. Однако ему пришлось смириться с возможной перспективой того, что я стану мерзопакостным рекламщиком, толкающим людям по большей части ненужные им вещи. На какие-либо другие направления я попросту не проходил, и мне светило только такое высшее образование.

Сам Марк поступил на дизайнера среды. Он не озвучивал этого вслух, но я прекрасно понимал, почему он в итоге сделал такой выбор, а не подал документы на направление живописи, как хотел изначально. На это, как и на то, что он продолжал жить дома, а не перебрался в студенческое общежитие, повлияли его родители, которые считали, что быть дизайнером намного более практично, нежели уметь писать картины. Марк не был сильно расстроен тем, что решение в очередной раз было принято за него, однако на все занятия, на которых преподавалась какая-либо теория и не предполагалась возможность рисовать самостоятельно, он ходил без особого энтузиазма и время от времени говорил, что ему было скучно слушать лекции про разновидности садовых горшков.

Нам везло с тем, что наш учебный график, как правило, совпадал, и всю вторую половину дня после занятий мы могли проводить вместе в моей комнате в общежитии. Мой сосед вечно где-то пропадал до поздней ночи, а иногда и вовсе не возвращался до следующего дня, поэтому мы с Марком вместе делали домашнее задание (вернее сказать, делал его Марк, а я часами мог наблюдать за тем, как он чертил эскизы в своём блокноте), а затем забирались под одеяло и долго разговаривали о будущем, которое нас ждёт.

В те времена Марк ещё мыслил масштабами города, в котором мы выросли, и ясно видел, как после получения диплома он прославится в качестве ландшафтного дизайнера, который обустраивает пригородные участки богатых пожилых семейных пар и одиноких женщин, а я стану легендарным втюхивателем каких-нибудь дешёвых китайских пылесосов, и на этом мы сможем заработать на свой собственный дом. Меня несколько задевало то, с каким упоением он говорил о своей будущей работе, а меня низводил до статуса продажника бесполезной рухляди, однако я думал, что это не так уж и важно, потому что рядом с ним мне вполне хватило бы быть и втюхивателем китайских пылесосов, чтобы чувствовать себя счастливым. Звёзд с неба, в отличие от Марка, который всегда стремился к большему, я не хватал, поэтому не был против того, чтобы он реализовывал свои амбиции, а я просто был вместе с ним.

Иногда Марк оставался на ночь. Ночёвкам предшествовали мои длительные уговоры, потому что вечером его всегда было сложно удержать от возвращения домой. Я прекрасно понимал его нежелание врать родителям, поскольку ему приходилось объяснять своё отсутствие дома парами допоздна и вынужденными ночёвками в общежитии у старосты своей группы, который, в отличие от меня, смог произвести на мистера и миссис Прескотт более благоприятное впечатление. Однако я ничего не мог с собой поделать, когда меня накрывало желание не расставаться с Марком до самого утра, и я буквально умолял его остаться, теснее прижимаясь под одеялом к его тёплому телу.

Если редкие ночёвки на кампусе ещё можно было как-то объяснить вечерними занятиями, то, каким образом Марк уже два года умудрялся скрывать от своих авторитарных родителей нашу связь, я не представлял. Ещё в старшей школе наши отношения вышли на новый уровень и ни при первой близости, ни когда-либо потом Марк не говорил мне о том, чтобы я был более осторожен. Я не знал, как он прятал от домашних рубашки, на которых иной раз не доставало пуговиц, и каким образом скрывал нотки моего одеколона, очень явно исходившие от его тела после наших любовных утех. Казалось, его также нисколько не утруждала необходимость прятать под высокими воротниками свои шею и ключицы, которые я особенно любил целовать и очень часто чересчур увлекался. Он будто бы не умел говорить о своих неудобствах и старался не забивать мне голову напоминаниями о том, что нам стоило быть более сдержанными в демонстрации своих близких взаимоотношений.

При этом после одного случая я сам в итоге пришёл к выводу, что мне не стоит лишний раз усложнять ему жизнь и стал действовать более осмотрительно в своих страстных проявлениях. Один раз мне в голову пришло поэкспериментировать со шнурком, которым Марк скреплял страницы своего этюдника, и в результате его родители чуть не заметили оставшиеся на его руках красноречивые следы.

В конце концов только моей матери всегда было плевать на меня и мою личную жизнь. Она вовсе забыла про меня, когда я переехал в общежитие. Родители Марка же представляли собой совсем иной случай. Хоть мы и планировали совместное будущее, Марк никогда не поднимал тему того, как он собирался рассказать родителям о том, что мы встречаемся. Давить на него с этим я не хотел, потому что отлично знал, что его родня едва ли когда-либо сможет принять меня или какого бы то ни было другого парня в качестве жизненного спутника своего сына. Его родители были консервативными христианами, убежденными в том, что однополые отношения являются страшным грехом, а все гомосексуалисты — несчастные ошибки природы, которым вообще не стоило появляться на свет. Рассказать подобным людям о своей ориентации приравнивалось для Марка к отречению от семьи, которую он всё же любил и не хотел терять, поэтому мы условились скрывать свои взаимоотношения так долго, как это будет возможно.

Так мы и проводили свои учебные будни и редкие ночи. Марк, как и в школе, усердно учился, а я бездельничал у него под боком и терпеливо ждал того самого дня из наших бесконечных разговоров, когда мы наконец сможем жить вместе и перестанем прятаться от его семьи.

На выходных мы предпочитали выбираться в центр, чтобы погулять или пройтись по магазинам. Есть вне дома Марк не любил, поэтому в кафе мы почти не заходили, но довольно много бродили по скверам и наизусть выученным перекрёсткам улиц.

Я продолжал фотографировать Марка, и если раньше он напрягался при виде направленного на него объектива, то теперь наконец привык ко мне в роли своего личного папарацци. Он не признавался в этом, но я видел, что ему очень даже льстило то, что мне настолько сильно нравилась его внешность.

Я в самом деле не мог перестать делать всё новые и новые снимки каждую неделю. Фотографий с Марком, отснятых на первом курсе, было особенно много, потому что, став студентом, он решил несколько изменить свой имидж. Привычные строгие очки заменили контактные линзы. Увидев, как его глаза, отныне не прятавшиеся за толстыми стёклами, заиграли более яркими красками, я дивился тому, как он мог столько лет носить очки, которые на самом деле ему совсем не шли. Слишком тяжёлая для его миловидного лица оправа будто бы была подобрана для кого-то другого, и без неё Марк стал больше похож на самого себя.

В тот период не только его глаза, но и всё его существо источало невиданную прежде пылкость. Казалось, цветок, прежде скрытый за плотной ширмой детских сомнений и боязни разочаровать окружающих, наконец явил миру свою истинную красоту. Это было лучшее время, когда каждый день, проведённый вместе, всё больше укреплял нашу привязанность друг к другу, а любовь уже прочно проникла корнями в наши юношеские сердца.

Марк посмотрел на часы, висевшие над дверью палаты. Он должен был уйти через пять минут.

Вздохнув, он признался:

— Я вернулся в наш город только несколько месяцев назад, когда более-менее смог встать на ноги. С середины весны до середины осени я теперь обычно живу у моих постоянных клиентов и ухаживаю за их садом, а в остальное время планирую оставаться здесь.

— Неужели за все свои мотанки по стране ты не нашёл места получше? — безэмоционально спросил я, всё ещё не успев отойти от его предыдущего рассказа.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что вернулся сюда из-за того, что надеялся найти тебя?

— Если это так, то, как по мне, это слишком опрометчиво. Я сам мог уехать отсюда или же, если бы тебе все-таки повезло, при встрече сделать вид, что не узнаю, кто ты такой.

— Я знаю. Наверное, я просто хотел убедиться в том, что с тобой всё нормально. Поэтому сегодня, когда я шёл по улице и случайно увидел, как ты стоишь на дороге и фотографируешь, я сначала очень обрадовался, а потом дико испугался, когда заметил, что ты собираешься шагнуть на красный под поток машин. Как ты только дожил до 25 лет с таким беспечным отношением к своей жизни.

Марк снова взял мою ладонь здоровой рукой, но на этот раз сделал это вовсе не из-за того, что сильно нервничал и искал опору. Он провёл большим пальцем по моему запястью и добавил:

— Ты не обязан принимать меня назад после того, как я отказался от тебя. Ты прав, много воды уже утекло, и сейчас я могу вообще не вписываться в твою нынешнюю жизнь, но если ты…

В палату заглянула дежурная медсестра:

— Вам пора, шесть часов.

— Иду, — Марк даже не позаботился отпустить мою руку при появлении женщины. Он не стал заканчивать предыдущую фразу и просто спросил:

— Я всё ещё могу прийти завтра?

— Приходи, что с тобой делать, — сказал я, закрыв глаза.

Из-за необходимости переварить большое количество информации я стал чувствовать себя рассеянным. Только вкратце узнав о том, как Марк жил в последние годы, я уже почти был готов сказать ему, что в моей жизни едва ли что-то сильно поменялось и что место, которое он когда-то занимал в моём сердце, до сих было свободным. Но при этом я опасался того, что Марк действовал на эмоциях, вызванных радостью от неожиданной встречи, поэтому не хотел спешить в своих суждениях. Он действительно сильно изменился и вовсе не стал тем успешным и высокомерным снобом, которым я себе рисовал его все эти годы. Но я всё ещё ясно помнил, что Марк сказал мне при расставании, и об этом нам тоже только ещё предстояло поговорить.

Марк поднялся со стула и, напоследок взглянув на моё уставшее лицо, спросил перед тем, как выйти в коридор:

— Ты нормально себя чувствуешь? Врачу ничего не нужно передать?

Мои губы растянулись в непроизвольной улыбке.

