Бог не играет в кости

XIII

Утренний паром перенес меня с Джерси на его северного соседа — остров Гернси. Я плавно съехала с пирса и повернула на юг. «Пежо» резво бежал по набережной. С одной стороны от меня выстроилась шеренга разномастных трехэтажных домиков, с другой мачтами редких зимой судов щетинилась гавань. Непривычный для меня руль справа требовал повышенного внимания, но с этими трудностями я уж как-нибудь справлюсь.

Путь мой лежал в замок Корнет.

Вчера я поставила Ганичу задачу найти на Гернси место, где можно было бы спрятать пассажиров аэробуса. Сегодня утром он прислал результаты поисков, а вместе с ними еще раз подтвердил, что с момента приземления «разбившегося» рейса ни один самолет не взлетал с острова. Насчет крупных судов, покинувших остров в прошедшие дни, Леонид высказался менее уверенно. Конечно, дважды в день с острова отправляюся паромы, но кто рискнет везти пленников на пароме?

Я отправила Ганичу короткое «спасибо», на которое тут же получила следующую ремарку: «Уманская, ты гонишь! Пассажиры давно мертвы, ты ничего не найдешь, их телами наверняка распорядился кто-то поумнее убийцы Эрнандеса». Что тут можно ответить?

Я бы и сама так думала, если бы не Алекс. Но как я могу рассказать ведущему аналитику тотдела и почти что гению о каком-то Алексе? Он же меня на смех подымет — поверить какому-то мальчишке! К тому же я и сама уже начала сомневаться в существовании парня — все-таки Джон сильно приложил меня по голове. Нет, у меня оставался только один выход — все проверить самой, а потом либо горделиво похвастаться результатом, либо поджать хвост и обо всем забыть.

Впрочем, нужно учесть еще один тонкий момент. Наверняка тот, кто затеял аферу с подменой самолетов, уже завладел документами Мударры — а иначе зачем все это? — и давно вывез их с острова. И если я не смогу добыть документы, за которыми меня послали, то, может, старый пройдоха в какой-то степени заменит их? Если он еще жив, конечно.

Номером первым в моем списке значился замок Корнет. Когда-то давно на маленьком островке, отделенном от Гернси проливом, стояла крепость, призванная защитить Сент-Питер-Порт — столицу острова — с моря. Сейчас здесь находился музей. И не один. Если вдруг предположить, что экспозиции закрыты на зиму, то в пустых залах вполне могли бы разместиться пассажиры аэробуса. С этими мыслями я и подъехала к замку.

Увы, моя догадка не сработала. Музеи открыты, туристы, хоть и немногочисленные в это время года, свободно блуждают во дворе и лазают по стенам, заглядывая во все щели. Для очистки совести я купила билет и прогулялась по залам. Меня ждало разочарование — спрятать здесь пассажиров было невозможно.

А где вообще можно укрыть от посторонних глаз сорок человек? Так, чтобы никто не заподозрил? В отель их не поселишь. В жилой дом тоже — обязательно кто-нибудь из соседей да полюбопытствует, что за табор приехал. Только куда-то в безлюдное место. Наиболее перспективным в этом плане выглядело западное побережье Гернси, где еще со времен второй мировой войны остались башни и форты, до которых зимой любопытствующий турист наверняка не доберется. И которые находятся неподалеку от аэропорта — не верю я, что пассажиров потащили на другой конец острова.

В музее замка Корнет я краем уха зацепила экскурсию, рассказывающую о немецких укреплениях на Нормандском архипелаге. Я уже собиралась уйти, но рассказ гида из Франции, сопровождающего свою группу, настолько отличался от обычной псевдо-исторической жвачки, предлагаемой туристам, что я дослушала его до конца.

…Вторая мировая началась для Гернси в июне 1940 года, на следующий день после вступления в войну Италии. Именно в этот день британские бомбардировщики, взлетевшие с Гернси, ударили по Генуе и Турину.

