Ближние горизонты

Пролог

Счастливое неведение.

Маленькая черная птица с позолоченным клювом — она не знает, что доживает последние мгновения своей и без того короткой жизни, и потому с удовольствием клюет пропитанное ядом зерно. Рядом с ней в огромной клетке черные сотни таких же отравленных птиц отбивают золотыми клювами жизнерадостные ритмы. Воздух наполнен щебетом и сухой трескотней коротких крыльев. Раннее утро. Первый день весны. В сером небе пока не появилось ставшее теплым всего за одну ночь солнце.

Внезапно в клетке все смолкло. Это произошло в тот момент, когда молочно-белая рука явилась из темноты и негромко постучала костяшками пальцев о ее тонкие прутья. В наступившей тишине рука неспешно порхала, отрезанная темнотой от своего хозяина, облетая клетку по кругу. Внешний вид руки был неприятен, но птицам не было знакомо чувство отвращения. Для них узкая ладонь с длинными суставчатыми пальцами была источником пищи — эта рука каждодневно приносила птицам зерно. Их не отталкивало отсутствие на пальцах ногтей, следы удаления которых были затянуты вечно розовой кожей.

Птицы никогда прежде не боялись этой руки. Но сегодня, в первый день весны, все было по-другому, и подтверждением тому была напряженная тишина, воцарившаяся внутри клетки. Рука из темноты, медленно облетая клетку по кругу, открывала ее многочисленные дверцы. В предчувствии нежданной свободы напряжение внутри клетки нарастало.

Неправильно. Необычно. Не так. В это утро первого дня весны все было не так. Белая рука таила в себе опасность, и птицы ощущали ее незримое присутствие. Зверь жил в белой руке. Черные птицы с позолоченными клювами чувствовали злой холод, идущий от него. Постепенно этот холод проник внутрь клетки и стал страхом. Время остановилось, словно выжидая, пока страх не наберет полную силу и не превратится в ужас. В момент, когда напряжение внутри клетки стало критическим, из темноты внезапно возникла вторая рука, и две белые ладони встретились в звонком хлопке.

Маленькой черной птице с позолоченным клювом на секунду показалось, что огромная кошка с яростным шипением выскочила из соединившихся ладоней и ворвалась внутрь клетки. И вот уже белый ужас на своих безвольных волнах выносит птицу из клетки и с силой забрасывает ее в серое небо.

Вмиг все пространство вокруг клетки, стоявшей в полутемной комнате на вершине высокой каменной башни, задымилось разлетающимися в разные стороны птицами. Их было много, и все они искали спасения в прохладном, свежем небе. Птицы задыхались свежестью утра, а бескрайние просторы сводили их с ума. Живя в душной клетке, они давно забыли вкус этого неба — пресный и между тем вобравший в себя и легкую сладость весны, и пряную горечь лесных пожаров далекого прошлого, и призрачную терпкость еще не выпавшей утренней росы. Эта освежающая пустота смывала с птиц остатки тусклого замкнутого пространства и насыщала их оперение новыми сочными оттенками, добавляя в стремительный полет блеска и жизненной силы.

Черная птица улетала от своего страха все дальше и дальше, прячась от него за тугими потоками прохладного воздуха, который, обтекая ее тело, явственно смыкался позади короткого хвостового оперения, спасая и пряча птицу в прозрачном небе. Под крылом птицы был лес, были реки, были скалы и холмы. Огромные просторы помещались под крылом маленькой черной птицы с позолоченным клювом.

Движение спасало птицу от страха. Она поднималась высоко, чтобы потом, сложив крылья, сорваться почти до самой земли и, коснувшись крылом верхушек деревьев, взмыть ввысь. Неведение спасало птицу от того, чего следовало бояться на самом деле. И потому она радостно летела навстречу своей смерти.

Ленивое, растрепанное и припухшее со сна солнце показалось за далеким горизонтом. Черная птица резко изменила направление и полетела ему навстречу. Она летела, спускаясь все ниже и ниже. Яд действовал быстро, прошло совсем немного времени, и вот уже птица с трудом летит над вершинами деревьев. Силы покидали ее. Из всех незримых опасностей жизни птица знала лишь страх внезапного нападения. Что следует за этим страхом, ей было неизвестно. Птица не знала, что такое смерть, и потому никогда не жила ее томительным ожиданием.

Внезапная острая боль пронзила сердце птицы. В ответ на эту боль она сдавленно пискнула, увидев одной только ей понятную картину. Это был ужас. Словно в диком сне полупрозрачная огненная кошка промчалась по небу, повторяя все виражи, проделанные до того птицей. Бег кошки был столь стремителен, что искры сыпались с ее боков на особо крутых поворотах. Злобный зверь, от которого птица спасалась все это время, настиг ее, вонзил свои жгучие клыки в ее тело и моментально, не сбавляя скорости, исчез в солнечном диске.

Смерть птицы предстала перед ней в единственно понятном для нее образе голодного и жестокого зверя. В этот момент яркого видения яд остановил ее сердце.

Мертвая птица с позолоченным клювом ударилась о голую ветку дерева и с мелким дождиком сбитых ею капель росы стала падать на землю, беспомощно закручивая вялыми крыльями посмертную спираль. Она яркой игрушкой с золотым клювом медленно упала к ногам пятилетнего ребенка, который стоял под деревом. Птица лежала на спине, широко раскинув крылья, которые с внутренней стороны оказались удивительного ярко-изумрудного цвета.

Ребенок был слишком мал, чтобы что-либо знать о смерти. Счастливое неведение объединяло его с черной птицей, лежавшей у его ног. Земля еще была по-зимнему стылой. Весеннее солнце не успело прогреть ее. Переступая с ноги на ногу, ребенок быстро нагнулся и взял птицу в руки.

Наверное, он боялся, что она улетит от него. Тело ее было все еще теплым и оттого казалось обманчиво живым. Ребенок осторожно погладил птицу по голове и положил ее к себе за пазуху. Он радостно побежал в дом, аккуратно придерживая мертвую птицу у сердца, чтобы она не затерялась во время бега в складках одежды.

А несколько дней спустя к дому подъехала группа черных всадников.

Вид их был страшен. Высокие, сухие, сильные. Даже свободная одежда не могла скрыть ширину их плеч. Головы их сложным образом были обмотаны черной тканью — подобием колокола, нижний край которого мягким изломом по кругу лежал на груди, плечах и спине всадников. Черные колокола полностью скрывали их лица, не оставляя прорезей даже для глаз. Как они видели и понимали мир, оставалось совершенной загадкой.

В облике, в движениях всадников, во всем, что им принадлежало, таилась жестокая сила. И только у одного из них лицо не было скрыто за непрозрачной тканью. От этого его облик не становился ближе или понятнее. Бледность его была намного страшнее того, что могла скрывать черная ткань.

Всадники странно дышали. Вдохи и выдохи их были одновременны и обманчиво легки. Очень скоро от их дыхания хотелось убежать прочь. Желанию этому было трудно противостоять, как трудно удерживать себя под водой от того, чтобы не всплыть и не сделать такой нужный глоток воздуха. Казалось, что всадники одновременно вдыхают весь воздух вокруг себя.

Всадник, тот, что один был с открытым лицом, протянул взрослым, вышедшим ему навстречу, несколько монет. Те отдали ему мертвую птицу. Длинными суставчатыми пальцами с вырванными ногтями черный всадник поднес мертвую птицу к глазам. Держа ее за край крыла, он внимательно осмотрел золотой клюв птицы. Затем, отбросив бесполезное мертвое тело в сторону, черный всадник нагнулся к ребенку, прятавшемуся в ногах взрослых, и спокойно сказал:

— Ничего не бойся. Пойдешь со мной.

Я хорошо помню день моей первой битвы.

Тревожные воспоминания приходят ко мне каждую ночь и не дают забыть то, что давно пора забыть. Эти воспоминания не зависят от моих желаний. Они словно сон. Сон, который на самом деле так приятен моему злому сердцу. И вот я закрываю глаза.

Я помню тот день отчетливо, во всех деталях. Помню, потому что мы все тогда еще были вместе. Нас пока не разделяли ни прожитые годы, ни дух соперничества, ни болезни, ни будущие смерти. Еще живы были мертвые.

Мы стояли в плотном ряду боевого построения на вершине голого холма. Мы — элита, воины Храма. Под нами лежала выжженная чужим солнцем черная земля. Она была совершенно пуста, так что глазу было не за что зацепиться. И лишь далеко впереди, на самой границе видимости, дрожали в горячем воздухе сложенные из человеческих черепов белые пирамиды да кое-где одиноко умирали редкие кустики низкорослой колючей травки. Земля под нашими ногами была мертва. Она впитала в себя столько крови, что больше уже никогда не смогла оправиться, и была отдана в вечное владение смерти.

Мы выстроились боевым порядком на восходе, а теперь уже был полдень. Солнце в этих краях было злое. Оно не любило и не знало нас и потому жгло нещадно. Наши ряды были настолько плотны, что тот, кто не выдерживал и терял сознание, не падал, а так и оставался на ногах. То тут, то там можно было видеть этих несчастных. Они стояли, свесив головы, отдав незащищенные затылки на съедение солнцу. И по-другому было нельзя. Только в таком строю мы не оставались наедине со своим страхом. Каждый чувствовал каждого. Именно это удерживало большинство из нас на месте и спасало от порой непреодолимого желания с громким криком убежать прочь из этого проклятого места.

Нам, стоящим в первом ряду, было куда труднее. Перед нами лежал простор черного поля. Полная свобода — но на самом деле бежать нам было некуда. Только один путь был открыт для нас — вперед навстречу смерти. Нервная дрожь к тому моменту у меня уже прошла. Я расслабился. Я видел, как вокруг меня бледные застывшие лица постепенно приобретают прежнее естественное выражение. В рядах чаще стали переступать с ноги на ногу, уже послышались первые разговоры, кое-где даже смеялись.

— Не сегодня, — тихо сказал я, повернув голову к брату.

Мой брат — мое отражение. Он ничего мне не ответил тогда и только упрямо дернул головой, словно был недоволен тем, что все откладывается на неопределенный срок. Я догадался, что он не слушает меня и продолжает думать о чем-то своем. Я снял тяжелый щит с руки и поставил его на землю, чтобы опереться на него. И в этот момент, когда наивысшее напряжение покидает тело и хочется только одного — лечь и уснуть, я услышал отдаленный барабанный бой. Разговоры смолкли. Гнетущая тишина, словно пощечина, вмиг привела меня в чувство. Мы все превратились в слух. Я уверен, что многие тогда надеялись, что им просто показалось и что они ослышались. Но это было не так — барабанный бой приближался. Частые ритмичные удары в натянутые звериные шкуры. В этих ударах слышались крики животных и стоны умирающих мучительной смертью поверженных врагов. Позади барабанного боя шел ад. Он приближался к нам, и его уже невозможно было остановить. Он медленно наползал на нас, подминая под себя нашу решимость. Он изменял ритм биения наших сердец. Он съедал воздух вокруг. Он приближался, и его становилось все больше и больше.

Земля задрожала у нас под ногами. Черная пыль, подчиняясь ее колебаниям, ссыпалась вниз с редких и сухих, ощетинившихся колючками растений.

— Смерть идет! — дико закричали черные ключники.

Этот крик словно разбудил меня. Но в тот момент я даже не успел сообразить, что должен ответить.

— Мы готовы! — нестройно пронеслось над рядами.

— Смерть идет! — повторили ключники.

— Мы готовы! — слаженно ответили мы.

— Смерть идет! — Черный крик над черным полем.

— Мы готовы! — что есть сил взревели мы.

Тысячи наших голосов стали голосом одного человека. В общем крике тонули мои страхи и сомнения. Одновременно с хриплым криком по рядам цепной реакцией прокатилось нервное оживление. Каждый по-своему готовился встретить смерть. Кто-то вставал так, чтобы удобно было действовать в предстоящей резне, кто-то в который раз проверял вооружение, сомневаясь в его надежности. Я же поднял тяжелый щит, который в тот момент показался мне таким легким и крошечным, что мне стало холодно. Мне захотелось стать меньше, чтобы полностью спрятаться за ним от надвигающейся на меня угрозы.

Далеко позади нас тошно и монотонно завыли боевые трубы. Их протяжный вой вначале звучал несколько неуверенно, но постепенно он выровнялся, подстроившись под барабанный ритм чужаков, идущих на нас. И вот уже нет ничего, кроме оглушающего рева, только земля дрожит под ногами, заставляя черную пыль двигаться нам навстречу.

Они идут на нас. Я оглядываюсь на брата. Я смотрю на него и вижу себя. Он стоит и кажется совершенно спокойным, лишь раздувшиеся крылья носа говорят о его хорошо спрятанном возбуждении.

Я оглядываюсь, и мне становится жутко. Позади меня мертвые, восковые лица да черная вода распахнутых до нельзя зрачков. Краем глаза я замечаю, что некоторые из тех, кто потерял сознание, так и не пришли в себя. Скорее всего солнце добило их. Для них битва уже закончилась. Когда по команде наши ряды, качнувшись, расступились, оставляя каждому нужное для боя пространство, убитые солнцем, лишившись поддержки, первыми пали на черную землю.

Я повернул голову и стал смотреть вперед. Вначале я ничего не мог понять. На нас надвигалось что-то огромное, неясных очертаний. Мне опять стало страшно. Земля дрожала сильнее и сильнее, а все пространство перед нами заполняла красно-зеленая масса с четким, отрезанным, словно по линии, передним краем.

Я напряженно всматривался до тех пор, пока не увидел, что край идущей на нас массы — это всего-навсего первый ряд вражеских построений. Все движение, казавшееся до того беспорядочным и хаотичным, на самом деле было подчинено строгому боевому порядку. В руках идущих на нас были зажаты ярко-зеленые щиты, а их шлемы украшали алые птичьи перья. У каждого из воинов на правом плече лежало массивное, с широкой рубящей кромкой лезвие изготовленного к битве топора. Над рядами раскачивались от мерного хода боевые полотнища. Насколько я мог видеть, их богами были зеленые змеи, парящие над черной землей на красных крыльях.

Смешно вспомнить, но в тот момент я обрадовался. Я понял, что это люди — что они такие же, как и мы, а значит, они так же уязвимы и в конечном итоге смертны. Дальше подумать я уже ничего не успел. Идущий на нас ряд зашевелился, там возникла неясная суета, и вдруг он стал рассыпаться. Я не поверил своим глазам — что они делают? Уж не собрались ли они бежать? И тут до меня дошло. Мысль молнией — они готовят лучников. Думать, реагировать и понимать, что нужно делать дальше, я продолжил, спрятавшись под щитом. Отработанные долгими тренировками и доведенные до автоматизма действия намного опережали мои мысли и мою оценку всему происходящему.

А вокруг уже жутко свистело поверх надсадного воя боевых труб и звонко стучало металлом о металл. Все чаще и чаще этот свист заканчивался глухими чмокающими звуками. Я смотрел по сторонам и видел кровь и раны. Повсюду я видел выбеленные гнетущим ожиданием боли лица. Рядом душераздирающе просвистело. Раздался звук сильнейшего удара. Сквозь общий шум и вой я каким-то непонятым образом услышал, как брат заскрипел зубами. Я дернулся в его сторону, но тут же перевел дух, увидев, что с ним все в порядке. Тяжелый наконечник штурмовой стрелы с зазубренными краями всего лишь пробил его щит и теперь торчал у него из левой ладони.

Кто-то упал мне под ноги. Еще мгновение назад он стоял слева от меня. Стрела под наклоном проломила ему череп над бровью, древком выдавила наружу глаз и теперь торчала у него из головы.

Несмотря на страшное ранение, он никак не умирал. И я стоял и слушал его мучительный крик.

«Хр-р-р-р» — кровь пеной изо рта, и затем протяжно и безвольно, словно во сне: «А-а-а-а-а». И снова захлебываясь: «Хр-р-р-р». И снова со всхлипом, почти по-детски: «Ааа-а-а». И снова. И снова. И снова. Ожесточая и накручивая меня до предела. Жизнь не хотела уходить просто так, решив напоследок хорошенько помучить его.

Дождь из стрел постепенно ослабевал. Краем сознания я успел сообразить, что он медленно смещается к нам за спины, в глубину наших построений. Но вот что это означает, сообразить я так и не успел. Удар жесточайшей силы потряс меня.

Было странно, как щит мог выдержать такой удар и не расколоться надвое. На какое-то время я перестал чувствовать свою левую руку. Я выдерживал удар за ударом, и вот, в один момент, выждав паузу между ними, я все же умудрился выглянуть из-за щита, чтобы оценить обстановку. За долю секунды я успел увидеть многое — искаженное гримасой страха и ярости лицо, коричневую лоснящуюся от пота кожу, зеленую чешую щита, красные птичьи перья, завязанные в плотные пучки и уложенные, словно вторая прическа, по металлу шлема, занесенное лезвие топора. Под прикрытием града стрел первый ряд вражеской пехоты подошел к нам вплотную.

Мгновение — и снова удар. Быстрый взмах — и опять боль в левой руке. Я ждал. Я терпел. Я держал наготове короткий меч. Снова удар, но на этот раз в тот момент, когда лезвие топора на долю секунды прилипло к моему щиту, я сделал резкий выпад вперед. Удар был слепой. Мой меч скользнул по чему-то твердому и вошел в живое. Я заученно и со знанием дела немного провернул рукоять по оси и, почувствовав, как лезвие режет мягкое, откинулся назад. Прежде чем он упал, я выдержал от него еще три сокрушительных удара. Первый поверженный мною враг. Я даже не успел как следует рассмотреть его лицо.

На меня посыпались новые удары. Теперь я действовал более осмысленно и хладнокровно. Я больше не бил вслепую. Я экономил силы. Выпад — удар в печень, уклониться от топора, подловить на замахе и ответить скользящим ударом по горлу. Удары в печень, в горло, в сердце, редко, если бить больше некуда, — в желудок. И снова печень, горло, сердце. И снова. И снова. Бесконечное число раз. До головокружения. В жаре и черной пыли.

А нас все меньше!

Тяжкая работа. Черная работа. Теперь я на самом себе испытал всю тяжесть меча. Я наконец понял то, что слышал много раз, — «тяжесть меча — это тяжесть нашей жизни». Теперь я уже не думал о битве. С каждым ударом мой меч становился все тяжелее и тяжелее. Отобранные им жизни цеплялись за него, делая неподъемным. Тысячи игл, не прекращая ни на секунду, кололи мою правую руку. Я больше не чувствовал пальцев, сжимающих рукоять меча. Я знал, что они у меня все еще есть, но я не мог их больше контролировать. Если бы кисть руки не была заранее привязана к мечу, я остался бы безоружным, потеряв его в момент удара.

Замолкли боевые трубы. Но это был не конец битвы. Я понял, что наши фланги смяты и мы окружены. У нас больше не было тыла. Но ключники все еще держали наш строй, управляя и сдвигая линии в круговую оборону. В лязгающей металлом тишине я слышал их надсадные команды.

Время шло. Время тянулось. Я уже давно изо всех сил боролся с величайшим искушением. Я хотел только одного — опустить руки, и чтобы все закончилось и чтобы пришла смерть. Я понял, в чем главное испытание битвы: тот, кто сохранит свою жизнь и останется стоять на ногах, будет рубиться целый день, он на деле узнает всю тяжесть меча и познает сполна всю тяжесть жизни. От такой несправедливости слезы брызнули из моих глаз.

Мало. Как же нас мало. В удушающей жаре мне стало холодно и пусто. Ледяной ветер обдувал меня со всех сторон. Я больше не слышал черного крика ключников. Мы жались друг к другу на вершине холма. И только теперь я осознал, сколь огромен он — мрачный холм разросся мертвыми телами.

Как я ни хотел этого, но руки мои так и не опустились. Желание жить было сильнее меня. И я жил ужасно долго. И все время, пока я так странно и мучительно жил, мне хотелось пить. Я уже ничего не чувствовал и не понимал. Я смирился с тем, что это будет продолжаться бесконечно — до тех пор, пока меня не убьют или же я сам не упаду от усталости, солнечных лучей и жажды. Я отупел до такой степени, что завидовал покойникам. В мутной одури мне казалось, что они притворяются и просто лежат и спят.

— Вставайте! — хрипел я им и бил изуродованные тела ногами. — Вставайте!

Черные слезы текли из моих глаз. Каждое мое движение, каждый взмах меча сопровождался непроизвольным болезненным стоном. А на нас уже шла новая красно-зеленая волна. Их некому было встретить. Мне показалось, что я остался один.

И в этот момент моего гнетущего одиночества и томительного ожидания освобождающей от мучений смерти я увидел, как черная колонна Стражей врезалась в свежую вражескую волну. Еще мгновение назад их не было, и вот, словно по волшебству, они возникли откуда-то справа из-за холма. Это произошло так неожиданно, что над полем разом все смолкло, лишь вражеские барабаны продолжали отбивать свой ритм. Но только теперь могло сложиться впечатление, что барабаны, забыв про хозяев, своим леденящим душу боем утверждают неотвратимость торжественного хода черной колонны и той гибели, которую она принесла с собой.

Стражи шли молча и очень спокойно. Я слышал лишь тихий шелест их длинных мечей, которые словно мельницы вращались в их руках, правильно и бесшумно рассекая душный воздух. От этого беспрестанного вращения колонна Стражей, казалось, была укутана серебристым металлическим облаком. Но невесомость этого облака была обманчивой. Попадая в него, живые тела разлетались в разные стороны, уже в полете делясь на множество красно-зеленых обрубков. Это было прекрасное зрелище. Четкая линия осаждавших холм распалась, опешив от такого поворота событий. Неотвратимость смерти гипнотизировала их, лишая всякой способности предпринять что-либо. Я видел, как у многих из них опустились руки. Смиренно они встречали столкновение с шелестящим облаком рубящих все и вся мечей.

В момент общего замешательства незамеченная ранее вторая колонна Стражей черной нежно шипящей вращающимися мечами змеей выползла из-за левого склона холма и ударила противнику в спину. Черные колонны неспешно, но очень настойчиво давили врага с двух сторон.

В определенной точке у подножия холма они встретились, и меня окатило кровавым дождем, словно там, в этой точке, лопнуло что-то живое. Это красно-зеленая толпа, ставшая на одно предсмертное мгновение единым уродливым организмом, не выдержала давления и перестала существовать. Я не верил своим глазам. Я уже давно не понимал, что явь, а что мне только кажется. И потому я продолжал стоять на вершине холма, ожидая неминуемого продолжения битвы.

Я ждал долго, и ожидание мое не было томительным. На этот раз время спасительно тянулось, потому как никто больше не желал прийти, чтобы забрать мою жизнь.

В какой-то момент передо мной неизвестно откуда возник брат. Это произошло неожиданно. Он вышел ко мне из кровавого тумана, и я долго смотрел на него, ничего не понимая. Я не опускал оружия, готовый ко всему. Мало ли какие шутки могло выкинуть мое воспаленное сознание.

— Хватит, — сказал мне брат.

Он протянул ко мне руку и отвел в сторону направленное ему в грудь окровавленное лезвие меча.

— Что случилось? Где все? — Голос мой от постоянного крика и жажды сел настолько, что я сам не слышал собственных слов.

— Все закончилось. Помоги мне.

В первый момент я не поверил тому, что услышал. В ожидании худшего я напрягся еще сильнее. А что, если от усталости я сам себе придумал, что все закончилось. Что, если битва продолжается и передо мной сейчас коварный враг. Я словно ослеп, а слепой не должен верить никому. Я угрожающе поднял свой меч, готовый отразить любое нападение.

Но постепенно мутный туман передо мной рассеивался. Кровавый мир в моей голове перевернулся. Я с трудом возвращался назад. Я выпал из обычной жизни на время битвы. Я помнил, что, когда она начиналась, солнце стояло в зените. До самого последнего момента я видел его именно там. Теперь же, когда все закончилось, время совершило резкий скачок и продолжило свой естественный ход. На моих глазах солнце скатилось по небу к линии горизонта. Над черной землей сгустились сумерки.

Я возвращался к обычной жизни. Теперь я четко видел поле боя. Передо мной действительно стоял брат. Его трудно было узнать. С ног до головы он был покрыт потрескавшейся коркой из крови и черной пыли. Но, несмотря на это, я вновь видел в нем свое отражение. Я вдруг представил, как глупо выгляжу со стороны, и засмеялся. Смех мой был беззвучным — голос пока не вернулся ко мне.

— Я устал. — Вот все, что удалось мне сипло выговорить сквозь смех.

Я смеялся от усталости и никак не мог остановиться. Смех мой больше походил на плач и перемежался непроизвольными всхлипами. Злой смех забирал у меня последние силы.

— Ты как? Не ранен? — спросил брат. Он не смотрел на меня. Взгляд его медленно перемещался по черному полю.

— Кажется, нет.

Я еще раз всхлипнул и наконец перестал смеяться. Брат протянул мне левую руку, на которой все еще висел пробитый стрелой щит. Я перерубил древко стрелы мечом и в два рывка освободил его потемневшую ладонь.

— Сожми кулак, — сказал я, осматривая рану.

Брат послушно выполнил то, о чем я его попросил. Я увидел, что пальцы поврежденной руки работают.

— Сухожилия целы. Кости, похоже, тоже. Зарастет.

Тут я испугался и задал, как мне показалось на тот момент, самый главный вопрос:

— Кто победил?

— А ты как думаешь?

Я осмотрел поле боя. Черная земля была усеяна трупами. Среди разбросанных по округе доспехов преобладали алые и зеленые расцветки. И еще повсюду лежали знамена, покрытые краснокрылыми змеями. Это были не наши цвета и это были не наши знамена. Нас на холме было мало. Большая часть нашей тысячи встретила здесь свою смерть. И все же с холма нас так и не сбросили. Мы выстояли. Я видел, как на поле вслед за колоннами Стражей вступают запыленные с марша свежие тысячи Храмовников.

Меня захлестнули эмоции победителя. Я кипел от злобы. Все доброе, что было во мне, погибло во время сражения. Меня переполняла воинственная первобытная сила. Я почувствовал за собой право управлять судьбами других, более слабых. Это было примитивное и самое естественное чувство победителя. Путаясь в ремнях, я содрал с левой руки щит. Ломая ногти, помогая себе зубами, я ослабил кожаные петли и избавился наконец от неподъемного меча. Никто из тех, кто был в настоящей резне, не любит свой меч, пришла и моя очередь возненавидеть свой.

Чтобы выместить злобу, я собрал последние силы и закричал, превозмогая боль в горле, которое, казалось, было наполнено ломаным стеклом. Не в силах сдерживать свои эмоции, я схватил валявшийся под ногами массивный топор и с вызовом запустил им в темно-синее сумеречное небо. Потом я в изнеможении упал на землю. Я избавился от тяжести в руках и теперь смеялся от радости. Я был жив, и я победил. От боли во всем теле из моих глаз непроизвольно текли слезы. Я лежал среди поверженных врагов, и теперь мне было их жалко. Храни вас бог от жалости победителя. Это злое чувство. В погребении трупов проигравших и отдании им последних воинских почестей больше злорадства, чем уважения.

Я слышал, как брат смеется рядом. В его смехе были те же чувства. Радость, злость, усталость, сила. Мы — все, кто остался жив, непроизвольно скалились, сверкая белыми зубами на вымазанных кровью и грязью лицах. Мы — стая победителей. В бою мы заслужили право на злобный оскал. И потом, собирая трофеи, мы еще долго кричали в сгущающихся сумерках, подражая волчьему вою, и слышали такие же крики в ответ, раздававшиеся со всех концов поля боя.

Мы были вместе. Мы были победителями, сокрушительной силой, которую ничто не могло сломить. Для нас тогда не было ничего прекраснее сражения и победы. В этом нам виделся смысл жизни.

Вот только пьянящая радость моя тогда почему-то быстро сменилась печалью.

Я бродил по полю, и уныние, одолевшее меня, было осознанием бессмысленности всего, что до этого дня случалось со мной. Холод и печаль съедали меня. Я чувствовал глухую, тоскливую пустоту в своей груди. Я не знал, что со мной происходит. После яростного смеха, после дикой радости победителя горькие слезы вновь покатились из моих глаз. Впервые в моей жизни я ощутил всю тяжесть душевной боли. Боль эта была необъяснимой, и оттого тяжесть ее возрастала многократно. Я не знал, чем мне закрыть эту рану, как остановить ускользающую сквозь нее жизненную силу. Я не знал, что должен делать, и потому все, что оставалось мне, это слезы.

В тот момент я был рад только одному, тому, что эти настоящие слезы мои скрыла от других опустившаяся на поле битвы ночь. В темноте я остался совершенно один, но мне хотелось большего, я хотел спрятаться и от самого себя тоже. Подняв голову вверх, я выл от боли и слышал в ответ такой же вой, раздававшийся со всех сторон поля боя.

Сквозь слезы я видел бездну звезд. Я видел тонкий серп в небе. Это было все, что осталось небу от луны. Еще вчера диск ее был полон, но сегодня она сжалилась надо мной. Я смотрел на луну и чувствовал, как рана моей души постепенно затягивается. Луна лечила меня, а ее серебряный холодный свет пеленал и успокаивал мою боль.

Теперь я понимаю, что произошло в ту ночь. Луна, пожертвовав собой, отдала большую часть себя моему опустевшему сердцу, и я благодарен ей за то, что она для меня сделала. Жертвенность ее поступка с тех пор наполняла мое существование смыслом.

И вот время прошло, и все прошло вместе со временем. Множество жизней — множество смертей. Пустота как часть великой Пустоты. И нет никого рядом. Только моя причастность ко всему пережитому осталась вместе со мной.

Я давно научился безжалостно расставаться с такими воспоминаниями, и лишь во сне на меня накатывала слабость, и я ничего не мог с собой поделать — мне очень сильно хотелось вернуться назад, в те времена, когда все в жизни могло быть таким мучительно простым и ясным.

Почувствовав слабость, я просыпаюсь. Я разрываю эмоциональную связь со всем тем, что мне довелось пережить. Только так, с холодом в сердце, я могу позволить себе возвращаться к тому, что давно минуло. Это нужно мне для того, чтобы постараться понять правильность своих и чужих поступков. Только так, с холодом в сердце, я могу спокойно оглядываться на свое прошлое, не опасаясь, что оно затянет меня в свой губительный омут, полный тоскливой жалости к самому себе.

Когда я был моложе, мои размышления о прошлом всегда начинались одинаково: «Что было бы если…» Теперь я понимаю, что никакого «если» быть не могло. Наш жизненный путь изначально определен, и наша воля не имеет к этому ни малейшего отношения. В таком порядке вещей нет никакой мистики. Не мы определяем, быть нам зачатыми или нет. А ведь с этого все начинается.

Чужой случай и чужие обстоятельства — вот две вещи, играющие в нашей жизни решающее значение. А все, что мы считаем проявлениями свободы воли, есть нечто иное, как исполнение предначертанного случайными линиями плана. И если следовать логике и отступить на одну жизнь назад, то и наши родители тоже ничего не решали, потому как сами от момента собственного зачатия не обладали правом на свободу воли.

Вот и все. Цепь событий, сколь бы длинна она ни была, замкнулась. Свободы воли нет — это первое, что мы понимаем, становясь по-настоящему взрослыми.

Избранность — вот еще одно понятие, которое долгое время не давало мне покоя. Теперь мои глаза открыты. Я ясно вижу свет. В мире, в котором все решает случай, не может быть избранности. Я говорю об избранности, о которой втайне помышляют многие. О той избранности, о которой думают как о святом предназначении.

Мессианство — еще одна фантазия нашего воспаленного эго, суть болезненности которого в нежелании признавать собственную никчемность. Ничто, кроме прожитых лет, не убеждает нас в тщете надежд на славу будущего, за которыми, как оказывается, не стоит ничего, кроме слепой гордыни.

Страшно ли мне сейчас? Нисколько. Я убил свой страх. Я смотрю на мир. Я смотрю внутрь себя. Мне не перед кем кривить душой, потому что нет никого рядом со мной. Я один. И мне не страшно. Спокойствие мое сродни безумию потому, как известно уже, что меня ждет.

Прошла пора томительного ожидания. Я смог устоять против соблазна разочарования, когда я упал на песок арены и понял, что проиграл. Я смог удержаться от радости, когда услышал: «В глазах твоего брата был страх». Эти слова могли означать только одно — мне выпал шанс. Произошло то, что уже никогда не должно было произойти.

Что повлияло на изменение моей судьбы? Личная воля? Избранность? Вовсе нет. Тому, кто задается подобными вопросами, никогда не удержать равновесия. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот правильный ответ на все сомнения. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот Высшая воля. Я понял ее смысл, и теперь я преклоняюсь перед ней. Теперь я признаю ее власть.

Отныне я знаю и готов сказать: «Высшая воля — вне всяких сомнений, но моя личная — никогда».

Свобода воли лишь видимость. Это жестокая иллюзия, чтобы избежать самообмана которой, нужно вовремя успеть признать, что ее просто не существует. И что же потом? Мой ответ, а значит, мой путь таков: «Потом нужно смириться и быть дальше». Это удел Защитника. Удел того, кто ЗНАЕТ и с этим продолжает жить.

«В глазах твоего брата был страх» — эти слова потрясли меня. Я услышал их от самого Ключника. Он нашел меня под вечерним небом. Я сидел на теплых, прогретых за день, камнях террасы. Ключник знал, где искать меня. Здесь было место моего покоя.

Моя терраса находилась на вершине огромного серого камня, который имел почти идеальную пирамидальную форму. Эта удивительная форма не была рукотворной. Каменотесы далекого прошлого лишь подчеркнули ее совершенство, убрав небольшие неровности. Они же прорубили ступени, ведущие на его вершину. Следы их грубой работы давно потемнели и сгладились от дождей и ветров, и теперь казалось, что так было всегда.

Камень возвышался чуть в стороне от храмовых строений, но был их неотъемлемой частью. Я знал его историю. Очень давно этот камень упал с души одного из богов. Это произошло перед самым сотворением мира. Вместе с камнем бог тогда избавился от всех своих сомнений. Он отдал их людям, чтобы им было чем занять скоротечную вечность, отделяющую их от неизбежной смерти. Сделав так, бог долго смеялся.

С террасы на вершине Камня можно было слышать Храм, можно было даже видеть часть его строений, но не больше. Основной вид отсюда открывался на бескрайние просторы живого леса. Кроны его высоких деревьев скрадывали истинные размеры Камня, отчего могло сложиться впечатление, что это зеленое море играет волнами густой по-весеннему свежей листвы почти у самых ваших ног.

Вечный лес был частью вечного Храма, и мой Камень был местом их слияния. Здесь я однажды обрел начало моего покоя. И сюда же я вернулся, чтобы вновь обрести его. Я сидел под небом и слушал лес. Я ждал восхода луны, чтобы она своим холодным светом залечила жгучую рану моего сегодняшнего поражения. В этот момент я ни от кого не прятался и не пытался скрыться, потому как никто не искал встречи со мной. Я просто ждал луны и надеялся найти покой в своих снах и воспоминаниях. Сегодня я мог позволить себе слабость.

Глаза мои были закрыты, но я слышал тихие, слегка шаркающие шаги Ключника и ждал, что будет дальше. Он сел напротив и, протянув ко мне руку, положил свою горячую, уже хорошо отмытую ладонь мне на сердце. Я почувствовал, как оно замедлило свой ход. В тот момент я вспомнил все то, во что раньше с трудом верилось. Говорили, что Ключник мог легко открывать врата, не прибегая к помощи ключа — вот так, простым прикосновением.

Какое-то время Ключник сидел неподвижно, не произнося ни слова и не убирая руки, словно прислушиваясь к тому, что происходит у меня на душе. Я был уверен, что заговорит он со мной только тогда, когда будет точно знать мое состояние. Неизвестно, что увидел он там и остался ли доволен увиденным. Я терпеливо ждал, что он мне скажет. Сжав зубы до хруста, я готовился стерпеть от него слова утешения, хуже которых могло быть только участливое презрение. Но вместо этого я услышал холодный приговор: «В глазах твоего брата был страх», — я задохнулся от неожиданности, и сердце мое остановилось по-настоящему.

Ключник остановил его.

В тот момент я впервые ощутил холод истины. Мне открылась сила безволия. Свободы воли нет. Я был прав. Есть только я и медленно наползающая на меня темнота. Боли не было. Поэтому я мог спокойно воспринимать то, что со мной происходило.

Темнота, в которую я погружался, была одним из шагов смерти. В первое мгновение я почувствовал холод. Я знал — с ним нужно справиться. Я помнил то, чему меня учили. Я понимал шаги смерти. Я знал: если поддаться панике, можно легко запутаться и начать бояться темноты, которая тебя окружает. Так не должно быть. Успокоившись, собравшись, очень быстро начинаешь осознавать, что на самом деле холод исходит от непослушного тела. И если забыть о нем, признать неизбежность и естественность всего происходящего, то твоя душа с легкостью отдается тьме. И вот нет больше холода и света. А есть мрак, от которого исходит тепло, сродни которому может быть только тепло материнской утробы. Это была смерть, и я растворялся в ее мягкой темноте.

Я медленно распадался.

Тело мое — кувшин с водой. Если разбить кувшин, прекратится ли мое существование? Нет. Вода лишь потеряет привычный объем и приобретет новую форму. Свобода, неуловимость — бездна новых чувств и восприятий, которым нет еще названий и определений. Я плыл в теплой темноте. Я уходил от холодного света все дальше и дальше. Мне было хорошо и спокойно. Мое остановившееся сердце только что треснуло пополам. Одна его половина просто уснула, другая же умерла безвозвратно.

И в тот момент, когда я уже начал забывать обратную дорогу к свету, неожиданно все прекратилось — Ключник убрал руку с моей груди.

Это произошло так внезапно, что первый удар сердца оглушил меня.

— Слушай, — приказал Ключник. — Слушай внимательно. Это бьется твое сердце.

Тепло уходило. Я тянул к нему руки. Я изо всех сил старался удержать его. Но все мои попытки лишь убеждали меня в моей беспомощности. В руках моих была пустота. Я опять почувствовал холод своего тела. Я возвращался к жизни. Я неохотно шел на голос. Я понимал, что Ключник ждет от меня ответа. Я собрал все свои силы и сказал:

— Да. Я слышу — это бьется мое сердце.

Не знаю, кого я пытался обмануть. На самом деле первое время сердце стучало вне меня. Оно было совершенно чужим. Ключник это прекрасно понимал. Именно поэтому он разговаривал сейчас со мной.

— Ты чувствуешь сожаление? — спросил Ключник.

— Нет.

— Не открывай глаза. Не двигайся. Сиди и слушай, — остановил меня Ключник, видя мои беспомощные попытки подняться на ноги.

Я подчинился. Теплая тьма рассеялась окончательно. Чужое сердце с каждым новым ударом все больше наполняло меня холодом света. И теперь оно — это потерянное сердце, вновь срасталось со мной. А иначе и быть не могло. Ведь оно на самом деле когда-то принадлежало мне. Просто на короткое время я свыкся с мыслью о возможности существования вне его ударов.

Смешно. Такое раздвоение вызывало во мне приступы смеха. Жизнь и смерть. Существовать можно и там и там. Я узнал и постиг это собственным примером. И теперь, прямо посередине моей души — в том месте, где сплетались эти два понятия, пролегал грубый рубец истеричного смеха. Смех душил меня, но я сумел справиться с собой. Я не засмеялся. Я не сошел с ума. Тихие слова Ключника удержали меня, и теперь я старательно вслушивался в то, что он мне говорил. И слова его уже привычно рассыпались передо мной солнечными камнями.