Если бы в прошлом его забота была такой же простой и ничем не прикрытой, то я бы попросту задохнулся от подобных розовых соплей и точно не дожил бы до 25. Но сейчас, когда я уже чувствовал себя изрядно потрёпанным жизнью, мне было невероятно приятно оттого, что Марк стал меньше взрываться и перестал прикрывать злостью своё беспокойство.

Несмотря на то, что вследствие общения с Марком я стал более спокойным и почти перестал специально искать приключения на свою пятую точку, со мной по-прежнему время от времени случались мелкие неприятности. Марк привык к тому, что ему в избранники достался человек, у которого всегда всё шло наперекосяк, и не переставал заботиться обо мне.

Однажды, когда мы в очередное воскресенье собирались встретиться в центре города, я заболел. Не сказать об этом Марку я не мог, потому что он непременно бы выведал у меня причину того, почему я не смог приехать и был вынужден остаться в общежитии.

Моего соседа как обычно не было в комнате, и я лежал, закутанный в одеяло, подрагивая от озноба. Я мысленно молился о том, чтобы Марк, прочитав моё сообщение, остался дома, поскольку не хотел ни беспокоить его своей простудой, ни слушать о том, что я был слишком беспечным.

Увы, если Бог и существовал, то вместо своей милости он всё-таки предпочёл ниспослать мне новое испытание в виде появившегося на пороге недовольного Марка. Я поднялся и открыл ему дверь, готовясь к стандартному в подобных ситуациях ритуалу. Меня ждала лекция о том, что мне стоило пересмотреть отношение к себе и своему организму, а за ней, если бы я стойко всё выслушал и сделал виноватый вид, последовала бы уже более приятная часть.

Не успев толком зайти в комнату, Марк приложил ладонь к моему лбу и, быстро убрав руку, с ворчанием кинул на письменный стол пакет с лекарствами.

— Ты снова забыл закрыть окно и заснул? Сколько раз я говорил тебе, что, если ты такой забывчивый, просто проветривай, пока уходишь в душ, а потом ложись спать как все нормальные люди, а не с окнами нараспашку. С какого я теперь должен лечить тебя?

— Не лечи, — пробубнил я, ложась назад в кровать.

Хоть я и не очень любил слушать нотации Марка, умение читать которые он безусловно перенял у своей родни, я обожал наблюдать за тем, как забавно он выходил из себя, и иной раз не мог удержаться от того, чтобы не подразнить его. Понимая, что Марк не умел проявлять свою заботу без упрёков в адрес моей безалаберности, я получал невероятное удовольствие от вида его лица, на котором сгущались грозовые тучи. Хмурое выражение свидетельствовало о том, что ещё немного, и Марк окончательно взорвётся. В такие моменты мне казалось, что на его висках прямо сквозь огненную копну волос вот-вот должны были пробиться рога чёрта, которыми он бы не упустил случая боднуть меня под мой многострадальный зад. Я отлично знал, что ни с кем иным он не позволял себе вести себя подобным образом, и радовался тому, что только мне было дозволено видеть, как он злится.

— Помолчи уж, пока я не решил засунуть тебе градусник туда, куда его вставляют младенцам. Иногда мне кажется, что мозгов у тебя в самом деле как у грудничка.

Я засмеялся, но тут же задохнулся в приступе кашля.

Марк покачал головой и, сев рядом на кровать, поцеловал меня в висок.

— Совсем плохо?

Через неделю меня выписали из больницы. Хоть сумма, обозначенная в выставленном мне при выписке счёте, и заставила меня нервно закашляться, благодаря пройденной реабилитации я действительно стал чувствовать себя намного лучше, и голова у меня больше не болела.

Как мы и договаривались, на протяжении всех семи дней моего пребывания в больнице Марк приходил ко мне каждое утро. Сначала Марк пытался притаскивать с собой фрукты или что-нибудь сладкое, но, когда я чуть не запустил в него графином с водой за такое излишнее внимание к моей персоне, он перестал это делать. Зато вот футболка и джинсы, которые он мне принёс, как обещал, оказались весьма кстати. Моя порванная в ДТП одежда больше ни на что не годилась, и домой я вернулся в том, что оставил мне Марк.

За проведённую вместе неделю нам удалось избавиться почти от всех неловкостей, которые обычно были между людьми, не видевшихся очень долгий период времени. Наше общение протекало настолько непринуждённо, что, казалось, что мы и вовсе никогда не расставались. Уже на третий день того, как Марк снова пришёл в мою палату, я не мог отделаться от чувства дежавю. Будто он, как и раньше, уезжал из моего общежития домой на ночь, а на утро приезжал вновь и до вечера сидел в моей комнате, болтая о своих планах. Была лишь одна большая разница — его абсолютно перестало заботить, что о нас думали окружающие. Один раз он даже умудрился ляпнуть медсестре, что был моим парнем, чтобы она на меня не заглядывалась, от чего я поперхнулся яблоком, которое в тот момент ел. Мы свели этот эпизод к шутке, однако слова Марка прочно засели в моей голове.

Он был моим парнем? Когда-то в прошлом это действительно было так, но сейчас несмотря на то, что мы могли продолжать беззаботно общаться, вопрос о характере наших дальнейших взаимоотношений до сих пор висел в воздухе как занесенное над моей головой лезвие гильотины. Я понимал, что не смогу долго игнорировать признание Марка и рано или поздно мне придётся как-то ответить на него.

Подсознательно я знал свой ответ с самого первого дня нашего чудесного воссоединения. Когда Марк рассказал о том, как провёл шесть лет разлуки со мной, он даже начал нравиться мне чуть ли не больше, чем когда мы были подростками. Он раскрылся передо мной с абсолютно новой стороны, которую мне никогда не доводилось видеть раньше. Однако я чувствовал, что было что-то ещё, что-то исключительно важное, что он ещё не решился мне сказать, и это не давало мне покоя.

Я всё ещё не имел ни малейшего представления о том, почему он так внезапно решил уехать за границу, но потом изменил своё решение на диаметрально противоположное и даже послал к чёрту своих родителей. Мне не хотелось клещами вытаскивать из него эту информацию, потому что я уже успел понять, что он был искренен со мной и не собирался сматывать удочки, как только я выздоровею. Я решил дать ему возможность рассказать всё самому, когда он будет к этому готов.

Накануне моей выписки мы обменялись телефонами и условились созвониться через несколько дней, чтобы договориться о следующей встрече. Так я уже четыре дня бездельничал в своей съёмной квартире и думал о том, что нужно было бы приступить к поиску работы. Не сказать, что я был в восторге от такой необходимости, но что ещё оставалось делать. Я снимал однокомнатную квартиру-студию в старом районе города, и это некогда приглянувшееся мне гнёздышко влетало мне в 1400 баксов в конце каждого месяца.

Сидя на диване с ноутбуком и листая вакансии менеджеров по рекламе, я невольно задавался вопросом: «Интересно, Марк достаточно зарабатывает для того, чтобы прокормить нас двоих? Может, мне уже не морочиться, признаться ему в любви до гроба и до конца своих дней быть его содержанкой?»

Мои ироничные мысли прервал звук дверного звонка. Я недавно вышел из душа и вид у меня, мягко говоря, был непрезентабельный, но наряжаться для незваного гостя у меня не было никакого желания. Я лениво встал и, запахнув халат, пошёл открывать дверь.

Я застыл, когда увидел на пороге Марка. Мой потенциальный папик был лёгок на помине и выглядел весьма комично. Одна его рука по-прежнему болталась в гипсе, а во второй он держал коробку с тортом. Добавить к рыжим волосам бело-красный грим и он бы стал похож на самого несчастного клоуна в мире, которому кто-то сломал руку аккурат перед детским праздником.

Смешок застрял в горле. Я судорожно осознал, какое на календаре было число. Марк действительно помнил, когда был мой день рождения, назвав санитарам скорой правильную дату. И не просто помнил, а пришёл поздравить меня.

— Привет, — пробормотал я.

— Привет! Решил заглянуть, если ты вдруг будешь дома. С твоим днём тебя! — Марк сунул торт мне в руки. — Я пройду или ты занят?

— Проходи.

Я сдвинулся, освобождая ему проход.

Марк зашёл в квартиру. Он окинул оценивающим взглядом мою небольшую минималистичную комнату, отделяемую от кухни невысоким порожком. В моей квартире толком ничего не было, кроме раскладывающегося дивана с прикроватной тумбочкой, пары полок, шкафа и письменного стола в углу, поэтому Марку не потребовалось много времени для того, чтобы всё рассмотреть. Изучив обстановку вокруг, он посмотрел на мой халат.

— Вижу, ты как обычно не празднуешь.

— Если честно, я вообще забыл, какой сегодня день. И кстати, ты как узнал, где я живу? Я вроде тебе об этом не говорил.

Марк смущённо улыбнулся.

— Подслушал, когда ты диктовал медсестре свои данные для оформления медицинской карты.

— Кошмар, где твои манеры, — в шутку фыркнул я.

Я поставил торт на кухонную тумбу и включил электрический чайник.

— Тебе с чем-нибудь помочь? — спросил стоящий без дела Марк.

— Загляни на верхнюю полку шкафа. Там есть какие-нибудь бутылки?

Марк последовал моему указанию, но ничего не нашёл.

— Кажется, за меня мы сегодня будем выпивать только чай, — хмыкнул я, расставляя на небольшом обеденном столе тарелки и чашки.

— Я могу сходить в магазин, если ты хочешь выпить.

— Нет уж, так обойдёмся. Всё равно сомневаюсь, что больным и убогим делают скидки на алкоголь, — я бросил взгляд на повязку Марка.