Смириться с базой дальней авиации противника у себя под боком немцы никак не могли. Для начала самолеты Люфтваффе совершили на Гернси налет, разбомбив в порту Сент-Питер-Порта пять грузовиков с помидорами. Затем для большей надежности было принято решение оккупировать остров. Однако немцы не знали, что англичане к этому моменту уже эвакуировали свои войска с Нормандских островов, чтобы усилить ими оборону Британии, — вторжение ожидалось со дня на день.

Ранее, когда в 1940 году немцы вторглись во Францию, вице-губернатор Джерси обращался к правительству Великобритании с вопросом, каким образом Великобритания намеревается защитить Нормандские острова, так как именно она по договору между странами отвечала за их защиту. Ответ был короток и категоричен: «никак». Решение о сдаче островов было принято, войска и военная техника в спешке вывезены, а жители предоставлены сами себе. Кто-то успел эвакуироваться (в первую очередь это были граждане Великобритании), но большинство нет. Старожилы островов до сих пор обижены на Лондон, который сначала втянул их в войну, а затем «бросил» на произвол судьбы.

Итак, 28 июня 1940 года немцы начали бомбить острова. После трех дней бомбежки пилот немецкого самолета-разведчика облетел военный аэродром Гернси и, не встретив сопротивления, приземлился на острове. Прогулявшись вокруг аэродрома, летчик понял, что ни одного британского солдата на Гернси нет, и объявил жителям, что отныне остров принадлежит Германии. Жителям был предъявлен ультиматум. Им предлагалось сдаться и в ночь на 1 июля вывесить белые флаги на зданиях. Так началась немецкая оккупация Нормандских островов, которая закончилась лишь 9 мая 1945 года.

Впрочем, немцы вели себя скромно, вежливо и ничем не досаждали местному населению. Разве что заменили дорожное движение с левостороннего на правостороннее.

Все пять лет, что длилась война, флаг Великобритании и флаг с изображением свастики дружно реяли над Нормандскими островами. Местная администрация продолжала работать на своих местах, на улицах поддерживали порядок британские полисмены в своих знаменитых шлемах, а население островов, включая детей, добровольно охраняло немецкие аэродромы, с которых взлетали самолеты, бомбившие Лондон. Генеральный атторней (фактически прокурор) острова Гернси гордился своими гражданами за поддержание порядка на острове и выражал благодарность немецким оккупантам за лояльность по отношению к британским подданным…

Но не все вписались в новую счастливую жизнь, многим не повезло. И прежде всего не повезло славянам. На островах были построены концентрационные лагеря. За годы войны в эти лагеря попали около шести тысяч человек, более семисот из них погибли от непосильного труда, болезней и издевательств. Впрочем, об этом местные жители предпочитают не вспоминать. Как не вспоминает об этом и Великобритания. Более того, после войны Англия наложила табу на тему сотрудничества британцев на Нормандских островах с Третьим рейхом. Как говорится, если никто не помнит, значит, ничего и не было.

Экскурсанты перешли в следующие залы, где рассказывалось о системе оборонительных сооружений на Гернси, и я двинулась вслед за ними.

Через полгода после высадки немцы принялись за сооружение береговых батарей, вошедших в систему Атлантического вала. Первые батареи были построены уже к маю 1941 года, а к лету 1944-го острова оказались буквально утыканы различными фортами, бункерами, постами наблюдения, постами управления огнем, соединенными между собой подземными туннелями, словно ходы муравейника. Некоторые бункеры оказались встроены прямо в скалы, другие, в основном наблюдательные, своим видом напоминали старые башни мартело. И чем только дизайн этих небольших круглых башен, во множестве строившихся в начале XIX века по берегам владений Великобритании, привлекал Гитлера? Меня же, в отличие от величайшего преступника XX века, интересовали крупные форты и бункеры, в которых можно было укрыться от посторонних глаз. Наиболее перспективной с этой точки зрения, конечно, выглядела батарея «Мирус» вместе со своим подземным бункером.

Судьба этой батареи, носившей первоначальное название «Нина», была достойна приключенческого романа. И если бы я умела писать книги, то наверняка изложила бы ее на бумаге.

