Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

АХИЛЛЕСОВА ПЯТА

Взгляд молодого человека, что потягивал имбирный лимонад в курительной гольф-клуба, выражал крайнюю степень разочарования.

– Чтоб я еще раз когда-нибудь!.. – буркнул он в сердцах.

– Неужели вы снова хотите бросить гольф? – поинтересовался старейшина, оторвавшись от газеты.

– Нет. Не гольф. А вот спорить на деньги в гольф-клубе я больше не стану. – Юноша поморщился. – Как я сейчас погорел! Судите сами, разве плохо поставить семь к одному на Мактавиша[1] против Робинсона?

– Отнюдь, – ответил старейшина. – Семь к одному, конечно, не шутка, однако и такое пари едва ли отражает все превосходство Мактавиша. Постойте, неужели ваша ставка проиграла?

– Робинсон победил практически без борьбы, а ведь отставал на три лунки.

– Подумать только! Как же так вышло?

– Перед десятой лункой Робинсон с Мактавишем решили прерваться и перекусить в баре, – дрожащим от негодования голосом пояснил молодой человек, – а потом Мактавиш обнаружил дырку в кармане брюк. Оказалось, в эту дырку выпал его счастливый шестипенсовик, и он так распереживался, что после перерыва ни лунки не выиграл. Клюшка валилась из рук, прицел совершенно сбился.

Старейшина укоризненно покачал головой.

– Если это послужит вам уроком, мой мальчик, и вы перестанете заключать пари на исход матчей, я за вас только порадуюсь. В гольфе нет места предопределенности. Весьма кстати вспоминается один занятный эпизод из биографии Винсента Джуппа. Полагаю, я о нем еще не рассказывал?

– Что за Джупп? Тот самый американский мультимиллионер?

– Да-да. А известно ли вам, что однажды он едва не выиграл чемпионат США среди любителей?

– Первый раз слышу, что он вообще играл в гольф.

– Всего один сезон. Потом бросил и с тех пор ни разу не брал в руки клюшку. Закажите-ка мне лаймового сока, а я тем временем начну.

Случилось это, – не заставил себя ждать старейшина, – задолго до вашего рождения. В тот год я закончил Кембридж и был весьма доволен судьбой, поскольку тут же устроился личным секретарем к Винсенту Джуппу. Было ему тогда лет тридцать, и он как раз закладывал основание своей грандиозной империи. Джупп предложил мне место, и я отправился с ним в Чикаго.

Полагаю, Джупп – самая примечательная личность, что мне довелось повстречать, а ведь я немало повидал на своем веку. Природа щедро наделила его всем необходимым для успеха в коммерции. И стальной взгляд, и квадратный подбородок, без которых наивно даже мечтать о биржевых спекуляциях, – все было при нем. Кроме того, Джупп отличался непоколебимой уверенностью в себе и умел переместить сигару из одного уголка рта в другой, не шевельнув ухом, что, как известно, всегда выделяло истинных королей финансового рынка. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь был настолько похож на воротил из голливудских фильмов; желваки так и ходили на скулах Джуппа, когда он говорил по телефону.

Как и все преуспевающие бизнесмены, Джупп любил порядок. На его столе лежал блокнот, в который он записывал все свои планы, а в мои обязанности входило каждое утро аккуратно переносить содержимое блокнота в ежедневник. Разумеется, по большей части записи касались деловых встреч или же предполагаемых финансовых операций, но однажды я с интересом прочитал следующее:

Третье мая, сделать предложение Амелии.

Как я уже сказал, запись заинтересовала меня, однако нисколько не удивила. Винсент Джупп во многих отношениях был совершенно непробиваем, однако сторонником обета безбрачия его никто не назвал бы. Он был из тех, кто женится рано и помногу. Три раза ему случалось оставлять корабль семейной жизни и выбираться на берег с помощью спасательного жилета, именуемого разводом. Где-то на просторах Соединенных Штатов жили, получая ежемесячные выплаты, три бывших миссис Джупп, а теперь, по всей видимости, эксцентричный миллионер подумывал завести четвертую.

Повторюсь, его решение меня нимало не удивило, и все же нельзя было не восхититься той тщательностью, с которой он все продумал. Джупп всегда добивался поставленной цели, а потому не допускал и мысли о каких-либо препонах на своем пути. Под первым июня в блокноте значилось:

Свадьба с Амелией.

В марте следующего года он уже собирался назвать первенца Томасом Реджинальдом. Следом в блокноте шли указания о покупке детской одежды, затем Джупп намеревался отправить мальчика в школу. Винсента Джуппа в разное время награждали многими нелестными эпитетами, однако ни у кого не повернулся бы язык сказать, что Джупп не думал о будущем.

Утром четвертого мая Джупп вошел в офис в несколько задумчивом, как мне показалось, настроении. Некоторое время он просто сидел, глядя перед собой, хмурил брови, затем принял какое-то решение и забарабанил пальцами по столу.

– Эй, там! – выкрикнул он. Именно так он обычно звал меня.

– Да, мистер Джупп, – откликнулся я.

– Что такое гольф?

В то время мне как раз удалось снизить свой гандикап до девяти, и я с воодушевлением воспринял возможность поговорить о благороднейшем спорте. Увы, едва я начал хвалебную речь, Джупп остановил меня.

– Это игра, верно?

– Полагаю, – ответил я, – можно сказать и так. Впрочем, должен заметить, что это довольно поверхностное описание священной…

– Как в нее играют?

– По-разному. Я, например, в начале сезона нередко терял направление, однако в последнее время моя игра значительно улучшилась. С каждым днем бью все увереннее. Может быть, мне не удавалось прямо держать голову или я слишком сильно сжимал клюшку правой рукой…

– Воспоминания оставьте для внуков. Порадуете их долгими зимними вечерами, – как всегда резко оборвал меня Джупп. – Я хочу знать, какие действия выполняет игрок в гольф. Расскажите мне в двух словах, в чем суть.

– Нужно бить палкой по мячу, пока он не свалится в ямку.

– Проще простого! – обрадовался Джупп. – Итак, пишите…

Я достал блокнот.

– Пятое мая, научиться играть в гольф. Что такое чемпионат среди любителей?

– Ежегодное соревнование, на котором выявляют лучшего игрока среди любителей. Также проводят чемпионат среди профессионалов и Открытый чемпионат.

– Так в гольфе еще и профессионалы есть? Чем занимаются?

– Они учат гольфу.

– Кто у них лучший?

– Сэнди Маккилт в прошлом году выиграл Открытый чемпионат Британии, а потом и Открытый чемпионат США.

– Телеграфируйте. Пусть немедленно выезжает.

– Но Маккилт живет в Инверлохти в Шотландии!

– Что с того? Пусть приедет. Напишите: на любых условиях. Когда ближайший любительский чемпионат?

– Полагаю, в этом году двенадцатого сентября.

– Хорошо. Пишите: двенадцатое сентября, выиграть чемпионат среди любителей.

Я в изумлении уставился на Джуппа, однако тот не обратил на меня ни малейшего внимания.

– Записали? – продолжил он. – Тринадцатое сентя… Да, чуть не забыл, добавьте: двенадцатое сентября, скупить весь урожай пшеницы. Тринадцатое сентября, жениться на Амелии.

– Жениться на Аме-ли-и, – эхом отозвался я, водя карандашом по бумаге.

– Где играют в этот, как его… гольф?

– В гольф-клубах. Я записан в «Долину Уиссахики».

– Хороший клуб?

– Очень.

– Сегодня же оформите мне членство.

Через некоторое время прибыл Сэнди Маккилт и тут же оказался в офисе Джуппа.

– Мистер Маккилт? – приветствовал Джупп чемпиона.

– Грхм, – утвердительно ответил тот.

– Я пригласил вас, мистер Маккилт, так как слышал, что вы лучший гольфист из ныне здравствующих.

– Что ж, – добродушно отозвался шотландец. – Правда ваша.

– Мне нужно, чтобы вы научили меня играть. Признаюсь, я уже несколько выбился из графика, так как вы задержались в пути, поэтому приступим немедленно. Назовите несколько самых важных вещей по сути игры. Мой секретарь запишет все, что вы скажете, а я выучу наизусть. Не будем терять ни минуты. Итак, о чем нужно обязательно помнить при игре в гольф?

– Не вертеть головой.

– Проще простого.

– Ну, уж и проще. На словах легко, а поди сумей.

– Ерунда! – фыркнул Винсент Джупп. – Если я захочу держать голову ровно, то и буду. Что дальше?

– Не сводить глаз с мяча.

– С этим я разберусь. Еще что-нибудь?

– Не делать резких движений.

– Ладно. И, наконец?

Мистер Маккилт вкратце описал основные правила, я стенографировал. Когда мы закончили, Винсент Джупп пробежал глазами по списку.

– Отлично. Гораздо проще, чем я думал. Мистер Маккилт, увидимся завтра ровно в одиннадцать в «Долине Уиссахики». Эй, там!

– Да, сэр, – отозвался я.

– Пойдите и купите мне набор клюшек, красную куртку, кепку, спортивные туфли и мяч.

– Один мяч?

– Естественно. Куда больше?

– Иногда, – пояснил я, – начинающим игрокам не удается бить прямо. В таком случае мяч может потеряться в рафе, то есть в стороне от фервея.

– Чушь! – отмахнулся Винсент Джупп. – Если я захочу бить по прямой, то и буду бить по прямой. До свидания, мистер Маккилт. Прошу прощения, мне нужно заняться парой ткацких фабрик.

В сущности, гольф – простая игра. Напрасно вы так скептически, если не сказать горько, улыбаетесь – я вовсе не шучу. Начинающие гольфисты сами себе все усложняют – в этом их главная ошибка. Понаблюдайте за человеком, который никогда не держал в руках клюшку. Допустим, ваш приятель вышел на поле посмотреть на игру и подышать свежим воздухом. Да он, не раздумывая, зонтиком положит мяч в лунку с восьми метров, в то время как сами вы будете безуспешно готовиться к такому удару целую минуту. Предложите ему драйвер, и он небрежным взмахом клюшки отправит мяч в соседнее графство. Однако стоит ему всерьез увлечься игрой, сразу начнет подолгу прицеливаться, сомневаться, и будет мазать прямо как мы с вами. Тот, кому удастся сохранить во время игры снисходительную самоуверенность случайного наблюдателя, станет непревзойденным мастером. К счастью, подобное отношение к гольфу выше человеческих сил.

Впрочем, сверхчеловек Винсент Джупп был способен и не на такое. Склонен верить, что Винсент Джупп – единственный гольфист, сумевший подойти к игре с позиций чистого разума. Я где-то читал о человеке, который не умел плавать, а по дороге к бассейну полистал учебник по плаванию, усвоил его содержание, прыгнул в воду и выиграл ответственный заплыв. Именно в таком духе Винсент Джупп начал играть в гольф. Он выучил наизусть рекомендации мистера Маккилта, затем вышел на поле и применил их на практике. Джупп подходил к ти, четко представляя, что должен делать, и все шло как по писаному. Его не смущало, как обычных новичков, что если прижимать к себе руки, получится слайс, а если слишком напрягать правую кисть – пул. Прижимать руки к корпусу – ошибка, вот он и не прижимал. Кисть правой руки не должна слишком напрягаться при хвате, и Джупп держал клюшку как полагается. С той нечеловеческой целеустремленностью, что всегда отличала его в коммерческих предприятиях, Джупп делал на поле для гольфа ровно то, что нужно, не больше и не меньше. Винсент Джупп сумел возвести гольф в ранг точных наук.

История гольфа пестрит примерами быстрого прогресса в первом сезоне. Полковник Куилл, говорится в книге Вардона, сыграл первый раунд в пятьдесят шесть лет, а с помощью хитроумного устройства, собранного им из рыболовной лески и спиленной кроватной ножки, научился так ровно держать голову, что к концу первого сезона получил нулевой гандикап. Однако мне представляется, что только Винсенту Джуппу удалось достичь совершенства в первый же день.

Говорят, основное отличие профессионального гольфиста от любителя состоит в том, что профессионал все время играет на флажок, тогда как любитель лишь хочет ударить примерно в сторону флажка. Винсент Джупп всегда целился на флажок. Он стремился попасть в лунку одним ударом, не важно откуда, лишь бы до лунки было не больше двухсот пятидесяти метров. Лишь раз я услышал, как он разочарованно вздыхает. Это случилось в первый же день занятий, когда его мяч на седьмом поле преодолел двести семьдесят метров и упал в пятнадцати сантиметрах от лунки.

– Великолепный удар! – восторженно воскликнул я.

– Слишком взял вправо, – поморщился Джупп.

Триумф следовал за триумфом. Джупп выиграл клубный турнир в мае, июне, июле, августе и сентябре. В конце мая он начал жаловаться, что поле в «Долине Уиссахики» не представляет спортивного интереса. Зеленый комитет дни и ночи напролет проводил в заседаниях, пытаясь как-нибудь подправить гандикап Джуппа, чтобы у других игроков были против него хоть какие-то шансы. Ведущие обозреватели ежедневно восхищались его игрой в газетах. Все единодушно признавали, что предстоящий чемпионат среди любителей превратился в пустую формальность. Мнение это тем более укрепилось, когда Джупп вышел в финал, не проиграв и лунки. Казалось бы, вот надежнейший вариант для пари, однако послушайте, что было дальше.

В тот год чемпионат США среди любителей проводили в Детройте. Я сопровождал Джуппа во время игры, ведь, несмотря на участие в изматывающих соревнованиях, он ни на минуту не забывал о делах. В соответствии с расписанием, Джупп в то время как раз занимался корнером на пшеницу, я же исполнял полномочия кэдди и секретаря. Каждый день я носил за Джуппом по полю блокнот и клюшки, а надо сказать, его матчи все время прерывались из-за непрекращающегося потока телеграмм. Джупп читал телеграммы между ударами и диктовал мне ответы, причем ни разу не оторвался от игры более чем на пять минут, как и положено по правилам. Думаю, именно это больше всего обезоруживало его оппонентов. Нервному человеку не так-то просто держать себя в руках, когда игра задерживается на грине из-за того, что соперник диктует своему кэдди письмо вроде: «Ваша телеграмма от 11-го текущего месяца получена и принята к сведению. Настоящим сообщаю…» Такие вещи сбивают с толку.

Я отдыхал в отеле после напряженного рабочего дня, как вдруг мне передали, что меня хочет видеть некая дама. На визитной карточке значилось: мисс Амелия Меридью. Амелия! Имя было смутно знакомо. И тут я вспомнил: так звали девушку, на которой вознамерился жениться Винсент Джупп. Она должна была стать четвертой в славном ряду миссис Джупп. Я немедля отправился на встречу и вскоре беседовал с высокой стройной девушкой, которая явно была чем-то расстроена.

– Мисс Меридью? – начал я.

– Да, – робко ответила она. – Вы, должно быть, меня не знаете.

– Если не ошибаюсь, – предположил я, – вы та самая девушка, с которой мистер Джупп…

– О да! Да! – воскликнула она. – Ах, что же мне делать?

– Будьте любезны, посвятите меня в подробности, – отреагировал я, по привычке открывая блокнот.

Она немного замешкалась, словно раздумывая, можно ли говорить откровенно.

– Вы будете кэдди мистера Джуппа в завтрашнем финале? – наконец спросила она.

– Да.

– В таком случае… Вы не возражаете… Вас не затруднит оказать мне небольшую любезность? Не могли бы вы кричать что-нибудь под руку мистеру Джуппу, если он станет выигрывать?

– Не вполне понимаю, – удивился я.

– Что ж. Придется рассказать вам все. Надеюсь, я могу на вас положиться и все, что я скажу, останется между нами?

– Вне всяких сомнений.

– Я условно помолвлена с мистером Джуппом.

– Условно?

Она вздохнула.

– Сейчас объясню. Мистер Джупп попросил моей руки, а я совсем-совсем не хочу быть его женой. Но как же я могла отказать, когда он так и впился в меня своими ужасными глазами? Я знала, скажи я «нет», и он в два счета уговорит меня. Тогда я подумала, что, наверное, он не умеет играть в гольф, и сказала, что выйду за него, если он выиграет в этом году чемпионат США среди любителей. А Джупп-то, оказывается, самый настоящий гольфист, да еще какой! Так нечестно!

– Мистер Джупп не играл в гольф, пока вы не выдвинули условие о чемпионате, – ответил я. – Начал только на следующий день.

– Невозможно! Когда же он научился так играть?

– В этом весь Винсент Джупп. Он не признает слова «невозможно».

– Вот это да! – Девушка содрогнулась. – Но я не могу выйти за него замуж. Я люблю другого. О, пожалуйста, помогите мне! Покричите ему под руку, когда он будет бить.

Я лишь покачал головой.

– Криком Винсента Джуппа из равновесия не вывести.

– Но хотя бы попробуйте!

– Не могу. Мой долг – помогать мистеру Джуппу.

– Умоляю.

– Увы, нет. Долг превыше всего. Кроме того, я сделал ставку на его победу в турнире.

Несчастная девушка горько вздохнула и побрела прочь.

В тот же день, поужинав, я отправился в номер и принялся работать над своими записями. Неожиданно зазвонил телефон. Джуппа в гостинице не было, он совершал вечерний моцион. Я снял трубку, в которой тут же зазвучал женский голос:

– Кто говорит? Мистер Джупп?

– Секретарь мистера Джуппа у аппарата. Мистер Джупп вышел.

– Ничего, не важно. Передайте, пожалуйста, что звонила миссис Луэлла Мейнпрайс Джупп. Я хотела пожелать ему удачи. Скажите, что обязательно приеду завтра посмотреть финал.

Я вернулся к работе, но вскоре телефон зазвонил снова.

– Винсент, дорогой?

– Секретарь мистера Джуппа у аппарата.

– Ах, передайте, пожалуйста, что звонила миссис Джейн Джоке Джупп. Я хотела пожелать ему удачи. Скажите, что непременно приеду на игру.

Я снова принялся за записи, но не успел толком углубиться в работу, как телефон зазвонил в третий раз.

– Мистер Джупп?

– Секретарь мистера Джуппа у аппарата.

– Говорит миссис Агнес Парсонс Джупп. Звоню, чтобы пожелать ему удачи. Завтра буду на игре.

Я перенес рабочее место поближе к телефонному аппарату, чтобы спокойно отвечать на звонки. Я, конечно, слышал, что Винсент Джупп был женат всего три раза, но решил не слишком полагаться на эти сведения.

Наконец с прогулки вернулся Джупп.

– Кто-нибудь звонил? – спросил он.

– Ничего срочного. Звонили несколько ваших жен, желали вам удачи. Просили передать, что придут завтра на игру.

В этот миг мне почудилось, что несгибаемый Винсент Джупп потерял самообладание.

– Луэлла? – спросил он.

– Позвонила первой.

– А Джейн?

– Звонила и Джейн.

– И Агнес?

– И Агнес, – подтвердил я.

– Гм, – покачал головой Винсент Джупп. Казалось, впервые за все время нашего знакомства ему стало не по себе.

И вот величественный восход солнца возвестил о наступлении дня финала. То есть мне кажется, что именно так все и было, потому что в девять утра, когда я спустился завтракать, погода стояла отменная. Матч начинался в одиннадцать, первые восемнадцать лунок предполагалось сыграть до перерыва на обед. За двадцать минут до начала игры Винсент Джупп диктовал мне указания относительно сделки с торговцами пшеницей, потом мы перешли к статье о предстоящем поединке под названием «Какя выиграл финал». Впрочем, ровно в одиннадцать мы были на поле.

Соперник Джуппа – симпатичный молодой человек – заметно нервничал. Его улыбка при традиционном пожатии рук выглядела обреченной.

– Что ж, – сказал он, – пусть победит сильнейший.

– Да, я уже принял меры, – бросил Джупп в ответ.

Вокруг стартовой площадки собралось много зрителей, и когда Джупп занес клюшку над мячом, откуда-то из толпы донеслось мелодичное восклицание: «Мимо!» В чистом утреннем воздухе девичий голос прозвенел как сигнал охотничьего рожка.

Я оказался прав. Винсент Джупп и бровью не повел, не говоря о том, чтобы сорвать удар. Его клюшка как в учебнике попала по мячу и отправила его на добрых двести метров прямо по центру фервея. Покидая стартовую площадку, я заметил, как двое сотрудников Зеленого Комитета под руки выводят с поля Амелию Меридью. «Жаль бедняжку», – подумал я; на девушке лица не было. И все же, удалив с места событий, пусть и в сопровождении стражей порядка, судьба смилостивилась над ней: смотреть на происходящее было бы выше ее сил. Винсент Джупп походил на акулу, описывающую круги вокруг добычи. Он как заведенный неумолимо выигрывал лунку за лункой. К обеду Джупп выиграл десять лунок из восемнадцати, остальные закончились вничью.

На обратном пути к полю после обеденного перерыва нас поджидала встреча с бывшими женами мистера Джуппа. Первой нас заприметила Луэлла Мейнпрайс Джупп – миниатюрная блондинка с кошачьими повадками. На руках она держала собачку. В свое время я читал в газетах, что основанием для развода послужила постоянная и изощренная психологическая травля со стороны мужа. Факт травли подтвердили свидетели со стороны истицы. В частности, в ходе слушания выяснилось: мистер Джупп говорил, что жене не идет розовый цвет, а также не менее двух раз предлагал ее собачке съесть куриную ножку вместо грудки. Впрочем, время, лучший лекарь, по всей видимости, смягчило горечь Луэллы Мейнпрайс Джупп. Казалось, она была рада встрече.

– А кто это тут у нас сейчас победит больших злых дяденек в самом-пресамом главном чемпионате? – засюсюкала она, приметив бывшего супруга.

– Да, – отвечал Винсент Джупп, – я намереваюсь выиграть. Очень мило с твоей стороны, Луэлла, приехать на игру. Знакома ли ты с миссис Агнес Парсонс Джупп? – учтиво спросил он, жестом представляя подошедшую женщину, которая просто-таки светилась добротой и материнской заботой. – Как поживаешь, Агнес? – осведомился Джупп.

– Признаюсь, еще сегодня утром, – ответила миссис Агнес Парсонс Джупп, – я чувствовала себя неважно. Очень неприятное было ощущение в левом локте и, кажется, высокая температура. Впрочем, теперь мне немного лучше. А как твое здоровье, Винсент?

Мне вспомнились газетные репортажи об их бракоразводном процессе. Агнес подала на развод по причине подчеркнутого равнодушия мужа: несмотря на все уговоры, он бессердечно отказывался принимать тонизирующий бальзам доктора Беннета три раза в день. Однако теперь Агнес говорила ласково и даже заботливо. Да, муж был с ней жесток – присяжные не могли сдержать слез, когда она давала показания в суде, – и все же, по всей видимости, в глубине души Агнес еще тлели угольки былого чувства.

– Спасибо, Агнес, все хорошо, – ответил Винсент Джупп.

– Ты надел теплую фуфайку?

Гримаса исказила уверенное лицо миллионера.

– Теплую фуфайку я не надел, – посуровел он.

– Ах, Винсент, ты себя совсем не бережешь!

Он открыл было рот, но сказать ничего не успел, потому что позади раздался сдавленный возглас. За спиной Джуппа стояла дама приятной наружности, одетая в куртку свободного покроя. Лицо ее выражало комический ужас.

– Что такое, Джейн? – осведомился Джупп.

Стало понятно, что это и была миссис Джейн Джоке Джупп, потребовавшая развода из-за систематических издевательств со стороны супруга. Формальным поводом послужило то, что муж, не щадя ее чувств, постоянно надевал под смокинг белую жилетку. Некоторое время она смотрела на мистера Джуппа с деланным недоумением, а затем зашлась полуистерическим хохотом.

– Ну и ноги! – воскликнула она. – Нет, вы только посмотрите на эти ноги!

Винсент Джупп густо покраснел. У всех есть свои слабости; к недостаткам моего работодателя относилась неистребимая уверенность в том, что ему очень идут бриджи. Мне было не с руки убеждать его в обратном, однако факт оставался фактом – выглядел он курьезно. Природа, одарив его монументальной головой и выдающимся подбородком, словно забыла завершить начатое. Ноги Винсента Джуппа, пожалуй, были немного худосочны.

– Бедный ты несчастный! – не останавливалась миссис Джейн Джоке Джупп. – Какой шутник заставил тебя появиться на людях в коротких штанишках?

– Я не против такой одежды, – возразила миссис Агнес Парсонс Джупп. – Но нельзя же выходить из дома без теплой фуфайки при таком сильном восточном ветре.

– Крошке Тинки-Тингу не нужна фуфайка, мамочка и так его любит, – запричитала миссис Луэлла Мейнпрайс Джупп, обращаясь к собачке.

Я стоял рядом с Винсентом Джуппом и заметил, что у него на лбу выступили капельки пота, а обычно стальной взгляд казался едва ли не затравленным. Я понимал, что Джуппу приходилось несладко, и сочувствовал ему всей душой. Сам Наполеон пал бы духом, окажись он в окружении трех женщин, одна из которых все время сюсюкает, вторая вслух беспокоится о его здоровье, а третья отпускает оскорбительные замечания насчет его нижних конечностей. Винсент Джупп на глазах терял самообладание.

– Начнем, пожалуй, чего тянуть-то? – напомнил о себе соперник Джуппа. Лицо его выражало неестественную решимость загнанного в угол человека. При счете десять вниз после утреннего раунда ему только и оставалось, что собрать в кулак всю волю и достойно принять неизбежное.

Винсент Джупп рассеянно кивнул и тут же подошел ко мне.

– Уведите куда-нибудь всех этих женщин, – приказал он сдавленным шепотом. – Я не могу так играть, они действуют мне на нервы.

– Вам? На нервы? – воскликнул я, не веря своим ушам.

– Да, черт возьми, на нервы! Разве можно сосредоточиться, когда все вокруг только и говорят о теплых фуфайках и… и коротких штанишках? Уберите их от меня!

Он подошел к мячу, но держался при этом так неуверенно, что я сразу понял: жди беды. И верно, его клюшка поднялась, дрогнула, пошла вниз и едва чиркнула по мячу. Мяч прокатился пару метров и попал в выбоину.

– Это хорошо или плохо? – тут же напомнила о себе миссис Луэлла Мейнпрайс Джупп.

Огонек отчаянной надежды загорелся в глазах соперника Джуппа. Он расправил плечи и вышел на ти. Его мяч взмыл ввысь и упал недалеко от грина.

– По крайней мере, Винсент, – высказалась миссис Агнес Парсонс Джупп, – я надеюсь, ты не забыл надеть шерстяные носки.

Я услышал судорожный всхлип Джуппа, когда он подбирал клюшку для продолжения игры. Пытаясь выправить положение, Джупп великолепно выполнил второй удар, однако мяч налетел на камень и отскочил в высокую траву рядом с грином. Разница в счете сократилась.

Мы перешли на вторую лунку.

– Вот этот молодой человек, – сказала миссис Джейн Джоке Джупп, показывая на другого финалиста, который не замедлил покрыться пунцовыми пятнами, – может с полным основанием носить бриджи. Посмотри, как ему идет. А ты? Если бы ты увидел себя в зеркале, сразу бы понял…

– Винсент, мне кажется, у тебя жар, – закудахтала миссис Агнес Парсонс Джупп. – Ты весь горишь. И взгляд какой-то нездоровый, даже дикий.

– Посмотрите на наши глазки-пуговки, у моего малыша взгляд совсем не дикий, потому что мамочка его любит, – добавила миссис Луэлла Мейнпрайс Джупп.

С побледневших губ Винсента Джуппа сорвался глухой стон.

Полагаю, нет нужды подробно описывать весь матч. Есть вещи, говорить о которых больно. Винсент Джупп представлял жалкое зрелище. Он отдал девять лунок подряд, растеряв все преимущество, а противник, ободренный успехом, играл великолепно. Десятую лунку Джупп сумел свести вничью. Затем нечеловеческим усилием воли Джупп собрался и сыграл вничью одиннадцатую, двенадцатую и тринадцатую. Казалось, былая уверенность возвращается к нему, но на четырнадцатой лунке наступила развязка.

Винсент Джупп сделал потрясающий драйв, перекрыв удар своего оппонента на добрых пятьдесят метров. Тот, в свою очередь, хорошим вторым ударом подобрался к самому грину. И вот, когда Винсент Джупп склонился над мячом и приготовился бить, раздался голос Луэллы Мейнпрайс Джупп:

– Винсент!

– Ну, что?

– Винсент, тебя хотят обмануть… твой соперник – он нехороший… он жульничает. Ты сейчас отвернулся, а он ка-ак даст по мячу. Сильно-пресильно. Я все-все видела.

– Надеюсь, Винсент, – подхватила миссис Агнес Парсонс Джупп, – после игры ты отправишься на восстановительные процедуры.

– «Флешо»! – торжествующе выкрикнула миссис Джейн Джоке Джупп. – Весь день не могла вспомнить! В газетах печатали прекрасные отзывы. Принимать до завтрака и перед сном. Производители гарантируют, что не успеешь оглянуться, как на костлявых ногах вырастут самые настоящие мышцы. Не забудь сегодня же заказать склянку «Флешо». Большая стоит пять шиллингов, а поменьше – полкроны. Т.К. Честертон[2] пишет, что постоянно принимает «Флешо».

Вопль отчаяния слетел с трясущихся губ Винсента Джуппа. Рука, которую он протянул за клюшкой, дрожала как осиновый лист.

Десять минут спустя он понурясь шел по направлению к раздевалкам. Все было кончено.

Вот видите, завершил свой рассказ старейшина, ставками на гольф легких денег не заработаешь. Нельзя положиться даже на самого распрекрасного игрока. Все что угодно может в любую минуту случиться и с выдающимся мастером. Недавно, например, Джордж Дункан потратил одиннадцать ударов на лунку, которую посредственные игроки обычно проходят за пять. Нет уж, бросьте вы это дело или ступайте прямиком на Трогмортон-стрит[3] и попытайтесь отобрать деньги у Ротшильдов – я первый назову вас расчетливым и осторожным финансистом. А делать ставки на гольф – чистое безрассудство.

БИТЬ БУДЕТ КАТБЕРТ

В курительную гольф-клуба вошел молодой человек, с грохотом швырнул на пол свою сумку, изнеможенно плюхнулся в кресло и стукнул по звонку.

– Официант! – воззвал он.

– Сэр?

Юноша с отвращением ткнул в сторону сумки.

– Унесите это. Клюшки можете взять себе, а не хотите – пусть забирает клуб.

С другого конца комнаты, из-под завесы табачного дыма, взглядом глубоким и задумчивым, таким, что приходит только после многих лет гольфа, за этой сценой с грустью наблюдал старейшина клуба.

– Бросаете гольф, молодой человек? – поинтересовался он.

Нельзя сказать, что помысел юноши застал старца врасплох: следя за игрой со своего высокого насеста близ девятой лунки, он видел, как юный игрок присоединился к послеобеденной партии, с трудом на седьмом ударе достиг первой лунки, а на подступах ко второй запустил два мяча в озеро.

– Да! – яростно вскричал юноша. – Рука моя больше не коснется этих клюшек! Бестолковая игра! Глупая, бессмысленная, дурацкая игра! Потеря времени – да и только!

Старик поморщился.

– Ну зачем вы так? – упрекнул он.

– Потому что это правда! Кому нужен гольф? Жизнь – не шутка; она сурова, тем более сейчас, когда нас душат конкуренты – а мы проматываем ее за гольфом. Да что он нам дает? Какой прок от гольфа, спрашиваю я вас? Приведите мне хоть один пример, когда любовь к этой вредной игре принесла хоть какую-то пользу.

Старец мягко улыбнулся.

– Их тысячи.

– Назовите хоть один!

– Ну что ж, – проговорил старик, – тогда из бесчисленных воспоминаний, что сразу приходят на ум, я остановлюсь на истории Катберта Бэнкса.

– Никогда не слышал о таком.

– Терпение, друг мой, – произнес старейшина, – сейчас вы о нем услышите.

События моего рассказа происходили в одном живописном местечке под названием Зеленые Холмы. Даже если вы не были в этом загородном рае, его название, думаю, вам хорошо известно. Лежащие не слишком близко, но и не очень далеко от города, Зеленые Холмы сочетают городскую роскошь с замечательными видами и по-деревенски чистым воздухом. Здесь живут в просторных домах, построенных на собственном фундаменте, ходят по насыпным дорожкам, пользуются электричеством, телефоном, канализацией, горячей и холодной водой. Жизнь здесь, должно быть, покажется вам идиллией, верхом совершенства. Миссис Уиллоби Сметерст, однако, была на этот счет иного мнения. Для совершенства, считала она, Зеленым Холмам не хватает организованного культурного досуга. Бытовых удобств для счастья мало – нужно следить и за душой, а потому миссис Сметерст поклялась, что покуда она жива, пренебрегать духовным развитием в Зеленых Холмах не будут. Она собиралась превратить Зеленые Холмы в храм всего изысканного и утонченного – и подумать только: она добилась своего. Под ее руководством литературно-дискуссионное общество Зеленых Холмов утроило свои ряды.

Увы, нет благоухающей мирры без дохлой мухи, нет салата без гусеницы. Ряды местного гольф-клуба, к которому миссис Сметерст испытывала глубокую неприязнь, за это время также утроились. Деление жителей Зеленых Холмов на спортсменов и ценителей прекрасного стало заметней прежнего и приобрело размах Великого раскола. Обе секты относились друг к другу с враждебной прохладой.

Каждый день давал новые поводы для разногласий. На беду, поле для гольфа, как раз по правую руку от четвертой метки, граничило с домом миссис Сметерст, куда часто зазывали местных знаменитостей, и громыхавшие оттуда взрывы аплодисментов загубили немало хороших ударов. А незадолго до начала нашей истории в гостиную миссис Сметерст со свистом ворвался лихо закрученный мяч и чуть было не оборвал головокружительную карьеру Рэймонда Парслоу Дивайна, стремительно восходящей звезды литературного мира (при виде мяча звезда подпрыгнула с места еще фута на полтора). Лети мяч на два дюйма правее – и Рэймонд непременно сыграл бы в ящик.

Не успели гости опомниться, как раздался звонок в дверь, и за служанкой в гостиную проследовал приятного вида юноша в свитере и широких штанах. Извинившись, он изъявил твердое желание ударить по мячу с того места, где тот остановился. Чудом спасшийся лектор и его слушатели в немом изумлении наблюдали, как незнакомец залез на стол и начал примериваться к мячу. Последовавший за этим отказ мистера Дивайна продолжать лекцию где-либо кроме как под защитой подвальных стен, невзирая на все уговоры хозяйки, вконец испортил и вечер, и отношения между спортсменами и ценителями.

Я упомянул об этом случае потому, что именно он свел Катберта Бэнкса с племянницей миссис Сметерст Аделиной. Когда Катберт – так звали юношу, по чьей вине мир чуть не потерял блистательного литератора, – послав мяч обратно на поле, спрыгнул со стола, он встретился глазами с пристально глядящей на него красивой девушкой. Надо сказать, что все смотрели на юношу довольно пристально, и пристальней других – Рэймонд Парслоу Дивайн, но никто больше не был красивой девушкой. Красота вообще редко гостила в литературном обществе Зеленых Холмов, и пылкому взору юноши Аделина Сметерст предстала жемчужиной среди обугленных головешек.

Они не встречались раньше – Аделина только день как приехала к тетушке, – но в одном он был уверен: жизнь, даже с электричеством, насыпными дорожками и горячей водой, будет тосклива, если он не увидит ее вновь. Да, Катберт влюбился, и – к слову о том, что любовь делает с мужчиной, – не прошло и двадцати минут, как он с одного удара закатил мяч в одиннадцатую лунку и в три удара мастерски пересек четыреста ярдов, отделявшие его от двенадцатой.

Позвольте пропустить все промежуточные ухаживания и перейти сразу к ежегодному благотворительному балу, единственному в год событию, где волк воистину живет с ягненком, барс лежит рядом с козленком, а спортсмены и ценители, забыв на время о старых обидах, становятся добрыми друзьями. Здесь Катберт сделал Аделине предложение, но увы, с литературных высот красавица и в бинокль бы его не разглядела.

– Мистер Бэнкс, – холодно сказала она, – я буду с вами откровенна.

– Выкладывайте как есть, – согласился Катберт.

– Как ни польщена я…

– «Вашим вниманием…» – знаю, знаю. «Для меня большая честь», и все такое. Но проедем эту лабуду. Что вам мешает сказать «да»? Я люблю вас до безумия.

– Любовь не главное.

– Вот здесь вы заблуждаетесь, – с чувством возразил Катберт. – Это вовсе не так. Любовь…

Он готов был развернуть свою мысль, но она перебила:

– У меня далекие планы.

– И прекрасная фигура, – заметил Катберт.