Каждый раз, когда я смотрел на его сломанную руку, начинал чувствовать свою вину за то, что из-за меня Марк пострадал. Но вместе с тем мы оба понимали, что, если бы не моя неосмотрительность, мы бы при иных обстоятельствах вряд ли пересеклись. Так что наложенный на его руку гипс стал своеобразным символом нашей встречи. Кости Марка постепенно срастались, а вместе с этим постепенно восстанавливалась и наша былая привязанность друг к другу.

— Как твоя рука? Не болит?

— Нет, всё отлично, — Марк демонстративно пошевелил пальцами.

Я удовлетворённо кивнул.

Чайник закипел, и Марк помог мне заварить чай, пока я резал торт и раскладывал куски по тарелкам. Когда всё было готово, мы сели за импровизированный праздничный стол.

Я не мог отделаться от ощущения, что мы попали в какую-то глупую любовную мелодраму, в которой герои, пройдя путь через тернии к звёздам, наконец были вместе и теперь могли быть счастливы, погрязая в банальной, но вместе с тем не лишённой своей прелести совместной бытовухе.

Торт оказался довольно вкусным, мы умяли больше половины меньше чем за четверть часа и легли на диван, стараясь больше лишний раз не шевелиться.

— Спасибо, что пришёл поздравить меня, — спустя какое-то время сказал я.

— Полагаю, я тебе задолжал ещё пять дней рождений, так что их мы тоже потом как-нибудь отметим.

— Делай, что хочешь, только, умоляю, никаких больше тортов.

Марк засмеялся, но тут же об этом пожалел, схватившись за набитый до отвала живот. Переведя дух, он неожиданно спросил:

— Ты всё это время был один?

Я не очень понял его вопрос.

— В смысле в свои дни рождения? — я повернул голову в его сторону и встретился с любопытным взглядом.

— В смысле вообще.

— Нет, конечно. Ты и представить не можешь, сколько на этом диване до тебя мужиков побывало, не счесть, — отмахнулся я, не желая говорить сейчас о чём-то серьёзном.

— Понятно, — Марк не мог не понять мой сарказм. — Знаешь, пусть я все эти годы и хотел, чтобы ты себе кого-нибудь нашёл и забыл меня, когда я увидел тебя снова, я испытал ужас от осознания того, что ты на самом деле можешь с кем-то встречаться или вовсе уже быть женатым.

Я невесело усмехнулся.

— В отличие от тебя мне никогда не нравились девушки, чтобы связывать себя с кем-то узами брака. А найти парня не так уж и просто, учитывая то, что я никогда специально ни с кем не знакомился.

В глазах Марка блеснули радостные искорки, будто именно такого ответа он от меня и ждал. Выдержав некоторую паузу, он откровенно произнёс истину, в которой никогда прежде не осмеливался признаться кому-либо.

— Девушки тоже никогда не казались мне привлекательными.

— В самом деле? — вскинул брови я, понимая, что уже едва ли смогу в этот вечер избежать разговоров о прошлом. — Тогда позволь мне кое о чём тебе рассказать.

Мы успешно закрыли осенний семестр второго курса и ушли на рождественские каникулы. Марк всегда проводил семейные праздники дома, и мне приходилось праздновать одному на кампусе, поскольку возвращаться в квартиру матери, которая мало чем отличалась от пустующего студенческого общежития, особого смысла не было.

На седьмой день каникул в самый канун нового года от скуки я решил сделать Марку сюрприз и приехал к его дому без предупреждения. Появляться на праздничном семейном ужине я не горел желанием, отлично понимая, что чета Прескотт и их гости не будут рады моему обществу, однако мне хотелось хотя бы ненадолго встретиться с Марком и вручить ему подготовленный подарок.

Остановившись у знакомого решётчатого забора, высота которого терялась за высокими снежными сугробами, я набрал Марку короткое сообщение с просьбой на несколько минут выйти во двор. Дожидаясь его, я смотрел на горящие окна гостиной сквозь металлические прутья калитки, резной узор которой был покрыт тонкой наледью. Тёплый свет помещения пробивался в зимний сумрак улицы и слабо подсвечивал замеревший в безмолвии сад.

Минуты шли, в тишине морозного вечера из дома отчётливо доносился громкий смех. Марк всё не выходил, но я понимал, что скорее всего он сидел вместе с гостями за праздничным столом и у него не было под рукой телефона. Я уже порядком замёрз и почти не чувствовал пальцев, в которых сжимал перед собой подарочную коробку. В конечном счёте мне ничего не оставалось, кроме как позвонить в дверь и потревожить семейную идиллию.

Стоило мне занести руку над кнопкой звонка, входная дверь распахнулась и на пороге дома показался Марк. На нём была накинута привычная мне плотная зимняя куртка, однако надевать шапку он не стал. И этот человек ещё умудрялся упрекать меня в том, что я слишком легко одевался?

Я улыбнулся и хотел было окрикнуть его, чтобы он открыл ворота, но слова застряли в горле, когда я заметил, что он вышел на крыльцо не один. С некоторой задержкой за ним наружу проскользнула русоволосая незнакомая мне девушка в светлой дублёнке. Улыбка сползла с моего лица.

Я не мог слышать, о чём они говорили, но видел, как девушка убедила Марка застегнуть куртку и накинула на него свой шарф, видимо, тоже считая, что Марк оделся не совсем по погоде. После того, как девушка завязала полоску тёмной ткани на шее моего парня, он поймал её руки и поднёс её пальцы к своим губам.

Моё сердце замерло.

Девушка засмеялась, что-то сказала и смущённо потрепала Марка по голове. В ответ он притянул её к себе и, обняв, поцеловал.

Я почувствовал, как предательски защипало глаза. Слившиеся в поцелуе парень и девушка выглядели так естественно и гармонично, что я, как ни старался, не мог заставить себя отвести от них взгляд. Мне казалось, что продолжать подглядывать было слишком низко, и я даже в какой-то степени чувствовал себя виноватым за то, что стал невольным наблюдателем того, что мне не стоило видеть. Я хотел убежать, но понимал, что не смогу уйти тихо и непременно выдам себя скрипом снега. Поэтому я застыл на месте и, глотая слёзы, смотрел на то, как парочка, уже успев прервать поцелуй, нежно о чём-то шепталась, не выпуская друг друга из объятий.

Когда они, вдоволь наговорившись и надышавшись свежим морозным воздухом, спустя некоторое время вернулись в дом, я ещё долго смотрел на захлопнувшуюся за их спинами дверь. Я не хотел верить в увиденное и, хоть и пытался найти какое-то логичное объяснение подобному поведению Марка, понимал, что едва ли у наблюдаемого эпизода мог быть какой-либо скрытый смысл.

Впоследствии я удалил непрочитанное сообщение и никогда не говорил Марку о том, что приходил в тот вечер к его дому. Сделанный на заказ скетчбук и набор масляных карандашей я подарил ему уже после каникул, когда мы вышли на учёбу, но, казалось, радости от этого ни Марк, ни я сам не испытали. В ответном подарке я получил от него книгу по основам копирайтинга, которую в итоге так и не прочитал до конца, потому что она показалась мне невероятно унылой.

Марк озадаченно смотрел на меня.

— Почему ты тогда не спросил обо всём этом напрямую?

— Считал, что ты сам сочтёшь нужным рассказать. В тот период ты в принципе начал от меня отдаляться, и я решил, что если ты всё-таки надумаешь уйти к кому-то другому, то соизволишь об этом честно сказать.

Марк придвинулся ближе и, глядя мне прямо в глаза, не без печали в голосе спросил:

— Ты думал, что я встречаюсь с кем-то на стороне?

— Не знаю, что насчёт девушек, но как минимум со своими нудными учебными материалами ты мне точно изменял, — пробурчал я, пытаясь держать себя в руках.

Я не хотел ворошить неприятные моменты прошлого, о которых практически не вспоминал в повседневной жизни. Такое удобное свойство человеческое памяти, как забывание наиболее болезненных жизненных эпизодов, благоволило моей отходчивости. Однако, хоть я всё ещё мог спокойно общаться с Марком, несмотря на нанесённые некогда обиды, я не видел необходимости в том, чтобы обсуждать с ним свои переживания давно минувших дней.

У меня не было никакого стремления продолжать разговор, и я сел, собираясь встать с дивана.

— Нужно убрать торт в холодильник.

— Я понимаю, — Марк приподнялся и удержал меня за руку, не давая сбежать. — Мне жаль, что ты тогда увидел меня с той девушкой.

У меня возникло сильное желание дать ему затрещину.

— Действительно, я бы тоже предпочёл не быть свидетелем той сцены! — я выдернул своё запястье из его руки.

— Чёрт, я не это имел в виду! Возможно сейчас об этом уже поздно говорить, но я никогда не изменял тебе с кем бы то ни было, тем более с Маршей! Она была дочерью коллег моих родителей, с которой меня пытались свести. Но она была мне омерзительна, не говоря уже о том, чтобы я испытывал к ней какие-то любовные чувства!

Отчаяние и горячность, с которыми Марк выкрикнул эти слова, заставили меня прикусить язык, с которого чуть не слетел очередной едкий комментарий. Я замолчал, давая ему возможность продолжить.

— Я не изменял тебе, — повторил Марк более тихим голосом. — То, что ты видел, было очередной моей ошибкой и не более.

— Уверен? Твои родители вот всегда считали, что это «дружба» со мной была одной сплошной ошибкой в твоей идеальной и правильной жизни. Может, тебе стоило прислушаться к ним и присмотреться к варианту, который они тебе предлагали, и сейчас бы ты уже был счастливым семьянином. Нянчился бы с детьми, страдал бы из-за того, что жена даёт тебе только раз в неделю…

— Не говори так! Всё, что связано с тобой, никогда не было и не будет ошибкой, — Марк прижался сзади к моей спине. — Не говори…

Ощущая тепло его тела, я не мог продолжать злиться. Глубоко вздохнув, я похлопал Марка по руке, которой он меня обнимал.