Мощные орудия, служившие оснащением батареи «Нина», были изготовлены в 1914 году в Санкт-Петербурге на Обуховском заводе и установлены на линкоре «Император Александр III». В ноябре 1920-го генерал Врангель угнал из Крыма в Константинополь целую армаду кораблей, среди которых оказался и этот линкор. Но перед угоном ловкач в генеральских погонах умудрился продать суда Франции. А вот зачем Франция их купила — до сих пор является большой загадкой. Только что закончилась Первая мировая война, и Франция не нуждалась в боевых кораблях, наоборот, она сокращала свои военно-морские силы.

Русские боевые корабли французы разместили в порту Бизерта в Тунисе. Там они ржавели долгие годы, постепенно превращаясь в металлолом, пока в 1928 году с них не сняли орудия, а сами корабли отправили на лом.

С началом Финской войны французы перепродали орудия «Александра III» финнам. В январе 1940-го орудия были погружены на финские суда «Джульетту», «Карл Эрик» и «Нину», направлявшиеся в Норвегию. «Джульетта» и «Карл Эрик» благополучно добрались до цели, а «Нина» оказалась захваченной немецкими десантниками. Тут уже на орудия наложил лапу концерн Круппа, позднее спроектировавший и изготовивший для них новые снаряды и заряды.

Решение о строительстве береговой батареи на острове Гернси было принято на совещании у Гитлера осенью 1940 г. Первоначально батарея называлась «Нина» — в честь судна, на котором прибыли орудия, а затем ее переименовали в «Мирус» по фамилии погибшего немецкого офицера. Эта батарея доставляла много хлопот судоходству союзников, так как перекрывала огнем почти половину западной части пролива Ла-Манш. В итоге союзники боялись приближаться к Нормандским островам, о которых в британских штабах ходили страшные легенды.

После войны власти Нормандских островов решили снести батарею и даже приступили к разделке пушек на металлолом, но уничтожить массивные бетонные конструкции островитянам оказалось не под силу. А может, не очень и хотелось. Так что значительная часть сооружений сохранилась до наших дней.

По документам, пересланным мне Ганичем, батарея «Мирус» занимала обширные помещения под землей. Во времена войны в них располагались склады, командный пункт, помещение личного состава, комната офицеров и многое другое. По моим прикидкам более чем достаточно, чтобы спрятать пассажиров пропавшего аэробуса. Оставалось только найти вход в бункер.

Я выезжаю из Сент-Питер-Порта и кружу по узким улочкам Гернси. Путь мой лежит на запад. По Форест-роуд я доезжаю до аэропорта, сворачиваю на Нью-роуд и по улице Прево направляюсь к Смотровой башне МР5 — именно так она обозначена на карте. Это ближайшая башня к аэропорту, с нее я и начну.

Машину я оставила на маленькой и абсолютно пустой стоянке и поднялась по склону холма наверх к башне. Проржавевшая железная дверь заперта и наглухо забита досками. Площадка вокруг башни поросла пожухлой травой и вереском, вездесущий и непритязательный мох добрался даже до потемневших от времени бетонных плит, устоявших перед обстрелом союзников. Уже давно здесь никого не было, только ветер и запустение.

Путь мой лежит к следующему холму и следующей смотровой башне. Но и тут меня ждут лишь пустынные скалы, поросшие мхом и колючим кустарником. Порывы ветра треплют мои волосы и рвут куртку, волны с оглушающим грохотом бьются внизу о скалы, донося до моего лица солоноватый привкус моря. Здесь тоже никого нет, лишь потревоженные моим визитом чайки с недовольными криками парят над моей головой.

Куда дальше?

Я смотрю вниз на остров, на раскинувшиеся под холмом поля, укутанные на зиму полиэтиленовой пленкой, и разбросанные между полей редкие маленькие фермы и сельские церквушки. Вся небогатая зимняя жизнь Гернси осталась в главном, а по мне так и единственном, более-менее похожим на настоящий, городе острова — Сент-Питер-Порте. Я вновь спускаюсь к своему «Пежо» и двигаюсь на север в сторону мыса Плеймонт. На очереди еще одна башня, из которой, как значится в документах, и начинался наиболее широкий и максимально задействованный немцами подземный туннель к самому большому бункеру Гернси.

