Божественный и страшный аромат (ЛП)

10. ДОБРОЙ НОЧИ, АННИ

Когда Йеспер возвращается в свой загородный дом, свет внутри не горит. Он проходит в гостиную, не включая лампы, его глаза привыкают, очертания мебели понемногу выступают из темноты. Он даже не разувается. Дома тихо и чисто, огромное, в половину комнаты, окно недавно вымыто. Спальное место Тереша тоже прибрали. Тазик для рвоты исчез, паркет блестит. Грязь с зимних ботинок Йеспера впитывается в ковер из овечьей шерсти. Йеспер подходит к книжному стеллажу, который отгораживает спальный уголок от гостиной, и останавливается. Он смотрит на пакеты из бутиков: Ozonne, En Provence, Tea Shop. Пахнет зеленым чаем. На вешалке рядом со стеллажом висит крохотное серебристое платье. Ткань искрится в темноте.

Вытянув руки перед собой, мужчина проскальзывает за занавески в спальню. Тусклый ночной свет из углового окна падает на кровать. В постели, разметав по черной подушке светлые волосы, спит girlfriend Йеспера, фотомодель Анита. По телу девушки, выглядывающему из-под одеяла, бежит тень, ребра изгибаются; на ее груди — единственное родимое пятно. Йеспер наблюдает, как вздымается грудь девушки. Он пытается вспомнить. Четыре года. Они вместе уже четыре года. Сколько ей сейчас, девятнадцать? Йесперу тридцать четыре.

— Эй, просыпайся!

Девушка хнычет сквозь сон, как ребенок. Йеспер дует ей в ухо, прядь светлых волос рассыпается от его дыхания:

— Анни, у-уу, просыпайся, Йеспер пришел!

— М-мм… Йеспер, давай спать, — девушка подтягивает край одеяла под подбородок. — Здесь так хорошо, свежо…

— Слушай, я не могу, мне надо идти.

— Идти… опять? Куда?

— Просыпайся, поговорим. Хочешь, сделаю тебе чай или еще что-нибудь?

— Я привезла тебе чаю, ты видел? — модель смешанного ваасско-оранского происхождения потягивается, суставы скользят под одеялом, черные волны-тени катятся по его морской глади.

— Да, я видел, большое спасибо — ты очень заботлива.

Девушка сонно канючит, растянутые гласные — длинные, как ее ноги:

— Поговорим завтра, Йеспер, давай спать…

— Я же сказал: я не могу завтра, я ухожу. — Йеспер смотрит ей в глаза. Тишина. Коротко шелестят часы с перекидными цифрами. За окном воет ветер.

Наконец девушка недовольно фыркает:

— Фу, опять в лес со своими друзьями, я тебя даже толком не видела. Побудем завтра вместе. Я же не просто приехала, а к тебе.

— Нет, ты не поняла, я ухожу сегодня.

— Сегодня? А который час?

Белые пластинки с цифрами тихо щелкают.

— Два часа ночи! Куда ты собрался? Ты такой странный в последнее время! — Девушка приподнимается на локтях, ее рот встревоженно сжимается. — Я приехала к тебе, если бы не ты, я бы вообще никуда не поехала.

— Мне очень жаль. Правда. И еще — прости, что беспокою, но не могла бы ты на минутку встать с кровати, мне нужно ее подвинуть.

— Что у тебя там?

— Вещи.

Девушка стоит на холодном полу. Потирая одну ногу о другую, она растерянно наблюдает, как Йеспер двигает кровать. Ножки скрипят по полу, модель смешанного ваасско-оранского происхождения держит одеяло на плечах, будто мантию. Она очень красива, но это больше не имеет значения.

— Что ты собрался делать?

В ответ раздается стук по половицам: Йеспер встает на колени.

— Исчезнуть.

Крышка тайника поднимается, и Йеспер достает из него плотно набитый белоснежный чемодан.

— А когда ты вернешься после того, как исчезнешь?