— Когда ты уходишь, в тебе не должно быть сожаления и страха, — говорил он мне. — Все возникло из Пустоты. И во всем, что нас окружает с тех пор, есть часть этой великой сущности. Рано или поздно каждый почувствует ее присутствие в своей груди и испытает необъяснимую тоску. А Пустота тем временем вызревает и множится, чтобы однажды возвратиться к началу начал. И это единственно ценное, что есть в нас. Великая Пустота. Первоматериал.

В сознательном отказе от тела нет места гордыни и желанию вызвать восхищение окружающих. Только в полном покое и осознании всего происходящего перед нами открываются двери, ведущие в новые миры.

С первыми словами Ключника холодный свет внутри меня наполнился яркими радугами. Радуги были горячими. Они кололи мне душу своим светом. Они не несли в себе боли и были естественным продолжением слов, которые я слышал.

— Эти миры бесконечны, — усыпляя мое напуганное смертью тело, говорил Ключник. — Их не стоит бояться. Лишь зверь уходит в страхе. В нас живет большая часть от зверя. И только малое — то, что дано нам от богов — может побороть этот страх. Этим мы отличаемся от остальных тварей.

Теперь сквозь радуги я смутно различал летящих вдаль птиц. Они тоже были словами Ключника. Крылья птиц были широки. В их движениях я ощущал большую силу. Своими взмахами они поднимали ветер, который, долетая до меня, обдувал мне лицо весенней прохладой.

— Приблизиться к богам — вот цель нашего существования. В этом надежда того, кто выбрал путь Защитника. Наши голова и сердце не должны достаться зверю. Пусть наши руки и ноги станут его обителью. Сделаешь так — сможешь управлять зверем, не справишься — зверь будет управлять тобой, и тогда неизвестно, куда он заведет тебя после.

Я окончательно пришел в себя. Глаза мои были закрыты. Только теперь я не был прежним. В этот момент я вдруг осознал, что приобрел способность видеть себя со стороны. Я видел лес, я видел Камень, я видел террасу, я видел двух людей, сидящих друг напротив друга. Одним из них был Ключник, вторым был я. Лица своего я не видел, оно оставалось размытым. Еще я видел таинственный свет, пробивающийся из-под камней террасы.

Я понял, что произошло. Ключник открыл мне дорогу в Закрытый мир. Часть моего сердца так и не вернулась назад. Я умер лишь на время. Ключник погрузил меня в теплую смерть со знанием дела, отдав ей ровно половину меня. Теперь я жил в двух состояниях. Я был внутри и одновременно снаружи. Новое мироощущение не вызывало во мне тревоги или чувства беспокойства. Я просто научился видеть и действовать по-новому.

Это было похоже на то, как червь, живущий внутри ореха, смотрит на огромный мир сквозь узкую щель и пытается домыслить все непонятное, стараясь вместить его в тесное пространство ореха. Птица снаружи — по ту сторону скорлупы — сквозь ту же щель билась над непосильной задачей, пытаясь развернуть сумрачный мир ореха с пульсирующим в нем белым червем, для того чтобы растворить его в бескрайнем просторе неба. В одно и то же время я был и этим червем, и этой птицей. Это состояние трудно объяснить, но как прекрасно существовать в нем, видеть то, что раньше было сокрыто мраком непонимания.

Мои руки и ноги вспыхнули огнем. Со стороны я увидел его пламя. Внутри себя я ощутил его жар. Теперь я знал, что это место зверя. Теперь я мог подчинить его и заполнить эту огненную пустоту чем пожелаю. От осознания своих новых возможностей пламя внутри меня вспыхнуло сильнее, целиком поглотив мое тело. Лишь моя голова и мое сердце остались нетронутыми. Их по-прежнему наполняла бесконечная синева чистого прохладного неба.

Закрытый мир — обратная сторона моего взгляда. Пустота яркого сна, из которого можно влиять на все живое извне, подчинять его, управлять и знать истинный смысл своих поступков. Я не совершил последнего шага в темноту смерти. Ключник остановил меня. Я сумел вернуться назад. Ключник вывел меня обратно, но с этого момента я уже не был прежним. Там, в живой темноте, сердце мое наполовину наполнилось смертью. Так я стал частью древнего знания. Теперь я понимал, что это такое — Закрытый мир.

— Ты можешь открыть глаза, — сказал мне Ключник.

Я неохотно повиновался. Первое, что я увидел в тот момент, был клин ширококрылых птиц, раскрасивших розовое предзакатное небо изумрудным отблеском своего оперения. Птицы были похожи на материализовавшееся продолжение слов Ключника. Их ленивый полет казался мне бесконечным. Самих птиц совершенно не трогала такая неспешность в движении вперед. Так было потому, что лететь им оставалось недолго. Для них горизонт был уже совсем близко.

Я понимал бесконечность движения сказочных птиц. Теперь я понимал все сразу и мог охватить одним взглядом закрытых глаз и близкий горизонт, и низкое небо, и высокий лес. Все внутри меня было рядом. Все соприкасалось и сходилось в одну точку.

— Что ты сейчас видишь? — спросил у меня Ключник.

— Птицы в небе.

— Новые знаки.

В голосе Ключника я услышал усталость.

— Если бы только знать их значение. Наверное, тогда все могло быть проще. Но эти знаки никогда не повторяются.

В этот момент птицы задрожали и медленно растворились в огненном, закатном небе.

Ключник помолчал какое-то время, а затем спросил:

— Закрытый мир, какой он для тебя?

— Странный, — не задумываясь, ответил я. — Удивительный. У меня много слов. Но все же пока он больше «странный», чем какой-то еще. Как будто я есть и одновременно меня нет. Непонятно. Странно. Легко.

Ключник удовлетворенно кивнул головой:

— Так и должно быть.

«Так и должно быть», — эхом отозвалось внутри меня. И вдруг я испытал сомнение. Смутную тревогу. С какой целью Ключник открыл передо мной новые возможности? Ведь если рассуждать трезво и забыть про окрыляющую меня силу таинства, теперь я не смогу ими воспользоваться в полной мере. Тогда зачем мне все это?

— Я не понимаю, зачем мне понадобился Закрытый мир теперь. Какой в этом смысл?

— А как ты думаешь выбрать себе спутников? Как подчинишь себе зверя?

— Я помню обряд… — начал было я, но Ключник поднял руку, и мне пришлось замолчать.

— Обряды важны, но они ничто без Закрытого мира. Обряды лишь форма знаний, а знания непостоянны и обманчивы. Не стоит доверять им. На протяжении времен только инстинкты никогда не подвергаются сомнению. Они суть нашего естества — наша первая природа. Закрытый мир тот же инстинкт, но только другого, более глубокого порядка. Почти никому не удается разбудить его в себе. Ты справился. И теперь он поможет тебе разобраться в том, что не объяснить никаким другим знанием.

— Я понимаю.

— Но есть и еще одно обстоятельство, — сказал Ключник. — Я открыл перед тобой возможности Закрытого мира, чтобы ты еще раз подумал. Слушай меня, это важно. Закрытый мир — большая сила. Это власть. Из Закрытого мира ты можешь управлять всем живым. Я хочу, чтобы ты понял, что с этого момента у тебя есть только два пути: первый — сделать следующий шаг и идти дальше, второй — отказаться от всего и занять мое место. Если ты выберешь второй путь — я пойду вместо тебя. Ты станешь старшим Ключником. Подумай. У тебя еще достаточно времени для принятия решения.

То, что предлагал Ключник, не понравилось мне. Не знаю почему, но в его предложении я почувствовал что-то нехорошее, какую-то скрытую угрозу для самого себя. Поэтому я ответил сразу:

— Я не хочу занимать твоего места.

— Не торопись. Подумай.

Я опустил глаза и посмотрел на живое море леса, в котором мне еще предстояло найти себе спутников. Лес затихал в предчувствии надвигающейся ночи. Изредка доносились из уже наступивших под его пологом сумерек резкие крики потревоженных тварей. Им было страшно. Я чувствовал их страх. Я понимал его природу. Теперь я знал причины причин.

— Я обещаю подумать, — сказал я.

— Хорошо, — улыбнулся Ключник. Он был доволен. — В лесу, когда выберешь себе спутника, просто закрой глаза. Ты сам поймешь, что делать дальше. Из Закрытого мира все видится по-другому. В остальном поступай так, как того требует обряд. Вот и все. — Ключник закрыл глаза. — Больше я не собираюсь наставлять тебя. Хотя нет, есть еще одно — помни о том, что выбор спутников — это таинство. Никто не должен знать о твоем выборе. Только то, что останется в тайне, будет целиком принадлежать тебе. В противном случае ты утратишь над ним власть.

— Я буду помнить об этом.

— Теперь иди.

Я попрощался с Ключником и пошел вниз, осторожно ступая в быстро сгущающейся темноте по крутым ступеням, вырезанным в камне. Лес ждал меня.

Ключник остался на террасе. Он занял мое место и, закрыв глаза, погрузился в свой, никому не ведомый мир. Мне хотелось узнать, на что похоже его самосозерцание и что видит он первым, когда открывает глаза. Или он просто сидит и мечтает оказаться на моем месте. А может, его мир похож на теплый мрак, в котором он растворяется и медленно течет в потоке своей неспешной мысли, перебирая сердца, нанизанные на нить дней, месяцев и лет. И так по порядку. Все сердца, прошедшие через его руки.

Когда я спустился с террасы, солнце уже село. Я вошел под полог леса и глубоко вдохнул его сырой, душный воздух. Тысячи запахов окружили меня. Неповторимая атмосфера леса, которую ни с чем и никогда не спутаешь.

Луна еще не взошла. Я шел, все глубже погружаясь в серебряную темноту притихшего леса. Я уклонялся от возникающих перед моим лицом ветвей деревьев. Я с ходу перепрыгивал через могучие корни, которые, разрывая землю, повсюду выбирались на ее поверхность. Я обтекал поросшие мхом поваленные многовековые стволы. Идти мне было легко. Я ступал неспешно и оттого очень мягко, не производя никакого шума. Я словно плыл в теплом тумане испарений.

Чтобы слиться с ночным лесом, необходимо двигаться как можно более естественно, так, как иногда мы двигаемся во сне, позабыв про вес собственного тела. Нужно практически лететь. Только тогда лес перестает замечать тебя и живет, не таясь и не замирая.

Прежде чем взошла луна, лес осветился холодным светом гниющей древесины. Этот свет в своем движении был подобен пыли. Он поднимался вверх к вершинам деревьев, закручиваясь замедленным ураганным вихрем, и, так и не долетая до неба, рассыпался на бесформенные облака и опадал вниз синеватым с искрой дождем. С восходом луны эта волшебная игра света не прекращалась. Она продолжалась до серого рассвета, завораживая каждого, кто не был врагом леса, подобием наркотического сна, ставшего явью. Со временем менялся только цвет этих брызг прохладного света. Он наливался новыми красками, то тускнея то, разгораясь с новой силой.

Взошедшая луна своим светом не изменила лес. Она не принесла с собой ничего нового. Она лишь разбавила душный пар ночи, отчего вдыхаемый мною воздух стал более легким и чистым. Именно в этот момент появления луны над кронами деревьев я вышел к лесному ручью. Его прозрачная вода под стать лесу была неспешна в своем движении. Легкое волнение поверхности ручья ломало ночной свет, и оттого казалось, что она сплошь была покрыта зыбкой лунной чешуей. Воды лесного ручья были чисты и пахли далекими горами. Они все еще хранили в себе память о плакучих ледниках, снежных вершинах и вечном безоблачном небе.

Я перебрался по твердому дну ручья на другой берег и попал в центр Малой Спирали. Круги, из которых она состояла, были сложены из каменных, гладко отесанных плит правильной прямоугольной формы. Плиты были наполовину утоплены в землю и выступали над ее поверхностью на ширину человеческой ладони. Между плитами росла жесткая нездешняя трава изумрудного цвета и небольшие чахлые деревья, которые здесь в спирали почему-то не поднимались выше пояса. Стволы их были скручены неведомой силой в тугие узлы, а их короткие, словно обрубленные ветви почти не имели листвы. Но даже такая убогая растительность хорошо скрывала каменные плиты от посторонних глаз. Не зная, где это место находится и что именно ты ищешь, найти его было невозможно.

Если идти по плитам Малой Спирали, начиная от центра, то они плавно выведут вас на внешнее кольцо Большой Спирали. В поперечнике Большая Спираль была не менее двадцати шагов. Сложена она была из плит, вытесанных из камней разных пород. Они зрительно делили Большую Спираль на две половины. Плиты по правую от меня руку были черными с металлической искрой. Плиты же по левую руку были вытесаны из светло-серого камня. Деление на цвета было выверено с большой точностью и пролегало ровно посередине спирали. Центр спирали определяла несколько возвышающаяся над остальными двуцветная каменная плита.

Стоя в самом начале Малой Спирали, я достал именной нож храмовника. Я сделал это медленно и очень осторожно. Приятная тяжесть ножа передалась моей руке. Моя осторожность и неспешность были обусловлены его необычной формой. Рукоять ножа была глубоко утоплена в его широкое лезвие. Так глубоко, что режущие края лезвия доходили мне до запястья. Здесь, у запястья, две противоположные стороны лезвия, постепенно утолщаясь, переходили в изогнутые шеи двух драконов, которые венчались их точеными головами. Головы драконов были повернуты друг к другу так, чтобы с двух сторон плотно обхватывать руку, держащую нож. В глазах драконов горели бледные огни, которые никогда не гасли.

Такая удивительная форма ножа была не случайной. Она позволяла руке соединиться с металлом, чтобы проникать вместе с лезвием в тело противника. Только так нож храмовника мог напитать своего хозяина силой поверженного врага.

Я почувствовал, как вместе с приятной тяжестью моей руке передалась легкая вибрация освобожденной из ножен изящной, бритвенно-острой стали. Я услышал, как парную тишину влажного леса разрезал ее нежный, похожий на хрустальный, звон. Я подождал, пока опять не наступит тишина, и, переложив нож в левую руку, холодным лезвием рассек двумя полосами крест-накрест ладонь правой руки. Разрезы были достаточно глубокими, чтобы кровь не сворачивалась как можно дольше.

Как только тяжелая кровь моя, стекая по пальцам, стала капать на землю, я медленно начал свое движение вперед. Ступая по каменным плитам, я вышел на внешний круг Большой Спирали. Темная кровь оставляла следы на жесткой траве, на коре карликовых деревьев, на камнях — на всем, мимо чего я проходил.

Моя кровь оживляла силы спирали. Неспешные шаги мои не были прихотью или желанием отсрочить неприятную неизбежность. Нет. Главное было в том, что мое движение внутри перетекающих одна в другую спиралей должно было запутать живущий внутри меня страх. Только так, заблудившись в каменных кольцах, страх мог покинуть мое тело.

Постепенно круги, по которым я шел, сужались, направляя меня к своему началу. Медленно. Очень медленно. Шаг за шагом. Круг за кругом. Жизнь за жизнью. Смерть за смертью. Всего один шаг — и прошлое умирает за твоей спиной. Обернись назад. Посмотри. Что остается в прошлом. Ничего. Одна пустота. А теперь подумай, стоит ли бояться смерти. Или, может, ты мечтаешь навечно остаться вместе с холодными воспоминаниями. Нет. Смерть — это всего лишь еще один шаг вперед. Зачем бояться сделать его. Кто знает, сколько их, таких шагов, ждет тебя впереди.

Воистину смерть — это то лекарство, которое лечит саму смерть.

Движение дурманило меня. Дойдя до центра спирали, я остановился и сел на двуцветный камень. Это был монолит — состоящее из двух цветов единое целое. Кровь все еще шла из моей ладони. Я провел ею по лбу, а затем вытер ее о свою шею. Я еще раз убедился в том, что сделал надрезы правильно — запах у крови был резкий, пьянящий. Кровь моя пахла дорожной пылью. Я воткнул нож в землю перед собой, затем достал крупный кристалл соли и положил его на левую ладонь. Соль быстро впитала в себя мой пот.

После я замер. Тело мое расслабилось настолько, что я почти не чувствовал его. Я впал в оцепенение.

Меня окружили шорохи, скрип деревьев, журчание воды. Все звуки в этом месте были приглушенными. Они успокаивали и настраивали на свершение таинств. Про себя я решил не спешить с выбором спутников. Сначала нужно было посмотреть, что предложит мне лес.

Я был словно поделен на две части, правая из которых принадлежала черной стороне спирали и продолжала по капле отдавать ей свою кровь. Левая же часть меня досталась серой половине спирали и через соль втягивала в себя сырость лесного воздуха, смешивая его с моим потом. Холодные силы леса вливались в меня через левую руку, чтобы затем выйти наружу с горячей кровью правой руки. Я вошел в течение жизни этого места. Пропуская его сквозь себя, я сам становился лесом.

Я физически ощущал разность энергий, пронизывающих мое тело. Я чувствовал легкое покалывание в пальцах рук и выразительный медный привкус под языком. Я сидел. Я слушал.

Лес первое время испытывал меня на прочность. Он двигался у меня за спиной. Он ломал сучья деревьев. Он осмысленно шумел листвой, отчего могло показаться, что в темноте кто-то перешептывается. Лес разговаривал со мной. Я не двигался и не отвечал ему.

Я не шелохнулся даже в тот момент, когда сзади меня раздался надрывный детский плач. Плач был долгим и нудным, словно зубная ломота. Он поставил себе целью измотать меня. Но я выдержал. Плач постепенно затихал, пока не исчез вовсе. Я подумал, что все закончилось, но это было не так. Оказалось, что плач всего лишь взял паузу, чтобы переродиться и вернуться вновь, но уже в другом обличье. Теперь из леса за моей спиной явственно доносился женский стон. В этом стоне не было и намека на сладострастие. Это был стон тягучей, не отпускающей боли. Чужая боль не тронула меня. Когда стон стих, на смену ему пришел злой смех. Смеялся мужчина, и смеялся он явно надо мной. Я не любил себя настолько, чтобы смех, адресованный мне, задевал меня за живое. Поняв это, издевательский смех захлебнулся и растворился в теплой и влажной глуши деревьев. Лес мыслил просто. Он видел многое за свою долгую жизнь. Он помнил все. В его действиях не было злого умысла. Он просто доставал из своей памяти первое, что попадалось ему под руку, и с наивным простодушием дарил это, не зная и не понимая его смысла. Лес не знал злобы. Он просто таким образом пытался разговаривать со мной.

Потом кто-то положил мне на спину маленькую холодную ладошку. Ладонь легла на мою левую лопатку ровно в том месте, где билось мое наполовину мертвое сердце. Вот это уже был не лес. Это страх, покинувший среди колец спирали мое тело, просился обратно.

Я закрыл глаза. Своим новым зрением я впервые увидел, каков он на самом деле. Из Закрытого мира я увидел себя сидящим в центре Большой Спирали. Позади меня стоял ребенок лет пяти. Он неотрывно смотрел своими неживыми глазами мне прямо в затылок. Я не видел лица ребенка, но я точно знал, что это я сам. Именно так я выглядел в этом возрасте. Ребенок тем временем, прощупав мое сердце, убрал руку с моей спины и стал медленно обходить меня по кругу. Не знаю почему, но я не хотел видеть его лица. Я быстро открыл глаза — передо мной никого не было. Я подождал какое-то время и вновь погрузился в теплоту Закрытого мира. Ребенок за это время обошел меня по кругу и теперь вновь стоял за моей спиной. Он дул мне в затылок и играл с моими волосами. Материальность его не вызывала во мне сомнений. Он существовал на самом деле. Заблудившись в кольцах спирали, он на время отстал от меня. Изгнанный, неприкаянный, он хотел вернуться назад. Он желал, как и прежде, крепко держать мое сердце своими детскими руками и никогда больше не отпускать его.

Я не шевелился. Ребенок вновь начал свое движение по кругу. Он был совершенно расслаблен. В его действиях не было и намека на напряжение или неуверенность. Он вел себя совершенно раскованно и, обходя меня в очередной раз, неожиданно сел мне на колени. Я почувствовал холод, идущий от его неживого тела. Ребенок тихо сопел мне что-то на ухо, пытаясь усыпить меня. Он прислонил свою мертвую голову к моей груди и с удовольствием слушал тусклое биение моего сердца. Потом он осторожно заглянул в мои закрытые глаза. Он смотрел в них очень долго. Когда ему показалось, что я готов, он протянул свои цепкие пальцы для того, чтобы обнять мое сердце. В этот самый момент я схватил его обеими руками поперек тела. Ребенок забился и завизжал, мгновенно наполнив тишину внутри меня леденящим кровь звериным рыком. Звуки, издаваемые им, никак не вязались с его внешним обликом. Но я не сдался и не ослабил хватки. Жуткая тварь в моих руках царапалась и изо всех сил пыталась освободиться. Я сжал ее еще крепче, чтобы она не смогла вырваться. Руки мои вспыхнули ярким желтым огнем.

Страх закричал еще сильнее, когда почувствовал, как мои руки наполняются жаром. Он корчился в набирающем силу пламени. Ему было больно. Постепенно крики его становились тише. Еще тише. Совсем тихо. Чш-ш-ш. Я баюкал его, пока в моих руках не осталась лишь горстка пепла. Пламя потухло. Пепел просыпался сквозь мои плотно сжатые пальцы. Погребение состоялось. Я попрощался со своим страхом. Он ушел первым. Вскоре мне предстояло последовать за ним.

Я медленно растворялся в спокойной и естественной тишине леса. Рядом со мной едва различимо шелестела на деревьях листва да ручей с еле слышным журчанием поглаживал скользкие камни своего русла. Из Закрытого мира я видел, как таинственный свет пробивается из-под каменных плит спирали. Свет поднимался к небу, и в его бледных лучах в нескольких метрах над моей головой плавали по кругу белобрюхие рыбы. Своими движениями они рисовали по воздуху контуры спирали. Рыбы создавали в небе отражения того, что они видели на земле. Только мне не было места в выводимых ими узорах. Я ждал долго, но так и не увидел своего отражения.

В этот момент я почувствовал произошедшие рядом со мной перемены. Я открыл глаза и увидел, что лес предложил мне первых спутников. Вокруг ножа, на лезвии которого еще оставалась моя кровь, скрутилась большая черная змея. Ее тело было в постоянном движении, но при этом сама она оставалась на месте. Все ее движения были внутри нее и не выходили за границы ее чешуйчатой кожи. В этом была ее философия. Так она познавала окружающий ее мир. В движениях змеи я не чувствовал никакой угрозы. Но она смотрела мне в душу, и во взгляде ее не было ничего. Одна черная пустота. В этой пустоте не было места даже для холодного ветра. Что мне делать с этой пустотой, как использовать ее силу, я не знал.

Потом из чаши гордо и неспешно вышел королевский олень. Он надменно и одновременно настороженно повел из стороны в сторону своими раскидистыми рогами, словно ожидая, что все живое опустится перед ним на колени. Не дождавшись никакой реакции на свое появление, олень повторил мой путь по кровавому следу и принял соль с моей руки. Он был слишком горд собой и одновременно с этим чрезмерно напряжен и осторожен. Если бы в момент его гордого шествия рядом хрустнула ветка, он в мгновение ока унесся бы в чащу. Король на самом деле был так же пуст, как и взгляд змеи. Я понял, что было с ним не так — этот король был в изгнании, и напускная гордость его на самом деле была страхом возможного разоблачения. Он тоже не подходил мне.

Я протянул руку и выдернул нож из земли. Змея зашипела. Олень нервно дернул головой. Они стоили друг друга, и поэтому я отказывал им. Змея, задрав вверх морду-наконечник, заползла по ноге оленя ему на спину, затем по шее перебралась на рога и там устроилась, оплетя их своим телом. Олень надменно ушел обратно в чащу, оставив после себя резкий запах мускуса. Я вновь воткнул нож в землю и продолжил свое ожидание.

Я думал о брате. Мне не следовало этого делать, но я никак не мог понять, что с ним произошло. Мой брат — это я сам. Мой брат — мое обретенное отражение. Вчера мое отражение разбилось навсегда, и поэтому я не мог не думать об этом. С того самого момента, как я себя помню, мы были вместе.

Я помню раннее весеннее солнце, холодный двор внутри Храма. Я стоял в длинной очереди таких же, как и я, детей без прошлого. Огромные черные Стражи направляли очередь к каменным вратам. Что было за этими вратами, я не видел. Мне было страшно. Неизвестность пугала меня. Моя очередь подводила меня к вратам все ближе и ближе, а воображение рисовало в моей голове картины одна страшнее другой. Что было там, за этими вратами? Еще несколько шагов, и я войду внутрь. От страха я закрыл глаза. Кто-то тронул меня за плечо, и я открыл их. Черный Страж стоял рядом со мной. Я не видел его глаз, но я слышал его страшное дыхание. Я посмотрел вперед. По ту сторону врат стоял такой же ребенок, как и я. Мрачный Страж так же держал его за плечо. «С этого дня вы братья, — сказано было нам. — Никогда не смотрите в воду. Не испытывайте интереса к своей тени. Теперь вы отражение один другого. Пока вы вместе, никто не смеет указывать вам. Никто не унизит вас. Никто не будет учить вас, пока вы сами не спросите. С этого момента живите в гордости. Пока вы вместе, только камни Храма будут выше вас».

С тех пор прошла целая жизнь, и все это время между нами всегда пролегал знак равенства. Это на самом деле было так. Но в то же время я постоянно чувствовал превосходящую силу брата. Я не знал, что это. Я не находил объяснений своему ощущению. Мы вместе прошли через многое. Мы испытали лишения, нас пропустили через себя войны, мы никогда не знали, кем были наши родители. От них в нашей памяти остались лишь безликие серые пятна. Моя жизнь и жизнь моего брата были одинаковы, как одинаковы два отражения. Я ни разу не испытал зависти к его внутреннему превосходству. Но осознание собственной слабости все же не давало мне покоя.

«Сила — не истина» — знакомые слова, но пока еще едва уловимый смысл: «Сила — не истина»…

— Сила — не истина, а потому она никогда не будет настоящим преимуществом, — ответил мне тогда на мои сомнения Ключник. И слова его были неспешны. Они семенами падали в горячую парную землю и прорастали молодым лесом. Я искал покоя в этом лесу, но не находил его там. Я был один, и даже эхо не хотело становиться моим отражением. А слова Ключника все падали и падали, разрастаясь вокруг меня непроходимой лесной чащей. А он не собирался останавливаться и продолжал говорить: — Никто не знает, на чем основывается сила, потому что для каждого эта основа будет разной. И никогда она не будет проявлением чего-то цельного. Сила — суть единства множества проявлений. Никто никогда не сможет сказать с уверенностью, что в ней преобладает. Будет ли это добро, зло, страх, бесстрашие, ненависть или жалость, — Ключник словно взвешивал свои слова-деревья на белых сухих ладонях, — никто не знает. Проявлений этих множество. Состоящая из них основа — форма нестабильная. Она находится в постоянном движении. Сегодня больше одного, а завтра больше другого.

Но я успокою тебя, — сказал мне Ключник, поймав мое отчаяние, и в этот момент я увидел едва заметную дорожку шагов, которые петляли среди деревьев и приглашали пойти по их следу в неизвестность. Это был путь Ключника. Он давно нашел его и теперь предлагал мне воспользоваться им. И я услышал его путеводные слова: — Успокойся. Сила есть воплощение нестабильности — она не дает никаких преимуществ. В серьезных испытаниях сила станет основным источником поражения.

Разговаривая со мной, Ключник улыбался. И я подумал тогда: «Что прячется за улыбкой страшного человека?» Но я так и не нашел ответа.

Улыбаясь, Ключник сказал мне:

— Чтобы узнать правду и не обманывать самого себя, тебе придется встретить смерть. Только в тот момент тебе откроется настоящая основа твоего существования. Плачь, потому что произойдет это лишь однажды. Надейся, потому что в тот момент изменить уже будет ничего нельзя.

Все это Ключник сказал мне накануне нашего с братом боя. Тогда я был слишком занят мыслями о предстоящем испытании, поэтому не смог до конца понять весь смысл сказанного. Слова эти обидели меня. Мне показалось тогда, что Ключник заранее готовит меня к поражению и придумывает для меня слова утешения. Больше всего мне не хотелось, чтобы меня жалели. Я знал, что достоин быть первым, и не мог понять до конца, почему именно в поединке должен был выявиться победитель. Но таковы были правила.

В ночь перед схваткой я метался как в бреду. Вопросы и сомнения были куда хуже самой возможности поражения. Впервые равенство между нами с братом навеки прекращало свое существование. Завтра мы расставались навсегда. У нас больше не могло быть общего пути. Мне было плохо. Невероятно плохо. Я понял, что с того момента, как Выбор пал на нас, я остался один. Впервые в жизни по-настоящему один!

В моей жизни было много битв. Но самыми главными из них оказались битвы с самим собой. Сражаться и побеждать — вот то, что я по-настоящему умел делать в этой жизни. Но теперь я подошел к самому главному ее испытанию. Я был один и мне предстоял поединок с собственным отражением. Я переживал свой первый шаг на пути к смерти. Этим шагом было одиночество. Еще один шаг по долгой дороге, ведущей Защитника в Ближние Горизонты.

Я страдал. Я мучился вопросом: «Что потом?» Что ждет меня после — позор поражения или не менее тягостное осознание того, что мой брат проиграл мне и что отныне он будет жить с постоянным ощущением своей неполноценности?

«Сила — не истина»? Конечно, это так! Но тогда какой в этом смысл?

Мне нужно было избавиться от этих сомнений. Выбор пал на нас, а раз так, то все правильно. Нам выпала великая честь — продолжить путь Защитника. Шанс, который предоставляется не каждому. Выбор богов всегда справедлив, и от того, понятен он нам или нет, ничего не меняется. Это лишь подтверждает нашу беззащитность и детскую наивность перед их престолом. А все попытки найти объяснение есть не что иное, как жалкая и безрезультатная трата времени.

Раз в пятьдесят лет в последний день зимы первая и лучшая тысяча Воинов Храма тянет жребий. Великий день в жизни каждого Защитника, потому как не было человека, кому выпало дважды участвовать в Выборе, и было слишком много тех, кому вовсе не довелось встретить этот день. Множество достойных, подчиняясь и принимая основные законы безволия, смирялись со своей участью, зная, что у них никогда не будет даже шанса.

Мы с братом дошли до этого дня. Мне уже давно казалось, что ничто в жизни не потревожит моего сердца и не заставит биться его сильнее. Но настал новый день, и я понял, как ошибался. Тревожное ожидание наполнило смыслом пустоту в моей груди, и сердце мое в предчувствии свободы стало биться все настойчивее и настойчивее. Я вдыхал прощальный воздух зимы и радовался тому, что мне довелось ее пережить. Я не пытался скрыть своих эмоций и потому улыбался, не прячась и не стыдясь этого. Злоба на какое-то время покинула мое сердце, оставив его детской радости, которая не требует объяснений и потому непосредственна в своих проявлениях. Я улыбался своим мыслям. Я улыбался вопросу, который не покидал меня в это утро. Я спрашивал себя: «Что прячется за улыбкой страшного человека?» Я не находил ответа, и от того улыбка моя становилась все ярче и ярче. Я еще раз вдохнул зимний воздух, который принес мне столько забытых переживаний, и вошел в темные врата, ведущие под своды большого зала.

Все в этот день начиналось до восхода солнца. Из сумрака мы выходили на свет лампады Ключника, чтобы жребий разделил нас. Это был первый круг Выбора. Он распределял порядок, в котором мы должны были подходить к чаше с выложенной в ней серебряной луной. Мы шли к масляному свету, и Ключник грубой кистью ставил знаки зверя нам на сердце. Всего знаков было десять. Пять знаков защитников солнца и пять знаков защитников луны. Мы с братом ушли от Ключника обратно в темноту под знаком лунной кошки. Мы встали от чаши с положенной нашему знаку стороны, терпеливо ожидая, пока последняя пара защитников не уйдет от Ключника.

Горячий знак успокаивал мое сердце. Со дня первой битвы оно было полно луной, и поэтому знак привычно встал на его защиту. Я продолжал улыбаться. Но теперь я улыбался своим новым ощущениям. Знак лунной кошки впитывал в себя злобу моего сердца, тихо мурлыча что-то в ответ, и я чувствовал бархатное прикосновение кошачьей шкуры к моей груди.

Второй круг Выбора начинался в час рассвета от плоской чаши с луной, узорное изображение которой было выложено в ней серебряными ключами. Все ключи в чаше были от одного замка, но только один из них мог открыть его. Парами, каждая со стороны своего знака — отражение с отражением, брат с братом, — мы подходили и брали из узора первый попавшийся ключ. Десятью лучами мы тянулись к чаше, чтобы на короткое мгновение взять судьбу в свои руки.

Затем со своим ключом установленным порядком мы также уходили от чаши. Неспешно и торжественно мы направлялись к закрытой двери, расположенной в восточном крыле огромного пустого зала, и пытались открыть ее. В пути десять лучей наших соединялись, выстраиваясь единой цепью, тем самым непроизвольно смешивая знаки защитников луны со знаками защитников солнца.

Каждый томился неизвестностью и тайной надеждой. Но из пяти сотен только один ключ подходил к замку — и это единственное, что мы знали в этот момент наверняка. Как только первая пара подходила к закрытой двери, четыре последние пары поднимали свои ключи с чаши, и из-под серебряной луны окончательно появлялся чистый лик золотого солнца.

Мы с братом оказались перед дверью одними из первых. Наш ключ совершил полный оборот в замке, и в глубокой тишине дверь распахнулась перед нами. Как быстро и просто. Я не поверил тому, что произошло. Такой малый шанс, и все-таки вопреки остальным случайностям жизни достался он именно нам.

Когда я пришел в себя, то в полной мере осознал, что с этого момента мы с братом стали частью большого, того, что подвластно только богам. И теперь двери были открыты для нас. За дверью мы увидели восход нового солнца. Горизонт отпускал его, освобождая место для одного из нас. Горизонт этот был близок как никогда — оставалось лишь протянуть руку. В этот момент первые лучи солнца проникли под темные своды и, упав на золотую чашу, осветили теплым светом гулкую пустоту огромного зала.

В такие минуты было не положено произносить что-либо. Торжественность таинства, нарушенная праздными словами, была оскорбительна богам. С двух противоположных сторон к нам уже приближались мрачные Стражи, лица которых навсегда были скрыты под черной тканью. И пока они не подошли и не развели нас в разные стороны, я попытался обнять брата на прощание. Именно в тот момент я понял, что все изменилось. Брат больше не замечал меня. Вся прежняя жизнь, все пережитое вместе отныне ничего не значили, и чтобы подчеркнуть это, брат повернулся ко мне спиной. В тот момент мне ничего не оставалось, как сделать то же самое. Мрачные Стражи взяли нас под руки и словно слепых развели в разные стороны.

С того самого момента я уже больше не улыбался. Последняя легкость восприятий навсегда покинула меня. Ничто больше не пряталось за моей улыбкой — остался только страшный человек.

В поступке брата была сила. В моем же порыве не было ничего, кроме слабости. Мне не стоило так вести себя. И теперь мне было стыдно. Слабость моя была подобна наготе, и я надеялся, что никто, кроме брата, не видел моего позора.

Сейчас, перебирая свои воспоминания, я никак не мог понять, откуда внутри такого сильного человека мог появиться ледяной страх. Чего боялся мой брат?

В полдень следующего дня настал час третьего и последнего испытания. На этот раз сами боги выбирали лучшего из нас двоих.

Арена, на которой нам предстояло сойтись, была со всех сторон окружена каменными трибунами. Они поднимались очень высоко. Так высоко, что выше них было только яркое свежее и чистое небо весны.

В полной тишине с разных сторон мы с братом вышли к арене. Трибуны были полны, но никто из зрителей, увидев нас, не произнес ни звука. Подняв ножи храмовников над головой и почтительно держа их обеими руками — левой за глубоко посаженую рукоять, правой за заостренный край лезвия, — мы стали обходить арену по кругу, приветствуя собравшихся на наш бой.

О! Эти зрители заслужили почет и уважение. Наши предшественники. Они смотрели на нас пустыми глазницами посеревших от времени черепов. Тысячи черепов героев заполняли трибуны арены. Они имели право смотреть на нас. В пустоте их взглядов была истина. Они оберегали нас и знали все о смысле жизни. Обходя арену по кругу, мы четырежды обернулись вокруг своей оси, чтобы каждый мог видеть наши лица. Затем мы с почтением положили ножи к подножию трибун.

Четырнадцать Стражей стояли по периметру арены. Я все ждал, когда же увижу их лица, но их головы были по-прежнему укрыты непрозрачной черной тканью. Дыхание Стражей не мешало нам. На этот раз я почти не слышал его.

Я так никогда и не видел их глаз. На что смотрели Стражи? Неизвестно. А ведь они были призваны следить за правильностью всего происходящего.

Стражи, черные и таинственные. Жертвы жестокой болезни. Болезни, которая всегда начиналась и протекала одинаково. У того, кто убил не одну сотню людей, рано или поздно в душе возникает болезненная маята. Невосполнимая утрата душевного покоя, которая постепенно перерастает в непреодолимое желание заполнить образовавшуюся пустоту покоем смертельным, когда тело отторгает все живое и тянется только к смерти.

В свое время я сумел избежать этой болезни. Луна уберегла меня. Но многие из тех, кого я знал, почуяв тоску и поняв бессмысленность всего, что их окружает, выбирали путь наименьшего сопротивления и уходили к Стражам, чтобы стать одними из них. Больше я их никогда не видел. Стражи были закрыты от мира. Смыслом их становилось лишь услужение, потому как все в их жизни было подчинено полному отрицанию свободы воли.

Шаги Стража — слепое услужение. Путь Стража — покой убийцы, который сам заразился смертью.

После внешнего вида черных Стражей взгляд мой всегда искал темноты. Невольно я засмотрелся на нишу, которая располагалась под трибунами с восточной стороны арены. Солнечный свет не попадал под ее своды. Грубый необработанный камень обрамлял нишу. С залитой солнцем арены она казалась дверью, ведущей прямо в черноту ночи, подсвеченную далекими огоньками масляных лампад. Во мраке каменной ниши я увидел силуэт Ключника. Он стоял, повернувшись к арене спиной. Схватка не должна была интересовать его. Ключник не имел права испытывать симпатии к бойцам и уж тем более желать победы одному из них. Когда все закончится, победитель должен просто уйти за Ключником в темноту ниши.

Положив свои ножи к подножию трибун, мы вошли в круг арены. Нам предстоял честный бой, а честный бой — это бой без оружия. Тело человека — как инструмент. Тело само — как оружие. Оружие, которое на себе испытывает все тяготы противостояния. Оружие, которое отзывается болью в обоих случаях, как нанося, так и пропуская удары.

По древним правилам боя нам не разрешалось использовать для ударов кисти рук. Удары можно было наносить только локтями. То же самое касалось и ступней ног. Бить противника следовало, используя только колени. Бой становился зрелищным, терял суетливость и очищался от лишних движений. При этом плотность и сила ударов многократно возрастали. Это был чистый бой на очень близкой дистанции.