Здесь еще сильнее завывает ветер, а волны еще яростнее неистовствуют внизу. Вокруг башни разросся колючий кустарник. Тропинка приводит меня к выкрашенной зеленой краской двери из ветхих, рассохшихся досок. Дверь старая, а замок на ней новый. Ничего сложного — справлялась я и не с такими замками.

Внутри холодно, но хотя бы нет ветра. Летом наверняка эту башню туристы не обходят вниманием, так как отсюда можно осмотреть окрестности в перископ и здесь можно потрогать старое немецкое оружие. Вывеска на стене сообщает о пяти уровнях башни — все наземные, но я ей не верю. Наверняка где-то есть вход на подземный этаж, о котором сообщают старые документы.

Плотнее застегнув воротник куртки, я вновь выхожу на ветер и принимаюсь накручивать круги вокруг башни, внимательно осматривая стены. Мои усилия вознаграждены — в зарослях кустов скрыта еще одна дверь. Рядом с ней свежая колея от тяжелой машины. А еще земля примята многочисленными следами ног. Здесь явно были люди. Много людей.

Я продираюсь сквозь колючки и дергаю ручку двери. Закрыто.

Кто бы сомневался!

Сбиваю замок и вхожу в небольшое темное и сырое помещение, из которого начинается лестница вниз. Держась за старый ржавый поручень, тянущийся вдоль стены, осторожно ставлю ногу на первую, с выщербинами и сколами, ступеньку.

Лестница остается позади, и я вхожу в бетонный туннель, который ведет меня вглубь острова. Прежде чем потеряться во мраке, луч фонарика выхватывает из темноты почерневшие стены, обломки камней под ногами и тянущийся во мрак коридор. Капает вода, пахнет землей и еще чем-то неуловимо-затхлым. Осторожно ступая, я бреду вперед, подсвечивая себе дорогу фонариком. Под землей трудно оценивать расстояние, но меня этому учили. По моим подсчетам я прошла около полукилометра, прежде чем обнаружила в стене проем.

Узкий коридор вывел меня в большое помещение. Да, здесь вполне хватило бы места для сорока человек. В углу свалены пустые пластиковые бутылки, пивные банки и смятые обертки от чипсов. В другом углу валяется пара спальников и старый матрас, рядом с которым набросаны окурки. Нелепые надписи и граффити на стенах. Но даже если бы всего этого не было, то и тогда я смогла бы уверенно сказать: еще пару дней назад здесь были люди, но, к сожалению, не те, которых я ищу.

Я возвращаюсь в большой туннель и бреду дальше. Затхлый воздух, запах гниения, сырость и плесень на стенах. Под ногами появляются камни, чем дальше — тем больше, а еще через пару десятков метров я упираюсь в старый завал.

Все, дальше тупик. Больше тут делать нечего, надо возвращаться.

В машине я пытаюсь привести мысли в порядок — на самом деле, конечно, отогреваюсь. Чашка горячего чая из термоса дает мне время подумать. Ее как раз хватает на то, чтобы принять решение: прежде чем отправиться в последнее интересующее меня место на острове, нужно поговорить с жителями ближайших к аэропорту домов. Я сверяюсь с картой — от авиационного ангара вглубь острова ведет всего одна дорога, за первым поворотом которой компьютер нарисовал пару фермерских домов. Вот они-то мне и нужны.

Я проскакиваю поворот, дальше дорога петляет между полями, на которых пасутся рыжие гернсийские коровы. Коровы — это хорошо, их надо доить. И если мои невеликие познания в сельском хозяйстве меня не подводят, то делают это рано утром, именно тогда, когда на остров приземлился самолет. Так что шанс есть.

Выхожу из машины и оглядываю небольшой домик из темного нормандского гранита. Сарай, парники, сад-огород. Пахнет скошенной травой и навозом. Из ворот фермы навстречу мне выскакивает рыжая дворняга и, громко гавкнув, приветливо вертит хвостом. Вслед за ней появляется хозяйка в высоких резиновых сапогах и куртке, чем-то неуловимо напоминающей деревенский ватник. Круглое приветливое лицо сплошь усыпано веснушками.

Пес крутится рядом, намекая на ласку. Чешу псину за ухом и пытаюсь навести хозяйку на разговор.