— Ладно, всё это уже не важно. Давай забудем. Если ты теперь до конца уверен в своей ориентации, то, так сказать, добро пожаловать в клуб. Садовников-геев в нём ещё не было, до этого были только не доучившиеся ландшафтные дизайнеры-бисексуалы.

Марк рассмеялся, но не отпустил меня. Уткнувшись подбородком в моё плечо, он поинтересовался:

— Что скажете, рекламщик-гей согласится связаться с такой незавидной партией?

Мне уже не было важно, спрашивал ли Марк об этом просто в шутку или же хотел расставить этим вопросом все точки над «i» в проблеме характера наших нынешних взаимоотношений. Как бы то ни было, мой ответ был актуален для обоих случаев.

— Согласится.

Своей спиной я чувствовал, как быстро билось сердце в груди Марка. Стоило утвердительным словам сорваться с моих губ, он поцеловал меня в мочку уха и прошептал: «Я больше не разочарую тебя».

Я прикрыл глаза и улыбнулся, потому что нисколько не сомневался в том, что он сможет сдержать своё обещание.

— Только это… Надеюсь, мой следующий вопрос не войдёт в категорию разочарований.

— М?

— У тебя не найдётся сигарет? Чувствую себя, как нервный влюблённый подросток, которому нужно перекурить.

Я покачал головой.

— Я уже давно бросил. Денег слишком много уходило на это дерьмо.

— Вот оно что. Ну, и правильно, наверное, и мне пора бы бросить.

Марку не нравилась моя сохранившаяся со школьных времён вредная привычка. Зная, что он не любил, когда я курю, я практически не делал этого в его присутствии. А поскольку по сравнению со школой в университете мы проводили вместе намного больше времени, я научился почти по целому дню обходиться без сигарет. В конечном итоге, даже оставаясь наедине с собой, я практически не курил.

Однако с началом весеннего семестра второго курса я всё чаще стал замечать, что от самого Марка бывало пахло табаком. В одну из ночей, когда мне удалось убедить его остаться со мной в общежитии, он после наших далеко не самых тихих постельных забав попросил у меня сигарету. Меня это удивило, но отказывать ему я не стал. Впоследствии он начал курить при мне, особенно часто после нашего секса.

Я бы слукавил, если бы сказал, что мне не нравился вид его оголенных острых лопаток, выступающих из-под ткани одеяла, когда он лежал на животе и неспешно затягивался. Но я мало понимал, чем было продиктовано его желание пристраститься к табаку.

Однажды, когда вечером он обнажённый лежал в уже привычной мне позе и курил, я подсел рядом и дотронулся губами до его плеча.

— На сколько мне поставить будильник?

— Поставь на 9:00, у меня нет первой пары.

— Хорошо.

Я хотел поцеловать его в губы, однако он заслонил рот сигаретой и, выпуская в сумрак комнаты облачко сизого дыма, безэмоционально произнёс:

— Мне нужно будет уехать на этих выходных. Практические занятия за городом.

В то время учёба Марка стала особенно напряжённой, потому что студентам его направления приходилось совмещать аудиторные занятия и предусмотренную учебным планом выездную практику. Очевидно, толком чему-то научиться, сидя в учебных кабинетах и не имея дела с реальными проектами, было невозможно, поэтому со второго курса все, кто обучался на дизайне, приступали к отработке навыков в работе с реальными заказами.

Я был расстроен, потому что из-за постоянной занятости Марка мы иной раз толком даже не успевали поговорить. Выходные оставались единственным просветом, когда мы могли спокойно побыть вдвоём, не отвлекаясь на его задания.

Игнорируя моё подпорченное неприятной новостью настроение, Марк поднял левую руку и взглянул на часы.

Вот уже несколько месяцев он носил на запястье объёмный браслет. Холодный металлический ободок с встроенным в него циферблатом будто бы мёртво прирос к его коже и не снимался даже на ночь, что не могло меня не раздражать. Я терпеть не мог эти часы, потому что каждый раз, когда я брал Марка за руку или просто лежал рядом, я одновременно касался ледяного металла, температура которого всё больше наводила меня на мысли о том, что градус чувств Марка ко мне постепенно снижался.

Когда Марк, находясь рядом, начинал следить за временем, у меня создавалось ощущение, что он с нетерпением отслеживал момент, когда сможет уйти и я перестану мешать его делам. Казалось, он всё ещё мог подолгу находиться рядом со мной только из-за того, что я выработал способность сливаться с окружающей обстановкой и вёл себя тише воды, ниже травы, когда он занимался.

При этом Марк практически всегда выглядел слишком сосредоточенным и собранным. Он чаще стал шарахаться от меня в общественных местах и даже наедине всё меньше позволял мне дотрагиваться до себя. Ему будто были противны мои прикосновения, и он всегда находил повод для того, чтобы удерживать некоторую дистанцию между нами.

Несмотря на то, что мы всё ещё спали друг с другом, из наших ночных развлечений испарилась какая-либо страсть. Марк, который обычно был невероятно громким во время секса, стал слишком молчаливым и до крови закусывал губы, чтобы ни я, ни кто-либо ещё за стенами не могли слышать его. Впоследствии необходимость заглушать рвущиеся из горла стоны вовсе отпала, потому что Марк будто бы вообще перестал получать какое-либо удовлетворение от нашей близости. Когда я нависал над ним сверху и пытался прочитать на его лице хотя бы какое-то проявление вожделения, создавалось ощущение, что он относился к происходящему процессу как к очередному заданию, которое необходимо было сделать, желал он того или нет. Не хватало разве что того, чтобы в моменты, когда я с присущей мне пылкостью вбивался в его напряжённое тело, он подносил к глазам руку с часами и проверял, как скоро эта невыносимая гонка закончится.

Я по-прежнему сильно любил Марка и, замечая перемены в его поведении, чувствовал себя чуть ли не похотливым животным. Я старался делать как можно меньше поползновений в его сторону, но, когда я почти перестал проявлять какую-либо инициативу в плане интима, Марк всё-таки время от времени сам затаскивал меня в постель. Это позволяло мне сохранять надежду на то, что мы просто переживали не самый лучший период из-за его тяжёлой учёбы и в будущем у нас всё ещё могло быть хорошо.

— Я ещё позанимаюсь немного, — Марк отвлёк меня от мыслей и, накинув на голое тело плед, уселся за письменный стол. Большинство предметов на нём, будь то тетради или учебные книги, принадлежали Марку, потому что он часто занимался у меня допоздна. У меня же была всего лишь одна тетрадка на все предметы и дешёвый планшет.

Марк щёлкнул выключателем настольной лампы и склонился над учебником, по которому ему нужно было изучить материал по ландшафтному проектированию к надвигающейся проверочной работе.

Я занял нагретое им место и растянулся на кровати. Закинув руки за голову, я наблюдал за серьёзным выражением Марка в круге яркого света лампы. При таком близком освещении его лицо казалось осунувшимся и бледным. Спустя некоторое время, будучи более не в состоянии смотреть на то, как он терзает себя в уже довольно поздний час, я не выдержал и произнёс:

— Давай ляжем спать, ты же устал.

Не отрывая головы от книги, Марк сухо ответил:

— Ложись, если хочешь. Я ещё не закончил.

— Ты же знаешь, что я не лягу без тебя.

Марк всё же бросил на меня быстрый косой взгляд.

— Тогда, может, тоже делом займёшься? Сколько можно просто так на меня пялиться?

Эти слова прозвучали как никогда резко, прежде я не слышал от Марка такой пренебрежительной интонации в свой адрес. Однако это было ещё не всё. Цокнув языком, Марк добавил:

— Думаешь, поступил и теперь можешь снова прозябать в безделии? Меня достало, что ты постоянно крутишься возле меня и сам ни черта не делаешь. Мне что, теперь постоянно нужно напоминать тебе о том, что для того, чтобы не быть ничтожеством, нужно предпринимать какие-то действия?

— Ты считаешь меня ничтожеством? — не поверил своим ушам я, больше толком ничего не уловив из сказанного.

— Не придирайся к словам и не отвлекай меня больше, если не хочешь спать.

Марк снова отвернулся.

Хоть в тот день я и послушался его и в оставшиеся годы учёбы более не завалил ни одного предмета, после случившегося диалога наш привычный мир дал трещину. Марк всё чаще стал пропадать сразу после занятий, ссылаясь на то, что у него практика за городом, и всё реже приходил ко мне.

Спустя шесть лет в ночь моего 26-го дня рождения мы с Марком снова переспали.

Скинув с себя одежду, я помог Марку раздеться. Из-за гипсовой повязки стянуть с него футболку оказалось несколько проблематичным, да и в целом я поначалу боялся задеть его сломанную руку. В силу моей заминки Марк, чтобы мне не приходилось излишне осторожничать, забрался на мои колени и сам стал насаживался на мой член, из-за чего комната наполнилась звонкими шлепками ударяющихся друг о друга тел.

Марк ничего не говорил мне о том, что происходило в его личной жизни на протяжении последних лет, но, как и в наш первый раз, когда нам было по 16, он был невероятно узким. Я понимал, что такое проникновение без должной подготовки и использования смазки должно было причинять ему боль, но, стоило мне попытаться что-то об этом сказать, он шикнул, чтобы я заткнулся, и, закусив губу, вцепился в моё плечо здоровой рукой, поднимая и опуская бёдра.

Марк двигался рывками. Он поднимался так, что почти позволял моему члену выскользнуть из себя, но затем опускался до упора, ударяясь задницей о мои яйца. Приятная теснота его окрепшего мужского тела заставляла мою грудь тяжело вздыматься, но я не мог отделаться от чувства, что занимаюсь сексом с незнакомцем.