Мы двигались по кругу, не спуская друг с друга глаз. Арена меняла нас. Я смотрел на брата и не узнавал его. Этого человека я видел впервые. Уверен, что и брат испытывал те же чувства. И одновременно с этим я все еще не видел перед собой врага. Мне было трудно заставить себя нанести удар первым. Можно сказать, что я добровольно отдал это право брату. И он не заставил себя долго ждать. Я был готов защищаться, и все же его удар оказался для меня полной неожиданностью. Неуловимым образом он нырнул мне под левую руку, нанес сокрушительный удар локтем в челюсть и оказался у меня за спиной.

Как только был нанесен первый удар, Стражи ладонями стали отбивать ритм нашей схватки.

Я сумел устоять на ногах, хотя и потерял брата из виду. В следующее мгновение я пропустил удар коленом в левый бок. Болезненный спазм заставил сжаться все мои внутренности. Мне стало нечем дышать. Разворачиваясь, я вслепую отмахнулся локтем, стараясь достать своего соперника и выиграть время. Я промахнулся, но теперь мы стояли лицом к лицу.

Ритм с трибун постепенно убыстрялся.

Восстанавливая дыхание, я парировал удары своего противника. Он был полон сил и потому не останавливался ни на мгновение. Он жил в бою. Он черпал энергию в точных ударах, которые достигали цели. Он отдыхал, отбивая мои попытки достать его. Бой доставлял ему довольствие, а потому не мог быть для него серьезным испытанием. Он ровно шел к победе через мою боль, так до конца и не понимая, что сквозь очертания врага я все еще вижу в нем свое отражение. Во мне же он видел лишь жалкое препятствие, стоящее на пути, ведущем его к поставленной цели.

Золотые искры сыпались из смыкающихся ладоней. Ритм боя, который задавали Стражи, подстегивал и вел нас к развязке. Он отскакивал звонкими эхом от каменных трибун, и в общем гуле и наслоении звуков мне казалось, что черепа героев оживают. Они шевелились на своих местах, а в их пустых глазницах разгорался зеленый огонь.

Воля моего врага к победе была несокрушимой. Его нисколько не тревожили мои точные удары. Он не замечал их. Он смеялся надо мной. Он издевался над моей силой. Он приходил в восторг от своей выносливости и не переставал демонстрировать свои умения.

В какой-то момент я понял, что он играет со мной. Он мог закончить схватку в любое время, но ему доставляло удовольствие ощущение собственной мощи.

Мир в моих глазах уже давно не стоял на месте. Как жертвенное животное, я поводил головой из стороны в сторону, не зная, на кого мне наброситься. Я был слеп. Сотрясаемый каскадами коротких и точных ударов, утопая в бешеном ритме трибун, я уже ничего не понимал. Единственное, что я видел четко, были лица тысячи героев, заполнившие пустые трибуны вокруг арены. Они поддерживали меня. Они говорили мне мудрые слова, которые я чувствовал, но не мог запомнить ни одного, потому что их мудрость не имела ничего общего с мудростью живых.

Я проиграл. Брат добил меня сокрушительным ударом в затылок, от которого кровавое мутное солнце лопнуло у меня в голове. Тело мое, застыв на секунду, рухнуло на арену, а я остался стоять наедине с собственной тенью. Только холодное солнце видело, что дух мой продолжал оставаться на ногах. В этот момент мое отражение разбилось навсегда.

Тяжелые воспоминания. Тело мое содрогнулось, еще раз пережив в памяти тот жестокий удар. Где я?

Я был в лесу. И теперь все изменилось. Брат испугался и никогда уже не сумеет найти верную дорогу. И нет участи печальнее для того, кто выбрал путь Защитника. Сейчас он был подобен перу, которое кружит в невидимых глазу волнах теплого и холодного воздуха, то поднимаясь вверх, то стремительно скатываясь в бездну, не имея никакой возможности что-либо изменить. Мне не было его жалко, я просто не мог понять. Ключник, несомненно, прав — «сила — не истина». В бою, как и в жизни, все неустойчиво. Понятия находятся в постоянном движении, лишь на мгновения приобретая стабильную форму. В такие моменты нам кажется, что мы что-то поняли, а значит, стали мудрее. Но потом опять все приходит в движение, и от наших убеждений не остается камня на камне. Именно поэтому победитель в схватке не всегда на самом деле является таковым. Равно как и проигравший неожиданно для всех может оказаться победителем.

Время для воспоминаний прошло. С моих глаз упала пелена оцепенения, а вопросы и сомнения растворились в лунном свете. Лес уже давно предложил мне новых спутников и терпеливо ждал, что я решу.

Рану на моей правой ладони вылизывала пятнистая лесная кошка. Соль из левой руки принял огромный черный как сажа кабан. Они не мешали друг другу. Между ними оставалась дистанция, в которой чувствовалось взаимное уважение. Кошка склонилась над моей ладонью так, как все кошки склоняются к воде на водопое. Она ни на минуту не теряла бдительности и была готова ко всему. Время от времени она предостерегающе шипела: «Ха-а-а», — и оголяла желтые клыки. Черный кабан в ответ лишь рычал что-то угрожающее да сильнее прижимал рыло к ладони с солью, поглядывая на кошку исподлобья. Делать что-либо, чтобы продемонстрировать свои клыки, ему было незачем — они и так в достаточной степени выступали у него по бокам морды. Можно было не позавидовать тому, кому предстояло попасть на эти острые крючья. Лесные кошки убивали кабанов, кабаны убивали лесных кошек, но сейчас они пришли сюда не для того, чтобы выяснять отношения в их извечном споре.

Прелесть зверя — его игра. Естественность его движений — красота драгоценного камня. И я наслаждался его игрой. Я был ценителем. Я был доволен. На этот раз лес постарался угодить мне. Я знал истинную цену своему выбору.

Мне нравилась кошка за ее короткие и точные удары. Мне нравилась ее несущая смерть стремительность. Мне нравился кабан. Он был надежен и прост. За ним легко можно было укрыться. Они подходили мне. Я понял, что мне не стоит желать большего, и поэтому я остановил свой выбор на этой паре.

Настало время тому, чтобы подчинить себе зверя.

Только сейчас я по-настоящему понял, что сделать это правильно, не обладая способностями Закрытого мира, было практически невозможно. Внешнюю сторону любого обряда знал каждый. Но обряд был всего лишь формой знаний — холодной абстракцией, лишенной реального воплощения.

Я вспомнил слова Ключника о том, что только из Закрытого мира пойму, как мне действовать и поступать дальше. Ключник был хранителем тайн, которые на самом деле ни для кого не были секретом. Но на то он и Ключник, чтобы открывать нам двери к спящим глубоко внутри нас истинным знаниям, чтобы мы могли воплотить их таинственную сущность в жизнь.

По своему усмотрению Ключник с легкостью наделял нас способностью к их применению. Вот только избирательность его выбора оставалась для всех загадкой. Ключник сам решал, кому и что следует знать. Еще Ключник знал нужное для знаний время.

Я закрыл глаза. Я вновь видел то, чего не видят другие. По ту сторону моего взгляда лесная кошка и черный кабан стали полупрозрачными. Я видел, как янтарный огонь бродит по их венам внутри небесно-голубых оболочек.

Еще я увидел душу своего ножа.

В Закрытом мире нож храмовника становился живым существом, состоящим из двух начал единым целым — олицетворением самой жизни Защитника. Два дракона спали в ноже. Сплетение их сложенных крыльев было его широким лезвием. Лапы драконов сжимали друг друга и были рукоятью ножа. Пока нож был в покое, головы драконов на длинных изогнутых шеях словно в зеркале могли видеть одна другую. Но как только нож попадал в руку своего хозяина, драконы теряли друг друга из виду и были вынуждены просыпаться, чтобы отправиться в путь на поиски своего отражения. Глаза драконов всегда светились бледным огнем. Этот огонь был остатком чьей-то боли.

Сейчас нож храмовника спал.

Я заглянул в глаза драконов. Там, в глубине светящихся глаз, я увидел то, что видели сами драконы. Я увидел, а главное — смог понять их сон. Он был полон ледяного покоя, в котором драконы жили когда-то среди заснеженных горных вершин. Это был их сон о прошлом. И они ни на минуту не хотели покидать его, став рабами жестокой жалости к самим себе. Теперь они жили только тем, что давно минуло.

В Закрытом мире рука моя коснулась лап драконов и встала на пути их отражения. Я увидел, как они неохотно проснулись. Они медленно выходили из оцепенения своего прекрасного сна, в котором была бесконечная свобода синего неба, раскинувшегося над кристальными просторами белых холодов. Потеряв друг друга из виду, драконы ожили. Я почувствовал скользящее движение их чешуйчатой кожи вокруг своей руки.

Пытаясь обогнуть мою руку, драконы стремились только к одному — вновь встретить свое отражение. Там, в леденящих душу глазах, полных белого света, они хотели опять обрести свой покой. Их поиски друг друга были похожи на игру, и первое время я забавлялся, следя за веселым танцем двух стальных драконов. Но игра только казалась мне таковой. На самом деле драконы были в ярости. Спиралью преследуя один другого, они поднимались по моей руке все выше и выше, но все их попытки встретиться были напрасны. От этого злой свет в их глазах разгорался все сильнее и сильнее.

В движении драконы постепенно вытянулись в полный рост, и вот уже моя рука полностью скрылась под их по-змеиному извивающимися телами. Смертельный танец драконов не прекращался. Они кружили вокруг моей руки и, казалось, не собирались останавливаться. Только внезапно, когда я совсем не ждал этого, что-то произошло — драконы неуловимым образом извернулись, и их головы заскользили в обратном направлении. Я понял, что теперь все готово для подчинения зверя. Драконы двигались вниз все быстрее и быстрее.

Выждав момент, когда они вот-вот должны были вырваться на свободу и умчаться от меня прочь, я направил руку в сторону полупрозрачной кошки.

— Мне нужна твоя помощь, — вспомнил я нужные слова.

В Закрытом мире звук моего голоса отразился многократным шипящим эхом. Как только я произнес то, что должен был сказать, драконы с яростной силой прорвали небесно-голубую оболочку кошки и растеклись по ее венам. Они жадно пожирали янтарный свет, горевший внутри зверя. С двух разных сторон драконы мчались навстречу друг другу. Множество сложных поворотов и спиралей, сумасшедшие скорости, и вот они наконец встретились точно в сердце кошки. Драконы еще немного покружились в танце и заново обрели отражение один другого. Они мирно уснули в сердце зверя, вновь обернувшись бритвенно-острым ножом. К этому моменту весь янтарный свет погас внутри полупрозрачного тела лесной кошки.

Смерть ее была тихой. Со стороны могло показаться, что она просто уснула, поэтому все происходящее не напугало кабана. И это было хорошо, ведь теперь настала его очередь.

— Мне нужна твоя защита, — прошипел я ему.

Я вновь взял нож в руку, и яростные драконы тем же путем погасили свет и в его венах. Черный кабан всхрапнул, почувствовав стальной холод в сердце, ноги его подкосились, и он упал замертво.

Состоящая из двух начал душа моего ножа сделала свою работу. Я воткнул его в землю, и драконы погрузились в долгожданный сон холодного покоя.

Рядом со мной в Закрытом мире остались лишь подвижные небесно-голубые оболочки лесной кошки и черного кабана. Они сохранили всю свою мощь, и теперь мне оставалось только подчинить их себе. Руки мои вспыхнули янтарным огнем. Здесь было место зверя. Его новая обитель.

Кошка увидела свет пламени первой. Она не могла противостоять его манящей силе и, не долго думая, прыгнула в мою правую руку. Кабан немного задержался, осторожно принюхиваясь из темноты к свету моего огня, но вскоре и он занял свое место в моей левой руке.

Первое время они беспокойно ворочались, поглощая мерцающий жар из моих рук. Потом, насытившись, лесная кошка и черный кабан успокоились и прочно заняли свои новые места. Я подчинил их, и теперь они были готовы служить мне.

А вы когда-нибудь ощущали силу зверя в своих руках?

От этой новообретенной силы удары моего сердца достигли предела, и я открыл глаза. Два мертвых тела лежали у моих ног. Отныне я был хранителем их духа. Я выбрал спутников, и мне больше нечего было делать в лесу. До рассвета оставалось совсем немного времени. Вскоре должен был начаться новый день, а меня ждало еще одно самое главное испытание.

Я возвращался в Храм.

Осторожно я спрятал нож в ножны. На застывших, неуверенных ногах начал я свое обратное движение по каменным плитам. За первую весеннюю ночь ручей разлился, и теперь его пахнущие небом и вершинами гор воды скрыли под собой кольца малой спирали. Я вовремя успел с выбором спутников. Пройдет еще несколько дней, и ручей надежно укроет обе спирали от посторонних глаз, и даже человек знающий не сможет воспользоваться силой этого места.

Стоя по колено в воде я смыл сухую кровь со своего тела и неспешно пошел прочь. Спешить мне действительно было некуда. Чувство отрешенности от всего, что раньше меня окружало, наполняло меня невероятной легкостью, словно я расплатился со всеми долгами и вылечился от всех так долго мучивших меня болезней. Я вдыхал ночной прохладный воздух, и мне было хорошо и спокойно. Сердце мое успокоилось. Я не чувствовал усталости. Я вообще не чувствовал своего тела. Я практически летел. Руки мои наполняла небывалая мощь. Дикая сила. Я различал тысячи новых запахов и понимал их предназначение. Я слышал слабые шорохи и рев далеких животных. Деревья шумели между собой, и теперь я понимал тайный смысл их существования. Их неспешный жизненный путь открылся передо мной во всей своей простоте, наполненной безмерным величием, заключенным в их необъятных стволах.

Сейчас как никогда я ощущал себя частью окружавшего меня мира. Отныне я мог управлять всем, что меня окружало. Власть над миром была в моих руках. Я мог стать царем царей. Что может быть проще? Или же я мог занять место Ключника и быть еще выше, чем вся земная власть. И это тоже было доступно мне. Но…

Внезапно дорогу мне преградил волк. Я остановился, потому что он обнажил клыки и угрожающе зарычал. В его поведении было что-то странное. Я долго не мог понять что, пока не догадался — волк был слеп. Чтобы проверить свою догадку, я взмахнул рукой. Волк не отреагировал. Он просто чувствовал запах чужака и поэтому был так агрессивен и напряжен.

Я присмотрелся к нему. Волк был огромен. Он был стар и слеп, а потому не мог прокормить себя. Черная с проседью шкура дрябло висела на его выпирающих в стороны массивных костях. Волк скорее всего был изгнан из стаи и теперь бродил по лесу в полной темноте своего одиночества. Я увидел еще одно, то, на что не обратил внимания в первое мгновение. Правый бок волка был разорван. Рана была нанесена ему недавно, но уже начала гноиться. Сквозь запекшуюся кровь и облепленные мухами нагноения можно было видеть желтоватые пластины его ребер. Рана была серьезной.

Волк был стар, слеп и слаб. Он умирал. Но, даже находясь в таком жалком состоянии, он не терял чувства достоинства и потому прятал от меня свои увечья. Скаля желтые с прочернью клыки, он показывал мне, что все прекрасно видит. Повернувшись ко мне целым боком, он хотел казаться здоровым и был готов к бою со мной. Внутренняя сила его была велика, и крепость ее не вызывала никаких сомнений.

Мне не было жалко волка. С раннего детства меня отучили от чувства жалости к кому бы то ни было. Вначале меня отучили от жалости к самому себе. Затем меня отучили жалеть других. Я давно узнал, что жалость к постороннему — это всего лишь проекция нашей жалости к самим себе. Чужие страдания, увечья и боль мы подставляем под себя и преисполняемся жалости к собственному ничтожеству перед коллизиями жизни. А это есть нечто иное, как высшая форма эгоизма.

Поэтому сейчас я не жалел себя. Я просто восхищался стойкостью волка.

Я сел на землю. Мне захотелось посмотреть, каков волк в Закрытом мире. То, что я увидел, поразило меня. Полупрозрачный зверь его духа рвался наружу, пытаясь покинуть старое дряхлое тело. Дух этот был огромен. В его венах почти не осталось огня, и он изо всех сил рвался на свет, который шел от меня.

Волк умирал на моих глазах. Не встреться со мной, он прожил бы еще, быть может, пару дней, но сейчас волк из Закрытого мира увидел яркий свет. И это ускорило шаги его смерти. Волк умирал быстро. Трудно противостоять себе и не пойти на свет, когда вокруг тебя одна холодная темнота.

Совершенно неожиданно небесно-голубой волк разорвал дряхлое тело и одним легким прыжком оказался у меня в ногах. Избавившись от болезненной жизни, полупрозрачный волк вырос в размерах в несколько раз. Он был огромен — поэтому-то старое тело не смогло больше удерживать его. Волк жадно поглощал жар огня, вживаясь в меня и становясь со мной единым целым. Дух волка был так велик, что занял во мне все свободное пространство, оставшееся после кабана и лесной кошки.

Это произошло внезапно. Я не собирался брать волка с собой. Но в то же время я понимал, что случайность есть проявление независящей от меня Высшей воли. А раз так, то эта случайность изначально справедлива и потому не нуждается в поисках смысла. Волк не мешал мне, и я чувствовал его благодарность. Я потрепал его по могучему загривку, и он успокоился.

Я открыл глаза и посмотрел на жалкие останки некогда наводившего ужас на всю округу зверя. Теперь я окончательно понял, что власть не нужна мне. Не хотел занимать я и место Ключника. В теле мертвого волка был конец всех желаний, всех надежд — всего того, что так щекочет наше тщеславие и олицетворяет стремление к превосходству над всем, что нас окружает. Это было так очевидно. Я понял, что смог устоять против очередного соблазна. И этим я был обязан случайной встрече с умирающим волком.

Я продолжил свой путь к Храму. Сила моя увеличилась многократно, но я не испытывал беспокойства по этому поводу. Конечно, риск того, что я не смогу справиться с заключенными во мне силами и они подчинят меня себе, возрос многократно. Я осторожно прислушался к своим ощущениям. Я чувствовал могучее движение зверя внутри себя. Но в этом движении не было ничего угрожающего. Повода для тревог не было. Мое сердце и моя голова оставались чистыми. В них, как и прежде, я видел безмятежность синего неба. Зверь знал свое место и не стремился овладеть тем, что ему не принадлежало.

Я был спокоен. Ничто не тревожило меня. Я неспешно возвращался в Храм, и обратный путь мой был долог. Лес не хотел отпускать меня. Он уговаривал меня своей тишиной и покоем остаться с ним навсегда. В сером утреннем свете он заводил меня в такие сокровенные уголки своей чащи, из которых совершенно не хотелось уходить. Я бы мог остаться здесь, чтобы жить столько, сколько будет жить сам лес. Я бы мог погрузиться в яркую пустоту Закрытого мира — стать его центром, а все живое, подчиняясь, закружило бы вокруг меня. Но я не останавливался. Я возвращался к серым камням Храма.

Деревья на моем пути сплетали свои стволы и ветви в прекрасные дома. Стая волков воем звала меня остаться с ними, а огромный седой медведь, встав на моем пути, не пускал меня дальше, осторожно отталкивая мохнатым боком назад — обратно в лесную чащу. Но их усилия были напрасны. Они больше не могли остановить меня.

Я уходил и я возвращался. На прощание, когда первые камни Храма появились среди деревьев, лес повсюду на моем пути рассыпал белые влажные цветы. Они распустились этой ночью и теперь опадали мне под ноги снегом отживших свой короткий век лепестков.

Я входил в Храм. Я уже чувствовал его под мягким настилом из потрескивающих веток и сухой слежавшейся листвы. У Храма не было четких границ или врат, определяющих его начало. Храм почти всегда был пуст. Он был создан для уединения и давал каждому, кто приходил в него, только две вещи — время и тишину. Это были ценности Храма. Его главное богатство.

Храм Защитников не хранил в себе мертвых знаний. Он никого ничему не учил. Время и тишина — неподвижные камни. Вот все, что тебе нужно. Они ждут тебя. Все, что ты хочешь знать, уже заложено в тебе. Остановись среди камней, послушай тишину, и ты услышишь ответы.

Вскоре ты поймешь, что множество ответов — не главное. Тысячи вопросов проведут тебя по одному пути. Ответ за ответом. Победа за победой. Разочарование за разочарованием. Все ближе и ближе. Медленно. Шаг за шагом. Так ты проходишь этот путь. В конце него ты поймешь, что все тревоги, все печали, вся боль сосредоточены в одном последнем вопросе, невозможность ответить на который перечеркнет все, что ты узнал до этого. И отчаяние овладеет тобой.

Но для Храма нет ничего невозможного. Теплым одеялом он обернется вокруг твоей измученной души. Он наполнит тебя еще большей тишиной и даст столько времени, сколько потребуется, и однажды ты проснешься со словами: «Я знаю». С этого момента жизнь твоя изменится. Просветление твое будет подобно вздоху облегчения. Ты, как и древний бог, избавишься от камня сомнений. Он упадет с твоей души, и ты услышишь, как земля слегка вздрогнет под его тяжестью. Каждый получит свою награду. Храм вырастет, прибавившись еще одним камнем. Ты же успокоишься ответом на главный вопрос, тревожное имя которому все это время было Смерть.

Я входил в Храм. Я шел по его извилистым коридорам. Мимо одиноких каменных врат, которые никуда не вели и по ту сторону которых много лет назад я обрел свое отражение. Мимо купола темного зала с чашей золотого солнца посередине. Скоро, совсем скоро оно вновь скроется на долгие пятьдесят лет под серебряной луной. Я шел мимо пустой арены.

Тихо и очень осторожно я проходил мимо каменных колодцев, где под открытым небом молча сидели в темноте своих одежд мрачные Стражи и терпеливо ждали часа служения. И единое дыхание их было дыханием самого Храма.

Я проходил мимо множества камней. Позеленевшие от времени, они блестели каплями утренней росы и казались мне живыми.

Серое предрассветное небо тем временем наливалось синевой, и вскоре огненный край солнца показался из-за близких заснеженных горных вершин. Первый луч его ослепил меня. Яркий свет луча тонкой парной полоской сквозь влажное небо упал и ударился о вершины деревьев. От удара он рассыпался и брызгами разлетелся в разные стороны множеством маленьких черных птиц. Клювы их были покрыты золотом, а внутренняя сторона крыльев переливалась изумрудными всполохами. Птицы сверкнули черным оперением и мгновенно пропали, словно их и не было.

Я вздохнул. Еще одна душа Защитника обрела новую жизнь.

Я нашел Ключника на том же месте, где мы и расстались. Он почувствовал мое приближение. Он услышал шорох моих шагов. Он не открыл глаза, чтобы посмотреть на меня. Я сел рядом.

Солнце уже прогрело камень террасы, от чего он наполнился жизнью и стал теплым. На нем было приятно сидеть. Я слышал дыхание камня, а его живое тепло расслабляло меня. Я почувствовал, что устал. Это была длинная ночь. Это была длинная жизнь. Усталость моя была приятной.

— У тебя остались вопросы? — спросил меня Ключник.

Я задумался. Вопросы, вопросы, вопросы… Время вопросов уже прошло. Не стоило тревожить себя пустым. Но нет, все-таки кое-что не отпускало меня.

Ключник ждал.

— Почему я? — После долгого молчания слова давались мне с трудом.

Только сейчас я почувствовал, насколько изменилось мое восприятие времени за эту ночь. Теперь мне казалось, что все, что случилось со мной в лесу, было давным-давно, и все это время я ни с кем и не разговаривал.

— Случай. — Ответ Ключника был легок, но сквозь кажущуюся легкость я услышал раскаты далекого грома. Так слова Ключника привычно уводили меня в свой мир, полный таинственной легкости простых вещей. — Твой брат не справился. Стражи были свидетелями его поражения.

— Но поединок? Я проиграл.

— Поединок — всего лишь древний ритуал, — сказал Ключник, и редкие холодные капли дождя упали мне на лицо. — Если хочешь, поединок — это последний шанс одуматься. Передумать. Уступить. И уступить в первую очередь самому себе.

Дождевые облака собирались над Храмом. Слова Ключника каплями мягкой воды падали на лес. Они смывали с его листьев пыльные остатки зимы.

— Поединок… — Ключник смолк на мгновение, и в дождливой тишине я услышал шепот множества воспоминаний. Пережив их заново, Ключник продолжил: — Ведь главное — не физическая сила. Бывает так, что исход боя не всегда показывает достойного. Выбор не прост. Случается, что в некоторых поражениях намного больше достоинства, чем в иных победах.

Дождь и тишина — слова Ключника:

— Твой брат за ритуальной схваткой не смог увидеть самого главного. Он так и не ответил себе на вопрос, ради чего ему нужна эта ритуальная победа. И вот он проиграл в самом главном сражении своей жизни. Но я не виню его в этом. Кто я такой, чтобы это делать. Все произошло так, как и должно было быть. Ничто не потревожит воли богов, и ничто не возвысит безволие человека. Три испытания. Три проявления независящей от нас воли. Три. Но только четное число — число смерти.

Я сделал движение, чтобы возразить, но Ключник остановил меня:

— Не говори ничего. Просто подумай. Ведь самое главное — это понять. Это главное. Осмыслить и понять. Многие считают, что главное в том, чтобы изменять все вокруг. Так они пытаются повлиять на ход своей и чужой жизни. Это путь многих бед и страданий.

Теплый камень Храма. Свежий чистый лес. Все вокруг еще хранит запах ночи:

— Мы ничего не меняем. Мы лишь наблюдаем, делаем выводы и действуем так, чтобы не обманывать самих себя. Тебе будет нелегко. Ты должен забыть про страх, сомнения, гордыню, жалость, про все, что связывает тебя по рукам и ногам. И тогда все возможно.

— Неужели мой брат не смог победить страх? — спросил я. — Мне трудно поверить в это. Чего он мог бояться?

Ключник не спешил с ответом. Он дал мне время успокоиться. Я был напряжен. Я вслушивался, чтобы не пропустить ни единого слова. Но все, что я слышал, — это тишина и капли дождя, бьющие о камень. Когда дыхание мое вновь стало ровным, Ключник ответил мне:

— То, с чем он не справился, это больше, чем страх. Есть два типа людей — рабы и воины. Если у рабов есть надежда когда-нибудь стать воином, то некоторые из воинов живут в постоянном страхе стать рабом.

— Что ты хочешь сказать?

Слова долгожданного ответа прошли сквозь меня, не оставив внутри ничего, кроме тоскливой безысходности.

— Я хочу сказать, — вздохнул Ключник, и волна тяжелого тумана накрыла лес, — что твой брат мог стремиться быть во всем первым только из страха. Он боялся показаться рабом в чужих глазах. Страх стал стержнем его жизни.

Вот оно! Я не желал соглашаться с Ключником, но что мне оставалось делать — он был прав. Злоба медленно закипала во мне.

— А что, если и я окажусь точно таким же? — сквозь зубы спросил я.

Ключник впервые за последние дни пристально посмотрел на меня. В глазах у него сверкнули злые огоньки, точь-в-точь как те, что светятся в глазах драконов на моем ноже. Он холодно улыбнулся. В этот момент бледное солнце сквозь дымку показалось в небе, и оно больше не грело меня.

Ключник сказал:

— Тогда это будет твоя личная трагедия. И только.

— Понимаю, — ответил я.

Мне удалось погасить в себе первые проявления злобы. Ключник был прав. Поэтому он не пытался обманывать меня пустыми надеждами.

— Ты можешь совершить подвиг, — продолжил Ключник, и солнце вновь скрылось за облаками. Пошел дождь. — Но в чем заключается сила подвига? Конечно, не в памяти человечества — она скоротечна. И не в желании вызвать сиюминутное восхищение. И уж ни в коем случае подвиг не должен совершаться из страха нарушить чей-либо приказ. Это неправильно.

Тебе остается подвиг как свершение личности. Подвиг как осознанное действие со своим, понятным одному тебе смыслом. Он останется только с тобой. Им не нужно ни с кем делиться. В этом сила подвига. Теперь я спрашиваю: готов ли ты совершить подвиг?

Я молчал. Я слушал Ключника и неотрывно смотрел на кисти его рук. Они были молочно-белыми, узкими и неестественно вытянутыми. Их непропорциональность во многом объяснялась длиной пальцев. В них совершенно не было мягкости. Длинные фаланги пальцев имели мощные хрящевые соединения и были оплетены лишь лентами сухожилий, строение которых во всех деталях можно было рассмотреть под тонкой кожей.

Ногтей на пальцах Ключника не было. Они были вырваны. Ногти на пальцах олицетворяли когти зверя, а в руках Ключника не было места его проявлениям.

Руки Ключника можно было назвать уродливыми, потому что жили они своей отдельной жизнью. Совершая одним только им понятные движения, они общались между собой. Они видели много страха и причиняли много боли. Они оценивали всех живущих по своим далеким от реальности критериям. И после всего, что они видели, их отношение к жизни было наполнено презрением. Только так и никак иначе. Это были руки прирожденного Ключника.

Глядя на холодные, злые руки, я понял, что, говоря о подвиге, Ключник испытывает меня.

— У меня нет желания совершать подвиг, — сказал я. — Пусть об этом мечтаю те, кто не видел этой жизни. Я хочу просто делать то, что могу. Именно могу, а не должен. Я никому ничего не должен.

— Так ли это на самом деле? — Усилился дождь.

— Так.

— Кто-нибудь учил тебя этому? — спросил Ключник, и дождь совсем рядом живой полосой с шумом пробежал по листве.

— Да, — ответил я, — Храм научил меня.

— Люди Храма? — уточнил Ключник, и я почувствовал, как за дождем пришел холодный ветер.

— Нет, меня научил сам Храм. Он дал мне достаточно времени, места и покоя, чтобы я все понял.

— Правильно, — сказал Ключник, и дождь мгновенно стих. Ушел ветер. Больше в голосе Ключника не было места эмоциям. — Люди говорят много. Только Храм молчит. Своим молчанием он приближает нас к истине.

Вокруг меня стояла тишина. Ключник говорил со мной. Слова его шли из глубин камней Храма. Они прорастали новыми деревьями в лесу и тянулись к небу. Слова падали с неба каплями прохладного дождя. И где-то посередине, там, где был Храм, где был лес и где был дождь, слова Ключника сплетались в сложный узор, распутав который, можно было понять смысл жизни. Храм слушал наш разговор и, как всегда, хранил молчание.

Было тихо. Я слышал, как утренняя роса скатывается по позеленевшим ячеистым стенам Храма. Я слышал, как она, вытягиваясь под собственной тяжестью, звонко капает в заполненные водой каменные чаши. Как потом вода, подчиняясь ритму капель, выплескивается за края этих чаш, облизывая камень и наполняя его глубиной и свежестью мокрого темно-серого цвета.

В этот момент я вспоминал арену и черепа героев. Мне представилось, как роса собирается в их пустых глазницах, а потом слезами скатывается по белым костям на пахнущий утром и помолодевший за ночь черный камень трибун.

Ключник не пытался внушить мне свое видение мира. Нет, слова его были естественны. Они были частью Храма. Частью его выложенных плитами площадей. Частью его вековых деревьев, растущих на немногочисленных клочках голой земли. Частью его неба. Все вокруг было Храмом, дышало тишиной и отпущенным для жизни временем.

— Ты должен знать, — говорил со мной Ключник, — там, куда ты отправишься, покоя не будет.

— Я понимаю это.

— Не спеши говорить, что понимаешь. Вдумайся. Покой уготован для всех, кроме тебя и таких, как ты. Справедливо ли это — покой для большинства?

— Не мне рассуждать о справедливости.

— Тебя это на самом деле не волнует? — спросил Ключник.

— Да, — настала и моя очередь улыбнуться своим воспоминаниям. — Сегодня в лесу я встретил умирающего волка. Эта встреча открыла мне глаза. А покой, ну что ж, я постараюсь найти его в самом себе. Надеюсь, что мне это удастся.

— Хорошо, — сказал Ключник.

И вновь тишина. Кругом тишина. Тишина спокойная. Тишина размеренная. Тишина легкая. Невесомое облако тишины. Покой. Нужно наслаждаться самой возможностью покоя, пока для этого не нужно прилагать максимальных усилий. Пока покой достижим и не требует от тебя жертвенности.

Я прислушивался к своим ощущениям. Я не хотел поймать самого себя на лжи. Вот я такой уверенный в своих силах, смотрю на Храм, наслаждаюсь покоем и тишиной, слушаю Ключника, могу различать два мира и, что самое главное, могу подчинить их себе. Готов ли я на самом деле расстаться со всем этим? Что, если я обманываю себя? Разве можно потерять все это? Каково это — существовать в стороне от привычного мира и знать, что возвращение невозможно.

Я стал перебирать все то, что мне было дорого. Среди хаотично возникающих картин прошлого было разное. Да, они были приятны и близки. Среди них было и хорошее, и плохое. Обычные воспоминания обычной жизни — я положил их на одну чашу весов. На другую чашу я положил осознание того, что, как бы ни были приятны и близки подобные воспоминания, у них у всех был один большой недостаток — все они были прошлым. Жить только прошлым — занятие убогое и недостойное.

Качели весов долго не хотели останавливаться. То одна, то другая чаша опускалась вниз, под тяжестью того, что правильно и неправильно. Ностальгия и теплота боролись с циничными оценками и отрезвляющим воздействием опыта. Чаши долго ходили из стороны в сторону, пока не замерли, уравновесив друг друга. Я с облегчением понял, что не обманываю себя. Я был готов. Я смогу найти покой в самом себе. Я справлюсь.

— Будет больно, — сказал Ключник.

— Я справлюсь, — повторил я вслух.

Во мне не было жалости. Я убил свой страх. Теперь я понимал, что избавился от сомнений, значит, я смогу справиться с болью. Я и раньше умел справляться с ней, но сомнения усиливают страдания, причиняемые болью. Теперь я смогу свести их к минимуму.

— Ты все хорошо обдумал? Это твой последний шанс что-либо изменить.

— Я ничего не хочу менять.

Я с удивлением посмотрел на Ключника. В нашем с ним разговоре я вдруг почувствовал какой-то скрытый смысл. Что-то было не так. Он словно упрашивал меня отказаться. Это не были обычные предостережения обо всех опасностях, что ждут меня впереди. Нет. Сейчас он настойчиво убеждал меня отказаться.

Неожиданно Ключник встал и подошел к краю террасы.

— Подумай, какой властью ты можешь обладать, — сказал он, не поворачиваясь ко мне, и в этот момент яркое солнце вновь ослепило меня. — Откажись. Займи мое место, а я пойду вместо тебя. Ты станешь старшим Ключником. Тебе будет подчиняться Закрытый мир. Ты сможешь пользоваться своими новыми возможностями. Сила будет подчиняться тебе. Слабость будет у тебя в услужении. Цари будут приходить к тебе на поклон.

Ключник сжал белую ладонь в огромный костлявый кулак.

— Вот где ты будешь держать весь этот мир. Храм, покой, время — все будет в твоем распоряжении. Неужели ты этого не хочешь? Я дал тебе Закрытый мир только на мгновение. Ты даже не успел понять его. А он огромен. Его можно открывать бесконечно долго, и каждый раз он будет сверкать новыми гранями.

Ключник стоял на краю террасы. Его качало из стороны в сторону. Необходимость жизни и непреодолимое желание смерти боролись в нем. Казалось, еще мгновение, и он не устоит и сделает шаг вперед. Видя его внутреннюю борьбу, я не пытался остановить его. Глядя со стороны, можно было подумать, что на самом деле он не замечает, что стоит на краю террасы. В мыслях он был далеко отсюда и не замечал ничего вокруг.

Ключник резко развернулся и сел напротив меня. На этот раз он смотрел мне прямо в глаза. И взгляд его был тяжелее солнца.

— А простые радости обычного мира. Просто дышать! Подумай! Ночной воздух — его больше не будет. Чему ты противишься! Займи мое место. Я прошу тебя. То, что я тебе предлагаю, это не испытание. Я просто прошу. Никто не будет порицать тебя. Ты станешь новым Ключником. В этом ведь нет ничего постыдного. Особенно если ты сомневаешься. От такого твоего поступка будет намного больше пользы. Вдруг с тобой все произойдет так, как с твоим братом. Вдруг тебя ждет та же участь.

Я молчал. Солнце нещадно жгло меня. Но мне нечего было сказать.

— Я уверен, что я готов, — продолжал Ключник. — У меня было много времени, чтобы понять это. Я убил свой страх. Я победил жалость. У меня нет больше сомнений. На это у меня ушли десятилетия. Подумай о себе. Разве ты сможешь справиться с собой. Тебе будет больно. Очень больно. Вдруг ты испугаешься. Боль все меняет. Уступи мне свое место.

Я молчал. Мне очень хотелось отвести глаза в сторону, но я решил для себя, что не сделаю этого.

И тогда Ключник положил ладонь мне на грудь.

— Это десятая часть боли, — крикнул он мне в лицо.

Я заранее был готов к боли, но такого я и представить себе не мог. В сердце мне вонзился обломок раскаленного железа. Его края были тупы и причиняли мне немыслимые страдания, потому что не резали острым, они грубо разрывали все на своем пути.

Я не сопротивлялся. Я не отвел руку Ключника в сторону. Я остался сидеть на своем месте, и мое путешествие в боль началось. Я знал, что дорога боли — самая длинная дорога. И сколь длинна бы она ни была, я понимал — чтобы приобрести полную уверенность в своих силах, я должен пройти ее до конца. И я сделал первый шаг навстречу спрятанному в боли смыслу.

Я был готов завыть на разные голоса: «Больно! Больно! Мне больно! Как мне больно!» Но крик застрял у меня в горле. Легкие непроизвольно выталкивали переполнявший их воздух, отчего вместо крика у меня получался бесконечно долгий сиплый выдох, больше похожий на мучительный стон. Мое сердце трепетало на железном стержне, каждым своим движением причиняя мне еще большую боль. Оно судорожно сжималось, натыкаясь на жгучие, тупые зазубрины, и тут же, захлебываясь, увеличивалось в размерах, наполняясь густой кровью и страданием.

Белыми глазами я смотрел на Ключника. В его лице я видел черноту переполнявшей его злобы. Он не убирал руку. Я понимал, что он хочет сломать меня. Его приводило в бешенство мое упрямство. Лицо Ключника раскололось на две половины. Левая часть его оттянулась вниз, искривив губы, отчего рот с этой стороны приоткрылся, оголив желтый клык. Удивительно, но правая часть лица Ключника оставалась совершенно спокойной. И лишь под глазом с этой спокойной стороны нервно и мелко-мелко дрожала припухшая, покрытая мелкими морщинками складка нежной кожи.

Я не прятался от своей боли. Я ломал свое тело и шел ей навстречу, стараясь сквозь стон услышать звук собственных шагов.

Боль не становилась слабее, наоборот — она все усиливалась и усиливалась. Она уже давно переросла мое тело и теперь разливалась сахарной мутью на все, что меня окружало. Ее волны приводили воздух в движение, и вот уже вместо лица Ключника передо мною дрожит, истекая черными смоляными каплями, бесформенное темное пятно.

Мой бесконечный выдох-стон закончился. Я попытался сделать вдох, но у меня ничего не получилось. Тело не слушалось меня. Легкие, горло, мышцы груди сжались от боли, словно хотели, уменьшившись в размерах, спрятаться от нее.

Несмотря на это, я раз за разом продолжал свои попытки сделать вдох. Но все было тщетно. Тело отзывалось лишь предсмертной, мучительной икотой, от которой мне становилось только хуже.

В какой-то момент, когда все вокруг уже было слепяще белым, я вновь приобрел способность спокойно думать. Мне стало смешно от собственного неразумия и упрямства. И решение пришло само собой — почему бы мне просто не перестать дышать. По крайней мере больнее мне от этого не станет. Кого я пытаюсь перебороть: собственную натуру или то серое пятно, которое маячит где-то вдалеке?

