Божественная жемчужина. Часть I. Тайна двойственности

Глава 1. Миф о дракайне

2010 год, 20 мая

Лос-Анджелес, Калифорния

На вечеринке в честь дня рождения внучки легендарного Винсента Гарднера было весело всем, кроме именинницы Дианы; ей казалось, что никто не способен видеть ту внутреннюю красоту, которую она лелеяла в себе для Стива Харви, но он опаздывал, поэтому сердечко Дианы билось грустно и тревожно.

Рядом топтался ее бывший парень Кевин Смит. Он все еще надеялся.

– Кевин, почему ты так настойчив? – спросила Диана. – Чем я тебе нравлюсь?

– Ты… – он помедлил, изучая ее внешность, – тихая и незаметная.

– Что в этом хорошего, Кевин?! – ужаснулась Диана; ей хотелось казаться совсем другой: яркой, особенной, запоминающейся.

– Я люблю, когда все под контролем, – ответил он и пояснил репликой из своей роли в школьном спектакле по пьесе Мольера: – Дурнушка глупая милее, чем та, что чересчур красива и умна.

– Ди, не слушай Кевина, он просто вонючий скунс, – равнодушно заметила милашка Китти Палмер, поправляя на запястье тонкий золотой браслетик. – Лучше посмотри, что мне подарил фанат твоего деда. Хоть кто-то оценил, что я твоя лучшая подруга.

Диана вздохнула и мечтательно посмотрела на верхушки кипарисов.

– Все это неважно… главное, Стив меня любит.

Китти фыркнула и закатила глаза:

– Ди, очнись! Стиву нравится Молли.

Диана проснулась и открыла глаза.

«Стиву нравится Молли? А как же я? Нет, нет, он меня любит, это просто сон…»

Она полежала несколько минут, встала с кровати, сходила в душевую, затем вернулась в спальню и подошла к круглому зеркалу.

– Я люблю себя… – сказала она своему отражению, мило улыбаясь, но вдруг в ужасе отпрянула в сторону и наткнулась спиной на кого-то сзади.

Испугавшись еще больше, Диана резко обернулась и увидела свою маму.

– Доченька, извини, дверь была открыта, и я… – мама запнулась, взгляд ее стал подозрительным, а тон строгим: – С кем ты разговаривала?

– Не знаю, я просто…

– Немедленно отвечай! Кого ты увидела в зеркале?!

– Никого! Мне показалось! – Диана сорвалась с места и бросилась вон из своей спальни.

***

Определить возраст Мариэн Гарднер, женщины элегантной в душе и опрятной в образе мыслей, было также сложно, как цвет прозрачной морской воды, играющей лунными бликами. Многие из знакомых Мариэн и даже ее близкие полагали, будто она обладает секретом вечной молодости, но лишь один человек во всем мире знал, что, глядя на Мариэн, видит не результат ухода за внешностью, а духовную красоту фемины, обращенную вовне. Этим человеком был ее покойный муж Винсент Гарднер.

Мариэн уединялась в его кабинете, когда хотела общения с книгой или собой. В таких случаях она оставляла на дверной ручке снаружи фиолетовый шелковый платок, выполняющий роль таблички с просьбой «Не беспокоить». Домашние при виде этого сигнала невольно оценивали важность причины, по которой хотели говорить с Мариэн, и, если дело оказывалось не срочным, предпочитали ее не тревожить.

Рабочий кабинет знаменитого Винсента Гарднера, просторный, но по-британски тяжелый и основательный, с большим кожаным диваном, массивным письменным столом и высокими книжными полками до потолка, был наполнен сосредоточенной тишиной. Мариэн взяла в руки томик с мемуарами наставницы Проклятой девы, устроилась в кресле поудобнее и приступила к чтению.

Из мемуаров Марии Кавелье

Мон-Шант, Франция, 1912

Почти двадцать лет назад я держала на руках годовалую девочку, обезображенную родимым пятном на половину лица. Это был чудо-ребенок, которого я нашла по зову сердца и велению шепота, звучавшего в моей голове. Девочку звали Мелания. Ей было предначертано разорвать устаревшие путы мужского мира, но она явилась на свет проклятой этим миром, ибо была непокорна ему до своего рождения.

Я взяла веер, прикрыла левую сторону детской головки и позвала старую повитуху Пенни:

– Посмотри, малышке всего год, но уже видно, как она красива. Если бы не это ужасное черное пятно…

– Красота от дьявола, – проворчала Пенни.