Это всё ещё был рыжеволосый Марк с карими глазами и идеально сложенной фигурой, изгибы которой, несмотря на проявившиеся мышцы, я хорошо знал. Но теперь в его действиях было больше решительности, и он отдавался мне без остатка, получая подлинное удовольствие от того, что делает.

Наблюдая, как Марк неровно дышит, приоткрывая искусанные губы, чтобы глотнуть воздуха, я поражался его заново раскрывающейся передо мной сексуальности. Лицо Марка покраснело, и его немного потряхивало, но он не останавливался, всё крепче впиваясь пальцами в моё плечо при каждом новом рывке. В нём не осталось и намёка на былую подростковую зажатость, потому что на её место, как я теперь понимал, пришло полное принятие собственной природы.

Не хватало только одного.

Я с силой сжимал упругие ягодицы Марка и, уткнувшись носом в его мокрую грудь, сипло прошептал:

— Не знаю, где ты такому научился, но тебе нужно сделать кое-что ещё, если ты хочешь окончательно свести меня с ума.

Вопрос не успел сорваться с влажных губ, потому что он был заглушён вырвавшимся из горла парня стоном. Прикусив тёмный сосок, я провёл по нему языком и вместе с тем обхватил ладонью истекающей смазкой член. От этого Марк задрал голову к потолку и наконец громко застонал. Поглаживая большим пальцем налитую кровью головку, я спросил:

— Ты больше не будешь молчать?

— Не… Ах!

Договорить я не позволил. Неожиданно отпустив подрагивающий член, я схватил Марка за талию и резко заставил его опуститься на себя. Мой пенис вошёл в разгорячённое тело так глубоко, что Марк изогнулся в пояснице от пробежавшего вдоль позвоночника нового ощущения. Не давая своему любимому подняться и крепко удерживая его на месте одной рукой, я проскользил пальцами вверх по прижатому к моему боку бедру и остановился в непосредственной близости от его возбуждённых гениталий.

— Прости, я не услышал. Что ты сказал?

Марк готов был заскулить, чтобы я поднял руку немного выше и снова прикоснулся к его болезненно набухшему члену. Еле сдерживая выступившие в уголках глаз слёзы, он простонал:

— Я больше не буду молчать… Ах!.. Не буду!

Наслаждаясь хриплым голосом Марка, я помог ему получить желаемую разрядку. От ритмичных движений ладони вдоль его члена и предшествующей стимуляции сзади Марк кончил довольно быстро, и его сперма попала на мои живот и грудь. Однако после этого он впервые не стал судорожно искать салфетки, чтобы стереть с меня следы своей несдержанности, а просто уткнулся лбом в мою шею и теперь размеренно дышал, восстанавливая сбившееся дыхание. Осознавая, что Марк отныне полностью принадлежал мне и более не заботился о своём моральном облике перед родителями или кем бы то ни было ещё, я почувствовал, что сам был близок к оргазму.

Мой член всё ещё находился внутри Марка. Поскольку в детстве мне тоже доводилось ломать руку, я отлично помнил, какую сложность представлял собой поход в душ с гипсом, поэтому в этот раз решил, что обойдусь без того, чтобы кончить внутрь. Я аккуратно положил обмякшее тело Марка на диван и ушёл в ванную.

Когда я вернулся в комнату, он уже сидел и задумчиво перебирал здоровой рукой махровые кисточки пледа, который накинул на себя. Я присел рядом и приобнял его за плечо.

— Надеюсь, сегодня тебе не нужно никуда бежать, и ты останешься у меня?

— Конечно. Сбегать мне больше некуда, я же теперь сам по себе, — улыбнулся Марк. — Только вот…

Марк замялся, продолжая сжимать в руке ткань пледа.

— Что?

— Через полторы недели, когда мне снимут гипс, мне нужно будет уехать на всё лето к семье, за садом которой я ухаживаю. Как я уже говорил, есть клиенты, у которых я живу каждый год, это как раз они и…

Мои виски сдавило. Я не хотел слушать продолжение и отстранился от Марка.

Он был прав и действительно упоминал о том, что работает за городом с весны по осень, но понимание того, что сейчас как раз был разгар мая, снизошло на меня только сейчас. Это открытие обухом ударило меня по голове, разом вышибив все положительные мысли. Мне хотелось что-нибудь разбить из-за досадного факта того, что мы с Марком, только наладив наши отношения, уже очень скоро должны были расстаться вновь.

А не собирался ли он случаем просто снова уйти от меня, как уже когда-то сделал?

Увидев моё помрачневшее лицо, Марк поднёс руку к моей почти зажившей щеке.

— Эрик… Если ты ещё не нашёл работу, я бы хотел тебе предложить поехать со мной.

Я не шелохнулся. Что он хотел этим сказать?

— Мои клиенты — милая семейная пара. Если я скажу им, что приеду с помощником из-за того, что повредил руку, они мне не откажут. Я живу в пристройке, и мы особо не пересекаемся, поэтому вряд ли мы сможем им помешать, если остановимся там вдвоём. Разумеется, повышения жалования я просить не буду…

— Чёрт тебя дери, поехали! — я повалил Марка на спину и горячо поцеловал его.

Припадая к любимым губам, я не мог отделаться от мысли о том, что порой жизнь складывалась слишком непредсказуемо. Кажется, когда-то Марку в самом деле нужно было уехать одному, чтобы спустя шесть лет мы смогли пуститься в новый путь вместе.

Я стоял у входа в центральный городской сквер, где мы раньше часто гуляли с Марком.

Когда я увидел приближающийся силуэт своего парня с тяжёлым чемоданом в руках, мою душу кольнула тревога. Видя, что Марк был одет в свой дорожный плащ, а на его переносице как в школьные времена сидели очки в роговой оправе, я окончательно убедился в том, что разговор, для которого Марк предложил встретиться, не сулил ничего хорошего. Он никогда не надевал линзы, если ему предстояла долгая дорога.

Был конец августа, надвигалась пора нового учебного года, и нас ожидал один из самых сложных университетских рубежей — третий курс. Я не представлял, куда Марку могло срочно понадобиться уехать, учитывая ту степень ответственности, с которой он всегда подходил к аудиторным занятиям. Даже во время болезни он иной раз не позволял себе пропускать учёбу, а о том, чтобы уехать куда-либо в последние дни летних каникул, когда он обыденно повторял пройденный материал, и речи идти не могло.

Марк поравнялся со мной и встал на некотором расстоянии, опустив между нами чемодан. Несмотря на выставленную преграду, я сделал шаг вперёд, чтобы обнять его.

Я ужасно соскучился, потому что не видел его больше месяца. Поскольку из-за постоянных разъездов с практикой и отпуска родителей его не было в городе практически половину лета, всё это время я мог довольствоваться только редкими переписками.

Я протянул руки навстречу Марку, однако заметил, что золотые вкрапления его карих глаз были как никогда холодными и не отражали и капли дружелюбия, не говоря уже о любви. Я одёрнул себя и, застыв на месте, тихо сказал:

— Привет.

— Здравствуй. Как поживаешь?

— Нормально. А ты как?

— Сойдёт.

У меня засосало под ложечкой. Тон Марка был настолько сухим, а произнесённые после длительной разлуки фразы настолько формальными, что создавалось ощущение, будто он говорил не со мной, а с абсолютно чужим человеком. Совсем не желая знать, к чему приведёт этот уже слишком невыносимый для меня диалог, я выдавил из себя:

— Ты хотел поговорить?

— Да.

Пытаясь хоть как-то развеять тяжёлую атмосферу, я предложил:

— Может, прогуляемся по парку? Как раз всё расскажешь.

— У меня не так много времени. Я хотел сказать, что улетаю учиться в Европу. Билет на самолёт сегодня на 17:15 вечера.

— Ты что…? — меня бросило в дрожь, и я почувствовал, как земля начала уходить из-под ног. Большой циферблат часов, висевших на фонарном столбе у входа в сквер, показывал «13:37». — Ты, должно быть, шутишь.

— Отнюдь, я вполне серьёзен. Я перевёлся в университет, диплом которого сулит намного больше перспектив при работе в моей сфере.

— Я… Я рад за тебя, но… — я старался сохранять спокойствие, но кого я обманывал? Я был готов завопить в приступе отчаяния, что в результате и сделал. — Почему ты не сказал мне раньше?! Мы же даже теперь не успеем нормально попрощаться! И что, чёрт возьми, с нами будет?! На сколько ты уезжаешь? Ты планируешь приезжать хотя бы на каникулы?

Игнорируя большинство моих вопросов, Марк скрестил руки на груди и произнёс:

— Не будет больше никаких «нас». Давно было пора прекратить эту детскую забаву с игрой в любовь.

— Детскую забаву? — дрожащим голосом переспросил я, не веря в сказанное.

— А что это, если не она? Сам рассуди, мы оба парни, какая из нас может быть пара? Всё, что между нами было, — неправильная и грязная подростковая блажь, которая не может длиться вечно.

Меня трясло. Каждая фраза Марка, жёстко срывающаяся с его губ, словно вбивала в моё сердце острые штыки. Чувствуя, как кровоточит несчастный орган, отвечающий за человеческие чувства и привязанности, я лишь мог двигать ртом как умирающая рыба и безмолвно повторять «нет, нет, не говори так».

— К тому же, тебе самому не смешно? — не давая мне опомниться, продолжил Марк. — Ты правда думал, что мне может быть по пути с таким безответственным и жалким человеком, как ты? Без моей помощи ты бы даже старшую школу окончить не смог.