— Пять дней назад, в то утро, когда самолет потерпел крушение, не видели ли вы неподалеку людей? Не одиночных туристов, а гораздо больше, целую группу? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает она, отгоняя пса.

— Машин больших поблизости не было? Может, проезжал кто-то со стороны аэропорта?

— Да, был автобус. Я еще удивилась, чего это он так рано разъезжает.

— С пассажирами?

Фермерша молчит, задумавшись на мгновение, затем говорит:

— А не знаю, он без света шел.

— И куда шел?

Она пожимает плечами.

— Откуда же мне знать? По этой дороге обычно направляются либо к центру острова, либо в порт.

Я благодарю фермершу и возвращаюсь к своему «Пежо». С разочарованием оглядываю просторы Гернси. Осталось только одно место, но и оно, скорее всего, не оправдает моих надежд. Мне очень не хочется возвращаться в Сент-Хелиер не солоно хлебавши, но что еще я могу сделать на этом острове, я не представляю. Впрочем, можно кое с кем побеседовать. Хотя бы вот с тем мотоциклистом на черной «Ямахе», который сейчас делает вид, будто осматривает колесо. Он уже встречался мне сегодня на мысе Плеймонт.

Конечно, со временем издержки нашей профессии дают себя знать, и у некоторых моих коллег встречается легкая паранойя, но мне еще далеко до нее. Слежку или повышенный интерес к своей персоне я распознаю практически со стопроцентной достоверностью.

Как ни в чем не бывало, сажусь в «Пежо» и трогаюсь с места — пусть считает, что я ничего не заметила. Поплутав по узким Гернскийским улочкам, я направляюсь в местечко Лес Воксбелетс, по крайней мере, на моей карте написаны именно эти буквы. «Ямаха» на почтительном расстоянии следует за мной. Перед поворотом я резко прибавляю скорость, сворачиваю и прячу машину за домом с пышным кустарником. Быстро выхожу из машины и, оставаясь незаметной, пробираюсь к изгибу улицы. Из своего укрытия я вижу, как мотоциклист останавливается и с недоумением оглядывается по сторонам.

Значит, не показалось.

Тем временем преследователь слезает с мотоцикла и направляется к ближайшему дому.

Едва он показывается из-за угла, я проворно хватаю его руку и заламываю за спину.

— Ты что-то потерял?

Он пытается вырваться, но я держу крепко.

— Зачем ты за мной следишь?

— Я ни за кем не слежу, — отвечает очень злой и очень тонкий голосок. И при этом совершенно не испуганный.

— А мне показалось, что следишь, — настаиваю я. — Ты вообще кто?

— А тебе какая разница «кто»? Кто надо!

Она меня совсем не боится. Я отпускаю ее руку и дергаю застежку серебристого шлема.

Шлем остается в моих руках. Темные волосы рассыпаются по плечам, зеленые глазищи обрушивают на меня молнии. Девица злобно ругается по-французски. Лет шестнадцать, не больше, — думаю я, рассматривая свою преследовательницу.

— Отпусти, мне ехать надо, — шипит она. — Ты бы тут не шастала в одиночку, мало ли кто встретится.

И, выхватив шлем из моих рук, насмешливо добавляет:

— У тебя телефон звонит, ответь.

Мой телефон действительно оглашает окрестности жалобными призывами — пришла смс-ка от Ганича.

«Как успехи?» — читаю я.

«Пока никак, — набираю ответ. — Хочу еще проверить Немецкий военный госпиталь, хотя, скорее всего, и там будет глухо. Думаю, их вывезли с Гернси в то же утро».

«Проверь, — соглашается Ганич. — Но я все равно не верю, что они живы».

И через полминуты присылает еще одно сообщение:

«У нас минус еще один футболист. Убит. И, что характерно, в том же городе, где умер Диего Алонсо».