– У меня далекие планы, – повторила Аделина, – достичь которые мне поможет только муж. Сама я очень обыкновенная…

– Что?! – вскричал Катберт. – Вы – обыкновенная? Да вы лучшая из женщин, вы богиня. Должно быть, вы давно не смотрелись в зеркало. Вам нет равных. Даже близко нет. Все остальные в сравнении с вашей красотой – просто старые облупленные мячики.

– Ну, – смягчилась Аделина, – может, я и недурна собой.

– Недурна? Сказать, что вы недурны собой – все равно что назвать Тадж-Махал милой могилкой.

– В любом случае речь не об этом. Я хочу сказать, что если выйду за ничтожество, то и сама буду ничтожеством, а по мне это хуже смерти.

– А почему же это исключает меня?

– Ну сами посудите, мистер Бэнкс, сделали ли вы в своей жизни чего-нибудь стоящее? И сделаете ли?

Катберт задумался.

– Действительно, – сказал он, – в этом году мне не повезло ни с профи, ни с любителями, зато в прошлом году я победил во Франции.

– В чем победили?

– В Открытом чемпионате Франции по гольфу.

– По гольфу! Вы все свое время тратите на гольф. Я предпочитаю людей интеллектуальных, глубоко духовных.

Ревность вскипела в груди Катберта.

– Вроде этого – как его там – Дивайна?

– Мистер Дивайн, – зарделась Аделина, – станет великим человеком. Он уже столького достиг. Критики говорят, что он самый русский из всех молодых английских писателей.

– А это хорошо?

– Еще бы!

– Странно. Я думал, штука в том, чтоб стать самым английским из всех молодых английских писателей.

– Вздор! Кому нужны английские писатели в Англии? Здесь непременно надо быть русским или испанским. На мистера Дивайна снизошел великий русский дух.

– Из того, что я слышал об этих русских, не хотел бы я, чтоб на меня такое снизошло.

– Не бойтесь, вам не грозит, – фыркнула Аделина.

– Ах так? Позвольте заметить, что вы меня сильно недооцениваете.

– Вполне возможно.

– Вы думаете, я духовно неразвит? – обиженно проговорил Катберт. – Так знайте, завтра же я присоединяюсь к вашему литературному обществу.

Выпалив эти слова, он обозвал себя олухом и чуть было не добавил пинка под зад, но смягчился, увидев обрадованное лицо Аделины, и по дороге домой даже решил, что в обществе ему понравится. Только холодным хмурым утром он понял, во что ввязался.

Не знаю, доводилось ли вам бывать в деревенских литературных обществах, но смею вас заверить, что под бдительным оком миссис Уиллоби Сметерст произрастало нечто особенное. Сил моих не хватит передать, что выпало на долю Джей Катберта Бэнкса в последовавшие недели, но даже если бы я мог, не думаю, что стоило бы это делать. Оно конечно, трагедия, как говаривал Аристотель, должна вызывать сострадание и страх – но всему же есть предел. В античных театрах существовало незыблемое правило: кровь не должна проливаться на сцене – и я последую мудрому совету древних. Достаточно сказать, что моему герою пришлось несладко. После одиннадцати дискуссий и четырнадцати лекций о свободном стихосложении во Франции, об эссеистах XVII века в Англии, о неоскандинавском течении в Португалии и еще о многом другом он так ослабел, что в те редкие мгновения, когда удавалось взять в руки клюшку, мяч без полного размаха не пролетал и двадцати ярдов.

Но не только гнетущая атмосфера лекций и дебатов высасывала из него жизненные силы: стократ мучительнее было видеть, с каким обожанием относилась Аделина к Рэймонду Парслоу Дивайну. Этот господин явно оставил неизгладимый след в ее девичьем сознании. Когда он говорил, она подавалась вперед и слушала, открыв рот. Когда он не говорил – что случалось гораздо реже, – она отклонялась назад и молча созерцала его. А если ему доводилось сесть рядом с ней, она поворачивалась и пожирала его глазами. Катберту хватило бы мимолетного взгляда на мистера Дивайна, но Аделина не уставала им любоваться. Она смотрела на него с жадностью маленькой девочки перед полным блюдцем мороженого. И все это на глазах у Катберта, которому приходилось постоянно быть начеку, чтобы вовремя нырнуть и затеряться в толпе, если вдруг кто-нибудь захочет узнать его мнение о суровом реализме Владимира Брусилова. Стоит ли удивляться, что юноша потерял сон и долгими ночами беспокойно ворочался в постели, хватаясь за одеяло, и что портному пришлось на три дюйма подтянуть внезапно повисшие на нем жилеты?

Упомянутый мной Владимир Брусилов был знаменитым русским писателем, чьи книги – вероятно, потому, что автор разъезжал в турне по Англии, – достигли вершины популярности. Литературное общество Зеленых Холмов неделями разбирало его произведения, и Катберт уже всерьез намеревался выбросить белый флаг. Владимиру особенно хорошо давались мрачные зарисовки беспросветной тоски, где до триста восьмидесятой страницы ничего не происходило, а потом русский мужик решал наложить на себя руки. Неслабая нагрузка для человека, чьим самым серьезным чтением до сей поры была вардоновская[4] монография о прямых ударах, и терпение, с которым Катберт переносил эти романы, лишний раз говорит о чудесах любви. Но напряжение было ужасным, и, думаю, юноша сдался бы, не заглядывай он в газеты, где писали, какая безжалостная резня разворачивается в России. Катберт был в душе оптимистом и потому решил, что с той скоростью, с какой население этой странной страны убивает друг друга, запасы русских писателей должны в конце концов иссякнуть.

Как-то утром, бредя вниз по дорожке во время короткой прогулки – единственного упражнения, на которое он еще был способен, – Катберт увидел Аделину. Боль пронзила его тело, когда в ее спутнике он признал Рэймонда Парслоу Дивайна.

– Доброе утро, мистер Бэнкс, – сказала Аделина.

– Доброе утро, – глухо ответил Катберт.

– Слышали новость о Владимире Брусилове?

– Умер? – с надеждой спросил Катберт.

– Умер? Что за вздор! С чего бы ему умирать? Нет, вчера после брусиловской лекции в Квинс-холле тетя встретилась с его менеджером, и тот пообещал, что в следующую среду мистер Брусилов будет на нашем приеме.

– А, вот оно что, – вяло сказал Катберт.

– Не знаю, как ей это удалось. Думаю, она упомянула, что там будет мистер Дивайн.

– Но говорили ведь, что он и так приезжает, – попытался возразить Катберт.

– Я буду очень рад, – заявил Рэймонд Дивайн, – возможности увидеть Брусилова.

– Наверняка Брусилов так же рад возможности увидеть вас, – подхватила Аделина.

– Возможно, – согласился мистер Дивайн. – Возможно. Искушенные критики считают, что мои работы сродни творениям русских мастеров.

– У вас такие глубокие персонажи.

– Да, да.

– И атмосфера…

– Весьма.

Исполненный душевными муками, Катберт собрался покинуть воркующих голубков. Мир для него почернел, птицы перестали чирикать. Русский мужик с триста восьмидесятой страницы – и тот нашел бы больше радости в жизни.

– Вы ведь придете, мистер Бэнкс? – спросила Аделина, когда он повернулся.

– А? Да, хорошо, – сказал Катберт.

В следующую среду Катберт вошел в гостиную миссис Сметерст и занял свое обычное место в дальнем углу, откуда, слившись со стенами, можно было в свое удовольствие смотреть на Аделину. Его взору предстал великий русский мыслитель, окруженный толпой поклонниц. Рэймонд Парслоу Дивайн еще не появлялся.

Вид у мыслителя был необычный. Владимир Брусилов – несомненно из лучших побуждений – позволил своему лицу полностью скрыться за колючей растительностью, но из-под нее проглядывали глаза испуганной кошки, которую на незнакомом дворе прижала к забору ватага мальчишек. Писатель выглядел брошенным и обреченным, и причину тому Катберт приписал страшным известиям с родины.

Но Катберт ошибался. В последнее время новости из России были для Владимира Брусилова особенно радостными. Трое из его главных кредиторов пали от рук пролетариата, а богач, которому он вот уж пять лет как был должен за самовар и пару галош, сбежал из страны и больше не давал о себе знать. Нет, не дурные вести из дома тяготили Владимира. Беда была в том, что из посещенных им по приезде в Англию деревенских литературных обществ это было по счету восемьдесят первым, и писателя от них уже с души воротило. Когда ему предложили отправиться в литературное турне, он не глядя подписал все бумаги: в пересчете на рубли предложенный гонорар казался очень привлекательным. Но сейчас, вглядываясь сквозь космы в лица сгрудившихся вокруг него дам и зная, что чуть ли не каждая держит при себе собственные рукописи и ждет, когда можно будет выхватить их и приступить к чтению, он мечтал вновь оказаться в своем тихом доме в Нижнем Новгороде, где хуже чем шальная бомба в утреннем омлете случиться ничего не может.

Его раздумья прервал вид приближающейся хозяйки, которая держала под руку худосочного юношу в роговых очках. Выглядела миссис Сметерст так, словно вела на ринг соискателя чемпионского титула.

– Пожалуйста, мистер Брусилов, – сказала она. – Я с огромным удовольствием хочу представить вам Рэймонда Парслоу Дивайна, нашего талантливого молодого писателя, с чьими работами вы наверняка знакомы.

Достопочтенный гость с опаской поглядел из-под нависших бровей, но промолчал. Про себя он думал, как похож этот Дивайн на восемьдесят предыдущих молодых деревенских писателей. Рэймонд Парслоу Дивайн учтиво поклонился, в то время как Катберт сверкал глазами из своего угла.

– Критики, – произнес мистер Дивайн, – великодушно сочли, что в моих скромных трудах есть изрядная доля русского духа. Я многим обязан вашей великой стране. Особенно писателю Советскому, он сильно повлиял на мое творчество.

В чаще что-то зашевелилось: это раскрылся писательский рот. Владимир Брусилов не привык много говорить, особенно на иностранном языке, и каждое слово будто извлекалось на свет сложнейшей горнодобывающей машиной. Он смерил мистера Дивайна ледяным взглядом и отпустил три слова:

– Советский нехорошо.

Машина на мгновение замерла, потом заработала вновь и выдала на-гора еще четыре слова:

– Плевать мне от Советский.

Настала тягостная минута. Судьба кумира привлекательна, но уж больно суетна: сегодня тебя любят, а завтра и помнить перестали. До сей поры акции Рэймонда Парслоу Дивайна котировались в интеллектуальных кругах Зеленых Холмов значительно выше номинала, но теперь спрос на них резко упал. Только что Дивайна уважали за влияние Советского, но, выходит, Советский – нехорошо. Советский, прямо скажем, – скверно. Пусть за любовь к Советскому вас не посадят в тюрьму, но ведь есть еще и нравственный закон, а его Рэймонд Дивайн явно преступил. Женщины отодвинулись от него, приподняв юбки. Мужчины обратили на него осуждающий взгляд. Аделина Сметерст вздрогнула и выронила чашку. А Катберт, зажатый в углу, как сардина в банке, впервые за долгое время увидел проблески света.

Несмотря на глубокое потрясение, Рэймонд Парслоу Дивайн попытался восстановить утраченный авторитет.

– Я хотел сказать, что когда-то попал под влияние Советского. Молодому писателю так легко ошибиться. Но я давно уж перерос этот этап. Фальшивый блеск романов Советского больше не ослепляет меня. Теперь я всей душой принадлежу к школе Настикова.

Это возымело эффект. Слушатели понимающе закивали. Ну не посадишь же, в самом деле, мудрую голову на молодые плечи – так стоит ли строго судить давние ошибки тех, кто наконец прозрел?

– Настиков нехорошо, – холодно произнес Владимир Брусилов. Он остановился и прислушался к работавшей в недрах машине.

– Настиков хуже Советский.

Снова пауза.

– Плевать мне от Настиков.

В этот раз сомнений не было. Привилегированные акции Рэймонда Парслоу Дивайна рухнули в бездонную пропасть. Всей честной компании стало ясно, какую змею они пригрели на груди. Тот, чьи слова принимали за правду и кого доверчиво почитали, все это время, оказывается, принадлежал к школе Настикова. Вот и верь после этого людям! Гости миссис Сметерст были воспитанными, поэтому громкого протеста не последовало, но на их лицах читалось отвращение. От Дивайна поспешили отодвинуться дальше. Миссис Сметерст строго поднесла к глазам лорнет. Послышался злой шепот, а в конце комнаты кто-то шумно открыл окно.

Какое-то время Рэймонд Дивайн силился заговорить, потом осознал свое положение, повернулся и проскользнул к выходу. Когда дверь за ним закрылась, гости облегченно вздохнули.

Владимир Брусилов перешел к подведению итогов.

– Все писатели не хорошо, кроме меня. Советский – э! Настиков – у! Плевать мне от них всех! Нигде писатели не хорошо, кроме меня. Вудхаус и Толстой – неплохо. Не хорошо, но и не плохо. Никто не хорошо, кроме меня!

И, вынеся этот вердикт, он схватил кусок пирога, протолкнул его сквозь заросли и начал жевать.

Я покривил бы душой, если б сказал, что воцарилась гробовая тишина. Там, где Владимир Брусилов уплетает пирог, гробовой тишины быть не может. Но разговор, как вы сами понимаете, притих. Никому не хотелось первому открывать рот. Ценители прекрасного испуганно переглядывались. Что до Катберта, то он смотрел на Аделину. Аделина же смотрела в никуда. Бедняжке изрядно досталось. Ее глаза испуганно хлопали, щеки пылали, а грудь часто вздымалась.

Мысли вихрем кружились в голове Аделины. Весело шагая по зеленой тропинке, она едва остановилась на краю бездны. Не стоит отрицать, что Рэймонд Парслоу Дивайн привлекал ее безмерно. Но внезапно кумир, в которого она успела влюбиться, оказался истуканом на глиняных ногах. Уж так устроен свет: поклонники, души не чающие в знаменитости, не колеблясь бросают ее, встретив знаменитость покрупнее. Рассуждать на эту тему можно долго – да жаль терять время. Скажем только, что лик Рэймонда Дивайна померк для Аделины навсегда, и ее единственной четкой мыслью было добраться до своей комнаты, сжечь три подписанные фотографии писателя, а как придет посыльный от бакалейщика – сбагрить ему все дивайновские книги.

Миссис Сметерст тем временем пыталась возродить пир чистого ума, полет души.

– Как вы находите Англию, мистер Брусилов? – спросила она.

Знаменитость замешкалась с ответом, уписывая очередной кусок пирога.

– Неплох, – наконец великодушно ответил он.

– Полагаю, вы успели объехать всю страну.

– Ага, – подтвердил философ.

– И, наверное, встречались с нашими выдающимися соотечественниками.

– Да, да, много джентльменов, Ллойда Джордж – но… – печаль легла на заросшее лицо, а в голосе послышались плаксивые нотки, – но я не встречал самых лучших англичан. Где Арбмичел, где Арривадон? Я их не видел, грустно. А вы?

На лице миссис Сметерст, равно как и ее гостей, отразилось отчаянное усилие. Звезда русской литературы подбросил им два совершенно новых имени, и их невежество вот-вот могло раскрыться. Что подумает о них Владимир Брусилов? Судьба литературного общества Зеленых Холмов висела на волоске. В немом страдании миссис Сметерст обвела комнату взглядом, надеясь на чью-то помощь. Все без толку.

Но вдруг из дальнего угла послышалось тихое покашливание, и гости увидели, что Катберт Бэнкс, до этого со скуки вращавший правую стопу вокруг левой лодыжки, а левую – вокруг правой, выпрямился и приобрел почти разумный вид.

– Э-э-э… – начал Катберт и густо покраснел, когда все уставились на него. – По-моему, он говорит об Эйбе Митчелле[5] и Гарри Вардоне.

– Эйбе Митчелле и Гарри Вардоне? – тупо повторила миссис Сметерст. – Я никогда не…

– Да! Да! Они! Точно! – обрадованно закричал Владимир Брусилов. – Арбмичел и Арривадон. Вы их знаете? А? Э?

– Мне часто доводилось играть с Эйбом Митчеллом, а в паре с Гарри Вардоном мы выиграли прошлогодний Открытый чемпионат.

От вопля русского мыслителя задрожали стекла.

– Открытый чемпионат? Почему, – укоризненно обратился он к миссис Сметерст, – меня не представили этому юноше, который играет в Открытых чемпионатах?

– Ну, понимаете, мистер Брусилов, – замялась миссис Сметерст, – все дело в том, что…

Здесь она остановилась. Да и как ей было объяснить, никого при этом не обидев, что Катберт ей всегда казался не более чем дыркой в сыре.

– Представьте меня, – потребовала знаменитость.

– Да, да, конечно, сейчас. Это мистер…

Она умоляюще посмотрела на Катберта.

– Бэнкс, – поспешил добавить тот.

– Бэнкс?! – вскричал Владимир Брусилов. – Сам Котобут Бэнкс?

– Ваше имя, случайно, не Кот-обут? – слабым голосом спросила миссис Сметерст.

– Ну, вообще-то Катберт.

– Да! Да! Кот-обут!

Буйный новгородец с плеском нырнул в толпу и быстро поплыл к Катберту. Добравшись до него, он замер, восторженно разглядывая его, а потом молнией нагнулся и расцеловал застигнутого врасплох юношу в обе щеки.

– Дорогой вы мой! Я видел, как вы победили в чемпионате Франции. Блеск! Шик! Класс! Так всем и передать! Позвольте мне, всего лишь восемнадцатому в Новгороде, сделать вам низкий поклон.

И он снова расцеловал Катберта. Затем, распихав кучку интеллектуалов, он пододвинул к нему стул и сел.

– Вы великий человек, – заявил он.

– Ну что вы… – скромно ответил Катберт.

– Да! Великий! Самый! Очень! Вы попадали в лунку отовсюду.

– Ну, это пустяки…

Владимир Брусилов пододвинулся ближе.

– Я вам сейчас расскажу смешно. Мы в Нижнем играли как-то в паре против Ленина с Троцким. Мяч в двух дюймах от лунки, бить Троцкому. Но когда он замахнулся, кто-то из толпы попытался застрелить Ленина из револьвера – это у нас народная забава: стрелять в Ленина из револьверов – и от выстрела мяч улетает на пять ярдов от лунки. Настал черед Ленина – но он напуган, сами понимаете – и он тоже мажет. После чего мы забиваем мяч, выигрываем партию и получаем триста девяноста шесть тысяч рублей, или, по-вашему, пятнадцать шиллингов. Вот это была игра! А вот еще одно смешно…

Комната постепенно заполнилась приглушенными голосами: не желая признать, что они так же не вписываются в это воссоединение двух родственных душ, как бродячие кошки в собачью выставку, интеллектуалы Зеленых Холмов пытались чем-нибудь себя развлечь. Время от времени они вздрагивали от раскатов писательского хохота. Может, от радости Брусилова им хоть чуть-чуть было легче.

Что до Аделины – то как мне описать ее чувства? Она была в полной растерянности. На ее глазах камень, отвергнутый строителями, сделался главой угла; темная лошадка на круг обскакала фаворита скачек. Нежность к Катберту Бэнксу заполнила ее сердце. Она поняла, что кругом не права. Катберт, к которому она всегда относилась со снисходительным покровительством, оказался на деле героем, достойным поклонения. Глубокий вздох сотряс воздушную фигуру.

Через полчаса Владимир и Катберт собрались уходить.

– До свидания, миссис Самотрест, – сказал светило. – Спасибо за отменный прием. Я с другом Кот-обутом пойдем сыграем партию. Вы одолжите мне клюшки, друг Кот-обут?

– Какие пожелаете.

– Я обычно играю нибликом. До свидания, миссис Самотрест.

На пути к двери Катберт почувствовал легкое прикосновение руки. Аделина нежно заглядывала ему в глаза.

– Можно и мне с вами? – спросила она.

У Катберта перехватило дыхание.

– Да я, – дрожащим голосом сказал он, – готов всю жизнь прошагать с вами рядом.

Их глаза встретились.

– Думаю, – мягко прошептала она, – это можно устроить.

Как видите, гольф может стать сильнейшим подспорьем в борьбе за существование. Рэймонд Парслоу Дивайн был никудышный игрок. Он тотчас покинул Зеленые Холмы и сейчас сидит небось где-то в Калифорнии и пишет сценарии для тамошних киношников. Аделина теперь миссис Бэнкс, и Катберту стоило немалых усилий отговорить ее от того, чтобы назвать их первенца Эйбом Митчеллом Мэши Бэнксом, ибо она теперь такая же страстная поклонница великой игры, как и ее муж. Все их знакомые говорят, что союз их настолько крепок, настолько…

Старик не договорил. Юноша сорвался с места и стремглав выбежал в дверь. Было слышно, как он громко требует обратно клюшки.

ДЛИННАЯ ЛУНКА

Молодой человек в курительной гольф-клуба со страдальческим видом набивал трубку.

– Вот уж кто сидит у меня в самых печенках, – взорвался вдруг он, прервав тишину, стоявшую уже несколько минут, – всякие крючкотворы-законники. Да их и близко к полю подпускать нельзя!

Старейшина задумчиво оторвался от чашки чая и пирога с тмином и приподнял седые брови.

– Юриспруденция, – изрек он, – уважаемая профессия. Зачем же лишать ее представителей удовольствия от благороднейшей из игр?

– Юристы здесь ни при чем, – ответил молодой человек, немного смягчившись под благотворным действием табака. – Я говорю о типах, готовых променять свою лучшую клюшку на свод правил. Есть такие зануды. Только выиграешь лунку, а они тут как тут – откапывают Правило восемьсот пятьдесят три, раздел два, параграф четыре и засчитывают тебе поражение за плохо остриженные ногти! Вот, я сегодня, – в голосе молодого человека зазвенели жалобные нотки, – играл самый обыкновенный дружеский матч с Хемингуэем, знаете такого? И на кону-то стоял всего-навсего мяч для гольфа. Так на седьмой лунке этот умник заявил, что лунка его, поскольку я, видите ли, уронил ниблик в бункер. Ну не кровопийца?

Мудрец покачал головой.

– Правила есть правила, мой мальчик, их следует соблюдать. Странно, что вы заговорили об этом, поскольку как раз перед вашим приходом мне вспомнился один довольно занятный матч, судьба которого не могла решиться без тщательного изучения правил. Правда, так случилось, что приз все равно никому не достался. Впрочем, лучше рассказать все с самого начала.

– Э-э… знаете, у меня сегодня и без того… – Молодой человек заерзал на стуле.

– Я бы назвал эту историю, – невозмутимо продолжил мудрец, – «Длинная лунка», потому что речь пойдет, на мой взгляд, о розыгрыше самой длинной лунки в истории гольфа. Начало, возможно, напомнит вам один из моих рассказов о Питере Уилларде и Джеймсе Тодде, однако вы увидите, что потом все будет по-другому. Ральф Бингем…

– Я обещал зайти к одному человеку…

– …но начнем, – ответил мудрец, – вижу, вам не терпится узнать подробности.

Ральф Бингем и Артур Джукс всю жизнь недолюбливали друг друга, хотя их соперничество было слишком острым, чтобы признать это. Однако с появлением Аманды Трайвет тлеющие угли неприязни вспыхнули ярким пламенем настоящей вражды. Впрочем, так бывает всегда. Не помню, у какого поэта, в произведении, название которого выветрилось из памяти, есть чудесные строки, которые я позабыл. Так вот, они прекрасно передают самую суть этой старой как мир истории. Смысл их в том, что стоит где-нибудь появиться прекрасной женщине, жди беды. После того как Аманда поселилась в наших местах, находиться в одной комнате с Артуром и Ральфом было все равно что присутствовать на встрече Монтекки и Капулетти.

Видите ли, Ральф и Артур не знали себе равных на поле для гольфа. В последнее время их жизнь превратилась в безмолвную жестокую борьбу. То Ральф выигрывал турнир в мае с преимуществом в один удар, то Артур вырывался вперед в июне, чтобы на июльских состязаниях вновь уступить какую-нибудь малость. Люди более благородной закалки, несомненно, испытывали бы в этих обстоятельствах взаимное уважение и даже любовь. Тем не менее, как ни прискорбно это признавать, несмотря на выдающееся по местным меркам мастерство в гольфе, Ральф Бингем и Артур Джукс были довольно жалкими личностями, хотя и не лишенными внешнего обаяния. Поэтому, едва приехала Аманда Трайвет, они только поправили галстуки и подкрутили усы, полагая, что благосклонность Аманды не заставит себя ждать.

Однако молодых людей ждало разочарование. Девушка была исключительно приветлива, но глаза отнюдь не горели любовью. Не долго думая, оба независимо пришли к разгадке этой тайны. Было совершенно очевидно, что они сводят на нет достоинства друг друга. Если бы не Ральф, думал Артур, давно можно было бы рассылать свадебные приглашения. В свою очередь, Ральф считал, что если бы ему удалось навестить мисс Трайвет как-нибудь вечерком, да чтобы под ногами не путался Артур, он с присущим ему природным обаянием сразу же добился бы своего. В самом деле, конкурентов у них не было. Вудхэвен в то время не был богат подходящими холостяками. Женятся у нас здесь рано, и все возможные претенденты уже нашли пары. Казалось, если Аманда желает выйти замуж, ей остается лишь обратить взор на Ральфа Бингема или Артура Джукса. Жестокий выбор.

Я тогда и представить не мог, что сыграю в той истории не последнюю роль. И все же в решающую минуту Ральф пришел именно ко мне. Однажды вечером, вернувшись домой, я обнаружил, что мой слуга проводил его в гостиную и оставил на каминном коврике.

Я предложил ему стул и сигару, и Ральф с похвальной сноровкой перешел к делу.

– Ли, – сказал он, раскурив сигару, – слишком тесен для нас с Артуром Джуксом.

– Так, значит, вы все обсудили и решили покинуть наши края? – обрадовался я. – Вы совершенно правы, Ли явно перенаселен. Вам с Джуксом нужен простор. Когда уезжаете?

– Я не уезжаю.

– Но вы вроде сказали…

– Я имел в виду, что одному из нас пришло время уехать.

– Ах, только одному?

Тоже неплохо, но, признаюсь, я был разочарован, и, наверное, мне не удалось это скрыть. Артур удивленно посмотрел на меня.

– Надеюсь, вы не расстроитесь, если не увидите больше Джукса?

– Конечно, нет. А он и впрямь уезжает?

– Уезжает. Он, может, так и не думает, но это точно, – на лице Ральфа отразилась угрюмая решительность.

Я ничего не понял и так прямо и сказал. Ральф осторожно окинул взглядом комнату, словно желая удостовериться, что его не подслушивают.

– Думаю, вы заметили, – сказал он, – как этот тип гадко увивается вокруг мисс Трайвет, надоедая ей до смерти?

– Я иногда видел их вместе.

– Я люблю Аманду Трайвет! – заявил Ральф.

– Бедная девушка, – вырвалось у меня.

– Простите?

– Бедная девушка! Ведь Артур Джукс увивается вокруг нее.

– Вот и я так думаю, – сказал Ральф Бингем. – Поэтому мы сыграем матч.

– Какой матч?

– Матч, который мы сыграем. Я прошу вас быть судьей. Будете сопровождать Джукса и следить, чтобы не мошенничал. Вы же его знаете! А в таком состязании, когда решается вопрос жизни и смерти…

– На что же вы играете?

– На весь мир!

– Как вы сказали?

– Весь мир. Такова ставка. Проигравший покинет Ли навсегда, а победитель останется и женится на Аманде Трайвет. Мы все обговорили. Меня сопровождает Руперт Бейли, он будет вторым судьей.

– И вы хотите, чтобы я обошел все поле с Джуксом?

– Не обошел. Прошел.

– Разве есть разница?

– Мы не станем играть весь круг из восемнадцати лунок. Все решится на единственной.

– Вот как, правило внезапной смерти?

– Не слишком внезапной. Лунка получится длинноватой. Мы стартуем от клуба, а лунка будет в городе, у входа в отель «Мажестик» на Роял-сквер. Миль шестнадцать, думаю, выйдет.

Я был возмущен. В то время клуб захлестнула эпидемия потешных матчей, и я решительно не одобрял их. Начало положил Джордж Уиллис. Он сыграл раунд с местным профессионалом, причем Джордж проходил только первые девять лунок, а его соперник – все восемнадцать. Затем состоялся матч между Гербертом Видженом и Монтегю Брауном, в течение которого Браун, имевший гандикап двадцать четыре, имел право трижды проорать под руку сопернику: «Мазила!» Были и другие позорные профанации священной игры, о которых и сейчас вспоминать противно. По мне, играть потешные матчи в гольф – все равно что издеваться над великолепной классической мелодией. Однако то, что я услышал от Бингема, показалось мне самым возмутительным, особенно если принять во внимание романтический интерес и размеры ставки. Наверное, мои чувства отразились на лице, потому что Бингем начал оправдываться.

– Другого пути нет, – сказал он. – Вы же знаете, в гольфе мы с Джуксом совершенно на равных – ближе не бывает. Конечно, ему просто чертовски везет. Он же чемпион мира по удаче. Зато от меня фортуна всегда отворачивается. Поэтому исход обычного матча для нас – просто лотерея. Испытание же, которое предлагаем мы, не оставляет места случайности. После шестнадцати миль я… то есть сильнейший наверняка выйдет вперед. Вот почему я говорю, что Артуру Джуксу вскоре придется убраться из Ли. Полагаю, вы согласитесь быть судьей?

Я задумался. Матч обещал сделаться историческим, а что может быть заманчивее перспективы навсегда оставить свое имя в памяти благодарных потомков.

– Хорошо, – ответил я.

– Замечательно! Полагаю, не нужно напоминать, что за Джуксом нужен глаз да глаз. Обязательно возьмите книжку с правилами – вдруг что-нибудь забудете. Начнем на рассвете, иначе к концу игры на той стороне маршрута будет слишком людно, а мы хотели бы избежать ненужной огласки. Представляете, что будет, если мой мяч вдруг попадет в полисмена? Боюсь, это вызовет комментарии.

– Пожалуй, и я даже знаю какие.

– Возьмем велосипеды, чтобы не устать в пути. Рад, что вы согласились отправиться с нами. Встречаемся завтра на рассвете у клуба, и не забудьте прихватить правила.

Поутру я прибыл к месту встречи и отметил, что атмосфера сильно напоминает старые времена, когда споры разрешались на дуэли при помощи шпаг и пистолетов. Лишь Руперт Бейли, мой старый друг, не унывал. Я по утрам вообще редко бываю бодр и весел, а соперники свирепо смотрели друг на друга с молчаливым презрением. Оказывается, такие ядовитые взгляды бывают не только в кино. «Тьфу на тебя!» – читалось в их глазах.

Они разыграли право первого удара. Бить выпало Джуксу, и он мастерски послал мяч далеко вперед. Следом Ральф Бингем поставил мяч на ти и обратился к Руперту Бейли.

– Идите вперед по семнадцатому фервею, – сказал он, – и проследите, куда упадет мяч.

– По семнадцатому?! – удивился Руперт.

– Я буду бить туда, – ответил Ральф, указывая за деревья.

– Но ваш второй или третий удар угодит в озеро!

– Я подумал об этом. На берегу у шестнадцатого грина приготовлена плоскодонка. С помощью мэши-ниблика я загоню мяч внутрь, переплыву на другой берег, выбью его и продолжу. Если доплыву до Вудфилда, то сэкономлю пару-другую ударов.

Я так и ахнул. Какая дьявольская изворотливость! Неплохое стартовое преимущество. Артур послал мяч прямо к шоссе, которое проходило по пустырю за первым грином; он намеревался пройти обычным путем вдоль дороги и дойти до моста. Ральф же тем временем срежет угол. У Артура нет шансов воспользоваться оружием противника – между его мячом и семнадцатым фервеем болото. Если даже он чудом пройдет его, то где взять лодку?

Артур яростно запротестовал. Неприятный молодой человек, почти такой же неприятный – хоть и трудно в это поверить, – как Ральф Бингем. Однако в ту минуту я, признаться, сочувствовал ему.

– Это еще что? – воскликнул он. – Не слишком ли вольно ты трактуешь правила?

– О каком правиле речь? – холодно поинтересовался Ральф.

– Эта твоя плоскодонка – препятствие, верно? Ты же не можешь путешествовать по воде на препятствии.

– Почему нет?

Простой вопрос поставил Артура в тупик.

– Почему? То есть как почему? Потому что нельзя! Вот почему.

– В правилах ничего не сказано, – заявил Ральф Бингем, – о том, что препятствие запрещено перемещать. Если можно его передвинуть, не сместив при этом положения мяча, двигай на здоровье. И вообще, что ты мелешь про препятствия? Кто может запретить мне кататься на лодке? Спроси любого доктора, он решительно одобрит утреннюю греблю. Я просто хочу переплыть через протоку, а если в лодке оказался мяч, то при чем здесь я? Главное – не смещать его и играть с того места, где он лежит. Или я не прав, что мяч играют с того места, где он лежит?

Мы признали, что прав.

– Вот и прекрасно, – сказал Ральф Бингем. – Не будем терять времени. Ждем вас в Вудфилде.

Мяч красиво пролетел над деревьями и скрылся где-то неподалеку от семнадцатой лунки. Мы с Артуром спустились с холма для второго удара.

Так уж устроена душа человека – даже будь вы совершенно равнодушны к исходу состязания, все равно болеете за кого-то. В начале этой затеи я был совершенно беспристрастен. Какая мне разница, кто выиграет? Жаль, что оба не могут проиграть. Но события развивались так, что мои симпатии целиком перешли на сторону Джукса. Не скажу, что Артур мне нравился. Мне претили его манеры, лицо, цвет галстука. И все же было что-то в упрямстве, с которым он шел к цели, несмотря на трудности. Немногие сохранили бы хладнокровие, столкнувшись на старте с такой хитростью, но Артур не опустил рук. Несмотря на все недостатки, он оказался настоящим гольфистом. В угрюмом молчании, за двадцать семь ударов, он выбил мяч через раф к шоссе и оттуда начал нелегкое путешествие.

Стояло прекрасное утро. Я ехал на велосипеде, отечески приглядывая за Артуром. Пожалуй, первый раз в жизни мне удалось по-настоящему оценить изысканные строки Кольриджа:

И впрямь, все казалось таким таинственно прекрасным в прозрачном воздухе, даже пестрые бриджи Артура Джукса, которые я раньше терпеть не мог. Когда Артур наклонялся, чтобы выполнить очередной удар, солнце поблескивало на задней части его брюк, и была в этом какая-то радость и даже поэзия. В кустарнике вдоль дороги весело щебетали птицы, и от этакой благодати я тоже затянул было песню, но Артур раздраженно попросил меня умолкнуть. Он заявил, что вообще-то с удовольствием слушает, как другие подражают голосам домашних животных, но сейчас не время – я, мол, мешаю сосредоточиться. До Бэйсайда мы добрались молча, и вскоре подошли к отрезку дороги, ведущей к железнодорожной станции и спуску на Вудфилд.

Артур продвигался неплохо – удары были хоть и не очень длинные, зато прямые, а это куда важнее. После того как мы миновали Литтл-Хэдли, в нем взыграло честолюбие, и он решил ударить «медяшкой». Результат оказался катастрофическим: пятьдесят третий удар срезался, и мяч угодил в раф справа от дороги. Артуру пришлось потратить десять ударов нибликом, чтобы выбраться оттуда. Это происшествие научило его осторожности.

С тех пор он бил только паттером и без каких-либо затруднений прошел до самого Бэйсайда. Лишь раз мяч застрял на железнодорожном переезде на вершине холма.

У спуска, что ведет к главной улице Вудфилда, Артур остановился.

– Пожалуй, здесь снова можно попробовать «медяшкой», – сказал он. – Мяч лежит прекрасно.

– Благоразумно ли это?

Артур посмотрел вниз.

– Я подумал, что мог бы как следует попасть мячом в этого типа Бингема. Вон он стоит, прямо посреди фервея.

Я проследил за взглядом Артура. Так и есть, стоит, опершись о велосипед, курит сигарету. Даже на таком расстоянии видна его отвратительно самодовольная физиономия. И Руперт Бейли тут же, изнуренный, уселся на земле, прислонившись к двери вудфилдского гаража. Руперт всегда любил чистоту и опрятность, а прогулка по пересеченной местности явно не пошла ему на пользу. Казалось, что он соскребает с лица грязь. Позже выяснилось, что неподалеку от Бэйсайда Руперт свалился в канаву.

– Нет, – сказал, поразмыслив, Артур. – Осторожность прежде всего. Продолжу паттером.

Вскоре мы спустились с холма и встретились с соперником. Я не ошибся, говоря о самодовольной физиономии Ральфа Бингема. Он прямо-таки ухмылялся во весь рот.