Всё, что я когда-либо боялся услышать от него, было сказано так легко и безразлично, что со стороны могло показаться, что Марк вёл обычную повседневную беседу, а не разрушал отношения, которые длились ни много ни мало четыре года.

Я схватил Марка за воротник плаща и заорал ему прямо в лицо:

— Что ты, чёрт тебя возьми, такое несёшь?! Ты врёшь! Ты же ведь так на самом деле не думаешь! Это твои родители решили отправить тебя за границу? Это их идея?!

Марк с силой оторвал мои руки от своей одежды и с ещё большим презрением произнёс:

— Это моё собственное решение. Не всем дано довольствоваться тем малым, что у них есть, как это делаешь ты. С чего бы мне не уехать из этого чёртового города в место, где у меня будет намного больше шансов преуспеть в своём деле? Вечные практики в окрестностях этого захолустья дали мне понять, что тут почти нереально найти интересный для работы проект. И, более того, мне невыносимо надоел ты. Ты тянешь меня на дно.

Я больше не мог произнести ни слова. Подавляя рвущиеся из грудной клетки рыдания, я сквозь пелену слёз увидел, как Марк поднял с земли чемодан и, брезгливо от меня отвернувшись, пошёл прочь. Он шёл уверенно, с идеально ровной спиной, будто наконец избавившись от тяжести мусора, которая слишком долго давила на его плечи. Его голова была гордо поднята, и ни в одном из его твёрдых шагов не было сожаления.

Я долго смотрел Марку в след, будучи не в состоянии сдвинуть с места своё одеревеневшее тело. Его отдаляющаяся рыжая макушка на фоне серых городских зданий напоминала угасающее пламя свечи, которое потухло, когда Марк сел в такси и, захлопнув дверь машины, исчез из поля моего зрения.

Все прежние связи были оборваны, и в силу того, что мы больше никогда не выходили на контакт, я даже не знал, в какой стране он впоследствии стал жить и чем занимался.

Пожилая семейная пара, на которую работал Марк, в самом деле оказалась весьма милой. Мне показалось, что, увидев нас, супруги Джонс сразу поняли, что никаким подручным я не был, и Марк приехал со мной, поскольку не смог расстаться на несколько месяцев со своей парой. Они не возражали, потому что знали Марка уже четвёртый год, и во многом относились к нему так же тепло, как к собственному сыну. К слову, своих детей у них не было, поэтому они всегда радовались, когда Марк приезжал к ним на лето.

«Если бы настоящие родители Марка были такими же понимающими, нам бы удалось избежать многих проблем», — думал я, помогая Марку разгружать машину. Гипс ему уже сняли, однако врач запретил перегружать повреждённую руку, поэтому я решил, что попрошу научить меня всему необходимому и первое время поработаю за Марка, оставляя на него всякие мелочи по типу полива.

Дорога до коттеджа Джонсов заняла около пяти часов. Мы приехали на подержанном автомобиле Марка, который был доверху набит различными садовыми инструментами и горшками с рассадой и еле тянул такую тяжесть, грозясь заглохнуть на каждом повороте.

Я дивился тому, сколько растений Марк умудрился вместить в небольшой салон и багажник, и задавался вопросом, к чему было везти с собой столько горшков, если в саду Джонсов и без того была куча разнообразных цветов и кустов, которые требовали ухода.

Марк пояснил, что в этом году ему предстояло обновить часть клумб, заменив цветы-однолетки многолетками. На этом моменте я отключился, перестав улавливать суть, потому что Марк пустился объяснять мне азы ботаники и флористики, но зато чётко услышал обрывок его последней фразы.

— …также нам нужно посадить розы. Они в синих ящиках, пожалуйста, будь с ними особо осторожен и не сломай, они ещё хлипкие.

— И почему все так любят высаживать на своих участках розы? — буркнул я, аккуратно доставая пластиковый контейнер с невысокими зелёными кустиками. — Помню, в доме твоих родителей вдоль садовой дорожки тоже росли розовые кусты, и ты мне ещё предлагал их пофотографировать. Разве это не какая-то откровенная пошлятина?

— Почему пошлятина? — рассмеялся Марк, принимая у меня ящик и ставя его на землю.

— Не знаю. Вроде дорогие цветы, но они напоминают мне самовлюблённых девушек, которые за пышными объёмами пытаются скрыть свою дешевизну.

— Только Джонсам не говори об этом, пожалуйста, — подмигнул мне Марк.

Когда мы покончили с разгрузкой всех привезённых вещей, пришло время приниматься за работу. Из-за травмы Марка посадки и без того пришлось отложить на несколько недель, и теперь нам было нужно работать в ускоренном темпе, чтобы цветы успели прижиться до того, как наступит летняя жара.

Мы весь день провели, облагораживая старые клумбы и обустраивая новые. Хоть Джонсы и были приятными людьми, заморочек у них оказалось хоть отбавляй, поэтому больше всего времени мы потратили на то, что пытались высадить на одной из клумб разноцветные петунии так, чтобы они, когда взойдут, образовали силуэт девушки в цветной юбке. Я чуть не вышел из себя, когда мы сначала в течение нескольких часов продумывали, как именно нужно рассадить цветы, а затем стали по отдельному семечку выкладывать будущую цветочную композицию. Моё терпение почти лопнуло, когда мы не расправились ещё даже с половиной клумбы, но, посмотрев на умиротворённое лицо Марка, я молча продолжил ковыряться в земле.

Помнится, когда-то я думал, что, если я просто буду рядом с ним, то мне будет не важно, чем именно я буду заниматься в жизни. Как ни странно, я нисколько не ошибся в этом своём по-детски наивном суждении. Впереди нас ждало ещё три месяца ухода за садом, но, хоть я и не очень любил растения, не сомневался, что из-за Марка в один день они непременно начнут мне нравиться так же, как и ему, за исключением разве что роз.

Мы освободились только к позднему вечеру и, поужинав в доме хозяев, сидели на пороге пристройки. Уже стемнело и перед лицом моего парня во мраке алел огонёк сигареты. Марк неспешно затягивался и задумчиво смотрел в небо.

На дворе стоял конец мая, и небосклон был уже по-летнему чистым. На открытой местности за городом он разворачивался над головой словно большая звёздная карта, поэтому Марк уже довольно долго молчал и, выпуская изо рта небольшие струйки дыма, созерцал многочисленные ночные светила.

— Как думаешь, у нас получилось нормально высадить эти петунии? — прервал тишину я.

— Да кто ж их знает, увидим через некоторое время.

Марк сделал последнюю затяжку и, бросив докуренную сигарету в импровизированную пепельницу в виде консервной банки, сказал:

— Знаешь, сейчас мне кажется, что я наконец-то оказался дома.

— Есть такое, — кивнул я, притягивая его к себе. — Но есть одна вещь, которая до сих пор не даёт мне покоя.

— Какая?

— Если честно, я вот смотрю на тебя и всё никак не возьму в толк, что с тобой произошло шесть лет назад, что ты стал тем, кем являешься сейчас. Не поделишься?

Марк долго не отвечал, и я подумал, что напрасно снова решился заговорить о прошлом, которое больше не имело никакого значения. Однако, когда я уже был готов сменить тему, Марк закурил ещё одну сигарету и заговорил.

Со стороны могло показаться, что семейство Прескотт как обычно собралось вечером для того, чтобы непринуждённо побеседовать за чаем. Но в этот раз разговор кардинально отличался от всех тех, что когда-либо слышали стены гостиной. Мистер Прескотт, едва ли стараясь сдерживать свой рвущийся наружу гнев и нисколько не подбирая более сдержанных выражений, втаптывал в грязь своего единственного сына.

— Я давно замечал, что с тобой что-то не так, но мне и в голову не приходило, что ты можешь оказаться психически больной потаскухой!

Марк вжался в диванную подушку и настолько сильно вцепился в свои колени, что его и без того бледные костяшки побелели ещё больше.

— Проклятый педик! Ты не только не побоялся пойти на поводу своих бесстыдных противоестественных желаний, но и опустился до такой наглости, что привёл своего грёбаного любовника в наш дом! В дом, в котором ты вырос и в котором мы старались воспитать тебя как нормального человека! В какой момент ты настолько отбился от рук, что совсем перестал уважать нас с матерью и позволил себе опошлить место, в котором мы столько лет прививали тебе нормы приличия? Неужели мы настолько никчёмные родители, что даже не смогли взрастить в тебе той ничтожной доли порядочности, чтобы ты не раздвигал ноги перед мужиками в семейной гостиной?! Мерзкая шлюха, ты хотя бы мог догадаться снять номер в отеле или продолжать заниматься своими грязными делами в общежитии!

— Дорогой… Наш сын… Я уверена, что он не такой… Марк, скажи, это ведь всё влияние этого несносного Эрика? Он заставлял тебя? Ты можешь нам рассказать, мы найдём на него управу… Мы вылечим тебя, — миссис Прескотт растерянно смотрела то на рассвирепевшего мужа, то на сына, который сидел напротив своих родителей, опустив лицо. По его щекам уже текли крупные капли слёз, но он молчал и лишь мотал головой, отрицая высказанные матерью предположения. Его отец, видя такую реакцию, лишь горько усмехнулся вопросам своей жены:

— Чушь! Сколько, по-твоему, эти извращенцы занимались своими непотребствами за нашей спиной? Не удивлюсь, если этот его любовник не единственный, под кого он ложился.

— Это не так! — Марк сдержанно сносил оскорбления в свой адрес, но более не мог выносить колких высказываний о характере наших с ним взаимоотношений. Он сделал небывалое усилие над собой и поднял голову, чтобы посмотреть отцу в глаза. Его заплаканный взгляд был неожиданно острым. — Я люблю Эрика и это единственный человек, которого я бы хотел видеть рядом с собой в будущем. Я не думаю, что когда-нибудь найдётся девушка, к которой я смогу хоть сколько-то относиться похожим образом.

