Билл — Герой Галактики

Глава 1

Билл так никогда и не понял, что все это случилось с ним только из-за похоти. Ведь если бы в ясном небе Фигеринадона-2 не сияло в то утро такое горячее солнышко и если бы Билл нечаянно не углядел сахарно-белые, округлые, как бочонок, ягодицы Инги-Марии Калифигии, купавшейся в ручье, жгучее томление плоти не отвлекло бы его от пахоты, и он провел бы борозду аж за край холма задолго до того, как с дороги донеслись завораживающие звуки музыки. Билл не услышал бы ее, и вся его дальнейшая жизнь сложилась бы совсем, совсем иначе. Но поскольку играли где-то рядом, он выпустил рукоятки подключенного к робомулу плуга, повернулся и от удивления разинул рот.

Зрелище и в самом деле было сказочное. Парад возглавлял робот-оркестр двенадцати футов ростом, потрясавший воображение своим высоченным черным кивером, в котором скрывались динамики. Золоченые колонны ног торжественно несли его вперед, а тридцать суставчатых рук дергали за струны, пиликали и нажимали на клавиши бесчисленных музыкальных инструментов. Зажигательные звуки марша раззадорили Билла, и его крепкие крестьянские ноги, обутые в грубые башмаки, сами собой пустились в пляс, когда глянцевые сапоги солдат грохнули вдоль дороги. Десантники шли, молодцевато выпятив грудь, медали бряцали на алых мундирах, и в мире определенно не было зрелища прекрасней. Процессию замыкал сержант, сверкающий медью и галунами, густо увешанный медалями и орденскими лентами, при палаше и карабине, с поясом на животе и со стальными глазами. Цепким взглядом он окинул Билла, который, навалившись на изгородь, глазел на все эти чудеса. Сержант кивнул седой головой, заговорщически подмигнул и скривил в подобии дружелюбной улыбки рот, похожий на железный капкан.

В арьергарде маленькой армии катилась, подпрыгивая и оскальзываясь на ухабах, вереница запыленных подсобных роботов. Когда и они пролязгали мимо, Билл неуклюже перевалился через изгородь и затрусил вслед. В их деревенской глуши интересные происшествия случались не чаще двух раз в четыре года, и он отнюдь не собирался пропустить событие, обещавшее стать третьим по счету.

К тому времени, когда Билл прибежал на базарную площадь, там уже собралась толпа, привлеченная вдохновенным джаз-концертом. Робот очертя голову нырнул в бодрящие волны марша «Космический десант штурмует небеса», пробился сквозь «Грохот звездных битв» и почти самоуничтожился в неистовых ритмах «Саперов в траншеях Питхеда». Он вошел в такой раж, что нога его отскочила от туловища и взлетела в воздух. Робот ловко подхватил ее на лету и продолжал играть, балансируя на одной ноге и отбивая такт оторванной конечностью. Когда духовые испустили последний душераздирающий вопль, он указал обломком на другую сторону площади, где, как по волшебству, возникли экран объемного кино и переносной бар. Солдаты, не мешкая, скрылись в недрах бара, и сержант-вербовщик остался один в окружении роботов, расплывшись до ушей в радушной улыбке.

— Вали сюда, ребята! Дармовая выпивка за счет императора и потрясающие фильмы с приключениями в дальних краях, которые не позволят вам заснуть, пока вы хлещете ваше пойло! — гаркнул он необычайно громким, скрежещущим голосом.

Большинство — в том числе и Билл — приняли приглашение; только несколько умудренных опытом, бывалых мужиков уклонились от призыва и украдкой скрылись за домами.

Робот с краном вместо пупка и неиссякаемым запасом пластмассовых стаканчиков в одном из бедер подавал прохладительные напитки. Билл, с наслаждением прихлебывая из стакана, любовался захватывающими дух приключениями космических десантников. Картина была цветная, с шумовыми эффектами и инфразвуковыми стимуляторами. Там были и битвы, и смерть, и победы, хотя погибали, разумеется, только чинджеры: солдаты в худшем случае отделывались пустяковыми царапинами, которые тут же скрывались под марлевыми повязками. Пока Билл упивался этим зрелищем, сержант-вербовщик Грю не спускал с него поросячьих глазок, жадно горевших при виде мощного загривка парня.

«Этот годится!» — похрюкивал он про себя, бессознательно облизывая губы желтым языком и почти физически ощущая в своем кармане вес призовых монет. Все остальные просто сброд — перестарки, бабы-толстухи, сопливые мальчишки и прочая шваль. Но этот! Великолепный кусок пушечного мяса — широкоплечий, кучерявый, с массивной челюстью. Привычно положив руку на переключатель, сержант снизил фоновый инфразвук и направил концентрированное излучение прямо в затылок своей жертвы. Билл заерзал на стуле, вживаясь в панораму грандиозного сражения, развернувшегося перед глазами.

Когда отзвучали последние аккорды боя и погас экран, робот-бармен гулко заколотил по металлической груди и взревел: «ПЕЙ! ПЕЙ! ПЕЙ!» Публика с овечьей покорностью потянулась к нему, но Билла выхватила из толпы мощная рука.

— Глянь-ка, парень, что я тут принес для тебя, — сказал сержант, протягивая ему стакан с таким количеством подавляющего волю наркотика, что часть его выпала на дно в осадок. — Ты парень что надо, все это мужичье тебе в подметки не годится. Никогда не мечтал о солдатской карьере, а?

— Какой из меня вояка, шаржант! — Билл подвигал челюстями и сплюнул, пытаясь избавиться от внезапной шепелявости и удивляясь, отчего это мозги заволокло туманом. Хотя удивляться надо было крепости его рассудка, сохранившего хоть какую-то способность соображать, несмотря на лошадиную дозу наркотиков и стимуляторов. — Я не военная косточка. Хотелось бы приносить посильную пользу; моя мечта — получить профессию техника по удобрениям. Вот скоро окончу заочный курс…

— Дерьмовая работенка для такого отличного парня! — воскликнул сержант, хватая Билла за руку, чтобы пощупать бицепсы. Камень! Он еле удержался от искушения заглянуть Биллу в рот и обследовать состояние коренных зубов. Ладно, успеется еще! — Пусть этим делом занимается тот, кто больше ни на что не годен. Да разве при такой профессии есть перспективы? А в солдатской службе — никаких пределов! Господи, да сам великий адмирал Пфлунгер прошел, как говорится, все медные трубы от рекрута до гранд-адмирала! Ты только подумай!

— Что ж, для мистера Пфлунгера это неплохо, а по мне так и удобрения — дело очень даже любопытное. Ох! Чего же это глаза так слипаются? Пойти соснуть, что ли?

— Валяй, но сначала уважь меня — взгляни-ка сюда! — Сержант заступил ему дорогу и показал на огромную книгу, которую держал крохотный робот. — Платье делает человека. Порядочные люди постыдились бы высунуть нос на улицу в таком затрапезном тряпье, которое ты напялил на себя, или в таких дырявых калошах. Какого черта одеваться так, когда можно — вот этак!

Взгляд Билла последовал за толстым пальцем сержанта к цветной картинке, изображавшей солдата в алой парадной форме, у которого чудесным образом появилось Биллово лицо. Сержант переворачивал страницы, и с каждой новой иллюстрацией форма становилась пышнее, а чин — выше. Билл ошалело уставился на последнюю картинку, запечатлевшую его в форме гранд-адмирала с плюмажем на шлеме; кожу у глаз испещрили гусиные лапки, над губами красовались седые усики, однако лицо, без сомнения, было его собственным.

— Вот каким ты станешь, — нашептывал ему сержант, — когда взойдешь на самый верх лестницы успеха… Попробуй-ка примерить форму! Эй, портной!

Билл собрался было возразить, но сержант заткнул ему рот толстой сигарой; не успел несчастный выплюнуть ее, как выкатившийся откуда-то робот-портной взмахнул рукой-занавеской и тут же раздел Билла догола.

— Эй! Эй! — воскликнул Билл.

— Не бойсь! — гоготнул сержант, просовывая голову за занавеску и млея при виде Билловых мускулов. Он ткнул его пальцем в солнечное сплетение (камень!) и снова исчез.

— Ой-ей! — вскрикнул Билл, когда портной, выдвинув холодный стальной метр, стал снимать с него мерку. В глубине цилиндрического туловища робота что-то тихо звякнуло, и спереди из прорези выполз ослепительный алый мундир. В мгновение ока он оказался на плечах у Билла, и сверкающие золотые пуговицы застегнулись сами собой. За мундиром последовали великолепные серые молескиновые бриджи и сияющие лаком черные сапоги до колен. Билл прямо-таки обалдел, когда занавеска исчезла и перед ним появилось огромное зеркало.

— Девки-то от такого мундира просто с ума посходят, — сказал сержант. — А чего ж, очень даже законно!

Видение выпуклых полушарий Инги-Марии Калифигии на секунду затуманило Биллу взор, а придя в себя, он обнаружил, что сжимает в руке перо, готовясь подписать контракт, подсунутый вербовщиком.

— Нет, — сказал Билл, слегка удивляясь собственной несговорчивости. — Не хочу. Техник по удобрениям…

— И не только этот чудесный мундир — ты получишь еще рекрутские премиальные, бесплатный медицинский уход и совершенно роскошные медали. — Сержант раскрыл плоскую коробочку, услужливо поданную роботом, и продемонстрировал разноцветную россыпь лент и побрякушек. — Вот «Почетная медаль новобранца», — торжественно изрек он, прикалывая к широкой груди Билла инкрустированное камнями изображение туманности на зеленой ленте. — А вот «Императорский заздравный золоченый рог», «Вперед, к победе над звездами», «Честь и слава матерям павших героев» и «Неиссякаемый рог изобилия». Последний, правда, вообще ничего не значит, но выглядит классно, и в нем удобно хранить презервативы.

Сержант отступил на шаг и залюбовался Билловой грудью, увешанной лентами, блестящими медалями и цветными стекляшками.

— Нет, все равно не хочу, — ответил Билл. — Спасибо за предложение, но…

Сержант ухмыльнулся, готовый даже к этой последней вспышке сопротивления, и нажал на кнопку у себя на ремне, которая привела в действие гипноспираль в каблуке новой Билловой обувки. Мощный поток хлынул по нервным окончаниям, рука упрямца дернулась вверх, и, когда рассеялась пелена перед глазами, он с удивлением обнаружил на контракте собственную подпись.

— Но…

— Поздравляю со вступлением в космический десант! — загремел сержант, наподдав ему по спине (трапециевидные — скала!) и отобрав перо. — СТАНОВИСЬ! — еще громче заорал он, и рекруты повалили из бара.

— Что они сделали с моим сыном! — визгливо запричитала Биллова мать, появившаяся на площади. Одной рукой она била себя в грудь, а другой тащила на буксире маленького Чарли. Чарли разревелся и намочил штанишки.

— Ваш сын стал солдатом к вящей славе императора, — сказал сержант, пинками выстраивая обалдевших рекрутов в колонну.

— Нет! Только не это! — зарыдала несчастная, выдирая седеющие пряди. — Пожалейте бедную вдову и ее единственного кормильца… Пощадите…

— Мама! — рванулся к ней Билл, но сержант пихнул его в строй.

— Мужайтесь, мадам, — сказал он. — Для матери нет высшей чести. — Он уронил в ее ладонь большую новенькую монету. — А вот и рекрутские премиальные — императорский шиллинг. Император будет счастлив узнать, что вы его получили. СМИР-Р-РНА!

Неуклюже щелкнув каблуками, рекруты расправили плечи и задрали подбородки. То же самое, к своему великому изумлению, проделал и Билл.

— НАПРА-О!

Они развернулись единым стройным движением: робот передал команду на гипноспирали в сапогах.

— ВПЕРЕД, ШАГО-ОМ АРШ!

И колонна ритмично двинулась вперед, управляемая настолько жестко, что Билл при всем желании не мог ни обернуться, ни послать матери прощальный привет. Она осталась где-то позади, и лишь последний отчаянный вопль пробился сквозь грохот марширующих сапог.

— Ускорить шаг до 130! — приказал сержант, взглянув на часы, вмонтированные в ноготь мизинца. — До базы всего десять миль, ребята, — есть шансы уже сегодня добраться до лагеря.

Командный робот передвинул стрелку метронома на одно деление, темп марша ускорился, солдаты взмокли от пота. Когда они добрались, уже в потемках, до вертолетной базы, их алые бумажные мундиры обвисли лохмотьями, позолота с оловянных пуговиц сползла, и тоненькая пленка, защищавшая пластиковые сапоги от пыли, облезла. Ободранный, измученный, пропыленный вид солдат полностью соответствовал состоянию их духа.

Глава 2

Ранним утром Билла разбудил не сигнал горниста, записанный на пленку, а ультразвук, пропущенный через металлическую раму койки, который тряс его с такой силой, что в зубах зашатались пломбы. Билл вскочил и сразу же задрожал от холода. Время было летнее, и поэтому пол в казарме охлаждали искусственно: в лагере имени Льва Троцкого не принято было миндальничать. Бледные замерзшие новобранцы один за другим соскакивали с соседних коек. Выматывающая душу вибрация прекратилась. Рекруты торопливо стащили со спинок кроватей будничную форму, изготовленную из дерюги типа наждачной бумаги, всунули ноги в тяжеленные красные рекрутские сапоги и потащились к выходу.

— Я здесь для того, чтобы сломить ваш дух! — загремел чей-то свирепый голос.

При виде главного демона здешнего ада новобранцев затрясло еще сильнее.

Главный старшина Смертвич Дранг был мастером своего дела от кончиков злобно торчащих колючих волос до рифленых подошв блестящих, словно зеркало, сапог. Широкоплечий, узкобедрый, длинные руки болтаются ниже колен, как у какого-то жуткого антропоида, костяшки на кулаках расплющены о тысячи выбитых зубов, — глядя на эту образину, невозможно было поверить, что он появился на свет из нежного женского чрева. Не мог он родиться — такого могли изготовить разве что по специальному заказу правительства. Самой ужасной была голова. А лицо!.. Узенькая полоска шириною в палец отделяла волосы от мохнатых черных бровей, густыми зарослями нависших над темными провалами, в которых скрывались глаза — не глаза, а зловещие красные вспышки в кромешном адском мраке. Перебитый, раздавленный нос наползал прямо на рот, зияющий как ножевая рана на вспоротом животе трупа, а из-под верхней губы торчали двухдюймовые белые волчьи клыки, проложившие в нижней губе глубокие борозды.

— Я — главный старшина Смертвич Дранг, и вы должны называть меня «сэр» и «милорд». — Дранг мрачно прошелся вдоль шеренги трясущихся новобранцев. — Теперь я для вас отец и мать, вся ваша вселенная и ваш извечный враг, и очень скоро я заставлю вас пожалеть о том, что вы вообще родились на свет. Я сокрушу вашу волю! И если я обзову вас жабами — вам тут же придется заквакать! Моя задача — превратить вас в солдат, вбить в вас дисциплину. Беспрекословное подчинение, никакой свободы воли, абсолютное послушание — вот чего я требую от вас…

Он остановился перед Биллом, который дрожал чуть меньше прочих, и злобно набычился:

— Экая гнусная рожа… Месяц нарядов на кухне по воскресеньям!

