Бочка, полная добра

Петр любил в жизни две вещи: работать и отдыхать. То, что эти вещи никогда между собой не пересекались, делало бытие удобным и комфортным, хотя он никогда об этом не задумывался. Некогда было. Обоим своим увлечениям он отдавался целиком и без остатка. Если работал, то работал, не отвлекаясь ни на что, и тогда дети боялись ночью встать по малой нужде, потому как отец непременно ловил их и заставлял помогать. Даже на еду Петр старался потратить как можно меньше времени и горячий, почти кипящий борщ съедал очень быстро, не тратя времени на всякие глупости вроде постудить или подождать, пока остынет.

Если же случалось отдыхать, то длилось это несколько дней кряду, при этом перечить Петру не стоило, все домашние знали — лучше отойти в сторону, спрятаться и ждать, когда всё закончится, хотя ждать иногда приходилось довольно-таки долго. Трижды отдых заканчивался тем, что Петр возвращался домой в исподнем и с батогом. О судьбе лошадей и, тем паче, одежды, никто даже не пытался спросить, а Петр о таких мелочах не беспокоился.

Зарабатывал он не то чтобы легко, всё же работу бондаря лёгкой не назовешь, но деньги дома водились, этому потеря коня, а, тем паче, каких-то штанов, помешать не могли. Петины бочки славились отличным качеством, за ними приезжали издалека и заказывали уважительно, чуть не кланяясь: Петр мог и отказать, а если отказывал, то это случалось один раз и навсегда, а таких бочек больше никто не делал. Так что дом он построил большой, чтобы не тесно было, и ему, и жене, и четверым детям, крытый железом.

Чуть ли не ежемесячная смена властей Петра тоже беспокоила мало. Череда коммунистов, махновцев, Директории, Петлюры, атамана Григорьева, Соньки Золотой Ручки, деникинцев — обходила Петин дом стороной. Наверное тот, самый первый, чудом убежавший от тяжелой дубовой клепки, которой Петр целил ему в голову, таинственным путем передал всем последующим, что вот этого лучше не трогать, особенно если он работает — и представители меняющихся с неимоверной скоростью властей Петру не досаждали никак.

Вот и сейчас он заканчивал делать бочку. Насадил обруч, посмотрел. Бочка, как ей и положено, стояла ровненько, клепки прилегали одна к другой без зазора, обручи строго параллельно земле. Удовлетворенный результатом, Петр оглянулся: что-то постороннее в окружающем мире мешало, нарушало сложившуюся гармонию. Оказалось — жена, Ивга, молча стояла в сторонке и ждала, когда он закончит работу и можно будет обратиться.

— Чего? Обедать? Говорил же, не мешать мне, — раздраженно сказал он.

— Петя, там военные… — робко начала она, вытирая внезапно вспотевшие ладони об юбку.

— Не дам ничего, гони их, — Петя отмахнулся, как от надоедливой мухи.

— Нет, Петя, офицера главного на постой к нам, — наконец, договорила Ивга, на всякий случай отступая на полшага назад.

— И что? — удивился он. — Не знаете, что делать? Постелите ему, накормите и пускай катится, — сказал он и начал сосредоточенно рассматривать заготовку для клёпки, дав понять, что все указания уже сделаны и мешать ему не надо.

— Просит, чтобы ты пообедал с ним, говорит, без хозяина невместно.

Петр крякнул от изумления — такого ещё никогда не случалось. Удивившись про себя странной просьбе неизвестного офицера, он с досадой бросил заготовку назад и пошел мыть руки да менять рубаху.

Офицер Петра поприветствовал, встал, как только тот вошел, шагнул навстречу, показал, значит, уважение. Мужчина высокий, худощавый немного, под сорок, на висках и в усах проблескивала уже седина. Погон на кителе не было, так что Петр сразу узнать, кого к ним на постой определили, не смог.

— Здравствуйте. Вы уж извините, что пришлось побеспокоить. Побудем у вас немного на постое, — сказал он спокойно, действительно извиняясь.

— И Вам здравствовать. Как же Вас звать-величать? — так же спокойно спросил Петр.

— Александр.

— Сашка, значит. Как моего прямо. Вон, бегает, тоже Сашка. А я Петро, значит. Что же, давай обедать, постоялец. — сразу перейдя на «ты», хозяин показал на уже накрытый Ивгой стол. — Без разносолов, не до того, — сказал он для порядка, постоялец должен был и сам понять, что разносолов, даже будь таковые, ему здесь не предложат.

Сели. Выпили. Офицер пил ядреный самогон спокойно, не кривился, не тянулся бегом за закуской. Выпил стопку как воду, аккуратно поставил на стол, не спеша закусил. От предложенной тут же второй не отказался, выпил так же неспешно и аккуратно. «Силен, с таким, пожалуй, справиться непросто выйдет», — подумал Петр.