От этих слов отец Марка окончательно пришёл в ярость. Он вскочил на ноги и резким движением перевернул кофейный столик, на котором стояли нетронутые чашки с чаем. Миссис Прескотт, задыхающаяся в рыданиях, вздрогнула от такой несдержанности своего мужа. Семейный сервиз полетел на пол, и тонкая фарфоровая посуда разлетелась вдребезги, окропляя своим содержимым отполированный паркет.

Перевёрнутого столика и разбитого сервиза не хватило для того, чтобы мистер Прескотт смог успокоиться. Он за шиворот поднял Марка с дивана и, протащив его в прихожую, толкнул в сторону входной двери с такой силой, что молодой человек непременно бы разбил себе лоб, если бы не успел упереться руками в холодный металл.

— Убирайся, чтобы ноги твоей больше не было в моём доме!

— Дорогой, но он ведь наш сын… — где-то позади беспомощно бросила миссис Прескотт.

— Этот больной на голову пидор больше не мой сын, — снова обращаясь к Марку, мистер Прескотт охрипшим голосом повторил: — Проваливай.

— Отец…

— Проваливай!

У меня пересохло в горле.

— Как они узнали?

— Помнишь День благодарения, когда мы учились на втором курсе [национальный праздник в США, отмечается в четвёртый четверг ноября]? Родители тогда уехали на выходные к нашим родственникам, а я остался дома из-за того, что мне нужно было доделать проект.

Я кивнул. Это был один из тех немногочисленных праздников, который нам удалось отметить вместе. Тогда я пришёл к Марку домой, и мы провели одну из самых незабываемых ночей, даже не успев добраться до его комнаты.

Улыбнувшись, Марк произнёс:

— Кажется, в тот вечер свидетелем того, что мы вытворяли, стала не только несъеденная индейка.

Я напряг память. Я отлично помнил, как праздничное блюдо осталось нетронутым. Более того, живые птицы вполне себе могли бы позавидовать тому, как уже запечённая индейка спикировала со стола в гостиной, вдруг научившись летать. Толком ничего не замечая перед собой, мы с Марком смахнули её со столешницы, решив воспользоваться столом вовсе не по назначению.

Когда-то Марк стеснялся обсуждать наш секс, считая, что всё, что происходило в постели (или не совсем в ней), должно было оставаться там и не заслуживало каких-либо упоминаний вслух. Однако спустя годы его абсолютно перестало что-либо смущать, поэтому он спокойно продолжил:

— Когда ты повалил меня на стол, ты оказался спиной к двери, а я отлично видел её за твоим плечом. В один момент мне показалось, что дверь кто-то приоткрыл, но я решил, что это было всего лишь наваждением. В конце концов ты всегда трахался с таким напором, что из меня чуть душа не вылетала, не говоря уже о том, чтобы я мог ясно мыслить и здраво анализировать происходящее вокруг.

Я пропустил его лестную оценку моим навыкам мимо ушей и, нахмурившись, припомнил:

— Тогда мне тоже показалось, что я слышал что-то. Будто бы мотор подъезжающей машины, но я подумал, что она в итоге проехала мимо дома. Кто-то слишком громко стонал мне на ухо, знаешь ли.

Марк расплылся в улыбке и дотронулся губами до моей щеки.

— Выходит, мы оба идиоты, которые не доверяют своей интуиции.

— Не думаю, что что-то могло бы сложиться иначе, будь мы более внимательны, — как когда-то я запустил руку в огненные волосы Марка и прижал его к своей груди. — Рано или поздно твои родители должны были узнать о нас. Момент, правда, вышел не очень подходящим.

— Согласен, — пробормотал Марк в мою футболку. — Родители тогда внезапно решили вернуться раньше времени, поскольку передумали оставаться на ночь в слишком шумном доме тёти Виктории. Если я не ошибаюсь, у неё было аж четыре кошки, которые редко давали гостям спокойно спать. Но некоторый другой сценарий всё же был возможен.

— Какой же?

— Ну, мой слетевший с катушек отец мог ворваться в комнату и выставить тебя вон с голой задницей без штанов, — рассмеялся Марк.

— Да что ты говоришь. Хоть я и не был с ним лично знаком, полагаю, что у этого доброго самаритянина был такой шок от впервые увиденного мужского секса, что он за милую душу припустил назад к четырём котам тётушки Виктории так быстро, как только мог.

— И то верно.

Мы замолчали на какое-то время. Марк сидел, прижавшись к моей груди и кончиками пальцев вырисовывал на моём плече какие-то узоры, а я обнимал его за крепкую талию. Всё было так, будто и не было шести лет разлуки и нам никогда не приходилось расставаться друг с другом.

Могло показаться, что я был наивным идиотом, который наступает на старые грабли, вновь связываясь с человеком, который ранее уже предавал меня и вполне мог сделать это снова. Но после рассказов Марка у меня не оставалось никаких сомнений в том, что у всего, что происходило с нашими взаимоотношениями после осени второго курса, были свои скрытые причины, и, как бы сильно Марк тогда не изменился, открещиваясь от меня, на это повлияли внешние обстоятельства.

Хоть я уже примерно и представлял, что происходило с Марком после того, как нас застукали его родители, у меня всё же оставались некоторые вопросы, ответы на которые могли окончательно подтвердить догадки, вынашиваемые мною в течение нескольких лет. Спрашивать о том, почему он не стал ничего мне рассказывать, было бесполезно, потому что прошлое невозможно было переписать. Но, тем не менее, я хотел узнать, как так вышло, что после случившегося он всё же смог ещё какое-то время задержаться в родительском доме, несмотря на ярость своего отца. Более того, так же, как и в день нашего расставания, мне всё ещё жизненно необходимо было услышать, что инициатива уехать на самом деле исходила не от самого Марка.

Размышляя, как лучше сформулировать мысль, я поймал левую руку Марка, блуждавшую по моему плечу. Из-за того, что по моей вине Марк получил перелом и ему только пару дней назад сняли гипс, он накладывал на левую руку повязки с мазью, чтобы снимать сохранявшийся до сих пор отёк. Сегодня вечером Марк ещё не успел сменить повязку, и после активной работы ослабший бинт сполз с его запястья.

Я замер. Когда-то на левой руке Марк стал носить тяжёлые часы и за ними я не мог рассмотреть то, что предстало перед моими глазами сейчас.

Мигом забыв всё, что собирался сказать, я поднёс руку Марка к своим губам и, оставив лёгкий поцелуй на глубоком шраме, который рассекал его запястье, дрожащим голосом спросил:

— Что это?

В тот вечер, когда обезумевший от ярости отец Марка выставил сына на улицу, молодой человек не знал, куда ему податься, и долго сидел под дверью столько лет считавшегося родным дома. Он не мог не задаваться вопросом о том, неужели он в самом деле заслужил такую ненависть от собственных родителей.

Марк не питал иллюзий относительно того, как однополые отношения воспринимались большей частью общества, но до последнего надеялся на то, что его семья, даже несмотря на водившиеся в ней закостенелые взгляды, сможет понять его природу и примет его. Однако этого не произошло, поскольку, как выяснилось, принципы имели над мистером и миссис Прескотт намного большую власть, нежели привязанность и любовь к сыну.

Столько лет живя по чужой указке, Марк в минуту полной растерянности от того, что от него так просто могли отказаться самые близкие люди, начал сомневаться в собственной нормальности. Может, его родители были правы, и он в самом деле был психически больным? Может, ему действительно нужно было лечиться и его чувства к человеку своего пола были продиктованы лишь навязчивым голосом болезни? В конце концов родители всегда желали ему только добра, а он так их разочаровал…

Марк пытался найти разумные объяснения тому, почему уже несколько лет он не мог впустить в своё сердце никого, кроме меня. Однако ни один из его доводов не мог опровергнуть очевидный факт: он любил меня и, будь это помутнение рассудка или случайная ошибка, не мог просто откреститься от этого чувства. Как и не мог смириться с тем, что ему приходилось делать выбор между семьёй и возможностью быть собой.

Молодой человек, в миг почувствовавший себя крайне одиноким, припал щекой к входной двери и долго плакал, слушая, как в доме продолжался жёсткий спор его родителей.

Когда крики наконец стихли, на дворе стояла уже глубокая ночь. Никто не пришёл, чтобы забрать его. Тем, кого он почитал и боготворил, его судьба стала полностью безразлична. Никто не собирался принимать его таким, какой он есть.

От осознания своей полной беспомощности Марк поднялся с холодной плитки крыльца и, покачиваясь, встал перед домом. Он наклонился и дрожащими руками выдрал из земли один из невысоких фонарей, освещавших садовую дорожку.

Привалившись к яблоне, которая была посажена в семейном саду задолго до его рождения, Марк разбил фонарь о коленку и вонзил острый осколок в своё запястье.

— Я не хочу выбирать… Это слишком несправедливо… Почему я просто не могу быть счастлив, будучи собой?

Вероятно, наши дальнейшие отношения сложились бы совсем иначе, если бы в ту ночь Марк позвонил мне и рассказал, что произошло. Но он предпочёл разобраться со всем самостоятельно, вскрыв вены от бессилия в момент полного отчаяния. Лёжа на холодной земле, истекая кровью, он вряд ли мог предположить, что его минутная слабость сама по себе определит его неразрешимую дилемму.

Когда в ту ночь он остался у родительского дома вместо того, чтобы прийти ко мне, наши с ним жизненные пути начали расходиться.

— Мучимая бессонницей мать в надежде, что я не ушёл далеко, всё-таки пошла искать меня. И, как ты понимаешь, нашла довольно быстро и вовремя. Всю ту неделю, что я потом лежал в больнице, она беспрерывно ругалась с отцом и убеждала его в том, чтобы он всё же не отказывался от меня.