— Сэр…

— И еще месяц за пререкания.

Билл промолчал. Он уже усвоил первую солдатскую заповедь: держи рот на замке.

Смертвич двинулся дальше.

— Кто вы есть в данный момент? Дряблое вонючее штатское мясо низшего сорта. Я сделаю из него настоящие мускулы, превращу вашу волю в студень, а ваш мозг — в машину. Или вы станете настоящими солдатами, или я вас прикончу. Вы еще наслушаетесь обо мне разных историй, вроде того как я убил и съел новобранца, отказавшегося выполнить приказ.

Он остановился и уставился на них свирепым взглядом. Верхняя губа, как крышка гроба, медленно поползла наверх в злобной пародии на усмешку, на кончиках клыков повисли капли слюны.

— И эта история — чистая правда!

Стон прошел по рядам новобранцев, их затрясло, как под ледяными порывами ветра. Улыбка исчезла с лица Дранга.

— Жрать пойдете после того, как найдутся добровольцы на легкую работу. Кто умеет водить гелиокар?

Двое рекрутов с надеждой подняли руки, и он жестом вызвал их вперед:

— Прекрасно! Тряпки и ведра за дверью. Будете чистить сортир, пока остальные завтракают. Нагуляете аппетит к обеду.

Билл усвоил вторую солдатскую заповедь: не лезь в добровольцы.

Время обучения тянулось как страшный беспросветный сон. Служба становилась все тяжелей, а усталость — все невыносимей. Казалось, такого просто не может быть — однако все происходило на самом деле. Несомненно, над программой обучения потрудилось целое скопище изощренных садистских умов. Головы новобранцам в целях единообразия обрили наголо, а гениталии выкрасили оранжевым антисептиком для защиты от насекомых, селившихся в промежностях. Пища, теоретически питательная, была невообразимо гнусной; если по недосмотру партия мяса оказывалась относительно съедобной, ее тут же выбрасывали на помойку, а повара снимали с должности. Ночью курсантов постоянно будили учебные тревоги газовых атак, а все время досуга они занимались своим обмундированием. Седьмой день недели считался днем отдыха, но у всех были свои взыскания, как у Билла на кухне, и выходные ничем не отличались от будней.

В очередное, третье воскресенье лагерной жизни рекруты уныло дотягивали последний час перед отбоем, дожидаясь, когда наконец погасят свет и можно будет залезть на бетонные койки. Билл протиснулся сквозь слабое силовое поле, хитроумно сконструированное с таким расчетом, чтобы мошкара свободно проникала в барак, но не могла вылететь обратно. После четырнадцатичасового наряда ноги у него подкашивались, а кожа на руках от мыльной воды сморщилась и приобрела трупный цвет. Билл бросил на пол мундир, который, задубев от пота, грязи и пыли, так и остался стоять стоймя, и вытащил из тумбочки бритву. В сортире он долго вертел головой, пытаясь выискать чистый кусочек зеркала. Все зеркала были густо заляпаны крупными буквами воодушевляющих лозунгов: «ДЕРЖИ ПАСТЬ НА ЗАМКЕ — ЧИНДЖЕРЫ НЕ ДРЕМЛЮТ», «ТВОЯ БОЛТОВНЯ — СМЕРТЬ ДЛЯ ДРУГА». Наконец Билл воткнул бритву рядом с надписью: «НЕУЖЕЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ТВОЯ СЕСТРА СТАЛА ЖЕНОЙ ЧИНДЖЕРА?» — и посмотрел на свое отражение в центре буквы «О» в слове «ЖЕНОЙ». Обведенные черными кругами, налитые кровью глаза глядели на него из зеркала, пока он водил жужжащей бритвой под подбородком. Понадобилось какое-то время, чтобы смысл вопроса дошел до рассудка, помутившегося от измождения.

— Нет у меня никакой сестры, — пробурчал он, — а если бы и была, то какого черта ей выходить замуж за ящерицу?

Вопрос был чисто риторическим, но на него неожиданно последовал ответ с последнего стульчака во втором ряду:

— Не надо понимать так буквально. Задача лозунга — возбудить в нас непримиримую ненависть к подлому врагу.

Билла аж подбросило — он-то считал, что в нужнике никого нет, кроме него. Бритва злорадно взвизгнула и отхватила от губы кусочек мяса.

— Кто тут? Какого дьявола ты прячешься! — заорал он и вдруг узнал съежившуюся в темноте маленькую фигурку рядом с бесчисленными парами сапог. — Ах это ты, Трудяга! — Злость его мгновенно улеглась, и Билл снова повернулся к зеркалу.

Трудяга Бигер давно стал неотъемлемой частью отхожего места, так что его уже никто и не замечал. Это был круглолицый, постоянно улыбающийся парнишка, чьи розовые щечки-яблочки никогда не теряли свежести, а улыбка была столь неуместной в лагере имени Льва Троцкого, что его хотелось прибить на месте — если вовремя не вспомнить, что парень слегка тронутый. Бигер определенно был со сдвигом, поскольку всегда горел желанием услужить своим товарищам и постоянно вызывался дежурить в сортире. Мало того — он обожал чистить сапоги и приставал с этим ко всем однополчанам до тех пор, пока не стал еженощным чистильщиком сапог для всего взвода. Когда солдаты разбредались по баракам, Трудяга Бигер скрючивался на своем троне в последнем ряду стульчаков, бывших его персональным владением, и окружал себя грудой сапог, которые начищал до зеркального блеска с неизменной улыбкой. Он торчал тут и после отбоя, работая при свете фитиля, горевшего в банке из-под сапожного крема, и вставал раньше всех, чтобы успеть закончить свою добровольную повинность. И всегда улыбался. Парнишка был явно не в себе, но солдаты не вязались к нему, поскольку сапоги он чистил мастерски, и оставалось только молиться, чтобы Бигер не загнулся от усердия раньше, чем закончится курс военной подготовки.

— Может, оно и так, но почему бы им не сказать по-простому: «Ненавидь проклятого врага еще сильнее»? — не унимался Билл. Он ткнул пальцем в плакат, висевший на стене напротив. На огромной иллюстрации с надписью «ЗНАЙ ВРАГА СВОЕГО!» был изображен чинджер в натуральную величину — семифутовый ящер, похожий на четверорукого чешуйчатого кенгуру с головой крокодила. — А потом, какая сестра захочет выйти замуж за эту образину? И что вообще эта тварь будет делать с чьей-то сестрой? Разве что сожрет ее?

Трудяга прошелся суконкой по носку начищенного сапога и тут же принялся за новый. Он даже нахмурился, давая понять, как серьезно относится к вопросу.

— Видишь ли, э-э-э… Никто не имеет в виду конкретную сестру. Это просто часть психологической подготовки. Мы должны выиграть войну, а чтобы выиграть войну, надо быть настоящими солдатами. А настоящие солдаты ненавидят врага. Вот так оно и получается. Чинджеры — единственные известные нам негуманоиды, которые вышли из стадии дикости, и, естественно, мы должны их истребить.

— Что, черт побери, значит — «естественно»? Никого я не желаю истреблять! Я сплю и вижу, как бы поскорее вернуться домой и стать техником по удобрениям.

— Так я же говорю не о тебе лично, э-э-э… — Трудяга открыл красной рукой новую банку с пастой и запустил в нее пальцы. — Я говорю о людях вообще, об их поведении. Не мы их — так они нас. Правда, чинджеры утверждают, будто война противна их религии, будто они только обороняются и никогда не нападают первыми, но мы не должны им верить, даже если это чистая правда. А вдруг им придет в голову сменить религию или свои убеждения? В хорошеньком положении мы тогда окажемся! Нет, единственное правильное решение — вырубить их теперь же и под самый корень!

Билл выключил бритву и сполоснул лицо тепловатой ржавой водой.

— Бессмыслица какая-то… Ладно, моя сестра, которой у меня нет, не пойдет замуж за чинджера. Ну а как насчет этого? — Он ткнул пальцем в надпись на дощатом настиле: «ВОДУ СПУСКАЙ — О ВРАГАХ НЕ ЗАБЫВАЙ». — Или этого? — Лозунг над писсуаром гласил: «ЗАКРОЙ ШИРИНКУ, ОХЛАМОН, — СЗАДИ ПРЯЧЕТСЯ ШПИОН!». — Даже если на минуту забыть, что никаких секретов, ради которых стоило бы пройти хоть милю, не то что двадцать пять световых лет, мы все равно не знаем, — как чинджер вообще может быть шпионом? Разве семифутовую ящерицу замаскируешь под рекрута? Ей и под Смертвича Дранга не подделаться, даром что они как родные бра…

Свет погас, и, словно произнесенное вслух имя вызвало его, как дьявола из преисподней, в бараке взорвался голос Смертвича.

— А ну по койкам, живо! Вы что, говнюки паршивые, не знаете, что идет война?

Билл, спотыкаясь, пробрался к своей койке в темноте барака, единственным освещением которого служили красные уголья Дранговых глаз. Заснул он мгновенно, как только голова коснулась твердокаменной подушки, но буквально через минуту сигнал побудки вышвырнул его из койки. За завтраком, пока Билл в поте лица резал эрзац-кофе на мелкие кусочки, чтобы их можно было проглотить, теленовости передали сообщение о тяжелых боях с крупными потерями в секторе бета Лира. По столовой пронесся стон, объяснявшийся отнюдь не взрывом патриотизма, а тем, что любые плохие новости означали для новобранцев ужесточение режима. Никто не знал, в чем это будет выражаться, но сам факт сомнения не вызывал. Так оно и вышло.

Утро выдалось чуть прохладнее, чем обычно, поэтому смотр, регулярно проводимый по понедельникам, перенесли на полдень, чтобы железобетонные плиты плаца успели хорошенько раскалиться и обеспечили максимальное число солнечных ударов. Билл, стоявший в заднем ряду по стойке «смирно», заметил, как над парадной трибуной воздвигли балдахин с кондиционером. Это сулило появление большого начальства. Предохранитель атомной винтовки продырявил Биллу плечо, на кончике носа собралась большая капля пота и струйкой сорвалась вниз. Краем глаза он видел, как по рядам солдат зыбью пробегают волны: сомкнутые в тысячную толпу люди то и дело падали в обморок. Их подхватывали бдительные медбратья и волокли к санитарным машинам. Здесь солдат укладывали в тень, чтобы, как только они придут в себя, пихнуть их обратно в строй.

Оркестр грянул: «Вперед, десантники, — и чинджеры разбиты!»; переданный в каждый каблук сигнал встряхнул ряды, поставил их по стойке «смирно» — и тысячи штыков сверкнули на солнце. К парадной трибуне подкатила машина генерала — о чем свидетельствовали две звезды, намалеванные на борту, и кругленькая фигурка шмыгнула из раскаленного ада в благодатную прохладу балдахина. Билл еще никогда не видел генерала так близко, по крайней мере спереди; однажды, возвращаясь поздно вечером с наряда, он заметил, как генерал садился в машину возле лагерного лекционного зала. Во всяком случае, Биллу показалось, что это генерал, хотя он видел его всего мгновение, и то сзади. Поэтому в памяти генеральский образ запечатлелся в виде огромной задницы, приставленной к крошечной муравьиной фигурке. Впрочем, столь же смутное представление сложилось у Билла и о других офицерах: рядовые не сталкивались с ними во время обучения. Однажды ему все же удалось как следует разглядеть лейтенанта второго ранга около канцелярии: он убедился хотя бы в том, что у офицера есть лицо! Был еще военный врач, читавший рекрутам лекцию о венерических болезнях, который оказался всего в тридцати футах от Билла. Билл, однако, о нем ничего сказать не мог, так как ему досталось место за колонной, и там он сразу захрапел.

Когда оркестр умолк, над войсками проплыли антигравитационные громкоговорители, и генерал произнес речь. Ничего стоящего курсанты и не надеялись услышать, а в конце, как и следовало ожидать, генерал объявил, что в связи с тяжелыми потерями на полях сражений программа обучения будет ускорена. Потом опять заиграл оркестр, новобранцы строем разошлись по баракам, переоделись в свои власяницы и быстрым шагом отправились на стрельбище палить из атомных винтовок по пластиковым макетам чинджеров, выскакивавшим из подземных щелей. Стреляли вяло, пока из одной щели не высунулся Смертвич Дранг. Тут все стрелки переключились на автоматический огонь, и каждый влепил ему без промаха целую обойму, что, безусловно, было рекордом меткости. Но дым рассеялся — и ликующие вопли солдат сменились криками отчаяния, когда они сообразили, что разнесли в клочья всего лишь пластиковую копию, оригинал которой появился сзади и, щелкнув каблуками, вкатил им по месяцу нарядов вне очереди.

— Человеческий организм — удивительная штука! — произнес месяц спустя Скотина Браун в столовой для нижних чинов, поедая сосиски, сваренные из уличных отбросов и обернутые целлофаном, и запивая их теплым водянистым пивом.

Браун когда-то пас на равнине тоатов, за что его и прозвали Скотиной: всем известно, что эти пастухи выделывают там со своими тоатами. Высокий, худой, с кривыми ногами и задубевшей кожей, он редко разговаривал, привыкнув к вечному безмолвию степей, нарушаемому лишь жутким воем потревоженных тоатов, но зато был великим мыслителем, благо времени для размышлений у него было хоть отбавляй. Каждую мысль он вынашивал неделями, и ничто в мире не могло прервать этот процесс. Он даже не протестовал, когда его обзывали Скотиной; любой другой солдат за это сразу врезал бы по морде. Билл, Трудяга и другие парни из десятого взвода, сидевшие за столом, восторженно заорали и захлопали в ладоши, как всегда, когда Скотина изрекал что-либо вслух.

— Давай, давай, Скотина!

— Смотри-ка, оно еще разговаривает! Я-то думал, оно давным-давно околело!

— Ну-ка объясни, почему это организм — удивительная штука?

Все смотрели, как Скотина Браун с трудом откусил шматок сосиски, тщетно попытался разжевать его и наконец проглотил целиком, отчего на глазах у него выступили слезы. Заглушив боль в горле глотком пива. Скотина продолжал:

— Человеческий организм — удивительная штука потому, что, пока он не помер, он живет.

Солдаты сидели молча, пока не сообразили, что продолжения не будет. После чего дружно подняли Брауна на смех:

— Господи, вот уж действительно Скотина!

— Шел бы ты в офицерскую школу, болван!

— Что он хотел этим сказать, ребята?

Билл понял, что хотел сказать Скотина, но промолчал. К этому времени взвод поредел уже наполовину. Одного курсанта куда-то перевели, других держали в госпитале или в психушке, а прочих списали вчистую — что для правительства было удобнее всего — за непригодностью к строевой по причине увечий. Или по причине смерти. Выжившие, от которых остались кожа да кости, теперь наращивали мускулы и полностью приспособились к беспощадному режиму лагеря, хотя и ненавидели его по-прежнему.