И больше я не дышал. Я уходил из-под власти Ключника. Серое пятно его лица отодвигалось от меня все дальше и дальше. Оно становилось бледнее, теряя былую мрачность. Собственная злоба иссушала Ключника. Она пожирала саму себя. Она растворяла Ключника в пространстве, лишая его индивидуальности и присущей только ему глубокой черноты.

И вот уже вокруг меня нет ничего, кроме слепящего белого света. Я потерял в нем свою боль. Теперь я никак не мог вспомнить, как это — больно. Что это такое? Какая она, боль? Черная, белая, красная, синяя — какая она? Большая она или малая? Хрупкая она или прочная? Твердая она или мягкая? Холодная или, наоборот, горячая? Какая? Что она собой представляет?

Подо мной не было опоры. Я парил в белом свете, и это было ни на что не похоже. Я чувствовал свое тело, но теперь оно было словно слегка мало мне. Я не помещался в собственной коже. Я знал, что если сожмусь в комок, то она не выдержит и лопнет по всей длине моего тела. Я мог сделать так в любую минуту, но я не хотел торопиться. Я чувствовал себя очень уютно и поэтому не спешил расстаться со своей слегка тесной оболочкой. Мне было хорошо. Я парил в теплом молоке, и у меня не было ни тревог, ни забот, ни печалей. Тело мое было полностью расслаблено. Оно совершало непроизвольные движения, подчиняясь таинственным течениям, которые возникали в белом свете.

Когда я вдоволь насладился белым покоем, пришло время сделать следующий шаг. Мысль о шаге была действием в белом свете, и передо мной возникла черная дверь, в которую мне предстояло войти.

Дверь вела меня к источнику моей боли. Там, за черной преградой, скрывалась душа Ключника. Я переступил порог и вошел в темноту. Я вновь почувствовал твердую почву под ногами. В центре комнаты окруженный белым ореолом сидел Ключник. Я подошел к нему. Одним движением я мог уничтожить его и освободиться от той боли, в которую он меня погрузил. Я уже занес для удара руку, когда в полной тишине Ключник указал мне на что-то за моей спиной. Я быстро обернулся. В нескольких шагах от меня на невидимой до этого стене разгоревшаяся желтым масляным светом лампада вытащила из темноты первые слова, выбитые в камне: «Живые сядут в круг, чтобы навсегда забыть меня. Я знаю. Рядом с ними никогда не будет места мертвому».

Первая лампада медленно затухала, но рядом с ней так же медленно разгоралась новая. Слова над ней были такими:

«Имя мое лишь звук. Нет нужды запоминать его, чтобы потом знать. Имя не стоит памяти».

Лампады затухали и разгорались, не прекращая своего движения по кругу скрытой в темноте стены: «Кто захочет — выкрикнет мое имя в скалы. И эхо унесет ничего не значащий звук в небо. Там пустое имя мое станет воздухом. Кто вдохнет этот воздух, тот не задумается. Через секунду он уже выдохнет его прочь».

Теплый масляный свет лампад рассеивал мрак души Ключника, чтобы я мог увидеть и понять горечь его жизни.

«Кровь мою соберут и тонкой струей выльют в реку. И чистые воды растворят ее в своих глубинах. Кто утолит свою жажду новой водой? Я никогда не узнаю его».

«Мертвое тело мое семенем упадет в землю, чтобы прорасти и стать новой землей».

«Все. Меня нет. И был ли я на самом деле».

«И только белый череп мой займет место на черном камне трибун, чтобы каждое утро проливать слезы росой, скопившейся за ночь в моих пустых глазницах».

Я посмотрел на Ключника. Белые слезы боли катились по его черному лицу, чтобы укутать своим ореолом его высохшее тело. Новые слова между тем высветились из мрака за спиной Ключника, продолжив свой убыстряющийся бег из темноты в темноту. Быстро. Очень быстро. Я не успевал читать слова. Все, что оставалось мне, — это смысл.

«Я часть и я причастие», — уходило в темноту.

«Я ничто и я нечто», — приходило со светом.

«Я нуль. Я множество нулей, из пустых глазниц которых складывается Вселенная.

Закройте мои глаза навсегда. Заберите мою способность видеть все вокруг. Я хочу в мрачной слепоте своей понимать Вселенную, спотыкаясь при этом о то малое, что будет вставать на моем пути. Все, чего я хочу, — это беспомощно падать при каждом новом шаге вперед».

«Как легко и одновременно сложно. Но не происходит все так, как я хочу. Что остается мне? Только это:

— Мы были? — Вопрос.

— Мы были! — Утвердительный ответ.

И все это обман. Пустое. Но что же тогда останется внутри меня на самом деле? Ведь и вопрос, и ответ не имеют смысла, потому как знаю страшную правду — нас никогда не было. А значит, некому задать вопрос, и некому утвердительно ответить на него. Вновь пустота».

Когда после этих слов свет померк, Ключник с большим трудом поднял руку, чтобы вновь указать мне на стену. Желтая лампада высветила всего одно последнее слово: «Уходи!» Лампада мигнула и погасла. Это не был приказ, скорее это была мольба о помощи. Теперь Ключник был в полной моей власти. Но я не воспользовался его слабостью. Я не сокрушил его власть. Не в этом был смысл моего испытания. Я сделал третий шаг и вышел в белый свет из черной души Ключника. Поиски мои продолжились.

Я долго безвольно плыл, подчиняясь невидимым течениям. Я пытался вспомнить свою боль. Я знал, что, пока не обрету ее снова, я не смогу вернуться назад. Я изо всех сил старался представить себе эту страшную силу, которая многим управляла в моей жизни. Память не помогла мне, и я стал искать поддержки в логике вещей и событий.

Мои поиски продолжались до тех пор, пока я совершенно неожиданно и со всей отчетливостью не осознал, что белый свет вокруг меня — это и есть моя боль. Как я мог не догадаться об этом раньше? Как я мог забыть? Белые глаза драконов, белые слезы Ключника, свет вокруг меня. Вот он, простой ответ на сложный вопрос.

Белым светом боль прощается с нами навсегда. Белым светом боль скрывает от нас правду о том мире, в котором мы живем. Белым светом боль не позволяет нам заглянуть за горизонт обыденности.

И я решил во что бы то ни стало увидеть то, что она скрывала от меня все это время. И тогда я попытался всплыть. Напрасно. Я тряс головой, чтобы разогнать проклятый свет перед своими глазами. Я протягивал руки, но повсюду была пустота. Белый обман. Последний порог неведения. Я был уверен, что смогу преодолеть его.

Испробовав все возможное, я решился на последний четвертый шаг своего путешествия. Я изо всех сил сжался в комок. Кожа на моем теле не выдержала такого напряжения и с характерным треском разрываемой материи лопнула во многих местах. Белый свет хлынул в образовавшиеся на моем теле разрывы — туда, где все было слабым и незащищенным, туда, где все трепетало, было мокрым и кроваво-красным. Белый свет оказался совсем другим, чем это представлялось раньше. Никакое это было не молоко, и тепла вокруг меня на самом деле тоже не было.

Как только я лишился кожи, я почувствовал ледяной холод. Но не это было главным. Главным было то, что белый свет в реальности оказался жгучим и иссушающим, словно жидкая соль. От него не было спасения, и он причинял мне невыносимые страдания, когда болит все сразу и одновременно. Спрятаться, прикрыть руками, смыть с себя такую боль невозможно.

Но я терпел, потому что чем больше белый свет вливался внутрь меня, тем больше он рассеивался перед моими глазами. Боль была невыносимой. Но на этот раз, вместо того чтобы избегать ее, привычно прятаться, по-детски закрыв глаза руками, напротив, я впитывал боль в себя, изо всех сил стараясь целиком поглотить ее своим терпением. Это была моя битва с болью — только так я мог наконец победить ее. Я во что бы то ни стало должен был увидеть то, что всю жизнь скрывалось от меня за ее слепой пеленой.

И вот он, краткий миг яркого видения. Белый свет исчез, и я увидел, что нахожусь в прозрачной сфере чистой боли. Стеклянный кокон и я в нем. Под собой я вижу — медленная янтарная река безмерного покоя. Я поднимаю голову вверх, там низкое небо, в котором светит обведенное траурным кругом солнце. Величественная пустота. Ближние Горизонты. Я был потрясен волшебной простотой нового мира. Я увидел его. На мгновение я смог победить такую страшную силу, как белая боль, и избавиться от ее обмана. Но победа моя была лишь мгновением, и вот уже опять вокруг меня нет ничего, кроме слепого света. Путешествие мое подходило к концу. Я достиг дна своей боли.

Прекрасное видение со страшной скоростью промелькнуло перед моими глазами. Вновь белый свет. Я падаю. Я возвращаюсь. Боль моя исчезла так же быстро, как и пришла, и в этот момент долгожданного облегчения я почувствовал сильнейший удар о землю. Белая муть вокруг меня рассеялась. Я лежал на прогретом солнцем камне террасы. Глаза мои были открыты. Я сделал четыре трудных шага. Я совершил путешествие в собственную боль и сумел вернуться из него невредимым.

Как только все вокруг вновь стало четким и ясным, я увидел перед собой бледное лицо Ключника. Он смотрел на меня, и в его взгляде была надежда. Не знаю, что пытался рассмотреть в моих глазах Ключник. Может быть, он ждал, что боль сломила меня и я, испугавшись, стал сомневаться и теперь поддамся на его уговоры. Не знаю, на что он надеялся, но ничего из того Ключник так и не сумел во мне увидеть. Глаза его угасли и вновь стали холодными и спокойными.

— Ты не передумал, — не то спросил, не то ответил сам себе Ключник.

Я промолчал. Мне не хотелось разговаривать. Я перевернулся на спину и стал смотреть в небо. После белого слепящего света мне было приятно всматриваться в его синеву. Она обволакивала и успокаивала мои обожженные глаза.

— Ты не передумал, — еще раз повторил Ключник. — Я все жду, когда же это случится.

Много лет я жду и надеюсь, что кто-нибудь согласится занять мое место, и не нахожу такого человека. Мне не понятно, почему никто не хочет быть старшим Ключником. Годы уходят. С каждым разом я становлюсь все более нетерпеливым. Скоро я не смогу контролировать свою злость. И что тогда? Я больше не буду ни Ключником, ни человеком. Я стану зверем, и мне придется уйти в лес, чтобы убивать себе подобных.

— Такого не случится, — сказал я.

— Откуда ты можешь знать, случится это или нет, — горько сказал Ключник. — А я устал. Я очень сильно устал. Ждать так долго. Каждый день я думаю. Я вспоминаю. Я никак не могу понять, что меня тогда остановило. За что меня смог купить старый Ключник. Ведь он даже не испытывал меня болью. Он просто отдал мне право владения Закрытым миром. Он разговаривал со мной. Он не говорил мне ничего особенного. Иногда я ловлю себя на мысли, что мне просто стало его жалко. Да-да. Я пожалел его.

Немыслимо, я испытал чувство жалости к самому себе. До сих пор не могу понять, что же я так жалел в себе тогда. Силу? Молодость? Власть? Что? Молодость ушла. Сила растворилась в прожитых годах, и теперь я лишь чувствую ее присутствие. Власть приелась, потому как сложна, скучна и однообразна.

— Мне себя не жалко, — сказал я.

Наверное, это прозвучало резко, потому что Ключник поспешил оправдаться:

— Не нужно судить меня слишком строго. Я никогда и ни с кем не позволял себе говорить так откровенно. Вокруг меня много людей, но с ними я так не могу. Только Храм может выслушать меня. А ты, — Ключник опять холодно улыбнулся, — ты ведь тоже почти уже Храм. Ты камни, ты деревья, ты воздух. Хотя сам еще до конца этого не понимаешь. С твоим братом, например, я так не разговаривал.

Я не понимал, что Ключник хочет этим сказать. То ли он издевается надо мной и все это лишь продолжение испытания, то ли он говорит откровенно, но тогда все равно непонятно, принижает он мою решимость идти до конца или, наоборот, выделяет меня из общей массы.

— Иногда и мне нужно выговориться. — Ключник продолжал улыбаться, но теперь он улыбался каким-то своим скрытым от меня мыслям и видениям. — Нет никого, с кем бы я мог говорить так спокойно, не задумываясь о последствиях. Вероятно, ты действительно не впитываешь в себя чужое. Ты на самом деле пропускаешь его сквозь себя, не позволяя задерживаться в твоем сознании постороннему. Такова основа природы неживого. Ты словно камень — скажи ему слово и оно никогда не вернется к тебе отражением зла. Сорви на камне злобу, брось его о стену, камень никогда не обидится на тебя и не пожелает отомстить. У тебя редкая способность. Я был прав. Ты больше не часть Храма — теперь ты сам Храм.

Я усмехнулся про себя. Неужели Ключник никак не успокоится и теперь лестью пытается уговорить меня отказаться. Мне стало любопытно. Я вернулся из синего неба и посмотрел в серое от усталости лицо Ключника.

— Теперь я понял. Я знаю источник твоей силы, — продолжал Ключник.

Сейчас он словно разговаривал сам с собой. Могло показаться, что он на самом деле не замечает меня.

— Я так не могу. Я все еще чья-то часть. Именно этим я слабее тебя. Как я могу пойти вместо тебя, если я слабее? На что я надеюсь? Зачем обманываю себя? Я лишь докажу то, что и без того не нуждается ни в каком доказательстве. Но ведь я заслужил. Я заслужил быть сильнее и лучше. Я заслужил это прожитыми годами, пережитыми страданиями и накопленным опытом. Для чего же тогда все это нужно, если оно на самом деле не решает ничего. Если я ошибся в самом начале и все время шел не туда. Я должен быть лучше… Почему я хуже… Храм или часть Храма… Россыпи камней… Я в каждом камне…

Только теперь я убедился, что Ключник на самом деле больше не разговаривает со мной. Глаза его закрылись. Голос его становился все тише, а голова безвольно опускалась вниз. Ключник не льстил мне. Он действительно оставил попытки повлиять на мое решение, и теперь державшее его в долгом напряжении неведение отступало. Изматывающая неопределенность, которая управляла им последние дни, уходила из тела Ключника. Теперь там, в этом теле, не осталось ничего, кроме усталости. Ключник засыпал. Свое определенное будущее он видел на много лет вперед.

— Смерть говорит с нами… на языке могил…

Ключник произнес эти слова очень медленно и невнятно. После этого он заснул. Тело его обмякло, но сохранило при этом прежнее положение. Ключник спал сидя. Он был расслаблен, и только его белые руки продолжали бодрствовать и жить своей жизнью. Они шевелились. Их движения были мне неприятны, но все же я не мог оторвать от них глаз. Его пальцы с вырванными ногтями то сжимались, то вытягивались вперед, словно пытались нащупать что-то невидимое. Они сплетались между собой, они дотрагивались друг до друга. Они изучали горячий камень террасы, они скользили по шерстяным волокнам, из которых была соткана одежда Ключника. Они пытались понять, зачем человеку нужен камень, на котором он сидит, и старались увязать его с тканью, которую человек на себе носит. Ключник спал.

Я сумел перебороть гипнотизировавшую меня силу, заключенную в движениях рук спящего Ключника. Я отвернулся, чтобы больше не смотреть на них. Я отдыхал лежа на камне террасы. Я слушал биение собственного сердца. Ровные, спокойные, выверенные удары. Ни страха, ни сомнений, ни жалости к самому себе. Так и должно быть.

Я камень. Я суть природы неживого. Теперь я сам Храм. Я смотрю на мир. Я смотрю внутрь себя. Мне не перед кем кривить душой, потому что нет никого рядом со мной. Я один. И мне не страшно. Спокойствие мое сродни безумию потому, как известно, что меня ждет. Прошла пора томительного ожидания. Я смог устоять против соблазна разочарования, когда стало понятно, что я хуже. Я смог удержаться от радости, когда услышал: «В его глазах был страх». Эти слова могли означать только одно — мне выпал шанс. Произошло то, что уже никогда не должно было произойти.

Что повлияло на изменение моей судьбы? Личная воля? Избранность? Вовсе нет. Тому, кто задается подобными вопросами, никогда не удержать равновесия. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот правильный ответ на все сомнения. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот Высшая Воля. Я понял ее смысл, и теперь я преклоняюсь перед ней. Теперь я признаю ее власть.

Я спал и одновременно видел все, что происходило вокруг. Я слышал шум леса. Я ощущал мерное дыхание Храма. Тело мое теперь почти не касалось камня. Теплая волна моей собственной силы подхватила меня и вознесла вверх. Вокруг меня была синь неба, подо мной лежал серый камень Храма в зеленой оправе дикого леса. Черные быстрые птицы с позолоченными клювами проносились мимо, и по тому, как они облетали меня, мгновенно меняя направление, я понимал, что птицы видят тот же сон, что и я. Моя вторая сущность была понятна им.

Реальность мира — большой вопрос. Вопрос, на который никогда не будет ответа. Я протягивал руки, пытаясь поймать хотя бы одну из пролетающих мимо птиц. Но сделать это мне так и не удалось — птицы двигались намного быстрее меня. Им нравилась эта игра. Они дразнили меня, пролетая совсем близко от моих рук, сверкая золотыми клювами и внутренней стороной крыльев, которая была удивительного ярко-изумрудного цвета. Мне было хорошо. Я смеялся вместе с птицами.

Но как всякий сон, наша игра была недолгой. Когда я посмотрел на солнце, то увидел, что оно почти подошло к зениту. Пора было просыпаться. Наступало мое время.

Тело мое соприкоснулось с твердой поверхностью террасы. Я вновь почувствовал свой вес. Камни надавили на мои ребра, позвоночник вытянулся, а затылок, как ни поворачивай головой, постоянно находил острые углы на совершенно гладкой поверхности террасы.

Мне не нужно было открывать глаза. Оказывается, на протяжении всего моего короткого сна я неотрывно смотрел на солнце. Я отвел взгляд в сторону. Но теперь, куда бы я ни посмотрел, меня неотступно преследовал его черный силуэт.

Ключника на террасе со мной больше не было.

Четыре мрачных Стража стояли возле меня.

Сила моего инстинктивного восприятия мира достигла своей вершины. Теперь я знал все. Я вдруг понял, что Стражам тоже доступна часть Закрытого мира. Так они следили за правильностью всех совершаемых действий. Так они охраняли врата. Стражи видели поражение моего брата. Ключнику оставалось лишь принять окончательное решение. Стражи видели и отличали все недостойное. И ответственность их была велика.

Лица их были закрыты черной тканью. Дневной свет не приносил им радости, потому как для Стражей жизнь была иной, отличной от остальных. Им была неинтересна жизнь, поэтому они смотрели на наш мир из закрытой его стороны. Но они не могли так, как Ключник, влиять на все происходящее. Они лишь видели прозрачные тени всего живого и яркие образы окружавших эту жизнь духов. Можно сказать, что Стражи в большей степени принадлежали Закрытому миру, чем тому, в котором были рождены.

Стражи были живым воплощением существования без Воли. Они отрицали ее, приняв на себя подобный образ жизни. Без лица, без имени, без голоса и желаний.

Так они и стояли — молча, глядя на меня из Закрытого мира.

Я протянул им руки. Один из Стражей ловким движением накинул мне на запястья петлю из тонкой шерстяной нити, выкрашенной в красный цвет. Затем он подал знак, и мы стали спускаться вниз. Нить на моих запястьях лежала неплотно. Она была спрядена из грубой, ворсистой пряжи. Она нещадно колола кожу.

Я мог в любой момент разорвать нить, тем самым проявив волю и отказавшись подчиняться. Стражи, как и Ключник, пытались повлиять на меня, предоставив еще одну возможность усомниться в собственных силах.

Мы шли через Храм, и никто не становился у нас на пути. Никто не смотрел нам вслед, стоя по краям дороги. Храм не обращает на меня никакого внимания.

Стражи шли рядом. Я слышал их дыхание. Их одновременные вдохи и выдохи. Вверх — вниз. Вверх — вниз. Вверх — вниз. Легко и естественно. Ничего необычного. Вверх — вниз. Вверх — вниз. И вот ты уже попал в невидимую ловушку обманчивой легкости. От ритма дыхания, которого придерживались Стражи, посторонний, попадая под его власть, начинал задыхаться. Я знал это и потому старался дышать вне их ритма. И все равно через какое-то время голова моя закружилась. Дышать одинаково — это первое, чему учатся подчиняться, становясь Стражем. Такое дыхание входило в их систему отрицания воли. Каждый из Стражей, где бы он ни был, вдыхал и выдыхал одновременно с остальными Стражами. Это было незаметно. Но только до тех пор, пока они не собирались вместе.

Мы приближались к центральной части Храма. Дыхание Стражей изменилось. Я не заметил, в какой момент это произошло. Я просто почувствовал, что легкие мои сжались от недостатка воздуха. Сколько бы я ни сопротивлялся, стараясь дышать по-своему, в конце концов я полностью подчинился чужому жизненному ритму.

Поворот, затем еще один и вот он, центр Храма. Я стоял у подножия огромной, возвышающейся над всеми камнями и строениями черной скалой. Она имела естественный неровный вид, и только одна из ее покатых сторон была отшлифована руками человека. Ее гладкая поверхность отражала солнце и плывущие по небу облака, окрашивая их в свой натуральный черный цвет. Высокие ступени, прорубленные в скале, вели к ее вершине, туда, где находился главный алтарь Храма. Ступени эти были широки внизу и постепенно сужались к вершине. Если стоять у подножия скалы, то могло показаться, что лестница, которую образовывали эти ступени, ведет прямо в небо, и если взбежать по ней, то можно запрыгнуть на проплывающее мимо облако и поймать солнце голыми руками.

Я задыхался. Стражи больше не меняли ритма. Они забирали воздух у меня из груди понемногу, аккуратно, так, чтобы я не потерял сознание.

Черная скала в центре Храма основательно плыла у меня в глазах. В какой-то момент я увидел, что она не просто дрожит и оплывает, подернутая солнечным зноем, — нет, я почувствовал ее движение. И тогда черная скала действительно провернулась в синем небе, словно ключ в замке, отчего то распахнулось, готовое принять всех страждущих.

Стражи выталкивали меня из своего дыхания. Я был словно под водой. Мне хотелось действовать. Мне хотелось бежать. Мне нужно было выбраться туда, где можно было вдохнуть полной грудью. Я посмотрел по сторонам, но повсюду мне виделась тесная безвоздушная муть. И только впереди, высоко — там, на вершине скалы, где заканчивалась черная лестница, я видел выход на поверхность. Только там я мог наконец вдоволь надышаться.

Кто-то снял с моих рук шерстяную нить, Стражи расступились, и я побежал. Я поднимался вверх, совершая немыслимые прыжки, перелетая через высокие ступени. Сердце мое готово было выскочить из груди. Оно толкало меня вперед, и от этого я бежал еще быстрее. Я взлетал вверх подобно птице. Храм опускался вниз, теряясь в голубой дымке прошлого. Мне казалось, что я вознесся к самим облакам, хотя на самом деле до неба еще было слишком далеко.

Я перелетел через последнюю ступень и наконец сделал такой долгожданный глубокий вдох. Легкие мои готовые до этого момента разорвать грудь, наполнились холодным, чистым воздухом. Я оглянулся, чтобы посмотреть на Храм, и едва не упал вниз — так высока и крута была лестница из черного камня. Пропасть манила меня, но кто-то положил мне руку на плечо, и я удержался. Я посмотрел на лес, я посмотрел на камень с террасой. С такой высоты все казалось миниатюрным, но при этом нисколько не теряло своего значения для меня. Отсюда можно было увидеть все в целом, и от этого картина получалась внушительнее и вместе с тем становилась намного ближе, чем раньше. Если бы в тот момент я испытал хотя бы тень сожаления, я, не задумываясь, отказался бы от всего. Я отказался бы даже от того, чтобы занять место Ключника, и всю оставшуюся мне жизнь просидел бы на той, далекой теперь для меня террасе, глядя на то, как медленно вырастает лес.

Так могло бы быть. Но я не сомневался и не сожалел. Я был совершенно спокоен.

Я отвернулся от своего прошлого и посмотрел на того, кто удержал меня от падения в пропасть. К своему удивлению, я вновь увидел перед собой лицо, закрытое черным колоколом из непрозрачной ткани. Рука по-прежнему лежала у меня на плече. Ни заботы, ни тепла не было в ее прикосновении. Это четыре новых Стража встречали меня на вершине лестницы. Я насторожился, прислушиваясь в ожидании очередного приступа удушья, но так ничего и не почувствовал. Теперь дыхание Стражей было еле слышным, почти незаметным. Оно было чистым и прохладным. Оно успокаивало меня.

Сердце мое после стремительного бега вверх по лестнице своими ударами теперь разрывало мою грудь изнутри. Сердцу было тесно в узком и темном пространстве. Оно давно переросло свою колыбель и теперь стремилось вырваться наружу, чтобы начать новую жизнь. Оно билось в грудной клетке, тщетно пытаясь разбить ее прочные прутья, сплетенные из ребер, мышц и сухожилий. Сердце вбирало в себя все больше и больше крови. Оно съедало ее, набираясь сил для новых попыток выбраться к свету.

Я почувствовал, как похолодело мое обескровленное лицо, какими безвольными стали мои руки, как подкосились лишившиеся костей ноги. Я пошатнулся и упал на черные твердые и холодные, как камень, руки Стражей. Эти руки подхватили мое вмиг отяжелевшее тело и внесли в фиолетовую темноту алтарного зала.

Я лежал на спине. Я не слышал и не понимал ничего, кроме ударов своего сердца. В золотом ореоле мути я увидел серое лицо Ключника, появившееся из ничего. Губы его шевелились. Он что-то говорил, но я ничего не слышал. Я хотел только одного — чтобы мое сердце наконец вырвалось наружу. Чтобы оно перестало сотрясать своими ударами мое измученное тело.

А сердце не успокаивалось и не затихало.

Я видел перед собой лишь фиолетовый холод пустоты, в который время от времени с разных сторон вплывало подсвеченное золотом безжизненное лицо Ключника. Иногда выходило так, что передо мной возникало сразу несколько Ключников в одно и то же время. Я не знал, кто из них настоящий, а кто только мерещится мне. Ключники, не переставая, шевелили губами. Их слова по-прежнему не доходили до меня. Да я и не старался услышать эти слова. Я понимал, что они предназначены не мне. Не были они предназначены и стоящим где-то рядом Стражам. Ключник готовил себя к тому, чтобы открыть врата. И только мое сердце, слыша этот беззвучный призыв, сильнее и сильнее рвалось наружу.

Я повернул голову вправо. Близкая золотая стена зала, дрожа и раскачиваясь, дернулась и стала наваливаться на меня из фиолетового мрака. На ее желтом фоне были нарисованы черные псы, рвущие неведомых мне тварей на части. Там еще было много существ, которых я еще ни разу не видел. Они мрачно смотрели на меня. Они ждали своего часа. Их серые тела были прижаты к земле. Суставы их рук и ног были по-паучьи вывернуты наружу и заканчивались широко расставленными когтистыми пальцами, которые царапали от нетерпения золотой камень стены. Многие изображения были истерты, словно кто-то давно пытался вывести их со стен. Но из этой затеи явно ничего не вышло — слишком глубоко краска впиталась в золото стен. И тогда странные изображения попросту закрыли решеткой размашистых знаков-печатей, не дающих серым тварям никакой свободы.

В моих глазах нарисованные твари дрожали и раскачивались вместе со стеной.

Еще справа я увидел двух Стражей. Один из них стоял рядом с моей головой, другой стоял чуть поодаль ближе к моим ногам. Они тоже внимательно смотрели на меня. Только теперь на их лицах не было черной ткани. Впервые я увидел лица Стражей — их молочную, совсем как у детей, пронизанную синими прожилками безволосую кожу. На этих лицах не было написано никаких эмоций. Мышцы их были атрофированы, отчего выглядели размытыми и нечеткими — безвольными, словно у недавно умерших. Оказалось, что глаз у Стражей не было вовсе — глазные яблоки были полностью удалены. Но их отсутствие нисколько не мешало Стражам внимательно наблюдать за мной, направив свои пустые глазницы в мою сторону. Теплый Закрытый мир был их глазами.

Я повернул голову влево. Там я увидел все то же самое — золотую стену с выжидающими тварями, двух других внимательно следящих за мной Стражей.

На то, чтобы посмотреть по сторонам, у меня ушло несколько секунд. И все. Я вновь попал во власть разрывающегося на части сердца. Оно не давало мне спокойно дышать. Оно мешало мне сосредоточиться. Грудь моя во время вдоха взлетала вверх так высоко, что я явственно слышал хруст собственных ребер, живот мой тем временем проваливался вниз и упирался в позвоночник. Но я никак не мог отдышаться и успокоить бешеные удары сердца. От частого дыхания гортань моя выстудилась и покрылась сухой коркой, которую невозможно было проглотить.

И вдруг все прекратилось.

Исчез фиолетовый мрак. Стены перестали раскачиваться передо мной. Сердце продолжало отбивать свой ритм. Только теперь он замедлился, став степенным и размеренным, как обычно. Я сделал глубокий вдох, и в этот момент в наступившей тишине я явственно услышал спокойный голос Ключника:

— Это твое время.

Тяжелые слова, словно стальной молот, ударили меня в грудь. От этого удара она бесшумно раскрылась, и я почувствовал на своем кипящем сердце прохладную, несущую успокоение руку Ключника. Я непроизвольно выдохнул. Длинные пальцы с вырванными ногтями крепко обхватили мое сердце так, чтобы я больше не мог сделать вдох. Боли не было. Я ничего не чувствовал, кроме умиротворяющей прохлады. Темнеющими глазами я увидел перед своим лицом широкое лезвие каменного ножа Ключника. От его короткого отсекающего удара тело мое вздрогнуло и в последний раз осмысленно дернулось в жалкой попытке убежать, спастись, спрятаться, все для того, чтобы жить дальше. Этим движением оно окончательно разрывало всякую связь со мной.

Последнее, что я почувствовал при жизни, — это прохладный весенний ветер в моей опустевшей груди.

Вспышка белого света. Я тень. Я свет. Я тепло. Я холод. Я дождь. Я снег. Я ветер. Я жар. Я любовь. Я зло. Я пустота. Я ничто. Множества множеств я. Суетные воспоминания. Тысячи воспоминаний. Видения того, что, казалось, забыто навсегда. Я был маленькой черной птицей, сорвавшейся в свой последний полет. Я летел через множество событий. Они разбивались на еще большее множество случайных звуков за моей спиной. Эхо событий. Яркие картины прошлого раскладывались на мягкие, ни к чему не привязанные цвета. Всполохи огня моей сгоревшей памяти.

Я черная птица. Я темнота. Цвета, звуки, белый свет — все исчезло. Лишь темнота. Лишь тепло. Лишь я и теплая пустота, которая обликом черной птицы укутывает меня. На своих широких крыльях она уносит меня прочь. Я перешагнул порог, ступив за который, невозможно возвращение обратно. Радость свободы. Радость безволия. Я не мог повлиять на то, что со мной происходило. Пустота, жившая во мне до этого момента, вырвалась наконец на свободу и теперь возвращалась туда, откуда все начиналось. Теперь она не мучила меня. Больше она не отзывалась во мне болью и безграничной тоской. Я достиг равновесия. Теперь я сам был этой пустотой.

Многоликой черной птицей темнота несла меня по лучу солнечного света навстречу яркому светилу. Изо всех сил ударившись в него, птица отражением понесла меня совершенно в другом направлении. После столкновения с огнем пустота моя наполнилась теплым янтарным светом.

Тонкий луч моего пути постепенно расширялся, вливаясь в неспешный общий световой поток. Так я впадал в вечный сон полного покоя. И место моего покоя было Янтарной рекой. Птица-темнота, махнув на прощание мягким крылом, с плачем улетела от меня прочь, и я остался один. Многие лета, многие зимы без памяти в сладкой дреме. Неизмеримая сила. Всесокрушающая власть. Все это я. Легкое движение пустоты, и я могу стать богом. Но нет. Зачем мне все это. Я достиг покоя и теперь не нуждаюсь в гнетущей суетности безмерного величия. Я не любил, и я не ненавидел. Просторы моей пустоты вмещали в себя перемигивающиеся огоньки бессчетного множества вселенных, и в каждой из них было мое присутствие.

Я янтарный свет, размеренное существование которого подобно облаку. Сущность моя — движение покоя — то, что никогда не может надоесть. Мне нет дела до бед и страданий жизни. Миллионы лет сквозь меня. За это время я мог создать целые миры и этим медленно заполнять бесконечность своего уединения.

Безграничные возможности. Пустота вокруг меня. Целая река пустоты. Река для каждого, кто перешагнул порог смерти. Река надежда — здесь мы обретаем начало своего покоя, возвращаясь к истокам. Здесь мы спим сном облака, упокоенные навеки.

Но все еще можно оживить — вырвать из состояния покоя, заменив его чередой нескончаемого мучительного действия. Река — это первый материал, из которого все было создано. Но я знаю, что не дам возникнуть жизни из спящей вокруг меня пустоты. Почему же я никогда не смогу позволить себе сделать так? Была же причина. Тысячи лет на раздумья. И вот вспышка — краткий миг возвращения отжившей памяти. Я — Защитник. И я пожалел о том, что вспомнил это. И вот уже нет мне покоя. Защитник. Я тот, кто я есть.

Только одно беспокойное желание двигало мной теперь — встать на пути того, кому не по нраву покой. Того, кто пожелает стать новым богом и дать начало бесконечной череде несовершенств новой жизни со всеми ее старыми страданиями. Я ведал помыслами своих врагов — так они поступали во славу своего эгоизма и неуспокоенных пределов звериной души. Отныне мир для меня поделился на три части: Янтарная река — первая из которых — с одной стороны. Своры, жаждущие овладеть рекою, — с другой. И я — Защитник реки — посередине. И к этому я шел всю свою жизнь сквозь череду случайностей.

Те, кто против меня, — им нужна была Янтарная река. Они сражались за право обладать ею. И не покоя они искали в ней. В ее водах они видели лишь материал для воплощения своих грязных помыслов. Грязные помыслы — грязные миры. Ими они засоряли пространства, черпая силы в бесконечной череде смертей.

Но теперь я вспомнил — я Защитник. Я тот, кто должен остановить их. Краткий миг моего безграничного покоя закончился, и я проснулся.

Я увидел, как Черная рука протянулась ко мне сквозь янтарную толщу. Множество теней бросилось к ней в надежде выбраться из неспешного потока, но лишь я смог ухватиться за нее. Рука медленно поднимала меня из Янтарной реки к холодному свету траурного солнца.

Черная рука выбрала меня из янтарных вод, и я оказался на дне низкобортной лодки. Старое дерево тепло и сухо скрипело, неспешно плывя по остаткам времени. Я посмотрел на кормчего, и пустота внутри меня привычно кольнула осколками памяти.

Единственным веслом сухой лодки управлял Ключник, я все еще мог узнать его без труда. Я протянул руку, чтобы раздвинуть лоскуты истлевшей ткани, прикрывающие его лицо. И я разочаровался. Я увидел все, что должен был увидеть. Я ошибся. Но моя ошибка была таковой лишь отчасти. Я увидел белое лицо — холодная маска покоя. Это был старый Ключник. Старый, старый Ключник, сумевший перехитрить молодого Ключника. Старый, старый Ключник, который обрел свой покой в Преддверии — на границе межу Ближними Горизонтами и всем остальным миром.

Теперь он коротал вечность тем, что доставал своим неводом то, что ему больше не принадлежало. Любуясь сверканием граней своего улова, старый Ключник непременно отпускал его, не в силах и не вправе решать его дальнейшую судьбу. Судьба всех, кого он доставал, с этого момента принадлежала Ближним Горизонтам и только им.

Старый Ключник — Черный Кормчий, одежды которого давно истлели. Старый Ключник — Черный Кормчий — точка покоя для того, кто знает то, что для других скрыто завесой тайн.

Это было так — множество-множеств Ключников, умирая, сливались в одной точке пространства, чтобы стать одним-единственным Кормчим. Слой за слоем, с каждым новым умершим Ключником накладывались они друг на друга. Так смерть за смертью. Слой за слоем. Так. Так они перебирались в этот мир, чтобы стать единым целым — Кормчим одинокой лодки и продолжить ходом своего существования цепь нескончаемого выбора. Здесь Ключники обретали свой покой. Тот Ключник, которого запомнил я, тоже придет в свое время, чтобы свежим слоем белого лака покоя на мертвом лице занять место в узкой лодке, зачерпывающей своими низкими бортами янтарный свет неспешных золотистых вод.

Я осмотрелся. Река проложила свое русло в крепких каменных берегах явно искусственного происхождения. Но потом я вспомнил, в какой мир я попал, и мне стало многое понятно.

Это прежде множество законов ломали линии, поднимали к небесам снежные вершины гор, создавали череду сменяющих друг друга последовательностей и изменений. Множество законов, подобных закону брошенного камня, который никто никогда не постигнет, здесь, на границе миров, прекращали свое действие. Я попал в Преддверие. Здесь правили холодная четкость и стерильность прямых линий. Ничто не должно потревожить бесконечный покой спящей Пустоты — великой силы прародительницы всех известных и неизвестных законов того, что можно было условно назвать жизнью.

Каменные берега Янтарной реки были круты. Там, наверху, я видел каменные многоярусные пирамиды, которыми поросли прямые линии русла. Новый мир завораживал меня. Это был бесконечно прекрасный сон, где я чувствовал и понимал все, что меня окружало.

Красота нового мира — продолжение покоя моих снов. Только теперь, чтобы прикоснуться к ним, мне не было нужды тщетно протягивать руки в попытке удержать ускользающий миг блаженного счастья.

Вот только траурная канва вокруг солнца не давала мне покоя. Недолго. Совсем недолго. Прошли сотни лет, и я понял. Я принял яркий лик обратной стороны луны. Отсюда все должно было выглядеть именно так, а не иначе.

Когда случилось так, что я понял, и я в очередной раз прозрел, все окончательно стало на свои места.

Кормчий спокойно правил лодкой мимо всех красот берегов Янтарной реки. Я не разговаривал с ним. Он не знал меня, а я не знал его. Я был неинтересен ему.

Тем временем лодка медленно подплыла к единственному пригодному для высадки месту. Я удивился, потому что это место показалось мне знакомым.

Это была точная копия алтарной площадки, с которой начиналось мое путешествие. Четыре белых Стража словно и не сходили со своих мест. Они дожидались меня и теперь внимательно осматривали меня, ища возможные изъяны и изменения, что могли произойти со мной в дороге.

Только теперь взгляд их пустых глазниц был полон зеленого клубящегося дыма. И еще этот белый цвет — ведь прежде они были, как и остальные Стражи, черными. Я понял, что белые Стражи — это всего лишь отражения. Я понял, что это и есть те самые Вершители, под защитой которых я войду в Ближние Горизонты. Я увидел, что тень, отбрасываемая ими, не ложилась, как обычно, в сторону или под ноги. Их тень уходила прямо в камень. Она просвечивалась сквозь черный гранит зыбким столбом, словно сквозь толщу плотной воды. Где-то там, глубоко под ногами, был порог жизни. Зыбкую тень хорошо было видно в черном зернистом камне на многие десятки метров вниз.

Я утвердился в своей уверенности. Стражи белого отражения были Вершителями. Защита и опора тому, кто входит в Ближние Горизонты, совершая первые неуверенные шаги по новым землям.