— Тогда ты написал мне, что у тебя грипп, и несколько дней не выходил на связь, — замечание сорвалось с моих губ почти бессознательно. Если когда-то в прошлом я и мог разозлиться на подобную глупую ложь, то сейчас, слушая рассказ Марка, я мог только посочувствовать ему, понимая, что едва ли с его гордым характером он в то время мог показать мне свою потерянность.

Марк в смущённом жесте почесал затылок и, вздохнув, искренне признался:

— Я слишком долго находился в тени своих родителей. Но, когда они всё же дали мне второй шанс, я счёл, что мне придётся существовать в тех рамках, которые они для меня устанавливали. Я насильно стал убеждать себя в том, что все те вдалбливаемые мне с малых лет вещи о том, что нужно учиться, жениться, быть достойным человеком и попросту быть таким, как все, верны и я должен следовать этим непреложным заповедям. Я старался с головой уйти в учёбу, не замечая тебя, и под давлением родителей даже пытался наладить отношения с девушками, о чём уже говорил тебе. Однако в конечном счёте родители всё же поняли, что они не смогут меня изменить. И сам я это тоже прекрасно понимал, каждый раз испытывая невероятную боль от того, как несправедливо вёл себя с тобой, хотя ты ничем не заслуживал такого отношения. Я любил тебя, но, кажется, тогда больше был не в состоянии любить себя самого, чтобы пойти наперекор родителям и отстаивать свои интересы. Уже только за границей, оставшись наедине с собой, я нашёл в себе смелость вырваться из этого порочного круга, но было уже слишком поздно, потому что я бросил тебя.

— Ты сам решил уехать? — я наконец-то задал этот вопрос, но уже только для того, чтобы подтвердить то, что и так прекрасно знал.

— Весь тот год, когда мы учились на втором курсе, отец терпел меня только из-за извечных причитаний матери. Он позволил мне доучиться до конца курса, а потом отослал куда подальше за границу, чтобы я не мозолил ему глаза.

— Тебя могли выгнать на улицу, но вместе этого предпочли отправить через океан, позволив продолжить учиться платно? Вполне себе неплохо.

Марк невесело улыбнулся.

— Забавно, насколько сильно эти люди боялись общественного осуждения и абсолютно то же впаривали мне, не правда ли? Учёбой за границей было намного проще объяснить моё отсутствие соседям и родственникам, чем если бы меня просто вышвырнули из дома, как изначально собирался отец.

— Полагаю, миссис Прескотт стоит даже в какой-то степени поблагодарить за то, что она смогла смягчить позицию твоего отца?

— Я не знаю. Как бы то ни было, всё сложилось так, как сложилось. И мне очень жаль, что я оставил тебя, наговорив всякого бреда. Прости меня за это. На самом деле ты всегда был намного лучше меня, а мне потребовалось целых шесть лет для того, чтобы хотя бы близко стать похожим на того, кто тебя достоин. Если бы я только мог вернуться в прошлое, я бы не заставил тебя ждать так долго, да и вообще…

— Нет. Если тебе было необходимо пройти такой путь для того, чтобы принять себя и наконец начать вести независимую от чужого влияния жизнь, то тут не о чём жалеть. К тому же, что уж скрывать, я никогда не мог по-настоящему на тебя злиться. А после услышанного тем более. Полагаю, мы оба достаточно натерпелись и теперь можно оставить всю эту чепуху в прошлом, — я взял руку Марка в свою ладонь. — Новый ты, новый я и новые совместные планы на будущее — как тебе такое?

— Ну, насчёт нового тебя я бы поспорил. Ты невероятен, что в прошлом, что сейчас, — Марк нежно меня поцеловал и прошептал: — Могу я тоже кое-что у тебя спросить?

Я утвердительно хмыкнул.

— После того, как я уехал, тебе никогда не приходила в голову мысль о том, что было бы лучше, если бы мы никогда с тобой не встречались?

Я захохотал от такой глупости.

— Не было и дня в этой жизни, в который я бы сожалел о том, что мы познакомились.

— Объясни, почему? Я же в итоге причинил тебе столько боли.

— Причинил и причинил. Боль проходит, а все те хорошие моменты, которые ты мне подарил, я буду помнить всегда.

Марк улыбнулся и положил голову на моё плечо. Под куполом звёздного неба спустя шесть лет жизни порознь мы наконец смогли сказать друг другу «спасибо».

Так могла бы сложиться наша с Марком история. Могла бы, если бы в день моего скандального увольнения Марк, случайно оказавшийся возле моего места работы и заметивший меня на проезжей части, действительно успел оттянуть меня в сторону от несущегося автомобиля. Тогда бы я отделался лёгким сотрясением мозга, а он сломал руку, но мы смогли бы наладить взаимоотношения после нескольких лет его отсутствия. При таком стечении обстоятельств он сумел бы рассказать мне об истинных причинах того, почему ему пришлось уехать и оставить меня, и мы бы вместе высаживали сад, начав всё с чистого листа.

Но, как я уже говорил, в жизни каждого найдётся пара сотен историй, которым не суждено сбыться.

До своего 26-го дня рождения я не дожил.

В день, когда я уволился, Марку не хватило доли секунды для того, чтобы уцепиться за ворот моего пиджака и спасти меня. Я скончался в больнице, так и не придя в себя, и не узнал о том, что в тот момент Марк был рядом и что ему наконец-то удалось выйти из чужой тени.

Так человек, который когда-то научил меня жить без сожалений, всю оставшуюся жизнь сожалел о том, что его отъезд шестилетней давности стал для нас двоих дорогой в один конец. Впоследствии этот человек сохранил мой фотоаппарат и никогда не приносил на мою могилу розы, с детства помня о том, что я их терпеть не мог.

Неужели ты не понимаешь, что тебе нужна любовь?

Возьми мою руку, и я покажу тебе, какой она может быть,

Пока ещё не поздно.

Ты не нужен матери,

Ты не сдался отцу.

Брось всё это, милый, мама не сможет купить тебе любовь.

Elton John — Mama Can’t Buy You Love

Фотографии в коробке —

Мой единственный шанс увидеть тебя снова.

Civil War Rust — Photographs

Я хранил секреты от тебя, дорогой, Есть такие вещи во мне, которых, боюсь, ты испугаешься, Они образуют трещину в земле. Ты подходишь ближе к краю, Когда хочешь узнать, что происходит в моей голове. И поэтому я отгораживаюсь от тебя, Но мне кажется, мы не должны были расставаться. Ты всегда будешь занимать особое место в моём сердце. Я никогда не хотел, чтобы всё так закончилось, Сможешь ли ты простить меня, друг? Smith & Thell — Forgive Me Friend

Послесловие

Как-то под конец августа я посмотрел на звёздное небо и подумал о том, что было бы неплохо написать о несбывшихся историях…

Хоть данная работа во многом и вытекает из таких проблем, как ненависть к гомосексуализму, деструктивное влияние родителей и сложность принятия себя, главная мысль, которую я хотел донести, заключается в том, что не так важно, кем ты решаешь быть и что делаешь в этой жизни. Не играет роли, кого вы можете разочаровать своими действиями, будь то родители, руководство или кто-либо ещё, ровно как и не имеет никакого значения, если на одном из отрезков своего пути вы оступились. Намного более важно, чтобы каждый человек был честен с самим собой и мог позволить себе проживать жизнь так, чтобы в конце своего пути не испытывать сожалений о (не-)сделанном. В конце концов не столь значимо, сколько несбывшихся историй останутся позади, если дороги, которые вы избираете, действительно выбраны вами. И пусть не всем дано быть такими же беспечными, как Эрик, мне кажется, что к его образу мышления было бы неплохо стремиться.

При этом, несмотря на подобный посыл, я хочу честно признаться… это первая зарисовка, при написании концовки которой у меня заныло в груди. Наверное, что в жизни, что в литературе, для меня не будет более болезненного сюжетного поворота нежели ситуация, когда человеку, прошедшему слишком многое, судьба дарит надежду на лучшее, которая впоследствии не оправдывает себя.

P.S.: Я не смог гармонично вписать в текст фоновую музыку, поэтому вы можете найти её в отдельном посте на моей странице Вк. Песни соотносятся только с эпизодами из прошлого, то есть с моментами, которые действительно имели место быть в реальности, и концовкой в настоящем. Порядок песен выстроен так же, как они должны были быть ввёрнуты в хронологию повествования.

Старым героям есть что сказать автору.

Автор: Неужели я впервые не испугался того, что не смогу закончить слишком объёмную работу? Кажется, в силу этого мне наконец удалось в полной мере раскрыть не только рассказчика, но и второго героя.

Фрай: Автор, я очень рад за вас, но мне немного досадно из-за того, что вы так подробно не рассказали мою историю.

Михаэль: Согласен. Мне жаль, что мне не дали возможности побольше узнать о прошлом таинственного мистера «Эф. В». Чувство недосказанности до сих пор не даёт покоя моему перфекционизму.

Доппельгангер: Ба, нашли на что жаловаться! Мне вообще приписали бесконтекстное раздвоение личности.

Эрик: Парни, парни, успокойтесь! Вероятно, автору просто проще писать о людях, которые ближе ему по возрасту и кругу переживаемых проблем, а не о мужиках 30+! К тому же меня всё равно в результате убили.

Марк: Автор как обычно жесток. Отчего-то мне кажется, что на данный момент я являюсь самым его несчастным персонажем.

Доппельгангер: Тоже мне, несчастный! Иди сажай свои цветы, мамкин сынок. То ли ещё будет!

Автор и все остальные: дружно закатили глаза