Билл поражался эффективности системы. Штатские суетились из-за экзаменов, званий, степеней, пенсий и тысячи других вещей, которые тормозили производство, отвлекая от работы. А военные решили эту проблему одним махом. Они просто убивали слабейших и пускали в дело тех, кто выжил. Билл не мог не уважать эту систему. И одновременно испытывал к ней отвращение.

— А я знаю, чего хочу! Я бабу хочу! — заявил Урод Аглисвей.

— Только, пожалуйста, без похабщины, — тут же оборвал его Билл, воспитанный в строгих правилах.

— Ну какая же это похабщина? — заныл Урод. — Я же не говорю, что снова хочу записаться в армию, или что Смертвич — тоже человек, или какую-нибудь другую гадость. Я просто сказал, что мне баба нужна. А кому не нужна?

— А мне нужна выпивка! — заявил Скотина Браун, глотнул обезвоженного и заново разведенного пива, содрогнулся и выпустил сквозь зубы длинную струю на асфальт, откуда она мгновенно испарилась.

— Точно! Точно! — подвывал Урод, энергично тряся бородавчатой головой с колтуном на макушке. — Баба и выпивка — вот чего я хочу! — Его нытье перешло в скорбные стенания. — Чего еще солдату нужно?

Курсанты долго ворочали эту мысль и так и эдак, но не смогли придумать, чего бы им еще хотелось по-настоящему. Трудяга Бигер выглянул из-под стола, где он исподтишка обрабатывал чей-то сапог, и пискнул, что ему бы не повредила банка сапожного крема, но общество проигнорировало его. Даже Билл, как ни старался, не мог придумать ничего, кроме этой неразрывно связанной пары желаний. Он напрягался изо всех сил, смутно припоминая, что на гражданке у него были всякие другие желания, но ничего не приходило на ум.

— Эй! А ведь до первой увольнительной осталось всего семь недель, — сказал из-под стола Трудяга Бигер и тут же взвизгнул, получив пинки со всех сторон.

Казалось, что время топчется на месте, но на самом деле оно неутомимо шло вперед, и недели одна за другой уходили в небытие. Это были тяжелые недели, заполненные солдатской наукой: штыковым боем, стрельбой, изучением личного оружия, лекциями по ориентировке, маршировкой на плацу и зубрежкой воинского устава. Занятия по уставу проводились с удручающим постоянством дважды в неделю и были особенно мучительны из-за того, что нагоняли на солдат необоримую сонливость. При первых же звуках гнусавого голоса, записанного на пленку, курсанты начинали клевать носом. Но специальная аппаратура, подключенная к каждому сиденью, чутко регистрировала биотоки пленников. Как только кривые альфа-волн указывали на переход от бодрствования к дремоте, мощный электрический разряд впивался спящему прямо в зад, встряхивая его владельца и пробуждая ото сна болезненным ударом. Затхлая аудитория походила на камеру пыток, в которой глухое бормотание лектора прерывалось отчаянными воплями подвергнутых электрошоку, а из моря опущенных голов то и дело выпрыгивали неестественно скрюченные фигуры.

Никто толком и не вслушивался в длинный перечень жутких экзекуций и взысканий, положенных по уставу за самые невинные прегрешения. Все и так понимали, что, завербовавшись, лишились элементарных человеческих прав, и подробное перечисление того, что они потеряли, абсолютно не волновало курсантов. Гораздо больше их интересовало, сколько часов осталось до первого отпуска.

Ритуал, которым сопровождалась выдача этой награды, был необычайно унизителен, но солдаты, потупив глаза и еле переставляя ноги, все же продвигались вперед в очереди, готовые пожертвовать последними крохами самоуважения в обмен на вожделенный клочок полиэтилена. После схватки за места в монорельсовом поезде они наконец отправились в путь по эстакаде, электрические опоры которой вздымались над колючей проволокой, натянутой вдоль колеи на высоте тридцати футов.

Поезд пересек обширные пространства зыбучих песков и спустился к крошечному фермерскому городку Лейвиллу.

До появления неподалеку лагеря имени Льва Троцкого это был типичный маленький центр сельскохозяйственной округи, да и теперь периодически, когда солдат не отпускали в увольнение, городок продолжал следовать своим начальным аграрным наклонностям. В остальное же время амбары и склады с фуражом стояли закрытыми, зато открывались двери борделей и баров. Впрочем, обычно одни и те же помещения с успехом выполняли разные функции. Стоило первой партии отпускников с грохотом вывалиться со станции, как в действие тут же приводился механизм, превращавший закрома с зерном в постели, а продавцов — в сутенеров; кассиры, правда, оставались при своем занятии, зато цены взлетали вверх, а прилавки прогибались под тяжестью стаканов. В одно из таких заведений — полусалун, полупохоронное бюро — и попал Билл со своими друзьями.

— Чего будем пить, ребята? — поднялся им навстречу вечно улыбающийся владелец бара «Последнее отдохновение».

— Двойной формальдегид, пожалуйста, — ответил Скотина Браун.

— Не хулигань! — сказал хозяин, согнав с лица улыбку и доставая бутылку, на которой из-под яркой этикетки «Настоящее виски» просвечивала гравировка «Формальдегид». — Будете безобразничать, так и военную полицию вызвать недолго. — Как только по прилавку застучали монеты, улыбка вернулась на место. — Травитесь на здоровье!

Они уселись вокруг длинного узкого стола с медными ручками по бокам и отдались блаженству, ощущая, как благословенный поток алкоголя омывает их забитые пылью глотки.

— Был и я трезвенником, пока в армию не попал, — мечтательно проговорил Билл, осушив стакан с жидкостью, убойной для печени, и протянув руку за новой порцией.

— А с какой стати тебе было тогда напиваться? — пробурчал Урод.

— Что правда, то правда, — подтвердил Скотина Браун, жадно облизывая губы и вновь поднося к ним бутылку.

— Фу-у, — протянул Трудяга Бигер, нерешительно делая первый глоток. — Похоже на смесь микстуры от кашля, опилок, сивушного масла и спирта.

— Лакай, лакай! — гудел Скотина сквозь бутылочное горлышко. — Все это полезные для организма вещи…

— А теперь — по бабам! — завопил Урод, и они ринулись к выходу, пытаясь протиснуться в дверь всем скопом и образовав в результате небольшой затор.

— Эй! — крикнул кто-то, и, обернувшись, солдаты увидели, что Трудяга Бигер остался сидеть за столом.

— Бабы! — крикнул ему Урод, как кричат, подзывая собаку показывая ей аппетитную кость. Человеческий клубок в дверях зашевелился, нетерпеливо перебирая ногами.

— Я… Пожалуй, я обожду вас тут, — сказал Трудяга, улыбаясь глупее обычного. — Вы идите, ребята.

— Ты что — заболел, Трудяга?

— Да вроде нет.

— Не вышел еще из щенячьего возраста, а?

— Э-э-э…

— Да какие у тебя тут могут быть дела?

Трудяга нырнул под стол, вытащил брезентовый саквояж и вывалил на пол груду красных сапог.

— Почищу маленько…

Они молча двинулись по деревянному тротуару.

— Интересно, что это с ним? — спросил Билл, но не дождался ответа.

Все смотрели вперед — туда, где над выщербленной мостовой сияла вывеска, ослепляя соблазнительными ярко-красными всполохами:

Они ускорили шаг. Фасад «Приюта» украшали витрины из пуленепробиваемого стекла, в которых виднелись объемные картинки полностью одетых (ленточка на чреслах и две звездочки) девиц, сменявшиеся их изображением в голом виде (без ленточки и с упавшими звездочками). Однако Билл немедленно охладил пыл разгоряченных приятелей, указав на маленькую табличку, затерявшуюся среди изобилия пышных мясистых грудей:

«Только для офицеров».

— Мотайте отсюда! — рявкнул на них военный полицейский, замахнувшись электронной дубинкой.

Они побрели дальше. В следующее заведение пускали всех, но за вход брали семьдесят семь кредиток, что значительно превышало их объединенные ресурсы. Потом опять замелькали вывески «Только для офицеров», а там уж и тротуар кончился, и огни остались позади.

— Что бы это значило? — спросил Урод, уловив приглушенный гул голосов, доносившийся из соседнего переулка.

Вглядевшись во тьму, они увидели длинную солдатскую очередь, уходившую далеко вперед и исчезавшую за поворотом.

— Что тут такое? — спросил Урод солдата, стоявшего последним.

— Бордель для нижних чинов. И не вздумай пролезть без очереди, козел! Взад давай, понял?

Билл оказался замыкающим, но ненадолго. Очередь медленно продвигалась вперед, подходили все новые солдаты, выстраиваясь в хвосте. Ночь выдалась холодная, и Биллу частенько приходилось прикладываться к бутылке, чтобы согреться. Солдаты вяло перебрасывались репликами, напряженно умолкая по мере приближения к освещенному красным фонарем входу. Дверь открывалась и закрывалась с равномерными временными интервалами, и приятели Билла один за другим проскальзывали внутрь. Наконец подошла его очередь; дверь приоткрылась, Билл сделал шаг вперед — но тут внезапно завыли сирены, и необъятный полицейский втиснул в проход свое жирное брюхо.

— Тревога! Эй вы, марш на базу! — гаркнул он. Билл рванулся к двери, вложив в приглушенный вопль все свои разбитые надежды, но легкое прикосновение электронной дубинки оглушило его и бросило в сторону, смешав с беспорядочно бегущей толпой. Людской поток потащил его вперед под завывание сирен и всполохи искусственного северного сияния, которое разливалось на небе ослепительным призывом «К ОРУЖИЮ!!!» длиной в сотню миль. Чья-то рука поддержала Билла, чуть было не затоптанного тяжелыми красными сапогами. Это оказался добрый старина Урод, на лице которого застыла такая глупая блаженная ухмылка, что Билл от зависти чуть не врезал ему по физиономии. Однако не успел он поднять кулак, как их уже втиснули в вагон и поезд помчался обратно в лагерь.

Биллова злость мгновенно улетучилась, как только шишковатая клешня Смертвича Дранга выволокла его из толпы.

— Быстро паковаться — и на погрузку!

— Но как же так… Мы еще не закончили обучение…

— Вас никто не спрашивает! Славная битва в космосе подходит к победоносному концу, четыре миллиона вышли из строя, плюс-минус пара сотен тысяч. Требуется пополнение, а это вы и есть! Немедленно приготовиться к погрузке! Одна нога здесь, другая там!

— Но у нас нет космического обмундирования! Склады…

— Обслуживающий персонал уже отправлен.

— Еда…

— Повара и кухонная обслуга уже в космосе. Военное положение: все, в ком нет особой необходимости, отправлены в первую очередь. Вполне возможно, что они уже подохли! — Смертвич игриво щелкнул клыками и мерзко осклабился. — А я останусь тут в полной безопасности и буду обучать новых рекрутов. — На локте его звякнул сигнал особого коммуникационного канала. Смертвич вскрыл капсулу, начал читать, и улыбка медленно сползла с его лица. — Меня тоже забирают! — глухо уронил он.

Глава 3

За время существования лагеря имени Льва Троцкого через него прошло 98 672 899 новобранцев, так что процесс погрузки был хорошо отработан и проходил без сучка без задоринки. Но теперь лагерю надлежало свернуться. Билл и его товарищи были последней группой, и лагерь подобно змее, заглатывающей свой хвост, занялся самоистреблением. Парикмахеры, едва успев снять с голов солдат отросшие патлы и уничтожить при помощи ультразвуковой вошебойки вшей, бросились стричь и брить друг друга, в суматохе вместе с клочьями волос и пучками усов сдирая лоскутья кожи и окропляя все кругом каплями крови, а затем нырнули в вошебойку, втащив за собой механика. Фельдшеры принялись вкалывать себе сыворотку против ракетной лихорадки и космической депрессии, писари быстро выписывали себе аттестаты, в то время как ответственные за погрузку пинками загоняли всех оставшихся на скользкие сходни ракет.

Вспыхнули дюзы, столбы пламени алыми языками слизнули стартовые площадки, искрящимся фейерверком запылали сходни, ибо механики, ответственные за сохранность трапов, были уже на борту. Ракеты взревели и с грохотом умчались в черное небо, оставив внизу пустынный призрак лагеря. Листки распоряжений и реестры экзекуций шурша облетали со стендов, плясали на опустевших улицах и липли к стеклам освещенных окон офицерского клуба, где шла грандиозная шумная пьянка, то и дело прерываемая возмущенными жалобами недовольных офицеров, которым пришлось перейти на самообслуживание.

Все выше и выше поднимались космические челноки, направляясь к гигантскому флоту, затмевавшему сияние звезд, — самому крупному флоту в Галактике, который фактически еще продолжал достраиваться. Ослепительно горели огни сварочных аппаратов, раскаленные заклепки описывали в небе широкие дуги и падали в контейнеры. Прекращение световых вспышек означало, что очередной левиафан космических просторов готов к полету, и в этот момент радиосеть оглашалась душераздирающими воплями рабочих, которых не пускали обратно на верфи, мгновенно зачисляя в команды построенных ими кораблей. Война была тотальной.

Билл полез по извилистой пластиковой трубе, соединявшей челнок с космическим дредноутом, и бросил свой мешок к ногам главного старшины, сидевшего за столом в камере воздушного шлюза размерами с хороший ангар. Вернее, попытался бросить, так как сила тяжести отсутствовала, и мешок повис над полом. Когда же Билл попробовал подпихнуть его, то и сам взлетел кверху. (Поскольку тело в свободном состоянии, говорят, невесомо, а каждое действие рождает противодействие — или что-то в этом роде.) Старшина заржал и потянул Билла на палубу.

— Брось свои пехотные замашки, увалень! Имя?

— Билл. Пишется с двумя «л».

— Бил, — пробормотал старшина, облизнув перо и вписав имя круглыми неуверенными буквами в корабельную ведомость. — Два «л» положены только офицерам, понял, вонючка? Знай свое место! Квалификация?

— Рекрут необученный, неквалифицированный, от космоса блюющий.

— Ладно, только не вздумай блевать здесь, для этого у тебя есть свой кубрик. Теперь ты — малоопытный заряжающий 6-го класса. Вали в кубрик 34И-89Т-001. Шевелись! Да держи этот чертов мешок над головой!

Едва Билл отыскал свой кубрик и швырнул на койку мешок, который повис в пяти дюймах над матрацем из искусственной шерсти, как туда ввалились Трудяга Бигер, Скотина Браун и толпа незнакомцев с автогенами в руках и обозленными физиономиями.

— А где Урод и другие парни из взвода? — спросил Билл.

Скотина пожал плечами и пристегнулся ремнями к койке, надеясь маленько всхрапнуть. Трудяга развязал один из шести мешков и достал оттуда несколько пар сапог, явно нуждающихся в чистке.

— Спасен ли ты? — послышался из дальнего кубрика чей-то глубокий проникновенный бас. Билл удивленно обернулся, и, заметив его заинтересованность, огромный солдат направил на него гигантский указующий перст.

— О брат мой, обрел ли ты вечное спасение?