– А уродство от бога? – спросила я. – Тогда зачем женщинам такой бог?

Мои вопросы не понравились доброй повитухе; она согнулась пополам, как надломленный сухостой, и принялась сердито сматывать около открытого сундука какие-то тряпки. Кажется, в тот момент нечто похожее она проделывала и в уме, со своими мыслями. За те девять месяцев, которые мы к тому времени прожили в уединенном доме среди унылых болот Девоншира, я успела привыкнуть к этой ее манере тщательно наматывать мысли, прежде чем произнести нравоучение.

Наконец она сказала:

– Ты, милая, разные языки знаешь, да как об искусствах говорить, а простого не понимаешь: не мы выбираем Бога, а он нас. Веруй в Господа, и воздастся тебе.

– Стоит ли женщине слепо верить мужским богам? – спросила я.

– Остерегись, Мария! И бог, и дьявол – оба мужчины, а мы меж ними, и каждый шаг от бога, это два шага к дьяволу! Потому как к богу дорога в гору, а к дьяволу легкий спуск, – Пенни подошла ко мне и сказала вполголоса: – Это дитя проклято. Помнишь, как она трясла ручонками и тянулась к твоему рубиновому ожерелью? Видела ты, как горели ее черные глазенки? А вдруг она думает, что это не камни, а капли крови?

Я тогда посмеялась над этими предрассудками, но позже выяснилось, что Пенни оказалась права насчет интереса девочки к рубинам. Вот только не крови жаждало дитя, а самих камней. Мне, вырастившей и воспитавшей Меланию, известно об этом ее пристрастии лучше других – никто на всем свете не обожал рубины так, как она.

Мудрая Пенни оказалась права и в другом, когда говорила насчет лукавого, но я была увлечена идеями суфражисток и слишком молода, чтобы задумываться над предостережениями, похожими на проповедь. Сейчас, спустя многие годы, я понимаю, как тонко плетет свою паутину дьявол, как невидимы и липки ее узелки и как безоружны многие женщины перед его коварством.

Свобода от падшего ангела похожа на вседозволенность, вовсе не безнаказанную, однако на противоположном от нее полюсе находится то состояние бесправия, из которого женские стремления качнулись от бога в сторону его противника. Где находится точка, в которой качание маятника должно прекратиться? Где золотая середина между божественно-патриархальным закабалением женщины и ее дьяволической свободой?

В 1861 году великая пророчица Анна Лекорбон сказала: «Сторонницы серых идей отвоюют многие права, но не смогут сопротивляться тлену свободы, которая разденет женщин до исподнего». Я не могу себе такое представить, но авторитет прорицательницы Анны неоспорим. Множество ее пророчеств уже сбылось…

Как же поступать нам, женщинам, стоящим между богом и дьяволом? Делать ли один шаг в гору или два по наклонному спуску? Эти вопросы я задала моей воспитаннице Мелании, когда ей было всего шестнадцать лет отроду, и она, не раздумывая, назвала их ложной альтернативой мужского мира. Ее ответы меня удивили. Я пригласила подруг из числа суфражисток с тем, чтобы они высказали свои мнения по поводу рассуждений моей юной воспитанницы. Когда они выслушали ее, то были поражены не менее, чем я. После этой памятной встречи Мелания за короткое время стала идеологом суфражистского движения. Ее врожденный ораторский талант потрясал умы сестер. Выступая перед ними, она говорила:

– Церковь Креста выгнала всех богинь из пантеона. Сатана дал им приют, но ему нужны не богини, а демонессы, поэтому он лишь временный попутчик в нашем деле. Пока он думает, будто мы на его стороне, нам следует двигаться по горной тропе эволюции божественного в женщине. Эта дорога извилиста, пролегает мимо ущелий и пропастей, то поднимается в гору, то ведет вниз, но в итоге неуклонно возвышает. Это путь по спирали, которая есть сущность подлинного развития.

Выступление Мелании на собраниях суфражисток часто прерывалось аплодисментами; в такие моменты она управляла ими, как дирижер оркестром, и продолжала:

– Нам говорят, что бог един и он мужчина. Это ложь. Бог – не мужчина, и мужчина – не бог! Мужчина – зверь, получивший шанс стать человеком. Он угловат, волосат, имеет ярко выраженные мускулы – все это признаки самца из животного мира. Женщина – это богиня, ставшая человеком ради зверя. Она сошла с небес, чтобы разделить с ним свое божественное и принять от него земное. Поэтому женщин тянет уродству, а мужчин – к красоте.