Потекла неспешная беседа, с завидной, как по часам, периодичностью прерываемая очередной стопкой. Александр рассказал немного о себе, как рос на Волге в небольшом имении, как учился в училище, служил у чухонцев, воевал с четырнадцатого года, пять лет уже, значит. Посетовал, что весточки из дома нет давно, да и куда по нынешним временам та весточка может дойти? Заинтересовался бондарным промыслом. Петр больше слушал, рассказывал мало, подливать не забывал, про изготовление бочек рассказал, так, по верхам, больше и не надо. Что офицер может понять в таком тонком и серьезном деле? Это не шашкой размахивать да дурным голосом на солдатиков орать.

Первая поллитра исчезла, как и не стояла на столе, К этому моменту дети, вот только что бегавшие по двору, внезапно затихли и затаились где-то, наверное, предчувствуя возможные последствия, и только Ивга осторожно и беззвучно приносила закуску, да сменила опустевшую бутылку.

Вторая поллитра сменилась третьей. И только к ее концу у Александра начал немного заплетаться язык. Впрочем, когда решили прерваться, чтобы сходить до ветру и постоялец мог бы покурить на крыльце, стало понятно, что держится офицер из последних сил, на одном упрямстве. Впрочем, и Петр чувствовал, что тоже продержится недолго: мысли предательски путались, а выговаривать продуманное становилось всё труднее.

— Хороший ты парень, Сашка, — решил он наконец-то приступить к решению вопроса, который до этого момента задавать не стоило — слишком рано могло оказаться.

— И т-ты, Петя, мне нравишься. Жаль, раньш не встр, втре, тьфу ты, не встретились, стал бы… мне… другом, — не слишком твердо ответил офицер.

— Вот что я скажу тебе, Сашка, раз ты мне друг. — Петр положил ему руку на плечо. — Твои же сейчас начнут жидов щипать?

Офицер печально кивнул. Любая власть начинала свое существование с выяснения, не осталось ли чего у евреев после предыдущих ребят.

— Так вот, Сашка, у меня во флигеле живут жиды. — Петя показал в сторону сада, обозначая направление. — И ты их не трогай. А если тронешь, — тут Петру внезапно стало понятно, что для того, чтобы закончить такую долгую речь, сил понадобится немало и он немножко передохнул перед тем как продолжить, — то жить у меня ты не будешь.

Тут силы совсем покинули организм Петра и он прислонился к стене, чтобы ненароком не упасть.

— Петя, для тебя — что угодно. Не нужны мне, — тут уже организм Александра дал небольшой сбой и он икнул, но, сделав усилие, продолжил: — никакие жиды.

Они еще немного постояли молча, потом офицер, собравшись с силами, крикнул:

— Эй, кто там… есть… ко мне!

Из сгущающихся сумерек вынырнула немного нескладная фигура солдата.

— Слушаю, господин штабс-капитан.

— Ты кто?

— Штычка. Леонард Штычка, отставной…

— Да помолчи уже… помню… флейтист… Так, Штычка, бегом к хорунжему, скажи, — тут предательская икота опять прервала его, но с мысли не сбила, — если кто Петиных жидов тронет, тому я лично… яйца оторву… да, сам. Бегом, — и тут опять пришлось икнуть, отчего окончание команды раздалось уже вслед удаляющемуся в темноту Штычке, — марш!

Весть об исключительном положении Петиных постояльцев распространилась мгновенно, как среди тех, кто решал еврейский вопрос в одном отдельно взятом селе, так и среди тех, с кем этот вопрос решали. Так что, когда хитроумный Штычка через полчаса пошел к флигелю пошукать насчет самогона в честь такого хорошего известия, то обнаружил там стоящими человек тридцать, если не больше, тихо переговаривающихся между собой евреев. Сидеть, а тем паче лежать, в маленьком домике места не нашлось бы даже самому маленькому из них. Впрочем, переговорам это нисколько не помешало и бутылку с самогоном Леонарду передали, посчитав его запрос справедливым. Отставной флейтист тут же вытащил из горлышка кукурузный початок, в три глотка ополовинил сосуд, вставил пробку на место и ушел, не забыв вежливо пожелать господам евреям спокойной ночи.

Утром Петр проснулся, как обычно, с первыми лучами солнца. Мысли о том, чтобы отдохнуть, потому что вчера выпил лишнего, у него никогда не возникало. Работа разгонит любую дурь.

Выйдя в сад, он увидел стоящего под яблоней, как раз возле брошенной вчера заготовки, своего постояльца, Исаака. Тот переминался с ноги на ногу, поджидая его. Несмотря на мешки под глазами и общую помятость облика — когда тебе под пятьдесят, бессонные ночи оставляют свой отпечаток намного глубже, чем в молодости — выглядел он так, будто только что узнал о самой большой в жизни удаче.

— Петя, спасибо, век не забудем, — сказал он, и поклонился, низко, до земли, так что стало видно протершуюся на правой лопатке рубаху. — Ведь вчера и Соломона, и Сруля старого, и…, — он беззвучно заплакал, не вытирая слез.

— То пустое. Брось, Исаак. — сказал Петя, не останавливаясь, подошел к бочке с дождевой водой, окунул голову, вынырнул, отфыркиваясь, и бросил ему через плечо, переходя на идиш: — Ты так и будешь бездельничать? Неси вон ту штуку, что у тебя под ногами, помоги мне здесь.