— Кто ж его знает, — промямлил Билл, наклонился и принялся рыться в своем мешке, надеясь, что солдат отстанет. Однако тот не только не отстал, но пробрался через кубрик и уселся рядом на койку. Билл попробовал проигнорировать его, но это было не так-то просто, учитывая рост незнакомца — более шести футов, его недюжинную мускулатуру и железные челюсти. Кожа у солдата была чудесного черного цвета с пурпурным отливом, что вызвало у Билла легкое чувство зависти, так как сам он был серовато-розовым. Корабельная форма по цвету мало отличалась от кожи солдата, и он казался выточенным из цельного куска камня, на котором эффектно выделялись белки глаз и белозубая улыбка.

— Приветствую тебя на борту «Фанни Хилл», — сказал он и чуть не раздавил правую кисть Билла в дружеском рукопожатии. — Она в нашем флоте уже старушка, построена почти неделю назад. Что касается меня, то я — преподобный заряжающий 6-го класса Тембо, а по ярлыку на твоем вещевом мешке я вижу, что тебя зовут Билл, а раз уж мы с тобой в одной команде, Билл, то зови меня просто Тембо, а кстати — заботишься ли ты о спасении души?

— В последнее время мне некогда было об этом задумываться…

— Ну еще бы! Ты же с рекрутского обучения, а в это время посещение церкви считается воинским преступлением. Однако теперь все позади, можно подумать и о душе. Какого ты вероисповедания?

— Мои предки были фундаментальными зороастрийцами, значит, и я…

— Суеверие, мой мальчик, чистой воды суеверие! Сама судьба свела нас на этом корабле, дабы дать твоей душе последний шанс на спасение от геенны огненной. Ты слыхал о Земле?

— Нет, я привык к простой пище…

— Это планета, мальчик мой, колыбель человеческой расы, откуда мы все ведем свое происхождение. Смотри, какой это прекрасный зеленый мир, это просто жемчужина космоса! — Тембо вытащил из кармана миниатюрный проектор, и на переборке возникло красочное изображение планеты, изящно плывущей в пустоте и окутанной легким покровом облаков. Внезапно белую пелену прорезала ярко-красная молния, облака вспенились и закипели, и на поверхности планеты возникли зияющие раны. Из портативного репродуктора раздался стонущий гул взрыва. — Но возникли распри меж сынами человеческими, и поражали они друг друга атомными ударами до тех пор, пока не возопила Земля, и страшен был вопль ее гибели! И когда смолкли последние взрывы, то была смерть на севере, и смерть на востоке, и смерть на западе, смерть, смерть, смерть… Понимаешь ли ты, что произошло? — Исполненный глубокого чувства голос Тембо сорвался, будто он и в самом деле ждал ответа на этот риторический вопрос.

— Не знаю, — сказал Билл, роясь без всякой надобности в своем мешке. — Я-то сам с Фигеринадона-2, это тихое местечко…

— Смерти не было НА ЮГЕ! А почему, спрашиваю я, был спасен Юг? И ответ на это: такова воля Самеди, чтобы ложные религии, ложные пророки и ложные Боги были стерты с лица Земли и осталась лишь истинная вера — Первая Реформированная Церковь Водуистов…[1]

Тут зазвенел сигнал тревоги, настроенный таким образом, чтобы вызвать в черепной коробке резонирующие колебания; казалось, будто голову засунули внутрь гигантского колокола, с каждым ударом которого глаза вылезали из орбит. Образовав у входа небольшую свалку, солдаты ринулись в коридор, где жуткий звон был чуть менее оглушительным и где их уже поджидали унтер-офицеры, готовясь загнать всех на боевые посты. Вслед за Трудягой Бигером Билл вскарабкался по скользкой лесенке и через люк попал в крюйт-камеру. Огромные стеллажи с зарядами тянулись вдоль стен, от верхних полок отходили кабели толщиной в руку и исчезали где-то в потолке. Перед стеллажами в палубе на равных расстояниях были проделаны круглые отверстия диаметром около фута.

— Буду краток: малейший проступок, и я лично спущу любого из вас в зарядный люк вниз головой. — Сальный палец указал на дырку в палубе, и всем стало ясно, что перед ними новое начальство. Оно было ниже, шире и толще Смертвича, но родовое сходство было несомненно. — Я — заряжающий 1-го класса Сплин. Или я сделаю из вас, то есть из гнусного сухопутного дерьма, умелых и опытных заряжающих, или спущу вас в ближайший люк. Наша техническая специальность требует высокой квалификации и навыка; обычно на ее освоение уходит как минимум год, но сейчас война, и вам придется ее освоить немедленно, иначе… Сейчас я вам покажу, как это делается. Тембо, марш из строя! Полка 19К-9 отключена от сети.

Тембо щелкнул каблуками и встал по стойке «смирно» возле указанной полки, на которой рядами стояли заряды — белые керамические цилиндры с металлическими крышками на концах. Каждый пятифутовый цилиндр диаметром около фута весил 90 фунтов и был опоясан красной полосой. Заряжающий 1-го класса Сплин щелкнул по ней ногтем:

— Такой лентой снабжен каждый заряд; ода называется зарядной лентой и имеет красный цвет. Когда заряд сгорает, цвет ленты меняется на черный. Все сразу вы, конечно, не запомните, но у вас есть инструкции, которые вы должны зазубрить, чтобы от зубов отскакивало, иначе… Тембо, вон сгоревший заряд! ПОШЕЛ!

— Ух-х! — выкрикнул Тембо, прыгнул к заряду и обхватил его обеими руками. — Ух-х-х! — повторил он, вытаскивая заряд из зажимов и бросая его в открытый люк. Затем с таким же уханьем он сдернул с полки новый заряд, закрепил его и, ухнув напоследок, застыл по стойке «смирно».

— Вот как это делается по-солдатски! И вам придется делать так же, иначе… — Его прервал глухой гудок, похожий на подавленную отрыжку. — Сигнал на жратву. Придется вас распустить, но, пока будете жрать, повторяйте все, чему я вас тут учил… Разойдись!

Они вышли в коридор и влились в густой поток солдат, впускавшихся в глубь корабельного чрева.

— Как думаешь, жратва-то тут хоть получше лагерной или как? — спросил Трудяга Бигер, возбужденно причмокивая губами.

— Хуже она быть не может, это исключено, — ответил Билл, становясь в очередь к двери с табличкой «СТОЛОВАЯ ДЛЯ НИЖНИХ ЧИНОВ № 2». — Любое изменение будет к лучшему. Мы ж теперь, как ни крути, боевые солдаты, верно? А в бой нужно идти в хорошей форме, так в уставе сказано.

Очередь двигалась томительно медленно, но за час они все же добрались до двери. За дверью усталый дневальный в засаленном комбинезоне вручил Биллу желтую пластмассовую чашку. Билл двинулся дальше и, когда подошла его очередь, очутился перед голой стеной, из которой одиноко торчал кран без ручки. Жирный повар в огромном белом колпаке и грязной майке махнул ему половником:

— Шевелись, шевелись, ты что — никогда не ел, что ли! Чашку под кран, жетон в прорезь, да поживее!

Билл подставил чашку и заметил на уровне глаз узкую прорезь в стальной переборке. Туда он засунул жетон, висевший у него на шее. Послышалось жужжание, и из крана вытекла тоненькая струйка желтоватой жидкости, наполнив чашку до половины.

— Следующий! — заорал повар и, оттолкнув Билла, освободил место для Трудяги.

— Что же это такое? — спросил Билл, изучая свою чашку.

— Что такое! Что такое! — Повар аж побагровел от ярости. — Твой обед, тупая скотина! Химически чистая вода, в которой растворено восемнадцать аминокислот, шестнадцать витаминов, одиннадцать минеральных солей, эфиры жирных кислот и глюкоза! А ты чего хотел?!

— Пообедать… — с надеждой проговорил Билл, и тут же из глаз у него посыпались искры от удара половником по голове. — Ну можно хотя бы без этих… жирных эфиров? — успел он крикнуть, прежде чем повар вытолкал его в коридор, где к нему присоединился Трудяга.

— Э-э-э… — сказал Трудяга. — Значит, тут все необходимые элементы для поддержания жизни почти до бесконечности. Здорово, правда?

Билл глотнул из чашки и печально вздохнул.

— Глянь-ка, — сказал Тембо, и Билл увидел на стене коридора кадр из проектора: туманный небосвод и облака с оседлавшими их крохотными человечками. — Тебя Ожидает ад, мой мальчик, если ты не приобщишься к благодати. Отринь же ересь! Первая Реформированная Церковь Водуистов открывает тебе объятия, прильни же к ее груди и займи место на небесах по правую руку от Самеди!

Картина изменилась: облака стали гуще, из репродуктора под звуки тамтама полилось пение ангельского хора. Фигурки приблизились — все как одна чернокожие, в белых одеяниях, из-под которых торчали большие черные крылья. Ангелы улыбались, изящно махали друг другу крылами, пролетая мимо верхом на облаках, и вдохновенно пели, барабаня по маленьким тамтамам. Сценка была чудо как хороша, Билл чуть не прослезился.

— СМИР-Р-НА!

Лающий возглас гулким эхом обрушился со стен, солдаты расправили плечи, сдвинули каблуки и выкатили глаза. Божественный хор умолк: Тембо сунул проектор в карман.

— Равняйсь! — скомандовал заряжающий 1-го класса Сплин.

Скосив глаза, солдаты смотрели на двух военных полицейских с пистолетами в руках — телохранителей офицера. Билл догадался, что это офицер: во-первых, они проходили специальный курс «Определение офицера», а во-вторых, в сортире висела картинка «Знай своих офицеров», которую он имел возможность досконально исследовать во время приступа дизентерии. У Билла аж челюсть отвисла от изумления, когда офицер прошел мимо него на расстоянии вытянутой руки и остановился перед Тембо.

— Заряжающий 6-го класса Тембо, я принес тебе радостную весть. Ровно через две недели истекает семилетний срок твоей службы. Учитывая безупречный характер твоего послужного списка, капитан Зекиаль распорядился удвоить сумму обычного выходного пособия, демобилизовать тебя с почетом под барабанный бой и доставить обратно на Землю.

Тембо спокойно и твердо глядел сверху вниз на коротышку лейтенанта, покусывавшего обглоданные белесые усики.

— Это невозможно, сэр!

— Невозможно? — проскрипел лейтенант, раскачиваясь взад-вперед на высоких каблуках. — Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что возможно, а что нет?!

— Я не указываю, сэр, — невозмутимо ответил Тембо. — Пункт 13-9А. параграф 45, страница 8923, том 23 «Правил, распоряжений и дисциплинарных уложений» гласит: «В период военного положения нижний чин или офицер может быть уволен со службы на корабле, базе или в лагере, только если он приговорен судом к смертной казни…»

— Ты что, корабельный юрист, а, Тембо?

— Никак нет, сэр! Я солдат, сэр. Стремлюсь выполнять свой долг,сэр.

— Темнишь ты, Тембо! Я ведь видел твой послужной список и помню, что в армию ты пошел добровольно, без всяких наркотиков или гипноза. А теперь еще и от демобилизации отказываешься! Плохо, Тембо, очень плохо! Это бросает тень на твое имя. Все это чертовски подозрительно! А может, ты шпион, Тембо?

— Я верный солдат императора, сэр, а не шпион.

— Да, ты не шпион, Тембо, мы тщательно тебя проверили. Но зачем ты все-таки завербовался в армию, Тембо?

— Чтобы стать верным солдатом императора, сэр, и по мере сил своих распространять Слово Божие. Спасены ли вы, сэр?

— Придержи язык, солдат, или я закую тебя в кандалы! Слыхали мы эту сказочку, преподобный, да не верим в нее. Как ты ни хитер, а мы тебя выведем на чистую воду!

Офицер засеменил прочь, что-то бормоча себе под нос, и никто не посмел шелохнуться, пока он не скрылся из виду. Солдаты посматривали на Тембо как-то странно, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

Билл и Трудяга медленно побрели в свой кубрик.

— Отказаться от демобилизации! — повторял Билл с благоговейным ужасом.

— Слушай, а он не псих? — сказал Трудяга. — Другого-то объяснения, пожалуй, и быть не может.

— Психом до такой степени быть невозможно. Смотри-ка, интересно, что это? — Билл показал на дверь с надписью «Посторонним вход категорически воспрещен».

— Черт… не знаю… может — еда?

В тот же миг они оказались за дверью и плотно прикрыли ее за собой. Однако едой там и не пахло. Они стояли в длинном помещении с круто изогнутой стеной, на которой были укреплены какие-то устройства, похожие на гигантские огурцы, усеянные бесчисленными счетчиками, циферблатами, переключателями и снабженные телеэкраном и пусковым механизмом. Билл наклонился к ближайшему и прочел табличку:

— ЧЕТВЕРТЫЙ АТОМНЫЙ БЛАСТЕР. Ты только погляди, какие громадины! Похоже, это главная корабельная батарея. — Он обернулся и увидел, что Трудяга, подняв одну руку и повернув циферблат своих часов в сторону орудий, указательным пальцем другой руки нажимает на кнопку завода.

— Ты что делаешь? — спросил он.

— Я… это… Просто смотрю, который час.

— Так ты же ничего не видишь, циферблат-то глядит в другую сторону!

Услышав чьи-то гулкие шаги на батарейной палубе, они сразу вспомнили о запрещающей надписи на двери и пулей вылетели в коридор. Билл бесшумно притворил дверь, обернулся, но Трудяги уже и след простыл. Когда Билл вернулся в кубрик, Бигер усердно полировал чей-то сапог и даже не повернул к нему головы.

А все-таки что он там вытворял со своими часами?

Глава 4

Этот вопрос изводил Билла все время, пока длилось изнурительное обучение профессии заряжающего. Упражнения, требовавшие точности и известных технических навыков, поглощали все его внимание, но в свободные минуты Билла одолевало беспокойство. Он думал об этом, стоя в очереди за обедом, терзался каждую ночь, перед тем как забыться тяжелым дурманящим сном Он мучился всякий раз, когда выдавалась свободная минутка, и даже похудел. Похудел он, правда, не только из-за мучительных сомнений. Корабельная кормежка! Она служила только одной цели: поддерживать в солдатах жизнь. Но какую жизнь! Жалкую, безотрадную, полуголодную. Впрочем, Билл над этим не задумывался. Перед ним стояла куда более важная проблема, и он нуждался в помощи.

После воскресных занятий, в конце второй недели пребывания на корабле, он, вместо того чтобы ринуться в столовую с остальными, задержал заряжающего 1-го класса Сплина.

— У меня проблема, сэр.

— Пустяки, один укол, и все пройдет. Говорят, без этого никогда не станешь мужчиной.

— У меня другая проблема, сэр. Я хотел бы… я хотел бы поговорить с капелланом.

Сплин побледнел и прислонился к переборке.

— Я ничего не слышал, — просипел он. — Мотай в столовую, и, если сам не проболтаешься, я буду нем как рыба. Билл зарделся.

— Очень сожалею, сэр, но это необходимо. Я не виноват, что мне нужно поговорить с ним, такое со всяким может случиться…

Голос Билла становился все глуше, он смущенно шаркал подошвами и внимательно рассматривал носки своих сапог. Молчание затянулось; когда Сплин наконец заговорил, товарищеские нотки из его голоса полностью испарились.