Подобные речи Мелании вызывали бурный восторг, ей рукоплескали даже старшие дамы, она же простирала руки в толпу, требуя тишины, а когда все замолкали, вновь взрывала ее несколькими фразами:

– Мы не нуждаемся в мужских богах и дьяволах, указующих перстами! Богини, которым мы согласны поклоняться – это мы сами!

Кажется, в ней жила не богиня, а демоница, но сестрам это нравилось. Как и последователям Братства Серых. Они называли ее новой мессией и, возможно, были не далеки от истины. Мелания прожила недолго, след от ее яркого пути подобен горящему шлейфу на небе, а способ ее ухода из мира людей заворожил даже тех, кто привык отрицать чудеса.

Многие верят в ее возвращение. Серые братья уже объявили о втором пришествии и, по слухам, заказали позолоченную статую в ее честь. Сегодня, вспоминая выступления Мелании, я осознаю – она была сторонницей крайностей, но так и начинает свой ход обездвиженный маятник, ему нужен мощный толчок или даже удар, достаточно сильный, чтобы преодолеть оковы ржавчины.

Тайна исчезновения Мелании надежно скрыта за зеленым туманом спирального тоннеля Варцо. Некоторые энтузиасты предприняли попытки дать этой фантастической аномалии вразумительное объяснение, но, мне думается, они также далеки от истины, как муравей от знаний об устройстве солнечной системы.

Я не могу объяснить, куда пропал целый поезд, следовавший из Милана в Берн, но в моих силах аккуратно намотать на клубок те путеводные нити, что привели Меланию в злосчастный тоннель. Она преследовала врага, которого, как думала, уже повергла ранее, но он оказался жив и сумел украсть у нее регалию Черной Фиалки. Это случилось около статуи Антэроса на площади Пикадилли. Бахус каким-то образом превратил Проклятую в Святую на короткое время, и та по кротости своей добровольно отдала этому демону священный рубин, с трудом добытый амазонками у генерала Ордена Иезуитов. С того самого момента серые братья стали покровительствовать суфражисткам. В этом были свои плюсы, но сам факт подмены и утрата уникальной драгоценности ужасно разозлили Меланию. Она поклялась уничтожить Бахуса и гналась за ним по пятам, как богиня мести Немезида.

Тем, кто знал Меланию, не нужно объяснять, что такое были ее гнев и месть. Тем, кто не знал, скажу: она расправлялась со своими врагами быстро и безжалостно, как темная ипостась охотницы Артемис – Геката, повелительница ночных кошмаров. Бледная, с черными волосами и ярко-красными губами, со взглядом, прожигающим и подчиняющим мужчин, она разила виртуозно, незаметно и всегда оставалась непричастной к их бедам с точки зрения человеческих законов. Ее враги будто сами находили себе способ уйти из жизни, всегда по нелепой случайности, по воле тяготеющего над ними рока.

Если очистить дно корабля от налипших ракушек, он поплывет быстрее. Этим и занималась Мелания. Она помогала сестрам освободиться от догматических пут, но они оказались слишком прочными и не могли быть порваны сразу. Пройдет сотня лет, прежде чем люди избавятся от них и начнут называть вещи своими именами.

Не бог, а богиня есть любовь, и бог есть разум. Их единство – непреложное условие развития, не обреченного на погибель. Дьявол это знает, поэтому стремится разделить любовь и разум в человеке. Именно лукавый помогает церкви Креста утаивать божественность Матери. Не во имя «Отца и Сына» и какой-то там неопределенной сущности – «Святого духа», в котором лицемерно спрятана божественность женского начала, а во имя Отца, Матери и их Детей. Подлинное божество – это Семья, союз двух миров, женского и мужского.

В женском мире божественные идеалы порождает Любовь, в мужском мире – Разум. Они такие же вечные соперники, как огонь и вода, но, разделенные друг от друга, впадают в дичайшие крайности, провоцируют извращения ума и истерии чувства. Поэтому циничная и хладная, как труп, мысль о превосходстве так же пагубна, как бесконтрольная эмоция, и как мужчина вынужден чувствовать, так женщина обязана думать.

Мог ли Разум породить идею всеобщей Любви? Нет, ведь любовь для разума то же, что землетрясение для моста; она с легкостью сокрушает все умозрительные конструкции, подобно неистовому урагану. Любовь не строит частоколов и не формулирует догм, она не слушает разодетых в мантии патриархов, которые собираются, чтобы решать – в какие чудеса людям верить можно, а в какие нельзя.