Белые души Вершителей оставались крепко привязанными к своей черной половине, оставшейся на земле. Прочной тенью они тянулись к прошлой для меня жизни. Сейчас там, внизу, они смотрели на мое мертвое тело. Вершители и Стражи были скреплены между Белым и Черным лишь тонкими нитями собственных теней. И звоном предельного натяжение этих связующих нитей был полон воздух преддверия Ближних Горизонтов.

Вершители ждали моего появления. Я покинул лодку, и Кормчий неспешно уплыл прочь. Только теперь вблизи я увидел, что тени, скрепляющие Стражей с Вершителями — жизнь и смерть, черное и белое, — на самом деле больше походят и имеют облик стальных цепей.

Чувствуя слабость, на нетвердых ногах я вошел в очерченный круг и встал под защиту Вершителей. Все произошло вовремя. Я почувствовал опасность, которая исходила из темных врат алтарной комнаты.

Кто-то неспешно шел мне навстречу из темноты. Я видел, как напряглись Вершители, как натянулись удерживающие их цепи. Медленные шаркающие шаги, они все ближе подбирались к моей слабой, едва стоящей на ногах душе. Вырванная из вечного покоя, она с трудом возвращалась к уже забытому облику прежде сильного человека.

Еще я увидел, как ожили барельефы с изображением серых тварей, суставы на лапах которых были вывернуты наружу. Они беспокойно ползали, прижатые витиеватой печатью в предчувствии беды, и золото кубической крошкой осыпалось со стен от их мучительных и тесных движений.

— Новый Защитник, — сказал тоскливый голос из темноты. — Еще один возомнивший о себе. Еще один охотник за Янтарем. Добро пожаловать в Преддверие.

Я не видел тоскливо говорящего, но чувствовал, как он внимательно следит за мной из темноты.

— А ведь они обманывают тебя, Защитник. Они не сказали тебе, что дорога в Ближние Горизонты давно поросла лесом, — сказал мне голос. — Ты еще не окреп. Тело твое не готово к долгому подъему. И вот мы все ждем тебя. Ждем каменной лестницы. Ждем, когда ты сможешь подняться наверх. Я всего лишь Тролль, который живет под этой лестницей. Незавидная участь жить под лестницей. Но все меняется, если ты ее хозяин. Мимо меня никто не пройдет, пока я не получу свою плату.

Тролль тяжело вздохнул и продолжил:

— А пока мы все посмотрим на тебя. Защитник, у меня слишком много глаз и все они хотят видеть. Они всегда открыты, поэтому я люблю темноту. Эти белые псы-защитники помнят свои глаза, которые они принесли мне в жертву. Жалкие Стражи.

Голос гнусно захихикал, а потом знакомо завыл, подражая волчьему вою.

— Множество глаз и все они теперь мои. Эй, Защитник, не проведешь меня в Ближние Горизонты? Мне наскучило здесь, в темноте. Мне уже давно пора попасть туда — наверх. Но не пройти мне через лес, которым поросла дорога. Они не говорят тебе, но вполне может быть, тебе там тоже не пройти… Я сейчас моргну, но ты не бойся, Защитник. Это только блеск моих глаз.

Темнота на секунду вспыхнула множеством белков, в которых отразилось траурное солнце. Тот, кто, пытаясь запугать меня, разговаривал сейчас со мной, был поистине гигантом. И все его правильно сложенное тело было покрыто глазами. Мне даже показалось, что я увидел в этих глазах страдание, дрожащее на линзах множества кровавых слез.

Я стоял в круге под защитой Вершителей. Я увидел, как от напряжения вытянулись их тела. Как медленно белый свет внутри них наполнился темнотой, словно кто-то постепенно вливал чернила в белое молоко. Чем меньше Вершители походили на людей, тем чернее они становились. Я понял, почему голос из темноты называл Стражей псами, и презрительно подражал волчьему вою. Вершители пали каждый на четыре могучие лапы. А их вытянувшиеся в острые морды лица оскалились рядами острейших черных зубов. Теперь я стоял под защитой четырех огромных каменных псов, в которых превратились Стражи.

— Не скальтесь, — ласково сказал им Тролль. — Не рычите. Я все равно не подойду к вам. А ты, — обратился печальный голос ко мне, — кинь мне пока свои глаза. Как плату за проход, и я оставлю тебя в покое. Лестница поднимет тебя, куда тебе надо. Глаза — в этом нет ничего страшного, ведь ты уже умер. Боли ты не боишься. А вот боишься ли ты памяти о боли — другой вопрос. И потом, простыми глазами лестницы тебе не увидеть. Да-да! Вот так! Пальцами, пальцами. Осторожно, не повреди мне их. Ведь они уже мои.

Я помнил основной закон жалости, и потому я не жалел себя. Советоваться мне было не с кем. Глаза так глаза. Всему есть своя плата. Псы-Вершители глаз не имели, так почему их должен был иметь я.

— Никто не обманывает тебя, — подбодрил меня печальный голос. — Ты увидишь то, что раньше никогда не видел. Но только видеть ты будешь уже не глазами.

Я бесстрашно погрузил пальцы в глазницы и только в самый последний момент услышал, как предостерегающе зарычали псы-стражи. Нужно быть осторожным — это я тоже прекрасно помнил. Первое время я ничего не видел. Я бросил глаза в сторону печального голоса. Взамен я почувствовал, как пустые глазницы мои наполняются плотным дымом, сквозь который я медленно начинал видеть мир по-новому. Я привыкал к незнакомым ощущениям.

— Знаешь, — сказал печальный голос после раздумий, — твои глаза недостаточно хороши. Я подумал, что одних только их мне будет недостаточно. Отдай мне своих зверей-спутников, и тогда я пропущу тебя. Я знаю вас, Защитников, вы всегда пытаетесь протащить этих бесполезных тварей с собой.

В этот момент я прозрел. Я вспомнил историю, которую слышал так много раз. Историю про демона и человека. Однажды демон пришел к человеку и сказал: «Дай мне это и я оставлю тебе жизнь». Человек испугался, поверил и дал то, что у него просили. Так демон приходил к человеку множество раз, и каждый раз он просил что-то новое. Но настал момент, когда у человека ничего не осталось, и тогда демон сказал: «У тебя больше ничего нет, теперь я все-таки заберу твою жизнь». Старая история, но вспомнил я ее вовремя. Демон не остановится, пока не пожрет меня целиком.

Отсутствие глаз не мешало мне, я действительно стал различать очертания прозрачной каменной лестницы, ступени которой вели наверх, прямо в низкое небо.

— Не томи меня! — В голосе Тролля послышалась угроза. — Отдай то, что я прошу. Моя свора все равно заберет у тебя то, что мне нужно. А твои псы-защитники не помогут тебе. Мне все равно пора кормить свою свору этой серой падалью, копошащейся на стенах.

Все как в легенде. Сначала демон просит у тебя малое взамен на твою жизнь. Затем он просит все больше и больше, пока в конце концов ты рано или поздно все равно не расстанешься с жизнью. Избавиться от спутников — не для этого я подчинял их себе в темном лесу.

И я решил не вступать с демоном в торговлю. Будет лучше, если я сразу расстанусь с жизнью — так по крайней мере у меня еще будут силы отбиться от него. Ведь боится же он псов-вершителей и не подходит ближе. Значит, пока я в круге — я защищен.

Но вот о какой своре говорил демон?

В этот момент я услышал отдаленные звуки, которые были не похожи ни на что по отдельности, но, сливаясь вместе, чем-то напоминали тихий плач. Плач шел из глубин темноты алтарного зала.

Я увидел, как напряглись псы-стражи, как быстрее задвигались серые тела на стенах, как сильнее из-под их когтистых лап посыпалась золотая кубическая крошка. Зеленый дым моих новых глаз постепенно позволял мне рассмотреть то, что прежде скрывала кромешная темнота. На месте алтаря теперь стоял трон, на котором величественно восседал Тролль. Два моих глаза подобием скипетра и державы лежали в его столообразных ладонях, и кровавые слезы мои все еще оплакивали расставание с духом покоя. Но, быть может, мне это только показалось, ведь я понимал, что никакой крови быть не могло.

Еще я увидел, что за троном возникла некая возня. Прошло какое-то время, и вот я уже четко различаю бледные тела, выползающие из самых темных углов зала. Их было много, и немощь их в первый момент смутила меня. Я никак не мог понять, почему так напряглись Стражи и чего так боятся серые твари, бьющиеся за каждое свободное место на золотой стене под знаковой решеткой, не пускающей их на свободу.

Плачущая свора Тролля выбиралась все ближе и ближе к свету. Было в них что-то от новорожденных детей. Вот только пластика их движений была далеко не детской. Сильные, они так же ловко и легко перебирались по стенам и потолку алтарной комнаты, как и по ее полу. Да и плач их был подобен плачу гиен — такой же голодный, бесстрашный и злой.

— Защитник, отдай мне то, что я у тебя прошу! — Голос Тролля стал еще более грозным. — Зачем тебе спутники. Лишняя обуза. Я избавлю тебя от нее. Ведь для этого же ты их и взял с собой, чтобы принести мне в жертву.

Ложь. Обман. Я вспомнил волка, я вспомнил черного кабана и лесную кошку. Я не хотел отдавать их Троллю. Так частями и обманом Тролль собирался пожрать меня. Зеленые глаза мои больше не отражали страха, и я почувствовал себя намного сильнее. Я был доволен новым зрением. Первый обмен — всегда самый выгодный обмен. Я был доволен своими новыми глазами.

Тролль приманивал свою бледную свору звуками костяного свистка. Звук этот был столь же печален, как и голос его хозяина. И в этот момент свора увидела меня. Стражи натянули цепи-тени так, что казалось, что они вот-вот лопнут, а серые безымянные твари, жутко завыв изо всех сил, старались выбраться из-под припечатавших их к стене запретных знаков. Загадка их тоже была разгадана. Как оказалось, они просто падаль — корм для своры Тролля.

И тут началось.

Свора Тролля. Падальщики — дети Преддверия. Почувствовав страх, они стали наполняться новой силой. На моих глазах одну из серых тварей, пропитанную страхом, которая уже наполовину вгрызлась в золотую стену, неведомая сила вырвала обратно и, сломав все печати, бросила в ближайшую детскую фигурку Падальщика. Нисколько не содрогнувшись, он полностью поглотил падаль и вырос, постепенно преображаясь в совершенно новое существо. Этот процесс преображения уже невозможно было остановить.

Серые твари — падаль, недостойная другой жизни и участи, — отчаянно царапая стену, с диким воем, влекомые своим страхом, гроздьями сыпались в Падальщиков, моментально поглощаемые теми. И вот уже нет детских беззащитных фигурок, ползающих вокруг кровавого трона Тролля.

Теперь это были настоящие монстры. Они преобразились в гигантов с широкими костистыми плечами. Большие головы их с нисколько не изменившимися в размерах блюдцами глаз расплылись в остро-зубой улыбке. Их длинные худые руки свисали до земли. Их высушенные тела передвигались на согнутых в коленях коротких, но очень крепких ногах. Пятки их узких вытянутых ступней не касались пола. Основной упор громоздких тел Падальщиков приходился на носки с длинными суставчатыми пальцами.

Они уже приняли окончательную форму и больше не могли поглощать раздавленное страхом серое месиво. Теперь они просто хватали всех, до кого могли дотянуться, и, не переставая улыбаться, рвали их в клочья. Совершая все это, Падальщики неотрывно смотрели только на меня.

— Вот так, вот так, дети мои, — приговаривал Тролль. — А ты, Защитник, думал, что будет по-другому.

Свора Падальщиков приближалась. Один из них схватил серое бесформенное тело и бросил его прямо в голову одному из Стражей. Я услышал, как лязгнули челюсти и две дергающиеся серые половины перекушенного тела упали к мощным лапам черного пса.

И тут Падальщики добрались до Стражей. Меня не покидало ощущение, что до этого момента они не видели никакого препятствия на своем пути ко мне. Спокойно, почти не глядя, они попытались ухватить своими длинными руками Стражей за шею, чтобы затем отбросить их в сторону. К их удивлению, все попытки сделать так закончились неудачей. Множество бледных извивающихся рук осталось лежать на полу.

К серому вою страха теперь присоединился плачущий рык первых поверженных Падальщиков. Им было больно. Изуродованные, они бросались в темноту дальних концов алтарного зала и исчезали там за троном печального Тролля, который, нисколько не заботясь схваткой, внимательно рассматривал новоприобретенные глаза.

Падальщики сменили тактику. Теперь они пытались угодить своими крючковатыми пальцами в зеленые глаза Стражей. Но из этой затеи тоже ничего не вышло — оторванные пальцы сыпались на пол, а некоторые так и оставались торчать из черных пастей псов, застряв там между могучими клыками.

Некоторым из Падальщиков все же удалось добиться своего — их пальцы глубоко проникали в глазницы Стражей, выталкивая оттуда ядовито-зеленое облако дыма, но это, как оказалось, не причиняло им никакого вреда — зеленый дым возвращался обратно на свое прежнее место.

В какой-то момент схватки в общей суматохе истерзанный Падальщик без руки и с перебитыми ногами с разрывающим душу трубным стоном тяжело упал рядом с одним из Стражей. Камень вздрогнул у меня под ногами от его падения.

Страж был занят и потому не мог добить поверженного противника. Челюсти его как раз в этот момент сомкнулись поперек тела очередного нападавшего на него бледного монстра. Однорукий, гибнущий Падальщик дернулся и в последнем приступе ярости попытался прокусить черную шкуру Стража.

Я увидел, как его челюсти раскрошились, скользнув по каменному боку пса. Казалось, этот страшный укус не причинил ему совершенно никакого вреда. Падальщик жалобно всхлипнул, еще раз и совершенно непроизвольно сомкнул раздробленные челюсти, причинив себе тем самым напоследок еще большее страдание, и замер навсегда.

Я заметил, что на черном боку Стража все же осталась небольшая царапина. Поначалу она не вызывала опасений. Но вскоре над царапиной показался дрожащий черный дым. Тень Стража распадалась. Дым был густой, жирный. Он поднимался вверх и невидимым ветром втягивался под темноту потолка алтарного зала. Вместе с дымом увеличивалась и царапина. Она росла и углублялась, постепенно превращаясь в зернистую язву.

Страж слабел. Дым разъедал его. Он разрушал его тело. Страж, резко повернув голову назад, оценивающе осмотрел свою рану. К тому моменту его переднюю и заднюю части соединял лишь тонкий перешеек позвоночника. Страж отвернулся от раны, сверкнул мне в лицо зелеными глазами и в ту же секунду бросился вперед. В прыжке он вцепился в горло стоящего перед ним Падальщика и перекусил его. Одновременно другой Падальщик, возникший откуда-то сбоку, мощным движением челюстей добил раненого Стража, разорвав его пополам, перекусив при этом связующую его с порогом жизни цепь. Вместе с черным дымом останки Стража быстро растворились в воздухе.

Убивший Стража Падальщик, наглотавшись черного дыма, стал задыхаться. Он хрипел. Он тряс головой, сотрясаемый жутким кашлем, отплевывая в разные стороны свои внутренности. Глаза его и без того большие теперь уже совершенно вылезли из своих орбит. Он упал на спину, давя под собой серую падаль, которая беспорядочно носилась между ног сражающихся. Падальщик еще долго мучительно хрипел и беспомощно сучил ногами, словно пытался убежать от своих мучений.

Одна из серых тварей, спасаясь от того, чтобы не быть раздавленной под могучим телом гибнущего Падальщика, запрыгнула в круг защиты и попыталась спрятаться за моей спиной.

С незащищенной теперь стороны, там, где не было Стража, прямо на меня по трупам мчался, выбрасывая из-под коротких ног куски тел, еще один огромный Падальщик.

Я как завороженный смотрел на него, не в силах сдвинуться с места. Я был не способен предпринять что-либо, а потому не суетился. Я не пытался убежать, понимая бесполезность любых попыток изменить ситуацию. Я был спокоен. Я не испытывал страха, поэтому Падальщик не мог подчинить меня себе. Он мог лишь разорвать меня, окончательно прекратив тем самым мое существование.

Увидев приближающегося монстра, серая тварь еще сильнее забилась позади меня, отчаянно визжа и размахивая вывернутыми наружу суставами, стараясь надежнее спрятаться за моей спиной.

Ворвавшийся в круг защиты улыбающийся рядом острейших зубов гигант, на мое счастье, оказался неопытным. Вместо того чтобы разорвать меня, он набросился на дергающуюся серую падаль и, запустив в нее клыки, выдернул из пола, поднял над землей и забросил глубоко в пасть. Падальщик ожесточенно мотал головой в разные стороны. Я видел, как у зажатой в его челюстях твари от сильнейшей тряски отрывались конечности.

Монстр был доволен своей победой. И тут он увидел меня. Он остановился, достал из пасти тряпичное серое тело и не понимающе посмотрел на него. Когда же до него дошло то, что он ошибся, Падальщик в ярости отшвырнул серый обрубок в сторону и бросился вперед.

Чтобы добраться до меня, ему не хватило всего нескольких метров. Безрукий, перекушенный пополам, он лежал на полу и злобно смотрел на меня, а из глаз его текли слезы. Он беспомощно клацал челюстями, как будто это помогло бы ему приблизиться ко мне. Над поверженным Падальщиком стоял, пришедший ко мне на выручку, черный Страж.

— Это было близко, — печально сказал Тролль. — Вы достаточно развлекли меня сегодня. Хватит. Так от моей своры ничего не останется.

Раздался тихий свист, и атаки прекратились. Я увидел, что Стражи нехотя, медленно отходят от схватки и принимают обратно свой человеческий облик. Я осмотрелся и понял, что Падальщиков больше нет. Последний из них лежал у моих ног, и челюсти его все еще скрежетали, хотя сам он был уже мертв.

Трое Стражей по-прежнему стояли вокруг меня, готовые отразить любое нападение.

Серая падаль после пережитого ужаса быстро приходила в себя. И те из них, кто выжил и остался свободен от печатей золотой стены, бросились в Янтарную реку, чтобы обрести долгожданный покой.

Стражи повернулись ко мне и внимательно меня осмотрели. Я не был поражен Падальщиком. Я не испытал страха. Убедившись в этом, один из Стражей, открыв рот с все еще черными клыками, издал скрежещущий крик. Это был крик победы. Я обрел силы и вновь, как и прежде, мог двигаться.

— Прощай, Защитник. Пусть участь твоя не будет печальной, — сказал мне грустный демон лестницы и вместе с троном медленно ушел в темноту.

Как только это произошло, зал с алтарем пропал. Как напоминание о том, что он был здесь когда-то, остался лишь мрак, из которого выползали детские тела Падальщиков.

Этого не было видно раньше, но мрак был спрессован в плотные на вид блоки. Блоки эти были уложены в четыре первые ступени, внутри которых застыла студенистая масса. Солнечные лучи узкими полосками пробивались сквозь нее. На просвет эта плотная субстанция была темно-коричневого цвета.

Я стоял на вершине черной скалы у того самого места, где обрывались каменные ступени, ведущие вниз к забытому вместе с прошлой жизнью Храму, — там, внизу, все было по-другому. Жизнь там продолжалась, наполненная счастливым неведением.

Рядом со мной стояли три Стража. Четвертый из них погиб и теперь обрел покой в Ближних Горизонтах.

Храма внизу я больше не видел, потому как у моих ног текла неширокая река, наполненная янтарным светом. Черные ступени вели в глубь этой реки и терялись в ее непрозрачных водах. Я присмотрелся. На самом деле, конечно, никакая это была не вода — янтарные просвечивающиеся контуры человеческих тел составляли основу спокойной реки. Я видел ее противоположный берег, отрезанный стеной из серого камня. Дальше этой стены ничего увидеть мне не удалось, потому что тот берег, как, собственно, и этот, порос величественными пирамидами, поверхности которых были изрезаны плотными знаками, читая которые, мне хотелось плакать. Ведь так мудро и так просто в них было расписано все, что нужно было знать. Но единственное, что запомнилось мне, это оборванное: «ИЗ ЖИВЫХ НА САМОМ ДЕЛЕ НИКТО…»

Я неотрывно смотрел в реку. В глубине реки был покой. Он манил меня. Тишина любого мира, который только можно вообразить, была доступна там. Свет любого мира. Краски любого мира. Прелести любого мира. Все, что ты пожелаешь, будет доступно тебе в этой реке. Там ты получишь лучший из миров твоей мечты. Грезы сладких снов, из которых новые боги создадут новые миры, где каждый, кто раньше плыл в этой реке, получит свою награду. Станет лесом, станет камнем, станет озером, станет морской глубиной, станет духом новых животных, которых никто и никогда пока что не видел. Но я понимал, что на самом деле так не должно было быть. В реке и так было достаточно покоя. И он не нуждался в том, чтобы его нарушали.

Река манила меня. Глядя на нее, я в который раз уже забыл, кто я и зачем. Река не отпускала меня. Я сделал шаг вперед. Я хотел было ступить в реку, но Стражи не позволили мне этого сделать. Жестами они отвлекли мое внимание и указали мне на противоположное направление.

В этот момент я словно очнулся. Я опять вспомнил свое предназначение. Я это я. Я Защитник покоя реки. Отвернувшись от янтарных вод, я посмотрел в том направлении, в котором указывали мне Стражи, и увидел вырастающие из ничего ступени. Ступени эти были прямым продолжением черной лестницы в небо, но теперь они не обрывались на полпути, а вели меня до самого конца в низкое небо. Мне нужно было идти туда.

Я ступил на лестницу и помчался наверх. Но вдруг, не знаю почему, я остановился и посмотрел вниз. Стражи прощались со мной, приветственно подняв вверх руки. Я ответил им тем же. Я был благодарен им. Только теперь я понял до самого конца, как высока была жертва их жизни. Теперь я надеялся встретиться с их мертвыми душами в Ближних Горизонтах. Так я покидал Преддверие в прощании с легкой тоской о прошлом.

Глаза Стражей затухали. Зеленый свет медленно испарялся, растворяясь в воздухе. Стражи уходили, чтобы и дальше всем своим существованием отрицать существование воли. Их тени легли в обратную сторону. Они возвращались к жизни. Стражей уже не было со мной, но до самого конца оставшиеся после них фантомы теней не опускали рук, приветственно поднятые вверх.

Я не мог долго стоять на одном месте. Ступени внизу начали разрушаться, отрезая мне всякую возможность вернуться назад и изменить что-либо. Я продолжил свое восхождение наверх.

Я уверенно шел вперед и с этого момента больше не оглядывался. Ступень за ступенью. Выше и выше. Туда, где за небом начинались Ближние Горизонты. Я уже чувствовал их теплый ветер на своем лице. Я слышал шум раскачивающихся под порывами этого ветра деревьев. Ступень за ступенью. С каждым шагом приближаясь к своему новому существованию.

Синева неба потускнела. Только теперь я обратил внимание на то, что чистота прямого мира, свободного от законов преломления, давно исчезла. Я миновал Преддверие. Ступени под моими ногами больше не были гладкими. Поверхность их стала пористой. В ней больше невозможно было видеть свое черное отражение. Теперь на поверхности лестницы была только сломанная в нескольких местах гранями ступеней моя пыльная тень. Множественные трещины молниями рассекали лестницу. В некоторых местах ступени отсутствовали вовсе. Мелкая крошка скрипела под моими босыми ногами.

Вдоль лестницы потянулись каменные виселицы. Я не удивился. Изуродованные тела мертвых Падальщиков раскачивались под ними, подвешенные на ржавых цепях кто за голову, кто за короткие ноги. Ветер Ближних Горизонтов раскачивал их из стороны в сторону, от чего в воздухе стоял жуткий тоскливый металлический визг. Лес Ближних Горизонтов встречал меня плачем. Я вспомнил предупреждение Тролля об этом лесе и стал продвигаться осторожнее. Я все еще слышал его смех в своей голове.

А дальше — больше. Виселицы пустые с истлевшими костями и виселицы с висящими в них свежими телами, колья, пронзившие насквозь совершенно неизвестных мне существ, дыбы, на которых болтались выдернутые из суставов руки, позорные столбы с нанизанными на них головами, плачущими гнилью собственных глаз.

Каменная крошка под моими ногами теперь хрустела вперемешку с крошкой костяной. Ступени совершенно растворились в ней. Я больше не поднимался по лестнице. Да никакой лестницы уже и не было вовсе. Я просто шел в гору. Серость воздуха, появившаяся ранее, исчезла. Небо вновь стало бездонно-синим. Оно заняло свое обычное место, хотя еще какое-то время назад казалось, что я вот-вот дотронусь до него рукой.

Я оглянулся. Как я и ожидал, мой подъем закончился. Позади меня, насколько хватал глаз, лежала сухая каменистая равнина. Она поросла лесом из виселиц, кольев, дыб и позорных столбов. Это именно их шум я слышал прежде, принимая его за шум раскачивающихся на ветру деревьев.

Свое новое мироощущение я большей частью не помнил. Звучит странно, но это было именно так — «не помнил». Я не помнил, дышал ли я. Я не помнил, хотел ли я есть. Не помнил, хотел ли я пить. Не помнил, испытывал ли я усталость. Не помнил, болело ли у меня в груди там, где когда-то билось мое сердце. Я «не помнил» — по-другому мои ощущения описать было невозможно.

Единственное, в чем я пока был уверен точно, это то, что в небе, так же как и прежде, светило траурное солнце — обратная сторона луны.

Я остановился, чтобы осмотреть себя. Я был обнажен. Ни жары, ни холода я не чувствовал — мне просто было тепло. Кожа моя потеряла прежний цвет и стала молочно-белой, с матовым отблеском. Ни одна вена не просвечивалась сквозь нее. Кожа было совершенно лишена волос. Ни родимых пятен, ни морщин, ни загрубевшей красноты — сплошная молочная белизна.

Вид кожи не был болезненным, но и естественным его назвать было тоже трудно. Белизна создавала обманчивое чувство беззащитности. Однако солнце не жгло мое тело, а острые камни и обломки костей не ранили мои босые ноги. Мое новое тело было надежно защищено от подобных увечий.

Лица своего я не видел. Я ощупал его руками, но это ничего не дало мне. «Не ищите своего отражения. Не испытывайте интереса к собственной тени» — это я помнил хорошо. В этом был смысл, который открывается не сразу. Никогда не видев своей тени, Вершители смогли совершить путешествие в Преддверие и вернуться обратно. Что касается отражения, то и этому знанию придет свой черед. Нос, глаза, рот, уши — все было на месте. А что получалось в целом, сказать с уверенностью я не мог.

Только сейчас я обратил внимание на то, что в теле моем не осталось никакой мягкости. Оно словно высохло, слегка потеряв в объемах. Я надавил пальцем в сгибе руки над локтем. Ощущение было такое, будто я дотронулся до дерева. Странное сочетание подвижности живого и неживой твердости удивило меня. Я не смог продавить пальцем совсем никакого углубления. Мало того, в том месте даже кожа не пошевелилась, как это обычно бывает. Это было похоже на то, как если бы я, минуя мышцы, жировую прослойку и сухожилия, сразу дотронулся до кости.

Я стоял пораженный новыми ощущениями, когда рядом что-то пошевелилось. Я осмотрелся, но так ничего и не увидел. Движение повторилось, но на этот раз я услышал жалобный стон. Зазвенели цепи, и стон повторился. Было похоже на то, что кто-то только что пришел в себя и теперь стонет от боли и осознания того, что все еще жив.

— Помоги мне, — прошептал тихий голос.

Я насторожился. Новое чувство — я ощутил движение в своих руках. Только теперь я вспомнил о звере-спутнике. Он чувствовал все то же самое, что чувствовал и я. Поэтому он насторожился вместе со мной.

Я медленно пошел вперед, осматриваясь и ожидая нападения с любой стороны. Я никого не видел, и от этого ощущение близкой опасности не покидало меня.

— Помоги мне, — почти на ухо, теряя силы, просил меня голос — тихий ветер страшного леса.

Стон не становился громче. Какое-то время я слышал его совсем близко, но затем он стих. И вдруг в полной тишине:

— Помоги мне.

Я не знал, что мне делать и чего мне ждать. Я вспоминал смех Тролля. Все происходящее не нравилось мне. Я слышал звон цепей с разных сторон. Я кружился на месте, поворачивая то туда, то сюда, и каждый раз видел лишь пустые цепи, которыми играл ветер.

— Сюда, — звал меня голос.

— Страшно.

— Помоги мне.

Теперь я был уверен, что слышу не один голос. Голосов на самом деле было много. Именно поэтому я не мог определить, кто и откуда меня зовет. Слева. Справа. Сзади. Сверху. Впереди. Голоса повсюду, вперемежку со звоном цепей.

— Мне страшно.

— Сюда. Я здесь.

— Помоги мне.

Голоса окружали меня. Они зажимали меня в кольцо. Шепот, стоны, крики отовсюду. Они наваливались на меня. Они наполняли воздух страданием, болью и страхом. Только теперь звон цепей стал как будто несколько громче.

— Не оставляй меня здесь.

— Помоги мне.

— Сюда.

Я никого не видел. Вокруг меня, как и прежде, стояли виселицы, позорные столбы, дыбы, колья. Я обратил внимание на то, что все они были сделаны из камня.

Камень был искусно обработан. Контуры живых существ читались в нем. Это были молящиеся, похожие на человеческие фигуры. Рты их были открыты черной дырой. «Должно быть, в них скапливается дождевая вода», — почему-то подумал я.

Все мое внимание было сосредоточено на зовущих меня голосах, но даже краем глаза я отмечал множество деталей.

Колья и столбы, например, представляли собой худые тела с нависающими над впалыми животами сухими ребрами и довольно крупной головой, сползшей почему-то совсем некрасиво и непропорционально низко — куда-то в область спины, с длинными руками, воздетыми над головой. Их сложенные в мольбе ладони были так остры, что могли проткнуть любое насаженное на них тело.

Виселицы и дыбы воплощали собой крепкие тела с мускулистыми руками, вытянутыми вперед. Железные цепи свисали из их плотно сжатых кулаков. Массивные головы виселиц выступали противовесом вытянутым рукам. Они подобно заплечным мешкам располагались за их спинами и были неестественно вывернуты.

Глаз у каменных фигур видно не было. То ли предполагалось, что они были закрыты, то ли мастера, их сделавшие, забыли вырезать в камне им зрачки.

Ветер звенел ржавыми цепями. Звон этот был нехорошим — недобрым, словно звон похоронного колокола. Голодный звон.

Я осторожно продвигался вперед. Я все еще шел на голос, который просил меня о помощи. Движение зверя под белой кожей моих рук не прекращалось ни на минуту. Опасность была рядом, хотя я не понимал, откуда она исходит. Вокруг меня было пустынно. Я был уверен, что никто не мог укрыться от меня за каменными истуканами, потому как уж очень они были тонки, а голоса звучали совсем рядом и не могли доноситься до меня издалека.

— Скорее, — торопил меня голос впереди.

— Скорее, — вторил ему голос справа.

— Не бросай меня здесь, — еле слышно шептала пустота слева.

Звон цепей усилился.

Только сейчас я обратил внимание на то, что вокруг пропали тела мертвых Падальщиков. Раньше их было много, но здесь, в том месте, в которое меня завел голос, их не было совсем. Лишь костяная крошка, хрустевшая у меня под ногами, говорила о том, что они тут когда-то были. Я остановился возле одной из виселиц. Каменная голова ее была вывернута так, что лицом она была обращена прямо на меня. Из ее раскрытого рта торчала половина берцовой кости. Видимо, какой-то шутник, побывавший здесь прежде, засунул ее туда, решив, что это будет ужасно смешно.

— Я здесь.

— Я здесь.

— Я здесь.

Множественное эхо прыгало вокруг меня. И вдруг глубоким голосом сильного человека, который наконец дождался своего:

— Ты нашел меня.

Я по-прежнему никого не видел. Кожа на моих руках, казалось, вот-вот порвется от напряжения. Опасность была повсюду. Зверь пожирал мои руки изнутри. Он не пытался сопротивляться — он был послушен мне. Ему просто было тесно. Я чувствовал его готовность защитить меня в любую минуту.

И тут меня словно током ударило — ветер давно стих, а цепи как раскачивались, так и продолжают раскачиваться.

Я протянул правую руку и выдернул крепко зажатую кость из каменного рта.

От неожиданности я кинулся в сторону и, споткнувшись, упал на землю. В тот самый момент, как кость оказалась у меня в руке, каменные глаза распахнулись, и я увидел живые белки со зрачками цвета старой ржавчины. Истукан смотрел прямо на меня. В следующую секунду грубо сделанная цепь обхватила мою ногу и, дернув как следует, быстро потащила меня по земле. Я видел, как камень виселицы размяк, став подвижным. Длинные руки тянулись ко мне. Цепь словно живая жадно сжималась вокруг моей лодыжки. Еще мгновение, и я оказался бы в воздухе, подвешенный за ноги. Я понял, что меня ждет участь тех Падальщиков, которых я видел раньше. На самом деле они истлели не сами — каменные истуканы живыми щупальцами цепей переварили их.

В этот момент раздался жуткий хруст. Оказывается, берцовая кость все еще была зажата в моем кулаке. Я увидел, как прозрачная, отливающая золотом лесная кошка вырвалась из моей правой руки и подхватила кость клыками. Кость с треском брызнула в разные стороны, обдав меня колючими осколками.

Тело кошки было узким, слегка вытянутым и не таким массивным, как в жизни. Его прозрачные контуры искрились на солнце. Из моей руки тело кошки выбралось лишь наполовину. Передние лапы кошки были вытянуты вперед, разбрасывая повсюду металлические отблески отражавшегося от мощных когтей света. Кошка яростно шипела и была готова рвать все, до чего могла дотянуться.

Мне не нужно было сжимать кулак или напрягать мышцы, я просто взмахнул рукой, словно отпускал невидимую пощечину. Мое движение позволило кошке дотянуться до тащившей меня по земле цепи. Ее золотые лапы плотно обхватили ржавый металл и поднесли его к раскрытой пасти. В ту же секунду с легкостью перекушенные звенья посыпались на землю. Все произошло стремительно. Со стороны могло показаться, что некая яркая золотая дуга прочертила воздух и рассекла цепь пополам.

Отрубленная часть цепи ослабла вокруг моей лодыжки. Я скинул ее и вскочил на ноги. Я увернулся от обрушившегося на меня сверху удара каменной руки. Земля вздрогнула.

Стоять на одном месте мне не приходилось. Следующий удар заставил отпрыгнуть меня в сторону. Удары сыпались один за другим. Я никак не мог выждать момент, чтобы подойти поближе и нанести ответный удар истукану. Я только уклонялся, не в силах предпринять ничего больше.

В очередной раз я увернулся от каменной руки, но совершенно забыл про обрывок цепи и получил ею сильнейший хлесткий удар в грудь. От этого удара я опрокинулся на спину. Боли я не почувствовал, а может быть, просто не успел почувствовать — бой продолжался в чудовищном темпе. Хотя истукан и не сходил с места, удары его были направлены таким образом, что я не мог отойти от него, а лишь продолжал уклоняться, оставаясь в поле досягаемости длинных каменных рук.

От очередного жесточайшего удара обрывком цепи мне в грудь моя левая рука взорвалась. Прозрачный черный кабан встал на мою защиту. Его низко опущенная голова и часть массивной спины образовали надежный щит, закрывший половину моего тела.

Я все еще лежал на земле, а истукан, нависая надо мной, продолжал наносить тяжелые удары. Черный кабан рычал, принимая всю их тяжесть на себя.

Когда каменная рука в очередной раз опустилась на щит, кабан поддел обрывок ржавой цепи на блестевшие белым клыки и, дернув головой в сторону, оторвал цепь от истукана с повисшей на ней частью молотообразного кулака.

Я вскочил на ноги и, пригибаясь под ударами, от которых каменная крошка разлеталась в разные стороны, приблизился к истукану. Ярости кошки не было предела. Она наконец смогла дотянуться до своей цели. Истукан рассыпался под моими размашистыми ударами. Золотые дуги разрезали воздух и, пересекаясь с камнем, ломали его. Истукан больше не нападал на меня. Он жалобно скулил и лишь прикрывал свое лицо с живыми глазами обрубками каменных рук. Я добивал его удар за ударом. Я не чувствовал усталости. Я не был зол. Всю усталость и злость вбирали в себя золотая кошка и черный кабан, которые отныне стали моим оружием и моей защитой. Это были мои верные спутники.

Я перестал наносить удары лишь тогда, когда глаза истукана закрылись. Из его открытого рта раздался протяжный стон, больше похожий на шипение, словно нечто давно гнившее внутри камня вдруг вырвалось наружу.

Но я не успел насладиться своей победой. Не делая никакой паузы, находясь еще в пылу сражения, кошка накинулась на кабана. Их энергии яростно сцепились между собой. Сквозь их прозрачные тела я видел свои расслабленные руки. Я не мог помешать их бою. Их энергии должны были уравновеситься естественным образом — без моего вмешательства.

Битва продолжалась, и чем дальше, тем ожесточеннее она становилась. Я заметил, как золотой свет начал медленно ползти от прозрачного тела кошки по моей правой руке, поднимаясь от предплечья к плечу и дальше на грудь, а оттуда он уже свободно разливался по всему телу. Ему навстречу слева от кабана шел пропитанный бесстрашием и холодной яростью черный свет. Чернота и золото наполнили мое тело, скрыв под собой белую кожу. Они смешивались друг с другом, проникая один в глубь другого. Золото рассекало черноту на прямоугольные пластины, соединяя их между собой и образуя их основу.

Совсем скоро все мое тело, бывшее прежде обнаженным, покрылось прочным панцирем, отражающим в своей темной поверхности тусклое солнце. Золотая кошка впитала в себя часть черноты, которая образовала подобие рукояти в моей правой ладони. Золото же очертило контуры черного кабана, придав облику щита законченный вид.

Как только это произошло, движение энергий упорядочилось — столкновение кошки и кабана закончилось. Я встряхнул телом, привыкая к новым ощущениям. Панцирь не стеснял моих движений. Я ощущал его вес ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы чувствовать его защиту на своих плечах.

Я рано успокоился, решив, что с каменным истуканом все кончено. Серая тень выскочила из-под обломков, метнулась прочь и, ловко перелетев через меня, растворилась в соседней виселице. Я успел рассмотреть, что тень эта состояла из чего-то, что отдаленно напоминало светлый дым. Дым клубился внутри небольшого тела, которое было похоже на тело обезьяны. Его распростертые в разные стороны руки и ноги были одинаковой длины. Единственное, что я не успел рассмотреть, была голова. Впрочем, вполне может быть, что ее и вовсе не было на дымном теле.

В тот момент, как тень исчезла в камне, новый истукан ожил. Глаза его открылись, а длинная ржавая цепь нетерпеливо закачалась из стороны в сторону, время от времени жадно, но в то же время и очень осторожно вытягиваясь в моем направлении.

Оживив истукана, существо, его заполнившее, в этот раз не кинулось в нападение. Оно смотрело на меня. Оно оценивало свои и мои силы.

Я понимал его слабость передо мной и потому не спешил уходить. И в этом заключалась моя ошибка.

Истукан поднял неестественно вывернутую голову вверх. Раздался короткий пронзительный свист. Я вздрогнул. Отрывистый свист не прекращался. Истукан монотонно продолжал свистеть. С разных концов холмистой пустоши ему ответили таким же свистом.