В какой-то степени я понимаю Леонида. Действительно, довольно трудно представить, как сорок, по большей части здоровых и молодых мужиков, безропотно выйдут из самолета и смиренно примутся таскаться с острова на остров без малейшей попытки сопротивления. Но только на первый взгляд. Я с ходу могу привести массу сценариев, как можно заставить людей добровольно подчиниться похитителям. К примеру, заявить пассажирам самолета, что за ланчем всех их накормили клафути с ядом. Очень редким и очень ядовитым ядом. И если каждые двадцать четыре часа им не делать укол, то все они уже через сутки неминуемо отправятся в мир иной. А затем, когда они как следует испугаются, «повесить морковку перед носом»: если они будут вести себя спокойно и выполнять все требования, то через некоторое время их отпустят, предварительно снабдив противоядием, нейтрализующим яд уже окончательно. Ну и кто, спрашивается, захочет рисковать жизнью и сбегать? Даже если вся эта история с ядом фантазия чистой воды.

Несчастные парни, думаю я про футболистов, угораздило же их оказаться в самолете, перевозившим секретные документы. Интересно, кто же это провернул столь дерзкую операцию? Моссад? ЦРУ? Немцы? Нет, точно не немцы. Они сейчас в лице Гранже ковыряются в обломках на дне Атлантики…

Прогулка по острову вызвала у меня дикий аппетит, поэтому, встретив по пути небольшое бистро, я обрадовалась ему как родному.

Посетителей в заведении было немного: кроме меня лишь пара пенсионеров дремала над своими кружками с элем, да бельгийские туристы сражались с солидными порциями свиных ребрышек с картофелем — гордостью местных фермеров.

Невольно я прислушалась к разговору туристов. Сначала мне показалось, что бельгийцы недовольны обедом — так громко они возмущались, но потом выяснилось, что их негодование вызвано закрытием того самого музея, в который я и собиралась.

Ага! Мое внутреннее «я» сразу же сделало стойку.

Доедала я свой обед с возросшим нетерпением.

Возмущены были не только бельгийские туристы, но и англичане, голландцы, поляки, японцы и даже чудом оказавшиеся здесь двое русских. Все они недоуменно топтались на заасфальтированной площадке перед наглухо закрытой дверью. Небольшая табличка, наскоро прилепленная к воротам, приносила им свои извинения от имени администрации музея.

Музей назывался «Военные туннели Гернси» или «Немецкий подземный госпиталь». Как сообщала вывеска, представлял он собой обширный подземный комплекс, построенный во время германской оккупации острова. Почти семь тысяч квадратных метров внутри скалы были взорваны, выдолблены, высверлены и вырыты руками узников концлагерей. Использовался по назначению этот госпиталь всего три месяца летом 1944 года. И это после трех с лишним лет строительства! Когда стало ясно, что сырая и влажная атмосфера туннелей не способствует выздоровлению больных, все операции были перенесены «наверх».

После войны многокилометровая система тоннелей, состоявшая из палат, операционных, лабораторий, врачебных кабинетов и складов превратилась в музей — как память об оккупации острова. И вот теперь этот уникальный комплекс туннелей без объяснения причин оказался недоступен туристам.

Недовольный ропот звучал на французском, японском, польском и русском языках. Я выбрала момент, когда туристы, в последний раз обиженно взглянув на забранную решеткой дверь в толще скалы, разошлись, и резво бросилась к воротам. Всего полминуты у меня ушла на то, чтобы справиться с замком. На этих островах я скоро превращусь в матерого медвежатника, — мелькнула запоздалая мысль.

Прикрыв за собой ворота, я быстро прошмыгнула в длинный туннель, освещенный редкими потолочными лампами.

Госпиталь оставлял жуткое впечатление. Длинные мрачные коридоры, низкие давящие своды над головой, ржавые подтеки на стенах. По потолку и стенам змеятся кабели, закрепленные почерневшими от времени железными скобами. И ко всему этому еще и тяжелая атмосфера, в которой повинны не только влажность и духота. Здесь умирали десятками, если не сотнями, не могло это пройти просто так, не оставив следов. Эти стены впитали страх, боль, ужас.

Я двигаюсь вдоль плохо отшлифованных блоков от одного светового пятна к другому — редкие лампы под потолком не в состоянии охватить весь туннель. Звук моих шагов отдается гулким эхом.