— Ладно, солдат, раз ты настаиваешь… Надеюсь, остальные парни об этом не пронюхают. Пропусти обед и отправляйся сейчас же. Вот пропуск.

Он нацарапал что-то на клочке бумаги, презрительно швырнул его, развернулся и зашагал прочь, оставив Билла униженно ползать по полу.

Судя по корабельному указателю, капеллан занимал каюту 362-В на 89-й палубе. Билл спускался в бесчисленные люки, петлял по коридорам, карабкался по сходням, пока, наконец, не оказался перед металлической дверью, утыканной заклепками. От усталости на лбу у него выступили крупные капли пота, в глотке пересохло. Он поднял руку и тихо постучал.

Через несколько мучительно долгих секунд раздалось глуховатое:

— Да, да, войдите. Не заперто.

Билл вошел и тут же вытянулся по стойке «смирно», увидев офицера, который сидел за письменным столом, почти целиком заполнявшим крохотную каюту. Лейтенант четвертого ранга был еще молод, но уже совершенно лыс. Под глазами у него залегли черные тени, на подбородке отросла щетина, измятый галстук съехал набок. Офицер рылся в груде бумаг, заваливших весь стол, раскладывал их в кучки, на одних делал пометки, другие выбрасывал в переполненную мусорную корзину. Когда он отодвинул одну из стопок, Билл увидел на столе табличку: «ОФИЦЕР-КАСТЕЛЯН».

— Извините, сэр, — сказал Билл, — я, верно, ошибся и попал не в ту каюту. Я ищу капеллана.

— Это и есть каюта капеллана, но он дежурит с 13.00, даже такой болван, как ты, мог бы догадаться, что надо подождать еще 15 минут.

— Благодарю вас, сэр. Я зайду позже. — Билл попятился к двери.

— Ты останешься здесь и будешь работать. — Офицер поднял на Билла налитые кровью глаза и злорадно хихикнул. — Раз ты мне попался — рассортируешь квитанции на носовые платки. Я где-то затерял тут 600 сморкалок. Знаю, что пропасть они не могли, но… Думаешь, легко быть офицером-кастеляном?

Он шмыгнул носом от жалости к себе и пихнул Биллу груду квитанций. Билл принялся их разбирать, но тут прозвучал звонок, возвестивший окончание вахты.

— Так я и знал! — плаксиво завопил офицер. — Эту проклятую работу чем больше делаешь, тем больше остается! А ты еще воображаешь, будто у тебя могут быть какие-то проблемы!

Дрожащими пальцами он перевернул табличку на столе. Теперь на ней красовалась надпись «КАПЕЛЛАН». Лейтенант ухватился за кончик галстука и с силой закинул его за правое плечо. Галстук был пришит к воротничку, который на специальных подшипниках легко скользил по рубашке. Воротничок с тихим жужжанием развернулся задом наперед, явив взору Билла белоснежную гладкую поверхность; галстук остался где-то за спиной.

Капеллан молитвенно сложил ладони, опустил глаза долу и сладко улыбнулся:

— Чем могу помочь, сын мой?

— Я думал, вы офицер-кастелян, сэр, — ошеломленно произнес Билл.

— Да, сын мой, и это далеко не единственное бремя, возложенное на мои слабые плечи. В эти трудные времена мало кто нуждается в капелланах, а спрос на офицеров-кастелянов велик. Стараюсь приносить пользу. — И он смиренно склонил голову.

— Но вы… кто же вы все-таки? Офицер-кастелян и по совместительству капеллан или капеллан и по совместительству офицер-кастелян?

— Тайна сия велика есть, сын мой. Существуют явления, в суть которых лучше не вникать. Но я вижу, что душа твоя в смятении. Скажи, веруешь ли ты?

— Во что?

— Это я тебя спрашиваю, во что? — рявкнул капеллан, в облике которого на миг проступили черты офицера-кастеляна. — Как я могу помочь тебе, если не знаю, какую религию ты исповедуешь?

— Фундаментальный зороастризм.

Капеллан вытащил из стола оклеенный целлофаном список и стал водить по нему пальцем.

— За… зе… Зоофилия… Зороастризм реформированный фундаментальный. Этот?

— Да, сэр.

— Что ж, все очень просто, сын мой… 21-52-05… — Он быстро набрал номер на диске, встроенном в крышку стола, а затем широким жестом, блеснув вдохновенным пророческим взором, смахнул всю бумажную груду на пол. Скрипнул потайной механизм, часть столешницы опустилась, и тут же поднялась обратно вместе с пластиковой черной шкатулкой, украшенной золочеными изображениями вздыбленных быков. — Минуточку! — сказал капеллан, открывая шкатулку.

Он развернул длинную белую полосу материи, затканной золотыми фигурками быков, и намотал ее на шею. Потом положил рядом со шкатулкой толстенную книгу в кожаном переплете, а на крышку водрузил двух металлических быков с углублениями на крестцах. В одно углубление он налил из пластмассовой фляжки дистиллированную воду, в другое — благовонное масло, которое тут же поджег. Билл наблюдал эти приготовления с чувством растущей радости.

— Какой счастливый случай, что вы тоже оказались зороастрийцем, — сказал он. — Теперь мне будет легче вам довериться.

— Никаких случайностей, сын мой, просто хорошая подготовка. — Капеллан бросил в пламя щепотку порошка хаомы[2]; у Билла аж в носу засвербило от пряного аромата курений. — По милости Ахурамазды я помазанный жрец зороастризма; по воле Аллаха — верный муэдзин ислама; по соизволению Иеговы — обрезанный рабби и так далее. — Тут его благостное лицо исказилось злобным оскалом. — А из-за нехватки офицеров еще и долбаный офицер-кастелян! — Чело его вновь прояснилось. — А теперь поделись со мной своими тревогами.

— Это так трудно… Возможно, я слишком подозрителен, но меня беспокоит поведение одного из моих друзей. В нем есть чго-то странное. Как бы это сказать…

— Доверься мне, сын мой, поведай свои сокровенные помыслы и ничего не опасайся. Что бы ты ни сказал — все останется в стенах этой каюты, ибо я свято блюду тайну исповеди согласно обетам и призванию. Облегчи душу свою.

— Вы очень добры. Мне уже и так полегчало. Понимаете, мой приятель немного со сдвигом: чистит всем сапоги, добровольно дежурит в сортире, девчонками не интересуется…

Капеллан благостно закивал, мановениями руки подгоняя к ноздрям наркотические волны фимиама.

— Не вижу причин для беспокойства. Похоже, он славный малый. Разве не учит нас «Вендидад»[3], что мы должны помогать ближнему, разделять бремя его и не гоняться по улицам за блудницами?

Билл нахмурился:

— Все это хорошо для воскресной школы, но в армии так себя не ведут. Мы думали, он просто чокнутый; возможно, так оно и есть, но дело не в этом. Мы с ним случайно попали на батарею, и я увидел, как он направил свои часы на орудия, нажал на головку завода, и в часах что-то щелкнуло. А вдруг это фотоаппарат? Я… Я думаю — он чинджеровский шпион!

Билл откинулся на спинку стула, тяжело дыша и обливаясь потом. Наконец он выговорил это страшное слово вслух. Капеллан продолжал кивать и улыбаться, явно одурманенный ароматом хаомы. Потом, очнувшись, высморкался и раскрыл толстую книгу «Авесты». Он прочел какой-то отрывок на древнеперсидском, что, вероятно, его несколько взбодрило, и захлопнул книгу.

— Не лжесвидетельствуй! — загремел он с грозным видом, уставив на Билла обвиняющий перст.

— Вы не так меня поняли, — простонал Билл, ерзая на стуле. — Он же в самом деле что-то мудрил с часами! Я видел это совершенно отчетливо! — Ничего себе — получил моральную поддержку!

— Я говорю это, дабы укрепить в тебе веру, сын мой, пробудить в тебе чувство вины и напомнить о необходимости регулярно посещать храм Божий. Ты уклонился с истинного пути!

— Не виноват я! В период рекрутского обучения ходить в Церковь категорически запрещено!

— Обстоятельства не снимают греха, но на сей раз ты будешь прощен, ибо безгранично милосердие Ахурамазды.

— А как насчет моего приятеля? Этого шпиона?

— Забудь свои подозрения, они недостойны верного адепта Зороастра. Бедный мальчик не должен пострадать из-за своей естественной склонности к дружелюбию, человеколюбию и любви к чистоте или из-за того, что в его испорченных часах что-то щелкает. Если он шпион, он должен быть чинджером, а чинджеры — семифутовые ящеры с хвостом. Понял?

— Да, конечно, — с несчастным видом промямлил Билл. — Это я и сам понимаю, но все равно не ясно…

— Если такое объяснение удовлетворяет меня, то тебе его и подавно достаточно. Видно, крепко Ариман овладел твоей душой, если ты так плохо думаешь о своем друге. Придется наложить на тебя епитимью — давай-ка быстренько помолимся вместе, пока не вернулся офицер-кастелян.

По окончании недолгого ритуала Билл помог убрать культовые предметы в шкатулку, которая тут же исчезла в недрах стола, а затем, попрощавшись, направился к двери.

— Минутку, сын мой, — сказал капеллан, просияв лучезарной улыбкой, завел руку за спину и ухватился за кончик галстука. Как только воротничок вернулся в исходное положение, благодушная улыбка мгновенно сменилась злобной гримасой. — Ты куда лыжи навострил, сукин сын?! Сидеть!

— Н-но, — начал заикаться Билл, — но вы же отпустили меня.

— Это капеллан тебя отпустил, а я как офицер-кастелян не имею к нему никакого отношения. А теперь — быстро — имя чинджеровского шпиона, которого ты укрываешь!

— Я же говорил об этом на исповеди!

— Ты говорил с капелланом, а он сдержал слово и тайны твоей не выдал — я просто случайно услышал ваш разговор. — Офицер нажал красную кнопку на панели. — Военная полиция уже в пути. Выкладывай, пока нет полицейских, ублюдок, а то протащу тебя под килем без скафандра и лишу обеда на год вперед! Имя!

— Трудяга Бигер, — прорыдал Билл; в это мгновение в коридоре послышался громкий топот, и два амбала в красных шлемах ввалились в крошечную каюту.

— Нашел для вас шпиона, ребята, — торжествующе заявил офицер-кастелян.

Полицейские оскалились, набрали в легкие воздуха и бросились на Билла. Обливаясь кровью, он рухнул под ударами кулаков и дубинок; подоспевший кастелян еле вырвал его из рук этих дегенератов с гипертрофированной мускулатурой и необычайно близко посаженными глазами.

— Да не он это… — задыхаясь, сказал офицер, бросив Биллу полотенце, чтобы тот вытер кровь с лица. — Это наш стукач, доблестный герой-патриот, который заложил своего друга по имени Трудяга Бигер. Сейчас мы схватим этого негодяя, закуем в кандалы, а потом хорошенько допросим. Вперед!

Полицейские подхватили Билла и понеслись по коридору. От ветерка, возникшего в результате их стремительного движения, несчастному даже немного полегчало. Офицер-кастелян приоткрыл дверь в кубрик заряжающих, просунул в нее голову и жизнерадостно крикнул:

— Привет, ребята! Трудяга Бигер здесь?

Бигер оторвался от очередного сапога, махнул рукой и улыбнулся:

— Вот он — я!

— Взять! — завопил офицер, отпрыгивая в сторону и показывая на Трудягу обличающим пальцем.

Полицейские ринулись в кубрик, бросив, Билла у двери. Когда он поднялся на ноги, Трудяга уже был схвачен, скован по рукам и ногам, но продолжал улыбаться.

— Э-э-э… Ребята, вам, должно быть, сапоги надо почистить?

— А ну-ка заткнись, шпион поганый! — взвизгнул офицер-кастелян и, размахнувшись, врезал кулаком в эту нахальную улыбку. Вернее, хотел врезать — потому что Бигер так крепко вцепился зубами в ударившую его руку, что офицер никак не мог ее вырвать. — Он меня загрызет! Загрызет! — взвыл кастелян, тщетно пытаясь освободиться.

Оба полицейских, прикованных наручниками к Трудяге, подняли дубинки, чтобы задать ему как следует. В это мгновение верхушка черепа Трудяги отскочила, как крышка от шкатулки. Случись такое в обычной обстановке, зрелище и то показалось бы странным, сейчас же оно произвело просто потрясающее впечатление. Все, включая Билла, остолбенев, смотрели, как из открытого черепа Трудяги выскочила семидюймовая ящерица и плюхнулась на пол, оставив на нем довольно заметную вмятину. Ящерица была ярко-зеленая, с четырьмя крошечными ручонками, длинным хвостом и головой, похожей на рыльце детеныша крокодила: ну вылитый чинджер, только росту в ней было семь дюймов, а вовсе не футов!

— Все люди — козлы вонючие! Чинджеры никогда не потеют! Да здравствуют чинджеры! — пискнула ящерица голосом Бигера и метнулась через кубрик к койке Трудяги.

Всеобщий паралич еще не прошел. Солдаты застыли, окаменев от изумления и бессмысленно тараща выпученные глаза. Офицера-кастеляна пригвоздили к месту сомкнутые на его кисти челюсти, полицейские пытались высвободиться из наручников, приковавших их к неподвижному телу Бигера. Только Билл сохранил способность к действиям и, несмотря на то, что голова у него еще кружилась от побоев, попытался схватить зверюшку. Крошечные коготки впились ему в ладонь, неизвестная сила сбила с ног, швырнула через кубрик и шваркнула о переборку.

— Вот тебе, стукач! — пискнул тоненький голосок. Никто и глазом моргнуть не успел, как рептилия шмыгнула к вещевому мешку Трудяги, разорвала его и нырнула внутрь. Что-то пронзительно загудело, и из мешка высунулось блестящее острие, похожее на снаряд. Через мгновение в воздухе повис миниатюрный — не более двух футов в длину — космический корабль. Он повернулся вокруг вертикальной оси, нацелился носом в переборку и замер. Гудение усилилось, перешло в звенящий визг, корабль рванулся вперед и прошел сквозь металлическую стену, будто через мокрую картонку. Послышалось еще несколько яростных взвизгов — это корабль продырявил другие переборки, — а затем душераздирающий скрежет оповестил, что аппарат прорвал обшивку дредноута и вышел в космос. Воздух с ревом устремился в пустоту, зазвенели колокола тревоги.

— Черт меня побери… — ошеломленно пробормотал офицер-кастелян и вдруг завопил: — Да уберите же наконец эту сволочную штуковину, пока она меня до смерти не загрызла!

Оба полицейских все еще боролись с наручниками, прочно сковавшими их с телом бывшего Трудяги. Сам же Трудяга Бигер только пялил глаза и глупо ухмылялся, намертво вцепившись зубами в кисть офицера. Билл схватил атомную винтовку, сунул ствол между челюстями Бигера и освободил зажатую руку. Производя эти манипуляции, он заметил, что черепная крышка Трудяги отскочила по проходившей над ушами линии и что держалась она на блестящем медном шарнире. Внутри открытого черепа вместо мозгов находился великолепно оборудованный командный пункт с креслицем, крошечной приборной панелью, телеэкраном и системой воздушного охлаждения. Как выяснилось, Трудяга был просто роботом, управляемым той ящерицей, которая сбежала в космическом снаряде. Она была совсем как чинджер — только ростом не более семи дюймов.