Я еще не до конца понимал, что происходит, но уже точно знал, что ничего хорошего ждать мне не приходится. Свист окружал меня. Я попятился назад. Мне немедленно нужно было выбираться отсюда. Куда мне идти, я не знал, поэтому я видел выход лишь в самом движении. Я удалялся от зоны, в которой истукан мог достать меня своими длинными руками. Я пятился спиной вперед, стараясь не упускать своего противника из виду. Свист приближался.

Я отошел от виселицы на безопасное расстояние, и в этот момент серая дымная тень вновь выскочила из камня, перелетела по ниспадающей траектории солидное расстояние и нырнула в ближайшего от меня истукана. Его глаза моментально открылись, и он издал свой призывный свист. Я отскочил в сторону и побежал.

Пронзительный свист нагонял меня. Оглянувшись, я увидел, что серая тень неотступно следует за мной, перескакивая из одного истукана в другой. С холмов ей отвечали голодным свистом такие же дымные тени, сотнями идущие на меня. Виселицы, дыбы, колья, столбы волнами оживали и на краткий миг приходили в движение — ровно на то мгновение, на которое серые тени задерживались в камне, прежде чем перескочить дальше. Кольцо сжималось вокруг меня.

Больше я не оглядывался. Я бежал так быстро, как только мог. Бег мой был легким, ровным, но все равно недостаточно быстрым, чтобы уйти от преследования.

Дымная тень метнулась довольно далеко впереди меня. Худой каменный столб ожил. Его острые, с заточенной кромкой длинные руки опустились вниз и закрутились воющими мельницами. Я бежал быстро и потому не мог вовремя изменить направление своего бега.

Непостижимым образом я все же сумел перепрыгнуть через рассекающие воздух длинные каменные руки. Воющие прозрачные плоскости пронеслись под моими ногами, так и не задев их.

Дымные тени теперь сыпались со всех сторон. Я попал в самую гущу каменного месива. Вокруг меня свистели ржавые цепи, проносились острые каменные руки, мелькали перелетающие по воздуху дымные тени. В воздухе стоял тошный, неживой свист, идущий из открытых ртов каменных истуканов. Жадные, голодные глаза сверкали повсюду.

Я бежал. Я перескакивал через препятствия. Я закрывался щитом. Я отбивался, когда мог, рассекая камень золотыми дугами. Рычание кабана и шипение кошки слились в единый, ни на что не похожий звук. Звук не был приятным, но, как ни странно, он подбадривал меня. Он давал мне силы бежать дальше. А силы мне были нужны. Я не чувствовал усталости. Я не чувствовал боли редких, но все же настигающих меня ударов. Просто в какой-то момент я понял, что бегу значительно медленнее, чем бежал прежде. Зверь съедал мои силы.

Я не задумывался о том, что произойдет, когда я больше не смогу двигаться. Перейди я даже на шаг, у меня не останется ни малейшего шанса выбраться из этого места. На мое счастье, дымные тени больше мешали друг другу. Иногда сразу несколько из них пытались влезть в один и тот же столб.

Многие истуканы крушили друг друга. Метя в меня и промахиваясь, они дробили свои руки, подставляя их под свистящие цепи и вращающиеся каменные мельницы. Действуй они более слаженно, мне пришлось бы куда труднее.

Мой бег замедляйся. Удары сыпались на меня отовсюду, и все чаще они достигали своей цели. Их сокрушительную силу принимали на себя щит и черный панцирь. Лицо мое секли каменные осколки. Пыль и мелкие острые песчинки кружили в воздухе, попадали мне в глаза, полные зеленого дыма. Я боялся ослепнуть. Я и так был все равно что слеп, потому как не знал, куда мне бежать. Но теперь я еще и мог потерять возможность уклоняться от ударов.

Из-за свиста истуканов я больше ничего не слышал: ни собственных шагов, ни шума ударов, ни треск камня.

Я не мог позволить себе обернуться. Я не знал, что происходит у меня за спиной. И именно сзади меня настиг удар страшной силы. Я почти перешел на шаг, когда тяжелый камень врезался мне в спину.

Ha какое-то время меня оторвало от земли и бросило вперед. По инерции от удара в полете тело мое выгнулось, а мою голову, руки и ноги откинуло назад. Я был абсолютно беспомощен. Время замедлилось. Я спокойно следил за тем, как меня несет на выставленную вперед острую каменную руку. Рука от нетерпения жадно дрожала. Я понимал, что теперь уже точно сделать ничего не удастся. Наступила полная тишина. Я все еще летел. До вытянутой руки оставалось несколько метров. В ушах у меня тонко звенело, так что казалось, что там, в голове, вот-вот что-то должно было лопнуть от невероятного напряжения.

В этот момент каким-то странным образом я услышал будущее. Я услышал, как и с каким звуком должно было быть проткнуто мое тело. Этого еще не произошло, но я это прекрасно слышал.

Время остановилось. Я повис в воздухе.

И в этот момент, полный деталей моей неотвратимой гибели, ноги мои пронзила острая боль и подо мной выросла мрачная тень. Я был настолько оглушен ударом, что не сразу понял, что это такое. Вначале мне показалось, что это очередное создание Ближних Горизонтов, но уже в следующий момент я увидел тяжело опущенную огромную волчью голову с прижатыми на время бега ушами. Траурные бока волка отсвечивали серебром. Его мощные лапы скребли землю, изменяя направление моего беспомощного полета. Я не сидел верхом на волке — мои ноги словно растворились внутри мрака, из которого состояло его тело.

Свист каменных истуканов, возвращаясь издалека после контузии, вновь разорвал тишину. Это время, восстановившись, продолжило свой ход. Мимо меня стремительно пролетело острие вытянутой каменной руки. Золотой, яростно шипящей дугой я раскрошил ее, рассеяв осколки по округе. Я крушил все, что проносилось мимо меня и до чего я мог дотянуться. Я сыпал ударами направо и налево. Каменный треск вместе со мной летел по округе, утопая в режущем душу свисте.

Бег волка был стремителен. Мимо меня проносились каменные руки, вокруг надсадно выли ржавые цепи, но теперь они не доставали меня. Движения каменных фигур были намного медленнее бега волка. Я слышал шум запоздалых ударов у себя за спиной.

Времени на то, чтобы расслабиться, у меня не было. Еще ничего не закончилось. Впереди с холмов мне наперерез каменной волной шли новые и новые дымные тени. Именно волной — другого сравнения и представить себе невозможно. Их было слишком много. Проносясь мимо по вершине одного из холмов, я увидел нечто напоминающее гигантскую перевернутую пирамиду, твердо стоящую на земле острым углом. Под образовавшимися с четырех сторон своеобразными карнизами клубился густой дым.

Пирамида давно осталась далеко за моей спиной, когда я понял, что это такое. Это был рой — осиное гнездо. Слой плотного дыма, покрывшего пирамиду, на самом деле был скоплением тех самых теней, которые оживляли камень. Они бесконечным потоком сыпались из-под этого четырехстороннего карниза, чтобы присоединиться к общему накату погони за мной.

Увидев это, я больше не тратил силы, расточительно нанося удары по сторонам. Я понял всю бессмысленность такой тактики. «Дорога в Ближние Горизонты поросла лесом», — смеялся в моей голове Тролль. Что ж, шутка удалась на славу. Здесь и теперь мне нужно было только уклоняться и прятаться под щитом. Все мои оставшиеся силы были нужны волку для быстрого бега.

Я полностью доверился чутью волка и поэтому не делал ничего, чтобы направить его в ту или иную сторону. Волк сам знал, куда нужно бежать. Он нес меня, избегая возвышенностей. Он выбирал путь между холмами там, где каменным рукам было труднее нас достать. Там истуканы покосились от времени и сползли вниз. Большинство из них просто лежали на земле. Они путались в цепях, мешая тем самым друг другу подняться во весь рост.

Камни вперемешку с костяной крошкой летели из-под могучих лап волка. Он совершал гигантские прыжки, перелетая через опасные участки, где земля сплошь была закрыта паутиной из натянутых цепей, он резко менял направление бега, когда впереди оказывался частокол из вытянутых вперед каменных кольев. Скорость его бега была так высока, что порой, избегая опасности, волк бежал по практически отвесным стенам вымытых дождевой водой оврагов.

Между мной и волком существовала внутренняя связь. Мы были едины. Я мог закрыть глаза и при этом точно знать, что мне нужно пригнуться в тот самый момент, когда мы проносились под низкой каменной аркой. Непостижимым образом я чувствовал, когда закрыться щитом, спасаясь от направленного мне в грудь удара. Я еще не видел угрозы, но я точно чувствовал, что должен сделать в следующий момент, хотя мое собственное ощущение опасности намного запаздывало.

И в то же время, несмотря на такое взаимопроникновение, мы были двумя совершенно разными созданиями. Я, например, не чувствовал ударов лап волка о землю, я не слышал то, что слышит он, и не видел всего происходящего вокруг его глазами.

Свист и вой вокруг тем временем стали совершенно невыносимыми. Волк влетел в самую гущу каменных рук и переплетенных цепей. Словно во сне мы проносились в смыкающиеся узины из каменных тел и каждый раз каким-то чудом умудрялись проскочить в самый последний момент, минуя, казалось уже, неизбежной гибели.

От напряжения серебряные искры дождем падали с угольно-черных боков волка. Я терял силы. Впереди истуканы сплели из собственных тел, скрепя их цепями, непреодолимую стену. Стена была так высока, что перепрыгнуть ее не представлялось возможным.

Волк ударил передними лапами в землю. Его торможение было отчаянным — нас занесло, и мы едва не упали. Пыль поднялась в воздух так, что на какое-то время нас перестало быть видно. Волк остановился. Краткий миг мы были совершенно неподвижны. Я не принимал решения — волк сам определил ход своих действий. Волк встряхнул массивной головой, смахнув покрывшую ее пыль, и мы помчались в обратном направлении все быстрее и быстрее, все дальше и дальше от непреодолимой стены туда, где нас ждала еще большая опасность.

Дымные тени, собравшие камень в стену, бросились за нами, оставив после себя застывших истуканов. Их вой и свист мчались следом, загоняя нас на такой же вой и свист, идущие прямо на нас.

Рано или поздно эти две мчащиеся друг на друга волны должны были смять нас, раздавить, уничтожить, разорвать на части.

В самый критический момент волк вновь воткнул прямые лапы в землю, развернулся и, нисколько не сбавляя скорости, а, наоборот, удвоив ее, полетел прямо на брошенную мертвую стену. На секунду я обернулся, чтобы посмотреть на столкновение двух каменных волн.

Дымные тени еще не понимали, что вот-вот должно было произойти. Они еще победоносно свистели, не упуская меня из своего поля зрения. Все их внимание было сосредоточено на мне. Я был почти в их руках, а наблюдать за моими попытками вырваться из смертельной ловушки доставляло им массу удовольствия. Преследование увлекло их настолько, что они перестали замечать все вокруг.

С тем же кровожадным свистом две волны врезались друг в друга. Каменный грохот раздался за моей спиной. Он погасил, задавив своими обломками, голодный, самодовольный свист. Каменные мельницы перемалывали друг друга. Железные цепи рвались, придавленные обломками. Они спутывались между собой и рассыпались в разные стороны разбитыми звеньями. Дымные тени метались между камнями, потеряв всякий порядок в своих действиях. Они не находили себе пристанища. Слишком уж много их собралось в одном месте одновременно. Они стаями кидались в одни и те же редкие уцелевшие каменные столбы и виселицы. Они дрались между собой за немногочисленные места в камне. Из ржавых глаз, появлявшихся в момент оживления в камне, исчез холод — теперь в них было страдание. Открытые рты истуканов судорожно смыкались, будто так им можно было уберечься от нескончаемых попыток вытеснить из их нутра дымную тень другими, неприкаянными тенями, облепившими каменный столб. Хаос и смятение за моей спиной скрылись за густым дымом.

Волк нес меня прямо на непреодолимую мертвую стену. Я не понимал, что он собирался предпринять.

Тем временем небольшое количество теней оправилось от столкновения и бросилось за мной в погоню. Они больше не свистели. Они лишь злобно хрипели, а по всей округе стоял скрежет их каменных суставов.

Волк мчался вперед, изредка оглядываясь по сторонам. Мертвая стена была совсем близко — всего несколько прыжков. Скорость была высока. Волк не сбавлял темпа и не собирался тормозить. Я не знал, что будет дальше.

Каменные истуканы оживали, с каждым дымным прыжком нагоняя нас. Они прижимали нас к стене. Наседая с боков, они зажимали нас в тиски. Ни вправо, ни влево, ни назад, ни в небо — никуда нет пути. Только вперед — на стену, и дальше сквозь нее. А разве это возможно? Безвыходность ситуации была очевидна мне. Все говорило о том, что мы попали в ловушку.

И в этот момент случилось почти невозможное. Волк, бежавший до этого и без того быстро, удвоил свою скорость и, приблизившись к стене на расстояние одного прыжка, мощно оттолкнулся от земли всеми четырьмя лапами и бросился грудью на камень. Я едва успел вжаться в спину волка, по возможности спрятавшись под щитом.

Как я ни ожидал столкновения, оно все равно стало для меня полной неожиданностью. Удар волка о камень не был похож на удар живого тела о твердую поверхность. Он сопровождался странным, не похожим ни на что шумом. Треск, с которым волк пробил каменные нагромождения, можно было сравнить разве что с треском электрического разряда. Так бывает, когда молния, падая с неба, ломает многотонные валуны, лежащие на земле.

Каменное крошево сыпалось сверху, тяжело ударяя о прикрывающий меня щит. Я почти лежал на волчьей спине. Глаза мои были направлены вниз так, что мне хорошо были видны летящие по воздуху поджатые задние лапы волка. Еще немного, и мы прорвемся.

Неожиданно из образовавшегося от удара облака щебня возникла загнутая, словно коса, каменная рука. Секущим движением она махнула нам вслед, и я увидел, как волчьи лапы отделились от тела и, пролетев по инерции еще какое-то время, упали вниз. Не успели они коснуться земли, как возникшая из ничего железная цепь обвилась вокруг них и, дернув, унесла обратно к себе, за стену клубящегося щебня. Я услышал, как жутко взвыл волк.

Потом было падение. Ударившись о землю, я покатился по наклонной плоскости горы вниз. Мир бесконечное число раз перевернулся в моих глазах. Удары о камни чередовались с ударами о землю в те моменты, когда мое избитое тело подлетало на кочках и небольших возвышенностях, а затем с треском и глухим костяным стуком падало вниз, продолжая свое неуправляемое движение под гору.

У меня больше не было сил сопротивляться. Гонка среди каменных истуканов полностью опустошила меня. Усталости я не чувствовал. Я не устал — у меня просто не осталось сил, которые прежде питали зверя.

Мир перестал крутиться у меня в голове. Взлетев в очередной раз, я надолго повис в воздухе, а затем, словно сорвавшись в пропасть, стал падать. Падение мое длилось бесконечно долго. Я летел спиной вниз. Я протягивал руки в синее небо в попытке ухватиться за него. В небе было тепло и ничего больше — опоры я в нем так и не нашел.

В падении у меня было много времени. Только теперь я по-настоящему смог разглядеть солнце Ближних Горизонтов. Оно было меньше обычного. Свет, идущий от него, был больше белым, в нем не было дающей жизни желтизны. Еще я увидел, что солнечный диск окаймляла тонкая, словно шелковая нить, черная линия, след никогда не кончающегося траура — отсвета обратной стороны луны.

Успев рассмотреть все это, я рухнул вниз, с сиплым выдохом ударившись о землю. Сверкающие искры, легкие как пух, брызнули во все стороны, разлетаясь от воздушной волны, поднятой моим упавшим телом. Тяжесть удара о землю была особенно ощутима на фоне их невесомого полета.

Я лежал в блаженном забытьи. Я не чувствовал боли. Больно было волку, он потерял свои задние лапы. Больно было принявшему на себя бессчетное количество ударов кабану. Больно было потерявшей когти и клыки золотой кошке. В отличие от меня они помнили, что такое боль. Пока мне нечего было дать им. Сил во мне больше не осталось. Я чувствовал, что чем меньше я двигаюсь, тем легче переносить страдания зверю, и потому я не шевелился.

Мне по большому счету было неинтересно, сумел ли я вырваться из царства дымных теней. Даже если это было не так, это уже ничего не решало. Я не мог пока оказать никакого сопротивления. Я был беззащитен и слаб.

Словно в утешение своей немощи, я больше не чувствовал запаха пыли и жженного солнцем камня вперемешку с привкусом сухой ржавчины. Быть может, мне только казалось, но я чувствовал под собой влажную траву. Трава была жесткой, а в воздухе стоял тяжелый и душный, лишенный всяких запахов, выдыхаемый зеленью пар.

Я не видел неба, его закрыл от меня теплый туман испарений, в котором плавали сверкающие искры. Движения искр не были осмысленными. Было похоже на то, что они лежали здесь на земле бесконечно долго, до тех пор, пока я не свалился с неба и не внес сумятицу в их неспешное существование, начисто лишенное времени.

Я приходил в себя после удара. Ясность взгляда на вещи, вернувшаяся ко мне, все расставила на свои места. Искры потускнели, превратившись в бледные огни, окруженные ореолом прозрачно-синего света. Я действительно лежал на зеленой траве. Сквозь туман испарений я видел еще более измельчавший солнечный диск. Каменных истуканов поблизости не было. Воя и свиста я тоже не слышал. Вокруг меня стояла глухая влажная тишина. Я отдыхал. Туман накрыл меня своим плотным одеялом, спрятав на какое-то время от враждебного мира. Я не спал, но в то же время состояние мое можно было назвать сном. Сном непривычным — без видений. Я сам теперь был лишь видением и потому не мог привидеться сам себе. Силы никак не возвращались ко мне. Я был все так же слаб.

Я слегка приподнял голову, чтобы осмотреть свое тело. Черный панцирь на моей груди был проломлен в нескольких местах, обнажив глубокие, с рваными краями, раны. Я не мог как следует рассмотреть, что было внутри этих ран. Я лишь видел неясное свечение, поднимающееся над ними, по переливам которого я понимал, что там, внутри, Нечто, наполняющее меня, находится в постоянном движении, совершая цикл, то затухая, то разгораясь с новой силой. Я не чувствовал этого движения, равно как и не чувствовал боли от нанесенных мне ран. У меня не было прежних инстинктов. Мне не хотелось немедля протянуть руки и прикрыть раскрытые раны ладонями. Я не знал, что мне теперь делать.

Зверь внутри меня, страдая от боли, свернулся в клубок и уснул. Так ему было намного легче. Он плыл в потоках энергий, наполняющих мое тело, согреваемый их теплом. Сон зверя не был полон покоя, наоборот, его сон был отражением силы, действий и удачных движений. Сон зверя был сном победителя.

Я же растворился в тишине тумана. Я был один. Смерть моя была прекрасна, хотя она и не сулила мне покоя. Покой остался в Янтарной реке, вечно текущей через все миры, наполняющие вселенную. Мне так и не удалось ступить в нее и теперь никогда не удастся.

Начинался мой сон. И начало моему сну было — ИМЯ. ИМЯ владеющего Янтарной рекой неведомо. Кому нужно знать ИМЯ, всегда вообразит его и громко скажет — я знаю. На самом деле, желая приблизиться к вечности и сам того не ведая, он всегда назовет свое собственное. А оно лишь звук. Что толку выдумывать эти имена, число которым — Бесконечность. Ни одно из них не будет истиной, а разница между ними будет равна вражде и пролитой крови.

В устройстве мира все сложнее и глубже, чем может показаться на первый взгляд. Основа мира есть Бесконечность. Бесконечность сама по себе тоже голое слово, пустой звук. Наполни Бесконечность беспрестанно сменяющими друг друга циклами, и она из пустоты превратится в вещь, которую можно взять в руки и охватить сознанием. Жизнь, смерть. А что потом? А потом лето. Потом зима. Потом солнце. Потом темнота. Потом горы. Потом небо. Потом лес. Потом звезды. Потом дождь. Потом пески на дне океана. Потом жар пустыни. И так далее. Сменяя друг друга. Цикл за циклом.

Это и есть Бесконечность. Ее можно увидеть. Ее можно потрогать. Ее можно ощутить на своей коже.

И боги здесь ни при чем. Бесконечность не их заслуга. Они лишь часть ее. Мы поклоняемся им и думаем, что нет никого выше их престола. На самом деле есть. Над богами, которым поклоняемся мы, тоже стоят боги, которым поклоняются они. Над теми, в свою очередь, возвышаются следующие. Череда живых и мертвых богов также подчинена Бесконечности.

Это мой сон. Откуда я все это узнал? На самом деле это знание всегда было со мной. Оно есть в каждом. Знание это подобно осколкам спящего в тебе зеркала. Во мне это зеркало проснулось и, сложившись, словно загадка, из острых частей разной величины и формы, стало единым целым. Я сделал еще один шаг в Бесконечности. Теперь я ясно видел чистое отражение мира.

Все, что со мной происходило, все мои новые знания были теплым сном Ближних Горизонтов. Я отдыхал. Понимание мира не было мучительным и не рождало почвы для новых вопросов. Я отдыхал, плывя в парных потоках проснувшихся во мне знаний. У знаний моих не было четких границ. Дух захватывало от глубин, которые мне еще предстояло открыть для себя, чтобы сделать новые знания явью и стать с ними единым целым.

Я помнил, что не закрывал глаза, но какое-то время я не видел ничего вокруг. Зрение вернулось ко мне, как будто кто-то навел резкость, фокусируя, словно выдергивая один за другим из бело-синей дымки, все предметы вокруг меня и расставляя их на прежние места.

Я проснулся. Силы, несмотря на сон, так и не вернулись ко мне. Я был по-прежнему слаб, а зверь внутри меня все так же страдал от боли.

Тусклые искры в синем ореоле плавали в тумане надо мной. Движения их были плавны, но в какие-то моменты, неожиданно и совершенно непредсказуемо, траектория их полета ломалась, и их в хаотичном порядке бросало в разные стороны. Это было похоже на танец, и мне порой начинало казаться, что я вижу складывающиеся определенным образом узоры.

Воздух наполнился еле слышными шорохами, тихими журчащими и переливающимися шумами. Звуки, окружившие меня, были неуловимы. Мучительное чувство, когда в каждом шелесте тебе начинает казаться что-то знакомое. Это могут быть слова, сказанные шепотом, или лишенный всяких сил, бесплотный окрик по имени, которое ты знаешь, или это может быть чей-то плач или беззлобный смех, или далекое или близкое нежное пение, да что угодно. Выделить из переливающихся белых шумов какой-либо один четкий звук невозможно. Едва поймав его, остро вслушиваясь в то, что он еще тебе скажет, ты тут же теряешь его навсегда.

Я догадался, что шорохи и шумы исходят от тусклых огней, парящих надо мной. Это было странно, но странно ровно до тех пор, пока я не понял, что это не просто огни. Это были энергии, которым не суждено было развиться и попасть в общий поток Янтарной реки. Это было то, из чего пока невозможно было создавать новые миры. Тусклые огни в синем ореоле не видели даже снов об этих мирах. Существование их было чистым листом, а их мироощущение — белым светом или сплошной темнотой, в которых не было никаких ориентиров.

Синие ореолы медленно сгущались вокруг меня. От близости друг к другу их свет становился ярким и почти таким, каким он и должен быть. Я словно погрузился в синюю реку. Тело мое накрыла оживляющая прохлада. Шорохи и шепот исчезли. Вокруг меня остался лишь тихий плеск ручья. Только теперь я понял, сколь горячо было мое тело. Прохлада вод смывала с меня жар повреждений. Синий свет вливался в меня через раскрытые раны, вымывая из них остатки ржавчины и каменной крошки. Вместе с синим светом ко мне возвращались силы. Я питался им, не чувствуя насыщения. Зверь внутри меня ожил. Он отошел от спячки и, влившись в синие потоки, наполнившие мое тело, стал жадно поглощать его прохладу. С каждым глотком боль покидала зверя. Она больше не терзала его. Я почувствовал прежнюю силу в руках и ногах, но я все равно не шевелился. Раны на моей груди все еще были раскрыты.

Я почувствовал, как ожил волк. Он наполнялся энергией, а вместе с ней восстанавливалось его тело. Волк вырвался наружу и черной тенью стал скакать в прозрачном синем свете. Срезанные лапы его уже вновь отрасли. Волк совершал мощные прыжки в прозрачных потоках, каждым своим движением поднимая в воздух облака синих брызг. Он поглощал свет, с каждым глотком превращая его из синего в траурно-черный, сверкающий на боках серебряной искрой цвет своего набирающего силу тела.

Он уже явно насытился. Я видел, что теперь его больше забавляет игра с синим светом. Это было забавно — огромный волк вел себя словно разыгравшийся щенок. Он зарывал в синий свет свою массивную морду, так что были видны только сверкающие глаза и округлые уши, затем он шумно вдыхал сырую прохладу потока, а потом резко вскидывал голову, подбрасывая синее облако вверх. Звонко клацая зубами, волк перекусывал это облако пополам, отпрыгивал в сторону, прижимался к земле и смотрел, как падают перекушенные половинки облака обратно в поток. Серебряные искры скатывались с его черных боков и словно порванные бусы рассыпались в разные стороны при каждом движении волка.

Я почувствовал холод в своей груди, словно к ней приложили лед. Я увидел, как стали затягиваться мои раны. Через какое-то время свечение над рассеченной в нескольких местах грудью погасло. Черный панцирь с золотыми прожилками сомкнулся над матовой, лишенной мягкости кожей. Я вновь был способен действовать.

Я провел золотой дугой по угольному щиту. Черные с золотом капли брызнули во все стороны, а рев кабана и злобное шипение кошки разорвали ватную тишину. Зверь восстановился полностью. Я вновь чувствовал поднимающую меня к небесам силу. Я встал. Разбивая ногами голубые потоки, я направился к резвящемуся неподалеку волку. Почувствовав мое движение, он замер. Только теперь я обратил внимание на то, сколь мрачен был его облик. Даже детская игра, казавшаяся забавной со стороны, так и не могла смягчить всей его тяжести.

Я подошел к волку вплотную и похлопал его по загривку. Волк чуть подвинулся в мою сторону, и я оказался внутри его отливающего серебром тела. Я почувствовал легкое покалывание в ногах, а затем неведомая сила подняла меня над землей, и я оказался сидящим на волчьей спине.

На этот раз все движения волка были полностью подчинены мне. Я не понукал его, я не указывал направления — нет. Волк двигался так, как двигался бы я сам, иди я на своих ногах. Не думаю, что с ногами нужно разговаривать или ободряюще подстегивать их, чтобы они шли быстрее.

Я плыл сквозь густой туман и вспоминал свой сон. Волк опустил морду вниз — туда, где еще виднелась изрядно помелевшая, испаряющаяся тем, что распадалась на отдельные невесомые искры, река синего света. Все вокруг возвращалось к тому состоянию, в котором пребывало здесь вне времени до моего падения.

Неожиданно волк остановился и с шумом втянул сырой воздух. Впереди меня что-то возвышалось, какое-то бесформенное нагромождение. Я подъехал ближе. Теперь понятно, почему синий ручей был столь полноводен — его запрудил завал из мертвых окаменевших тел. Грозные некогда твари — страшные создания — зверолюди нашли здесь свою смерть. Это был результат случившейся здесь когда-то давно битвы. Ни одного тела Защитника я не увидел среди павших. Хотя я мог ошибаться, многие тела были слишком изуродованы. Дальше этой свалки голубой свет так и не прошел. Каким-то чудом я упал прямо в середину озерца.

Я не остановился. Я двигался вдоль отвесной, скалистой стены, с которой я упал вниз. Если какое-то время назад солнце еще можно было рассмотреть в небе сквозь туман, то теперь его не было видно вовсе. В этом не было сомнений — я спускался вниз, с каждым шагом все глубже зарываясь в толщу тумана.

Я решил пойти в сторону от отвесной стены. Я двигался осторожно — видимость моя была ограничена десятью шагами. Я не хотел упасть в пропасть, и потому мне приходилось внимательно всматриваться себе под ноги. Земля здесь сплошь была покрыта густой и жесткой низкой травой. Было не похоже на то, что здесь на самом деле может быть пропасть, но ямы уж точно могли быть. Одновременно мне приходилось всматриваться по сторонам, хотя вряд ли мне это помогло бы избежать внезапного нападения из-за туманной завесы.

Мир вокруг меня ни на минуту не переставал быть враждебным. Я был к этому готов.

Я был готов, потому что я знал, где нахожусь. Я понимал это место. Ближние Горизонты. Суть его — узел, состоящий из множества дорог, которые стекались сюда со всех известных направлений. Они сходились здесь лишь на мгновение, чтобы потом вновь рассыпаться своими лучами в разные стороны. Ближние Горизонты были перекрестком этих дорог.

Ближние Горизонты враждебны по отношению ко всем, кто их населяет или через них проходит. Ближние Горизонты враждебны даже по отношению к своим защитникам.

Ближние Горизонты не принадлежат никому, и поэтому каждый хочет контролировать их.

Соблазн велик. Цена ему — возможность управлять Янтарем и создавать новые миры по образу и подобию своему. Быть богом — не цель. Великая творческая сила — вот цель, против соблазна которой трудно устоять. Каждый новый созданный тобой мир начинает питать тебя, делая все более могущественным, способным создавать все новые и новые миры. А раз так, то тебе есть чем занять вечность. Гордыня преследует тебя и после смерти. Гордыня слепит тебя, и ты уже не видишь своих ошибок. Обломки ответственности гибнут под монументом всесилия. Ты создаешь грязные миры, потому что не знаешь лучшего мира, чем мир своего тщеславия и нечистых страстей.

Я родился в таком мире. Его создатель смог на время завладеть Янтарем. Он создал мир лучше, которого мне никогда не суждено будет узнать, и оттого что я знаю теперь, что был рожден в аду, я приложу все силы, чтобы таких миров больше не было.

Но, к сожалению, их много — их очень много. Случайные творцы всегда оставляют свои творения. Они теряют к ним всякий интерес. Их всегда влекут другие миры, которые они в беспорядке разбрызгивают грязной кистью по своду вселенной. Потом забывают они и про них.

Зная это, только выходцы из грязных миров — нечистые от рождения могут защитить Ближние Горизонты. У владеющего Янтарной рекой не может и не должно быть имени. У него не может быть облика. Он никогда не создаст нечистого мира, потому что грязь неведома ему, а значит, он не нуждается в том, чтобы ему служили и поклонялись.

Мой Бог — БЕЛАЯ СТЕНА. И никто не имеет права оставлять на этой стене отпечатки своих грязных рук и окроплять ее чужой кровью.

Новые знания о сути Ближних Горизонтов ни на минуту не переставали наполнять меня, но неожиданно они оборвались.

Что-то изменилось. Я остановился, чтобы разобраться в этих изменениях. На первый взгляд все было по-прежнему. Туман был таким же густым, а землю покрывала жесткая трава. Я посмотрел наверх и понял, в чем дело — солнце вновь показалось над моей головой. В этом не было никакой опасности, и потому я продолжил свое движение вперед. Солнце становилось все ярче и ярче, и вдруг, совершенно неожиданно, я вновь увидел синее небо с безжизненным диском в зените. Волк не прекращал своего движения вперед. Туман, словно вода, стекал с меня белыми лохматыми облаками и падал обратно в тягучий и холодный серебристый пар.

Я вышел на небольшое покрытое сырым камнем плато. Плато было совершенно голое — ни деревьев, ни травы. Похоже, что вся растительность осталась в тумане. Отсюда, с плато, туман действительно больше походил на воду, потому как не поднимался выше определенного уровня, заполнив собой все отведенное для него пространство ниже, затопив покрытые жесткой травой впадины.

Плато, на которое я вышел, на самом деле оказалось крошечным, необитаемым островом в озере тумана. То там то здесь я видел россыпи таких же островов и далекую береговую полосу темного от сырости камня, над которой зеленой пористой губкой навис лес.

Я обернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда я пришел. Сотни ржавых глаз жадно смотрели на меня. Это было похоже на кошмар из далекого прошлого. Восстановившись, залечив раны, увидев сон знаний и пройдя сквозь туман, я словно прожил целую жизнь, забыв на время, через что мне пришлось пройти ранее.

Каменные истуканы были совсем близко. Их голодными глазами была покрыта вся стена из переплетенных тел, спутанных между собой цепями. Разлом, оставленный в стене волком, остался чуть в стороне. Между мной и стеной была лишь узкая полоса жидкого тумана, по дну которого я прошел. Здесь, с этой стороны стены было свежо и прохладно. Совсем иначе было с другой стороны: над изъеденной, словно оспинами, глазами стеной поднималась душная жаркая пыль — движение камня было трудно успокоить.

Я видел, как множество ржавых цепей, словно щупальца, осторожно обыскивают землю снаружи в поисках моего разбившегося тела. На моих глазах одна из цепей наткнулась на выломанную из стены каменную голову и, приняв ее за часть меня, мгновенно скрутилась вокруг нее и, дернув изо всех сил, втянула голову за стену.

Я отвернулся. Прошлое осталось с прошлым. Я должен был продолжить свой путь.

Мне только еще предстояло найти свое место в Ближних Горизонтах, и основным условием этому было не отяжелять себя багажом былого. Смешны те, кто, переступив порог смерти, не находит в себе сил продолжить свой путь далее. Они остаются с прошлым бледные, прозрачные, немощные, изъеденные болезнью своего эгоизма. Они не понимают, что это не конец — это только начало настоящего, а сон жизни остается всего лишь сном, как и всякий сон, полный радостей и невыносимых страданий. Всякое прошлое, даже самое близкое, став прошлым, навсегда останется лишь сном. Сон может принести печаль, может принести радость, но суть его от этого не изменится — это по-прежнему всего лишь сон.

Пройдя плато, я погрузился в туман. Я заранее выбрал направление на берег, над которым застывшей пеной навис зеленый полог далекого леса.

В тумане росли деревья. Неожиданно для себя я вспомнил, где я видел такие деревья и такую жесткую траву, как здесь, в тумане. Я вспомнил далекий лес из своего сна. В том лесу была каменная спираль, выложенная светлыми и темными плитами. Во сне я сидел в центре этой спирали и слушал лес. Я вспомнил, что земля между плитами в том месте была покрыта жесткой травой. Еще в спирали росли странные деревья, не такие, как во всем остальном лесу. Ничего особенного в таких воспоминаниях не было — так, просто ложная память. Она не заслуживает внимания, потому что ничего настоящего в таких воспоминаниях нет.

Туман даже изнутри походил на воду. Он вел себя как вода. В его структуре были теплые и холодные течения. Под действием этих течений деревья и трава плавно раскачивались из стороны в сторону. Туман напитал влагой все вокруг, и потому я не слышал никаких скрипов и шума листвы. В тумане было тихо. Я не знал, услышу ли я шаги преследования, если кто-либо или что-либо задумает напасть на меня сзади. Видимость в тумане постоянно менялась. Порой она была довольно сносной, туман прорежался, и я видел все на пятьдесят шагов вперед. Но иногда туман становился настолько плотным, что я с трудом видел голову волка.

В тумане ничего не менялось. Редкие невысокие деревья с беззвучной листвой да жесткая трава под ногами. И все. И никаких посторонних движений. Только течение тумана да мой неспешный ход — больше ничего.

Внезапно волк остановился. Он пригнул морду к земле и шумно втянул воздух ноздрями. Я ничего не видел. Я наклонился, чтобы рассмотреть, что он там опять мог учуять, но так ничего и не смог увидеть. В этом месте туман лежал как бы слоями. В небе я ясно видел солнце. Его диск был лишь слегка подернутым бледной пленкой почти прозрачного тумана. Но чем ниже, тем туман становился плотнее, пока у самой земли он не сваливался в единую массу и совершенно не скрывал поверхность земли. Лишь редкие стебли жесткой травы можно было видеть то там то здесь торчащими из разлившейся по земле молочно-голубой сыворотки.

Волк продолжал шумно принюхиваться. Он медленно продолжил свое движение, не поднимая головы. Он изменил выбранное мною прежде направление, резко взяв вправо. Пройдя несколько десятков метров, мы попали в прохладное течение. Туман поредел. Холодные струи подняли слежавшийся туман с земли, и я увидел, что волк идет по выложенной камнями дороге. Дорога была неширокой — не дорога даже, а скорее тропа светло-серого цвета. Трава не смогла пробиться сквозь ее поверхность, и потому ее было очень хорошо видно в контрасте с матовой зеленью, покрывшей землю по обеим сторонам дороги.

Не успел я все это как следует рассмотреть, как дорогу вновь затянул плотный слой тумана. Волк не обращал на него никакого внимания, продолжал идти вперед. Чтобы видеть дорогу, ему не нужны были глаза.

Эта дорога — второе рукотворное свидетельство Ближних Горизонтов. Первым были каменные истуканы, населенные серыми дымами — средоточиями мук жизни. Я едва смог уйти от них. Что ждать мне от этой дороги? Я решил не занимать себя пустыми измышлениями, а выяснить все по мере развития событий.

Туман тем временем снова поднялся от земли, и мне вновь стало хорошо видно серый камень. На этот раз я с удивлением увидел тусклый синий свет, разбросанный по поверхности дороги то тут то там. Я вспомнил о синем запруженном ручье, в котором сам недавно исцелился. В том месте синего света было очень много. Я осмотрелся, земля была чиста, лишь трава и деревья, как и прежде, росли по краям дороги. Здесь не было синих залежей лечебного света. Лишь отдельные тусклые, забытые всеми огни, застрявшие между каменных плит — вот все, что осталось от прошедшего здесь когда-то потока. Волк своим шумным дыханием выдувал огни из щелей, и они, обретя былую легкость, взлетали вверх, подолгу зависая в воздухе синими маяками, указывая в тумане пройденный мною путь.

Я отвернулся на какое-то мгновение, чтобы посмотреть, как синий свет прямой линией расчертил мой бледный путь, а когда повернулся вновь, то впереди я уже увидел смутную тень. Секунду назад ее не было, и вот я уже не один в тумане. Ближние Горизонты не терпели неуважения и наказывали за потерю бдительности неожиданными встречами. Силуэт был словно намеком на то, что всякий раз, как я расслаблюсь, Ближние Горизонты найдут способ, чтобы привести меня в чувства.

Силуэт тем временем становился все более отчетливым. Я видел в нем контуры человеческой фигуры с напряженно вытянутыми вперед руками.

Волк поднял голову от земли и остановился. В тот же момент мою левую руку прикрыл рычащий черный щит, а правую осветило описывающее непроизвольные дуги шипящее золото лесной кошки.

Волк медленно пошел навстречу неясному силуэту. Я увидел еще одну фигуру, стоящую напротив первой. Из-за плотного тумана ее вначале не было видно. Дорога пролегала как раз между ними. Чем ближе я подходил, тем более неясными и расплывчатыми становились эти две фигуры. Я долго не мог понять — в чем дело. Это было похоже на эффект ускользающего горизонта. Когда я подошел к тому месту, где должны были стоять обладатели силуэтов, я ничего не увидел.

Я не решался идти дальше — впереди могло быть опасно. Мгновение назад я точно видел две фигуры, и то, что они исчезли, не давало мне покоя.

Я всматривался в туман. Вокруг меня стояла ватная тишина. Я не слышал никаких звуков — ни шагов, ни дрожащей от напряжения и этим выдающей себя притаившейся нечисти — ничего, даже шорохов волнующейся под ногами травы.