Могла ли Любовь создать миф о гневливом старце, запретившем вкушать плоды с древа познания? Исключено, ведь искренняя и жизнеутверждающая любовь не насаждает невежество ради превосходства, никогда не прогонит дитя из дома и не принесет его в жертву. Перед любовью равны все: властители и подневольные, богатые и нищие, мудрецы и невежды, праведники и негодяи, верующие и атеисты.

Любовь вне разума слепа, трагична, калечит себя и других. Играя со смертью, она отрекается от жизни, вместо того чтобы порождать ее. Эта острая грань любви легко перерастает в религиозный фанатизм и ненависть к иноверцам. Еще безумнее любовь по-дьявольски, ее не чувствуют, ею занимаются; это не любовь души, а страсть плоти к наслаждениям, как правило, запретным, извращенным, грязным, порой кровавым, убивающим в людях человечность и саму способность любить.

Нас окружают бесчисленные запреты Разума, который строит логические связи, учитывает выгоду и потери, устанавливает порядок и правила. Если бы их не существовало, жить стало бы страшно, но вопрос «Чьи правила лучше и для кого?» всегда злободневен, а проблемы обычно проистекают из паразитизма тех, кто берется создавать правила для всех остальных. В конечном итоге все дьяволическое опирается на идею жития за чужой счет.

Разум, утративший связь с Любовью, соблазняется этой паразитической идеей, стремится возвышаться, унижая других, и выстраивает иерархии на праве обмана, где выше всегда те, кто создает ложь, а ниже те, кто в нее верит. Лукавые служители бога и поклонники дьявола давно знают – чтобы лишить мужчину свободы, нужно выжечь из его головы инакомыслие, а пустоту заполнить догмами; чтобы лишить свободы женщину, достаточно опорочить ее чувственность, и неважно, как именно это будет сделано – ханжескими запретами или поощрением распутства; и то и другое самоубийственные крайности. Увлекая женщину в эти полюса, мужской мир рвет ее на части и от этого неизбежно расколется сам.

Все старания Разума понять Любовь преследуют цель контроля над нею; все попытки Любви почувствовать Разум сводятся к стремлению нарушать его порядки. В этом одно из наших женских предназначений – искривлять прямые до тошноты логические коридоры, чтобы они не порождали гениального зла.

Так стоит ли женщине слепо верить мужским богам?

Я думаю, не стоит.

Мариэн отложила книгу с мемуарами Марии Кавелье и взяла в руки свежий номер газеты Лос-Анджелес Таймс. Одна из статей показалась ей интересной.

Люцифер ожидает пришествия мессии

Возле нового небоскреба «Люцифер», построенного на месте разрушенных в 2001 году «Апокалиптических близнецов», состоялась церемония открытия скульптурной сцены «Пришествие». Сюжет взят из древне-месопотамского мифа о богине Инанне – царице небес, сошедшей в нижний мир, из которого нет возврата. По пути на дно преисподней ее лишили семи атрибутов божественного могущества, затем она погибла, но позже воскресла. Собрав по пути из загробного мира утраченные регалии, Инанна вернулась наверх в сопровождении демонов и выбрала того, кто должен был сойти в царство мертвых вместо нее. Автор скульптуры Тони Фримас запечатлел момент, когда Инанна указывает демонам на своего праздного мужа, царя-пастуха Думузи, жившего в свое удовольствие, пока она томилась во мраке.

На открытии скульптурной композиции «Пришествие» выступила Верховная жрица церкви Сатаны – отца светлейшего Люцифера, чьим именем назван новый небоскреб. Как и полагается особам высшего церковного сана, она скрывала лицо под темной вуалью, дабы не обжечь своим взглядом непосвященных в таинства дьяволического древа. Вот что она сказала:

– Церковь Сатаны ожидает появления избранной Мессии. С ее приходом старые патриархальные порядки окончательно уйдут в небытие, и все женщины мира станут свободнее. Но не только они. Мужчины искалечены порядками отцов не меньше женщин. Патриархат столетиями разделял сыновей на любимых и нелюбимых, на героев и неудачников, подавлял в мальчиках эмоциональность, якобы свойственную только женщинам – созданиям хрупким и беспомощным. В результате многие мужчины, усвоившие эту систему ценностей, хотят быть собой, но не могут, поэтому носят маски и тайком страдают от вины без вины. Их мучает стыд оттого, что они не оправдали надежд своих отцов. Но что это за правила, по которым жизнь детей не принадлежит им самим? Я вам скажу. Это правила эгоистов, они готовы кроить сыновей по своим лекалам, лишь бы потешить отцовское тщеславие. Пришло время положить этому конец. Скоро патриархальный диктат отправится в преисподнюю!