Туннель сворачивает в сторону, сворачиваю и я вместе с ним. Справа чернеют провалы — это проемы, ведущие в палаты. Я поочередно заглядываю в каждую из них, но везде пусто — лишь сломанные старые кровати, да одинокий тусклый фонарь над дверью. Ненадолго останавливаюсь перед входом в операционную. Здесь только фильмы ужасов снимать. Про маньяков. Высокий железный операционный стол, над которым нависает старая покореженная лампа, на столике разложены хирургические инструменты.

Поежившись, я направляюсь к выходу. Вообще-то я не робкого десятка, да и обучена психологической устойчивости, но вид этих старых медицинских инструментов сумел доконать и меня, подняв из глубин души какой-то древний первобытный страх, заставивший меня убыстрять шаги и нервно оглядываться по сторонам.

Свернув на следующей развилке направо, я останавливаюсь и делаю глубокий вдох, стараясь подольше задержать воздух в легких. Еще раз. Вдох — выдох. Уже лучше, уже можно двигаться дальше.

Длинный коридор вновь резко сверачивает и выводит меня в дальнюю, наименее обжитую часть комплекса, где находится множество недостроенных туннелей.

Проходя мимо очередного недостроя, я с удивлением замечаю, что в мою сторону направляются вооруженные люди. Вздрагиваю от неожиданности и отступаю назад.

Фу!

Это всего лишь инсталляция с манекенами, вооруженными бутафорскими автоматами и лопатами.

Ну нельзя же так с посетителями!

Вновь останавливаюсь, облегченно перевожу дух и слышу осторожные шаги за спиной.

Я резко разворачиваюсь. В туннеле стоит Джон. На его лице играет зловещая улыбка, в руке появляется пистолет. Настоящий, не бутафорский. И что самое плохое — дуло направлено прямо мне в грудь.

В голове мелькают идеи она хуже другой. Кинуться в боковой проход? Но он вряд ли выведет меня наружу, скорее всего, там тупик. Подпустить хорька поближе и броситься прямо на него? И получить пулю. Да и не так глуп этот Джон, чтобы подпустить меня к себе. Попытаться заговорить зубы? Вряд ли получится. В МИб и сами мастера зубы заговаривать.

Джон ухмыляется и язвит:

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

А что он ожидал? Что я до сих пор валяюсь связанной в заброшенном на зиму форте рядом с трупом диспетчера? Или, по его мнению, я сейчас должна размазывать сопли в полицейском участке, крича «не виноватая я, он сам пришел!»? Вообще, то, что Джон начал разговор, — это хороший признак. Если бы он хотел убить меня, давно бы выстрелил. Без лишних вопросов. Это только в фильмах, прежде чем стрелять, герои ведут длинные диалоги. В жизни не так.

— Ты откуда? — спрашивает Джон. — BND? AFI[5]?

Я фыркаю, хотя мне совершенно не смешно.

— Брось рюкзак, подними руки и выйди на свет, чтобы я тебя видел, — командует хорек.

Делаю, как он велит: поднимаю руки, отступаю на несколько шагов назад и встаю в круг света.

И тут я замечаю появившуюся в конце туннеля тень. Тень делает мне успокаивающий знак и осторожно продвигается вперед. Я узнаю Рэналфа. В руках у шотландца старый немецкий автомат. Откуда? Отобрал по пути у манекена?

Киран тихо подкрадывается сзади к Джону и, размахнувшись, сильно бьет его прикладом. Тот молча валится на пол, пистолет летит к моим ногам.

Я быстро хватаю оружие и наставляю на хорька. Но тот уже не собирается нападать, скорчившись, он остается лежать на каменном полу. Мне очень хочется пнуть его под ребра, но я сдерживаю себя.

— Как ты здесь оказался? — спрашиваю я Кирана.

— Могла бы сначала и поблагодарить, — ворчит он, но затем все же отвечает на мой вопрос: — Следил за этим хорьком.

Рэналф взваливает Джона на плечо и несет в операционную. Я тащусь следом. Свалив тело на операционный стол, Киран привязывает его ремнями.

— Что ты собираешься с ним делать? Резекцию прямой кишки?

— Потолковать, как очухается. Но тебе это лучше не видеть.