– Играю триста девяносто шестой, – сообщил он, едва мы подошли. – А как у вас?

– У нас кругленький счет в семьсот одиннадцать, – сказал я, заглянув в карточку.

Ральф открыто торжествовал. Руперт Бейли молчал – был слишком занят очисткой собственной персоны от илистых отложений.

– Может, сдашься? – предложил Ральф.

– Ха! – ответил Артур.

– А пора бы.

– Хм! – ответил Артур.

– Тебе не выиграть.

– Пфу! – ответил Артур.

Конечно, Артур мог быть более красноречив, но он переживал трудные времена.

Руперт Бейли робко подошел ко мне.

– Я ухожу домой, – сообщил он.

– Еще чего, – ответил я. – У тебя официальные полномочия. Ты на посту. Да и что может быть прелестней утренней прогулки?

– Черт бы побрал эту прелестную утреннюю прогулку! – раздраженно ответил Бейли. – Я хочу назад, к цивилизации. На мне уже можно делать раскопки!

– У тебя слишком мрачный взгляд на вещи. Подумаешь, немного запылился.

– Да я был похоронен заживо! Ладно, это еще ничего. Но терпеть Ральфа Бингема выше моих сил.

– А что Ральф? Плохая компания?

– Компания! Я с третьей попытки выбираюсь из канавы, а что делает этот тип? Зовет полюбоваться на его чертов удар «железкой»! Ни капли сочувствия! Только о себе и думает. Упроси своего сдаться. Ему не выиграть.

– Не принимается. Мало ли что произойдет до Роял-сквер.

Никогда еще пророчество не исполнялось так быстро. Внезапно дверь вудфилдского гаража распахнулась и выехал небольшой автомобиль. За рулем сидел чумазый молодой человек в свитере. Он отогнал машину на дорогу, вылез и вернулся в гараж. Там он начал кричать на кого-то – слов мы не разобрали, а автомобиль тем временем урчал и пыхтел у тротуара.

Я был увлечен разговором с Рупертом Бейли, поэтому не придал значения тому, что мир потихоньку просыпается. И тут раздался хриплый победный вопль Артура Джукса. Обернулся – а его мяч лежит прямехонько в кабине. Сам Артур стоит, размахивая нибликом, и приплясывает посреди фервея:

– Что вы теперь скажете о движущихся препятствиях?

Тут вышел молодой человек в свитере с гаечным ключом.

Артур подскочил к нему.

– Пять фунтов, если довезете меня до Роял-сквер, – сказал он.

Не знаю, каковы были планы молодого человека на то утро, но я поразился услужливости и быстроте, с которой прошел их пересмотр. Думаю, вы тоже замечали, что здоровый крестьянский дух нашей любимой родины откликается на предложение пяти фунтов как на зов боевой трубы.

– Садитесь, – сказал молодой человек.

– Прекрасно! – воскликнул Джукс.

– Каков умник, – проговорил Ральф Бингем.

– Да, я такой, – ответил Артур.

– Тогда, может, расскажешь, как собираешься выбить мяч из машины, когда приедешь на место?

– Разумеется, – ответил Артур. – Сбоку на автомобиле ты можешь заметить чрезвычайно удобную ручку. Если ее повернуть, откроется дверь. Один удар – и мяч снаружи.

– Понятно, – проговорил Ральф, – а я и не подумал.

Что-то странное слышалось в голосе, когда он произносил эти слова. Какая-то подозрительная кротость, словно в рукаве припрятан козырь. Артур нетерпеливо позвал меня, и мы поехали. Он был в превосходном расположении духа. Водитель заверил, что эта машина – его собственная, что у соперника нет шансов нанять другой автомобиль, а у того, что остался в гараже, серьезная проблема с маслом, и быстрее чем за день его не починить.

Он перечислял наши преимущества, а я качал головой и думал о Ральфе.

– Не нравится мне это, – сказал я наконец.

– Не нравится – что?

– Поведение Ральфа.

– Оно никому не нравится. Все только и делают, что жалуются.

– Да нет, когда вы рассказывали, как выбьете мяч из машины.

– А что?

– Как-то он чересчур… ха!

– Что значит «чересчур ха»?

– Я понял!

– Что?

– Вы в ловушке. То-то он промолчал, когда вы сказали, что откроете дверь и выбьете мяч. Если вы это сделаете, вы проиграли.

– Ерунда! Почему?

– Потому, что это против правил – изменять преграду, – ответил я. – Если, например, вы попали в бункер, то не можете разглаживать песок. Если попали под деревце, ваш кэдди не должен придерживать на нем ветки. Если тронете дверь, вы дисквалифицированы.

Челюсть Артура отвисла.

– Черт! Тогда как же мне его выбить?

– Это, – сурово ответил я, – должно решиться между вами и Создателем.

И тут Артур сказал такое, что я потерял к нему остатки уважения. В его глазах появился хитрый, зловещий огонек.

– Послушайте, – предложил он, – они догонят нас не раньше чем через час. Предположим, в это время дверь случайно откроется, как раньше, и снова закроется? Ведь об этом не обязательно упоминать, верно? Вы будете добрым малым и придержите язык, правда? И подтвердите, что я выбил мяч с помощью…

До чего гадко.

– Я гольфист, – ответил я, – и чту правила.

– Да, но…

– Правила эти ввел… – Я почтительно приподнял шляпу: – …Королевский гольф-клуб. Я всегда соблюдал их и в данном случае не поступлюсь жизненными принципами.

Артур Джукс приумолк. Лишь раз он нарушил молчание, когда мы переезжали мост на Вест-стрит. Он спросил, неужели я ему не друг. На этот вопрос мне совсем не трудно было дать чистосердечный и отрицательный ответ. Вскоре машина подъехала к отелю «Мажестик» на Роял-сквер.

Несмотря на ранний час, в центре города уже царило некоторое оживление. Человек в костюме для гольфа, отчаянно орудующий нибликом в салоне автомобиля, не может не привлечь толпу зевак. Ее возглавляли трое мальчишек-рассыльных, четыре машинистки и джентльмен в вечернем костюме, у которого (а может, у его знакомых) явно имелся обширный винный погреб. К тому времени, как Артур бил девятьсот пятидесятый, подтянулись шесть разносчиков газет, одиннадцать уборщиц и, наверное, дюжина бездельников неопределенного рода занятий. Все с живым интересом обсуждали, какая именно психиатрическая лечебница имела честь приютить Артура, пока тот не исхитрился обмануть бдительность стражей.

Оказалось, Артур подготовился к подобным неожиданностям. Он отложил клюшку, вынул из кармана огромный плакат и прикрепил его к автомобилю. Надпись гласила:

Знание человеческой психологии не подвело. Сделав вывод, что Артур что-то рекламирует, толпа категорически отказалась на него смотреть и мгновенно растаяла. Артур продолжил упражнения в одиночестве.

После тысяча сто пятого удара – прекрасного, мощного удара нибликом, – когда Артур прервался на заслуженный отдых, с Бридл-стрит прикатился изрядно побитый мяч. За ним по порядку следовали Ральф Бингем, едва не падая от усталости, но с решительным видом, и Руперт Бейли на велосипеде. Грязь на Руперте засохла, и он имел чрезвычайно экзотический вид.

– Сколько у вас? – поинтересовался я.

– Тысяча сто, – ответил Руперт. – Мы нарвались на случайную собаку.

– Случайную собаку?

– Да, прямо перед мостом. Все шло хорошо, и вдруг какой-то бродячий пес схватил мяч на девятьсот девяносто восьмом и утащил его назад, к самому Вудфилду. Пришлось играть заново. А как у вас?

– Только что сыграли тысяча сто пятый. Прекрасная игра, идем на равных. – Я посмотрел на мяч Ральфа у тротуара. – По-моему, вы дальше от лунки. Ваш удар, Бингем.

И тут Руперт Бейли предложил позавтракать. Ну и неженка! Одно название, а не гольфист.

– Завтрак? – воскликнул я.

– Завтрак, – твердо ответил Руперт. – Если вы не знаете, что это, я обучу вас за полминуты. Для этой игры нужны кофейник, нож, вилка и полцентнера яичницы. Попробуйте, вам понравится.

К моему изумлению, Ральф Бингем поддержал предложение. Я-то думал, что за миг до победы его уже ничто не остановит. Но он с радостью согласился отложить игру.

– Завтрак, – сказал он, – замечательная идея. Начинайте, я сейчас присоединюсь, только куплю газету.

Мы вошли в отель, а через несколько минут подошел Ральф. Признаюсь, когда я сел за стол, идея перекусить уже не казалась мне такой плохой. Я нагулял аппетит, и некоторое время официант без передышки носил мне яичницу. Вскоре мы насытились, и я предложил двинуться. Не терпелось завершить матч и отправиться домой.

Мы вышли из отеля. Артур шествовал впереди. Когда я вышел, то увидел, что он стоит как громом пораженный, озираясь по сторонам.

– В чем дело? – спросил я.

– Исчез!

– Кто?

– Автомобиль!

– Ах, автомобиль? – проговорил Ральф Бингем. – Не волнуйся, все в порядке. Я разве не сказал? Я только что купил его, а водителя нанял личным шофером. Давно мечтал приобрести. Человек должен иметь автомобиль.

– Где он? – беспомощно, как в бреду, пробормотал Артур.

– Точно не скажу, – ответил Ральф. – Я приказал водителю ехать в Глазго. А в чем дело? Ты хотел ему что-то сказать?

– Но внутри мой мяч!

– Вон оно что, – протянул Ральф. – Да, не повезло. Ты хочешь сказать, что до сих пор не смог его выбить? Неприятное положеньице. Боюсь, ты проиграл матч.

– Проиграл?

– Определенно. Об этом четко написано в правилах. На каждый удар отпущено пять минут. Игрок, не сумевший произвести удар в течение указанного срока, считается проигравшим лунку. Сожалею, но это как раз твой случай!

Артур опустился на тротуар и закрыл лицо руками. Сломленный человек. Должен признаться, я опять пожалел его. Мужественно идти до конца – и в итоге потерпеть такое поражение!

– Играю тысяча сто первый, – объявил Ральф Бингем гнусным самодовольным голосом и весело рассмеялся.

Рядом остановился мальчишка-рассыльный, серьезно наблюдая за происходящим. Ральф Бингем потрепал его по голове.

– Ну, сынок, – промолвил он, – а какой бы клюшкой воспользовался ты?

Артур Джукс подскочил.

– Требую признать мою победу! – воскликнул он.

Ральф холодно взглянул на него.

– Простите?

– Требую признать мою победу! – повторил Артур. – Правила гласят, что игрок, испрашивающий совета у кого-либо, кроме кэдди, считается проигравшим лунку.

– Чушь! – сказал побледневший Ральф.

– Я обращаюсь к судьям.

– Мы поддерживаем заявление, – сказал я после короткой консультации с Рупертом Бейли. – Правило достаточно ясное.

– Но ты уже проиграл! Ты не ударил в течение пяти минут.

– Тогда была не моя очередь. Ты стоял дальше от лунки.

– Хорошо, теперь твоя. Играй! Посмотрим на твой удар.

– Какой смысл? – хладнокровно ответил Артур. – Ты уже дисквалифицирован.

– Требую признать ничью!

– Не согласен.

– Обращаюсь к судьям.

– Хорошо, пусть решат судьи.

Мы обсудили вопрос с Рупертом Бейли. По моему мнению, заключение Артура было правильным. Но Руперт, хотя и хороший друг, от природы порядочный олух. Он считал иначе. Мы не пришли к согласию и вернулись к нашим подопечным ни с чем.

– Это смешно, – сказал Ральф Бингем. – Надо было взять трех судей.

И тут из отеля выходит – кто бы вы думали? – Аманда Трайвет! Прямо-таки театральное совпадение.

– Мне кажется, – говорю, – лучше всего доверить решение мисс Трайвет. Лучшего судьи не сыскать.

– Не возражаю, – согласился Артур Джукс.

– Подходит, – поддакнул Ральф Бингем.

– Вот так встреча, что это вы тут делаете с клюшками? – удивленно воскликнула девушка.

– Эти джентльмены, – объяснил я, – играют матч, и возник спорный вопрос, по которому судьи не могут прийти к согласию. Нам нужно стороннее, непредвзятое мнение. Мы просим вас решить. Факты таковы…

Аманда Трайвет внимательно выслушала и покачала головой.

– Боюсь, я не так хорошо знаю правила, чтобы принимать такие решения, – ответила она.

– Остается запросить Королевский клуб, – сказал Руперт Бейли.

– Я знаю, кто поможет, – подумав, сообщила Аманда.

– Кто же?

– Мой жених. Он как раз вернулся из отпуска. Потому-то я и здесь – встречаю его. Он заядлый гольфист. Буквально позавчера взял медаль на состязаниях в Малой Грязевичной Пустоши.

Повисло напряженное молчание. Я деликатно отвел взгляд от Ральфа и Артура. Тишину нарушил громкий треск – это Ральф Бингем сломал мэши-ниблик об колено. Следом издал сдавленный икающий звук Артур.

– Так что, позвать его? – переспросила Аманда.

– Не стоит беспокоиться, – ответил Ральф Бингем.

– Это не так важно, – поддакнул Артур Джукс.

ИСПЫТАНИЕ ГОЛЬФОМ

Легкий ветерок играл в кронах деревьев близ гольф-клуба Марвис-Бэй. Он шелестел листвой и овевал приятной прохладой лоб старейшины, по обыкновению коротавшего субботний вечер в кресле-качалке на террасе. Отсюда открывался прекрасный вид на поле, где совершало всевозможные ошибки подрастающее поколение. Взгляд старейшины был рассеян и задумчив. Доведись вам перехватить этот взгляд, вы нашли бы в нем совершенное умиротворение, какое в полной мере можно испытать, только перестав играть в гольф.

Старейшина не брал в руки клюшку с тех пор, как резиновые мячи сменили своих гуттаперчевых собратьев. Сейчас он находит удовольствие в игре как зритель и философ. Гольф вызывает в нем самый живой интерес. Скользнув по лимонаду, что старейшина потягивает через соломинку, его взгляд останавливается на четверке, мучительно взбирающейся на холм к девятому грину. Как и всем субботним четверкам, этой приходится нелегко. Один калека перемещается по полю зигзагом, будто лайнер, преследуемый вражескими подлодками. Двое других, похоже, ищут зарытый пиратами клад, хотя вполне возможно – издалека не разглядеть – они просто убивают змей. Голос четвертого отчетливо доносится до старейшины. Он безнадежно срезал удар и выговаривает кэдди за то, что несчастный ребенок посмел дышать во время замаха.

Старейшина ставит стакан на стол и вздыхает. Лимонад понимающе булькает в ответ.

– Редко встретишь человека, – говорит старейшина, – с характером настоящего гольфиста. Я тут по субботам на всякое насмотрелся и, честное слово, многие склонны считать гольфистом всякого, кто расхаживает по полю в коротких брюках и имеет достаточно денег, чтобы расплатиться за напитки в баре после игры. Как бы не так. Настоящий гольфист никогда не теряет самообладания. Я, например, когда играл, прекрасно владел собой. Бывало, порой после неудачного удара я и ломал клюшку о колено, однако делал это совершенно спокойно, полностью отдавая себе отчет в своих действиях. Я ломал клюшку, потому что она, очевидно, никуда не годилась, и все равно пришлось бы покупать новую. Глупо выходить из себя на поле для гольфа. Что это даст? Ведь даже легче не станет. Нужно брать пример с Марка Аврелия. «Что бы ни случалось с тобой, – говорит сей великий муж в одном из своих трудов, – оно от века тебе предуготовано. Ни с кем не случается ничего, что не дано ему вынести»[6]. Хочется верить, что эта мысль пришла ему в голову, когда он потерял несколько новых мячей в пролеске у фервея. Так и вижу, как он записывает эти строки на обороте карточки для ведения счета. Вне всяких сомнений, Марк Аврелий был гольфистом, к тому же весьма посредственным. Только тот, кто видел мяч, остановившийся на самом краю лунки после короткого патта, мог написать: «Что не делает человека хуже самого себя, то и жизнь его не делает хуже и не вредит ему ни внешне, ни внутренне»[7]. Да, Марк Аврелий, конечно же, играл в гольф, и все свидетельствует о том, что выйти из ста двадцати ударов за раунд ему удавалось крайне редко. Ниблик не залеживался в его сумке.

В продолжение мысли о Марке Аврелии и характере настоящего гольфиста вспоминается история юного Митчела Холмса. Когда мы познакомились, Митчел слыл многообещающим сотрудником с хорошими перспективами в компании «Красильни и химчистки Патерсона», где президентствовал мой старый приятель Александр Патерсон. Достоинств Митчелу было не занимать. К примеру, он бесподобно изображал перебранку бульдога с болонкой. Благодаря этому таланту Митчел пользовался большим успехом на вечеринках, выделяясь на фоне сверстников, которые немного умели играть на мандолине или декламировали отрывки из «Ганга Дина». Вероятно, именно этот дар заронил искорку любви в сердце Милисент Бойд. Женщины в большинстве своем любят героев. Другие мужчины сразу тускнеют в глазах впечатлительной девушки вроде Милисент, когда представительный молодой человек изображает бульдога и болонку под аплодисменты переполненной гостиной, особенно если удается разобрать, где именно заканчиваются реплики болонки и в дело вступает бульдог. Словом, вскоре состоялась помолвка Митчела и Милисент. Молодые люди собирались пожениться, как только Митчел добьется от «Красилен и химчисток Патерсона» прибавки к жалованью.

Лишь один недостаток был у Митчела Холмса. Он не умел держать себя в руках на поле для гольфа. Редкий раунд обходился без того, чтобы Митчел не был чем-нибудь уязвлен, расстроен или, чаще всего, раздражен. Поговаривали, что кэдди с нашего поля неизменно выходили победителями в перебранках со сверстниками, поскольку их словарный запас пополнялся всякий раз, когда мяч Митчела терял направление. Митчел виртуозно владел словом и явно не собирался зарывать талант в землю. Впрочем, не стоит судить его слишком строго: юноша обладал задатками блестящего гольфиста, однако невезение вкупе с нестабильной игрой сводили на нет все его мастерство. Митчел был из тех, кто проходит первые две лунки ниже пара, а затем тратит одиннадцать ударов на третью. Любая мелочь могла сломать ему всю игру. Митчелу доводилось срывать короткие удары из-за шума, поднятого бабочками на соседнем лугу.

Представлялось маловероятным, что столь небольшой изъян в практически безупречном характере Митчела воспрепятствует его профессиональному росту или карьере, и все же это едва не случилось. Однажды вечером, когда я отдыхал в саду, меня навестил Александр Патерсон. С первого взгляда я понял, что пришел он за советом. Так уж вышло, он считал меня хорошим советчиком. Именно я в корне изменил всю его жизнь, порекомендовав не прикасаться к вуду и попробовать для драйва айрон; кроме того, я оказался полезен ему еще несколько раз, например, когда он подбирал себе паттер (а это куда ответственнее, чем, скажем, выбор жены).

Александр присел и принялся обмахивать себя шляпой – вечер выдался жаркий. Озабоченность читалась в его лице.

– Не знаю, что и делать, – начал он.

– Держите голову ровно, плавный замах, никаких резких движений, – авторитетно изрек я, – ибо нет лучшего рецепта счастливой, безоблачной жизни.

– Я не о гольфе, – ответил он. – Меня беспокоит казначейство в моей компании. Смизерс увольняется на следующей неделе, и мне нужно подобрать человека на его место.

– Нет ничего проще. Всего-навсего выберите самого подходящего из остальных сотрудников.

– Да, но кто самый подходящий? Вот в чем вопрос. Есть у меня на примете два человека, которым эта работа, казалось бы, вполне по плечу. Однако я совершенно не представляю, что у них на уме. Вы же понимаете, казначейство – дело не шуточное. Мало ли что взбредет в голову человеку, если сделать его казначеем. Ведь придется иметь дело с большими деньгами. Иными словами, новоиспеченный казначей может внезапно ощутить горячее желание отправиться с моими деньгами в малоисследованные уголки Южной Америки. Вот в чем трудность. Конечно, любая кандидатура – это риск, однако хотелось бы знать, кто из этих двоих даст мне больше шансов сохранить хотя бы часть денег.

Я ответил без всяких раздумий. Что-что, а как устроить проверку характера, я знал прекрасно.

– Единственный способ по-настоящему узнать человека, – сказал я Александру, – сыграть с ним в гольф. Ничто так скоро не раскрывает в истинном свете шельмовство и злокозненность. Был у меня юрист, которому я доверял долгие годы, пока в один прекрасный день не увидел, как он рукой достал свой мяч из рытвины в грунте. На следующее утро я прервал с ним всякие деловые отношения. Он еще не успел сбежать с вверенными ему деньгами, однако недобрый огонек в его глазах показывает, что это лишь вопрос времени. Гольф, мой дорогой друг, – самое лучшее испытание. Тот, кто отправляется в раф один-одинешенек и играет мяч, как он лежит, будет служить исправно и честно. Тот, кто бодро улыбается, когда патт теряет направление из-за не к месту вылезшего из земли червяка, чист душой. А вот торопливый, неуравновешенный и жестокосердный игрок так же проявит себя и в повседневной жизни. Вам ведь не нужен неуравновешенный казначей?

– Нет, если это отразится на бухгалтерии.

– Еще как отразится. По оценкам статистиков, уровень преступности среди хороших гольфистов существенно ниже, чем в любом другом слое общества, возможно, за исключением епископов. С тех пор как Вилли Парк выиграл первое место в Прествике в 1860 году, не было случая, чтобы победитель Открытого чемпионата провел в заключении хотя бы день. В то же время плохие гольфисты – не те, что плохо играют, а те, что черны душой и не считают удар, когда не попадают клюшкой по мячу, никогда не поправляют выбитый дерн, говорят под руку сопернику и не сдерживают свой гнев – буквально днюют и ночуют в тюрьме. Да они даже и не считают нужным подстричься в те редкие дни, когда вдруг оказываются на свободе.

Моя речь произвела на Александра заметное впечатление.

– Ей-богу, – сказал он, – разумно.

– Само собой.

– Так тому и быть. Честное слово, не вижу, как еще сделать выбор между Холмсом и Диксоном.

Я насторожился.

– Холмс? Уж не Митчел ли Холмс?

– Он самый. Да вы его, должно быть, знаете. Он, кажется, живет здесь неподалеку.

– А Диксон – это что же, Руперт Диксон?

– Снова верно. Еще один ваш сосед.

Признаюсь, мне стало не по себе. Такое чувство, будто мяч упал в яму, вырытую моим же нибликом. Я корил себя за то, что не догадался узнать, кому предназначена проверка, прежде чем выступать с предложениями. Мне очень нравился Митчел Холмс, да и его невеста тоже. Скажу больше, именно я, хоть и в самых общих чертах, объяснил ему, как нужно делать предложение Милисент. Дальнейшие события показали, что Митчел внял моим наставлениям. Не раз и не два приходилось мне сочувственно выслушивать мечты Митчела о том, как ему повысят жалованье и они наконец поженятся. Почему-то, когда Александр заговорил о казначействе, мне и в голову не пришло, что Митчел претендует на столь важную должность. Я лишил его всякой надежды. Испытание гольфом – единственная проверка, не сулившая Митчелу успеха. Только чудом Митчел мог не сорваться во время игры, а ведь именно от невоздержанных гольфистов я предостерегал Александра.

Я подумал о сопернике Митчела, и на душе стало еще тяжелее. Руперт Диксон был довольно неприятным молодым человеком, однако даже его злейшие враги не сказали бы, что он не гольфист по натуре. Во время игры с самого первого драйва и до последнего патта Руперт неизменно являл собой образец спокойствия.

Александр уже ушел, а я все сидел в раздумьях. Строго говоря, я, конечно же, не имел права принимать чью-либо сторону, и хотя мой друг не взял с меня слово молчать, я прекрасно понимал, что наш разговор не подлежит огласке. Разумеется, ни один из претендентов не должен был подозревать, что игра с Александром – нечто большее, чем обыкновенный дружеский раунд.

Однако я не мог оставаться безучастным к судьбе двух влюбленных, чье будущее целиком зависело от предстоящего испытания. Я тотчас надел шляпу и отправился к дому мисс Бойд, поскольку наверняка знал, что найду Митчела именно там.

Митчел и Милисент сидели на крыльце и любовались луной. Они тепло, хотя и несколько сдержанно, приветствовали меня. В общем, было заметно, что мое появление никоим образом не вписывалось в их планы. Впрочем, едва я рассказал, зачем пришел, их отношение переменилось. Молодые люди увидели меня в другом свете – ангелом-хранителем, философом и другом.

– И кто только подсказал мистеру Патерсону такую глупость? – возмутилась мисс Бойд.

Я – из лучших побуждений – умолчал о своей причастности к делу.

– Это просто смешно, – продолжала девушка.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Митчел. – Старик Патерсон без ума от гольфа. От него стоило ожидать чего-нибудь в этом духе. Что ж, это конец.

– Полноте, – возразил я.

– А что «полноте»? – вскинулся Митчел. – Вы прекрасно знаете, что я откровенный, прямодушный гольфист. Если мяч летит на северо-северо-восток, когда я отправляю его точно на запад, мне есть что сказать на сей счет. Это загадочное явление явно требует комментариев, и я их даю. Естественно, случись мне срезать драйв, я считаю своим долгом во всеуслышанье заявить, что сделал это не нарочно. И вот, насколько я понимаю, именно такие мелочи и решат исход испытания.

– Митчел, милый, а не мог бы ты научиться владеть собой на поле? – спросила Милисент. – Ведь гольф – всего-навсего игра.

Наши с Митчелом взгляды встретились, и я уверен, в моем взгляде читался такой же ужас, что я увидел в глазах Митчела. Иногда женщины говорят, не подумав. Не стоит сразу же делать выводы о недостатках их воспитания или образа мыслей. Они просто не понимают, что говорят.

– Тише! – хрипло сказал Митчел, с трудом оправившись от потрясения. – Помолчи, любимая!

Пару дней спустя я повстречал Милисент неподалеку от почты. Глаза ее светились счастьем, лицо сияло.

– Вы не представляете, как все здорово складывается, – сообщила она. – Когда Митчел ушел, я принялась листать журнал и наткнулась на удивительное объявление. Там говорилось, что все великие люди в истории человечества достигли успеха благодаря умению держать себя в руках. Даже Наполеон ничего не добился бы, не научись он управлять своим необузданным нравом. А еще там было сказано, что любой может стать как Наполеон, если заполнит приложенную к объявлению заявку на замечательную книгу профессора Орландо Стибритта «Искусство владеть собой». Только нужно было торопиться, потому что в течение пяти дней книга предлагалась совершенно бесплатно, а после – за семь шиллингов, но с заказом лучше не медлить из-за очень большого спроса. Я сразу же написала и, к счастью, успела до того, как все разобрали – у профессора Стибритта как раз остался один экземпляр книги, и она только что пришла. Я сейчас ее полистала, и она чудо, как хороша.

Милисент протянула мне небольшой томик. Я бросил взгляд на книгу. На первой же странице моим глазам предстала подписанная фотография профессора Орландо Стибритта, прекрасно владевшего собой, несмотря на длинные седые бакенбарды. Далее шли материалы для чтения, размещенные между широкими полями. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять методы профессора. Попросту говоря, он воспользовался тем, что авторские права на размышления Марка Аврелия истекли около двух тысяч лет назад, стащил у философа избранные цитаты и приторговывал ими под своим именем. Я не стал говорить об этом Милисент. В конце концов, не мое это дело. Вполне возможно, хотя и не очевидно, профессору Стибритту тоже нужно на что-то жить.

– Сегодня же отдам книгу Митчелу. Правда, здорово сказано: «Видишь, сколь немногим овладев, можно повести благотекущую и богоподобную жизнь»?[8] Будет просто чудесно, если Митчел поведет благотекущую и богоподобную жизнь всего за семь шиллингов, ведь правда?

Тем же вечером в гольф-клубе мне встретился Руперт Диксон. Он выходил из душа и по обыкновению выглядел довольным собой.

– Прошли сейчас раунд со стариком Патерсоном, – сказал Руперт. – Он, кстати, хотел с вами поговорить. Правда, уже уехал в город.

У меня захватило дух. Оказывается, испытание началось!

– Как сыграли? – спросил я.

Руперт Диксон скривился в самодовольной ухмылке. Ухмыляющийся человек, завернутый в полотенце, к тому же с прядью мокрых волос на одном глазу – зрелище весьма отталкивающее.

– Недурно. Я вел шесть вверх за пять лунок до конца, хотя мне отчаянно не везло.

При этих словах во мне затеплился огонек надежды.

– Так вам не везло?

– Кошмарно. На третьей лунке мне удался лучший в жизни удар медяшкой – а это что-нибудь да значит – и что же? Мяч перелетел грин и потерялся в рафе.

– Ну, тут вы небось пар-то выпустили, а?

– Я? Пар?

– Вы ведь, наверное, высказали все, что думаете по этому поводу.

– Что вы. Я же не враг себе, чтобы терять голову во время игры. Что это дает? Только испортишь следующий удар.

С тяжелым сердцем я отошел прочь. Диксон вне всяких сомнений выдержал испытание как нельзя лучше. Казалось, не пройдет и нескольких дней, и я узнаю, что место казначея уже отдано Диксону, а Митчела даже и проверять не станут. Впрочем, наверное, Александр Патерсон рассудил, что это было бы не вполне честно по отношению ко второму соискателю. Вскоре Митчел Холмс позвонил мне и спросил, не могу ли я сопровождать его во время матча с Александром и оказывать моральную поддержку.

– А уж она мне понадобится, – сообщил он. – Если честно, я очень волнуюсь. Жаль, не хватило времени на основательное изучение книжки, что купила Милисент. Я понимаю, конечно, «Искусство владеть собой» – подлинный шедевр от корки до корки, и вообще не книга, а золото, но ведь у меня было-то всего несколько дней, и я не успел как следует проникнуться. Чувствую себя, словно автомобиль, залатанный на скорую руку: что-нибудь да отвалится в самый неподходящий момент. Кто знает, сумею ли я сдержаться, если утоплю мяч в озере? А внутренний голос подсказывает мне, что еще как утоплю.

Мы помолчали.

– Вы верите в вещие сны? – неожиданно спросил Митчел.

– Что?

– Вещие сны.

– А что вещие сны?

– Я спрашиваю про вещие сны, потому что сегодня мне снилось, будто я играю в финале открытого чемпионата. Я попал в раф, а там корова. И вот, эта корова как-то печально на меня взглянула и говорит: «Попробуй-ка хват Вардона вместо обычного с перехлестом». Я еще, помню, подумал: «Однако, какая странная корова», но теперь вот она у меня из головы не идет. А вдруг в этом и правда что-то есть? Не случайно же такие сны снятся.

– Неужели вы поменяете хват накануне важного матча?

– Наверное, нет. Просто я немного не в себе, иначе и не вспомнил бы про корову. Ладно, увидимся завтра в два.

День выдался ясным и солнечным, но когда я приблизился к полю, поднялся довольно коварный ветер. Александр Патерсон уже разминался на стартовой площадке. Почти сразу подошел Митчел Холмс в сопровождении Милисент.

– Начнем, пожалуй, – сказал Александр. – Я ударю первым?

– Разумеется, – кивнул Митчел.

Александр установил мяч.

В гольфе Александр Патерсон отличается осторожностью и никогда не рискует. Перед любым ударом – пусть даже и самым простым – он исполняет своеобразный ритуал: долго примеривается к мячу, делает два выверенных пробных замаха и только потом собирается бить. Подойдя к мячу, он какое-то время топчется на месте, меняя положение ног, потом замирает, подозрительно вглядывается в горизонт, будто ожидая, что тот, стоит лишь отвернуться, непременно выкинет какую-нибудь скверную шутку. Тщательно осмотрев горизонт и убедившись в его добропорядочности, Александр переводит глаза на мяч. Он еще немного переминается с ноги на ногу, затем поднимает клюшку. Три раза с величайшей аккуратностью клюшка подносится к мячу и снова поднимается. Тут Александр снова бросает резкий взгляд на горизонт, словно надеясь застигнуть его врасплох. Покончив с этим, он медленно поднимает клюшку, чтобы затем столь же медленно опустить ее так, что головка едва не касается мяча. Вот клюшка снова идет вверх и снова опускается, поднимается в третий раз и в третий же раз идет вниз. Какое-то время Александр стоит недвижим, погруженный в раздумья, словно индийский факир, созерцающий вечность. Затем он снова поднимает клюшку и снова подводит ее к мячу. Наконец, содрогнувшись всем телом, Александр медленно замахивается и бьет, отправляя мяч метров на сто пятьдесят по идеально прямой линии.

Подобная практика порой не вполне благотворно сказывается на особах с тонкой душевной организацией, а потому я с тревогой вглядывался в физиономию Митчела, которому не доводилось прежде наблюдать Александра Патерсона в игре. Несчастный юноша заметно побледнел и со страдальческим видом обернулся ко мне.

– Он что, всегда так? – прошептал Митчел.

– Всегда, – отвечал я.

– Тогда мне конец! Разве можно спокойно играть в гольф с этим цирковым акробатом?

Я лишь промолчал в ответ. Увы, это была чистая правда. Уж на что я человек уравновешенный, и то давно зарекся играть с Александром Патерсоном при всем к нему уважении, иначе мне, вероятно, пришлось бы покинуть лоно баптистской церкви.

Тут раздался голос Милисент. Девушка держала открытую книгу, в которой я узнал бессмертное творение профессора Стибритта.

– Повтори себе суждение о том, – мягко произнесла она, – что часть справедливости – сносить и что против воли проступки[9].

Митчел кивнул и твердой походкой отправился выполнять удар.

– Перед тем как сыграть, милый, – продолжала Милисент, – вспомни: «Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства»[10].

В следующую секунду мяч Митчела взмыл в воздух и, преодолев метров двести, упал на фервей. Драйв удался на славу. Митчел последовал совету Марка Аврелия до последней буквы.

Великолепный второй удар отправил мяч Митчела почти к самому флажку, и розыгрыш лунки был завершен одним из прекраснейших паттов, что мне когда-либо доводилось видеть. Когда же на следующей непростой лунке с водной преградой Митчел легко доставил мяч через озеро на грин и сыграл в пар, мне стало легче дышать. Каждому гольфисту случается пережить звездный час – казалось, сегодня пришел черед Митчела. Играл он безукоризненно. Продолжай он в том же духе, и его злосчастная раздражительность не дала бы о себе знать.

Третья лунка довольно коварна. Первым ударом игрок посылает мяч через овраг, а если не повезет, то в него. После неудачного начала остается только молиться и подбирать клюшку в надежде выбить мяч из оврага. Преодолев препятствие, можно вздохнуть спокойно. Хороший игрок тратит на эту лунку пять ударов – уверенный первый, прицельный второй, и до грина уже рукой подать.

Мяч Митчела приземлился в ста двадцати метрах за оврагом. Митчел подошел ко мне и со снисходительной улыбкой принялся наблюдать за Александром, исполняющим свой ритуал. Его благодушие было легко объяснимо. Никогда мир не кажется таким прекрасным и светлым, а причуды окружающих столь безобидными, как после отличного удара на сложной лунке.

– Никак не возьму в толк, зачем он все это делает, – покачал головой Митчел, глядя на Александра едва ли не с отеческой нежностью. – Если бы я перед каждым драйвом устраивал этакий балет, наверное, позабыл бы, зачем пришел, и отправился домой восвояси.

Александр завершил показательные выступления и положил мяч метрах в трех от края оврага.

– А он, как говорится, верен себе. Стабильность прежде всего, – прокомментировал Митчел.

Митчел спокойно выиграл лунку. Однако на следующем поле в его стойке стала заметна некоторая расхлябанность, и я забеспокоился. Чрезмерная самоуверенность в гольфе почти столь же губительна, как и неверие в свои силы.

Худшие опасения подтвердились. Митчел срезал удар. Мяч прокатился метров двадцать, попал в раф и остановился в лопухах. Митчел открыл было рот, но быстро захлопнул его. В недоумении подошел он к нам с Милисент.

– Я сдержался, – сказал он. – Но что, черт возьми, случилось?

– «Вникни в руководящее начало людей, – прочитала Милисент, – хотя бы и мудрых, – чего избегают, к чему склоняются»[11].

– Вот-вот, – отозвался я, – вы отклонили корпус.

– И что же мне теперь – идти на поиски этого дурацкого мяча?

– Не волнуйся, милый, – ответила Милисент. – Ничто так не возвышает душу, как способность надежно и точно выверить все, что выпадает в жизни[12].

– Кроме того, – напомнил я, – вы ведете в игре.

– Да, но счет скоро изменится, – парировал Митчел и как в воду глядел. Александр прошел лунку в плюс один и выиграл.