И тут я увидел их. Они были рядом и стояли ровно на тех же местах, что и раньше. Ничего удивительного в том, что мне не удавалось их рассмотреть, не было — фигуры полностью состояли из тумана. Я смог рассмотреть их только потому, что весь остальной туман был в движении. Внутри же фигур туман был совершенно неподвижен.

В тумане и из тумана были выведены человеческие фигуры. Увидев это один раз, больше не видеть этого было невозможно. Я огляделся по сторонам и содрогнулся — человеческие образы буквально окружали меня. Все они протягивали руки в разных направлениях и на разной высоте. Какие-то из них тянули руки к небу, какие-то пытались показать что-то на земле, но большинство из них протягивали руки на уровне моей груди или головы. Фигуры были неподвижны. Еще я увидел за спиной каждой фигуры широко распростертые ангельские крылья. Еще мне слышался звук отдаленного похоронного колокола. Густые печальные удары, которые раскачивали меня, подчиняя своему ритму.

Если я хотел идти дальше по дороге, мне пришлось бы пройти сквозь вытянутые руки, а я ведь даже и не знал, что это такое и чего мне ждать.

Я не спешил. Спешить мне было некуда. И причиной тому было простое объяснение — я умер, и время умерло вместе со мной. Траурный колокол оплакивал меня. Остановившись, я присмотрелся к фигурам более внимательно. Ничего нового я не увидел.

Я закрыл глаза и спустя какое-то время открыл их снова. Как я и ожидал, на этот раз хаос первого впечатления исчез. Как и любая картина, все окружающее меня со второго, более спокойного и осмысленного взгляда стало понятным и четким. Это как кристалл — сначала ты видишь брызги блеска, затем ты понимаешь его прозрачность и уж только после этого ты начинаешь видеть четкую структуру граней, которая и есть основа и блеска, и прозрачности.

Фигуры из тумана на самом деле стояли не беспорядочно, а образовывали замкнутый круг. Фигуры не были живыми. Кому-то, видимо, просто захотелось украсить это забытое место, и он создал из тумана человеческие образы с ангельскими крыльями и расставил их в круг. И печальный колокол, словно у меня в груди: «Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…»

Дорога вела меня внутрь этого круга. Руки фигур действительно указывали в разных направлениях, но все они при этом были обращены к центру круга — там был источник печали. Лиц фигур я по-прежнему не видел, но, странное дело, я чувствовал скорбь, которую они выражали. Это было настоящее чувство, а не то, которое пытаются изобразить в застывшем камне. Эта скорбь была скорбью истины, и потому постепенно она передалась и мне.

Почувствовав эту скорбь, волк поднял тяжелую голову в небо, прикрыл мохнатыми веками выпуклые, горящие злым огнем глаза и мучительно завыл. Он давился своим мертвым воем. Вой выжигал его внутренности, но он не мог остановиться, скорбь была сильнее его.

Вместе с волком завыл и я. Искреннее чувство вместе со звуками колокола терзало мою холодную душу. Руки мои бессильно опустились. Мои доспехи стали слишком тяжелы для меня. Я почувствовал в своей груди лед чего-то чужого, того, что нес я все время своего существования. Острыми краями чужеродное тело разрезало меня изнутри. Больше сосуществовать с ним я не мог — с этого момента оно не желало жить во мне и теперь просто физически пожирало меня.

Я почувствовал боль — скорбь заставила меня вспомнить, что это такое. Я чувствовал, как внутри меня лопаются туго натянутые жилы, которые до того держали меня на земле и расправляли мне плечи, помогая сопротивляться тяжестям бытия.

Неожиданно я впал в бешенство. Я разозлился на себя, я разозлился на этот мир. Ненависть вскипала во мне. Это был защитный механизм. Ближние Горизонты проверяли меня на прочность. Делали они это различными способами. Только теперь я понял, что опасаться нужно не только прямых угроз, когда кто-то или что-то пытается раскроить тебе голову, а потом насытиться тем, что от тебя останется. Существа, населяющие Ближние Горизонты, были многолики и разнообразны, таковыми же были и опасности, которые исходили от них.

Неизвестные создания из тумана пытались вырвать из меня хребет. Они хотели пожрать ту силу, которая двигала мной. Они хотели, чтобы я просто упал рядом с ними, перекушенный пополам, воя и скорбя по тому, что все в моем прежнем существовании было не так. Я буду лежать в состоянии столбняка, которым заразили меня скорбные лики тумана. Они будут медленно высасывать мое нутро, преисполняясь еще большим блаженством чистой скорби по всему тому, что только есть во всех мирах, которые сходятся в точке, имя которой Ближние Горизонты. И мрачный колокол будет сопровождать мои мучения.

Я в бешенстве ударил раскрытой ладонью по воющей волчьей голове. Удар был сильным, серебряные брызги так и посыпались в разные стороны от его траурной шкуры. Вой оборвался всхлипом. Наступила гнетущая тишина, наполненная траурным боем, которую нужно было чем-то заполнить, и я решил заполнить ее действием.

Я рассек золотой дугой ближайшую от меня фигуру. Кошачий след с яростным шипением прошел сквозь плотный на первый взгляд туман, не причинив ему ни малейшего вреда. Бледный образ по-прежнему указывал в небеса, скорбя по тому, что творится под ними.

Я, не переставая, наносил ему удар за ударом, наслаждаясь разрезающим воздух шипением, от которого мерзкий холод у меня в груди становился менее болезненным. Я наносил удары в полную силу, но по сути дела я рубил воздух. Это было действие ради действия. Туман оставался всего лишь туманом — я не мог поразить то, что населяло туман, для того чтобы это сделать, мне пришлось бы в первую очередь разрубить на куски самого себя.

Бешенство привело меня в чувство, но оно не было выходом. Я хотел идти дальше. Мне нужно было идти дальше, и я не мог позволить себе впадать в крайности, будь то просто сесть и больше никогда не сдвинуться с места или слепо пытаться уничтожить то, что уничтожить невозможно.

Я принял решение, но прежде чем опустить руки, я не удержался и раскрошил в щепки стоявшее рядом со мной дерево.

Как только я остановился, волк опять начал мучительно скулить. Он пока еще не выл, но я чувствовал, что это сильнее его и он вот-вот сорвется и завоет в полный голос. Я и сам готов был снова завыть от отчаяния.

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — оплакивал меня далекий колокол.

Я направил свою ярость на преодоление самого себя. Я решил войти внутрь круга. Это решение было решением попавшего в капкан зверя — зверя, который ради свободы перегрызает собственную лапу.

Мысль о том, чтобы повернуть назад и бежать, мне даже не приходила в голову. Я давно переступил ту черту, за которой побег от самого себя вел к спасению.

По моему решению исчез волк, исчезли тени кабана и лесной кошки, а вместе с ними пропали и мои доспехи.

Безоружный вошел я в круг скорбящих. Их смытые туманом лица смотрели на меня. Я же остановился в центе круга, испытывая наслаждение от обрушившегося на меня страдания.

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — монотонно бил колокол.

«Все и всегда было плохо, — понял я. — Я никогда не знал ничего хорошего. Я не знал, что правильно, и потому всегда поступал только неправильно. И все, что я не совершал, вело меня по дороге стыда и раскаяния. Мне нечем гордиться, потому что в мире нет ничего, чем стоило бы гордиться. Все цели, которые мы ставим перед собой, — это всего лишь туманные призраки. Все действия бессмысленны, как бессмысленна погоня за солнечными бликами, скачущими по земле».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…»

«За каждым обнадеживающим „да“, на самом деле всегда было и будет холодное и бездушное „нет“. Все проходит в пустых надеждах и безволии. Кто скажет: „Моя воля“, — пусть заглянет в уже вырытую для него могилу.

Воистину славная жизнь. Мерцание иллюзий. Самообман. Горе. Слезы. Совесть. Боль. Любовь. Жизнь. Страдания. Наслаждения. Смех сумасшедшего. Все обман. Ничего нет. Нет. Не будет. Никогда. Нет».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — негромко, но очень настойчиво.

«Горе мне, горе, потому что знал я только горе и ничего больше. Все разнообразие пережитого в действительности было лишь оттенками этого горя и ничем иным. Страданиям моим не будет конца. Ничто не принесет мне освобождения, потому что нет ничего, что смогло бы искупить все мои страдания. Как забыть их? А если нет возможности забыть, то как быть с ними дальше? Не поднимать глаз. Не поднимать рук. Не шевелиться».

И колокол разрывал мне душу на части.

«Я наивен словно младенец, но я младенец, несущий смерть. В родах я убил собственную мать, потому что у меня нет и не могло быть матери. Я играю со смертью. Я играю в смерть. Погремушки мои — черепа. Колыбель моя — кости. Сон мой — туман загробного мира. Кого увижу я во сне?

У меня нет выхода, потому что, куда ни пойду я, дороги эти приведут меня к одному и тому же концу. Что остается мне? Искать смерти? Так я и есть смерть.

Но что делать смерти, которая не может умертвить саму себя? Кто хочет стать смертью? Кто захочет НЕ ЖИТЬ вечно? Я все отдам, только придите и заберите этот холод из моей груди. Я отдам вам все. Только бы не знать того, что знаю я. Я хочу все забыть».

Я упал на колени и завыл. Рука из тумана стала гладить меня по голове. Я завыл еще громче — уж больно тяжела была эта рука. Очень ласково и настойчиво она добивала меня.

Я слышал сквозь собственный вой и траурный бой, как туман шепчет:

— Пора-А-А… Пора-А-А…

— Съедим его.

— Он наш.

— Пора-А-А.

Туман все шипел и шептал. Он все гладил и гладил меня по голове, стирая мое лицо. Руки тянулись ко мне со всех сторон. Я чувствовал их прикосновения. Туман обжигал меня словно раскаленное железо. Я слышал шипение своего тела от каждого такого прикосновения. Туман оставлял на моей матовой коже выжженные черные полосы.

Я терпеливо ждал, когда же эти руки прожгут мою грудь, чтобы растопить мерзкий холод внутри. В руках, неспешно меня поедающих, видел я свое спасение.

«Кто был столь жестоким, что начал мое существование? Кто запустил отсчет моим страданиям? Кто наполнил меня злобой? Кто наполнил меня сомнениями? Я не знаю его. Я не знаю их. Многоликие, они ломают нас еще до нашего рождения».

Жар тумана под похоронный бой снимал с моего лица слой за слоем.

«Зачем я? Зачем существовать? Тепло дня и холод ночи. Я мечтаю о забвении. Я мечтаю о том, чтобы вспыхнуть и мгновенно погаснуть. НЕ БЫТЬ — что может быть лучше этого? Там нет ничего, потому что там нет меня, а это и есть избавление от страданий».

«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — словно удары моего несуществующего сердца.

«Плач мой — реки пролитой крови. Все, что останется в моей памяти, — череда побед и поражений. Я навсегда запомню их горький вкус. Вкус многоликой злобы. Скрип песчаной и костяной крошки на зубах. Что осталось мне после побед — злоба да несмываемый слой пыли от черной земли на душе. Что остается мне после поражений — все та же злоба и чернота».

— Скорби и плачь, — нашептывал мне туман.

— Ты никуда не уйдешь, — шипело и шептало вокруг.

— Кроме нас, ты никому не нужен, — звало и манило.

— Ты нужен только нам, — дрожало эхом в такт ударам колокола.

«Неужели я еще кому-то могу быть нужен?»

Я стоял на коленях в центре скорбного круга. Печаль моя была невыносима. Туман собирался у меня в глазах и, стекая по щекам, каплями падал к моим ногам. На самом деле я не хотел признаваться себе в этом, но это были мои слезы.

Огненные руки между тем, не переставая, терзали меня. Они выжигали во мне глубокие борозды, так что я уже с ног до головы был покрыт закопченным узором ожогов. Жар был уже почти нестерпимым.

И в этот момент я вдруг понял, что скорбь моя — это тоже обман. В первый момент от этой мысли мне стало только хуже. Омерзительный холод в моей груди так никуда и не исчезал. Жар тумана не приносил мне облегчения. И если так пойдет и дальше, он просто поглотит меня и мне придется уйти в вечность, так и не избавившись от колючего холода внутри.

Поняв это, я попытался встать на ноги. Это была моя первая попытка сопротивления, но она тут же утонула в затопившем меня безверии. Бессмысленность существования была очевидна мне. Отсутствие смысла во всем. Отсутствие веры не имело смысла, так же как и не имела смысла сама вера.

«Кто подтвердит мое право на существование? Кто? Ведь всегда и везде меня окружали только враги».

Время мое истекало. Я безвозвратно тонул в болоте скорби. Жалость к самому себе, до того неведомая мне, оказалась настолько сильной, что я не мог найти в себе сил, чтобы сопротивляться ей. Я сделал усилие и вновь зацепился за последнюю здравую мысль, посетившую меня за все время моего пребывания в круге. ОБМАН! Меня пытаются обмануть. Что дальше? Жалость к себе уничтожит меня. Если все обман, то и никчемность существования при всей его очевидности — это тоже ОБМАН.

Выбираться из болота скорби было невероятно трудно. Я через силу убеждал себя в том, во что сам уже почти не верил. И все же обман был очевиден мне. Я заглушал в себе звуки колокола.

Туманные фигуры почувствовали неладное. Руки их стали жечь еще сильнее. Теперь они и вовсе не отрывались от меня, придерживая со всех сторон. Я уже почти не мог пошевелиться. Моя вторая попытка подняться на ноги также не удалась мне. Руки крепко удерживали меня на месте.

— Куда же ты? — шептал туман, и голос его был самой нежностью.

— Ты нужен нам, — и теперь я слышал доброту.

— Ты никому не нужен, кроме нас, — напомнили мне с безграничной заботой.

Но остановить меня было уже невозможно. ОБМАН! Все вокруг меня ложь. Кто так самоуверен, что пытается меня обмануть? Кто так самоуверен, что за моей скорбью и слабостью не может рассмотреть притаившейся смерти?

Во мне начала вскипать привычная злоба. Я почувствовал, как живительная чернота восстанавливающим волновым импульсом проходит через мое тело. Я злился на самого себя. Я злился на тех, кто удерживал меня на одном месте. Я не видел их, но теперь я был уверен в их присутствии — печаль туманных образов тоже была обманом. За тем, что было размытым и нечетким, скрывалась вполне определенная угроза. Злость толкала меня. Злость будила меня, не позволяя вновь погрузиться в сон скорби, где нет ничего, кроме смертельной жалости к самому себе.

Я по-прежнему ничего не видел. Кто прятался в тумане? Теперь я точно знал, что должен убить его. Я должен был сделать это, чтобы освободиться. Я должен был сделать это, чтобы выжить. Если я не смогу, то меня ждет самое ничтожное из всех возможных продолжений — стать чьей-то пищей.

Но как освободиться? Как сделать это, когда ничего не видишь. Меня, как и раньше, окружали фигуры из тумана. Теперь я понимал тайный смысл этого места. За легкостью, за прекрасным внешним видом, за скорбью и святостью размытых ликов тумана на самом деле скрывались грязь, запах нечистот и гниющей плоти. Я видел свое покрытое глубокими рубцами ожогов тело и понимал, что нечто поедает меня заживо и я ничего не могу с этим поделать. Незряче рубить туман не имело смысла.

Я смотрел по сторонам. Я пытался найти выход. Краем глаза я заметил движение у своих согнутых в коленях ног. Я опустил глаза вниз.

В первый момент я ничего не понял. Мне показалось, что на небольшом участке, как раз перед моими коленями, земля исчезла. Я словно смотрел в окно. В окне я увидел затянутое туманом небо. Еще в окне был незнакомый мне человек. Он смотрел на меня с другой стороны. Его лицо не понравилось мне — матово-мертвое с дымящимися, словно у стражей зелеными глазами, оно отталкивало от себя. Волос на голове незнакомца не было. Вместо растительности все лицо и голый череп человека покрывал выведенный одной линией сложный узор ожогов. Я дернулся в надежде достать незнакомца. Сделал я это потому, что принял его за того, кто медленно поедал меня. Человек с обожженным лицом дернулся мне навстречу.

В этот момент я понял, что никогда не видел своего настоящего отражения. В первое мгновение мне нестерпимо захотелось отвернуться от самого себя. В образе моем, в моем самоопределении виделось мне что-то постыдное. Запрет на свое отражение, на то, что нет иного образа, кроме определенного тебе раз и навсегда, глубоко сидел во мне. Моим отражением для меня всегда был тот, кого я называл братом. То, что на самом деле я могу выглядеть по-другому, мне даже не приходило в голову.

Тяжелая капля тумана, собравшегося у меня под левым глазом, слезой скатилась по обожженной щеке и упала в туманное небо. Мое отражение вздрогнуло и закачалось вместе с остальным миром. В тот миг я окончательно пришел в себя. Слезы мои были тяжелы. Они собрались в ртутную лужицу возле моих коленей. Металлический блеск ее поверхности давал чистое отражение. То, что я увидел, было отражением правды.

И тут глаза мои открылись. Это произошло, как только я привык к правде, привык к тому, как я выгляжу на самом деле. Миражи исчезали, отражаясь от зеркальной глади. В зеркальной поверхности я увидел то, что раньше пряталось за моим отражением. В реальности, которая открылась мне, я увидел, что стою на коленях, и вокруг меня туман — на этом правда заканчивалась. Никаких ангельских фигур с протянутыми ко мне руками не было.

На самом деле вместо удерживающих меня на одном месте рук все мое тело было опутано безобразными червями. Их толстые, слегка приплюснутые тела, никогда не видевшие солнечного света, были молочно-белыми. Под прозрачной, разбитой на сегменты кожей червей я отчетливо мог видеть плавающие из стороны в сторону пульсирующие темные точки. Конвульсивные движения самих червей были тошнотворны. Они нетерпеливо сжимались перед тем, как совершить очередное действие и еще больше опутать меня, перебираясь на пока не занятые участки на моем теле.

Там, где черви намертво прилипали ко мне, оставался багровый рубец ожога. Лужица моих стальных слез была мала, и я не мог увидеть то, откуда выбирались эти черви. Их белые тела, упеленав меня, уходили множественными нитями за пределы доступного мне отражения. Там, куда они тянулись, несомненно, что-то было. Оно пряталось за рассыпавшимися в лживую пыль скорбными ликами. Я точно это знал. Я чувствовал смрадное дыхание этого существа. Зловоние, в одночасье окружившее меня, было нестерпимым. Мне было непонятно, как я мог не чувствовать его раньше.

Постоянство этого зловещего места теперь было несомненным для меня. Все здесь было неизменным — и зловоние, и гнусные черви, опутавшие меня с ног до головы, и присутствие неизвестной твари. Лишь мои иллюзии были непостоянны. Моя скорбь, мое одиночество и никчемность самого существования — все это лишь зыбкие миражи моих слабостей. Чужой обман, навеянное мне чужое мнение, за которым не стоит ничего, кроме зловонного дыхания и желания насытиться моей болью.

— Вот так, успокойся, — шептал мне из тумана нежный голос.

— Плачь, — отзывалось его эхо.

И снова эхо:

— Скорби.

И снова:

— Не сопротивляйся.

А теперь с другой стороны:

— Ты нужен только нам.

И уже совсем другим голосом:

— Только нам. Больше ты никому не нужен.

Голосов было много, но теперь я точно знал, что хозяином их было одно существо.

Отражение. Как жаль, что отражение моих слез было так мало, чтобы увидеть всю правду. Но это были все слезы, на которые я был способен.

По зловонному дыханию я попытался определить, где находится его хозяин. Мне нужно было выяснить это, чтобы, собрав все силы, нанести удар. Из моей затеи ничего не вышло. Я по-прежнему был слеп.

Черви тем временем настойчиво оплетали меня. Прожигая мою кожу, они стремились проникнуть ко мне внутрь, чтобы там копошащимся клубком выесть все, что было съедобно для них.

— Вот и хорошо, — сказал нежный голос. — Не нужно сопротивляться.

Злость уже в достаточной степени напитала меня. Я чувствовал в себе ее силу. Я вновь был готов к действию. Я внимательно следил через отражение за червями. Я ждал, когда тварь, породившая их, окончательно успокоится и перестанет видеть во мне даже малейшую угрозу. Быть может, тогда она будет ко мне достаточно близко. Я ждал. Я терпел.

В тот момент, когда черви, перестав копошиться, одновременно впились в меня, прогрызая путь к моим внутренностям, я понял, что пора. Злоба переполнила меня и в один момент, дойдя до критической массы, взорвалась холодным действием.

Вот это уже была ярость. Движения мои были верны, а их последовательность закономерна. В моих действиях не было мысли, но при этом я выбирал самые надежные и правильные из всех возможных вариантов.

Вскочив на ноги, я разорвал тела опутавших меня червей. Сделать это было на удивление легко. Я услышал жуткий вой тумана. Душераздирающий крик боли и ужаса. Он еще сильнее подстегнул меня. Я понял, что на правильном пути.

В следующее мгновение я наклонился к зеркалу моих слез и окунул в него свою левую ладонь. Потом я поднял засветившуюся жидким металлом ладонь к глазам. Я двигался быстро. Я знал, что времени у меня нет. Невидимая тварь скоро отойдет от первого шока и нанесет мне ответный удар.

Я подстраивал ставшую зеркальной ладонь так, чтобы успеть увидеть в отражении все вокруг. Секунда — передо мной никого. Я резко обернулся. В зеркале мелькнуло чужое отражение. Очень быстро, неясно. Я увидел множественные обрывки белых червей и человеческое тело. Больше ничего рассмотреть мне не удалось.

Мое внимание отвлек открытый в отчаянном крике рот. Рот этот черной дырой заслонил от меня все детали увиденного. В следующее мгновение зеленая гноящаяся масса плевком вылетела из отражения и угодила мне точно в лицо. Глаза мои перестали видеть. Я смотрел в зеркало и потому даже не успел отреагировать на угрозу вовремя. Зеленая смрадная жидкость жгла мне глаза.

Времени на то, чтобы думать, у меня не было. Первым действием я поднес левую ладонь к глазам и стал стирать с лица ослепившую меня слизь. Только в следующее мгновение я понял, что лишился зеркала.

Слизь никак не хотела удаляться с моего лица. Я был слеп и совершенно беспомощен. В этот момент я опять почувствовал на своей коже обжигающее прикосновение червей. Я понял, что тварь отошла и принялась заново пожирать меня.

Я уже ни на что не надеялся. Я впустую размахивал руками, стараясь отбиться от обжигающих червей. Но неожиданно зрение вернулось ко мне. Первое, на что я посмотрел, была моя левая ладонь. Как я и ожидал, зеркало исчезло безвозвратно. Я нагнулся, чтобы вновь опустить ладонь в металлические слезы, и в этот момент я со всей отчетливостью увидел на своем теле белых червей. Я видел их ясно, и для этого мне не нужно было зеркало. Очевидно, металл попал мне в глаза и я прозрел. Теперь зеркало было у меня в глазах. Я посмотрел в ту сторону, куда тянулись белые нити, туда, где стоял их хозяин.

И я увидел ЭТО. В трех шагах от меня, на низком, едва возвышающемся над землей каменном пьедестале, покрытом неизвестными мне символами, стояла женщина.

Никакой одежды на ней не было, и мне хорошо было видно ее крепкое здоровое тело. Но это было лишь моим первым впечатлением. На самом деле все было далеко не так.

Новое зрение приходило ко мне так, словно кто-то постепенно наводил в моей голове резкость. И чем дальше, тем больше деталей и несоответствий видел я в облике стоявшей передо мной женщины. Как и в прошлый раз, первое, на что я обратил внимание, был широко раскрытый рот, истекающий зеленой слизью. Рот этот был так велик, что за ним полностью терялись остальные черты лица. Белые спутанные волосы грязными колтунами свисали с головы до плеч. Глаза существа вытекли, и из них сквозь узкие глазницы натужно ползли и ползли бесконечные тела червей. Черви обвивали протянутые ко мне руки существа. Казалось, что их белые тела являются продолжениями болезненно растопыренных пальцев этой твари. Зеленый гной, не прекращая, стекал из ее рта и за долгое время выкрасил грудь и живот в ядовитый цвет. Ноги существа не сходили с пьедестала, и я увидел почему. Из земли прямо под кожу ног, туда — в мягкое тело тянулись нескончаемые тела червей, чтобы потом выползти из пустых глазниц.

То, что раньше мне виделось как круг из ангельских статуй со скорбными ликами, которые поддерживали меня со всех сторон руками, на самом деле было кругом, целиком образованным из червей. Я стоял в центре круга и был словно осью колеса, к которой со всех сторон тянулись червивые спицы. За короткое мгновение черви вновь покрыли все мое тело. Но теперь им со мной уже было не справиться. Существо понимало это и потому не переставало жутко выть.

Я вновь сорвал с себя червей. Их оборванные тела упали на землю, истекая зеленой слизью. Искалеченные черви быстро втянулись обратно в круг и затерялись там, в общей мертвенно-бледной массе. На смену им ко мне уже тянулись новые черви. Так могло продолжаться до бесконечности, и потому я сделал шаг навстречу существу, их порождающему. Я должен был убить его голыми руками. Я знал, что ни волк, ни кабан, ни лесная кошка не справятся с ним. Скорбь, идущая от существа, была слишком велика, и только я мог с ней совладать.

Подойдя к твари вплотную, я нанес ей сокрушительный удар в шею, туда, где должен был быть кадык. Голова твари откинулась назад, встряхнув грязно-белыми космами, одновременно в шее что-то хрустнуло, а позеленевшая кожа на ней лопнула, разойдясь в широкой улыбке. Мяса под кожей не было. Вместо него я увидел тела все тех же червей, ползущих вверх, к глазницам.

После моего удара тварь перестала выть и вдруг жалобно заплакала. Руки мои от неожиданности опустились.

— Больно, — всхлипывая, сказал нежный голос.

Тварь не закрывала рта, и ни один мускул не шевельнулся на ее лице.

— Не убивай меня. Зачем ты хочешь заставить страдать меня еще больше? — продолжал голос.

Невольно я сделал шаг назад. Голос ослепил меня. Я вновь переставал видеть перед собой мерзкую тварь. Пропали черви, волосы очистились и мягкой волной упали за спину существа, светлые, почти прозрачные глаза пристально смотрели на меня, а кожа его приобрела естественный прекрасный матовый цвет, который был полон прелести и светился изнутри.

— Я знаю, ты — Защитник, — сказало существо. — Ты не должен причинять мне зла.

Нежный голос стоящей на резном пьедестале молодой красивой женщины завораживал меня. Я встряхнул головой и вновь занес руку для удара.

— Подожди, — попыталась остановить меня она. — Не ты определил мое место. Не ты поставил меня здесь. Это были Защитники, но тебя среди них не было.

Я не опускал занесенную для удара руку.

— Я только Надгробие, — пеленало меня теплым голосом существо. — За моей спиной цитадель. Защитники всегда определяют наше место вокруг цитаделей. Мы служим вам, потому что там, где Защитники, всегда много еды. Но я уже давно никого не видела. Теперь здесь мало пищи. Раньше вокруг цитадели было много таких же Надгробий, как я, но все они погибли. Я — последняя плита. Если бы не голод, я никогда бы не напала на Защитника. Защитники имеют власть над смертью. Они определяют наше место и время. Я говорю правду — это так. Это так не потому, что я уважаю Защитников, и не потому, что служу им. Все это может быть ложью. Моя правда в том, что нападать на Защитника слишком опасно. Это самоубийство. Не убивай меня. Я просто голодна.

— Эта дорога ведет к цитадели? — спросил я.

Это были мои первые слова, произнесенные в Ближних Горизонтах. Я не узнал своего голоса. Теперь каждое мое слово было тяжело, я произносил его и чувствовал, как массивный камень, сорвавшись со скалы, с глухим ударом падает в мягкую землю.

— Дорога? — В голосе существа я услышал удивление.

— Вот эти камни у меня под ногами.

— Это не дорога. Это старое русло. Раньше оно было полно синих вод защитников. Но оно давно пересохло. Оно действительно ведет к цитадели.

Я не знал, что мне делать с жалобной тварью. Цитадель заинтересовала меня. Ветер сдул туман с поверхности земли так, что старое русло стало хорошо видно. Прямой линией оно уходило в размытую неизвестность. Там в тумане были только тени нового, того, что мне еще предстояло узнать.

— Не убивай меня, — завизжало существо.

Видимо, от голода в нем и в самом деле было мало сил. Пока я раздумывал, облик красивой женщины растворился, и я опять увидел перед собой гноящуюся тварь. Я смотрел на нее, решая, что с ней делать. Тварь назвала себя Надгробием — очень точное имя. Хорошо, что не мне лежать под его плитой. Не я поставил его здесь. Надгробия охраняют цитадель, а откуда мне знать, что нужно цитадели. Я имел право не убивать его.

— Прощай, — тяжелым голосом сказал я. — Стой, где стоишь.

Я без опасений повернулся к Надгробию спиной и пошел по каменным плитам русла в сторону цитадели. Я отошел достаточно далеко, чтобы Надгробие скрылось в тумане. Я уже почти забыл о нем, когда услышал протяжный тоскливый вой позади. Я остановился. Вой повторился снова. Сомнений не было, это выло Надгробие.

Я сделал еще несколько шагов, и в этот момент произошло то, чего я совсем не ожидал. Мрачная тень волка выскочила из моего тела и, рассыпая серебряные искры со своих траурных боков, помчалась в обратном направлении. Я бросился вслед за волком. Как я ни спешил, но я бежал намного медленнее, чем он. Разрывая туман в клочья, я подлетел к Надгробию.

Я увидел, что волк стоит в центре сплетенного червями круга. Надгробие, собрав последние силы, сотворило для него еще одну иллюзию. Скорбящий волк видел себя в центре волчьей стаи. Он тоскливо выл, мучительно выгибая опущенную к земле голову. Белые черви тем временем уже вгрызались в его прозрачное тело, и я ясно видел, как они проникают в него все глубже и глубже, впитывая в себя его мрачную энергию.

Больше не сомневаясь, я быстро приблизился к Надгробию. На этот раз я твердо решил в последний раз заглянуть в его черную гноящуюся пасть. Меня не остановило прежнее обещание не убивать его. Меня не волновало его помутившееся от голода сознание. Волк был частью меня, напав на него, Надгробие вновь напало на меня, нарушив тем самым наш договор.

Удары мои были тяжелы, и вой боли и ужаса на какой-то момент перекрыл вой волка.

Голова Надгробия, оторвавшись от тела, отлетела в сторону. Потеряв направляющую силу, черви закручивались в спирали и ползли из основания шеи кто куда. Они набрасывались друг на друга. Погибая, они усыхали и рассыпались в труху.

Я не переставал наносить удары. Руки Надгробия, вырванные мной, упали на землю. Удар за ударом зеленая кожа вокруг его талии лопалась, пока верхнюю часть туловища не откинуло назад. Тело Надгробия сломалось пополам. Я вырвал одну за другой ноги Надгробия из резной каменной плиты. Затем я затоптал последних червей, извивающихся вокруг волка.

В центре круга все еще оставались мои слезы. Я зачерпнул жидкий металл и в злобе растер его по волчьей морде. Я хотел, чтобы он прозрел так же, как и я, и никогда больше не поддавался на обманчивую жалость к самому себе. Волк встряхнул головой, от чего металлические капли брызнули в разные стороны, обдав меня ими с ног до головы. Затем волк исчез, заняв свое место в моих ногах. Я почувствовал его глубокое спокойствие, будто и не он всего несколько мгновений назад мучительно выл, раздавленный слабостью и личной скорбью.

Я осмотрел свое покрытое сложным рисунком ожогов тело. Ожоги не представлялись мне опасными. Если раньше они были багровыми, то теперь уже затянулись черной коркой. Я обратил внимание на то, что металл, попавший с брызгами на меня, впитывался в рубцующиеся линии ожогов, заполнял их и быстро, словно кровь по венам, растекался по сложному узору. Через короткое время я был полностью покрыт нитевидным стальным рисунком — напоминанием об опасностях Ближних Горизонтов. Привыкнуть к тому, что они здесь повсюду, и разгадать их вовремя мне все еще было тяжело.

Стальной узор на моем теле скрылся под черным с золотом панцирем, и я продолжил свой путь в тумане. Где-то рядом была цитадель, и я шел к ней по сухому руслу. Теперь я внимательно смотрел по сторонам. Лживое Надгробие сказало, что оно последняя плита на пути к цитадели. Поверить в его слова означало для меня навлечь на себя новые опасности. Осторожно ступая шаркающим шагом, я поднимал с каменных плит редкие синие огни, которые, притянутые неведомой силой, тут же впитывались моим телом. Я не раз еще останавливался перед пустыми плитами погибших Надгробий, проверяя их на опасность, но они действительно были мертвы.

Туман становился все плотнее и гуще. Я шел практически вслепую. Белый холодный пар закрывал мне глаза. Я понимал, что еще немного, и я могу сбиться с пути и начать кружиться на одном месте. И потому я шел все медленнее и медленнее, старательно придерживаясь одного направления. Как возможно рассмотреть в таком тумане строения цитадели, мне было совершенно непонятно. Да и была ли на самом деле эта цитадель? Вполне возможно, что это очередная ложь и на самом деле ничего в плотном тумане нет.

Я сделал шаг, потом еще один и вдруг остановился, пораженный открывшимся передо мной видом. Всего один шаг, и туман остался за моей спиной. Я стоял под ярким солнцем в центре большого круга. Туман обрывался настолько резко, что образовывал по контуру этого круга подобие стены. Стена эта поднималась, казалось, до самых небес. Туман не был заморожен, наоборот, подвижность его только подчеркивала все величие этого места. Стекая сверху вниз, туман сверкал на солнце спустившимся с небес на землю кристально белым облаком.

Никаких построек внутри круга не было, только прозрачный, наполненный солнцем воздух. От всего этого, от сочетания несочетаемого, просто захватывало дух. Круг был велик. Если идти прямо от одной туманной стены до другой, то весь путь занял бы никак не меньше двух сотен шагов. Дно окруженного туманом круга было выложено массивными каменными плитами светло-серого цвета. Присмотревшись, я понял, что плиты образовывают туго закрученную к центру спираль. Между сегментами спирали зазоры были не шире ладони, и то там то здесь сквозь них наверх пробивалась жесткая на вид изумрудная трава. Спираль от того места, где стоял я, и к центру рассекала прямая линия сухого русла. Его желоб был абсолютно пуст — ни единой синей искры не лежало на сером камне. Источник Защитников иссяк, заваленный глубоко в тумане мертвыми телами былой битвы.

Я осторожно пошел к центру спирали. Я шел, стараясь ступать как можно тише. Не знаю, почему я так делал. Меня не покидало чувство, что резкими и шумными движениями я могу потревожить в этом месте нечто незримое. Я чувствовал себя незваным гостем в чужом жилище. Его обитатели недавно вышли, и вот я один брожу по огромному, пустынному дому, не зная, как объяснить свое присутствие здесь, в том случае если я кого-нибудь случайно встречу.

Я шел, боясь вспугнуть собственное эхо. Я был осторожен, но как я ни старался, я все-таки споткнулся обо что-то твердое. Я с трудом сохранил равновесие и замер, прислушиваясь к тому шуму, что я произвел. Но все было тихо. Вокруг меня по-прежнему стояла ватная тишина. Стены из тумана съедали все посторонние звуки, которые могли нарушить торжественную тишину этого места.

Я посмотрел на то препятствие, из-за которого я едва не упал. Я увидел, что это каменная кисть руки со сведенными судорогой пальцами. Она совершенно некстати выросла прямо из плиты, и не зацепиться за нее было практически невозможно. Рука была из черного камня, и поэтому ее особенно хорошо было видно на светло-сером фоне. Длинные точеные пальцы руки заканчивались мощными когтями. Острые, слегка изогнутые, они были обращенными к ладони режущей кромкой. Глядя на эту руку, мне вдруг представилось, что ее хозяин просто утонул в сером камне. По-другому объяснить ее присутствие здесь я не мог.

Я продолжил свое движение, внимательно присматриваясь ко всему, что происходило вокруг меня. Пройдя несколько шагов, я увидел в сером камне черную голову. Голова была наполовину утоплена в серый камень. Лицом голова была обращена к небу. Широко раскрытый в крике рот, пустые глазницы, плоский нос, голый череп — черный камень. Я шел дальше. Все вокруг было буквально усеяно руками, головами, обломанными ногами, останками разорванных на множество частей тел и просто черной каменной крошкой. И кости повсюду. Множество белых костей вокруг. Кости были различными. Они были как небольшими, так и крупными, с массивными отполированными мослами, и только одно объединяло их — они точно не принадлежали человеку.

Я шел не останавливаясь, и только возле одного тела из черного камня я ненадолго задержался. Вид его был необычен. Тело лежало вытянувшись в полный рост, лишь немного уйдя в серую плиту, и потому я мог хорошо рассмотреть его. Это было мужское, хорошо развитое тело. Оно было намного крупнее обычного. Его мощные руки заканчивались острыми когтями. Голова его была звериной.

Я не знал, что это за зверь. Больше всего это походило на волка или крупную собаку. Но даже такое сравнение было далеким от истины. Это была какая-то жуткая смесь всего дикого и непостижимого. Бескрайняя жестокость и вместе с тем глубокий неистребимый страх объединялись в его облике. В груди лежащего передо мной каменного зверя я увидел выпуклое человеческое лицо. Лицо было холодным. Ни единой эмоции не было написано на нем. Не лицо, а ледяная маска. Видимо, все чувства человека впитала в себя голова зверя. Вокруг каменного тела было разбросано множество белых костей. Их хозяева встретили свою гибель вокруг каменного великана. Не знаю, может, они охраняли его и пали, приняв на себя первый удар, а может, и сами желали ему смерти и погибли от его могучих рук.

Глядя на множество окаменевших трупов и горы белых костей, я понял, что цитадель пала. От ее Защитников ничего не осталось, кроме черной крошки на серых плитах. Сейчас я был последним и одновременно первым ее обитателем за долгое время. Я медленно брел к центру спирали, перешагивая через павших героев и полузверей с человеческими лицами. Я слышал звуки отгремевшей здесь когда-то битвы, из которой никто не вышел живым. Я не понимал и половины из того, что слышал. Я знал лишь злобу и ожесточение. И еще — я чувствовал страх. Страх был повсюду. Здесь он имел вкус пропитанного электричеством металла. Я явственно ощущал его вязкий, тягучий привкус под языком.

Чем ближе я подходил к центру, тем мрачнее я становился. Здесь трупов и костей было особенно много. Я остановился возле одного из павших Защитников. Почерневший, он сидел, прислонившись спиной к белому костяному панцирю, оставшемуся от неизвестной мне твари. Но не это было главное. Голова Защитника была опущена так низко, что его подбородок намертво прирос к груди. Пустые глазницы его смотрели вниз. Там, на сером камне плиты, он успел вывести перед смертью всего одно слово: «Темно…» Последний значок был неровным — рука, начертавшая слово, вросла в плиту и сдвинула все написанное в сторону, так что буквы практически нашли друг на друга.

«Темно», — написал он. Это действительно было так. Там, куда он отправился, больше никогда не будет света. Там нет ничего. Полное забвение. Небытие. Трагедия выполненной до конца тяжкой ноши быть Защитником. Ближние Горизонты не дают покоя — покой навсегда остался в янтарных водах реки. Если ты погибнешь, защищая Ближние Горизонты, никто не одарит тебя славой и не наградит теплым троном спокойствия, затерянным в вечности. Все, что ждет тебя после, — это полный распад. Ближние Горизонты безжалостно заберут у тебя последнее. Трудно не почувствовать тяжесть в груди, понимая все это. И этим можно было объяснить то отчаяние, с которым новые боги рвались в битву за обладание Янтарем.