— Ну надо же! — сказал Билл. — Трудяга, значит, просто робот, а управляла им эта зверюшка, которая сейчас смылась. Она же вылитый чинджер, только семи дюймов ростом…

— Семь дюймов, семь футов — какая разница! — раздраженно буркнул офицер-кастелян, обматывая руку носовым платком. — Мы не обязаны сообщать каждому рекруту об истинных размерах противника или о том, что они живут на планете 10-Г. У нас, парень, другая задача: поддерживать в вас боевой дух.

Глава 5

Теперь, когда Трудяга Бигер оказался чинджеровским шпионом, Билл совсем осиротел. Скотина Браун, который и раньше не отличался разговорчивостью, совсем замолчал, так что Биллу не с кем было даже полаяться. Из старых приятелей по лагерю имени Льва Троцкого на батарее остался только Браун, а новые сослуживцы держались обособленно, собирались в кружок и разговаривали полушепотом, бросая на Билла косые взгляды через плечо, когда он оказывался поблизости. Часы досуга они посвящали сварке: после каждой вахты врубали свои аппараты и приваривали все металлические предметы к полу, чтобы во время следующей вахты отодрать их обратно — идиотское времяпрепровождение, но, похоже, им это нравилось. Поэтому Биллу не оставалось ничего другого, как заводить воображаемые споры с Трудягой.

— Видишь, в какую передрягу я попал из-за тебя! — скулил он.

Бигер только улыбался, ничуть не тронутый жалобами.

— По крайней мере, закрой свою черепушку, когда с тобой разговаривают! — злился Билл и протягивал руку, чтобы захлопнуть крышку на голове Трудяги.

Но это ничего не меняло. Бигер все равно мог только улыбаться. Никогда ему уже не чистить сапоги. Теперь он стоял неподвижно, придавленный к полу собственной тяжестью и магнитными подковами, а заряжающие вешали на него грязное белье и сварочные аппараты. Бигер простоял так уже целые три вахты, и никто не знал, что с ним делать дальше, но тут наконец появились военные полицейские с ломами, погрузили Бигера на ручную тележку и увезли.

— Прощай! — крикнул ему вслед Билл и помахал рукой. Потом, продолжая начищать свой сапог, добавил: — Ты был хорошим парнем, даром что чинджеровский шпион.

Скотина Браун на это никак не отреагировал, сварщики с Биллом не разговаривали, а преподобного Тембо он сам старательно избегал.

Ветеранша флота «Фанни Хилл» все еще находилась на орбите — на ней устанавливали двигатели. Делать было почти нечего, так как предсказание заряжающего 1-го класса Сплина не сбылось и на овладение тонкостями профессии понадобилось значительно меньше года — фактически на это хватило пятнадцати минут. В свободное время Билл шатался по кораблю, обследуя все закоулки, гуляя повсюду, куда пропускала военная полиция, дежурившая в переходах, и даже подумывал, не навестить ли ему капеллана, чтобы вволю наругаться. Однако побоялся, что плохо рассчитает время и на вахте окажется офицер-кастелян, а это было бы уж слишком. Так, слоняясь по кораблю в полном одиночестве, он однажды заглянул в полуоткрытую дверь какой-то каюты и увидел на койке сапог.

Билл замер на месте, похолодел, остолбенел, ошалел, обомлел от ужаса и с трудом сдержал внезапные позывы мочевого пузыря.

Он узнал этот сапог. Он вспомнил бы его даже в свой смертный час, как помнил свой личный номер, который мог в любую минуту назвать с конца, с начала или с середины. Каждая деталь этого жуткого сапога въелась в его память: от шнуровки, змеящейся по мерзким голенищам, сделанным, как утверждали, из человеческой кожи, до рифленых подошв, измазанных чем-то красным — не иначе как человеческой кровью. Сапог принадлежал Смертвичу Дрангу.

Парализованный ужасом, словно кролик перед удавом, Билл почувствовал, как неведомая сила втягивает его внутрь каюты, заставляет скользить взглядом от ноги, всунутой в сапог, к поясу, затем к рубашке, к шее и, наконец, к лицу, которое он постоянно видел в ночных кошмарах с первого дня пребывания в армии. Губы лежащего дрогнули:

— Это ты, Билл? Заходи, гостем будешь.

Билл, спотыкаясь, зашел в каюту.

— Леденцов хочешь? — спросил Смертвич и улыбнулся.

Пальцы Билла машинально потянулись к коробке, зубы сомкнулись на первом за несколько недель куске твердой пищи, попавшем в рот. Из полуатрофированных слюнных желез потекла слюна, желудок выжидательно заурчал, в то время как мысли бешено заметались по кругу, пытаясь определить, что означает выражение лица Смертвича: уголки губ чуть приподняты над клыками, на щеках небольшие морщинки. Тщетно! Понять это выражение было невозможно.

— Я слышал, что Трудяга Бигер оказался чинджеровским шпионом, — начал Смертвич, закрывая коробку с леденцами и пряча ее под подушку. — Мне следовало раскусить его раньше. Я чувствовал, что с ним что-то неладно — вся эта чистка сапог и дерьма, но я-то думал, он просто со сдвигом. Надо было сообразить…

— Смертвич, — хрипло выдавил Билл. — Это невероятно, я знаю, но вы ведете себя как обыкновенный человек!

Смертвич хихикнул; это не был его обычный смешок, похожий на звук распиливаемых человеческих костей; это была вполне нормальная усмешка.

Билл продолжал, заикаясь:

— Но я же знаю, что вы — садист, извращенец, изверг, недочеловек, убийца…

— Тысяча благодарностей, Билл! Чертовски приятно это слышать. Я всегда стремился честно выполнять свой долг, но ничто человеческое мне не чуждо — всегда приятно, когда похвалят. Роль убийцы трудна, и я рад, что сумел произвести столь сильное впечатление даже на такого тупицу, как ты.

— Н-н-но… разве вы не убий…

— Полегче, ты! — рявкнул Смертвич, и в его голосе прорезалась такая привычная злоба, что температура тела Билла тут же упала на шесть градусов. Смертвич снова улыбнулся. — Ладно, не буду тебя винить за такие мысли, сынок, уж больно ты глуп, да к тому же деревенщина, и воспитание твое пострадало от общения с солдатней… Пошевели-ка мозгами, малыш! Обучение воинской премудрости — слишком важное дело, чтобы поручать его любителям. Прочел бы ты кой-какие учебники для военных колледжей, у тебя бы кровь застыла в жилах, ей-богу! Понимаешь, в доисторические времена сержанты в учебках, или как они там назывались, были настоящими садистами. Этим людям, лишенным всяких специальных знаний, командование позволяло прямо-таки уродовать новобранцев. Солдаты начинали ненавидеть службу, еще не научившись ее бояться, дисциплина летела ко всем чертям. А людские потери? То они строевой подготовкой загонят кого-то до смерти, то утопят целый взвод, то еще чего натворят. От одной мысли о таких нелепых потерях можно завыть!

— Могу я поинтересоваться, на каких предметах вы специализировались в колледже? — робко спросил Билл.

— «Воинская дисциплина», «Подавление воли» и «Методика воздействия». Тяжелый курс — целых четыре года, но диплом я получил, что совсем неплохо для парня из рабочей семьи. Я кадровый специалист, и просто не понимаю, за что эти неблагодарные ублюдки списали меня сюда, на эту ржавую консервную банку! — Он приподнял очки в золотой оправе, чтобы смахнуть набежавшую слезу.

— Неужто вы от них ждали благодарности? — с удивлением спросил Билл.

— Нет, конечно, какая глупость с моей стороны! Спасибо, что вправил мне мозги, Билл, из тебя еще выйдет настоящий солдат. Все, чего от них можно ожидать, — это преступное пренебрежение служебными обязанностями, которое я смогу использовать в своих интересах через общество ветеранов; в ход можно пустить взятки, поддельные приказы, махинации и прочие штучки. Просто я и впрямь немало сил положил на вас, болванов, в лагере и надеялся, что за это меня хотя бы оставят в покое и позволят заниматься своим делом — так нет же, дудки! Придется подсуетиться теперь, чтобы добиться перевода.

Он соскочил с койки и запер в сундучок леденцы вместе с очками в золотой оправе.

Билл, реакция которого в критические моменты была явно замедленной, усердно тер ладонью лоб, время от времени постукивая по нему кулаком.

— Какая удача, что вы родились этаким уродом… Я хочу сказать — у вас такие выдающиеся зубы…

— При чем тут удача! — воскликнул Смертвич, щелкнув ногтем по одному из клыков. — Да знаешь ли ты, сколько стоит пара двухдюймовых, генетически мутированных, искусственно выращенных и хирургически пересаженных клыков? Черта с два ты знаешь! Мне пришлось отказаться от трех очередных отпусков, чтобы оплатить операцию! Но, скажу тебе, она того стоила: имидж — это все! Я просматривал снимки с изображениями доисторических громил: в своем роде они были парни что надо. Конечно, их подбирали по физическим данным и низкому уровню интеллекта, но дело свое они знали туго. Непрошибаемые головы, чисто выбритые скулы со шрамами, железные челюсти, отвратные плотоядные рожи — все было при них. Я подумал: небольшое капвложение вначале принесет мне в дальнейшем недурной доходец. Это была настоящая жертва, можешь мне поверить — не так-то много вокруг людей с имплантированными клыками, и не случайно. Жевать ими жесткое мясо, конечно, удобно, но в остальном… Поди попробуй, поцелуй свою первую девчонку… А теперь — исчезни, Билл. Дела у меня. Увидимся еще…

Последнюю фразу Билл еле расслышал — мгновенно сработавший инстинкт самосохранения унес его вдаль по коридору. Когда прошел внезапный приступ ужаса, Билл вразвалку двинулся дальше, словно утка с подбитой лапой: именно так, считал он, ходят бывалые космонавты. Он уже воображал себя закаленным старым воякой и полагал, что о военной службе знает все. За свое жалкое самомнение он был немедленно наказан. Громкоговорители на потолке сначала икнули, а затем гнусаво возвестили на весь корабль:

— Внимание! Внимание! Слушайте приказ самого Старика — капитана Зекиаля! Вы этого приказа давно уже ждете не дождетесь! Мы идем в бой! Немедленно навести полный порядок на корме и на носу, чтобы ничего не болталось, как дерьмо в проруби!

Глубокий, от сердца идущий стон эхом отдался во всех отсеках исполинского корабля.

Глава 6

Насчет первого полета «Фанни Хилл» ходили разные сортирные сплетни и слухи, но все это было вранье. Слухи распускались тайными агентами военной полиции и потому гроша ломаного не стоили. Верно было только одно: корабль куда-то отправлялся, поскольку они явно готовились к отправке. Даже Тембо не мог не признать этого, выгружая снаряды в цейхгаузе.

— С другой стороны, — заметил он, — может, все это придумано для обмана шпионов: они считают, что мы куда-то идем, а на самом деле туда придут совсем другие корабли.

— Куда — туда? — раздраженно спросил Билл, который содрал ноготь указательного пальца, развязывая веревочный узел.

— Господи, да куда угодно, не в этом дело! — Вопросы, не имевшие прямого отношения к религии, мало волновали Тем-бо. — Зато, Билл, я точно знаю, куда попадешь ты лично.

— И куда же? — последовал жадный вопрос охочего до слухов Билла.

— Прямехонько в ад, ежели не спасешь душу.

— Да хватит тебе! — взмолился Билл.

— Взгляни сюда, — соблазнял его Тембо, показывая через проектор небесную сценку с золотыми вратами среди облаков, сопровождавшуюся тихими звуками тамтамов.

— А ну кончай свою душеспасительную трепотню! — загремел заряжающий 1-го класса Сплин, и изображение тут же пропало.

Билл почувствовал какую-то тяжесть в животе, но не обратил на нее внимания, поскольку истерзанный желудок постоянно подавал ему отчаянные сигналы, полагая, что его хозяин помирает с голоду, и никак не желая смириться с тем, что такой чудесный перемалывающий и переваривающий механизм обречен на жидкую диету. Но Тембо тоже бросил работу, склонил голову набок и ткнул себя ладонью в живот.

— Поехали! — сказал он. — Началась-таки космическая прогулочка! Они врубили межзвездный двигатель.

— Мы что же, выходим в подпространство? Теперь, значит, каждую клеточку тела начнет выворачивать наизнанку, да?

— Нет, от этого способа передвижения давно отказались: слишком много кораблей вошли с убийственной вибрацией в подпространство, но ни один из них не вынырнул обратно. Я читал в «Солдатском Таймсе» объяснения одного математика: что-то такое об ошибках в вычислениях, о более быстром течении времени в подпространстве; так что, может, пройдет целая вечность, прежде чем эти корабли появятся оттуда.

— Значит, пойдем надпространством?

— Такого вообще не существует.

— Так, может быть, нас распылят на атомы и занесут в память гигантского компьютера, который усилием мысли перебросит нас в другое место?

— Господи! — воскликнул Тембо, и его брови доползли почти до самой кромки волос на лбу. — Для деревенского парнишки-зороастрийца у тебя довольно-таки странные представления. Ты что — наклюкался или накурился какой-нибудь дряни?

— Да объясни ты мне толком, — взмолился Билл, — если и то и другое — чушь, то как же мы пересечем межзвездное пространство и сразимся с чинджерами?

— А вот как… — Тембо оглянулся, чтобы убедиться, что заряжающего 1-го класса поблизости нет, и сложил ладони с согнутыми пальцами в форме шара. — Представь себе, что это наш корабль, вышедший в большой космос. Потом врубается бухой двигатель.

— Чего-чего?

— Бухой двигатель. Он так называется потому, что надувает предметы, и они начинают разбухать. Ты же знаешь, что все вокруг состоит из маленьких частичек, протонов, электронов, нейтронов, тронтронов и прочих штучек, которые удерживаются вместе силами притяжения. Если тяготение ослабить — а я еще забыл сказать, что все эти козявки вертятся, как сумасшедшие, — так вот, если ослабить между ними связь, то частички начнут удаляться друг от друга, и чем слабее будет притяжение, тем дальше они разлетятся. Дошло?

— Дошло вроде, но не очень-то мне это по душе…

— Не волнуйся, дружище. Смотри на мои руки: по мере того как сила притяжения слабеет, корабль начинает разбухать. — Тембо широко раздвинул ладони. — Он становится все больше и больше, достигает размеров планеты, Солнца, целой Солнечной системы… Бухой двигатель доводит нас до нужных размеров, а потом его врубают в обратную сторону, мы съеживаемся — и вот, пожалуйста, мы уже там!

— Где это там?