Это происшествие немного выбило Митчела из колеи. В его игре уже не чувствовалось прежней беспечности и задора. Он уступил следующую лунку, сыграл вничью шестую, отдал седьмую, затем собрался и свел к ничьей восьмую.

Девятая лунка, подобно многим другим на нашем поле, элементарно игралась бы в четыре удара, однако мяч так легко катится по грину, что иногда пар кажется несбыточной мечтой. После неудачного драйва здесь может не хватить и десятка ударов. Стартовая площадка расположена на дальнем берегу озера, за мостом, где водная преграда узка, как ручей. Первый удар приходится делать через воду, да так, чтобы не угодить в деревья и небольшой кустарник на другом берегу. Расстояние до фервея – каких-нибудь шестьдесят метров, так что преграда скорее психологического свойства, однако сколько надежд потерпело здесь крушение, и не сосчитать.

Александр справился с препятствием своим по обыкновению коротким прямым драйвом, и настал черед Митчела.

Наверное, предыдущие неудачи сказались на его настроении. Выглядел Митчел неуверенно. Он нервно взмахнул клюшкой и при этом заметно отклонил корпус. Митчел рубанул по мячу, срезал удар и угодил прямо в дерево, от которого мяч отскочил в высокую траву. Мы перебрались на другой берег по мосту, и тут влияние профессора Стибритта определенно стало ослабевать.

– Вот отчего бы им не постричь эту чертову траву? – раздраженно вопрошал Митчел, раздвигая заросли нибликом в поисках мяча.

– Должен же на поле быть раф, – осторожно высказался я.

– Что происходит, – вступила Милисент, – по справедливости происходит: исследуй тщательно – увидишь[13].

– Все это прекрасно, – без особенного энтузиазма ответил Митчел, тщательно исследуя траву. – Вот только кажется мне, что Зеленый комитет открыл этот проклятый гольф-клуб исключительно в интересах кэдди. Эти комитетчики небось радуются каждому потерянному мячу, а прибыль от продажи найденных маленькими мерзавцами мячей делят с ними пополам.

Мы с Милисент обменялись взглядами. Слезы стояли в ее глазах.

– Но, Митчел! Вспомни Наполеона!

– Наполеона?! А при чем тут Наполеон? Разве Наполеону приходилось играть драйв через первобытную чащу? Да и кто такой Наполеон, собственно говоря? Что все носятся с этим несчастным Наполеоном, будто он чего-нибудь добился? Тоже мне важная птица. Подумаешь, всего-то взял, да и получил пинка при Ватерлоо.

К нам присоединился Александр.

– Никак не найдете мяч? – спросил он Митчела. – Да уж, раф здесь не из приятных.

– Я-то не найду. А завтра какой-нибудь пучеглазый и кривоногий недоумок-кэдди с восемьюстами тридцатью девятью прыщами найдет и продаст за шесть пенсов. Хотя нет, мяч-то был новый. Этак, глядишь, и целый шиллинг отхватит. Шесть пенсов себе и шесть Зеленому комитету. Неудивительно, что эти комитетчики покупают новые автомобили быстрее, чем их успевают производить. То-то их жены щеголяют в норковых шубах и жемчужных ожерельях. Да и черт с ним! Продолжу другим мячом.

– В этом случае, – заметил Александр, – в соответствии с правилами матча проиграете лунку.

– Ладно, сдаюсь. Лунка ваша.

– Таким образом, – продолжил Александр, – счет первых девяти лунок один вверх в мою пользу. Прекрасно. Очень приятная, равная игра.

– Приятная! Знаете что? Пожалуй, эти чертовы комитетчики не оставляют кэдди ни пенса. Они небось прячутся за деревьями, пока те сбывают награбленное, а потом подкрадываются и отбирают все деньги.

Я заметил, как Александр недоуменно поднял бровь. К следующей лунке мы шли вместе.

– А Холмс-то, оказывается, горяч, – задумчиво произнес Александр. – Кто бы мог подумать. Вот так и начинаешь понимать, как мало знаешь о людях, если знаком с ними только по работе.

Я вступился за бедного юношу:

– У него золотое сердце. Но, видите ли, – надеюсь, вы простите старого друга за откровенность – мне кажется, ваш стиль игры немного действует ему на нервы.

– Стиль? И что же у меня не так со стилем игры?

– Не то чтобы не так, но человеку молодому и энергичному не всегда доставляет удовольствие наблюдать за столь неторопливым игроком, как вы. Признайтесь мне, как другу, неужели вам необходимо делать два пробных замаха перед каждым паттом?

– Скажите пожалуйста, – покачал головой Александр. – Неужели это и впрямь так его расстраивает? Боюсь, я уже не в том возрасте, чтобы менять привычки.

Ответить мне было нечего.

Десятая лунка была занята, и нам пришлось подождать несколько минут. Вдруг кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и увидел Милисент, стоявшую рядом со мной в расстроенных чувствах.

– Митчел больше не хочет, чтобы я шла с вами, – обреченно сказала она. – Говорит, он из-за меня нервничает.

– Плохо, – покачал я головой. – Я-то надеялся, что вы на него положительно повлияете.

– Я тоже надеялась. А вот Митчел против. Говорит, мол, я мешаю ему сосредоточиться.

– Тогда вам, наверное, лучше подождать нас в клубе. А вот мне, пожалуй, придется как следует потрудиться.

Бедная девушка всхлипнула.

– Этого я и боюсь. На тринадцатой лунке растет яблоня, и я уверена, что кэдди Митчела примется есть яблоки. Страшно подумать, что скажет Митчел, если услышит хруст яблока во время удара.

– Да уж.

– Вся надежда на это, – сказала Милисент, протягивая мне книгу профессора Стибритта. – Не могли бы вы читать Митчелу отрывки из книги, если он вдруг начнет кипятиться? Мы вчера пролистали ее и подчеркнули подходящие места синим карандашом. Там на полях помечено, когда что читать.

Выполнить такую просьбу мне было не сложно. Я взял книгу и молча пожал девушке руку. Затем присоединился к Александру и Митчелу, который все продолжал чихвостить Зеленый комитет.

– Следующая лунка, – говорил он, – раньше была простой и короткой. Негде было мяч потерять. И вот однажды жена кого-то из этих деятелей сказала, что ребенку нужны новые ботинки, и они, изверги, удлинили лунку на сто пятьдесят метров. Бить теперь надо через холм, и стоит мячу отклониться хоть на четверть дюйма, как оказываешься в настоящем затерянном мире – сплошь скалы, бурелом, расщелины, а посреди этого великолепия разбросаны старые горшки и кастрюли. Это ж практически летняя резиденция Зеленого комитета. Так и кишат, так и ползают повсюду, то и дело слышны радостные вопли, что они издают, набивая мешки потерянными мячами. Что ж, на меня пусть не рассчитывают. Возьму и сыграю сегодня старым мячом, который держится на честном слове. Пусть только дотронутся до него, сразу превратится в пыль.

И все же гольф – игра непредсказуемая. Казалось бы, Митчел в таком состоянии должен был проиграть в пух и прах. Однако на десятой лунке он снова поймал свою игру. Отменный драйв позволил ему выйти на грин вторым ударом, а затем двух паттов хватило, чтобы сыграть лунку в пар. Александр потратил на лунку пять ударов, и счет в матче сравнялся.

Одиннадцатая лунка, предмет недавней критики Митчела, и впрямь довольно коварна. Срезанный драйв действительно приносит игроку серьезные неприятности. Впрочем, Митчел и Александр сыграли чисто и без труда уложились в четыре удара.

– Если так пойдет дальше, – сияя, прокомментировал свой удар Митчел, – Зеленому комитету придется прекратить разбой и искать работу.

Двенадцатая лунка – пар пять. Здесь длинный фервей, к тому же не прямой. Александр осторожно, но точно обогнул поворот фервея и закончил лунку шестым ударом. Митчел же вторым ударом отправил мяч в высокую траву рафа и вынужден был взяться за ниблик. Впрочем, ему удалось свести лунку к ничьей благодаря блестящему выходу на грин.

Тринадцатую лунку выиграл Александр. Лунка лежит в трехстах шестидесяти метрах от ти, а ловушек здесь нет никаких. Александру понадобилось три удара, чтобы добраться до грина, однако последний из них положил мяч на расстоянии всего одного патта от лунки. Митчел вышел на грин вторым ударом, но трижды ошибся с добиванием.

– Кстати, – оживился Александр, – свежий анекдот. Друг спрашивает начинающего гольфиста: «Как успехи, старина?», а тот отвечает: «Отлично! На последнем грине сделал целых три идеальных патта!»

Митчел шутку не оценил. Я с тревогой вглядывался в его лицо. Промахнулся-то он из очень удобного положения, и если бы не эта досадная ошибка, лунка была бы спасена, так что мне было чего опасаться. Взгляд Митчела по пути к четырнадцатой лунке выдавал беспокойство.

Вряд ли в нашей округе найдется более живописное местечко, чем окрестности четырнадцатой лунки. Такой вид придется по душе любому ценителю природы.

Однако если и есть недостаток у гольфа, это, пожалуй, неспособность игрока от всей души радоваться природным красотам. Там, где нормальный человек видит зеленую травку и романтические заросли кустарника, гольфист содрогается при виде этого ужасного рафа, в который чего доброго угодит его мяч. Гольфист не любит, когда в небе кружат птицы, потому что их крик мешает сосредоточиться. Если отвлечься от гольфа, мне очень нравится овраг на склоне холма. Он радует глаз. Тем не менее во время игры я не раз и не два проклинал этот самый овраг.

Итак, право первого удара снова перешло к Александру. Его драйв выглядел нарочито медлительным. Добрых полминуты водил он клюшкой над мячом. Так кошка присматривается к черепахе: то опасливо протянет к ней лапу, то резко отдернет. Наконец Александр ударил и положил мяч на одну из немногих ровных площадок на склоне холма. На этой лунке драйв должен быть особенно аккуратным. Малейшая неосторожность, и мяч заденет холм, а там и скатится в овраг.

Теперь играть приготовился Митчел. Он уже поднял клюшку, как вдруг позади раздался громкий хруст. Я быстро обернулся на звук. Кэдди Митчела с отсутствующим видом вгрызался в огромное яблоко. Не успел я прошептать молитву, как драйвер опустился, и мяч, безобразно отклонившись, ударился о холм и отскочил в овраг.

Стало тихо – так тихо, будто замер весь мир. Митчел выпустил клюшку из рук и обернулся. На него было страшно смотреть.

– Митчел! – воскликнул я. – Друг мой! Опомнитесь! Не горячитесь!

– Нет? Не горячиться? А какой в этом смысл, когда все вокруг только и делают, что уплетают яблоки у меня за спиной? Что тут вообще происходит – игра в гольф или увеселительная прогулка для мальчиков из бедных семей? Яблоки! Давай, дружок, скушай еще одно! А то и два. Приятного аппетита. Обо мне не беспокойся. Лопай на здоровье. А может, пообедаешь? Ты ведь наверняка не наелся за завтраком и теперь не прочь заморить червячка, да? Погоди минутку, я сбегаю в бар и принесу тебе бутерброд и бутылку лимонада. Располагайся поудобнее, малыш! Присаживайся. Желаю приятно провести время.

Я лихорадочно листал книгу профессора Стибритта, но подходящая пометка синим карандашом никак не попадалась. Пришлось положиться на удачу.

– Митчел, – позвал я, – послушайте. «Сколько досуга выгадывает тот, кто смотрит не на то, что сказал, сделал или подумал ближний, а единственно на то, что сам же делает, чтобы оно было справедливо и праведно»[14].

– Ну и что же я сделал сам? Я отправил мяч на самое дно треклятого оврага и потрачу не меньше дюжины ударов, чтобы выбраться. Это, что ли, справедливо и праведно? Дайте-ка мне эту книгу.

Он выхватил томик у меня из рук, поглядел на него со смесью любопытства и ненависти, аккуратно положил на землю и несколько раз подпрыгнул на нем. Затем ударил книгу драйвером. Наконец, будто решив, что время полумер прошло, Митчел с разбегу зафутболил злосчастный фолиант в заросли травы.

Он обернулся к Александру, который молча наблюдал за происходящим.

– С меня хватит, – бросил он. – Сдаюсь. Прощайте. Пойду к заливу.

– Хотите искупаться?

– Нет, утопиться.

Легкая улыбка тронула обычно суровое лицо Александра Патерсона. Он дружески похлопал Митчела по плечу.

– Не стоит, друг мой. Надеюсь, вы еще послужите нашей компании в качестве казначея.

Митчел пошатнулся и ухватил меня за руку, чтобы не упасть. Все замерло. Лишь монотонное жужжание пчел, шелест листвы поодаль да чавканье кэдди нарушали тишину.

– Что?! – вскричал Митчел.

– Как вы, наверное, слышали, место казначея вскоре освободится. Оно ваше, если не возражаете.

– То есть… это значит… вы это мне предлагаете, что ли?

– Вы прекрасно меня поняли.

Митчел поперхнулся. Поперхнулся и кэдди. Порой душевные переживания и физические неудобства находят одинаковое выражение.

– Я отлучусь ненадолго, ладно? – прохрипел Митчел. – Надо повидать кое-кого.

Вскоре он скрылся из виду за деревьями. Я обернулся к Александру.

– Помилуйте, я очень рад, конечно, но как же испытание?

Старина Патерсон снова улыбнулся.

– Испытание, – отвечал он, – завершилось совершенно удовлетворительно. Пожалуй, обстоятельства вынудили меня несколько изменить первоначальные правила, однако все прошло как нельзя лучше. Сегодняшний матч дал мне много пищи для размышлений, и, тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что «Красильням и химчисткам Патерсона» нужен казначей, которого я могу обыграть в гольф. Лучшего кандидата, чем Митчел Холмс, не найти. Подумать только, – в глазах Александра загорелся восторженный огонек, – я могу сделать с этим мальчиком что захочу, как бы хорошо он ни играл, – стоит лишь немного подержать его в напряжении. Два-три лишних тренировочных свинга, и он уже теряет голову. Вот такой человек мне и нужен на ответственную должность в компании.

– А как же Руперт Диксон? – спросил я.

Александр поморщился и махнул рукой.

– Ему нельзя доверять. Когда мы играли, у него все валилось из рук, а он, знай себе, только улыбается. Разве можно доверить такому крупные суммы денег? По-моему, это небезопасно. Он же нечестен. Просто-напросто нечестен. – Александр немного помолчал. – Кроме того, – задумчиво добавил он, – Диксон выигрывал у меня шесть лунок за пять до конца. Кому нужен казначей, который вот так вот разделывает под орех своего начальника?

К ЧЕМУ ВЛЮБЛЯТЬСЯ ГОЛЬФИСТУ?

В солнечный день, будь то весной, летом или ранней осенью, едва ли найдется уголок прекрасней террасы нашего гольф-клуба. Этот наблюдательный пункт будто нарочно создан для людей философского склада, поскольку дает возможность во всей красе созерцать то многоликое и нескончаемое действо, что в просторечии зовется гольфом. Выйдите на террасу, оглянитесь, и по правую руку вы увидите компанию беззаботных оптимистов, которые собрались у первой лунки в предвкушении начала игры. Им радостно сознавать, что даже если толком не попасть по мячу, он все равно скатится по крутому холму. Чуть поодаль в низине, прямо перед вами, виднеется лунка у озера, где мягкий всплеск нового мяча повергает былых оптимистов в уныние. Совсем рядом с террасой непредсказуемо изгибается девятый грин, подстерегая тех, кто, забыв об осторожности, стремится поскорее начать завершающую половину раунда. Серьезную пищу для размышлений пытливому уму могут подарить третья и шестая лунки, не говоря уже о коварных ловушках близ восьмого грина.

Именно с этой террасы старейшина клуба любит смотреть, как подрастающее поколение молотит клюшками по дерну. Вот Джимми Фотергил уверенно исполнил драйв на двести двадцать ярдов. А вот в лучах солнца засверкали брызги – это мяч, посланный нетвердой рукой Фредди Вузли, обрел последнее пристанище в водах озера. Наконец взор старейшины останавливается на высоком широкоплечем Питере Уилларде и миниатюрном Джеймсе Тодде, которые с трудом продвигаются по девятому фервею.

– Любовь… – говорит старейшина. – Настоящий гольфист должен остерегаться любви. Поймите меня правильно. Я не возьмусь утверждать, что любовь – зло, просто это явление еще как следует не изучено. Одним гольфистам брак определенно идет на пользу, другие после женитьбы напрочь теряют форму. По всей видимости, здесь нет строгой закономерности. И все же мой долг предупредить: гольфисту следует держать ухо востро. Нельзя терять голову из-за первой попавшейся красотки. С вашего позволения я расскажу историю о Питере Уилларде и Джеймсе Тодде. Вон они как раз подбираются к девятому грину.

Мужская дружба, – повел свой рассказ старейшина, – известна с давних времен, а постоянством и крепостью она сравнима лишь с многовековым союзом яичницы и бекона. Вряд ли кто скажет, когда именно сошлись эти полезные и вкусные продукты и какая сила объединила их в один бессмертный рецепт. Тем не менее всякому ясно, что им просто суждено быть вместе. Вот так и с мужчинами. Кто смог бы выявить первопричины симпатии Дамона к Пифию[15], Давида к Ионафану[16] или Суона к Эдгару[17]? Кто объяснит, чем Кросс впервые привлек Блэкуэлла[18]? Мы просто говорим: «Они – друзья».

Вы не ошибетесь, предположив, что первым звеном в дружеских узах Питера Уилларда и Джеймса Тодда стал гольф. Оба практически одновременно с разницей всего в несколько дней пришли в клуб и умудрились достичь столь равных высот, что самые искушенные ценители до сих пор не могут определить, кто из этих двоих играет хуже. Не раз я слышал жаркие споры, и конца им не видно. Сторонники Питера утверждают, будто своеобразная техника драйва дает ему неоспоримое преимущество в борьбе за титул безнадежнейшего мазилы в мире. Однако их тут же одергивают приверженцы Джеймса, которые при помощи графиков и схем доказывают, что никому не обойти их кумира в совершенном неумении обращаться с вудом. Тщета подобных споров очевидна.

Мало что сближает больше, чем равное отсутствие каких бы то ни было способностей вкупе с пылкой и неослабевающей любовью к гольфу. Прошло несколько месяцев, прежде чем и Питер, и Джеймс методом мучительных проб и ошибок убедились, что во всей округе не найдется ни единого старца с трясущейся от прожитых лет седой бородой или младенца грудного возраста, которых им удалось бы обыграть. Так Питер и Джеймс стали неразлучны. Гораздо приятнее играть с равным соперником, методично преодолевая все восемнадцать лунок в напряженной борьбе, чем брать с собой вертлявого мальчишку, который в два счета обставит тебя единственным мячом и обрезанной клюшкой, без спросу позаимствованной у отца. Того хуже, проиграть старикану-паралитику из тех, что норовят поучать соперника во время игры, да еще и досаждают воспоминаниями о Крымской войне. Питер и Джеймс играли вместе дни напролет. Ранним утром задолго до того, как первые звуки голосов просыпающихся кэдди раздавались в окрестностях клуба, Питер и Джеймс уже заканчивали добрую половину раунда. Когда же день клонился к закату, в небе кружили летучие мыши, а местный профессионал отправлялся домой на заслуженный отдых, в сгущающихся сумерках можно было разглядеть, как тяжело подходит к решающей стадии последний раунд Питера и Джеймса. После наступления темноты они приглашали друг друга в гости и вместе сидели над учебниками по гольфу.

Я рад, если из моих слов вы поняли, что Питер Уиллард и Джеймс Тодд увлекались гольфом. Именно это я и хотел сказать. Они были настоящими гольфистами, поскольку гольф – состояние души, а вовсе не механическое совершенство удара.

Впрочем, не стоит считать, будто они уделяли игре слишком много времени и внимания, естественно, если предположить, что подобное вообще возможно. У обоих были деловые интересы в городе. Частенько перед выходом на поле Питер, не считаясь с расходами, брал на себя труд позвонить на работу и предупредить, чтобы его не ждали. Что до Джеймса – мне лично не раз доводилось слышать, как он, к примеру, за обедом в клубном баре рассуждал, не стоит ли узнать, как обстоят дела на Грейсчерч-стрит[19], дескать, не ровен час, там что-нибудь стряслось, пока его нет. Одним словом, Питер и Джеймс были из тех, кем по праву гордится Англия, – оплотом великой державы, неутомимыми тружениками, истинными деловыми людьми, чистокровными бизнесменами. Кто бросит в них камень за то, что иногда они немного играли в гольф?

Так и жили Питер и Джеймс, не зная тревог и волнений, пока вдруг в их судьбе, подобно змею в Эдемском гольф-клубе, не появилась Женщина. Тогда-то, пожалуй, в первый раз за все время знакомства, они вдруг осознали себя не единым целым – эдаким неразделимым, загадочным существом, выдававшим на-гора срезанные драйвы и неточные патты, – а разными людьми, в грудь которых природа, наряду с понятным желанием пройти длинную лунку хотя бы в девять ударов, заложила иные стремления. Мне говорили, что моя манера изъясняться порой мешает понять смысл сказанного, но, если вы пришли к выводу, что Питер Уиллард и Джеймс Тодд полюбили одну девушку, – прекрасно. Именно к этому я и клоню.

Сам я не имею удовольствия близко знать Грейс Форестер. Видел издалека, как она поливает цветы, и мне понравилась ее стойка. Однажды на пикнике я наблюдал, как Грейс убивает осу чайной ложкой. Что ж, работа кисти при замахе произвела на меня самое благоприятное впечатление. Добавить мне, увы, нечего. Наверное, ее можно назвать привлекательной, поскольку нет никаких сомнений: и Питер и Джеймс были совершенно без ума от нее. Предположу, что ни тот ни другой не сомкнули глаз всю ночь после знакомства с Грейс на танцах.

– Славная девушка, – мечтательно сообщил Питеру Джеймс, встретив друга следующим утром в песчаной ловушке близ одиннадцатого грина.

– Точно, – откликнулся Питер, на мгновение перестав возить клюшкой по земле.

И тут страшная догадка поразила Джеймса, он понял, что не назвал имени мисс Форестер, и все же Питер сообразил, о ком идет речь. Сомнений быть не могло – рядом стоял соперник.

Любовная лихорадка, если можно так выразиться, бьет в цель, не тратя времени на подготовку к удару. Уже на следующее утро после приведенного мной диалога Джеймс Тодд позвонил Питеру Уилларду и отменил предстоящую игру, сославшись на вывихнутое запястье. Питер согласился перенести встречу и добавил, что сам хотел звонить Джеймсу с подобной просьбой, поскольку из-за головной боли не чувствует в себе сил для поединка. Встретились они за чаем у мисс Форестер. Джеймс поинтересовался, унялась ли головная боль Питера. Питер ответил, что ему уже лучше, и, в свою очередь, осведомился о вывихнутом запястье друга. Тот заверил, что идет на поправку. Мисс Форестер поровну распределяла между друзьями чай и свое внимание.

Домой соперники возвращались вместе. Неловкое молчание на исходе двадцатой минуты нарушил Джеймс:

– Что-то такое – флюиды, что ли, – исходит от доброй женщины и открывает человеку новый смысл жизни.

– Точно, – ответил Питер.

На пороге своего дома Джеймс обернулся:

– Я не приглашаю тебя, дружище. Когда болит голова, лучше всего поскорее добраться до кровати и как следует выспаться.

– Точно, – отозвался Питер.

Снова повисла неловкая пауза. Питер вспомнил, как буквально на днях Джеймс хвастался, что ему вот-вот доставят почтой иллюстрированный курс Сэнди Макбина «Нулевой гандикап за один сезон», и тогда же они договорились читать эту замечательную книгу вместе. Сейчас, с горечью подумал Питер, она, должно быть, лежит у Джеймса на столе. Джеймс угадал мысли Питера и тоже помрачнел, но не дрогнул. В его планах на вечер не было места самоучителю Макбина. За двадцать минут молчания по дороге домой он осознал, что «Грейс» рифмуется с «эдельвейс», и теперь хотел продолжить поэтические изыскания. Соперники попрощались сдержанным кивком. Прошу прощения, вы совершенно правы. Двумя сдержанными кивками. У меня всегда было плохо со счетом.

Не стану утомлять вас чересчур подробным описанием последующих событий. Скажу лишь, что внешне в поведении друзей ничего не изменилось. Они по-прежнему играли вместе, старательно изображая былое радушие и приязнь. Стоило Джеймсу не попасть по мячу, Питер не забывал сказать привычное «Не повезло!». А когда – точнее, если – Питеру удавалось не промазать самому, Джеймс неизменно восклицал «Молодец!». Тем не менее все было не так, как раньше, и оба чувствовали это.

Так уж вышло, что, кроме Питера Уилларда и Джеймса Тодда, претендентов на руку мисс Форестер в нашей округе не наблюдалось. Впрочем, это и неудивительно, ведь Жизнь – из тех драматургов, чьи лучшие постановки предназначены для малых трупп. Поначалу мисс Форестер вроде бы приглянулась Фредди Вузли, и он даже заходил к ней с цветами и шоколадными конфетами, но вскоре пропал. Впрочем, ни одна девушка еще не приковывала к себе внимание Фредди дольше трех дней кряду. С тех пор всем стало ясно: если Грейс и суждено выйти замуж, то за Питера или Джеймса. Местные любители азартных игр оживленно следили за развитием событий. Ни Питер, ни Джеймс до тех пор не пробовали себя в роли героя-любовника, а потому об их способностях ничего толком известно не было. Ставки принимались один к одному, да и то вяло. Пожалуй, самое крупное пари на дюжину мячей для гольфа заключили мы с Персивалем Брауном. Сам не знаю почему, я прочил победу Джеймсу. Разве что рассказы его тетушки изредка печатались в «Женских сферах», а такие вещи нередко находят отклик в девичьих сердцах. С другой стороны, Джордж Лукас поставил на Питера шесть бутылок имбирной шипучки, ведь на поле Джеймс щеголял в коротких брюках, а полюбить мужчину с такими лодыжками под силу не всякой девушке. Другими словами, ничем определенным мы не располагали.

Не располагали и Питер с Джеймсом. Казалось, они одинаково нравятся мисс Форестер. Каждый из них встречался с ней только в обществе другого. Тайны ее сердца были надежно скрыты от посторонних глаз до тех пор, пока в один прекрасный день Грейс Форестер не начала вязать свитер.

Весть о том, что Грейс вяжет свитер, вызвала в нашем местечке большой резонанс. Когда девушка принимается за свитер, это практически равносильно открытому признанию.

Подобной точки зрения придерживались и Питер с Джеймсом. Они, бывало, наведывались к Грейс, смотрели, как она вяжет, и уходили прочь, производя в уме сложные вычисления. Теперь все сводилось к одному, а именно, к размеру. Если свитер большой – значит, для Питера, если маленький – можно поздравлять Джеймса. Поначалу друзья не решались в открытую заговорить о свитере с Грейс, однако вскоре стало ясно, что по-другому истину выявить не удастся. Мужской глаз не способен разобраться в хитросплетениях изнаночных и лицевых петель, дабы оценить размер груди, на которой суждено красоваться вязаному свитеру. Кроме того, когда имеешь дело с любителем вроде Грейс, необходимо делать поправку на недостаток опыта. Во время войны английские девушки нередко посылали своим любимым свитера, которые вызвали бы удушье у их младших братьев. В те дни любительский свитер, говоря откровенно, нанес Британии почти такой же урон, как немецкая пропаганда.

Итак, Питер и Джеймс пребывали в растерянности. Временами свитер казался маленьким, и Джеймс возвращался домой, радостно сияя. Порой свитер заметно увеличивался в размерах, и уже Питер довольно напевал, покидая Грейс. Нетрудно представить, в каком напряжении друзья ожидали развязки. С одной стороны, им хотелось узнать свою судьбу, с другой – они четко понимали, что тот, кому предназначается свитер, вынужден будет его носить. Свитер, надо сказать, был довольно кричащего розового цвета и наверняка отнюдь не подходящего размера, – тут у любого сердце дрогнет.

Всякому человеческому терпению рано или поздно наступает конец. Он и наступил однажды, когда друзья возвращались домой.

– Питер, – позвал Джеймс, неожиданно остановившись и поднеся руку ко лбу. Весь вечер его словно лихорадило.

– А? – откликнулся Питер.

– Я так больше не могу. Уже и не вспомню, когда последний раз спал спокойно, и все из-за этого свитера. Надо узнать, кому из нас он достанется.

– Так пойдем и спросим, – предложил Питер.

Они вернулись, позвонили в дверь, зашли и снова предстали очам мисс Форестер.

– Чудный вечер, – первым заговорил Джеймс.

– Великолепный, – поддакнул Питер.

– Замечательный, – отозвалась мисс Форестер, несколько удивленная тем, что Питер и Джеймс, образно выражаясь, вышли на бис, не имея достаточных на то оснований.

– Разрешите, пожалуйста, спор, – продолжил Джеймс. – Не могли бы вы сказать, для кого вяжете свитер?

– А это не свитер, – ответила мисс Форестер с истинно девичьей непосредственностью, которая так шла ей. – Это носки. А вяжу я их для Вилли, младшего сына моей кузины Джулии.

– Доброй ночи, – сказал Джеймс.

– Доброй ночи, – повторил Питер.

– Доброй ночи, – попрощалась Грейс Форестер.

Одной из тех долгих ночей, что полны озарений для всякого, кто спит чутким сном, Джеймс нашел замечательный выход из затруднительного положения, в котором оказались они с Питером. Джеймс подумал, что если один из них покинет Вудхэвен, другой сможет беспрепятственно ухаживать за мисс Форестер. До сих пор, как вы, должно быть, поняли, ни Питеру, ни Джеймсу не удавалось провести наедине с возлюбленной больше нескольких минут кряду. Соперники следили друг за другом с ястребиной зоркостью. Когда Джеймс отправлялся к девушке, Питер шел следом. Стоило Питеру заскочить к ней, тут же на горизонте появлялся Джеймс. Ситуация, что ни говори, патовая.

Теперь же Джеймсу подумалось, что они с Питером могут разрешить свои разногласия на поле для гольфа, сыграв матч на восемнадцати лунках. Эта мысль очень понравилась Джеймсу еще до того, как он наконец уснул, а открыв глаза рано утром, он по-прежнему не мог найти в ней ни одного изъяна.

Наутро, перед тем, как отправиться к Питеру и открыть ему свой план, Джеймс решил подкрепиться. Однако завтрак был прерван появлением Питера, который выглядел на редкость довольным.

– Доброе утро, – поздоровался Джеймс.

– Доброе, – ответил Питер.

Питер присел и некоторое время с отсутствующим видом разглядывал кусок бекона.

– Я тут кое-что придумал, – сообщил он наконец.

– Звучит многообещающе, – сказал Джеймс и поставленным движением кисти занес нож над яичницей. – Так что пришло тебе в голову?

– Это случилось вчера ночью. Я лежал и не мог заснуть, а потом подумал, что если одному из нас уехать отсюда, то у другого будут все шансы на успех. Ну, ты понимаешь – с Ней. Сейчас мы путаемся друг у друга под ногами. Что скажешь, – спросил Питер, в задумчивости намазывая мармеладом кусок бекона, – не сыграть ли нам матч на восемнадцати лунках? Пусть проигравший отправится куда-нибудь и не показывает здесь носа, пока победитель не поговорит с Грейс в спокойной обстановке?

Джеймс всплеснул руками и заехал себе в левый глаз вилкой.

– Так ведь и мне этой ночью пришло в голову то же самое!

– Значит, договорились?

– А что нам остается?

Они немного помолчали. Казалось, оба о чем-то задумались. Вспомните, ведь Питер и Джеймс дружили. Долгие годы они вместе скитались по одним и тем же песчаным ловушкам, делили друг с другом невзгоды, радости и мячи для гольфа.

– Мне будет тебя не хватать, – наконец, сказал Питер.

– Как это?

– Без тебя Вудхэвен – не Вудхэвен. Правда, не долго тебе придется быть в отлучке. Я уж не стану терять времени – пойду и сделаю предложение.

– Оставь мне адрес, – ответил Джеймс. – Пришлю телеграмму, когда сможешь вернуться. Не обидишься, если не позову тебя шафером? Тебе, пожалуй, больно будет смотреть на нашу свадьбу.

Питер мечтательно вздохнул.

– А гостиную мы выкрасим в голубой цвет. У нее голубые глаза.

– Не забывай, – продолжил Джеймс, – в нашем гнездышке для тебя всегда найдутся вилка и нож. Грейс не из тех, кто заставляет мужа расстаться со старыми друзьями.

– Кстати, о матче, – сменил тему Питер, – играем, разумеется, строго по правилам королевского клуба?

– Естественно.

– В том смысле, что – ты уж извини, старина, – песок в бункере нибликом не разравнивать.

– Безусловно. Кроме того, – не принимай это на свой счет, – мяч считается сыгранным, только когда окажется в лунке, а не остановится рядом.

– Еще бы. И не в обиду будет сказано – если кто не попадет по мячу, это считается ударом, а не пробным махом.

– Точно. И раз уж на то пошло, оказавшись в рафе, нельзя выдергивать все кусты в радиусе трех футов от мяча.

– Словом, играем по правилам.

– Строго по правилам.

Друзья молча обменялись рукопожатием, и Питер ушел. Джеймс, виновато оглядевшись, снял с полки замечательную книгу Сэнди Макбина и принялся разглядывать фотографию, на которой сам мистер Макбин выполнял короткий приближающий удар, причем его клюшка шла ровно из точки А по пунктирной линии В-С в точку D, а голова все время оставалась неподвижной в точке E, отмеченной крестиком. Джеймса немного беспокоила совесть. Он думал, что обманул друга и теперь исход матча предрешен.

Летний день, в который состоялся памятный матч между Тоддом и Уиллардом, выдался на редкость чудесным. Ночью шел дождь, но с утра на безупречно голубом небе сияло солнце, и трава переливалась свежими красками, будто ранней весной. То тут, то там порхали бабочки, задорно пели птицы. Словом, Природа блаженно улыбалась и, надо сказать, имела на то все основания, ведь матчи, подобные тому, что вот-вот должен был начаться между Джеймсом Тоддом и Питером Уиллардом, случаются не каждый день.

Быть может, любовь придала им уверенности, или, наконец, сказались часы, проведенные за классическими учебниками по гольфу, однако поначалу Питер и Джеймс играли вполне сносно. Пар первой лунки – четыре удара. Джеймс четко вышел на флажок седьмым, предоставив Питеру бить сложный патт в надежде свести лунку к ничьей. К тому времени Питер успел дважды нанести удар по Соединенному Королевству, перепутав его с мячом. Исполнение Питером сложного патта всегда заканчивалось одинаково, а потому к следующей лунке Джордж подходил, ведя в счете. Питер же, в свою очередь, утешался мыслью, что в начале игры многие великие гольфисты предпочитают немного отпустить соперника вперед, дабы сохранить силы для яркого финиша.

Питер и Джеймс настолько привыкли ко второй лунке, что почитали естественным и необходимым ритуалом отправить в озеро пару-тройку мячей, не уступая в упорстве древним правителям, которые перед каждым дальним плаванием стремились задобрить морского бога и бросали в воду драгоценности. Однако сегодня благодаря одному из тех чудес, без которых гольф не был бы Гольфом, оба преодолели водную преграду первым ударом, да не просто преодолели, а положили мяч точно на грин рядом с флажком. Даже местный профессионал не сыграл бы лучше.

Полагаю, именно в тот миг нервы соперников начали сдавать. Оба и так были немного не в себе, а неожиданный успех окончательно выбил почву у них из-под ног. Вне всякого сомнения, вы помните слова Китса[20] о доблестном Кортесе, вперившем взор в бушующие волны, тогда как свита изумленно и безмолвно обменивалась взглядами на Дарьенском склоне. Питер Уиллард и Джеймс Тодд точно так же вперили взор во вторую лунку, после чего изумленно и безмолвно обменивались взглядами на склонах Вудхэвена. Они так часто грезили об этом и сокрушались, когда мираж таял, что теперь не могли поверить собственным глазам.

– Я вышел на грин, – дрогнувшим голосом прохрипел Джеймс.

– И я, – эхом отозвался Питер.

– Одним ударом!

– Самым первым!

В молчании друзья обогнули озеро и доиграли лунку. Каждому хватило одного патта, то есть они прошли лунку за два удара. До тех пор рекорд Питера равнялся восьми ударам, а Джеймс как-то раз сделал семь. В жизни бывают минуты, когда даже сильные духом люди теряют самообладание. Именно такая минута наступила для Питера и Джеймса. Словно во сне подошли они к стартовой площадке третьей лунки, тут-то и стало сказываться только что пережитое потрясение.