В тишине кабинета робко постучались ноготки; будто белочка принялась грызть орешек.

Внучка. Только она способна извлекать из двери такой деликатный звук, и только ей, семнадцатилетней Диане, позволительно нарушать бабушкины правила.

Мариэн поднялась с кресла, сделала несколько шагов и открыла дверь.

В кабинет вошла светловолосая девушка в платье нежно-лилового оттенка. Могло показаться, что она внимательно изучает паркетный пол, но взгляд ее был тревожным и отвлеченным – так смотрят на предметы или сквозь них, когда мысли в голове вращаются, как снежинки в стеклянном новогоднем шаре; они кружат просто оттого, что их встряхнули.

Фигурка Дианы, стройная и статная, уже сформировалась, но в чертах ее не было той красоты, которая мгновенно обращает на себя мужское внимание. Между тем в лице этой девушки не было чего-то неправильного или неприятного глазу; все существо ее было наполнено той плавной и осмотрительной женственностью, которая непременно пощупает каждую дощечку моста перед тем, как ступить на нее ножкой. Этого очарования, окруженного лепестками юности, Диана в себе не замечала.

– Говори по-русски, милая, – попросила Мариэн, – но сначала успокойся.

– Прячусь от мамы, – коротко сообщила она.

Мариэн оставила фиолетовый платок на ручке, закрыла дверь и спокойно посмотрела на Диану, ожидая объяснений. Внучка пролепетала извиняющимся тоном:

– Я видела платок на двери… – она принялась рассматривать свои босоножки, но вдруг подняла голову и защебетала.

Голосок ее, звонкий и немного детский, создавал впечатление, что говорит героиня из мультфильма – любопытная белочка или маленькая шустрая птичка:

– Я видела в зеркале черное пятно! На моем лице, вот тут, – Диана обвела пальцем левый глаз и щеку. – Оно ужасное, огромное! Звериное, черно-коричневое, с волосами!

– А причем тут твоя мама? – невозмутимо поинтересовалась Мариэн.

– Она думает, что я разговаривала сама с собой.

– А ты разговаривала?

Диана молча помотала головой. Мариэн спросила:

– Уверена, что отражение было твоим?

– Конечно! – удивленно подтвердила Диана и тут же усомнилась: – Или нет… Кажется, в зеркале у меня были темные волосы.

Мариэн внимательно посмотрела на внучку, полагая, что за сомнениями последует неожиданное открытие, и не ошиблась. Диана вдруг воскликнула:

– В зеркале была другая девушка! Ее губы не шевелились, когда я говорила!

– Значит, ты все-таки разговаривала с отражением?

– Нет, – Диана хлопнула ресницами. – Ну да, я стояла перед зеркалом и повторяла, что люблю себя…

– Зачем?

– Ты же сама сказала, что женщину, которая не любит себя, не будет любить и мужчина. Ведь говорила?

– Говорила, – с улыбкой согласилась Мариэн, – но зачем ты сбежала от мамы?

– Не знаю… она думает, что я ненормальная, – взгляд внучки описал дугу по книжным полкам и остановился на двери. – Закроем на ключ? Мама уже наверняка поняла, что я здесь, и придумала кучу вопросов.

– Она всего лишь напугана диагнозом, который…

– Сколько можно бояться? Я в порядке! – перебивая бабушку, прощебетала Диана. – Может, со мной и происходило что-то странное в детстве, но я ничего такого не помню; мама просто выдумала это, чтобы меня запугать.

Мариэн слегка покачала головой, выражая свое несогласие:

– Не нужно себя обманывать, милая. Вторая девушка, бесспорно, существует.

– Две меня? – удивилась Диана. – Почти смешно, если бы не было так страшно.

– Женщина вынуждена быть двойственной из-за двуличия мужского огня.

– Я помню, ты говорила, – беспечно сказала Диана и без труда припомнила фразу: – Огонь испепеляет все, что ему подается, но завороженно тлеет возле недоступного.