Я сделал последний трудный шаг и попал в центр спирали. На мгновение я потерял опору под ногами и оказался внутри цитадели.

Где это было, под землей или, наоборот, высоко в небе, я не мог точно сказать. Скорее всего цитадель изнутри была вне времени и пространства. Я стоял в начале узкого каменного коридора, стены и потолок которого были изрезаны тяжелым, грубым орнаментом. Солнечный свет не проникал сюда. Несмотря на это, здесь было довольно светло. Все пространство каменных внутренностей цитадели было заполнено полупрозрачным кофейного оттенка воздухом, который тускло светился сам по себе. Коридор впереди поворачивал вправо, видимо, следуя логике, раскручиваясь далее все той же спиралью.

По левой стене коридора одна за другой шли неглубокие ниши. Они были пусты. Я прошел несколько поворотов, которые все время уводили меня в одном и том же направлении, и наткнулся на еще одного погибшего Защитника. Он лежал поперек коридора, протянув руки к нише. Я заглянул внутрь и увидел то, к чему он тянулся до самого конца. Это была пригоршня синего света. Света в нише было так мало, что это никак не помогло бы ему залечить свои раны. Но он надеялся до последнего и, быть может, умер счастливым, наполнив последние мгновения своего существования погоней за несбыточной мечтой.

Скорее всего это и был последний защитник цитадели. Больше мне здесь было нечего делать. Я вернулся по коридору к тому месту, откуда пришел. Тело мое вздрогнуло, провалившись в неизвестность, и я вновь оказался на покрытой трупами внешней стороне.

Лишь в самый последний момент моего пребывания внутри цитадели я услышал скрипучий металлический крик из глубины заброшенных коридоров. Крик этот был нехорошим. Я понял, что мое посещение заброшенной цитадели не осталось незамеченным. Я пошел прочь от центра спирали. Меня не оставлял в покое услышанный мною крик, потому что он не сулил мне ничего хорошего. Меня не покидало чувство, что на меня вновь объявили охоту и этот крик был лишь приглашением принять в ней участие.

Я шел все быстрее и быстрее, подстегиваемый легкими толчками каменных плит под ногами. Там, внутри, по моим следам двигалось что-то живое. Я не удержался и побежал, с каждым новым шагом наращивая темп. Но как я ни торопился, все равно стена тумана слишком медленно приближалась ко мне.

В тот момент, когда позади меня вновь раздался тот же неживой крик, но уже выбравшийся на поверхность, я оттолкнулся от земли посильнее и, пролетев по воздуху какое-то время, приземлился уже на четыре волчьи лапы. Крик за моей спиной повторился вновь, когда вокруг меня уже сомкнулась стена тумана. Это произошло так быстро, что я даже не успел оглянуться назад, чтобы посмотреть, кто выходит из кофейных глубин цитадели.

Волк быстро уносил меня прочь от опасности. Мимо пролетали низкие деревья, которые волк ловко огибал на сумасшедшей скорости. Иногда он неожиданно останавливался, чтобы осмотреться. Он осторожно принюхивался, втягивая туманный воздух широким носом. Затем бег его продолжался. Часто после таких остановок волк резко менял направление. Я не вмешивался в его действия, полностью доверяясь его чутью на опасности и чувству направления бега. Я знал только одно — в тумане мне оставаться было больше не безопасно. Мне поскорее нужно было выбираться отсюда. Я помнил о заранее выбранном ориентире перед тем, как погрузился в туман. Это была кромка далекого леса. Я отчетливо видел ее, стоя на вершине каменного острова.

Тем временем волк в очередной раз изменил направление бега. Мимо нас пронеслись какие-то каменные сооружения. Они тянулись довольно долго по мою правую руку. Это было что-то похожее на ряд высоких колодцев, соединенных между собой тяжелыми балками, с которых свисало белесое тряпье. Мне показалось, что в один момент между колодцами мелькнула неясная тень. Кто-то быстро скрылся в тумане, неся, как я подумал в тот момент, большой мешок за плечами. Я не желал останавливаться и выяснять, что все это значит — эти строения и что за существа их населяют.

Мгновение, и вот вокруг меня вновь только низкие деревья и туман. Волк вновь, в который уже раз сменил направление. Мы промчались мимо сваленных друг на друга больших каменных крестов, и в этот момент небо над моей головой стало светлеть. Гигантским прыжком волк вынес меня из тумана навстречу яркому солнцу и резко остановился, так что серебряные искры посыпались во все стороны.

Я в очередной раз поразился чутью волка. В тумане он ни разу не ошибся и теперь передо мной действительно был лес. Я оглянулся. Противоположный берег туманного озера, где царствовали каменные истуканы, был далеко. Его желтые безжизненные холмы хорошо просматривались на фоне безоблачного синего неба. А вот брошенную цитадель мне так и не удалось рассмотреть. Туман сливался единой кристально белой массой, и увидеть то место, где каменная спираль раздвигала его, открывая для себя небо, я как ни старался, а все-таки не смог.

И вот теперь передо мной был настоящий лес — крепкие высокие деревья с мощными корнями и богатой листвой, и мне предстояло пройти его. За могучими стволами я не мог видеть, сколь много мне предстояло пройти. Лес пах лесом, и это успокаивало меня. Там, за преградой неизвестности, могло быть что угодно, но я почему-то был уверен, что это новое сейчас не принесет мне вреда. Я должен был найти обитаемые места Ближних Горизонтов. До сих пор мне казалось, что я остался один против целого враждебного мира.

Может быть, это на самом деле было так.

В лесу я спокойно мог обдумать, что мне делать дальше. Вполне возможно, мне предстояло создать свою собственную цитадель или обжить уже заброшенную.

Я не успел как следует обдумать все это, как на удивление быстро прошел небольшой лес, так никого и не встретив. На самом деле это был не лес. Больше всего это походило на рощу.

Когда я проходил мимо высоких деревьев, от тяжелой поступи волка раздавался звук глухого коридорного эха. От его шагов кора в этом странном лесу особенно сильно осыпалась с деревьев, вместе с желтой листвой укладываясь сухим ковром под лапы мрачного волка. Лес был странным, и я почувствовал его исключительную сухость. Ни пара. Ни влажного дыхания. Ничего. И потому при каждом новом тяжелом шаге из-под лап волка взлетали маленькие смерчи, закрученные из сухих листьев и коры. Красивый лес, полный сухого дождя.

Выйдя на открытое пространство, я стряхнул с себя и с волка остатки листьев и коры. Теперь я оказался в новом месте среди парных зеленых холмов, поросших короткой травой. Каменные резные кресты стояли на вершинах каждого холма. Кто покоился здесь? Может, это были Защитники? Я направил волка к одному из крестов. Я был уже близок, чтобы разобрать первые надписи, когда увидел, как с противоположной стороны прямо на меня быстро мчится свора Падальщиков. Выбрасывая из-под когтистых лап комья черной земли, низко опустив массивные головы, они приближались ко мне. Это была группа, преследовавшая меня от цитадели. В тумане они потеряли мой след и, взяв правее, вышли мне навстречу. Я встал во всеоружии и приготовился встретить их. Волк подо мной тяжело дышал, ожидая схватки. Он тоже опустил голову к земле и принял угрожающую стойку. В моей правой руке шипела золотая кошка, а левую руку прикрыл рычащий кабан.

Я насчитал десять Падальщиков. Я надеялся, что справлюсь с ними. Медленно я пошел им навстречу, и в этот момент я услышал:

— Не ходи, — сказал тихий сухой голос за моей спиной.

Я даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто говорит со мной, настолько этот голос был спокойный и не таил в себе никакой угрозы.

— Почему? — быстро спросил я и услышал, как на землю вновь упали камни моих слов.

— Солнце повернется, и тень от крестов съест тебя, — сказал тихий голос. — Бойся заката и бойся рассвета, когда тени от крестов самые длинные.

Падальщики тем временем подходили все ближе и ближе. Мне показалось, что солнце вышло из-за облаков и засветило намного ярче, сделав тень под крестами черной и глубокой, как бездна. Выстроившись линией, Падальщики бросились вперед. Я прикрылся щитом и занес руку для ответного удара. Но в этот момент Падальщики попали в линию тени. Я услышал душераздирающий трубный крик. Падальщики проваливались в пустоту тени. Вначале они погрузились по грудь. Отчаянно цепляясь за край света, они натужно пытались вырваться из ловушки, но все было напрасно — они один за другим тонули поглощаемые коварной тенью. Поле боя очистилось, так и не успев стать таковым.

Я опустил руки и наконец посмотрел на того, кто предупредил меня об опасности. Позади меня стоял человек. Сухая высокая фигура с двумя тяжелыми заплечными мешками. Узлы мышц под древесной кожей. Обычное сухое лицо цвета опавшей листвы, пустые глаза, наполненные зеленым дымом.

— Кто ты? — спросил я, следя за тем, как волк осторожно принюхивается к незнакомцу. Я почувствовал в руках знакомый зуд, готовый в любую секунду взорваться дикой силой.

— Я Мастер Надгробий, — тихо сказал незнакомец. — Судя по рисунку на твоем лице, ты уже знаешь, что это такое. Я слышал, как ты уничтожил одно из моих творений. Она была хороша, раз продержалась так долго. Я дам тебе еще один совет, — прошелестел Мастер, — меньше разговаривай. Ты, похоже, Каменщик. Каждое твое слово тяжелее всех слов, что я слышал прежде. Ими ты можешь возводить цитадели, чтобы защищать Янтарь.

Я с интересом рассматривал его, а он тем временем на моих глазах рассыпался сухой древесной корой вперемешку с опавшими листьями, скрутился небольшим смерчем и вновь оказался за моей спиной.

— Извини, но я всегда позади, — сухо и тихо сказал Мастер. — Ты ведь Защитник. Я могу послужить тебе. Скоро на тебя объявят охоту. Защитник — редкая дичь в этих местах. А значит, я могу накормить свои плиты. Все мои прежние хозяева лежат сейчас там, в заброшенной цитадели.

— Как это произошло? — мрачно спросил я.

— Давным-давно Тролли вступили в сговор с новыми богами. Затем Тролли проломили проход изнутри цитадели. Боги им поверили. Нельзя верить Троллям. И теперь нет ни Защитников, ни Богов. Одно только царство Троллей с их бесконечными сворами.

— Как ты нашел меня? — механически спросил я, представляя себе падение цитадели.

— Это ты нашел меня, пройдя через мою рощу. Шаги твои слишком тяжелы, и я просыпался вниз. Ты разбудил меня.

— Можно ли отбить цитадель? — Я все еще думал о своем.

— Можно, — прошелестел Мастер, — но я не советую тебе. Янтаря там не осталось. Та цитадель нужна лишь Троллям. Каменщик, начни строить новую цитадель, пока еще не все своры знают о твоем присутствии. Весь Янтарь в том месте ушел на нужды Троллей.

— Где ближайший выход к Янтарю?

— Сейчас в большой цене чистый Янтарь. — Голос Мастера успокаивал меня. — А его можно добыть только среди Курганов, где покоятся, псы-вершители. Ты знаком с ними?

— Далеко это? — спросил я.

— Далеко, но там тоже есть мои рощи.

Я принял решение:

— Значит, новая цитадель будет там.

— Я предвижу большую жатву для своих Надгробий. — В голосе Мастера я услышал давний голод. — Я могу пойти с тобой. Но я не служитель. Не жди от меня преданности. Я повелитель червей, но и черви повелевают мной — это мои корни. Я иду только за своей выгодой.

— Почему же ты не идешь служить Троллям? — спросил я.

— Это давняя ненависть. К тому же Тролли засорили мои рощи своими бледными выродками, которые ждут только страха, чтобы переродиться в Падальщиков. Они как паразиты ползают по моим деревьям, а это все равно что они ползают внутри меня. — Мастер замолчал. — Это давняя ненависть, — закончил он.

— Покажи свою работу, и я возьму тебя, — сказал я.

Мастер Надгробий скинул свои тяжелые мешки, те раскрылись и оказались полны янтарной крошки. Зачерпнув пригоршню мелкого грязного янтаря, Мастер сеющим движением метнул ее себе за спину. Земля забурлила червями. Они собирали ее, склеивая одним им доступным способом. Очень быстро, и вот уже надгробие готово. Мастер сухим длинным пальцем начертил на плите несколько знаков, и я увидел, как черви сплелись в мою точную копию.

— Так всегда, — тихо сказал Мастер. — Все надгробия имеют облик своего хозяина.

Надгробие рассыпалось кругом печальных фигур, указующих перстами в небо, и раскрыло множество ангельских крыльев. Только на этот раз фигуры были не из тумана — чистый, прозрачный воздух наполнял их. Раздался бой отдаленного колокола.

— Мои ангелы, — нежно сказал Мастер. — Это ничего, что при жизни они были отребьем. Теперь они в полной мере могут скорбеть и заражать скорбью всех страдающих по прежней жизни. Своры Троллей ненавидят меня за это. Мало им моих глаз.

— Почему у тебя такой странный вид? — спросил я.

— Вопрос, достойный Защитника, — усмехнулся Мастер. — Твой спутник зверь. Мой спутник дерево и пыль.

Небо затянули прозрачные облака, закрыв землю легкой тенью.

— Самое время идти, пока камень в крестах спит, — заторопил Мастер.

Он рассыпался пылью и смерчем закружил вперед. Я не верил ему, но все же пошел за ним следом. Всю дорогу я ждал, что он приведет меня в ловушку. Волк ни на мгновение не переставал втягивать воздух широкими ноздрями, а зуд в моих руках становился все нестерпимее. Мы минули еще несколько озер тумана. Когда мы проходили сухие леса, Мастер просил ступать меня тише. Мы ждали облаков, когда неподалеку показывались смертоносные кресты. И наконец Мастер остановился.

— Не слышишь, как по твою душу собираются своры? — спросил он, прислушиваясь.

— Нет, — ответил я.

— И я пока не слышу.

Мы постояли молча еще какое-то время.

— Смотри — вот это место, — сказал Мастер. — Справа тебя прикроет рой виселиц — любимый лес Ближних Горизонтов. Здесь я разведу свои сады скорби. Но в курганы псов-вершителей я с тобой не пойду. Может, ты с ними и сговоришься, но меня рядом не будет. Меня они просто порвут. Среди курганов, я знаю, течет синяя река. Тебе будет чем кормить свою свору. Но теперь я хочу договор — я подбираю все, что мне достанется, на твою сторону я не встаю, в битвах не участвую.

Мастер кинул за спину новую плиту и, прежде чем начертать свои знаки, потребовал:

— Отпечатай свою руку в знак того, что не нападешь на меня, когда во мне не будет нужды.

Я перегнулся с волка и прижег к плите огромный след лесной кошки. Я поступил так, потому что понимал и был рад любому союзу. Большая часть свор не пройдет здесь, раздавленная печалью, и Мастеру будет чем поживиться.

— А где ты сам берешь Янтарь, — спросил я.

Мастер усмехнулся.

— Я такой же, как и ты. Идя сюда, я выбирал себе спутников. В моих краях больше доверяют дереву, пыли, камню. Мой третий выбор был Янтарь. К тому же черви питают меня. Они приносят мне его в достаточном количестве. Вон там моя роща.

Мастер махнул рукой в другом направлении:

— Там, среди курганов живет еще один — Лучник. Не знаю, стоит ли тебе идти к нему. Давным-давно он провожал до реки двадцать умерших детей из его семьи. Для этого он принял добровольную смерть. Дети обрели покой в янтарных водах. А он, как и ты, стал скитаться по этим местам, пока не обрел покой среди псов-вершителей. Он не знает жалости, как и все мы, но он силен и вполне может войти с тобой в союз. Мне кажется, у вас много общего. А теперь поспеши, пока я займусь делом. Ты найдешь меня в ближайшей роще — я показал тебе свой лес и этим доверился тебе. Только не приходи ночью. Множество детей, желающих пожрать тебя, живут здесь. Необретенный покой сделал их жестокими и жадными до любой энергии, что поможет им выбраться отсюда. Всегда спи с открытыми глазами. Прощай. Больше тебе Янтаря. Я тоже получу свою малость.

Мастер Надгробий запел старую песню про то, как страх съел его в темном лесу, и стал сеять свой быстро растущий урожай. Я же пошел дальше в ту сторону, где высились черные курганы.

Я узнал много нового — оказывается, я Каменщик, и сам могу создавать цитадели. К тому же нет нужды искать выход к Янтарной реке, когда сам Янтарь, старый и давно уснувший, куда в большей цене в этом мире. Добывать его в шахтах куда безопаснее, чем искать выход к реке. Почти все Ближние Горизонты должны были быть пропитаны Янтарем. Как тут удержаться от соблазна и не стать богом.

Новое место — Черные курганы. Здесь пахло сырой землей, хотя под ногами был сплошной камень. Курганы были высоки, и на вершине каждого из них стоял сложенный из грубых плит каменный трон. Я долго бродил среди Черных курганов, пока не встретил Лучника.

Так это он ценой собственной жизни провожал детей до реки покоя и остался здесь, потому что служение его было не окончено. С длинными седыми волосами, развевающимися по ветру, в серых свободных одеждах сидел он над чашей и скорбно молчал. Я заглянул в чашу и увидел, что она полна Янтаря. Правая рука его с мощными пальцами настоящего лучника лежала на Янтаре, почти полностью прикрывая чашу. Глаза его были опущены вниз, но я видел, что это были настоящие человеческие глаза. Значит, он попал сюда, минуя сделки с Троллем.

— Хочешь забрать его у меня? — Голос у Лучника был недобрый.

— Нет. Оставь его себе, — сказал я.

— Сколько власти, — прошептал Лучник. — Я смотрю и не могу насмотреться. Сколько силы. Сколько жизни, сколько смертей. Я боюсь силы Янтаря. А ведь я вообще ничего и никого не боюсь. Садись рядом. Посмотри и ужаснись.

Я осторожно принял его приглашение.

— Загляни в Янтарь. Что ты видишь?

— Я вижу Янтарь, — тихо сказал я, и пошел дождь.

Вода оживила камень. Сделала его сочным и красивым.

— А я вижу бездну, — зло сказал Лучник. И молния сверкнула в небе. Он тоже мог в разговоре влиять на погоду.

Я — это дождь. Лучник — это молнии.

— Бездна — и ради этого становятся богами. Ради новых вотчин, где много смертей, а значит, поток Янтаря никогда не иссякнет, а значит, каждый получит свою вотчину и будет править там, сея несчастья. Жизни не должно быть, это ошибка. Ничто не должно начинаться в муках, быть в муках и заканчиваться муками смерти… А все потому — что неизвестность. Этим они пугают нас и держат в страхе как стадо. Теперь тебе не будет покоя. Забудь про покой… Янтарь. Я всматриваюсь в него и вижу, сколькие уже обрели покой. И для чего? Чтобы новые боги возомнили, что это все принадлежит им.

— Мой бог белая стена, — сказал я. — Других богов я не признаю. Равные мне — способны на равные мне поступки. А я не могу позволить продолжаться жизни по прихоти.

— Хорошие слова, Защитник, — хрипло сказал Лучник. — А теперь забери у меня Янтарь. Я боюсь, что однажды не совладаю с собой и создам мир по образу и подобию своему…

Верно, подумал я, сколь честны ни были бы наши помыслы, есть что-то, что всегда сильнее нас. Великое творческое начало губит нас. Оно источник наших бед, сомнений и страхов. Мы сами можем убедить себя во многом и наделать бессчетное число кровавых глупостей. Творческое начало досталось нам от Белого бога. Нас сводит с ума его неповторимая чистота.

— Оставь Янтарь себе, — сказал я дождем. — Знаю, ты сможешь с ним справиться. Хочешь, я предложу тебе работу? На меня объявлена вечная охота. Ты бы мог вместе со мной никого не допустить до Янтаря и не дать больше никому стать новым богом.

Небо озарила молния.

— А кто защитит Янтарь от меня? Кто удержит меня от соблазна?!

— Я не понимаю тебя, — сказал я, предчувствуя недоброе.

— Я хочу покоя, — мрачно сказал Лучник. — Я уже умер однажды, а покоя все нет и нет. Я стал жертвой обмана. Я сам себя обманул. Потерянные дети не дают мне покоя…

— Расскажи мне свою историю, — попросил я.

— Моя история — это история обмана и слабости. Что еще я могу рассказать.

— Слабость — это не твое.

— Зачем я здесь? — спросил Лучник. Он не слушал меня. — Зачем я здесь?

Лучник бесконечно задавал этот вопрос, раскачиваясь из стороны в сторону над чашей Янтаря.

— В этом твое предназначение, — попытался остановить его я.

— Откуда тебе знать о моем предназначении? Я недостоин быть. Я предал то, во что верил. Я не смог справиться с собой. Я пожалел себя. Так зачем я здесь? Я хочу только покоя. Оставь меня, если не можешь мне помочь.

— Как я могу тебе помочь? — спросил я.

— Останови мои мучения. Убей меня, — с надеждой попросил Лучник.

Я отрицательно покачал головой:

— Я не хозяин твоей судьбы. Я всего лишь защитник Янтаря.

— Тогда зачем все это? — зло выкрикнул Лучник. — Мне все надоело. Бессмысленная жестокость.

С этими словами он зачерпнул пригоршню янтаря и бросил ее над головой. Я увидел Волшебное сияние. Это было движение самого Янтаря. Я увидел, как вспыхнули миллионы новых звезд и закрутились красочной спиралью нового мира.

— Боже, как прекрасно, — прошептал Лучник с облегчением, словно огромный груз свалился с его плеч. Звезды тем временем укутывали его теплым коконом. — Как прекрасно. Я нашел смысл.

Но вдруг голос его изменился.

— Убей меня, — с вызовом выкрикнул Лучник. — Теперь Я стал богом. Убей меня, но сначала дай попробовать создать совершенный мир. Я знаю, у меня получится.

— Что ты наделал, — закричал я.

Я был в бешенстве:

— Сеешь новые смерти.

Я взмахнул огненной дугой, и лесная кошка разорвала Лучника на две части. Пустая, оставшаяся без бога звездная бездна оторвалась и уплыла, сверкая синими, фиолетовыми и ярко-белыми огнями в небо. Еще в одном мире бог умер. Лучник каменел на моих глазах.

— Темно, — тихо сказал он, и его дождь слился с грустью моего дождя. — Темно — как это прекрасно. Я слышу запах опавшей листвы и осеннего солнца. Я увидел то, как это происходит. Так становятся богом. Поверь мне, остановиться в этот момент уже невозможно.

Он почернел и слился с Черными курганами, что были вокруг. Из груди его вырвался свет, чтобы, отразившись от траурного солнца, рассыпаться где-то стайкой золотоклювых маленьких птичек.

Слезы покатились из моих стальных глаз. Я вновь остался один.

«Так оно и происходит, — подумал я. И дыхание слез рвало мне грудь на части. — Сначала ты выполняешь все, что в твоих силах. Но потом ты видишь Янтарь, долго смотришь на него, и вот ты уже не владеешь собой. Ты новый бог — несовершенный, как множественность богов, потому как не знаешь справедливости. А справедливость — это замкнутый мир, где есть только Янтарная река, текущая по кругу. Ничего не рождающая и не дающая смерти.

Почему так происходит? — думал я, вытирая слезы. — Наверное, однажды кто-то просто раскачал лодку, и все стало так, как оно есть. Теперь каждый может стать творцом несовершенства. Может быть, Белый Бог решил все изменить, а потом сам ужаснулся тому, что из этого получилось.

Но я здесь, чтобы положить этому конец. Пусть будет вечный покой».

Я плакал, потому что что сделано, то сделано, и созданные миры уже невозможно изменить. Там я родился, там я умер. Река будет бесконечно пополняться жалкими подобиями богов, возомнивших о себе невесть что.

Да, я опять остался один. «Где-то здесь, поблизости, шахта, полная Янтаря, — вспомнил я. — И если я смогу убедить обитателей курганов, то цитадель моя будет основана здесь. И никто больше не пройдет к источнику».

Я вытер слезы белого металла и еще раз встретился глазами с собственным холодным отражением.

Курганы вокруг меня можно было назвать курганами с большой натяжкой. На самом деле это было нечто целиком состоящее из нагромождения почерневших трупов погибших здесь богов и Защитников. Все было смешано в хаотичном порядке. И среди всего этого я искал колодец-шахту и псов-стражей. Теперь я знал — они находят свой покой здесь. Стражи — единственные существа, которые находят покой в Ближних Горизонтах. После долгого служения здешний мир кажется им блаженным сном. Но вот продолжают ли они путь своего служения или же озлобленно никого не подпускают к себе и спят в своих мрачных курганах. Сомнение не покидало меня.

И я сказал: «Дело». И тяжелый камень упал к моим ногам, став первым камнем будущей цитадели. Я услышал грозное рычание.

— Я Защитник, — выкрикнул я.

Молчание.

— Я ищу вашей службы, — добавил я в пустоту.

Свора огромных черных псов вышла на мои слова и стала смотреть на меня пустыми глазницами. Ни дыма, ни глаз в них не было. Их глазницы были наполнены слепым Янтарем. Вокруг меня была одна слепая ярость. Мне стало не по себе от такого окружения.

— Наш сон — это наш сон, — сказано было мне. — Не мешай нашему покою. Служение тяжело, как камень твоих слов. Теперь мы хотим отдохнуть.

— Это так, — сказал я, — но как быть мне? Я Защитник, и служение мое только началось. Белый Бог призвал меня остановить хаос и привести все к порядку. А ведь порядок — это тоже покой. Я ищу справедливости. Я хочу быть тем, кто я есть. Мне нужна ваша свора, чтобы укрепиться здесь.

— Ты убил Лучника? — спросили у меня.

— Да!

— Теперь убей себя, — посоветовали мне. — Убей себя, чтобы не тянуть время и не мучиться. Наши глаза не видят Янтаря. Потому у нас нет и не может быть соблазна. А ты можешь повторить путь многих. Ты станешь богом, и этим все закончится.

— Неужели мне нет веры? — в отчаянии тихо сказал я.

— Вера есть всегда, — сказала свора. — И Янтарь есть всегда. Что ты выберешь? Ты не знаешь. Этого никто не знает.

— Тогда зачем все это! — закричал я. — Храм! Служение! Ключники! Защитники! Стражи?

Мне показалось, что свора ухмыльнулась. Они долго молчали и наконец ответили мне:

— Ты прав. Все затем, что это и есть вера. Все, что ты перечислил.

Вновь молчание. И вот ответ:

— Оставайся. Мы будем служить тебе. Шахта в двух шагах от тебя. Смотри на янтарь всю ночь. Утром, если ты останешься тем, кто ты есть, мы склоним перед тобой головы и, как и прежде, будем рвать каждого, кто пожелает, чтобы было иначе.

Свора исчезла так же незаметно, как и появилась.

Я перевел дух. Слишком много напряжения. Слишком много нужно веры, чтобы быть дальше.

Я сказал: «Дело», — и вторая плита легла к моим ногам. Я укладывал их по широкому кругу, очертив ими шахту. Шахтой была резная чаша, полная янтаря. Его хватило бы, чтобы создать множество миров и царственно принять их как новую вотчину. В сумерках я сел возле чаши и стал смотреть на игру волшебного камня.

«Сколько жизней. Сколько смертей. Сколько власти», — думал я, вспоминая слова Лучника.

Не смотреть на камень было невозможно. Янтарь, из которого я мог создать все. Создать вечный мир и вечно править в нем под разными именами, но все это был бы один я. Наполняясь силой смертей. Наполняясь силой пустоты. И складывать новый Янтарь, чтобы, подбрасывая его вверх, творить. И насыщать, насыщать непреодолимую потребность воплотить собственное творческое начало. Стать равным Белому Богу. Наполнить пустоту новыми красками. И насыщаться, насыщаться, чтобы однажды стать выше всех. Владеть всем и в первую очередь самой Янтарной рекой. Безмятежное существование, полное неукротимого звериного начала.

Но что я буду иметь вместо этого — муки Защитника. Вечную охоту против себя и в конце темноту. Но ведь знаю я — новой жизни быть не должно. Звучит жестоко. Но не более жестоко, чем тяжелые мучительные болезни, смерти и убийства.

Ночь Ближних Горизонтов не была темной. Скорее это были сумерки.

Я сидел и слушал звуки ночи Ближних Горизонтов. Это была далекая и близкая тишина.

Я сидел и смотрел на Янтарь. Я страдал и пытался ответить на вопросы.

В острой тишине я услышал, как просыпался камень. И в круг янтарного света спустился Лучник. Я не испугался и не вздрогнул. Это были Ближние Горизонты, а здесь могло быть всякое.

Лучник сел рядом со мной и стал смотреть на Янтарь.

— Хочешь, я расскажу тебе свою историю? — спросил он своим тихим голосом.

Я кивнул головой.

— Годы назад, может быть, столетия, может быть, тысячелетия я жил в деревне. Однажды случилось так, что все дети деревни одновременно заболели. Что мы ни предпринимали, но болезнь не уходила. Детям становилось все хуже и хуже. И вот когда они уже были на пороге смерти, я вызвался проводить их по дорогам загробного мира. Я не хотел, чтобы им было страшно. Я дал свое согласие, и меня принесли в жертву в каменном круге. Я помню тот осенний день. Солнце было еще теплое, и мне предстояло остыть вместе с ним. Я не знаю, что двигало мной тогда, сострадание или уверенность в собственных силах. Мне помогала моя вера и знания того, что меня ждет после. Наградой моей должен был стать вечный покой. Я до сих пор помню запах опавшей листвы. Он успокаивал меня тогда, и я радовался, предчувствуя приближающийся час моего блаженного забытья.

Больных детей уложили вокруг меня, чтобы они все видели. Я не вскрикнул. Я улыбался до самого конца, пока сердце мое не перестало биться. Я терпел, чтобы дети видели, что это не больно и совершенно не страшно. Они также умерли тихо один за другим — ребенок за ребенком, сын за сыном, дочь за дочерью. Я принял их по другую сторону. Мы были в Преддверии. Я взял их за руки и отвел к Янтарной реке, где они встретили всех, с кем пожелали встретиться, и получили все, что хотели получить.

Как тебе моя история? — горько спросил Лучник.

Я промолчал.

— Но это не все, — усмехнулся Лучник. — Проклятый Тролль Преддверия! Он выловил наши души из реки. И я вступил с ним в сделку. Я поступил к нему на службу в обмен на свободу детей. У меня не было выхода. Так я спрятал детей от страха. Свора Тролля все равно бы завладела их душами. В тот момент, как я вступил в сделку, я пропал. Я поступил на службу к Троллям. Так я попал в Ближние Горизонты. Через какое-то время я проклял все и остался один. Я и сам стал проклятым. До смерти я верил, что попаду в мир тишины и покоя. Но не случилось так. Тогда несправедливость мира открылась мне во всей своей мрачной сущности. Так не должно быть. Так не должно быть. Я знаю. Теперь я понимаю, чем сильнее твой дух, тем ты более желанная добыча для Троллей. Они чувствуют это и всегда знают, чем купить тебя. Для них ты всего лишь материал в их вечной войне за Янтарь. Так они создают свои армии новых богов — послушных и готовых на все в поисках потерянного покоя.

Лучник помолчал, а затем продолжил:

— Я не знаю только, как расценивать мой поступок. Многие брали с собой детей, чтобы откупаться ими по дороге. Но ведь я исполнил свой долг, и все дети попали в реку. Но покоя я так и не получил. Что ты теперь обо мне думаешь, когда знаешь всю правду?

Я не смотрел на Лучника. Я не ответил ему. Я молчал. Я закрыл глаза, чтобы не видеть Янтарь. И вдруг я услышал, как изменился голос Лучника. Я узнал этот голос.

— Все возникло из пустоты, — сказал мне Ключник. — Все возникло из Пустоты и в каждом из нас с тех пор живет это великое начало. КАЖДЫЙ МОЖЕТ СТАТЬ БОГОМ. Но так тоже не должно быть. Это неправильно.

Я вздрогнул. В первое мгновение я не поверил сам себе, что слышу это. Я открыл глаза и увидел рядом с собой тело белого света. Оно светило там, где еще мгновение назад сидел мертвый Лучник. Я ослеп на мгновение, и в этот момент я понял, что это сам Белый Бог разговаривает сейчас со мной.

— Не мне влиять на все происходящее, — сказал он мне, и голос его был голосом самого покоя. — Иначе я не был бы тем, кем я являюсь. Но для этого у меня есть ты — Защитник. Тебя наделили властью. Янтарь у твоих ног. Никогда не совершай ошибки. Не желай ложного покоя, скрытого в Янтаре. Не обманывай себя.

Подумай о тех, кто уже вернулся в пустоту. Зачем лишать их покоя и вызывать к жизни их энергии. Пусть они спят. Если ты дашь возродиться Янтарю, новые дети, но уже в новых мирах, будут умирать. А им нужен только покой.

Белый свет напротив меня замолчал. Мы послушали тишину, и затем он продолжил:

— Я создал замкнутый мир, полный тишины и покоя. Там нет смертей, там нет рождения и страданий и там нет радостей жизни. Мой мир прост. Лишь однажды в приступе зла я ударил по спокойным гладям, и пошла волна. В тот день я встретился со своим отражением в янтарных водах. Увиденное не понравилось мне. Я увидел свою темную сторону. Вот так возникли Ближние Горизонты. Так возник мир, знакомый тебе с рождения.

С тех пор я делаю все, чтобы вернуть контроль над этой волной. Каждый с тех пор носит в себе частицу моей злобы. И как охладить ее, я не знаю. Каждое мое вмешательство принесет еще больше бед и страданий. Но ты тот, кто имеет власть даже большую, чем у меня. Ты Защитник. Ты имеешь право вмешиваться и вершить суд. Я наделяю тебя такой властью. И я не боюсь. Так должно быть. Это правильно.

Голос вновь изменился и стал голосом Ключника:

— Ты камень. Ты не впитываешь в себя зло. Ты пропускаешь его сквозь себя. Ты никогда не станешь его отражением. Кинь камень о стену, и он никогда не вернется к тебе отражением зла и не захочет отомстить тебе.

Голос Белого Бога сказал:

— Я наделяю тебя властью. Теперь ты настоящий Защитник. Смело верши суд и приводи к состоянию покоя то, что однажды выплеснулось наружу. Помни, новым богам нет дела до жизни. Только смерть интересует их. В ней источник их могущества.

Лучник добавил, заглушая мои сомнения:

— Ты правильно поступил со мной, но не повторяй моей ошибки. Слабости не место. Я видел много горя и стал причиной еще больших бед. Всегда относись к Янтарю с уважением. И правильная власть будет дана тебе. Я Белый Бог, никогда не повторяй моей ошибки — не испытывай беспричинного зла, иначе все расплещется по всем новым мирам. Поверь мне — многие и многие будут счастливы от того только, что ничего вообще не начнется. А янтарный покой пусть останется только янтарным покоем.

И еще Белый Бог сказал:

— Теперь смело смотри на Янтарь. Ты имеешь над ним власть. Он не овладеет твоим разумом. И помни, Ближние Горизонты — это место постоянной битвы. Найди покой, но всегда помни о том, где ты находишься. Иначе ты погибнешь, как все твои предшественники. Не останавливайся, иди дальше. Здесь так много того, что нужно исправить. Проклятые Тролли постоянно выуживают из реки новых претендентов на божественный престол. Они выбирают самых сильных, тех, кто готов променять покой на новые свершения, или тех кого можно подчинить, как это случилось с Лучником, поставив в безвыходное положение. Этим они пытаются досадить мне. Они порождение моего черного гнева. Чтобы тебе было легче, я верну Лучника. Служение его не закончилось. Он станет твоей опорой и советчиком. Он многое знает о Ближних Горизонтах. Он поможет тебе оберегать покой и сон пустоты.

Зашуршали шаги по мертвой крошке, и я остался один в сумерках ночи. Только Янтарь подобием костра освещал мое новое лицо с наполненными сталью зелеными глазами. Я не чувствовал тепла от Янтаря. Меня больше не манило его величие скрытых возможностей.

«Здесь так близко к Богу, — подумал я, — что с ним можно даже поговорить и услышать ответы на вопросы».

В сумерках раздался тоскливый вой. Это первые жертвы попали в расставленные Мастером Надгробий ловушки. Я представил, как он сейчас сыто потирает натруженные мешками руки, и черви питают его изголодавшееся тело.

Ночь прошла на удивление быстро. И меня окружила свора псов-вершителей.

— Тебе действительно не нужен Янтарь, — сказано было мне. — Теперь можешь управлять нами — мы готовы к услужению.

И я брал камни моих слов и укладывал их на этот раз уже по малому кругу. Я не хотел строить спирали. В мою цитадель не должно было быть входа. Я строил подобие замкнутой Янтарной реки. Но вместо пирамид, обрамляющих ее русло, у меня выходили курганы псов-вершителей. Это была сила стен моей цитадели.

Свора просто наблюдала за моими действиями, не вмешиваясь в ход моей постройки. Когда русло было готово вокруг чаши с Янтарем, я подошел к краю чаши и разбил ее. Русло заполнилось и потекло по кругу моей личной реки покоя.

Я погрузился в реку и наконец уснул, после всех событий, что произошли со мной, я нуждался в покое. Это был долгий сон. Я плыл по мирам, в которых никогда не был и никогда не смогу побывать. Я видел прекрасные водопады. Я видел высокие заснеженные горы. Там было место для меня. Посреди прекрасного мира стоял трон, на котором я сидел и наслаждался покоем. Я кормил с рук маленьких птиц с золотыми клювами. Волк лежал у моих ног, а кошка с кабаном затеяли игру в удары, в которой могли принести смерть любому.

Радуга от водопада накрыла меня. В мою правую руку падал снег, в мою левую капал дождь, и сверкали молнии, от которых мне было особенно хорошо. Голова моя была в облаке, но я видел все, что происходило со мной в мире моего покоя. Во сне я увидел Лучника. Он вышел из облака и встал по левую руку от меня. Он взял черный свет из радуги и натянул его новым луком.

— Теперь я буду твоей тенью, — сказал он мне.

— Ты доволен покоем? — спросил я.

— Это еще не покой, — ответил Лучник, — но теперь я чувствую, что нахожусь на своем месте.

Лучник вошел обратно в облако, и я перестал видеть его.

Черные птицы с золотыми клювами впорхнули мне прямо в лицо, и я проснулся.

Я открыл глаза. Я почувствовал себя отдохнувшим и полным сил для дальней дороги.

Я выбрался из янтарного потока и увидел, что тень моя отныне стала тенью Лучника. В руке тени был зажат вечно натянутый лук, который был сделан из радуги из моего сна. Я сел на каменный трон на вершине кургана и обозрел свою новую вотчину. С вершины я хорошо видел свою цитадель, полную Янтаря. Это была моя замкнутая река, текущая по кругу. Высокие курганы непреступными стенами окружали цитадель и были ее надежной защитой.

Я прикрыл глаза. Возле моей головы тихо возникло небольшое облако. Из облака мне явилось лицо Лучника. Оно придвинулось ко мне вплотную и сказало на ухо: «Пора-а-а идти дальше…»

Я понял, что время моего покоя закончилось. Но отныне я знал, что оно обязательно еще придет. В любом мире всегда есть место для покоя. Нужно лишь найти его. И нет ничего важнее этого. И потому покойтесь с миром. А я… А я прослежу, чтобы ваш покой ничто не нарушило.