Третья лунка – пар четыре. Играть приходится в гору, ориентируясь на дерево, что растет на вершине холма, поскольку самой лунки не видно. В лучшие времена Джеймс попадал в лунку десятым ударом, Питер – девятым, но теперь силы оставили их. У Джеймса тряслись руки. Он вел в счете и, соответственно, бил первым. Трижды пытался он ударить, но лишь рассекал воздух клюшкой, а на четвертый раз едва задел мяч. Тот чуть сдвинулся с места, и Джеймс вписал себя в историю нашего клуба, сыграв аж пять ударов подряд со стартовой площадки. Удар получился слабым, медная головка клюшки зачерпнула горсть камней, швырнув те на двадцать футов вправо, и окончательно увязла в земле. Тем временем мяч Питера, посланный высоко в небо, описал красивую дугу, упал на землю и закатился за камень.

Строгие правила, которыми Питер и Джеймс решили руководствоваться в поединке, обратились против них. В любой другой день каждый переставил бы мяч на какой-нибудь подходящий холмик и, вероятно, миновал бы дерево вторым ударом. Джеймс объявил бы все промахи легкой разминкой для восстановления боевой формы и списал несколько лишних ударов. Однако в тот день шла война до последнего ниблика, и пощады никто не просил. Седьмым ударом Питер смел камень, расчистив дальнейший путь, а Джеймс одиннадцатым сумел выбраться из прорытой им борозды. В пятидесяти футах от дерева Джеймс играл восемнадцатый удар, а Питер готовился к тринадцатому, однако тут с ним случилось то, что периодически случается с каждым гольфистом. Игра напрочь разладилась. Четыре удара пришлись в дерево, на пятом мяч отклонился влево и нырнул в песчаную ловушку. Джеймс предпочел не рисковать и мелкими перебежками добрался до грина за двадцать шесть ударов, Питеру потребовалось двадцать семь. Тем не менее в решающий миг, всего в двух футах от лунки Джеймс промахнулся и упустил победу. К четвертой лунке соперники перешли с равным счетом.

Четвертая лунка расположилась за поворотом дороги, справа от которой раскинулся живописный парк. Опытный игрок легко справится с этой лункой, однако новичка здесь поджидает немало опасностей. Лихой гольфист попробует исполнить удар с подкруткой вправо, в то время как более осторожный игрок довольствуется тем, что преодолеет бункер на фервее, послав мяч влево, а уж оттуда на грин. Питер и Джеймс объединили обе стратегии. Питер целился левее бункера и срезал мяч вправо, а Джеймс, также взяв влево, отправил мяч прямиком в бункер. Питер, благодаря жизненному опыту осознавший тщетность попыток найти мяч в лесу, достал следующий, который вслед за первым скрылся в кустарнике, та же участь постигла и третий. Некоторое время спустя шестой мяч присоединился к мячу Джеймса в бункере.

Очарование гольфа во многом объясняется его непредсказуемостью. Казалось бы, мячи Питера и Джеймса лежат рядышком в бункере, хотя Питер потратил на пять ударов больше. Поверхностный наблюдатель недальновидно заключил бы, что шансы Джеймса выглядят предпочтительнее. Пожалуй, он оказался бы прав, не потрать Джеймс семь ударов на освобождение из бункера, в то время как благодаря какому-то чуду природы уже вторая попытка Питера выбраться на фервей оказалась успешной. Итак, оба миновали бункер за восемь ударов, а дальше все пошло просто. Исключительное мастерство обращения с клюшкой позволило Питеру выйти на грин четырнадцатым ударом. Джеймс, прибегнув к помощи айрона, изготовленного по патенту Брейда, оказался на грине после двенадцатого удара. Питер закончил лунку семнадцатым. Джеймс умудрился свести розыгрыш к ничьей. Лишь по пути к следующей лунке Джеймс заметил, что бил последние патты нибликом, а это, конечно же, не могло не сказаться на его игре самым печальным образом. Такие досадные оплошности нередко случаются с гольфистами, когда нервы напряжены до предела.

Пятая и шестая лунки сюрпризов не преподнесли. Пятую с одиннадцатью ударами выиграл Питер, шестую с десятью – Джеймс. Короткую седьмую лунку оба преодолели за девять. Затем отдали должное коварной восьмой лунке: Джеймс завершил розыгрыш длинным паттом, который стал для него двадцать третьим ударом, и добился ничьей. В напряженной равной борьбе поднимались соперники по фервею девятой лунки, но у самого флажка Джеймс опередил Питера. Половина раунда закончилась с минимальным преимуществом Джеймса.

Уходя с грина, Джеймс, в глазах которого мелькнул лукавый огонек, осторожно покосился на Питера и сказал:

– Иди пока к десятой, а я сбегаю в магазин за мячами. Да и клюшку надо подлатать. Я быстро.

– Я с тобой, – отозвался Питер.

– Не стоит. Лучше посторожи поле, чтобы не заняли.

С величайшим сожалением вынужден признать, что Джеймс лгал. Клюшка была в превосходном состоянии, а в сумке оставалась по меньшей мере дюжина мячей, поскольку предусмотрительный Джеймс всегда выходил на поле минимум с восемнадцатью. Увы! Он обманул друга. На самом деле Джеймс хотел подсмотреть пару приемов в самоучителе по гольфу, заблаговременно спрятанном в шкафчике. Джеймс не сомневался, что, еще раз взглянув на драйв мистера Макбина, он в совершенстве овладеет техникой удара и сможет выиграть матч. Впрочем, тут он, пожалуй, несколько переоценил свои силы. Основная рекомендация Сэнди Макбина начинающим гольфистам заключалась в том, что мяч должен все время располагаться на одной линии с некой воображаемой точкой на затылке игрока. До сих пор все усилия Джеймса одновременно смотреть на мяч и на собственный затылок не принесли сколько-нибудь удовлетворительных результатов.

Вернувшись на поле, Джеймс присоединился к Питеру рядом с десятой лункой. Тот вел себя странно, был неестественно бледен, а на Джеймса смотрел как-то не так.

– Джеймс, старина, – сказал Питер.

– Что?

– Я тут подумал, пока ты ходил за мячами. Джеймс, старина, ты и правда ее любишь?

Джеймс уставился на друга. Гримаса боли исказила лицо Питера.

– А что, если, – тихо сказал Питер, – она вовсе не такая, как ты… как мы думали?

– О чем ты?

– Нет-нет, ни о чем.

– Мисс Форестер – ангел!

– Да-да, конечно.

– Ясно! – вскинулся Джеймс. – Ты, верно, надумал сбить мой настрой. Знаешь ведь, как вывести меня из себя.

– Вовсе нет!

– Решил, что размечтаюсь и не смогу собраться, а ты выиграешь?

– Напротив, – сказал Питер. – Я выхожу из игры.

– Что?! – воскликнул Джеймс, не веря своим ушам.

– Я сдаюсь.

– Но… но ведь… – Джеймс охрип от волнения. – А! Понятно! Ты начитался книжек и отказываешься, потому что я – твой друг. Знаю, видел такое в кино. Это благородно, Питер, но я не могу принять твою жертву.

– Ты должен!

– Ни за что!

– Прошу тебя!

– Уверен?

– Я отказываюсь от нее, старина. И… надеюсь, вы будете счастливы.

– Не знаю, что и сказать. Как тебя благодарить?

– Не стоит.

– Но, Питер, подумай, что ты делаешь. Ну да, я веду в счете, но впереди еще девять лунок, а моя игра далека от совершенства. Ты ведь запросто можешь меня победить. Неужели забыл, как я однажды накатал сорок семь на двенадцатой? Вдруг мне и сегодня не повезет? Ты понимаешь, что если сдашься, я вечером пойду к мисс Форестер и сделаю предложение?

– Да.

– И все равно отступаешься?

– Именно. Кстати, не обязательно ждать вечера. Я только что видел мисс Форестер у теннисного корта, она была одна.

Джеймс залился румянцем.

– Тогда я… наверное…

– Тебе лучше поторопиться.

– Точно. – Джеймс протянул руку. – Питер, старина, я никогда этого не забуду.

– Да ладно, иди.

– А как же ты?

– В каком смысле? А, ну попробую доиграть оставшиеся девять лунок. Захочешь – присоединяйся.

– Ты придешь на свадьбу? – нерешительно спросил Джеймс.

– Непременно, – отозвался Питер. – Удачи.

Голос его звучал ободряюще, но друга Питер проводил сочувственным взглядом и тяжело вздохнул.

Сердце Джеймса, когда он подошел к мисс Форестер, учащенно билось. Девушкой невозможно было не залюбоваться: она стояла в лучах солнца, одна рука на поясе, в другой – теннисная ракетка.

– Как поживаете? – поздоровался Джеймс.

– Добрый день, мистер Тодд. Вы что же, играли в гольф?

– Да.

– С мистером Уиллардом?

– Да. Мы играли матч.

– Гольф, – продолжала Грейс Форестер, – по-видимому, заставляет людей забывать о манерах. Мистер Уиллард счел возможным оборвать наш разговор на полуслове и покинуть меня.

Джеймс был потрясен.

– Вы разговаривали с Питером?

– Да. Сию минуту. Не понимаю, что с ним приключилось. Вот так запросто взял махнул рукой, развернулся и ушел.

– Нельзя разворачиваться во время ответственного маха, – изумился Джеймс, – только при завершении удара.

– Простите, что вы сказали?

– Нет-нет, ничего. Это я так, задумался о своем. Я, видите ли, в последнее время много думаю. И Питер тоже. Вы уж на него зла не держите. Мы сейчас играли очень важный матч, и он, наверное, переволновался. Вы, кстати, совершенно случайно, не наблюдали за нами?

– Нет.

– Жаль! Видели бы вы меня на лунке у озера. Я сыграл на единицу ниже пара.

– Пара? Не знаю такого. Вы часто с ним играете?

– Нет, вы не поняли. Я хочу сказать, что сыграл лунку лучше, чем можно было ожидать от самого прекрасного игрока. Там, знаете ли, все дело в первом ударе. Слишком мягко бить нельзя, потому что мяч упадет в озеро; но и слишком сильно – тоже нельзя, а то можно перелететь через лунку прямо в лес. Этот удар требует очень тонкого чувства мяча и дистанции, в точности, как у меня. Возможно, еще целый год никому не удастся сыграть эту лунку вторым ударом. Даже у местного профессионала это не так уж часто выходит. Представляете, мы еще только подходили к лунке, а я про себя уже решил, что сегодня никаких ошибок не будет. Легкость, изящество и умение не напрягаться – вот в чем секрет любого удара. Многие думают, что важнее всего хорошая техника…

– Это же снобизм! Мне, например, совершенно безразлично, у кого какая техника. Не автомобиль красит человека.

– Нет, вы не совсем поняли. Я говорю о стойке и прицеливании во время удара по мячу. Многие игроки только и думают о том, под какими углами к линии удара расположены руки, ноги и рукоятка клюшки. В большинстве случаев именно желание сохранять все эти углы неизменными приводит к нежелательным поворотам головы и напряжению в мышцах, что мешает свободному исполнению свинга. Однако по существу, качество удара зависит лишь от того, насколько четко игрок видит мяч, и только по этой причине нужно следить за неподвижностью одной-единственной точки, которая находится сзади у основания шеи. Линия, проведенная от этой точки к мячу, должна составлять прямой угол с линией удара.

Джеймс сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут заговорила мисс Форестер:

– По-моему, все это вздор.

– Вздор?! – ужаснулся Джеймс. – Да я практически дословно цитирую одного из ведущих знатоков игры!

Мисс Форестер раздраженно взмахнула теннисной ракеткой.

– Гольф, – сказала она, – скука смертная. Вот уж не могли выдумать игры глупее.

Когда рассказываешь историю, невольно осознаешь недостаток жанра, ведь слова – очень скудное выразительное средство для описания судьбоносных моментов. В этом неоспоримое превосходство художника над летописцем. Будь я художником, непременно изобразил бы, как Джеймс падает навзничь, а траекторию его полета отметил бы пунктирной дугой, не забыв пририсовать вокруг головы несколько звездочек, подчеркивающих глубину душевной травмы. Нет слов, что могли бы передать тот неподдельный всепоглощающий ужас, охвативший Джеймса, когда леденящие кровь слова мисс Форестер зазвенели в его ушах.

До сих пор Джеймсу не приходило в голову справиться о религиозных воззрениях мисс Форестер, так как он всегда полагал их здравыми. И вот она стоит перед ним и оскверняет волшебный летний день самым настоящим злокозненным богохульством. Нельзя сказать, что в этот миг любовь Джеймса превратилась в ненависть. Он не возненавидел Грейс. Отвращение, которое он испытал, было куда глубже ненависти. Чувство, возникшее в его душе, нельзя однозначно назвать ни брезгливостью, ни жалостью, хотя и того и другого в нем хватало с лихвой.

Наступила напряженная тишина. Весь мир словно замер в ожидании развязки. Затем, не произнеся ни слова, Джеймс Тодд развернулся и побрел восвояси.

Когда Джеймс вернулся на поле, Питер меланхолично ковырялся в бункере у двенадцатой лунки. Заслышав шаги, он вздрогнул и поднял голову. Поняв, что Джеймс пришел один, он нерешительно подошел к нему и спросил:

– Ну что? Тебя можно поздравить?

– Еще как! – ответил Джеймс, глубоко вздохнув. – С избавлением.

– Она тебе отказала?

– Не дал ей такой возможности. Скажи мне, дружище, случалось ли тебе послать мяч к бункеру перед седьмым грином, так чтобы он остановился на самом-самом краю и все-таки не упал?

– Не припоминаю.

– А мне как-то довелось. Бил второй удар легким айроном из прекрасного положения, хорошо так клюшку довел, вот разве что показалось чуть сильнее, чем нужно. И что же? Подхожу к бункеру и вижу мой мяч у самого края, причем на таком удобном пригорочке, что мне не составило труда отправить его на грин и закончить лунку шестым ударом. Я это к тому, что теперь, как и тогда, у меня такое чувство, будто некие невидимые высшие силы уберегли меня от страшного несчастья.

– Прекрасно тебя понимаю, – мрачно сказал Питер.

– Питер, представь себе, эта девчонка говорит, что гольф, мол, скука смертная. Дескать, глупее игры не могли выдумать. – Он сделал театральную паузу, чтобы слова возымели должный эффект, однако Питер лишь вымученно улыбнулся.

– Тебя это, кажется, ничуть не задевает, – насупился Джеймс.

– Задевает, но я не удивлен. Видишь ли, несколькими минутами раньше она сказала мне то же самое.

– Да ну?!

– Да, практически слово в слово. Я рассказывал ей, как сыграл лунку у озера двумя ударами, а она заявила, что, по ее мнению, гольф – игра для умственно отсталых детей, которые недостаточно физически развиты, чтобы строить башни из кубиков.

Питер и Джеймс поежились.

– Наверное, здесь что-то не так с наследственностью. Не было ли у нее в семье сумасшедших? – наконец произнес Джеймс.

– Пожалуй, – откликнулся Питер, – это многое объясняет.

– Повезло нам, что мы вовремя это выяснили.

– Еще как повезло!

– Больше так рисковать нельзя!

– Ни в коем случае!

– Думаю, нам нужно как следует заняться гольфом. Уж гольф-то оградит нас от беды.

– Ты прав. Мы должны играть не меньше четырех раундов в день.

– Весной, летом и осенью. А зимой благоразумнее всего будет тренироваться в каком-нибудь крытом зале.

– Да уж. Так безопаснее.

– Питер, дружище, – спохватился Джеймс, – давно хотел тебе сказать. Мне тут привезли книгу Сэнди Макбина. Тебе стоит ее почитать. Там столько всего полезного!

– Джеймс!

– Питер!

Друзья молча обменялись рукопожатием. Джеймс Тодд и Питер Уиллард вновь стали прежними.

Таким образом, – подвел итог старейшина, – мы возвращаемся к тому, с чего начали. А именно к любви, про которую, конечно, ничего определенно плохого не скажешь, и все же молодые гольфисты в этом деле должны быть крайне осмотрительны. Любовь может благотворно сказаться на игре, а может и нет. Однако если уж выясняется, что все-таки нет – то есть если девушка явно не готова понять и подбодрить любимого, когда тот долгими вечерами в мельчайших подробностях рассказывает ей о только что сыгранном раунде, демонстрируя хват, стойку и мах при помощи попавшейся под руку кочерги, – то мой вам совет: даже не думайте о такой девушке. Любовь испокон веков превозносят до небес в печати, однако есть нечто более высокое, нечто более благородное, чем любовь. Как сказал поэт[21]:

КАК НАЧИНАЛСЯ ГОУФ

МУЖСКОЙ ХАРАКТЕР

С наступлением сумерек в теплоте летнего дня уже чувствовалось легкое дыхание осени. В рощице у девятой лунки то тут, то там проблескивали новые краски, словно шла репетиция ежегодного карнавала, ради которого даже самые замшелые деревья сбрасывают будничную зелень и облачаются в роскошные наряды из золота и пурпура. Старейшина, удобно расположившись на террасе гольф-клуба, глядел, как ветер играет первыми опавшими листьями, задумчиво потягивал сельтерскую и с благожелательной серьезностью внимал молодому гольфисту.

– Она замечательная, – сокрушался юноша, – совершенно замечательная, но вот незадача: стоит нам выйти на поле для гольфа, не могу удержаться от мысли, что женщина должна сидеть дома.

Старейшина покачал убеленной сединами головой.

– Полноте, – отвечал он. – Очаровательной женщине все к лицу, даже если она не умеет толком попасть по мячу.

– Да пусть промахивается сколько угодно, это еще куда ни шло, – махнул рукой собеседник. – Боюсь, она вообще не слишком серьезно относится к гольфу.

– Быть может, это напускное. В свое время играла у нас в клубе одна чудесная девушка, так вот она, помнится, заливалась смехом, смазав короткий патт, а потом я случайно узнал, что дома бедняжка горько рыдает и до дыр прокусывает диванные подушки. Выходит, легкомысленность была лишь маской. Поддерживайте любовь невесты к игре, друг мой, и будете вознаграждены. Позвольте, я расскажу вам историю…

В этот миг на террасе показалась удивительно красивая женщина с младенцем на руках.

– Ути-мой-сюси-пусинька-лапусенька! – ворковала она.

В остальном вошедшая отнюдь не производила впечатления умственно отсталой.

– Ну, разве он не прелесть? – обратилась красавица к старейшине.

Тот окинул младенца оценивающим взглядом. Непредвзятому наблюдателю ребенок явственно напоминал очищенное вареное яйцо.

– Вне всяких сомнений, – последовал ответ.

– Все больше похож на отца, правда?

На мгновение старейшина замялся.

– Ну конечно, – спохватился он. – А ваш муж сегодня играет?

– Нет, провожает Уилли в Шотландию.

– Как? Уилберфорс уезжает в Шотландию?

– Да. Рамсден высокого мнения о тамошних школах. Я было заикнулась, что Шотландия очень далеко, а муж говорит, мол, ему это известно, но так будет лучше для Уилли. Впрочем, сам-то он держится молодцом. Что ж, нам, пожалуй, пора. Воздух слишком холодный, того и гляди, крошка Рамми простудит свой милый маленький носик. Попрощайся с джентльменом, Рамми.

Старейшина задумчиво посмотрел ей вслед.

– И впрямь похолодало, – сказал он, – а я, в отличие от нашего спеленатого знакомого, уже не молод. Идемте, покажу кое-что.

Старейшина зашел в курительную и остановился у стены, что сверху донизу была увешана довольно смелыми карикатурами на членов клуба.

– Есть у нас тут один малый, в газете художником работает. Талант. Удивительно точно уловил черты каждого. Разве что мой портрет ему явно не удался.

Старейшина неприязненно покосился на стену и раздраженно продолжил:

– Не понимаю, почему его сюда повесили, ведь никакого сходства… Зато все остальные вышли на загляденье, хотя многие и делают вид, что рисунки на них ни капли не похожи. А вот что я хотел показать. Полюбуйтесь – Рамсден Уотерс, муж дамы, с которой мы беседовали минуту назад.

Человеку на портрете едва перевалило за тридцать: неопределенного цвета волосы свешивались на покатый лоб; водянистые глаза уныло смотрели на мир; рот полуоткрыт в слабом подобии улыбки, обнажавшей пару кроличьих зубов.

– Боже, вот так физиономия! – воскликнул молодой человек.

– Да уж, – ответил старейшина. – Теперь вы понимаете причину моего секундного замешательства при словах миссис Уотерс, что малыш – точная копия отца. Я, право, не знал, как быть. С одной стороны, спорить с дамой невежливо. С другой – разве гуманно говорить такое о невинном младенце? Да уж, Рамсден Уотерс. Присаживайтесь поудобнее, я расскажу о нем. Этот случай как нельзя лучше подтверждает мою старую мысль: женщин нужно приобщать к гольфу. Конечно, в их присутствии на поле есть свои недостатки. Помню, как-то раз на одиннадцатой лунке мне удался прекрасный низкий драйв, а мяч ударился о ящик с песком на женской ти, отскочил назад и зашиб кэдди. Так я потерял удар, да и вообще игра после этого разладилась. И все же преимуществ гораздо больше. Гольф делает женщин человечнее, смиряет гордыню, одним словом, может поубавить в них спеси, такой, знаете, заносчивости, которая здорово усложняет жизнь нашему брату. Может статься, вы и сами это замечали?

– Пожалуй, – кивнул молодой человек, – сейчас я и вправду вижу, что Женевьева, как увлеклась гольфом, стала больше меня уважать. Бывает, пошлю мяч метров за двести тридцать, так ее глаза прямо светятся восхищением – сама-то шестью ударами до пятидесятиметровой метки добирается.

– Вот-вот, – сказал старейшина.

С малых лет, – начал он свой рассказ, – Рамсден Уотерс отличался застенчивостью. Казалось, мальчик все время чего-то боится. Возможно, в младенчестве няня напугала его страшной сказкой. Если так, ей позавидовал бы и сам Эдгар Аллан По, ведь, даже достигнув совершеннолетия, Рамсден Уотерс твердостью характера не слишком отличался от бланманже. Он и в мужском-то обществе заметно робел, а у женщин его манера держаться и вовсе вызывала отторжение и насмешки. Рамсден был из тех, кто, едва завидев девушку, то и дело извиняется и путается в собственных ногах. При встрече с прекрасным полом он считал своим долгом покраснеть до корней волос и завязаться в узел, издавая при этом загадочные гортанные звуки, похожие на язык папуасов. Если с его дрожащих губ и слетала членораздельная фраза, она непременно касалась погоды, а Рамсден тут же просил прощения за банальность. Слабый пол не знает пощады к таким людям, и вскоре все женское население округи единодушно поставило на Рамсдене крест. Наконец, отказавшись от бесплодных попыток завести хоть какие-нибудь знакомства, молодой человек практически стал отшельником.

Полагаю, портрет, что я показал вам, сыграл в судьбе бедняги не последнюю роль. Стоило Рамсдену собраться с духом для выхода в свет, он глядел на рисунок и думал: «На что надеяться с такой-то физиономией?» Художники-карикатуристы в погоне за эффектом то и дело наносят людям душевные раны. Я-то еще ничего, могу и посмеяться над своим изображением. Сперва оно даже весьма позабавило меня, хотя я отказываюсь понимать, почему комитет до сих пор… Впрочем, эта картинка ничуть на меня не похожа. Вот Рамсден на карикатуре вышел ну просто один в один – и приукрашивать не пришлось. Да что внешность, тут вся душа его как на ладони. Ведь на портрете-то сущий олух, а Рамсден Уотерс самым настоящим олухом и был.

Итак, Рамсден сделался отшельником. Жил один в домике у пятнадцатой лунки, никуда не ходил, ни с кем не встречался. Единственной отрадой в его жизни был гольф.

Покойный отец дал ему прекрасное образование – лет, наверное, с семнадцати Рамсден мог пройти в пар поле любой сложности. Этот великолепный талант непременно снискал бы ему уважение в обществе, но стеснительный Рамсден не решался ни с кем играть. Тренировался в одиночестве, как правило, ранним утром и поздним вечером, когда клубное поле пустует. Представляете, взрослый человек в двадцать девять лет боится, что кто-нибудь увидит, как он играет в гольф?

Одним прекрасным утром, когда все дышало восхитительным ароматом лета, солнце сияло золотом, птицы пели в кронах деревьев, а воздух был так чист и прозрачен, что первая лунка казалась втрое короче, Рамсден Уотерс, как всегда один-одинешенек, готовился выполнить первый удар. Секунду-другую целился, затем плавно поднял клюшку и уверенно повел ее вниз. Вдруг откуда-то сзади раздался голос:

– Ба-бах!

Рука дрогнула в самый последний момент, и мяч предательски упал в гущу деревьев справа от фервея. Рамсден обернулся и увидел маленького толстого мальчишку в матросском костюмчике. Они помолчали.

– Дело дрянь, – сурово сказал мальчишка.

Рамсден судорожно сглотнул и в тот же миг заметил, что мальчишка пришел не один. С чарующей грацией к ним неспешно приближалась девушка такой сказочной красоты, что сердце Рамсдена учащенно забилось. Так он впервые увидел Юнис Брай, а надо сказать, при встрече с ней многим мужчинам становилось не по себе. Знаете, так бывает, когда спускаешься в скоростном лифте: летишь мимо десятого этажа, а сердце и прочие внутренние органы еще будто висят в районе двадцать второго. Рамсден оторопел. Мир поплыл у него перед глазами.

Вот вы помолвлены с очаровательной девушкой, а увидели Юнис и сразу приосанились, желая выглядеть вдвое краше, чем вас создала природа, расплылись в улыбке, едва не принялись подкручивать ус – забыли, видно, что усов-то не носите. Представляете, что стало с одиноким тихоней Рамсденом Уотерсом при виде такой красоты? Он стоял как громом пораженный.

– Боюсь, мой братишка испортил вам удар, – сказала Юнис без тени сожаления. Так говорила бы богиня при встрече со свинопасом.

Рамсден беззвучно застонал. Как всегда в присутствии девушки его голосовые связки сплелись в узел, что обескуражил бы любого моряка, да и самого Гудини заставил бы попотеть. Даже гортанные звуки не давались.

– Он любит смотреть, как играют в гольф, – продолжила Юнис.

Она взяла мальчишку за руку и повела прочь, однако тут к Рамсдену неожиданно вернулся дар речи.

– Может, ваш брат хочет пройти со мной раунд? – прохрипел он.

Впоследствии он не мог объяснить, как ему хватило духу выдавить из себя такое предложение. Вероятно, даже самым робким из нас в минуты душевных потрясений случается испытать прилив отчаянной храбрости.

– Очень мило с вашей стороны, – равнодушно ответила девушка, – но боюсь…

– Я хочу! – заверещал мальчишка. – Хочу!

Несмотря на всю привязанность к брату, Юнис Брай, вероятно, подумала, что было бы совсем неплохо сбыть его с рук таким прекрасным утром, когда сама природа словно приглашает присесть в тени на террасе и почитать книжку.

– Вы очень любезны, – сдалась Юнис. – Его не сводили в цирк на прошлой неделе, и он очень расстроился. Пусть хоть на гольф посмотрит.

Она отправилась к террасе, а Рамсден на ватных ногах поплелся в заросли на поиски мяча. Следом шел мальчишка.

Мне так и не удалось выведать у Рамсдена, как он поиграл в то утро. Стоит лишь заговорить об этом, он морщится и пытается сменить тему. Однако Рамсдену, надо полагать, достало сообразительности расспросить Уилберфорса о семье девушки: так, под конец раунда выяснилось, что Юнис с братом гостят у тетки; дом их стоит неподалеку от поля; Юнис ни с кем не помолвлена; тетка коллекционирует сушеные водоросли и уже набрала несколько альбомов. Порой кажется, что тетки только и делают, что живут в свое удовольствие.

По окончании раунда Рамсден, спотыкаясь от смущения, поднялся на террасу и вернул Уилберфорса сестре в целости и сохранности. Юнис как раз добралась до главы, где герой решает оставить все ради любви. Не отрывая глаз от книги, она поблагодарила Рамсдена небрежным кивком головы. Так у Рамсдена Уотерса закончился первый приступ любовной лихорадки.

Что может быть печальнее стремления мотылька к звезде? Увы, жизнь устроена так, что даже самые здравомыслящие мотыльки, едва приметив звезду, преисполняются несбыточных мечтаний. Не сомневаюсь, со временем Рамсдену наверняка встретилась бы милая домашняя девушка, пусть слегка косоглазая, но с прекрасным характером – вот и вышла бы идеальная пара. Да и сам Рамсден едва ли грезил о большем. Однако, увидев Юнис Брай, бедняга совершенно потерял голову. Он, должно быть, понимал, что годен лишь на то, чтобы время от времени избавлять ее от общества юного Уилберфорса. Ведь стоило Юнис появиться в округе, все мало-мальски подходящие холостяки сразу вскидывали головы, громко всхрапывали и мчались к ней бешеным галопом. Все как на подбор проворные, ладно скроенные молодые люди, сложенные, как греческие боги, а в профиль похожие на кинозвезд. Производители рекламы на коленях умоляли бы любого из них сфотографироваться в эффектной позе рядом с семиместным автомобилем «Магнифико». Этот типаж идеально смотрится на обложках журналов. Вот целому полчищу таких соперников осмелился противопоставить свою малопривлекательную физиономию Рамсден Уотерс. Как вспомню, плакать хочется.

С самого начала Рамсдену приходило в голову, что он взялся за безнадежное дело. Дома у Юнис в час, когда принимают гостей, он был всего лишь статистом в толпе поклонников. В то время как соперники кружились вокруг девушки, Рамсден покорно выслушивал разглагольствования ее тетки где-нибудь в дальнем углу. Думаю, нечасто молодым людям выпадает столь блестящая возможность побольше узнать о водорослях. Будь Рамсден Уотерс морской рыбой, и то не сумел бы основательней погрузиться в мир подводной растительности. Впрочем, это не принесло счастья. Душа его металась и сохла. Рамсден похудел, ему перестали даваться приближающие удары. Бывало, взглянешь, и сердце кровью обливается.

Отчасти утешало лишь то, что Юнис никого из своих воздыхателей не выделяла, хоть некоторым и удавалось протиснуться сквозь толпу в первый ряд, страстно заглядывать ей в глаза, ловить каждое слово и оказывать прочие знаки внимания.

Так все и продолжалось, пока в один прекрасный день Юнис не решила заняться гольфом. Дело было так: Китти Мендерс выиграла маленький серебряный кубок в ежемесячном клубном турнире с гандикапом (гандикап Китти равнялся тридцати шести) и при любом удобном случае заводила разговор об этом трофее. Юнис была готова на все, лишь бы ни в чем не уступить Китти. Я вовсе не защищаю Юнис, ведь женщины есть женщины, – не уверен, что хоть одна взялась за клюшку с тем искренним и глубоким чувством, которое испытываем мы, мужчины, выходя на каждый раунд, словно на поиски священного Грааля. Встречал я девушек, которые пришли в гольф исключительно ради того, чтобы носить розовый свитер, а одна так и вовсе записалась в клуб, прочитав в женском журнале, что у гольфисток стройная фигура. Ну что тут скажешь?

Сперва Юнис брала уроки у профессионального тренера, затем рассудила, что не стоит понапрасну тратить деньги, и с тех пор ее обучением занимались многочисленные поклонники. Мало-помалу к девушке пришли первые успехи и непоколебимая уверенность в собственном мастерстве, впрочем, не подкреплявшаяся результатами. К Рамсдену Уотерсу она за уроками не обращалась. Во-первых, ей и в голову не приходило, что такое ничтожество может хоть что-то понимать в гольфе, во-вторых, Рамсден все время возился с Уилберфорсом.

Так вышло, что именно Рамсдена жребий определил Юнис в партнеры на первых же соревнованиях – ежегодном турнире среди смешанных пар. В тот вечер, когда обнародовали результаты жеребьевки, Рамсден сделал предложение руки и сердца.

Влюбленные мыслят весьма своеобразно. Нам с вами никогда не понять, почему Рамсдена так воодушевило, что их с Юнис имена вместе вытащили из шляпы, но он посчитал это знаком свыше. Ему представлялось, что между ними возникла некая духовная связь. Словом, жеребьевка окрылила беднягу. В тот же вечер он отправился к Юнис и, после крайне увлекательного разговора с тетушкой, умудрился остаться наедине с возлюбленной, откашлялся одиннадцать раз, словно ему не хватало воздуха, и, наконец, робко намекнул на свадебные колокола.

Юнис совсем не рассердилась, видимо от удивления.

– Я, конечно же, крайне польщена, мистер… – она замялась, вспоминая имя, – мистер…

– Уотерс, – смущенно подсказал Рамсден.

– Да, конечно, мистер Уотерс. Так вот, мне очень лестно…

– Ну что вы, что вы…

– Очень…

– Как можно, – жалобно пролепетал Рамсден.

– Перестаньте же перебивать меня! – раздраженно воскликнула Юнис. Какой девушке понравится раз за разом повторять одно и то же? – Очень польщена, однако вынуждена отказать вам.

– Конечно, как вам угодно, – закивал Рамсден.

– Что вы можете предложить мне? – продолжала Юнис. – Я говорю не о деньгах, а о более возвышенных материях. Что в вас такого есть, мистер Уолтер…

– Уотерс.

– Да, Уотерс. Что в вас есть такого, ради чего девушка может пожертвовать свободой?

– Я много знаю о сушеных водорослях, – с надеждой произнес Рамсден.

Юнис лишь покачала головой.

– Нет, – повторила она, – вынуждена отказать вам. Вы оказали мне величайшую честь, какую мужчина только может оказать женщине, мистер Уотерсон…

– Уотерс, – повторил Рамсден. – Давайте запишу.

– Не стоит беспокоиться. Боюсь, нам не суждено больше встретиться.

– Но мы же завтра вместе играем на турнире.

– Ах да, точно, – вспомнила Юнис. – Смотрите же, не подведите. Я хочу завоевать кубок больше всего на свете.

– О, если бы я мог завоевать то, что хочу больше всего на свете! – воскликнул Рамсден. – То есть, – добавил он для пущей ясности, – вас. – Язык его тут же завязался бантиком, и больше Рамсден не произнес ни слова. Он медленно направился к двери, взялся за ручку, бросил прощальный взгляд через плечо и понуро шагнул прямиком в шкаф, где хранилась тетушкина коллекция водорослей.

Вторая попытка оказалась более удачной: он очутился у выхода, а затем и на улице. Дул прохладный ветерок, тускло мерцали звезды. Доводилось ли этим безмолвным звездам наблюдать столь душераздирающую сцену? Опускалась ли ночная прохлада на чело, несущее печать более несчастной любви? О да!.. То есть, конечно, наоборот, – о нет!

Желающих поучаствовать в турнире смешанных пар набралось немного. На моей памяти так было всегда. Мужчины в большинстве своем идеалисты и предпочитают не лишаться иллюзий относительно своих избранниц. И впрямь, самому закаленному герою нелегко бывает сохранить восторженно-рыцарское отношение к слабому полу, когда раз за разом приходится выбираться из рафа после ошибок партнерши. Да и сами женщины то и дело глупо хихикают, смазав простой удар, что вовсе не добавляет им шарма. Встречаются, конечно, редкие исключения, но сейчас речь не о них, а о самых обыкновенных обладательницах гандикапа тридцать три, что играют в туфлях на высоком каблуке. Стало быть, на следующее утро у десятой лунки, где всегда начинаются подобные матчи, собралось всего восемь пар. Шесть из них серьезного внимания не заслуживали – средней руки гольфисты да девушки, изредка выходящие на поле для гольфа подышать свежим воздухом. Оглядев собравшихся, Рамсден понял: опасаться стоит только Марселы Бингли, которой достался в партнеры Джордж Перкинс, молодой гольфист с гандикапом шестнадцать. Джордж играл весьма заурядно, а вот Марсела как-то даже участвовала в женском чемпионате Британии, и умения обращаться с клюшкой ей было не занимать.

Первым же ударом Марсела уверенно отправила мяч точно на середину фервея, и Рамсден решил серьезно поговорить с Юнис. В этот миг предстоящая игра занимала все его мысли. Может, имена победителей в турнире смешанных пар и не вписывают в историю золотыми буквами, но Рамсден был истинным гольфистом. Истинный же гольфист одинаково стремится к победе и в товарищеском матче, и в чемпионате.

– Сейчас важно играть наверняка, – сказал Рамсден. – Не рискуйте понапрасну. Надежность прежде всего. Мисс Бингли – крепкий орешек, а вот Джордж Перкинс рано или поздно начнет ошибаться. Если играть аккуратно, никуда они не денутся. Остальные нам не соперники.