– Дикий огонь, милая, – поправила Мариэн. – Огонь в домашнем очаге ведет себя несколько иначе, но постой-ка… – она взглянула на внучку и спросила: – Твои видения… это ведь уже не в первый раз? Они начались после того, как Стив пригласил тебя в кафе?

Диана задумалась и ответила неуверенно:

– Наверно, да, – она опустила ресницы. – Стив интересный парень, мне с ним легко, а с Кевином было скучно, он все время молчал или говорил, как будто выжимал воду из сухой тряпки.

– Тебе виднее, милая.

– Можно я приглашу Стива к нам в гости? Покажем ему кабинет деда и…

– Разумеется, если ты этого хочешь, – Мариэн как будто не интересовали сердечные дела внучки, – а что еще ты видела в зеркале?

Взгляд Дианы очертил полукруг по потолку и уперся в пол.

– Иногда мне казалось, что отражение смотрит на меня как-то особенно и даже двигается само по себе, – она грустно вздохнула и посмотрела на бабушку. – Я ненормальная?

– Да, ты особенная, – ответила Мариэн тоном почти безучастным, каким говорят о погоде, – но твоя мама и психотерапевт не понимают, с чем имеют дело. Кстати, напомни ее имя…

– Психотерапевта? Лаура Вайс. Папа скоро отвезет меня к ней и потом еще на экскурсию… – Диана вдруг замялась и наконец спросила то, ради чего пришла: – Мариэн, можно я пока побуду с тобой? Минут пятнадцать, пожалуйста.

– То есть полчаса?

Диана опустила голову и принялась рассматривать свои босоножки. Мариэн удивленно приподняла брови:

– Больше? Час?

– Где-то так, – Диана смущенно посмотрела на свои розовые наручные часики.

– А твой папа знает, что ты здесь?

– Да, я ему сказала.

– Час, это уже кое-что, потратим время с пользой, – удовлетворенно произнесла Мариэн, направляясь к столу, – и перестань паниковать, милая. Без моего разрешения сюда никто не войдет.

Диана расслабилась, ощупала любопытным взглядом поверхность рабочего стола и прощебетала, скидывая босоножки:

– А что ты читала, пока меня не было? – она взглянула на ксерокопию газетной статьи, лежащей на столе, и прочитала первые строки: – В одном из лондонских салонов случилось происшествие, по нашему мнению, ужасное и в некотором смысле загадочное… Ого, тут про что?

– Это статья о спиритическом сеансе, его провели больше ста лет назад в Лондоне. Довольно печальная история. Она поможет тебе понять кое-что, но не раньше, чем это будет необходимо.

– Духи мертвых? Это интересно, – Диана замерла на пару секунд, глядя на воздух перед собой, тут же забыла о сказанном и оживленно вспомнила: – В прошлый раз ты говорила о Дельфийском Оракуле при храме Аполлона. Мне очень понравилось.

– Об этом я и хотела поговорить, – кивнула Мариэн, удивляясь быстроте перемен на лице внучки. – Что ты помнишь из нашей прошлой беседы?

– Я помню все! – Диана скакнула мячиком на кожаный диван, обустроилась так, чтобы не помять платье, и бойко защебетала: – В древнем мире бог был женщиной. Оракул принадлежал Гее, богине Земли, и был оплотом духовной власти матриархального божества. После победы Аполлона над змеем Пифоном место таинств и предсказаний перешло во владение пантеона олимпийских богов и стало центром греческой колониальной политики. Молодой патриархат укрепился и ослабил архаичную Богиню-Мать…

– Достаточно милая, у тебя замечательная память, – похвалила Мариэн. – Миф о Дельфийском Оракуле повествует об одном из переломных моментов в борьбе женской Любви и мужского Разума. Ты знаешь только мужскую версию мифа. Женская описана вот тут, – Мариэн снова взяла в руки старый томик с мемуарами. – Это воспоминания женщины, наделенной талантами и прекрасно образованной. Ее звали Мария Кавелье, она жила около ста лет назад, была заботливой матерью и мудрой наставницей; ее хорошо знали в кругах суфражисток, но сама она не участвовала в акциях движения.

– Она была феминисткой?

– Мне бы не хотелось называть Марию Кавелье этим отчасти испорченным словом. Суфражистки боролись за реальные женские права, а многие современные феминистки занимаются мужененавистнической истерией. Я бы назвала Марию феминой с большой буквы, то есть женщиной, полной достоинств и самодостаточной. Такая женщина никогда не выставляет себя жертвой; она просто и естественно осознает себя равной мужчине, при этом никогда не ставит себя выше его. Все ее слова и деяния вызывают уважение.