— Да где нужно, — терпеливо ответил Тембо. Билл отвернулся и стал усердно наводить блеск на один из снарядов, заметив прогуливающегося неподалеку заряжающего 1-го класса Сплина, который бросил на них подозрительный взгляд. Как только Сплин завернул за угол, Билл наклонился к Тембо и прошипел:

— Как же мы можем оказаться где-то в другом месте? Ни разбухание, ни съеживание нас не передвинет в пространстве.

— Видишь ли, этот бухой двигатель — хитрая штука. Вроде того, как если бы ты взял резиновую ленту и растянул ее за оба конца. Скажем, левая рука у тебя неподвижна, а правой ты растягиваешь ленту. Потом ты выпускаешь ее из левой руки, понятно? Ты же не передвигал резину, а только растянул ее, а потом дал ей съежиться, но она переместилась в пространстве. То же самое происходит и с нашим кораблем. Он разбухает, но лишь в одном направлении. Когда нос корабля достигнет точки назначения, корма все еще будет на месте старта. Потом мы сократимся и — трах! — мы уже там, где надо. С такой же легкостью, дружок, ты бы мог попасть и на небеса, если бы…

— Кончай проповеди в рабочее время, Тембо! — пролаял заряжающий 1-го класса Сплин с другой стороны стеллажа, откуда он просматривал окрестности с помощью зеркальца, укрепленного на стержне. — Будешь целый год чистить зажимы на стеллажах! Я тебя предупреждал!

Они молча занялись своей работой, но тут сквозь переборку в крюйт-камеру вплыла планетка размером не больше теннисного мяча. Прекрасная маленькая планетка с крошечными ледяными шапками у полюсов, океанами, облачным покровом и даже селениями.

— Ой, что это? — взвизгнул Билл.

— Никудышная навигация, — поморщился Тембо. — Накладка. Корабль одним концом пошел немного назад, а не вперед. Нет-нет! Не трогай ее — это чревато! Это та самая планета, с которой мы стартовали, — Фигеринадон-2.

— Мой дом! — всхлипнул Билл, наблюдая со слезами на глазах, как планета уменьшается до размеров игрушечного стеклянного шарика. — Мама, прощай! — Он махал планете рукой, пока шарик не превратился в точку и не исчез из виду.

После этого события больше никаких особых происшествий не было, поскольку движения они не ощущали и не знали ни куда направляются, ни где находятся, ни когда остановятся. Но корабль, по-видимому, все же куда-то прибыл, так как пришел приказ готовиться к бою. Три вахты прошли спокойно, затем загремели колокола общей тревоги. Билл помчался на свой пост, впервые с момента зачисления в армию ощущая воодушевление. Его труды и жертвы не пропали даром: сегодня он наконец сразится с гнусными чинджерами!

Они заняли свои места возле зарядных люков, впившись глазами в красные полоски на зарядах. Через подошвы сапог Билл чувствовал слабую дрожь палубы.

— Что это? — спросил он у Тембо, еле шевеля губами.

— Работают атомные двигатели, это не разбухание. Маневрируем.

— Зачем?

— Следить за зарядными лентами! — гаркнул заряжающий 1-го класса Сплин.

Билл весь взмок от пота и только теперь заметил, как жарко стало в помещении. Тембо, не спуская глаз с зарядных лент, разделся и аккуратно сложил одежду на полу.

— Разве можно раздеваться? — спросил Билл и расстегнул воротник. — А почему такая жарища?

— Нельзя, конечно, но приходится выбирать между наказанием и опасностью зажариться. Заголяйся, сынок, иначе помрешь без покаяния. Мы, должно быть, сражаемся: включена система защиты. Семнадцать силовых полей, одно электромагнитное, да еще двойная броня корпуса и слой псевдоживой плазмы, которая затягивает пробоины. Теперь вся энергия накапливается внутри корабля и от нее никак нельзя избавиться. А значит, и от тепла. При работающих двигателях и потеющей команде тут будет жарковато. А начнется стрельба — станет-еще хуже.

Невыносимый зной держался несколько часов, в течение которых они продолжали следить за зарядными лентами. Один раз Билл услышал — скорее ощутил босыми подошвами через раскаленный пол — какой-то слабый звук.

— Что это было?

— Торпеду пустили.

— Во что?

Тембо лишь пожал плечами и продолжал еще упорнее вглядываться в заряды. Еще целый час Билл мучился от жары, усталости и скуки, потом прозвучал сигнал отбоя и вентиляторы принесли желанную прохладу. Натянув на себя форму, Билл устало потащился в кубрик. На доске объявлений в коридоре был наклеен свежий мимеографический оттиск. Билл прочел расплывчатый текст:

Глава 7

После героического уничтожения 17КЛ-345 потянулись унылые недели учений и муштры, которые должны были восстановить силы экипажа. В один из таких тоскливых дней раздался сигнал, которого Билл раньше не слышал: будто стальные рельсы ударялись друг о друга в вертящемся металлическом барабане, наполненном стеклянными шариками. Биллу и другим новичкам этот сигнал ничего не говорил, но Тембо прямо-таки слетел с койки и тут же прошелся в пляске «а на смерть нам наплевать», аккомпанируя себе ударами по крышке сундука.

— Спятил? — равнодушно спросил Билл, листая озвученный комикс «Всамделишные приключения сексуального вампира». С открытой страницы книжки доносились зловещие стоны.

— Разве ты не знаешь? Не знаешь? Это же почта, малыш, самый благословенный сигнал во всем космосе!

Конец вахты прошел в суете, беготне, ожидании и стоянии в длинной очереди. Выдача писем велась с хорошо продуманной безалаберностью и медлительностью, но наконец, несмотря на все препоны, почту все же раздали и Билл получил драгоценную открытку от матери. На открытке была изображена Зловонная Падаль — очистные сооружения на окраине их поселка; Билл почувствовал, как к горлу подступил комок. На отведенном для текста малюсеньком квадратике он разобрал материнские каракули: «Урожай плохой, долги, робомул подцепил прокладочный сап — надеюсь, у тебя тоже все хорошо, целую, мама». Но все-таки это была весточка из дома, и Билл, стоя в очереди за обедом, перечитывал ее снова и снова. Стоявший перед ним Тембо тоже получил открытку — сплошные ангелы и церкви, как и следовало ожидать. Перечитав текст в последний раз, Тембо сунул открытку в свою обеденную чашку, чем страшно шокировал Билла.

— Зачем ты это сделал? — возмутился Билл.

— А какой же еще толк от писем? — прогудел Тембо и затолкал открытку еще глубже. — Смотри и учись!

Билл увидел, что открытка начала разбухать. Ее белая поверхность покрылась трещинами и облетела, рассыпавшись на мелкие кусочки, а коричневая внутренность полезла наружу и стала пухнуть, пока не заполнила всю чашку и не достигла дюйма в толщину. Тембо выудил этот влажный ломоть и отгрыз от края здоровенный кусок.

— Обезвоженный шоколад, — проговорил он с набитым ртом. — Отлично! Попробуй-ка свою.

Не успел он договорить, как Билл пихнул свое послание в чашку и, затаив дыхание, уставился на разбухающую открытку. Исписанная обертка отвалилась, но внутренность оказалась не коричневой, а белой.

— Сахар.

— Сахар, а может, хлеб, — сказал он, стараясь удержать слюну.

Белая масса вздулась и полезла наружу. Билл обхватил ладонями края чашки, а масса все росла и росла, поглощая последние капли жидкости, пока в руках у него не оказалась гирлянда из толстых букв длиной не меньше двух ярдов. Буквы сложились в лозунг: «ГОЛОСУЙТЕ ЗА НЕПОДКУПНОГО ПРОХВОСТА — ВЕРНОГО ДРУГА СОЛДАТ». Билл откусил букву «Т», подавился и выплюнул мокрую жижу на пол.

— Картон! — сказал он с горечью. — Мать всегда покупает дешевку. Даже на обезвоженном шоколаде экономит… — Он попытался отпить из чашки, чтобы заглушить вкус типографской краски, но чашка была пуста.

Где-то в высших эшелонах власти кто-то принял решение и подписал приказ. Большие события всегда порождаются ничтожными причинами: капля птичьего помета, упав на заснеженный горный склон, катится вниз, обрастает снегом, снежный ком увеличивается, достигает гигантских размеров — и вот уже стремительно несется вниз грохочущая масса льда и снега, ревущая лавина смерти, которая стирает с лица земли целые селения. Такое безобидное начало…

Кто знает, какова была первопричина событий в данном случае — разве только боги знают, но они молчат себе да посмеиваются. Может быть, надменная чванливая пава, жена могущественного министра, размечталась о какой-то редкостной безделушке и своим злобным ядовитым языком так допекла павлина-мужа, что он пообещал ей это украшение — лишь бы отвязалась наконец — и начал изыскивать средства на покупку. Может быть, он шепнул императору о возможности развернуть кампанию в секторе 77/7, где давно уже царит затишье, намекнул на грядущую славную победу, которая, если число погибших будет достаточно солидным, принесет с собой ордена, награды и денежные премии. И таким вот образом женская алчность, подобно птичьему помету, вызвала лавину военных действий, концентрацию могучих флотов, вовлекавших в свою орбиту все новые и новые корабли: так от камня, брошенного в пруд, разбегаются по воде все более широкие круги, пока не достигнут самого берега…

— Идем в бой, — сказал Тембо, принюхиваясь к чашке с завтраком. — К жратве добавлены стимуляторы, вещества, подавляющие болевую чувствительность, селитра и антибиотики.

— И патриотическая музыка тоже по этому случаю? — отозвался Билл, стараясь перекричать трубный рев и грохот барабанов, изрыгаемый динамиками. Тембо кивнул.

— Осталось совсем немного времени для спасения души, дабы занять свое место среди воинства Самеди.

— Поговори об этом со Скотиной Брауном! — взвыл Билл. — У меня твои тамтамы просто из ушей лезут! Как гляну на переборку, так в глазах сразу ангелы плывут на облаках! Не приставай ты ко мне, сделай милость! Обрати Скотину — и к твоей водуистской толпе сразу присоединятся все пастухи, которые занимаются черт знает чем со своими тоатами!

— Я беседовал с Брауном о его душе, но результаты пока сомнительны. Он ничего не ответил, так что я даже не знаю, слышал ли он меня. С тобой, сынок, дело обстоит иначе: ты гневаешься, а это значит, что у тебя есть сомнения, сомнения же — первый шаг к вере…

Музыка оборвалась на середине вопля; на пару минут воцарилась оглушительная тишина, которая столь же внезапно взорвалась объявлением:

— Слушайте все! Внимание всего экипажа! Все по местам… через несколько секунд начинаем передачу с флагмана… транслируем выступление адмирала… Все по местам… — Сигнал общей тревоги заглушил говорящего, но, как только жуткий звон умолк, голос прорезался снова: — Мы находимся на мостике гигантского конкистадора космических равнин — это великолепно оборудованный, оснащенный тяжелой артиллерией супербоевой корабль двадцати миль в длину под названием «Прекрасная Королева»… Вахтенные расступаются… прямо навстречу мне в своей скромной платиновой форме идет гранд-адмирал флота, достопочтенный лорд Археоптерикс… Ваша Светлость, вы могли бы уделить нам минутку внимания? Чудненько! Сейчас вы услышите голос самого…

Заряжающие, напряженно следившие за цветом зарядных лент, услышали очередной взрыв музыки; правда, затем действительно зазвучал низкий гнусавый голос — все пэры Империи почему-то говорят именно такими голосами:

— Парни! Мы идем в наступление. Наш флот, самый мощный из всех флотов, которые когда-либо видела Галактика, смело ринется на врага и нанесет ему сокрушительное поражение, от которого будет зависеть исход всей войны. Со своего командного пункта я вижу мириады световых точек, похожих на дырки в одеяле, и каждая из этих точек — не корабль, не эскадра, а целый флот. Мы стремительно несемся вперед, охватывая…

Звук тамтамов заглушил голос адмирала, на зарядной ленте появились отворяющиеся золотые райские врата.

— Тембо! — завопил Билл. — Немедленно прекрати! Я хочу слушать про битву!

— Консервированное дерьмо, — поморщился Тембо. — Куда лучше использовать оставшиеся минуты для спасения души. Это же запись, я слышал ее раз пять. Ее используют для поднятия боевого духа, когда ожидаются большие потери. Адмирал никогда и не произносил эту речь, они просто передают отрывок из старой телевизионной постановки.

— А-яй-яй! — крикнул Билл и ринулся вперед: заряд, за которым он следил, затрещал, рассыпая ослепительные искры вокруг зажимов, а лента на глазах обуглилась и почернела. — Ух-х-х! — крякнул он. Ухая все быстрее, обжигая ладони, он вытащил из зажимов раскаленный заряд, не удержав, уронил его на большой палец ноги и наконец швырнул обгоревший цилиндр в зарядный люк. Оглянувшись, он увидел, что Тембо уже вставил в зажимы новый заряд.

— Это был мой заряд, тебя никто не просил вмешиваться! — В глазах у Билла стояли слезы.

— Извини, но по уставу я должен помогать товарищам в свободную минуту.

— Ладно! Наконец-то мы в бою! — и Билл снова занял свое место, стараясь не наступать на отдавленную зарядом ногу.

— Это еще не бой — видишь, пока не жарко. Просто заряд был дефектным, поэтому так искрил у зажимов. Бывает, что они залеживаются на складах…

— … целые армады с экипажами солдат-героев, — неслось из репродуктора.

— А может, это все-таки настоящий бой? — нахмурился Билл.

— … гром атомных батарей, трассирующие залпы торпед…

— Похоже, начинается! Стало теплее, правда, Билл? Давай-ка раздеваться, потом будет некогда.

— Раздеться догола! — прорычал заряжающий 1-го класса Сплин, прыгая, как антилопа, вдоль стеллажей в одних грязных носках, с вытатуированными на коже шевронами и знаком отличия в виде несколько похабно изображенного заряда.

Раздался страшный треск, и Билл почувствовал, как его коротко остриженные волосы встали дыбом.

— Что это?! — взвизгнул он.

— Разрядился второй заряд из той же партии! — Тембо указал на полку. — Сведения совершенно секретные, но я слышал, что такое бывает, когда защитное поле подвергается радиационной атаке: от перегрузки оно становится зеленым, потом синим, фиолетовым — и в конце концов чернеет, а это означает, что поле прорвано.

— Вранье!

— Я же говорю — слухи. Данные по таким делам строго засекречиваются…

— БЕРЕГИСЬ!!!

Влажный воздух крюйт-камеры потряс оглушительный взрыв. Заряды, строем стоявшие на полке, выгнулись, задымили и почернели. Один из них раскололся пополам, выстреливая во все стороны шрапнелью осколков. Заряжающие метались, еле различая друг друга в клубах вонючего дыма. Наконец наступила короткая передышка, лишь с командного пульта доносилось какое-то блеяние.