Возможно, эта речь покажется вам странной. Хотите сказать, в ней что-то не так? Вы правы. Вот и Юнис Брай тоже удивилась. Начнем с того, что Рамсден произнес целых тридцать четыре слова подряд, причем некоторые из двух слогов, а то и длинней. К тому же Рамсден говорил твердо, даже властно, нимало не смущаясь, и без свойственного ему заикания. Его слова озадачили Юнис и даже слегка задели. Вообще-то Рамсден не сказал ничего такого, что могло бы хоть как-то оскорбить приличия, однако Юнис сочла, что партнер перешел границы дозволенного. Она знала Рамсдена Уотерса мямлей, который все время запинается и краснеет, и вот, этот самый Рамсден Уотерс не просто обращается к ней как к ровне, но и смеет командовать. Девушка холодно посмотрела на наглеца, но Рамсден как раз отвернулся к юному Уилберфорсу.

– А вы, молодой человек, зарубите себе на носу: здесь идут соревнования, а потому попридержите, пожалуйста, язык. Есть у вас скверная привычка говорить под руку.

– Если вы полагаете, что мой брат может кому-нибудь помешать… – ледяным тоном начала Юнис.

– Ничего не имею против вашего брата, пока он не шумит.

Юнис так и ахнула. Она еще не настолько прониклась гольфом, чтобы понять, как сильно благороднейшая из игр может преобразить человека. Ей захотелось сказать Рамсдену что-нибудь обидное, но он уже отправился выполнять драйв.

Удар вышел на славу – мощный и выверенный. Даже Юнис оценила.

– Отлично, партнер, – вырвалось у нее.

Рамсден, казалось, не слышал, он глядел в сторону фервея, держа клюшку над левым плечом – в точности иллюстрация из монументального труда Сэнди Макбина «Учимся играть в гольф по фотографиям». Юнис прикусила губу от досады. Поведение Рамсдена смутило ее. Девушка чувствовала себя так, будто погладила по шерстке любимого барашка, а тот возьми да и цапни ее за палец.

– Я только что похвалила ваш удар, – холодно сказала она.

– Я слышал, – ответил Рамсден, – но лучше бы вы помолчали. Разговоры мешают сосредоточиться. – Затем повернулся к Уилберфорсу: – Вас, молодой человек, это тоже касается.

– Уилберфорс вел себя как мышка! – запротестовала Юнис.

– Вот именно, – парировал Рамсден. – Мыши имеют обыкновение отвратительно скрестись по углам, а Уилберфорс чем-то шуршал, когда я бил.

– Он просто играл с песком из ящика.

– Если это повторится, буду вынужден принять меры.

Они молча отправились к месту второго удара. Мяч лежал очень удобно, так что любому мало-мальски приличному гольфисту не составило бы труда попасть на грин. Впрочем, Юнис ударила плохо и угодила прямиком в раф.

Рамсден вооружился нибликом и скрылся в зарослях. Вскоре, словно под действием неведомой силы, чаща извергла примерно фунт земли, камней и травы, а вместе с тем и мяч, который, словно комета, оторвавшись от своего хвоста, взвился в небо и упал точно на грин. Однако удар был потерян. Мисс Бингли ловко отправила мяч в цель и выиграла первую лунку.

Юнис собралась, а поскольку и Рамсден поймал свою игру, следующие десять лунок прошли в упорной борьбе. Благодаря вдохновенной игре экс-участницы чемпионата Британии команда Бингли-Перкинс удерживала преимущество вплоть до коварной лунки с оврагом. Здесь-то Джордж Перкинс, как и ожидалось, ошибся и отправил мяч в аккурат на камни. Так Рамсден и Юнис выровняли положение. Затем четыре лунки подряд завершились вничью, и соперники достигли клубного здания при равном счете. Тут им пришлось прерваться, потому что у мисс Бингли отклеилась кожаная накладка на клюшке, и она отлучилась в мастерскую. Джордж Перкинс и юный Уилберфорс, всегда готовые подкрепиться, исчезли в направлении бара. Рамсден и Юнис остались одни.

Раздражение Юнис прошло. Она была очень довольна собственной игрой на последних лунках, и ей не терпелось поговорить о своих успехах. Кроме того, Юнис вдруг почувствовала к Рамсдену не то чтобы уважение, а, наверное, некоторую благосклонность пополам со снисходительностью. Быть может, думала она, Рамсден не бог весть что в гостиной или на танцах, но дайте ему клюшку для гольфа, и вам будет на что посмотреть, даже если бить придется из бункера. Юнис хотела даже завести дружескую беседу с партнером, но он вдруг заговорил сам:

– Думаю, драйвер вам сегодня лучше не трогать. Играйте-ка айроном. Сейчас важно, чтобы мяч летел прямо.

У Юнис перехватило дыхание. Будь она не так хороша собой, можно было бы даже сказать, что девушка фыркнула. Небо потемнело в ее глазах, а от дружелюбия не осталось и следа. Лицо побледнело и тут же побагровело от ярости. Вот вы помолвлены с Женевьевой, и я полагаю, ваши отношения полны любви, доверия и взаимопонимания. Однако хватит ли вам духу сказать невесте, что она не умеет играть деревянными клюшками? Не уверен. А Рамсден Уотерс так и сказал, и от столь чудовищного оскорбления впечатлительная девушка едва не лишилась чувств. Ее нежная душа кипела от негодования.

С тех пор как Юнис удался первый в жизни драйв, она считала удар деревянной клюшкой своим коронным. Брат и деревянная клюшка были ей дороже всего на свете. И вот какой-то мужлан смеет утверждать… Юнис поперхнулась.

– Ми-стер Уотерс!

Она не собиралась останавливаться, но к месту событий совсем некстати вернулись Джордж Перкинс и Уилберфорс, оба сытые и довольные.

– Я выпил три лимонада, – сообщил мальчик. – Куда теперь?

– Мы начинаем, – обратился Рамсден к Юнис. – Ваш удар.

Не говоря ни слова, Юнис взялась за драйвер. Дрожа от негодования, девушка судорожно взмахнула клюшкой и срезала мяч прямиком к фервею девятой лунки.

– Совсем не туда, – прокомментировал Рамсден. – Вам лучше играть другой клюшкой. Вы постоянно теряете направление.

Их глаза встретились. Во взгляде Юнис сверкала ярость уязвленной женщины. Взор Рамсдена был тверд и холоден. Внезапно, всматриваясь в бледное, сосредоточенное лицо партнера, Юнис почувствовала, будто в ней что-то сломалось. Ее охватило непривычное осознание собственной слабости и покорности. Точно такие ощущения, вероятно, испытывала загнанная в угол пещерная женщина, когда вооруженный дубиной кавалер принимал стойку и, как следует прицелившись, начинал замах.

Всю жизнь мужчины непрестанно осыпали Юнис комплиментами. С тех пор, как она сделала первую прическу, мужчины пресмыкались перед ней; отсюда ее отношение к сильному полу – равнодушие пополам с презрением. А как, скажите на милость, относиться к существам, которые ползают у твоих ног и как мухи мрут на ковре гостиной от первого же холодного взгляда? О, как она мечтала о настоящем мужчине в первобытном смысле этого слова, но такие встречались только в книгах, что Юнис брала в деревенской библиотеке. Юнис зачитывалась романами некой писательницы, которая неизменно выводила в каждом из своих поучительных и будоражащих воображение произведений непомерно суровых и невероятно угрюмых героев, которые объезжали диких лошадей и ни во что не ставили женщин. Вот о таком мужчине грезила Юнис, а попадались сплошь желторотые юнцы, теряющие волю от одного ее слова.

Рамсдена Уотерса Юнис презирала больше всех. Другие заискивали перед ней, а Рамсден извивался как уж на сковородке. Юнис пускала его в дом только потому, что Рамсден подружился с маленьким Уилберфорсом. И вот, пожалуйте, Рамсден Уотерс дает ей указания, да еще и взглядом сверлит. Словом, ведет себя как Клод Дэламер в романе «Стальное сердце», глава тридцать два. Ах, Клод Дэламер, как он таскал леди Матильду за волосы по бильярдной, когда она подарила розу итальянскому графу!

Юнис испугалась, но вместе с тем и разозлилась.

– Мистер Уинклторп говорил, что я отлично играю деревянными клюшками, – с вызовом сказала она.

– Такое уж у него чувство юмора, – ответил Рамсден и спустился с холма туда, где лежал мяч.

Юнис отправилась прямиком на грин. Хоть Рамсден и был ей противен, девушка нисколько не сомневалась, что сыграет он точно.

Джордж Перкинс, давно растерявший всякую уверенность в своих силах, которую могла придать ему мисс Бингли, тоже испортил удар, предоставив партнерше выбираться из песчаной ловушки. Таким образом, и эта лунка закончилась вничью.

Матч продолжался. Великолепный удар Рамсдена решил судьбу следующей короткой лунки, но вскоре мисс Бингли удалось отыграться. К последней лунке соперники подошли при равном счете.

Игра началась с десятой лунки, а потому победитель должен был определиться на девятой – самой коварной на всем поле. Как вы, наверное, помните, там нужен дальний первый удар, чтобы преодолеть ручей и озеро, где погибло немало мячей и надежд. Затем приходится играть вверх по крутому склону вплоть до самого грина, рельеф которого вызывает в памяти сцены шторма из современных мелодрам. Непростой грин, его так и ведет то вверх, то вниз – худшей концовки для напряженного матча не придумаешь. Однако наибольшую сложность представляет все-таки первый удар, драйв, потому что вода и деревья здорово сбивают с толку.

Джордж Перкинс, подходя к мячу, заметно нервничал, животный страх сковал все его существо. Хотел было помолиться, но в голове вертелся только церковный гимн об избавлении от погибели в морской бездне. Впрочем, Джордж опасался, что именно такая судьба уготована его мячу. Прошептав пару тактов гимна, Джордж поднял клюшку. Раздался приятный звук удара, и мяч, словно птица, пролетел над водой, преодолел холм и упал посреди фервея на расстоянии простого удара от грина.

– Отлично, партнер, – впервые за всю игру подала голос мисс Бингли.

Джордж жеманно заулыбался и скромно потупил взор. Схожие чувства испытывает заядлый игрок в рулетку, в отчаянии поставивший на кон все, когда, к собственному удивлению и восторгу, обнаруживает, что шарик угораздило остановиться в нужной ячейке.

На последних восьми лунках самолюбие Юнис сильно пострадало. Она испортила два драйва, три приближающих удара, а на пятой лунке смазала короткий патт. Юнис подошла к ти с чувством вины, терзающим всякого незадачливого гольфиста, и ненавистью к самой себе, что смиряет самые гордые натуры. У нее тряслись поджилки, казалось, все вокруг кричало, что уж теперь-то она точно опозорится на весь мир.

Подняв клюшку над головой, Юнис с ужасом осознала, что совершает восемнадцать ошибок из двадцати трех возможных при исполнении драйва. Голова раскачивается, как цветок на ветру, левая ступня повернута совсем не в ту сторону, клюшка ходуном ходит в руках, а запястья вялые, как вареная спаржа. Опуская клюшку, Юнис думала, что, наверное, недооценила число ошибок, а когда мяч нехотя покатился по холму и скользнул в мутную воду озера, как робкий ныряльщик холодным утром, поняла, что, должно быть, установила рекорд. Учебники говорят о двадцати трех различных ошибках при ударе драйвером, и Юнис сделала все двадцать три разом.

Рамсден Уотерс молча достал новый мяч. Он никогда не отчаивался во время игры, но теперь им определенно предстояло как минимум три удара, в то время как соперникам, чтобы попасть на грин, а то и прямо в лунку, – только два. И все же оставалась надежда на выдающийся драйв, а потом еще какое-нибудь чудо, которое позволило бы спасти игру. Всем существом Рамсден жаждал ударить как можно лучше и дальше, всю душу вложил в удар.

Стоит ли говорить, какую ошибку он допустил? Конечно, слишком резко начал мах…

Драйвер со свистом рассек воздух, но мяч лишь слегка покачнулся и остался на месте. Рамсден Уотерс, всегда отличавшийся аккуратностью, не попал по мячу.

Все замерло. Рамсден нечеловеческим усилием воли заставил себя сдержаться. Отборные ругательства комом подступили к горлу, замысловатые проклятия едва не срывались с губ, но Рамсден что было мочи стиснул зубы и не проронил ни слова.

Гробовую тишину нарушил мальчишеский голос Уилберфорса.

Надо полагать, безобидный с виду лимонад скрывает в своих янтарных глубинах нечто такое, что проглядели поборники нравственности и умеренности. Именно этим напитком, как вы помните, основательно заправился Уилберфорс Брай. По всей видимости, мальчик, в котором плескалось не меньше трех кружек самого лучшего лимонада, несколько забылся.

– Не по-пал! Не попа-ал! – звонко расхохотался Уилберфорс.

Он стоял на коленках у ящика с песком и, посчитав, что ничего интересного больше не предвидится, отвернулся и продолжил играть. Зря. Мало кто на месте Рамсдена Уотерса нашел бы в себе силы устоять перед таким искушением, уж очень заманчиво выглядела задняя часть брюк юного нахала. Рамсден счел себя вправе воспользоваться представившейся возможностью. Мгновением позже туфля для гольфа (из тех, что носят все ведущие профессионалы) поднялась в воздух, набрала ход и нанесла сокрушительный удар.

– Как вы смеете бить ребенка?! – закричала Юнис.

Побледневший Рамсден смерил ее суровым взглядом.

– Сударыня, – сказал он, – в сложившихся обстоятельствах я ударил бы и архангела Гавриила. Ваш матч, – обратился Рамсден к мисс Бингли, которая, не обращая внимания на драму, развернувшуюся у нее под самым носом, достала ниблик и тренировала мах.

Рамсден холодно откланялся, с удовлетворением покосился на выбирающегося из зарослей крапивы Уилберфорса и зашагал прочь. Вскоре он пересек мост через ручей и поднялся по холму.

Юнис как зачарованная смотрела ему вслед. Порыв гнева быстро прошел, и девушка уже жалела, что не стукнула несносного мальчишку сама.

Как он был прекрасен, думала Юнис, глядя Рамсдену вслед. Вылитый Каррузерс Мордайк из сорок первой главы «Блеска серых глаз», где он отверг Эрминтруду Ванстоун. Всей душой Юнис хотела, чтобы Рамсден вернулся. Именно о таком спутнике она мечтала всю жизнь. О, как замечательно он научил бы ее играть в гольф! Ее просто тошнило от того, как прежние наставники, неизменно предваряя замечания слащавой похвалой, робко подсказывали, что, дескать, некоторые при выполнении драйва предпочитают держать голову неподвижно, и Юнис, хоть она и так отлично все делает, тоже могла бы попробовать. Они предлагали смотреть во время удара на мяч так, будто этим девушка оказала бы мячу неслыханную честь. Нет, ей нужен был большой, сильный и даже грубый мужчина, чтобы заставил ее не вертеть, черт возьми, головой; беспощадный викинг, что без лишних церемоний как следует двинул бы ей в глаз, который она посмела отвести от мяча. Вот таким и был Рамсден Уотерс. Может, внешне он и не похож на викинга, но ведь главное в человеке – душа, а после случившегося на турнире Юнис убедилась, что в характере Рамсдена Уотерса сочетались все самые лучшие черты императора Нерона, дикого зверя и боцмана с грузового парохода.

Весь вечер Рамсден в самом мрачном настроении просидел в своей комнате. Удовлетворение от содеянного прошло, и он жестоко корил себя за то, что по собственной глупости навсегда потерял любимую девушку. Да разве простит она этакую выходку? Можно ли закрыть глаза на поступок, от которого покраснели бы и матросы на судне для перевозки скота? Рамсден глухо застонал и решил развеять скорбь чтением.

Увы, избранные мысли величайших писателей не трогали его в этот час. Взялся было за книгу Вардона «О свинге», но слова плыли перед глазами. Полистал «Короткий удар» Тейлора – прозрачный стиль мастера показался сбивчивым и непонятным. Ни Брейд «О ловушках», ни Дункан «О клюшках» не принесли облегчения. Отчаявшись, Рамсден хотел все бросить и лечь спать, несмотря на довольно ранний час, как вдруг зазвонил телефон.

– Алло.

– Добрый вечер, мистер Уотерс. Это Юнис Брай.

Трубка задрожала в руках Рамсдена.

– Я тут вспомнила. Мы, кажется, о чем-то говорили вчера? Вы, случайно, не просили меня выйти за вас замуж? Точно помню, что-то такое было.

Рамсден три раза сглотнул.

– Просил, – еле слышно произнес он.

– Мы ведь тогда ничего не решили, да?

– А?

– Я говорю, вопрос остался открытым.

– Э?

– Так вот, надеюсь, вас не слишком затруднит, – мягко проговорила Юнис, – зайти ко мне и продолжить этот разговор.

Пол закачался под ногами Рамсдена.

– Нам никто не помешает, – добавила Юнис. – Крошка Уилберфорс лег спать, у него болит голова.

Рамсдену понадобилось какое-то время, чтобы отлепить язык от гортани.

– Буду сию минуту! – хрипло выпалил он на бегу.

РАЗЛУЧЕННЫЕ СЕРДЦА

В курительной гольф-клуба весело потрескивал огонь, и старейшина время от времени поглядывал в окно на сгущающиеся сумерки. Снег мягко ложился на поле. С того места, где сидел старейшина, открывался прекрасный вид на девятый грин. Вот в полумраке декабрьского вечера из-за холма появился мяч, прокатился по траве и остановился в метре от лунки. Старейшина одобрительно кивнул. Хороший удар.

Молодой человек в твидовом костюме спустился с холма, легко и уверенно загнал мяч в лунку, перекинул через плечо сумку с клюшками и направился к клубу. Через несколько мгновений он вошел в курительную и, увидев огонь, издал восторженный клич.

– Замерз как собака! – сообщил молодой человек.

Он позвонил официанту и заказал чего-нибудь горячительного. Старейшина любезно согласился составить ему компанию.

– Люблю играть зимой, – сказал молодой человек. – Все поле твое. Мир полон лодырей, которые вылезают только при хорошей погоде. И как у них хватает наглости называть себя гольфистами!

– Не все так преданы игре, как вы, мой мальчик. – Мудрый наставник с удовольствием нырнул носом в свою кружку. – Будь так, мир стал бы намного лучше и было бы меньше всяких беспорядков.

– Гольф я люблю, – согласился молодой человек.

– Пожалуй, только один гольфист на моей памяти был более предан игре. Я о Мортимере Стерджисе.

– Это тот, что пристрастился к гольфу, когда ему было тридцать восемь? Девица, с которой он был помолвлен, ушла к другому, потому что у Стерджиса не хватало времени совмещать гольф с ухаживаниями. Помню, вы как-то рассказывали.

– У этой истории есть продолжение, если не возражаете, – предложил старейшина.

– Окажите честь, – ответил молодой человек. – Начинайте!

– Некоторые, – повел свой рассказ старейшина, – считали, что Мортимер Стерджис помешался на гольфе, и осуждали его. Я с ними не согласен. Во времена короля Артура никто не возводил хулу на юного рыцаря, если тот, забыв про общественные и деловые обязательства, отправлялся на поиски Святого Грааля. В Средние века человек мог посвятить жизнь крестовым походам, и толпа его боготворила. Стоит ли клеймить человека нашего времени за ревностное увлечение современным эквивалентом – Поиском Совершенства в Гольфе? Мортимер Стерджис не достиг совершенства, но все же снизил свой гандикап до девяти, и я снимаю перед ним шляпу.

Эта история началась, когда Стерджис уже не был новичком в гольфе и его гандикап приближался к двенадцати. Вы, конечно же, знаете, что именно в это время гольф начинает по-настоящему захватывать. Пристрастие Мортимера к игре выросло безмерно – никакого сравнения с тем, что было раньше. Он и до этого играл, но теперь на самом деле засучил рукава и окунулся в гольф с головой. Тогда же он начал вновь подумывать о женитьбе. Статистика свидетельствует, что практически все великие гольфисты были люди женатые – так, может, священные узы брака способны улучшить игру? Мысль, что он столько теряет, не давала Мортимеру покоя. Более того, в нем проснулся отцовский инстинкт. Как он справедливо заметил, неизвестно, благотворно ли скажется брак на игре, однако прослеживается четкая связь между женитьбой Томми Морриса-старшего и существованием Томми Морриса-младшего, который четыре раза подряд выиграл Открытый чемпионат Британии. Короче говоря, к сорока двум годам Мортимер Стерджис созрел для того, чтобы предложить какой-нибудь милой девушке сделаться приемной матерью одиннадцати драйверам, двадцати восьми паттерам и еще пятидесяти пяти клюшкам, которые он собрал за карьеру гольфиста, – общим числом девяносто четыре. Разумеется, с единственным условием: будущая миссис Стерджис тоже должна играть в гольф. До сих пор помню ужас в его глазах, когда некая девушка, восхитительная в других отношениях, сказала, что никогда не слышала о Гарри Вардоне; может, он имеет в виду шляпку а-ля Долли Вардон? Со временем она стала великолепной женой и матерью, но Мортимер Стерджис с ней больше не разговаривал.

С наступлением января Мортимер обычно уезжал на юг Франции – к солнцу и зеленой сухой траве. В этом году он поступил точно так же: с чемоданом и девяносто четырьмя клюшками отправился в Сен-Брюле и остановился, как всегда, в отеле «Сюперб», где его знали и к привычке отрабатывать удары в спальне относились с доброжелательной снисходительностью. В первый же вечер, предварительно разбив статуэтку молящегося младенца Самуила, Мортимер оделся и вышел к обеду. И тут его очам предстала Она.

Вы знаете, что Мортимер Стерджис был ранее помолвлен, но Бетти Уэстон никогда не пробуждала в нем таких чувств, как эта девушка. Как он сам потом сказал мне, один лишь взгляд на то, как она опустошает тарелку супа, поднял в нем шальную бурю страстей. Такое чувство бывает, когда ваш мяч, угодив в заросли бурьяна, неожиданно выскакивает оттуда прямо на середину фервея, отрикошетив от камня. Гольф поздно вошел в жизнь Мортимера Стерджиса, а любовь – еще позже. И точно так же, как позднее пристрастие к игре оказалось искренним, любовь, сразившая его в середине жизни, стала настоящей. Мортимер доел обед, не замечая вкуса еды, что в иных отелях только к лучшему. Он тщательно обследовал местность в поисках кого-либо, кто мог бы его представить. Наконец такой человек нашелся, и знакомство состоялось.

Она была миниатюрной и на первый взгляд довольно хрупкой девушкой с большими голубыми глазами, облаком золотых волос и милым лицом. Левая рука висела на перевязи. Девушка взглянула на Мортимера так, словно наконец нашла что-то, и это что-то кое-чего стоит. Склонен думать, это была любовь с первого взгляда, причем взаимная.

– Хорошая сегодня погода, – сказал Мортимер. Он был мастер завязывать беседы.

– Да, – согласилась девушка.

– Люблю хорошую погоду.

– Я тоже.

– Когда погода хорошая – в этом что-то есть!

– Да.

– Ну… в общем… хорошая погода – гораздо лучше, чем нехорошая, – изрек Мортимер.

Он с тревогой посмотрел на девушку – не слишком ли глубокая тема для разговора, но, похоже, она прекрасно следила за ходом его мысли.

– Совершенно верно, – ответила она. – Погода такая… такая прекрасная.

– Именно, как раз это я и хотел сказать, – подтвердил Мортимер. – Такая прекрасная. Вы это очень точно подметили.

Он был очарован. Редко встретишь красоту в сочетании с живым умом.

– У вас что-то с рукой, – продолжил он, указав на повязку.

– Да, немного растянула на чемпионате.

– На чемпионате? – заинтересовался Мортимер. – Может, это невежливо, – пробормотал он извиняющимся тоном, – но я не расслышал. Как, говорите, вас зовут?

– Моя фамилия Сомерсет.

Во время разговора Мортимер все сильнее и сильнее подавался вперед, а теперь совсем потерял равновесие и едва не выпал из кресла. Вот это да! Ведь еще до того, как они встретились и заговорили, он сказал себе, что именно ее любил всю жизнь. А она, оказывается, Мэри Сомерсет! Комната поплыла перед глазами Мортимера.

Вам, разумеется, знакомо это имя. Еще в первых раундах женского Открытого чемпионата по гольфу имя Мэри Сомерсет вряд ли кому-то что-то говорило. Она не выбыла из соревнования после двух раундов; правда, ее соперники были такими же безвестными игроками. Затем, в третьем раунде, Мэри играла против чемпионки и победила – и с этого момента ее имя было у всех на устах. Мэри стала фавориткой и не обманула ожиданий публики: она, словно на крыльях, взлетела к финалу и с легкостью одержала победу. И вот она здесь, разговаривает с ним накоротке и, как ни трудно поверить, находит его обаятельным.

– Черт возьми! – благоговейно проговорил Мортимер.

Их дружба быстро переросла в нечто большее – обычное дело для юга Франции. В этом благословенном климате нужно лишь найти девушку, остальное довершит природа. На следующее утро Мортимер пригласил мисс Сомерсет прогуляться по полю для гольфа, чтобы та взглянула, как он играет. Он немного робел, ведь его мастерство не того уровня, чтобы восхитить чемпионку. С другой стороны, нельзя упускать возможность выслушать полезный совет. Так и вышло – на четвертой лунке Мортимер исполнил такой драйв, что даже сам удивился, однако мяч остановился в прескверной выемке.

Он повернулся к девушке.

– И что же мне теперь делать?

Мисс Сомерсет смотрела на мяч. Казалось, она обдумывает именно этот вопрос.

– Нужно ударить как следует, – сказала она.

Мортимер так и знал, она предлагает полный удар железкой. Беспокоило одно: если мяч лежал не на песчаной горке ти, его умения хватало только на короткий замах, иначе удар неизменно срезался. Однако перед такой замечательной девушкой никак нельзя осрамиться. Мортимер сделал полный замах и положился на удачу. Смелость была вознаграждена – мяч полетел так чисто и точно на флаг, будто удар направлял сам Джон Генри Тейлор. Минуту спустя Мортимер закончил лунку на один меньше пара.

Если он не сделал предложение немедленно, то лишь из страха, что она испугается и откажет – ведь они так мало знакомы. Теперь, когда она продемонстрировала неоспоримый профессионализм в гольфе, сомнений не оставалось – живи Мортимер хоть вечность, другой девушки для него не будет. Рука об руку с ней, для него нет ничего невозможного. Он снизит свой гандикап до шести – до трех – до нуля – достигнет совершенства – достигнет еще большего! Боже праведный, да так и любительский чемпионат не за горами. Мортимер Стерджис торжественно взмахнул паттером и про себя поклялся, что во что бы то ни стало завоюет это сокровище.

Когда мужчину обуревают такие чувства, долго он не удержится. Неделю горела душа Мортимера Стерджиса; потом он понял, что больше ждать не может. В один прекрасный вечер, когда в отеле были танцы, он отвел девушку на лунную террасу.

– Мисс Сомерсет… – начал он, заикаясь, словно неплотно закрытая бутылка шипучки. – Мисс Сомерсет – можно называть вас Мэри?

Девушка подняла глаза; они мягко блеснули в слабом свете.

– Мэри? – переспросила она. – Ну, если вы так хотите, конечно…

– Если! – воскликнул Мортимер. – Да знаете ли вы, что это моя самая заветная мечта? Знаете ли вы, что я желаю этого больше, чем сыграть первую лунку на Мирфилде в два удара? О, Мэри, как я ждал этого мига! Я люблю вас! Я люблю вас! Как только я увидел вас, сразу понял, что вы – единственная девушка в этом безбрежном мире, чье сердце я хотел бы завоевать! Мэри, станьте моей! Пойдемте рука об руку по этому полю для гольфа, которое зовется жизнью и кончится, лишь когда смерть разлучит нас!

– Мортимер, – прошептала она, опустив глаза.

Он протянул к ней руки, затем внезапно отдернул. Его лицо вдруг страдальчески напряглось, вокруг губ появились складки.

– Подождите! – дрожащим голосом сказал Мортимер. – Мэри, я люблю вас больше всех на свете, и поэтому не прошу слепо доверить мне свою жизнь. Я должен признаться, я не… я не всегда был… – Он запнулся. – Я не всегда был достойным человеком, – тихо закончил он.

Она негодующе вскинула голову:

– Как вы можете такое говорить? Вы самый лучший, самый добрый, самый смелый из всех, кого я когда-либо знала. Только такой человек мог, рискуя жизнью, спасти меня, когда я тонула в море.

– Тонули? – ошеломленно переспросил Мортимер. – Вы? О чем вы говорите?

– Уже забыли? На прошлой неделе, когда я упала в море, а вы прыгнули за мной, прямо в одежде…

– Ах да, – ответил Мортимер. – Теперь вспомнил. В тот день я сыграл седьмую лунку в длинной игре за пять ударов. Я хорошо начал с ти, прямо вдоль фервея, для второго удара взял баффи, и… ну ладно, это не важно. Очень мило и благородно с вашей стороны так высоко ценить обычное проявление вежливости, и все же повторю: в сравнении с вашей белоснежной чистотой я очень плохой человек. Чтобы просить руки у девушки, нужно быть незапятнанным. Однажды во время парной игры мой мяч угодил в высокую траву. Рядом со мной никого не было – мы не пользовались услугами кэдди, а все остальные были на фервее. Бог свидетель… – Его голос задрожал. – Бог свидетель, я боролся с искушением. Но не устоял. Я выкатил мяч на ровный пригорочек, а уж оттуда выбить его и дойти до грина в семь ударов – раз плюнуть. Мэри, бывали моменты, когда, играя в одиночестве, я трижды подряд без удара засчитывал себе попадания с десяти футов – просто чтобы потом сказать: я сыграл поле меньше чем за сотню. Ну вот! Вы отпрянули от меня. Вам противно!

– Мне не противно. И я не отпрянула. Просто задрожала, потому что довольно холодно.

– Значит, ты любишь меня, несмотря на мое прошлое?

– Мортимер!

Она упала в его объятия.

– Дорогая моя, – сказал наконец Мортимер. – Какая счастливая жизнь у нас впереди. Если, конечно, ты не решишь, что совершила ошибку.

– Ошибку! – возмущенно воскликнула она.

– Ну, ты же видишь, мой гандикап двенадцать, а учитывая все, так, пожалуй, и больше. Бывает, после первого удара приходится выбивать мяч аж с соседнего фервея, а иногда, кажется, не смог бы попасть в угольную яму с транспарантом «Добро пожаловать!». А ты – чемпионка Открытого первенства среди женщин. Но если даже это тебя не останавливает… О, Мэри, ты не представляешь, как я мечтал, что настанет день и я женюсь на гольфистке высочайшего класса! Я грезил наяву – вот иду к алтарю под руку с милой девушкой, у которой отрицательный гандикап… Ты опять дрожишь. Ты простудишься.

– Немного прохладно, – ответила девушка. Голос ее был тихим.

– Зайдем внутрь, любимая. Я посажу тебя в мягкое кресло, посидишь с чашечкой кофе, а я пойду поброжу немного, подумаю о том, как все замечательно складывается.

Они поженились через несколько недель, очень тихо, в небольшой церквушке в Сен-Брюле. Шафером Мортимера был секретарь местного гольф-клуба, а единственной подружкой невесты – горничная из отеля. Свадьба Мортимера разочаровала – он надеялся на пышную церемонию в церкви Св. Георгия на Ганновер-сквер, чтобы венчал викарий Тутинга (само совершенство в коротких приближающих ударах), и орган играл «Глас, над Сент-Эндрю прозвучавший». Он даже мечтал на офицерский манер вывести невесту из церкви под аркой из скрещенных клюшек. Однако она не желала такой помпы и настояла на том, чтобы все прошло скромно, а медовый месяц предложила провести в Италии. Мортимер хотел поехать в Шотландию, на родину Джеймса Брейда, но любезно уступил, поскольку нежно любил свою избранницу. Однако Италия мало интересовала его. Величайшие памятники римской истории оставили его равнодушным. Увидев храм Веспасиана, он лишь подумал, что пришлось бы чертовски трудно, попади мяч за такое препятствие. Колизей слегка заинтересовал Мортимера – любопытно, воспользовался бы Эйб Митчелл «медяшкой», чтобы провести над ним мяч. Во Флоренции новобрачная любовалась Тосканскими холмами, ему же они представлялись довольно скверным рафом, из которого будет чертовски сложно сыграть.

И вот наконец настало время, когда они возвратились назад, в уютный домик Мортимера неподалеку от поля для гольфа.

В первый же вечер Мортимер ушел с головой в полировку своих девяноста четырех клюшек, а потому не обратил внимания, что жена чем-то озабочена. Не будь он так занят, наверняка заметил бы, что она явно взволнована, вздрагивает от внезапных звуков, а когда Мортимер решил испытать свой новый мэши-ниблик и разбил окно в гостиной, даже вскрикнула. Короче, странное поведение. Если бы Эдгару Аллану По вздумалось добавить персонаж в «Падение дома Эшеров», она пришлась бы как нельзя к месту. Казалось, молодая женщина мучительно ожидает неминуемой развязки, Мортимер же весело насвистывал себе под нос, шлифуя наждачной бумагой головку двадцать первого паттера, и ничего не замечал. Он думал о завтрашней игре.

– Рука уже зажила, дорогая, правда?

– Да. Да, зажила.

– Чудесно! – воскликнул Мортимер. – Позавтракаем пораньше, скажем, в полвосьмого, и сыграем пару раундов до обеда; потом еще пару после. Для первого раза достаточно, не следует перетруждать себя вот так сразу. – Он с энтузиазмом взмахнул паттером. – Как нам лучше играть? Может, для начала дашь мне фору?

Она не ответила, только стиснула ручку кресла так, что пальцы побелели.

На следующее утро, когда они подошли к полю, ее тревога стала еще более очевидной – она смотрела мрачно и вздрогнула, когда в траве внезапно застрекотал кузнечик. Однако Мортимер, поглощенный приятными мыслями о предстоящей игре, ничего не замечал.

Он зачерпнул горсть песка, чтобы сделать для жены удобную горку, и вынул мяч из ее сумки. Мортимер подарил ей на свадьбу новенькую сумку для гольфа, шесть дюжин мячей и полный набор самых дорогих клюшек; все шотландского производства.

– Теперь надо мяч – на ти…

– Почему – найти? Он еще не потерялся, – ответила она.

Мортимер весело рассмеялся.

– Молодчина, черт возьми! Сама придумала или где прочитала?

Он положил мяч на насыпанный песчаный бугорок и выпрямился:

– Ну-ка, покажи, как играют чемпионы!

И тут она разрыдалась.

– Дорогая!

Мортимер подбежал и обнял жену. Она сделала слабую попытку отстраниться.

– Ангел мой, в чем дело?

Она отрывисто всхлипывала, не в силах вымолвить слово.

– Мортимер, я обманула тебя! – сказала она наконец.

– Обманула?

– Я никогда в жизни не играла в гольф! Я даже не умею держать клюшку!

Сердце Мортимера остановилось. Что за околесицу она несет? Не пристало жене заговариваться сразу после медового месяца.

– Любимая, да ты не в себе!

– В себе! В том-то вся проблема. Я – это я, но я не та, за кого ты меня принимаешь.

Мортимер недоуменно смотрел на нее. Тут без карандаша и бумаги не разберешься, мелькнула у него мысль.

– Я не Мэри.

– Но ты же сама сказала, что Мэри.

– Я не говорила. Ты спросил, можно ли называть меня Мэри, и я согласилась. Я так любила тебя, что решила не спорить из-за маленькой причуды. Я уже собиралась сказать, что это не мое имя, но ты прервал меня.

– Не Мэри! – Мортимер наконец осознал страшную правду. – Ты не Мэри Сомерсет?

– Мэри – моя кузина. Меня зовут Мэйбл.

– Но ты сказала, что растянула руку на чемпионате.

– Так и есть. Не удержала крокетный молоток.

– Крокетный? Ты сказала – крокетный?

– Да, Мортимер! Крокетный молоток.

На ее щеках проступил легкий румянец стыда, а в глазах отразилась боль, но она смотрела на него, не отводя взгляда.

– Я чемпионка Открытого первенства по крокету среди женщин, – прошептала она.

Мортимер Стерджис вскрикнул, как раненый зверь.

– Крокет! – Он, задыхаясь, смотрел на нее невидящими глазами. Есть предрассудки, от которых не дано избавиться даже человеку самых широких взглядов. – Крокет!

Воцарилось долгое молчание. Легкий бриз напевал что-то в кронах сосен, кузнечики стрекотали у ног.