– Не думаю, что мне надо быть равной мужчине, – беззаботно сказала Диана, рассматривая фарфоровую фигурку танцовщицы на книжной полке.

– Ты права, милая, говорить о полном равенстве мужчины и женщины неуместно и даже абсурдно, потому что они уникальны. Я же имела в виду равенство социальное, которое исключает бесправие, ведь там, где есть бесправие, всегда расцветает произвол. И еще, пожалуйста, никогда не начинай говорить со слов «не думаю», это заранее обесценивает все, что ты скажешь после.

Мариэн открыла книгу на нужной закладке и уже хотела приступить к чтению, но Диана, увлеченная фигуркой балерины, вдруг спросила:

– Красивая статуэтка… Откуда она у тебя?

– Подарок из России. Она напоминает мне девушку, которая нашла собственную ось вращения, – Мариэн посмотрела на внучку. – Ты обратила внимание, как балерина исполняет фуэте? Ее голова то опережает движение тела, то отстает от него, поэтому не кружится. Балерина сохраняет равновесие, потому что опирается на свой взгляд, направленный в одну точку на уровне глаз. В этой комнате есть одна девушка, она умная и талантливая, но не всегда может сосредоточиться на чем-нибудь одном. Особенно когда ее голова вращается вместе с телом.

– Это про меня, – с виноватым видом сказала Диана, – папа говорит, что я слишком любопытная.

– Уважающая себя женщина просто обязана быть любопытной, иначе она рискует оказаться в неведении относительно того, что вокруг нее происходит, – наставительно возразила Мариэн. – Кстати, твой папа любопытен не менее, чем ты, только называет это любознательностью, но довольно об этом. Мемуары Марии Кавелье написаны на французском языке. Я буду читать и переводить на русский, – Мариэн откинулась на спинку кресла и приступила к чтению.

Из мемуаров Марии Кавелье.

Мон-Шант, Франция, 1912

Историю о дракайне Дельфинии, более похожую на забытый древнегреческий миф, чем на откровение, я записала в 1889 году, спустя три месяца после рождения моей дочери Алисии. В ту ночь я встала с постели, зажгла свечу и как была – в белой ночной рубашке, с растрепанными от беспокойного сна волосами, босая, прошла в кабинет. Наверно, я была похожа на привидение.

Сев за секретер, я окунула перо в чернильницу и стала записывать все, что говорил женский голос в моих ушах. Этот голос звучал монотонно, но певуче, с реверберациями и многократными отражениями, будто я находилась под куполом просторного храма.

Дочь Геи дракайна Дельфиния охраняла Оракул от посягательства олимпийских богов. Любимый сын Зевса Аполлон сразился с Дельфинией, убил ее, присвоил Оракул и основал на горе Парнас храм в свою честь. По велению Зевса имя Дельфинии было предано забвению. Аполлон, а за ним и жрецы храма стали называть побежденную дракайну питоном, или по-гречески – Пифоном, за ее способность удушать в объятиях змеиных колец.

Прежде пророчества, идущие из темных глубин Геи-Земли, произносила божественная нимфа, но она отказалась служить Аполлону. Мужчины-жрецы взялись прорицать сами, но не смогли и вскоре поняли, что слышать шепот Геи-матери способны только женщины. Так появились Пифии – предсказательницы и жрицы Оракула, названные в честь Пифона – прозвища Дельфинии, но не в честь ее самой.

В храме Аполлона вновь стали пророчествовать женщины, но теперь все их предсказания толковали мужчины-жрецы. Подобно тому, как Аполлон заменил имя дракайны прозвищем, жрецы упрощали глубинные пророчества Геи, а порой искажали или утаивали их истинный смысл.

Сказав это, голос замолчал. Я стала перечитывать написанное под тихое шипение свечи; руки мои дрожали, а лоб покрылся испариной и похолодел. Едва я подняла взгляд от исписанного листа бумаги, как пламя свечи замерцало рваными всплесками, затем успокоилось, стало высоким и острым, будто огненный меч. Помню, что страха я не испытывала, хотя ощущала себя каплей росы, падающей на острое лезвие. В тот момент моя душа разделилась надвое, но сохранилась округлой и целой, потому что повисла в воздухе за миг до касания режущей кромки.