— Вонючка проклятая! — ругнулся заряжающий 1-го класса отпихивая ногой валявшийся на дороге заряд и кидаясь к экрану. Мундир Сплина висел на крючке рядом с видеофоном, и он торопливо напялил его на плечи, прежде чем нажать на клавишу приема. Когда экран осветился. Сплин уже застегивал последнюю пуговицу. Заряжающий 1-го класса отдал честь, так что на экране, очевидно, появился офицер: видеофон был повернут к Биллу ребром, поэтому он ничего не мог разглядеть, но квакающий голос с ноющими интонациями, характерный для людей со срезанным подбородком и переизбытком зубов, вызывал стойкую ассоциацию с офицерским званием.

— Не торопишься с рапортом, заряжающий 1-го класса Сплин! Может, заряжающий 2-го класса Сплин будет попроворнее?

— Сжальтесь, сэр! Я уже старик… — и он упал на колени, уйдя из поля зрения начальства.

— Встать, идиот! Починили вы заряды после перегрузки?

— Мы заменили их, сэр, а не чинили…

— Не морочь мне голову техническими деталями, мерзавец! Отвечай на вопрос!

— Полный порядок, сэр. Дела идут как по маслу, сэр. Никаких жалоб, ваша милость.

— А почему не по форме?

— Я по форме, сэр! — хныкал Сплин, придвигаясь поближе к экрану, чтобы скрыть голый зад и дрожащие ноги.

— Врешь! У тебя на лбу пот, а в форме потеть не разрешается. Разве я потею? А на мне еще фуражка, надетая, как видишь, под правильным углом. Ладно, у меня золотое сердце, и на этот раз я тебя прощаю. Свободен!

— Подлый сукин сын! — громко выругался Сплин и сорвал с себя мундир. Термометр показывал 48 градусов, и ртуть продолжала подниматься. — Пот! У них там на мостике кондиционер, и как вы думаете, куда они сбрасывают нагревшийся воздух? Сюда! А-а-а! — вдруг дико заорал он.

Заряды на стеллаже зашипели. Три штуки взорвались, как бомбы. Пол под ногами вздыбился.

— Авария! — кричал Тембо. — Защита корабля пробита! Сейчас нас расплющит в лепешку! Началось! — Он кинулся к стеллажу и заменил почерневший заряд новым.

Это был настоящий ад. Заряды взрывались, как авиационные бомбы, разлетаясь на мелкие смертоносные керамические осколки. Одна из полок с треском обрушилась на металлическую палубу, раздался истошный вопль, который, к счастью, тут же оборвался: сверкающая молния пронзила тело заряжающего. Жирный дым вскипал клубами, заполняя помещение и выедая глаза. Билл выдернул остатки покореженного заряда из закоптелых зажимов и прыгнул к запасной стойке. Обхватив обожженными руками девяностофунтовый заряд, он повернулся было к стеллажу — но тут Вселенная вокруг него разорвалась.

Все оставшиеся заряды, казалось, одновременно сморщились, а вдоль стен, потрескивая искрами, пронеслась ослепительная молния. В ее нестерпимом сиянии в один бесконечный миг Билл увидел, как пламя набросилось на заряжающих, раскидывая людей в стороны и испепеляя их, словно былинки, попавшие в костер. Тембо вдруг съежился и рухнул грудой опаленной плоти, упавшая балка распорола заряжающего 1-го класса Сплина от горла до паха, превратив его в сплошную зияющую рану.

— Смотри, что со Сплином-то! — выкрикнул Скотина Браун, но тут по нему прокатилась шаровая молния, он страшно закричал и в какую-то долю секунды обуглился дочерна.

По счастливой случайности в момент вспышки Билл держал перед собой массивный заряд. Пламя лизнуло ничем не защищенную левую руку, основной же удар принял на себя цилиндр. Билла со страшной силой швырнуло на стойку с запасными зарядами, он кубарем покатился по палубе, и смертельный огненный язык прошел прямо над его головой. Огонь исчез так же неожиданно, как и появился, оставив после себя жар, дым, тошнотворный запах горелого мяса, разрушение и гибель.

Испытывая мучительную боль, Билл пополз к люку. На черной искореженной палубе никто не шелохнулся.

Нижнее помещение оказалось таким же раскаленным, а воздух таким же непригодным для дыхания, как и наверху. Билл полз, даже не осознавая, что опирается на израненные колени и окровавленную руку, тогда как вторая рука — черный страшный обрубок — безжизненно тащится за ним, и только милосердный шок спасает его от невыносимой боли.

Билл перевалился через порог и пополз в проход. Воздух тут был чище и прохладнее. Он сел и вдохнул его благословенную свежесть. Отсек показался знакомым, и Билл попытался вспомнить, откуда он его знает. Длинная изогнутая стена, толстые концы огромных орудий… Ну конечно, это же главная батарея, те самые орудия, которые фотографировал чинджеровский шпион Трудяга Бигер. Теперь она выглядела совсем иначе: потолок, покрытый вмятинами, прогнулся и навис над палубой, будто кто-то дубасил по нему гигантским молотом. У ближайшего орудия в кресле скорчился какой-то человек.

— Что случилось? — спросил у него Билл. Он схватил человека за плечо, но тот неожиданно свалился на пол — легкий, почти невесомый, одна оболочка со сморщенным пергаментным лицом.

— Обезвоживающий луч! — пробормотал Билл. — А я-то считал, что это выдумка из телепостановок! — Сиденье бомбардира было мягким и удобным — гораздо более удобным, чем покоробленная металлическая палуба. Билл занял освободившееся место и невидящими глазами уставился на экран, по которому прыгали маленькие световые зайчики.

Над экраном крупными буквами было напечатано: «ЗЕЛЕНЫЕ ОГНИ — НАШИ КОРАБЛИ, КРАСНЫЕ — ВРАЖЕСКИЕ. ОШИБКА КАРАЕТСЯ ВОЕННО-ПОЛЕВЫМ СУДОМ».

— Запомним, запомним, — бормотал Билл, съезжая со скользкого сиденья. Стараясь удержаться в кресле, он ухватился за торчащую перед ним рукоятку, и световой кружок с буквой «х» в центре медленно пополз по экрану. Это показалось забавным. Билл навел кружок на один из зеленых огоньков, но тут в его мозгу мелькнуло смутное воспоминание о военном суде. Чуть повернув рукоятку, он перевел кружок на красное пятнышко, перекрыв его буквой «х». На рукоятке была красная кнопка, на которую так и тянуло нажать. Ближайшее орудие издало тихое ф-ф-ф, красные огни погасли. Стало скучно, и Билл выпустил рукоятку.

— Да ты, дурачок, настоящий вояка!

Услышав за спиной чей-то голос, Билл с трудом повернул голову. В дверях стоял человек в обгорелой форме, с которой свисали лохмотья золотого шитья. Человек пошатнулся и шагнул вперед.

— Я все видел! — выдохнул он. — Буду помнить это до гробовой доски! Настоящий вояка! Какое мужество! Какое бесстрашие! Один лицом к лицу с врагами, без всякой защиты, он не бросил корабль на произвол судьбы…

— Что за вонючую чушь ты несешь? — хрипло осведомился Билл.

— Герой! — воскликнул офицер, хлопнув его по спине и вызвав тем самым приступ острой боли, которая последней каплей переполнила чашу помутненного рассудка. Билл свалился, потеряв сознание.

Глава 8

— А теперь наш милый солдатик будет умницей и выпьет свой вкусненький обедик…

Нежный голосок прорвался сквозь безумный кошмар, мучивший Билла во сне, и он с трудом разлепил тяжелые веки. Ему удалось сфокусировать взгляд на чашке, стоявшей на подносе, который протягивала белая рука, переходившая выше в белоснежный халат с выпуклой женской грудью. Издав утробный рык, Билл отшвырнул поднос и кинулся на эту выпуклость, однако проволочные тяжи, державшие на весу забинтованную левую руку, отбросили его назад, и он завертелся на кровати, словно наколотый на булавку жук, не переставая хрипло урчать. Медсестра взвизгнула и убежала.

— Рад видеть, что тебе полегчало, — сказал врач, отработанным движением опрокинув Билла на постель и ловко вывернув ему правую руку приемом дзюдо. — Сейчас я дам тебе новую порцию обеда, а потом впущу твоих приятелей для торжественной встречи, они там в коридоре ждут не дождутся.

Онемевшая правая рука отошла, Билл взялся за чашку. Глотнул.

— Какие приятели? Какая такая встреча? Что тут происходит? — спросил он подозрительно.

Дверь распахнулась, и в палату вошли солдаты. Билл всматривался в их лица, стараясь найти друзей, но видел только бывших сварщиков и какие-то совершенно чужие рожи. И тут он вспомнил все.

— Скотина Браун сгорел! — закричал он. — Тембо изжарился! Сплина распотрошило! Все погибли! — Он нырнул под одеяло и страшно застонал.

— Герой не должен так себя вести! — сказал врач, откидывая одеяло и подтыкая его под тюфяк. — Ты же герой, солдат, чья храбрость, находчивость, преданность долгу, боевой дух, самоотверженность и меткость спасли наш корабль. Защитные поля были пробиты, машинное отделение разрушено, артиллеристы убиты, корабль лишился управления, вражеский дредноут готовился нас прикончить, но тут явился ты, словно ангел мщения, весь израненный, почти при смерти, и из последних сил дал залп, звук которого услышал весь флот, тот самый залп, который уничтожил врага и спас нашу славную старушку «Фанни Хилл». — Врач вручил Биллу листок бумаги. — Сам понимаешь, это цитата из официального приказа, а я лично думаю — тебе элементарно подфартило.

— Вы просто завидуете! — хмыкнул Билл, которому его новая роль героя начинала нравиться.

— Брось эти фрейдистские штучки! — рявкнул врач и тут же горестно всхлипнул: — Всю жизнь мечтал быть героем, а сам только и делаю, что пришиваю им руки да ноги. Сейчас снимем повязку.

Солдаты сгрудились у кровати, наблюдая, как врач отсоединяет проволочные тяжи и разматывает бинты.

— Как моя рука, док? — вдруг заволновался герой.

— Сгорела как котлета. Пришлось ампутировать.

— А это что? — с ужасом взвизгнул Билл.

— Эту руку я отрезал от трупа. После боя их было предостаточно. Потеряно около сорока двух процентов экипажа. Клянусь, я только и делал, что пилил, рубил и сшивал.

Последний бинт упал на пол, и солдаты восторженно за-ахали.

— Смотри, какая шикарная лапа!

— А ну-ка пошевели пальцами!

— Чертовски аккуратный шов на плече — глянь, какие ровные стежки.

— Экая она мускулистая, здоровенная и длиннющая, совсем не похожа на ту коротышку справа.

— А черная какая! Вот это цвет так цвет!

— Это рука Тембо! — зашелся в крике Билл. — Заберите ее обратно!

Он рванулся с кровати, но рука тащилась за ним. Его силой Уложили на подушки.

— Тебе же дико повезло, дубина! Получил такую лапищу, да еще от друга!

— Он бы обрадовался, если б узнал, что она досталась тебе!

— Теперь у тебя навсегда сохранится о нем память!

Рука действительно была хороша. Билл согнул ее и пошевелил пальцами, поглядывая на них с недоверием. Кисть работала нормально. Он потянулся и схватил за руку одного из солдат. У того захрустели кости, он заорал от боли и попятился. Билл внимательно посмотрел на свою новую руку и вдруг начал изрыгать проклятия в адрес врача:

— Кретин, костоправ проклятый! Клистирная затычка! Хороша работа — это же правая рука!

— Ну, правая! И что же?

— Так ты же мне отрезал левую! Теперь у меня две правые руки!

— Слушай! Левых было маловато. Я же не волшебник! Сделал для тебя все, что мог, а ты еще ругаешься! Будь доволен, что я тебе вместо нее ногу не пришпандорил. — Он злобно ухмыльнулся. — Или кое-что другое…

— Отличная рука, Билл, — сказал солдат, растирая пострадавшую кисть. — Тебе крупно повезло. Сможешь отдавать честь любой рукой — так больше ни у кого не получится.

— Верно, — скромно сказал Билл, — мне это просто в голову не пришло. В самом деле повезло.

Он попытался отдать честь левой-правой рукой, она послушно согнулась в локте, а пальцы потянулись к виску. Солдаты вытянулись по стойке «смирно» и тоже откозыряли. Дверь со скрипом отворилась, в нее просунулась офицерская голова.

— Вольно, парни! Это неофициальный визит Старика.

— Сам капитан Зекиаль!

— Никогда не видел Старика!

Солдаты чирикали, как воробьи, и нервничали, как девственницы в первую брачную ночь. В палату вошли еще три офицера, а за ними — нянька, которая вела за руку десятилетнего дегенерата в капитанском мундире со слюнявчиком.

— Бу-у-у… пьиветик, мальчики, — сказал капитан.

— Капитан выражает вам свое почтение, — сухо пояснил лейтенант первого ранга.

— Это ты, который в кьяватке?

— И в первую очередь герою сегодняшнего дня.

— Чего-то я еще хотел сказать, а чего?..

— И далее он желает проинформировать доблестного воина, спасшего наш крейсер, что ему присвоено звание заряжающего 1-го класса, каковой чин автоматически продлевает срок службы на семь лет, а после выписки из госпиталя доблестный герой с первой же оказией будет отправлен на имперскую планету Гелиор, где император лично вручит ему «Пурпурную стрелу» с «Подвеской туманности Угольного Мешка».

— Хочу пи-пи…

— А теперь служебные обязанности призывают капитана на капитанский мостик. Посему он шлет вам всем свои наилучшие пожелания.

— Не слишком ли молод наш Старик для своего поста? — поинтересовался Билл, когда свита с капитаном удалилась.

— Что ты! Он даже постарше многих. — Врач рылся в куче иголок для инъекций, выискивая самую тупую. — Запомни, капитаном может стать только настоящий аристократ, но даже нашей многочисленной аристократии не хватает для такой обширной галактической Империи. Приходится довольствоваться тем, что есть. — Врач выбрал самую погнутую иглу и вставил шприц.

— Ладно, мне ясно, почему он так молод, но не кажется вам, что он несколько глуповат для своей работы?

— Берегись, ты же оскорбляешь Его Величество, болван! Тут удивляться нечему: Империи уже более двух тысяч лет, аристократия воспроизводится исключительно инбридингом, в результате — дефективные гены и вырождение; вот и получаются наследнички, способные украсить своим присутствием любой дурдом. Наш Старик еще ничего, у него только мозги набекрень, а посмотрел бы ты на капитана моего прежнего корабля!

Врач содрогнулся и с яростью вонзил иглу в филейную часть Билла. Тот заорал и с грустью посмотрел на струйку крови, медленно сочившуюся из проделанной в его шкуре дыры.

Дверь закрылась. Билл лежал в полном одиночестве, рассматривая голую стену и свои перспективы. Итак, он заряжающий 1-го класса, и это хорошо. Но принудительное продление срока службы уже менее приятно. Настроение у него упало. Захотелось поболтать с друзьями, но тут он вспомнил, что все они погибли, и настроение упало еще больше. Билл попытался найти какую-нибудь более веселую тему для размышлений, но ничего не мог придумать, пока не обнаружил, что умеет пожимать руку самому себе. Это открытие его несколько развеселило.

Он откинулся на подушку и здоровался с собой за руку до тех пор, пока не уснул.