Она снова заговорила тихим, бесцветным голосом:

– Я одна виновата. Надо было признаться раньше, пока еще было время разойтись. Тогда, на террасе, залитой лунным светом. Но я потеряла голову, а когда сообразила, за кого ты меня принимаешь, то была уже в твоих объятиях. Тогда я уже поняла, насколько важно для тебя мое предполагаемое искусство в гольфе, но было поздно. Я слишком сильно полюбила тебя и не могла даже думать о разлуке! Я сошла с ума; ведь ясно, что такой обман не может длиться вечно! Рано или поздно ты бы все узнал. Но у меня была отчаянная надежда, что к тому времени мы так сблизимся, что ты сможешь меня простить. Я ошиблась. Есть вещи, которые ни один мужчина простить не может. – И повторила упавшим голосом: – Не может.

Она повернулась и пошла прочь. Мортимер очнулся от транса.

– Стой! Не уходи!

– Я должна.

– Давай поговорим.

Она печально покачала головой и медленно удалилась по зеленой, залитой солнцем лужайке. Вскоре ее фигура исчезла за деревьями. Мортимер смотрел вслед; в голове кружился вихрь беспорядочных мыслей.

Мортимер сел на траву рядом с ти и закрыл лицо ладонями. Какое-то время он не мог думать ни о чем, кроме жесткого удара судьбы. Конец радужным иллюзиям; им не идти вместе по жизни, она не будет с любовью поправлять его стойку или замах, не поможет мудрым советом. Крокет! Он женился на девушке, которая лупит по цветным шарам, чтобы загнать их в воротца. Мортимера Стерджиса передернуло. Сильные мужи тоже страдают.

Однако мало-помалу дурное настроение прошло. Мортимер не знал, сколько оно длилось, но вдруг осознал, что пока он сидит, солнце продолжает светить, а птицы – петь. Тень словно отступила. Сердце загорелось надеждой и оптимизмом.

Он любил ее. Он продолжает ее любить. Она стала его частью, и, что бы она ни сделала, этого не изменить. Да, обманула. Но почему? Потому что любила так сильно, что не могла расстаться. Это хоть что-то да значит, черт возьми!

И потом, бедная девочка, ведь она не виновата. Разве все дело не в воспитании? Может, ее учили играть в крокет с самого детства, когда она еще не отличала добра от зла. Затем, вместо того чтобы в корне пресечь заразу, пустили дело на самотек, и болезнь переросла в хроническую. Разве можно за это винить? Она заслуживает жалости, а не порицания.

Мортимер встал. Его сердце было преисполнено всепрощения. Теперь будущее виделось не ужасным и беспросветным, но ясным и чистым. Еще не поздно. Она молода, намного моложе, чем был он сам, когда начал заниматься гольфом. При хорошем учителе и ежедневных тренировках из нее еще может получиться игрок. Мортимер ворвался в дом, выкрикивая ее имя.

Ответа не последовало. Он вихрем промчался по комнатам. Дом был пуст. Все на месте – мебель, канарейка в клетке, кухарка на кухне, картины на стенах. Но она ушла. Все на месте, кроме жены.

Наконец Мортимер заметил письмо, прислоненное к призовому кубку за состязания с гандикапом. С упавшим сердцем он разорвал конверт.

Это было трагическое письмо, полное безнадежности. Все муки и страдания разбитого женского сердца она попыталась излить на бумагу пером, которое царапало лист через два слова на третье. Суть послания была в том, что она понимает, как дурно поступила; хотя он, может, и простит ее, но она себя простить не может; она уходит от него и пойдет по жизни одна.

Мортимер опустился в кресло и уставился перед собой безжизненным взглядом. Что ж, игра отменяется. Я сам человек неженатый и не знаю, что чувствует тот, у кого жена упорхнула в неизвестность. Могу предположить, однако, что это сродни ощущению, когда изо всех сил размахнешься «медяшкой» – и промажешь по мячу. Думаю, покинутого мужа должны обуревать возмущение, досада, чувство оставленности. Можете представить, как потряс этот случай Мортимера Стерджиса. Меня тогда не было поблизости, но те, кто общался с ним, рассказывали, что играть он стал из рук вон плохо.

Мортимер никогда не обещал стать первоклассным гольфистом, но все же освоил парочку ударов на очень приличном уровне. Например, он совсем неплохо управлялся с легким айроном и очень уверенно работал с паттером. Теперь, после несчастья, он скатился к первоначальному уровню. Больно было смотреть, как Мортимер, исхудавший, с измученным, равнодушным взглядом из-за очков, стоит у ти и не может попасть по мячу несколько раз кряду. Казалось, он научился бить в правильном направлении, однако теперь его мячи снова стали отклоняться вправо, да так, что к списку естественных преград поля впору было добавлять ящик с песком на стартовых площадках. Те мячи, что не отклонялись вправо, уходили влево. Я слышал, как-то раз у шестой лунки он попал мячом в кэдди, который стоял сзади. Про глубокую песчаную ловушку перед седьмым грином и говорить нечего – он в ней столько возился, что члены комитета уже подумывали, не пора ли взимать с него небольшую еженедельную арендную плату.

Человек состоятельный, он жил в то время на сущие гроши. Довольно много уходило на мячи для гольфа, но львиную долю дохода он тратил на поиски жены. Мортимер давал объявления во все газеты. Он нанял частных сыщиков. Он даже, переборов отвращение, побывал на всех крокетных матчах страны. Среди игроков ее не было. Думаю, это в какой-то мере его утешило: значит, где бы она ни была и что бы ни делала, она не пала еще ниже.

Прошло лето, миновала осень. Настала зима. Дни стали мрачными и холодными, выпал необычно ранний и обильный снег, и про гольф пришлось забыть. Мортимер проводил все время дома, мрачно глядя в окно на укрывшее землю белое покрывало.

Наступил канун Рождества.

Молодой человек беспокойно заерзал в кресле. Его лицо вытянулось и помрачнело.

– Душераздирающая история, – сказал он.

– Еще бы, – согласился старейшина.

– Послушайте, – твердо произнес молодой человек, – скажите честно, как мужчина мужчине. Мортимер нашел ее мертвой и занесенной снегом, а на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка? Если так, то я пойду домой.

– Ничего подобного, – возразил старейшина.

– Правда? Вы не огорошите меня такой концовкой?

– Нет-нет!

Молодой человек облегченно вздохнул.

– Вы сами начали про белое покрывало, вот я и заподозрил неладное.

Мудрый Наставник продолжил:

– Был Рождественский сочельник. Весь день валил снег, и к вечеру землю устлал глубокий белый покров. Мортимер Стерджис, скромно поужинав (потеряв жену, и к тому же не имея возможности играть в гольф, он лишился аппетита), сидел в гостиной и уныло полировал свой джиггер. Вскоре, устав от этого привычного занятия, он отложил клюшку в сторону и подошел к двери посмотреть, не ожидается ли оттепель. Увы, нет. Морозило; снег громко скрипел под ногами; черное небо блестело холодными звездами. Надо скорее собираться и ехать на юг Франции, подумал Мортимер и уже хотел закрыть дверь, как вдруг ему послышался слабый и далекий голос:

– Мортимер!

Неужели показалось?

– Мортимер!

Он затрепетал с головы до пят. Это не ошибка. Он слышал голос; такой знакомый голос жены доносился откуда-то от садовой калитки. По голосу всегда непросто определить расстояние, но Мортимер оценил его как два удара: короткий мэши-нибликом и совсем легкий патт.

В следующий миг он уже со всех ног бежал по заснеженной тропинке. Вдруг его сердце замерло. Что это там, темное, на земле у калитки? Мортимер приблизился и протянул руки. Это было тело человека. Дрожащими пальцами он зажег спичку, но она тут же потухла, зажег вторую – тоже потухла. Третья разгорелась ярким огнем. Склонившись, Мортимер увидел жену. Она лежала, холодная и окоченевшая, и на ее лице застыла еле заметная, такая знакомая ему милая улыбка.

Молодой человек решительно встал и взял свою сумку для гольфа.

– На мой взгляд, это подлый прием, – сказал он. – Вы же обещали…

Мудрый Наставник жестом указал ему на кресло:

– Не бойтесь! Она просто упала в обморок.

– Вы сказали, что она была холодной.

– А вы бы не были, лежа на снегу?

– И окоченевшей.

– Миссис Стерджис окоченела из-за отвратительной работы железнодорожного транспорта. Были праздники, и ей пришлось идти пешком от самой станции – целых восемь миль. Присядьте и дайте мне дорассказать.

С нежным благоговением Мортимер поднял ее и понес к дому. На полдороге он поскользнулся на обледеневшей тропинке и упал, ободрав голень и выронив на снег свою драгоценную ношу.

От падения она пришла в себя.

– Мортимер, дорогой!

С губ Мортимера уже готово было что-то сорваться, но он вовремя сдержался.

– Ты жива? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– Слава Богу! – сказал Мортимер, выбирая снег из-под воротника.

Они вошли в дом и прошли в гостиную, где долго молча смотрели друг на друга.

– Гадкая погода! – сказал Мортимер.

– Да, точно!

Молчание было нарушено. Они бросились друг другу в объятия. Вскоре супруги уже сидели на диване, держась за руки, словно ужасная разлука была не более чем сном.

Мортимер первым напомнил про неприятный случай.

– Знаешь, по-моему, тебе не следовало исчезать таким образом, – сказал он.

– Я думала, ты меня ненавидишь.

– Ненавижу тебя! Я люблю тебя больше жизни! Да я бы скорее дал разбить в щепки свой самый любимый драйвер, чем лишился тебя!

Она затрепетала.

– Дорогой!

Мортимер погладил ее руку.

– Я вернулся домой, чтобы сказать, что все равно люблю тебя. Я хотел предложить, чтобы ты брала уроки гольфа у хорошего специалиста. А ты ушла!

– Я не стоила тебя, Мортимер!

– Ангел мой! – Он поцеловал ее и торжественно произнес: – Эта история преподнесла мне хороший урок. Я знал и знаю теперь, что ты единственная нужна мне. Только ты! Не важно, играешь ты в гольф или нет. Пусть… – Он заколебался на миг, но мужественно продолжил: – Пусть даже ты играешь в крокет. Только будь со мной!

Она, тая от восторга, поцеловала его. Затем поднялась:

– Мортимер, посмотри.

– На что?

– На меня. Просто посмотри!

Рядом на кресле лежал недополированный джиггер. Она взяла его, вынула новенький мяч из чаши на камине, положила на ковер и, издав предупредительный возглас, направила мяч прямиком в стекло буфета.

– Боже милостивый! – воскликнул восхищенный Мортимер.

Она обернулась, сияя очаровательной улыбкой.

– Когда я ушла, Морти, у меня была единственная цель в жизни – стать достойной тебя. Я читала твои объявления. Как мне хотелось ответить! Но я была не готова. Весь этот долгий, мучительный срок я жила в деревне Охтермухт, в Шотландии, и училась гольфу у Таммса Маквереска.

– Неужели у того самого Таммса Маквереска, который занял четвертое место в чемпионате 1911 года? Он еще сделал лучший удар, играя в 1912 году в паре с Джо Маккилтом против Энди Макпледа и Сэнди Макберета?

– Да, Мортимер, у того самого. Как было трудно поначалу! Как я тосковала по крокетному молотку, как долго я не могла бросить привычку придерживать мяч ногой или бить носком клюшки! Если взгляд падал на столб с указателем, клюшка сама направляла к нему мяч. Но я преодолела собственную слабость. Я тренировалась без устали. Теперь мистер Маквереск говорит, что мой гандикап никак не более двадцати четырех на любом поле. – Она виновато улыбнулась. – Конечно, для тебя это не бог весть что. У тебя был двенадцать, когда я ушла, а теперь, наверное, все девять или лучше.

Мортимер качнул головой.

– Увы, нет, – печально ответил он. – Вся игра пошла насмарку в силу ряда причин, и теперь у меня тоже двадцать четыре.

– Ряда причин! – воскликнула она. – Уж я-то знаю, что это за причины! Нет мне прощения. Из-за меня ты разучился играть!

Глаза Мортимера засветились. Он нежно обнял жену.

– Не упрекай себя, – ласково сказал он. – Отныне мы начинаем игру на равных. Два сердца стучат в унисон; две клюшки бьют, как одна! Лучше и быть не может. Черт возьми! Как у Теннисона.

И он негромко продекламировал:

Она взяла его за руку.

– А теперь, Морти, дорогой, – сказала она, – я хотела бы рассказать, как сыграла длинную двенадцатую в Охтермухте на один ниже пара.

СМЕШАННАЯ ТРОЙКА

Наступили каникулы, и комитет гольф-клуба постановил, что за плату в двадцать гиней отцы семейств могут не только сами торчать на поле, но и приводить любое количество отпрысков. Соответственно, все лунки облепила хохочущая детвора. Измученный взрослый, который в течение десяти минут вынужден был разбирать, за сто или за сто двадцать ударов добрался маленький Клод до девятого грина, рухнул в кресло рядом со старейшим членом клуба.

– Как успехи? – поинтересовался мудрец.

– Никак, – мрачно отвечал его собеседник. – На шестой чуть не зашиб мячом одного ангелочка, да тот увернулся. Все, устал. Дети должны катать обручи на проезжей части. Гольф – для взрослых. Как прикажете играть, когда каждую лунку загораживает целый выводок мелюзги?

Старейшина помотал головой. Он не готов был подписаться под этим высказыванием.

– Без сомнения, – сказал старейшина, – дети на поле для гольфа раздражают игрока, склонного проходить все лунки за один вечер, однако лично мне приятно видеть, как люди – а к этой категории, безусловно, относятся и юные гольфисты, даже если сейчас вы со мной не согласны, – с малых лет приобщаются к благороднейшей из игр. Гольфом, как корью, нужно заразиться в детстве, ибо в зрелом возрасте болезнь протекает с тяжелыми осложнениями. Позвольте рассказать о Мортимере Стерджисе – его история как нельзя лучше иллюстрирует мои слова.

Мортимер Стерджис, когда я с ним познакомился, был беспечный тридцативосьмилетний джентльмен с приятным характером и независимыми доходами, которые время от времени подкреплял осторожной игрой на бирже. Хотя к гольфу он в то время еще не приобщился, нельзя сказать, что жизнь его протекала совсем уж впустую. Он прилично играл в теннис, никогда не отказывался спеть на благотворительном концерте и охотно помогал бедным. В общем, славный малый, скорее приятный, чем притягательный, без серьезных пороков или героических добродетелей. На досуге он коллекционировал фарфоровые вазы и был обручен с Бетти Уэстон, прелестной девицей двадцати пяти лет, которую я знаю с детства.

Мне нравился Мортимер – он всем нравился. Тем не менее я удивлялся, что Бетти с ним обручилась. Как я уже говорил, в нем не было притягательности – того внутреннего магнетизма, который, как мне казалось, должен в первую очередь привлекать Бетти. Она была девушка пылкая, восторженная, и мне в роли ее кумира виделся рыцарь или корсар. Однако, разумеется, спрос на рыцарей и корсаров нынче превышает предложение; теперешние девушки вынуждены умерить свои запросы. Должен сказать, что Мортимер Стерджис вполне устраивал Бетти – по крайней мере так представлялось.

Тут появился Эдди Дентон, и начались неприятности.

В тот вечер мы с Бетти пили чай у знакомых, после чего я пошел ее проводить. По дороге мы заметили Мортимера: завидев нас, тот припустил навстречу, размахивая листом бумаги. Он был явно чем-то взволнован, чего за этим уравновешенным человеком, как правило, не водилось. Широкое добродушное лицо сияло.

– Отличная новость! – закричал Мортимер. – Старина Эдди возвращается!

– Ой, милый, как я за тебя рада! – сказала Бетти. – Эдди Дентон – лучший друг Мортимера, – объяснила она мне. – Морти столько о нем рассказывал, что я сама жду его не дождусь.

– Вот увидишь! – вскричал Мортимер. – Старый добрый Эдди! Он просто чудо! Лучший человек на земле! Мы сидели за одной партой в школе и в университете. Второго такого нет! Вчера вернулся в Англию из Центральной Африки. Путешественник, – пояснил он, обращаясь ко мне. – Всю жизнь по таким местам, где белому человеку – смерть.

– Путешественник! – выдохнула Бетти как будто про себя.

Боюсь, на меня слова Мортимера не произвели столь же сильного впечатления. Уверен, трудности кочевой жизни порядком преувеличены – по большей части самими землепроходцами. В большой стране, как, например, Африка, трудно куда-нибудь не попасть – иди себе да иди. Нет, мне подавай человека, который может нырнуть под землю на площади Пиккадилли и отыскать нужную платформу метро, руководствуясь лишь множеством невразумительных указателей. Впрочем, все мы устроены по-разному, и, судя по румянцу, вспыхнувшему на щечках Бетти, она путешественниками восхищалась.

– Я сразу послал телеграмму, – продолжал Мортимер, – и пригласил его сюда. Два года не виделись. Мне не терпится, милая, познакомить тебя с Эдди! Он – в твоем вкусе. Я знаю, как ты романтична, как обожаешь приключения и все такое. Вот услышишь, как Эдди последним патроном уложил дикого буйвола бонго, когда все понго – туземные носильщики – попрятались в донго, то есть в кусты.

– Какая прелесть! – прошептала Бетти, и глаза ее зажглись. (Полагаю, впечатлительных девушек такое и впрямь увлекает. По мне, бонго еще скучней понго, а донго – и вовсе тоска смертная.) – Когда ты его ждешь?

– Телеграмма придет сегодня. Надеюсь, завтра во второй половине дня мы увидим моего старого доброго приятеля. Вот удивится Эдди, когда узнает, что я обручен! Сам он – неисправимый холостяк. Однажды сказал мне, что самое мудрое, на его взгляд, высказывание в мире – пословица на суахили: «Всяк, вводящий женщину в свой крааль, заваривает вонго, которое не расхлебает по гроб жизни». Вонго – местное кушанье из вареных злаков, вроде нашей каши. Обязательно попроси Эдди, пусть скажет на суахили – еще красивей звучит.

Глаза девушки блеснули, лицо приняло то странное напряженное выражение, которое знакомо всем женатым мужчинам. Оно тут же исчезло, однако дало мне пищу для раздумий по пути домой и в безмолвии ночных страж. Я симпатизировал Мортимеру Стерджису и видел его будущее, как если бы гадал на рынке по ладони. Есть пословицы не менее мудрые, чем та, которую Мортимер перевел с суахили; одну из мудрейших передают от поколения к поколению жители восточного Лондона и шепотом повторяют в вигвамах торговцев рыбой: «Никогда не знакомь свою зазнобу с приятелем». В этих семи словах заключена мудрость веков. Чего было ждать после того, как Мортимер разжег воображение Бетти рассказом о романтической жизни товарища, а вдобавок разрекламировал его как закоренелого женоненавистника? С тем же успехом он мог сразу попросить назад кольцо. Сердце мое обливалось кровью.

Мне случилось заглянуть к Мортимеру на второй день после того, как приехал его друг. Судя по всему, мои худшие опасения уже начали сбываться.

Дентон был из породы жилистых, закаленных людей с горящим взором и продубленной от солнца и ветра кожей. Он выглядел, кем был – человеком действия. Про волевой подбородок можно даже не упоминать – что за путешественник без волевого подбородка? Мортимер рядом с ним казался жалким продуктом нашей тепличной цивилизации. Я забыл сказать, что Мортимер носит очки. Они вообще редко красят мужчину, особенно когда рядом загорелый кареглазый покоритель неведомых земель рассказывает симпатичной девушке о своих приключениях.

Именно этим Дентон и занимался. Мой приход, по-видимому, прервал его на середине рассказа. После крепкого молчаливого рукопожатия он продолжил:

– Туземцы вели себя вполне мирно, я и решил у них заночевать.

Я мысленно взял на заметку никогда не вести себя вполне мирно с путешественниками, не то они непременно заночуют.

– Утром они отвели меня к реке. На этом отрезке она расширяется, образуя конго, или заводь, где, как мне объяснили, по большей части и обитают крокодилы, питаясь местными буйволами – короткорогими жонго, которых смывает течением при переходе через брод и увлекает к лонго, то есть водопадам. Впрочем, лишь на второй день мне удалось приметить над водой уродливые ноздри аллигатора. Я выжидал в засаде и на третий день увидел, как он вытащил тяжелое тело из воды и выполз на песчаную отмель посреди реки, чтобы подремать на солнцепеке. Это было настоящее чудище – целых тридцать футов, – вы ведь не бывали в Центральной Африке, мисс Уэстон? Нет? Вам обязательно надо там побывать – целых пятьдесят футов от носа до хвоста. Там он и лежал, сверкая на солнце влажной кожей. Никогда не забуду этого зрелища!

Дентон смолк, чтобы закурить сигарету. Бетти затаила дыхание. Мортимер, поблескивая очками, улыбался, как хозяин собаки, которая развлекает гостей забавными фокусами.

– И что вы сделали, мистер Дентон? – с придыханием спросила Бетти.

– Да, и что же ты сделал, старина? – подхватил Мортимер.

Дентон задул спичку и бросил ее в пепельницу.

– Что? Ах да, – беспечно отвечал он. – Доплыл до заводи и застрелил его.

– Доплыли и застрелили!

– Да. Жаль было упускать такой случай. Разумеется, можно было выстрелить с берега, но я опасался, что не попаду в уязвимое место. Поэтому я доплыл до отмели, вложил дуло ему в пасть и выстрелил. Мне редко доводилось видеть крокодила таким ошарашенным.

– Но это же смертельно опасно!

– Ах, опасность, – рассмеялся Эдди Дентон. – Привыкаешь немного рисковать. Кстати, об опасности. Был один неуютный момент, когда раненый гонго зажал меня в узком тонго. Как на грех, при мне был только сломанный перочинный нож, у которого сохранились лишь штопор да такая штуковина, чтобы выковыривать камешки из конских копыт. И вот…

Дальше я слушать не мог. Есть вещи, которые вынести невозможно. Я придумал какой-то предлог и ушел. По лицу девушки я видел, что она готова вручить сердце романтическому приезжему, и вопрос лишь в том, когда это произойдет – через день или через два.

На самом деле не прошло и суток, как Бетти прибежала ко мне. Понимаете, она выросла у меня на глазах и всегда делилась со мною своими бедами.

– Мне нужен ваш совет, – начала Бетти. – Я так несчастна!

Она расплакалась. Я видел, что бедняжка взвинчена, и попытался успокоить ее рассказом о том, как однажды прошел длинную лунку в четыре удара. Друзья говорили, что это лучшее снотворное, и не ошиблись: на том месте повествования, где я с пятнадцати футов попал точно в лунку, Бетти перестала всхлипывать. Она вытерла глаза, зевнула раз или два и смело взглянула мне в лицо.

– Я люблю Эдди Дентона!

– Этого я и боялся. Когда появились первые симптомы?

– Для меня это было как гром с ясного неба. Вчера вечером мы гуляли в саду, он рассказывал, как его укусил ядовитый зонго, и внезапно у меня перед глазами поплыло. Очнулась я у Эдди в объятиях. Он прижимался щекой к моей щеке и булькал.

– Булькал?

– Так я сперва подумала. Впрочем, Эдди меня успокоил. Просто он говорил на одном из малоизвестных диалектов Восточной Уганды, на который всегда переходит в минуты сильного волнения. Вскоре он настолько оправился, что смог перевести свои слова на английский, и так я узнала, что Эдди меня любит. Он поцеловал меня. Я поцеловала его. Мы поцеловались.

– И где все это время был Мортимер?

– В доме, составлял каталог своей коллекции ваз.

Признаюсь, в этот миг мне захотелось бросить Мортимера на произвол судьбы. Человек, который сидит дома и составляет каталог ваз, покуда его невеста гуляет при луне с путешественниками, достоин своей участи. Тем не менее я поборол минутную слабость.

– Вы ему сказали?

– Разумеется, нет.

– Вы считаете, ему будет неинтересно?

– Как я могу ему сказать? У него разобьется сердце. Я нежно люблю Мортимера. Эдди – тоже. Мы оба скорее умрем, чем причиним ему боль. Эдди – воплощение чести. Он, как и я, считает, что Мортимер не должен ни о чем знать.

– Так вы не собираетесь разорвать помолвку?

– Я не могу. Эдди со мной согласен. Если ничего не удастся изменить, он готов сказать мне «прости», уехать далеко-далеко в пустыню и там искать забвения в тишине, нарушаемой лишь воем бродячих йонго.

– Вы сказали «если ничего не удастся изменить». Что вы имели в виду?

– Я думала, может, вы что-нибудь посоветуете. Что, если бы Мортимер решил сам разорвать помолвку?

– Ерунда! Он в вас души не чает.

– Боюсь, что так. На днях я уронила одну из его лучших ваз, а он только улыбнулся и сказал: «Пустяки».

– Я приведу вам лучшее доказательство. Сегодня утром Мортимер пришел ко мне и попросил тайно дать ему несколько уроков гольфа.

– Но он же терпеть не может гольф!

– Именно так. Но хочет научиться ради вас.

– А почему тайно?

– Чтобы сделать вам сюрприз к дню рождения. Вот как он вас любит!

– Я его недостойна! – прошептала Бетти.

У меня родилась мысль.

– А что, если мы его в этом убедим?

– Не понимаю.

– Например, можно было бы уверить его, что вы – беспробудная…

Бетти покачала головой.

– Он знает.

– Что?

– Я сказала ему, что ужасно долго сплю по утрам.

– Я хотел сказать «беспробудная пьяница».

– Ни за что на свете не буду притворяться пьяницей.

– Морфинистка? – предложил я.

– Терпеть не могу лекарств!

– Знаю! – воскликнул я. – Клептоманка!

– Это еще кто?

– Клептоманы – это те, кто ворует.

– Ужасно!

– Ничего подобного. Вполне милая слабость для светской женщины. Вы сами не знаете, как это получается.

– Но как же я узнаю, если не знаю?

– Простите?

– Как я могу сказать Мортимеру про то, чего сама за собой не знаю?

– А вы и не говорите. Скажу я. Завтра сообщу, что вы заходили ко мне, украли мои часы и… – я обвел взглядом комнату, – серебряную спичечницу.

– Я бы предпочла вон ту бонбоньерку.

– Вы не получите ни спичечницы, ни бонбоньерки. Я просто скажу, что вы их украли. И что дальше?

– Мортимер ударит вас айроном.

– Ничего подобного. Я старик. Меня защищают мои седины. Он потребует, чтобы я повторил эти слова при вас, а вы их опровергли.

– А потом?

– Вы сознаетесь в краже и освободите его отданного слова.

Она некоторое время сидела молча. Я видел, что мои слова произвели на нее глубокое впечатление.

– Думаю, идея замечательная. Спасибо огромное. – Бетти встала и пошла к двери. – Я знала, вы придумаете что-нибудь замечательное. – Она замялась и добавила с надеждой: – Может быть, для большего правдоподобия мне все-таки захватить бонбоньерку?

– Это только все испортит, – твердо отвечал я, убирая бонбоньерку и запирая ее в стол.

Некоторое время Бетти молчала, разглядывая ковер. За него я не опасался – он был прибит гвоздями.

– Что ж, до свидания, – сказала Бетти.

– Оревуар, – отвечал я. – Мы встречаемся с Мортимером завтра в половине седьмого. Ждите нас у себя часам так к восьми.

Мортимер явился минута в минуту. Когда я подошел к десятой лунке, он уже меня ждал. Мы обменялись короткими приветствиями, я вручил ему драйвер, объяснил, как надо держать клюшку, как замахиваться, и велел приступать к делу.

– С виду игра простая, – сказал Мортимер, принимая стойку. – Вы уверены, что это честно: класть мяч на такую высокую горку песка?

– Вполне честно.

– Я хочу сказать, не надо мне поблажек, как новичку.

– Первый удар всегда делают с ти, – заверил я.

– Ну ладно, раз вы так говорите. Но мне кажется, это неспортивно. Куда бить?

– Прямо.

– А это не опасно? Что, если я разобью окно вон в том доме?

Он указал на прелестный домик в пятистах ярдах по фервею.

– Если так, – отвечал я, – владелец выбежит в пижаме и предложит вам на выбор сигару или орешков.

Мортимер, кажется, успокоился и устремил взгляд на мяч. Потом вновь обернулся ко мне.

– Я не должен чего-то сказать перед началом? – спросил он. – «Разойдись!» или что-то в таком роде?

– Можете сказать: «Эй, впереди!», если так вам будет легче. Но в этом нет надобности.

– Если уж я учусь этой дурацкой игре, – твердо сказал Мортимер, – я буду играть по всем правилам. Эй, впереди!

Я с любопытством наблюдал за ним. Всякий раз, вкладывая клюшку в руки новичка, я чувствую себя скульптором перед шматом бесформенной глины. Меня охватывает восторг творца. «Вот, – говорю я себе, – полуосмысленное существо, в чью бездушную оболочку я вдохнул жизнь. За мгновение до того он был сгустком материи. С этого мига он будет гольфистом».

Покуда я предавался размышлениям, Мортимер ударил. Клюшка со свистом рассекла воздух и скользнула по мячу, отбросив его примерно на шесть дюймов в сторону.

– Проклятие! – вскричал Мортимер, выпрямляясь.

Я одобрительно кивнул. Удар был не такой, чтобы занести его в анналы гольфа, но суть дела Мортимер уловил.

– Что произошло?

Я вкратце объяснил:

– Вы плохо подошли к мячу, плохо держали клюшку, во время удара повернули голову и качнули корпусом, забыли о работе кистей и сделали слишком резкий замах, неправильно опустили клюшку и потеряли равновесие, а при завершении удара не повернулись на левой пятке и согнули правое колено.

Секунду Мортимер молчал.

– В этом времяпрепровождении есть что-то такое, – проговорил он, – незаметное стороннему наблюдателю.

Я замечал – да и другие, наверное, тоже, – что в развитии каждого человека есть определенный миг, когда можно сказать: он пересек черту, некий Рубикон, отделяющий гольфиста от негольфиста. Этот миг наступает после первого хорошего драйва. За те девяносто минут, что я знакомил Мортимера с азами игры, он выполнил все известные науке драйвы, но хороший – только перед самым уходом.

За секунду до того он с отвращением разглядывал волдыри на ладонях.

– Бессмысленно! Я никогда не научусь этой кошмарной игре! Да и не хочу! Занятие для чокнутых! Какой в нем смысл? Лупить палкой по паршивому мячику! Если захочу размяться, возьму трость и буду греметь ею по перилам – и то больше проку! Ладно, пошли. Незачем убивать здесь все утро.

– Еще разок ударьте, и пойдем.

– Ладно. Как хотите. Все равно без толку.

Он положил мяч на ти, нехотя принял стойку и небрежно ударил. Чпок! Мяч стрелой пролетел сотню ярдов, описал изящную дугу еще ярдов на семьдесят, ударился о дерн, покатился и замер недалеко от грина.

– Отлично! – вскричал я.

Мортимер был ошеломлен.

– Как это получилось? – спросил он.

Я объяснил в самых простых словах:

– Вы хорошо подошли к мячу, хорошо держали клюшку, во время удара не повернули голову и не качнули корпусом, смотрели на мяч, помнили про кисти, замахивались не слишком резко, правильно опустили клюшку, сохранили равновесие, а при завершении удара повернулись на левой пятке и не согнули правое колено.

– Ясно, – сказал Мортимер. – Да, я чувствовал, что бить надо именно так.

– Теперь идемте домой.

– Погодите минутку. Хочу закрепить, пока еще свежо в памяти. Значит, я стоял вот так… или вот так?., нет, скорее вот так. – Он обернулся ко мне, сияя улыбкой. – Как же все-таки здорово, что я решил заняться гольфом! И что за ерунду пишут юмористы – будто все постоянно мажут по мячу и с досады ломают клюшки! Нужна лишь чуточка аккуратности. А какая мировая игра! Лучше и быть не может! Как вы думаете, Бетти уже встала? Надо ей показать этот мой драйв. Идеальный замах, в который вложена каждая унция веса, безупречно слаженная работа всех мышц. Я не хотел ей ничего говорить, пока не научусь, но теперь-то я точно научился. Идемте, вытащим ее из дома.

Лучшего времени было не сыскать. Я положил ему руку на плечо и произнес скорбно:

– Мортимер, старина, у меня для вас дурные новости.

– Не торопясь… назад… держать голову… Что-что? Новости?

– Насчет Бетти.

– Бетти? Что с ней? Корпус держим ровно… глаза на…

– Приготовьтесь к потрясению. Вчера вечером Бетти зашла ко мне. После ее ухода я обнаружил, что она украла мою серебряную спичечницу.

– Украла вашу спичечницу?

– Да.

– В таком случае вина на вас обоих, – отвечал Мортимер. – Скажите мне, если сейчас я качнусь.

– Вы не поняли! Вы осознаете, что Бетти, девушка, на которой вы собрались жениться, – клептоманка?

– Клептоманка?

– Другого объяснения быть не может. Подумайте, что это значит, старина! Как вы будете себя чувствовать всякий раз, когда жена соберется за покупками? Представьте: вы сидите один дома, смотрите на часы и говорите себе: «Сейчас она тянет с прилавка шелковые чулки!»; «А вот теперь прячет перчатки в зонтик!»; «Скоро положит себе в карман жемчужное колье!»

– Она все это будет делать?

– Конечно! Она просто не сможет прибрать себя к рукам. Вернее, не сможет не прибрать к рукам все, что видит. Что скажете, мой мальчик?

– Это сближает нас еще больше, – ответил он.

Должен признаться, я был тронут. Замысел провалился, но стало ясно, что у Мортимера Стерджиса – золотое сердце. Он отрешенно смотрел на фервей.

– Кстати, – мечтательно проговорил Мортимер. – Интересно, бывает ли она на распродажах – ну, знаете, на таких аукционах, где можно заранее осмотреть лоты? Там часто выставляют вполне приличные вазы.

И он погрузился в глубокую задумчивость.

С того дня Мортимер Стерджис стал живым доказательством моих слов о том, как опасно заразиться гольфом на склоне лет. Долгие наблюдения за человеческим родом убедили меня, что природа нас всех создала гольфистами. В каждом человеке от рождения заложено семя гольфа, которое подспудно растет и растет, пока – в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят – не вырывается наружу и не захлестывает несчастного с головой. Мудрецы – те, кто играет с детства, – выводят яд из организма капля за каплей, без всякого вреда для здоровья. Тех же, кто, как Мортимер Стерджис, тридцать восемь лет отказывал себе в гольфе, волна неудержимо сбивает с ног. Они теряют всякое чувство меры. Их можно сравнить с мошкой, присевшей на плотину в тот самый миг, когда ее прорвало.

Мортимер Стерджис без всякой борьбы окунулся в оргию гольфа, какой мне еще не случалось видеть. Через два дня после первого урока он уже собрал такую коллекцию клюшек, что впору было открывать собственный магазин, и продолжал покупать по две-три штуки в день. По воскресеньям, когда клюшки не продаются, он ходил как в воду опущенный. Разумеется, он играл свои всегдашние четыре круга, но без всякого удовольствия. Угодив в раф, он терзался мыслью, что сейчас его выручила бы та самая клюшка оригинальной конструкции со специальной деревянной вставкой, которую удастся купить лишь в понедельник утром. Это отравляло ему всю радость.

Помню, как-то Мортимер позвонил мне в три часа ночи и сообщил, что придумал, как закатывать мяч в лунку. Он сказал, что намерен впредь использовать крокетный молоток, и странно, что никто раньше до этого не додумался. Пришлось объяснить, что крокетные молотки запрещены правилами. Горькие стенания, которые я услышал в ответ, стояли у меня в ушах еще несколько дней.

Его библиотека по гольфу росла теми же темпами, что и коллекция клюшек. Он покупал все основополагающие труды, подписывался на все по гольфу, а когда случайно прочел, что мистер Хатчингс, бывший чемпион в любительском разряде, начал заниматься гольфом после сорока лет, а его противник в финале, мистер C. X. Фрай, до тридцати пяти вообще не держал в руках клюшки, заказал оттиснуть эти слова золотом на коже и вставить в рамку, которую повесил рядом с зеркалом для бритья.

А что же Бетти? Бедняжка с тоской смотрела в беспросветное будущее и видела себя в разлуке с любимым человеком, соломенной вдовой при муже-гольфисте, к которому (даже после того, как он выиграл медаль в еженедельном турнире с гандикапом, пройдя поле за сто три удара при гандикапе двадцать четыре) никогда не будет питать ничего, кроме уважения. Это были ужасные дни для Бетти. Мы трое – я, она и Эдди Дентон – частенько обсуждали странную одержимость Мортимера. Дентон говорил, что, хотя Мортимер и не покрылся розовыми пятнами, по всем остальным симптомам его болезнь напоминает ужасную монго-монго – бич внутренних районов Западной Африки. Бедняга Дентон! Он уже заказал билет до Африки и часами листал атлас, высматривая подходящую пустыню.