Голос заговорил вновь. Я вынула перо из чернильницы, взяла второй лист бумаги и записала:

Зная, что Гея возродит свою дочь Дельфинию, Зевс повелел мойрам ослабить дракайну еще до рождения.

Мариэн подняла взгляд от книги и спросила:

– Ты ведь знаешь, кто такие мойры?

– Три богини судьбы, – кивнула Диана. – Первая пряла нить жизни, вторая определяла судьбу, третья обрезала нить.

– Все правильно, – удовлетворенно произнесла Мариэн. – Продолжим.

Мойры исполнили веление Зевса, но сделали это по-своему.

Младшая мойра Клото-прядущая не сплела две нити в одну, когда пряла новую жизнь Дельфинии, но отмеряла нитям достаточно длины. Так вместо могущественной дракайны в мире появились женщины-птицы и женщины-змеи.

Средняя мойра Лахесис, определяющая участь существ еще до их рождения, начертала змеям жить в гнезде на высоком древе, а птицам – в норе, вырытой под его корнями.

Старшая из мойр, Атропос-неотвратимая, лишь надрезала нити птичьих и змеиных судеб, а не обрывала их совсем, поэтому они сохранили память о будущем и прошлом.

Мариэн перестала читать и спросила у внучки:

– Что ты об этом думаешь?

– О том, кто я, птица или змея. Наверно, птица, я ведь не хватаю звезд с небес, живу скромно в своей норке.

Мариэн вновь покачала головой.

– Это мифологическая аллегория, в ней сказано о том, как молодой патриархат еще в древности разделил гармоничную и целостную женскую личность на «правильные» и «неправильные», с его точки зрения, фрагменты и так воплотил принцип «разделяй и властвуй». Это началось гораздо раньше расчленения женщины на Лилит и Еву, поэтому сегодня для многих недоступно понимание их единства. Ты особенна тем, что в тебе есть и та, и другая.

– Кто она, эта другая? – с опаской спросила Диана.

– Слушай, и ты все поймешь, – заверила Мариэн, – только не забывай, что мифы, это особый иносказательный язык, помогающий понять сложное через простое.

Когда имя Дельфинии совсем забыли, богиня-Мать родила нерожденного сына Метиды. Ему было предсказано сместить с трона своего отца и править людьми и богами с любовью в сердце.

– О Метиде1 я тебе уже рассказывала.

– Да, я помню, – кивнула Диана, – это первая жена Зевса. Он проглотил ее, когда она была беременна, поэтому Афина родилась из его головы.

– Громовержец решил, что Метида беременна сыном, и проглотил ее из страха потерять свою власть на Олимпе, но предсказанное все же сбылось, – Мариэн нашла место в тексте, на котором остановилась.

И сказал сын рыбакам: «Идите за Мною, и я сделаю вас ловцами человеков», – и сделал их рыбаками в духовном смысле. Но его убили, а учение его разбили, как вазу, на черепки, и те осколки – еще на меньшие. И каждый владелец части думал, что хранит целое. Рыбаки сказались апостолами, и вместо обыкновенной рыбы начали уловлять людей в сеть.2

Человеки стали рабами божьими; инакомыслие назвали ересью; Богиню-Мать лишили божественного статуса и превратили в смертную – Богоматерь. Все зачатия, кроме божественного, нарекли порочными, деторождение – наказанием в боли и муках; смирение женщины приравняли к святости, ее независимость от мужчины прокляли.

Непокорная женщина-птица не приняла культ нового мужского бога. Взмахнув крыльями, она улетела прочь, научилась жить в темных пещерах, скрываться в густой траве и сохранила свободу, за что была проклята и наречена демоном. Женщина-змея смирилась, приняла подчиненное положение и так, пресмыкаясь, выжила и сумела сохранить способность любить.

Все перепуталось. Змей назвали птицами, птиц – змеями; ложь перестали отличать от правды, красоту от уродства, святость от проклятия. Лишь Оракул Геи владеет истиной, но давно скрылся в подземных глубинах. Найти его суждено дракайне Дельфинии. Чтобы она возродилась, птичьи и змеиные нити будут свиты в единую пряжу. Для этого в людской мир явились Святая и Проклятая; им даны множество жизней и память змеиных и птичьих поколений.

Путь Святой и Проклятой был и будет сложен; они станут превращаться, исчезать и появляться, существовать в двух местах одновременно, проделывать тоннели в препятствиях, получать разные результаты от одних и тех же действий и так влиять на мир, ибо мужской мир способна изменить только женщина.