Любая лихорадка в человеческих делах рано или поздно достигает кризиса. Мы можем выйти из него исцеленными или погрузиться в еще большие глубины душевного недуга, однако миновать его невозможно. Мне выпала честь присутствовать при кризисе в отношениях Мортимера Стерджиса и Бетти Уэстон.

Однажды днем я заглянул в клуб – обычно в этот час там не бывает посетителей. И кого же я увидел в помещении, выходящем окнами на девятый грин? – распростертого на полу Мортимера Стерджиса! Должен признаться, у меня сердце упало. Ну все, решил я, рассудок его помутился от бесконечного разгула. Я знал, что несколько недель он, день за днем, практически не выпускал из рук ниблика. Такого никакое здоровье не выдержит.

Заслышав мои шаги, он поднял голову.

– Привет. Мяча не видели?

– Мяча? – Я попятился и взялся за ручку двери, потом заговорил успокаивающим тоном: – Вы ошиблись, мой дорогой. Ошибка вполне естественная, любой может ее допустить. Однако это, между прочим, клуб. Поле – снаружи. Давайте выйдем вместе, потихонечку, и поищем мячи на поле. А если вы подождете здесь минутку, я позову доктора Смитсона. Он как раз сегодня утром говорил мне, что с удовольствием сходил бы по мячи, чтобы размять ноги. Вы не против, если он к нам присоединится?

– Это был «серебряный королевский» с моими инициалами, – продолжал Мортимер, не слушая меня. – Я выбрался на девятый грин за одиннадцать ударов, но на приближающем двенадцатом немного не рассчитал силу. Мяч влетел в окно.

Только сейчас я заметил, что окно, выходящее на поле, разбито. У меня отлегло от сердца. Я встал на четвереньки и присоединился к поискам. Мяч сыскался в рояле.

– Каковы местные правила? – спросил Мортимер. – Должен я играть оттуда, где лежит мяч, или вернуться к началу и записать себе штрафной удар? А если играть отсюда, то, полагаю, нибликом?

Вот тут и вошла Бетти. С первого взгляда на ее бледное, решительное лицо я понял, что сцены не миновать. Мне следовало уйти, но она стояла между мной и дверью.

– Здравствуй, милая. – Мортимер приветственно взмахнул нибликом. – Смотри, бью из рояля. Не рассчитал предыдущий удар и, вот, оказался в бункере.

– Мортимер, – выговорила девушка, – я хочу задать тебе один вопрос.

– Да, милая? Жаль, ты не видела мой драйв на восьмой лунке! Вот это был класс!

Бетти смотрела на него не отрываясь.

– Мы обручены, – спросила она, – или нет?

– Обручены? В смысле, собираемся пожениться? Конечно. Я попытался для разнообразия изменить стойку, и…

– Сегодня утром ты обещал покатать меня на машине, но так и не зашел. Где ты был?

– Играл в гольф.

– Гольф! Слышать про него не могу!

Мортимера скрутила судорога.

– Не говори такого, тебя могут услышать! – сказал он. – Начиная замах, я почему-то был уверен, что все будет хорошо. Я…

– Даю тебе последний шанс. Ты покатаешь меня сегодня вечером?

– Не могу.

– Почему? Чем ты занят?

– Играю в гольф!

– Мне надоело, что меня как будто и нет! – вскричала Бетти и топнула ногой. Я понимал бедняжку. Мало того что она обручена с нелюбимым, он еще и совсем не уделяет ей внимания. Она из чувства долга перебарывает любовь к Эдди Дентону и хранит верность Мортимеру, а тот принимает ее жертву с небрежной рассеянностью, которая взбесила бы любую девушку. – Мы словно и не помолвлены. Ты никуда меня не водишь.

– Я приглашал тебя смотреть Открытый чемпионат.

– Почему ты никогда не водишь меня на танцы?

– Я не умею танцевать.

– Так научился бы!

– Я не уверен, что это полезно для игры. Никогда не слышал, чтобы первоклассные профессионалы танцевали. Джеймс Брейд не танцует.

– Все, я приняла решение. Мортимер, выбирай: или я, или гольф.

– Но, милая, вчера я прошел круг за сто один удар. Человек не может бросить игру, когда он на пике формы.

– Отлично. Мне нечего больше сказать. Я разрываю помолвку.

– Не бросай меня, Бетти, – взмолился Мортимер так жалобно, что у меня защемило сердце. – Я буду страдать. А когда я несчастен, у меня мяч не идет в лунку.

Бетти выпрямилась. Лицо ее стало суровым.

– Вот твое кольцо! – сказала она и выбежала из комнаты.

Несколько мгновений Мортимер стоял неподвижно, глядя на кольцо у себя в ладони. Я подошел и похлопал его по плечу.

– Мужайтесь, мой мальчик, – сказал я.

– Продул! – вскричал он.

– Крепитесь!

Он заговорил, обращаясь словно к самому себе:

– Я воображал – ах, как часто я воображал! – наш уютный домик! Ее и мой. Она шьет в кресле, я отрабатываю удары на ковре… – Голос у него сорвался. – В уголке маленький Гарри Вардон Стерджис играет с маленьким Дж. Г. Тейлором Стерджисом. А вокруг – за чтением, за милыми детскими забавами – маленькие Джордж Дункан Стерджис, Эйб Митчелл Стерджис, Гарольд Хилтон Стерджис, Эдвард Рей Стерджис, Горейс Хатчинсон Стерджис и крошка Джеймс Брейд Стерджис.

– Эй! Полегче! – вскричал я.

– Что такое?

– Не слишком ли много детей вы собрались завести?

Мортимер мрачно мотнул головой.

– Разве? – тупо переспросил он. – Не знаю. А каков пар?

Наступила тишина.

– И все же, – тихо проговорил Мортимер некоторое время спустя. Он помолчал. Глаза его вспыхнули странным светом. Это снова был прежний, счастливый Мортимер Стерджис, которого я так хорошо знал. – И все же, – продолжал он, – кто знает? Может быть, оно и к лучшему. Вдруг бы они все подались в теннисисты! – Он снова поднял ниблик. Лицо его сияло. – Играю тринадцатый! Думаю, надо выбить через дверь и в обход дома до грина, вы согласитесь?

Мало что остается добавить. Эдди и Бетти много лет женаты и счастливы. Гандикап Мортимера снизился до восемнадцати, и он с каждым днем играет все лучше. На свадьбу он не попал, поскольку она совпала с призовым турниром, но если вы разыщете список подарков – а их было много, и дорогих, – то найдете примерно в середине столбца:

ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ДЖОРДЖА МАКИНТОША

В бар гольф-клуба вошел молодой человек. Выглядел он против обыкновения хмурым, а лимонад заказал таким тоном, каким древние греки, должно быть, просили палача принести яду[22].

Старейшина, удобно расположившись в любимом кресле, сочувственно наблюдал за ним.

– Как сыграли? – поинтересовался старейшина.

– Отвратительно.

Старейшина кивнул убеленной сединами головой.

– Полагаю, вам пришлось несладко. Ничего удивительного. Вы ведь с Побели играли? Многие достойные юноши уходили на матчи с Гербертом Побели бодрыми и веселыми, а возвращались сломленными и раздавленными. Он что, болтал?

– Все время, черт бы его побрал!

Старейшина вздохнул.

– Не в меру разговорчивый гольфист – вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией. Никакого сладу с ним нет. Печально, что столь вопиющее безобразие появилось на свет именно в благороднейшей из игр. Не раз доводилось мне наблюдать Герберта Побели во всей красе – потрескивает, словно терновый хворост под котлом[23]. Пожалуй, он почти также несносен, как Джордж Макинтош в худшие времена. Я не рассказывал о Джордже Макинтоше?

– Не припоминаю.

– Единственный случай на моей памяти, – пояснил старейшина, – когда излишне словоохотливый гольфист полностью исцелился. Хотите узнать, как это случилось?

Джордж Макинтош с первых дней знакомства произвел на меня самое благоприятное впечатление. Симпатичный, ладно скроенный юноша без вредных привычек – ну, разве что немного злоупотреблял клюшкой мэши в ущерб легкому айрону. Достоинств же у него было не перечесть. Корпус ставил правильно, голову держал ровно, движения уверенные, без лишней суеты. Всегда тактично вздыхал, случись сопернику досадно сорвать удар. А если ему самому незаслуженно везло, уж так он сокрушенно цокал языком, что раны в душе оппонента тут же затягивались. Первейшей же добродетелью Джорджа в моих глазах, да и в глазах всего мыслящего человечества, считалась привычка не произносить ни единого лишнего слова с начала раунда и до самого финиша. И надо же, как все обернулось! Именно Джорджу Макинтошу впоследствии довелось пережить черные дни, которые навсегда останутся в памяти современников. Он тогда заслужил прозвище Кудахчущий Джордж и недобрую славу, какой позавидовал бы и вирус испанки. Воистину, corruptio optimi pessima[24].

Когда с высоты прожитых лет оглядываешься на свою жизнь, горше всего сознавать, что наибольший вред причиняют поступки, вызванные лучшими побуждениями. Подумать страшно. Даю вам честное слово – когда Джордж Макинтош пришел поделиться со мной своим горем, я лишь хотел облегчить его участь. Разве мог я представить, что собственными руками направляю на погибель человека, которого искренне любил и уважал?

Итак, однажды вечером после ужина ко мне зашел Джордж Макинтош. Был он явно не в своей тарелке, хоть я и не мог взять в толк отчего, ведь целый день мы играли вместе и Джордж записал в карточку похвальный результат восемьдесят один и семьдесят девять. Я покинул поле, когда уже смеркалось, так что у Джорджа решительно не оставалось времени на неудачный раунд. Вряд ли причиной его беспокойства стали затруднения финансового характера. У Джорджа была прекрасная работа в солидной юридической конторе «Пибоди, Пибоди, Пибоди, Пибоди, Кутс, Тутс и Пибоди». Мысль о том, что Джордж влюбился, я сразу отбросил. За все время нашего знакомства Джордж Макинтош ни разу не выказал ни малейшего интереса к противоположному полу.

И все же, при всей нелепости последнего предположения, именно оно оказалось верным. Едва присев и раскурив сигару, Джордж выдавил из себя признание.

– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил он.

– А что такое?

– Так ведь… – Он сглотнул и тут же залился краской. – Глупо это, наверное, но я люблю мисс Тенант.

– Любите Селию Тенант?

– Конечно, люблю. Глаза-то есть у меня, а? В кого еще влюбляться нормальному человеку? В этом, – мрачно продолжил Джордж, – все и дело. Нас таких уже двадцать девять, и, сдается, мои шансы где-то тридцать три к одному.

– Не могу согласиться, – отвечал я. – У вас, на мой взгляд, масса достоинств. Вы молоды, обаятельны, недурны собой, достаточно обеспечены, а уж гольф…

– Но я не умею говорить, черт возьми! – взорвался он. – А чего добьешься в этом деле, если молчать как рыба?

– Однако сейчас вы говорите, и довольно связно.

– Так то сейчас, с вами. А поставьте меня перед Селией Тенант, и от моего красноречия останется одно сплошное блеяние, будто я овца хворая. На что я ей такой нужен? А знаете, с кем мне приходится соперничать? Я обыграю Клода Мэйнверинга, будь у него хоть шесть лунок форы. Юстасу Бринкли я дам по удару форы на каждой лунке и не оставлю от него мокрого места. Но вот когда дело доходит до разговоров с девушкой, мне за ними не угнаться.

– Нельзя быть таким застенчивым.

– Но ведь я-то как раз застенчив. Что толку говорить мне о застенчивости, если я практически ее изобрел и запатентовал? Застенчивость – мое второе имя и почтовый адрес. Я не могу не быть застенчивым!

– Значит, с этим нужно бороться.

– Но как? Я ведь и пришел-то сюда в надежде, что вы что-нибудь подскажете.

Тут-то я и дал маху. Видите ли, перед тем как обратиться к книге Брейда «Удары с обратным вращением», я листал свежий номер одного журнала и наткнулся на рекламное объявление, которое будто специально разместили для Джорджа. Объявление из тех, что вам наверняка доводилось видеть, призывало: «Научитесь говорить убедительно». Я отыскал журнал и вручил его Джорджу.

Несколько минут Джордж задумчиво разглядывал рекламу. Он смотрел на изображение молодого человека, прошедшего курс, к которому так и льнули прекрасные девушки; в то же время другой юноша, не воспользовавшийся предложенным шансом, стоял рядом в полном одиночестве и не без зависти поглядывал на счастливца.

– Со мной они себя так не ведут, – произнес Джордж.

– Как не ведут, друг мой?

– Не тянутся ко мне, взглядов нежных не дарят.

– Насколько я понимаю, здесь пишут, что именно так все и будет, если закажете брошюру.

– Думаете, в этом и правда что-то есть?

– Почему бы и нет? Что мешает освоить ораторское искусство по переписке? Кажется, в наше время подобным образом можно научиться чему угодно.

– Попробовать, что ли? В конце концов, не так уж и дорого. Н-да, – пробормотал он, глядя на картинку, – этот тип и впрямь выглядит привлекательно. Впрочем, наверное, все дело в костюме.

– Вовсе нет. Взгляните, второй юноша тоже во фраке, однако на него никто и не смотрит. Просто нужно заказать брошюру.

– Да и пересылка за счет отправителя.

– Именно. За счет отправителя.

– Пожалуй, попробую.

– Почему бы и нет?

– Решено, клянусь Дунканом! – Джордж вырвал рекламу из журнала и засунул в карман. – Вот что я придумал. Потренируюсь недельку-другую, а потом пойду и попрошу прибавку к жалованью – там и поглядим. Если меня повысят, значит, в этой книжонке что-то есть. Вышвырнут – значит, все это глупости.

На том и порешили. Признаюсь, наш разговор совершенно вылетел у меня из головы, видимо оттого, что я не заказал «Курс укрепления памяти», предлагавшийся на соседней странице журнала. И вот, несколько недель спустя, я получил от юного Макинтоша телеграмму:

Сказать по чести, телеграмма меня озадачила. Лишь за четверть часа до прихода Джорджа я сообразил, в чем дело.

– Итак, прибавка к жалованью? – спросил я, едва он вошел.

Джордж лишь небрежно усмехнулся в ответ. Мы не виделись какое-то время, и теперь я заметил какую-то неуловимую перемену в его облике. Поначалу мне не удавалось взять в толк, в чем дело, однако мало-помалу я стал понимать, что глаза его блестят каким-то новым блеском, подбородок сделался чуть более волевым, да и осанка немного выпрямилась. И все же наиболее сильное впечатление производили его глаза. Джордж Макинтош, которого я знал раньше, всегда казался мне симпатичным юношей с прямым и открытым взглядом, однако воли в этом взгляде было не больше, чем в вареном яйце. Теперь же Джордж смотрел так, словно в глазах у него был не то прожектор, не то рентгеновский аппарат. Вероятно, чем-то подобным мог похвастать старый мореход Кольриджа[25], который, помнится, остановил гостя по дороге на свадьбу. Джордж Макинтош, пожалуй, сумел бы остановить корнуолльский экспресс по дороге в Пензанс[26]. Самоуверенность, – да что самоуверенность, – прямо-таки неприличную чванливость и высокомерие излучала каждая клеточка его тела.

– Прибавка? – переспросил он. – Шеф разве что ноги мне не целовал, да и то потому, что я вовремя отскочил. Я говорил около часа, и тут…

– Около часа? – У меня перехватило дыхание. – Вы говорили целый час?

– Естественно. Не хотите же вы, чтобы я показался невежливым? Я выбрал время для разговора наедине и отправился в кабинет шефа. Поначалу он был бы совсем не прочь уволить меня. Да он, признаться, так и сказал. Впрочем, мне быстро удалось его вразумить. Я присел, закурил и принялся живописать историю моих взаимоотношений с фирмой. Не прошло и десяти минут, как он сник. Через четверть часа он уже смотрел на меня как блудный пес, нашедший любимого хозяина. Еще пятнадцать минут, и он чуть не повизгивал, поглаживая меня по плечу. Спустя полтора часа, когда моя речь достигла кульминации, он, едва сдерживая рыдания, предложил мне вдвое больше, чем я хотел, и умолял отобедать с ним в следующий вторник. Теперь жалею, что так быстро закончил. Еще минута-другая, и он наверняка отдал бы мне последние подтяжки и переписал в мою пользу завещание.

– Что ж, – сказал я, едва мне удалось вставить слово, – все это прекрасно.

– Ничего себе, – ответил Джордж, – очень даже недурно. Накануне свадьбы прибавка к жалованью не помешает.

– Конечно, – откликнулся я, – вот где будет настоящее испытание.

– О чем это вы?

– Как же? Предложение Селии Тенант. Помните, в прошлый раз вы говорили…

– Ах это, – отмахнулся Джордж. – Я уже все уладил.

– Не может быть!

– Да-да, по дороге со станции. Заглянул к Селии около часа назад, и мы обо всем договорились.

– Скажите пожалуйста!

– Что такого? Я изложил ей свое мнение, и она не могла не согласиться.

– Мои поздравления! Выходит, у вас прямо-таки не осталось непокоренных вершин.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Джордж. – Сдается мне, все только начинается. Ораторское искусство – штука затягивающая. Слыхали, какую речь я закатил на годовщине основания фирмы? Уверяю вас, это была бомба. Чистой воды феерия. Заставил всех смеяться, потом рыдать, снова смеяться и затем снова рыдать. Под конец шестерых пришлось вывести, а остальные катались по полу, задыхаясь от смеха. Публика приветственно размахивала салфетками. Три стола сломали. Официанты в истерике. Честное слово, я играл на них, как на скрипке.

– А вы умеете играть на скрипке?

– Признаться, нет. Ну, скажем, играл как на скрипке, умей я на ней играть. Какое упоительное ощущение уверенности в себе! Я всерьез подумываю продолжать в том же духе.

– Надеюсь, не в ущерб гольфу?

Джордж рассмеялся так, что кровь застыла у меня в жилах.

– Гольфу? – переспросил он. – А что такое гольф? Подумаешь, мячик в лунку закатить. Младенец справится. Играют же дети в гольф, и небезуспешно. На днях читал, что ребенок четырнадцати лет выиграл какой-то там чемпионат. А смог бы этот отрок завладеть вниманием целого зала на торжественном банкете? Вот уж не думаю. Покорять людские толпы одним словом, чтобы они ловили каждый твой жест, – вот в чем соль жизни. Наверное, не стоит мне больше играть в гольф. Я собираюсь поездить по Англии с циклом лекций, к тому же меня пригласили выступить на пятнадцати званых ужинах.

Вот так. И это сказал человек, которому удавалось одним ударом пройти лунку рядом с озером. Гольфист, которого хотели выдвинуть от нашего клуба на участие в любительском чемпионате. Я не из робкого десятка, но от этих слов мурашки забегали у меня по спине.

К счастью, Джордж Макинтош не стал воплощать свои безумные планы в жизнь. С гольфом он не расстался и время от времени показывался на поле нашего клуба. Однако постепенно все игроки начали его сторониться – это ли не ужасная участь для того, кто, бывало, получал больше предложений о матчах, чем мог принять? Джордж не умолкал ни на минуту, и терпеть это было решительно невозможно. Мало-помалу все перестали с ним играть, и только старый майор Мозби, потерявший остатки слуха еще в девяносто восьмом году, иногда соглашался пройти раунд с Джорджем. Конечно, порой с ним играла Селия Тенант, однако, несмотря на всю свою любовь, и она держалась из последних сил.

Так явственно читалось напряжение на ее побледневшем лице, так заметна стала живая мука в ее глазах, что я нисколько не удивился, когда одним прекрасным утром мой слуга вышел в сад, где я листал книгу Рэя, и объявил ее имя. Я так и думал, что рано или поздно Селия придет ко мне за советом и утешением, ведь я знал ее еще совсем девочкой. Именно я в свое время показал ей, как держать драйвер, именно я научил ее тогда еще по-детски картаво перед ударом выкрикивать предупредительный возглас «мя-а-ач». Слово «мяч» не так-то просто картавить, однако Селии это удавалось, и с тех пор нас связывала крепкая дружба, которая ничуть не ослабла с течением лет.

Она присела на траву у моего кресла и устремила на меня взгляд, полный невыразимых страданий. Я знал Селию с малых лет, а потому мне было ясно, что вовсе не мой внешний вид так расстроил ее. Нет, девушка терзалась душевными муками. Я ждал, когда она заговорит, и вот наконец ее будто прорвало.

– Это ужасно! Невыносимо! Я так больше не могу!

– Не можете? – переспросил я, хотя все прекрасно понял.

– Бедный Джордж все время говорит как одержимый! – с чувством воскликнула Селия. – Наверное, с тех самых пор, как сделал мне предложение.

– Да, Джордж не прочь поболтать, – признал я. – Он рассказывал вам анекдот про ирландца?

– Раз пять. А про шведа и того больше. Да разве я против? Женщина должна стойко переносить анекдоты любимого мужа. Такова уж наша женская доля. Но ведь Джордж без умолку разглагольствует обо всем на свете, так что даже мое терпение вот-вот иссякнет.

– А ведь когда Джордж просил вашей руки, наверное, можно было заметить его разговорчивость. Он не вдавался в подробности, но намекнул, что был довольно велеречив.

– Ах, – всплеснула руками Селия, – Джордж делал предложение изумительно. Говорил минут двадцать без остановки. Сказал, что я – предел его самых сокровенных мечтаний; смысл всей его жизни; Настоящее, Прошлое и Будущее… и так далее в том же духе. Да если бы он и теперь ограничивался этой темой, я слушала бы его дни напролет. Так нет же. Только и знает, что рассуждать о политике, статистике, философии и… да обо всем. Голова болит.

– Да и сердце, наверное, тоже, – печально добавил я.

– Я люблю его! – просто ответила Селия. – Несмотря ни на что, люблю. Но что же делать? Что делать? Я с ужасом представляю, как во время свадебной церемонии Джордж вместо того, чтобы ответить священнику «да», поднимется на кафедру и выступит с речью о традициях бракосочетаний от основания мира и до наших дней. Весь земной шар для него всего лишь огромный лекционный зал. Он считает жизнь званым ужином, а себя – специально приглашенным оратором. Сердце кровью обливается. Больно смотреть, как бывшие друзья сторонятся его. Да что сторонятся! Все так и бросаются врассыпную, едва завидев Джорджа. Как только его голос раздается поблизости от гольф-клуба, даже самые храбрые ищут спасения под диванами. Как тут не отчаяться? Что же это за жизнь такая?

– Всегда остается гольф.

– Да. Остается гольф, – мужественно прошептала она.

– Давайте сыграем сегодня после обеда.

– Я обещала провести день… – она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, – с Джорджем.

– Приводите его, – сказал я и погладил ее по руке. – Может, вдвоем мы сумеем поговорить с ним.

Она лишь покачала головой.

– С Джорджем нельзя поговорить. Он просто не дает вклиниться.

– И все же попробовать стоит. Я думаю, его горе поправимо. Слишком уж быстро угнездился в Джордже вирус болтливости. Вспомните, до нынешних приступов болезни Джордж считался молчуном. Порой мне кажется, что его недуг – лишь естественная компенсация за чрезмерную неразговорчивость, и вскоре все вернется на круги своя. А может, какое-нибудь потрясение… Как бы то ни было, мужайтесь.

– Постараюсь не раскисать.

– Отлично. Встречаемся в половине третьего у первой лунки.

– Вам придется дать мне по удару форы на третьей, девятой, двенадцатой, пятнадцатой, шестнадцатой и восемнадцатой, – дрогнувшим голосом сказала Селия. – Видите ли, в последнее время у меня не очень идет игра.

– Ничего, – мягко произнес я и снова погладил ее по руке. – Я все понимаю.

Размеренный баритон, донесшийся до моего слуха, едва я приехал к полю и вышел из машины, свидетельствовал о том, что Джордж не забыл о встрече. Он восседал на камне под каштаном и делился избранными мыслями о лейбористском движении.

– Итак, к какому выводу мы приходим? – говорил он. – Мы неизбежно приходим к единственно верному выводу…

– Добрый день, Джордж, – поздоровался я.

Он еле заметно кивнул, но не произнес в ответ ни слова. Казалось, мое приветствие было для него сродни неуместному вопросу с галерки. Джордж продолжил свою речь и все еще говорил, когда Селия подошла к мячу и приготовилась бить. Ее замах совпал по времени с резким риторическим вопросом Джорджа, рука дрогнула, а мяч запрыгал по земле и закатился в густую траву, даже не спустившись с холма. Мученическое выражение ее лица до сих пор стоит у меня перед глазами. Однако Селия не бросила Джорджу ни слова упрека. Поистине любовь женщины – настоящее чудо.

– Знаешь, в чем ты допустила ошибку? – тут же отвлекся от лейбористов Джордж. – Ты не уделила должного внимания динамике гольфа. Неверно повернулась. Направила левую пятку к полю, когда клюшка находилась в верхней точке замаха. Это приводит к нестабильности и потерям в длине удара. Основополагающий принцип динамики гольфа заключается в том, что левая нога должна твердо стоять на земле в момент соприкосновения клюшки с мячом. Если разворачивать левую пятку к полю, практически невозможно вовремя привести ее в нужное положение.

Я тоже выполнил первый удар. Мяч преодолел раф и упал на фервей. Впрочем, драйв явно не удался. Сказать по чести, Джордж Макинтош действовал на нервы и мне. У меня возникло полузабытое с детства ощущение панического ужаса, какого я не испытывал с тех пор, как узнал об ужасном всевидящем оке, «что каждый шаг мой знает и неусыпно бдит». Лишь оттого, что Селию, казалось, око удручало еще больше, я выиграл первую лунку семью ударами.

По пути ко второй лунке Джордж громогласно восторгался пейзажем, особо упирая на дивное сочетание серебряных проблесков озера с ярко-изумрудной травой около лунки и приглушенной зеленью рафа чуть поодаль. Перед самым ударом Селии Джордж принялся расписывать, как чудно золотится песочная ловушка слева от флага. Нет, вовсе не с такими настроениями нужно подходить к лунке с озером. Неудивительно, что мяч несчастной Селии с леденящим душу всплеском ушел в воду.

– Ну а теперь, – не заставил себя ждать Джордж, – удар вышел слишком дерганым. Куда подевался уверенный, плавный переворот кистей? Дергаться вообще вредно, а уж с этой клюшкой…

– Лунка ваша, – сказала Селия, когда мой мяч перелетел воду и остановился на самом краю грина. – Зря только новый мяч утопила.

– Цена на мячи для гольфа, – подхватил Джордж, – непростой вопрос, на который следует обратить внимание экономистов. Надежные источники сообщают, что резина сейчас исключительно подешевела. Однако мы не наблюдаем падения цен на мячи для гольфа, которые, как известно, сделаны из резины. В чем же причина? Говорите, в последнее время выросли затраты на квалифицированную рабочую силу? Верно. И все же…

– Переведите дух, Джордж, пока я бью, – попросил я, когда мы подошли к стартовой площадке третьей лунки.

– Занятная штука концентрация, – откликнулся Джордж. – Интересно, почему определенные явления не позволяют человеку сосредоточиться? И кстати, вспоминается старый вопрос о сне. Как получается, что люди способны спать во время крупных природных катаклизмов, и не могут заснуть, если вода капает из крана? Мне рассказывали, что некоторые умудрились сладко спать в самый разгар знаменитого землетрясения в Сан-Франциско, правда, время от времени приподнимая голову и в полудреме говоря кому-то оставить посылку на коврике у двери. И эти же самые люди…

Драйв у Селии не получился, и мяч упал в глубокий овраг, разверзшийся в пятидесяти метрах от ти. Глухой стон слетел с ее уст.

– А сейчас ты ошиблась вот как… – отреагировал Джордж.

– Сама знаю, – отрезала Селия. – Я подняла голову.

Ни разу на моей памяти Селия не была столь резка. Пожалуй, про менее красивую девушку в подобных обстоятельствах сказали бы, что она огрызнулась. Впрочем, Джордж, по-видимому, не придал этому никакого значения. Он набил трубку и отправился за Селией в овраг.

– Примечательно, – развивал он свою мысль, – насколько большое значение имеет в гольфе неподвижность головы при ударе. Профессиональные тренеры все время повторяют ученикам, что те должны смотреть на мяч. Однако держать взгляд на мяче – не главная забота. На самом деле это обеспечивает ровное положение головы, так как в противном случае нельзя надеяться на…

Голос его затих вдали. Я срезал драйв в пролесок справа от фервея и отправился на поиски мяча, оставив Селию с Джорджем в овраге позади. Когда я уходил, мяч Селии попал в окруженную камнями впадину и она доставала ниблик из сумки с клюшками. Голос Джорджа, издали походивший на монотонный шум, преследовал меня, пока я не отошел на приличное расстояние.

Я уже совсем отчаялся найти мяч, когда услышал, что меня зовет Селия. В голосе ее звучали непривычные нотки, и я встревожился.

Я вылез из кустов в сопровождении неизвестного растения, прицепившегося к ноге.

– Иду, – откликнулся я, вытаскивая сучки из волос.

– Мне нужен совет, – сказала Селия.

– К вашим услугам. А в чем дело? И кстати, – спросил я, оглядевшись, – где ваш жених?

– У меня нет жениха, – безжизненным тоном ответила Селия.

– Вы расторгли помолвку?

– Не совсем. То есть – ну, можно сказать и так.

– Не вполне понимаю.

– Видите ли, – пояснила Селия с истинно девичьей откровенностью, – кажется, я убила Джорджа.

– Вот как? Убили?

Должен признать, подобное решение не приходило мне в голову, однако теперь, когда его представили на мой суд, достоинства такого подхода стали очевидны. В наши дни, когда вся страна поднимается в едином порыве, когда мы сообща стараемся сделать нашу возлюбленную отчизну землей героев, просто удивительно, что никто не додумался до совершенно очевидной вещи – убить Джорджа Макинтоша. Мертвый Джордж Макинтош был несомненно лучше живого, однако чтобы понять это, потребовалась женская интуиция.

– Убила. Вот этим самым нибликом, – сообщила Селия.

Я кивнул, одобряя выбор клюшки. Уж если убивать, то определенно нибликом.

– Я готовилась к одиннадцатой попытке выбить мяч из оврага, – продолжила свой рассказ Селия, – а Джордж все говорил о последних раскопках в Египте, как вдруг… Знаете, бывает такое, словно что-то оборвется и…

– Да-да, мне пришлось пережить нечто подобное сегодня, когда я завязывал шнурки.

– Ну, вот. Р-раз – и вдруг – все так неожиданно и быстро получилось. Я, наверное, что-то сказала; Джордж тут же забыл о Египте и ответил, что мои слова живо напомнили ему одного ирландца, который…

– Не стоит продолжать, если вам тяжело вспоминать об этом, – сочувственно сказал я и взял ее за руку.

– Да я почти закончила. Он наклонил голову, чтобы зажечь трубку, и… искушение оказалось слишком велико. Вот.

– Вы все сделали совершенно верно.

– Правда?

– Ну конечно. В свое время благодаря подобному поступку, вызванному куда как менее очевидными причинами, Иаиль, жена Хевера, стала одной из популярнейших женщин Израиля[27].

– Хотела бы и я так думать, – прошептала Селия. – Знаете, сперва я очень обрадовалась. Но ведь… Он раньше был такой милый, до того как приключилась эта напасть. Я все вспоминаю Д-Джорджа, каким он был прежде.

Девушка разрыдалась.

– Не желаете показать мне останки? – спросил я.

– Пожалуй.

Она молча повела меня к оврагу. Джордж Макинтош лежал на спине там, где упал несколько минут назад.

– Вот, – всхлипнула Селия.

В тот же миг Джордж Макинтош издал протяжный хриплый стон и сел. Селия взвизгнула и рухнула перед ним на колени. Джордж моргнул раз-другой и принялся ошарашенно оглядываться.

– Спасайте детей и женщин! – выкрикнул он. – Я доплыву сам.

– О, Джордж! – отозвалась Селия.

– Вам лучше? – осведомился я.

– Немного. Жертвы есть?

– Жертвы?

– Ведь в нас врезался поезд. – Джордж снова поглядел по сторонам. – А как я здесь очутился?

– Вы были здесь все время, – ответил я.

– То есть до того, как рухнула крыша, или после?

Селия тихо плакала за шиворот Джорджу.

– О, Джордж! – повторила она.

Неуверенным движением он взял ее за руку и погладил.

– Вот отважная девушка! – сказал он. – Ничего не побоялась. Все время была рядом. Скажите же мне – я готов узнать страшную правду, – из-за чего произошел взрыв?

Я подумал, что самое время проявить немного такта и упустить неприятные подробности.

– Разное говорят, – уклончиво ответил я. – Одни считают, непотушенная сигарета…

Меня прервала Селия. Женское естество взбунтовалось против спасительной лжи.

– Это я ударила тебя, Джордж.

– Ударила? – удивленно переспросил он. – Чем? Эйфелевой башней?

– Нибликом.

– Ты ударила меня нибликом? Но почему?

Селия помолчала. Затем посмотрела Джорджу прямо в глаза и сказала:

– Потому что ты говорил без умолку.

– Кто, я? – изумился Джордж. – Я говорил? Да из меня слова клещами не вытянешь. Все это знают.

Селия бросила на меня изумленный взгляд, полный отчаяния. Однако я сразу сообразил, что к чему. Удар и неожиданное потрясение произвели на клетки мозга такое действие, что Джордж мгновенно выздоровел. Мне недостает уверенных знаний, чтобы объяснить механизм явления, однако суть была ясна.

– Видите ли, друг мой, – обратился я к Джорджу, – в последнее время вы имеете обыкновение разговаривать, причем довольно пространно. Вот и сегодня с самого начала матча вы непрестанно развлекали нас беседой.

– Я? На поле для гольфа? Не может быть!

– Боюсь, еще как может. Вот почему эта отважная девушка ударила вас нибликом. Вы решили рассказать анекдот, когда она играла одиннадцатый удар из оврага, и ей пришлось принять меры.

– Джордж, сможешь ли ты простить меня? – воскликнула Селия.

Джордж Макинтош стоял, вперив в меня взор. Вдруг лицо его залилось густой краской.

– А ведь верно! Теперь и сам припоминаю – все так и было. Боже правый!

– Сможешь ли ты простить меня, Джордж? – снова воскликнула Селия.

Он взял девушку за руку.

– Простить тебя? – пробормотал Джордж. – Сможешь ли ты простить меня? Это ведь я осквернял болтовней ти, я трещал как сорока на грине. Подумать только, я чесал языком на поле для гольфа! Да я после этого низшая форма жизни из всех известных науке. О, я нечист, нечист!

– Совсем небольшое пятнышко, милый, – запротестовала Селия, приглядевшись к его рукаву. – Я почищу, когда подсохнет.

– Как можешь ты связать судьбу с человеком, который разговаривает во время игры?

– Но ты ведь больше не будешь?

– Что толку, ведь я уже запятнал себя. А ты, ты все время была рядом со мной. О, Селия!

– Я ведь люблю тебя, Джордж!

Чувства распирали Джорджа. Вдруг глаза его засверкали, одну руку он засунул за отворот куртки, а другую вскинул в приветственном жесте. Секунду-другую казалось, что он стоит на пороге очередного приступа безудержного красноречия. Затем, словно бы осознав, что он собирается сделать, Джордж осекся. Блеск ушел из его глаз. Рука опустилась.

– Слушай, – обратился он к Селии, – здорово, что ты вот так вот, ну…

Не бог весть какая речь, однако мы оба, услышав ее, искренне обрадовались. Стало понятно, что Джордж Макинтош исцелен и болезнь уже никогда не вернется.

– Да и вообще, – добавил Джордж, – ты молодец.

– Джордж! – воскликнула Селия.

Я молча пожал ему руку, собрал свои клюшки и удалился. Когда я обернулся, молодые люди обнимались. Так я их и оставил, вдвоем, в великолепной тишине.

– Вот видите, – подвел итог старейшина, – исцеление возможно, хотя без нежной женской руки здесь не обойтись. Впрочем, немногие женщины способны повторить поступок Селии Тенант. Тут ведь мало просто решиться на такое – ко всему нужен еще верный глаз и крепкие запястья. Сдается мне, рядовым любителям поговорить за игрой в гольф надеяться не на что. А ведь их полку в последнее время все прибывает. И все же лучшие игроки в гольф, как правило, отнюдь не речисты. Говорят, как-то раз несравненный Сэнди Маккилт, выиграв Открытый чемпионат, попал в кольцо журналистов ведущих газет, которые засыпали его вопросами о введении тарифов, биметаллизме, суде присяжных и повальном увлечении танцами, но лишь одно слово смогли они выудить из чемпиона: «Грхм». Произнеся это, он вскинул на плечо свою сумку и отправился домой пить чай. Великий человек. Побольше бы таких.