— Мне кажется, лучший ответ, который я мог бы дать, звучал бы несколько цинично. Так что, пожалуй, ничего не буду говорить. — Стрекочет застежка-молния, и Йеспер вытаскивает из чемодана, из отделения для бумаг, пачку документов.

Девушка злится. Есть Йесперы, которые ей нравятся: Йеспер домашний, готовящий чай, Йеспер деловой, Йеспер, неловко проявляющий симпатию, — но такой Йеспер ей не нравится совсем.

— Пожалуйста, не говори со мной как с идиоткой, ты не на интервью для «Новостей культуры»!

— Хорошо, — Йеспер нервно скручивает бумаги в трубочку. — Помнишь, я тебе рассказывал про сестер Лунд? Что я их знал, что они пропали, и так далее.

— Это у моих родителей? — Брови девушки всё еще подозрительно насуплены, но рот смягчается от воспоминаний. — Ты так напился!

— Видишь, вот поэтому я и не пью, — смущенно смеется Йеспер. — Но ведь меня обязательно надо было уговорить.

— Ты был такой смешной!

— Смешной, — с горечью произносит Йеспер, — вот как. Окей. Я был смешной. Так или иначе, я иду их искать.

— Кого?

— Корне́лиуса Гу́рди. Как ты думаешь, кого?

Великолепный костяк изламывается в коленях: привалившись спиной к стене, модель садится на пол.

— Но ты же говорил, что это бессмысленно! Ты сам сказал, что с этим покончено. Или ты сам не помнишь, что говорил?

Йеспер похлопывает свернутыми бумагами по ладони и делает несколько задумчивых шагов по комнате, как бы советуясь с другим Йеспером — тем, что напился в летнем домике родителей Аниты. Очень неуместный инцидент. Очень неуместный Йеспер. Но всё же он в тысячу раз умнее и в тысячу раз лучше, чем этот бесполезный организм. Он ерошит свои светлые волосы бумажным свитком и говорит:

— Надежда есть.

— Йеспер…

— Пойми, я должен. — Йеспер вкладывает документы на недвижимость в сложенные на груди руки девушки. — Пожалуйста, останься здесь, забирай мой дом и живи. Квартиры в центре города продай, обе. Чем быстрее, тем лучше. Завтра утром цены начнут падать. Первым делом беги к моему брокеру, прямо с утра. Вот его номер…

Плечи девушки вздрагивают, но не слышно ни звука, только ветер скулит за окном. Йеспер опускается на корточки перед своей моделью, полы его зимнего пальто касаются паркета. Он кладет руку на плечо девушки.

— Слушай, я приготовлю чай, хорошо?

Часы с перекидными цифрами щелкают: «02:30». На полу дымящиеся чашки, квадратная сахарница с кубиками коричневого сахара и специальной ложечкой, чтобы их брать. Наливать чай в темноте непросто, но заставить себя включить свет еще тяжелее. «02:45».

— Я не понимаю. Что всё это значит? — спрашивает девушка после долгого молчания, сделав глоток чая.

— Ну а сама ты как думаешь?

— И всё это время ты держал здесь этот чемодан, — девушка указывает пальцем на чемодан посреди комнаты, — как будто меня вообще никогда не было.

— Я собрал его задолго до тебя.

— И что, я должна была тебя переубедить?

— Ну, ты могла бы попытаться.

— Попытаться? Знаешь, что я про это думаю? — Модель рассерженно ставит чашку на пол. — Я думаю, эта история про сестер Лунд — полная чушь. Ты просто педофил.

Подлый удар. Потрясенный взгляд Йеспера незабываем. Девушка сама ужасается силе своих слов. На минуту, и только на эту минуту она сожалеет о них.

— Окей.

Не дожидаясь, пока она договорит, мужчина встает. Он берет чемодан и спокойно выходит за занавески. Гнев снова одолевает Аниту, и модель, голая и разъяренная, бросается вслед за Йеспером в гостиную.

— Можешь засунуть свой кубик себе в задницу! Я не собираюсь сидеть в этой занюханной Катле!

Пачка белых листов разлетается из ее рук по темной комнате, один за другим они приземляются на деревянный стол с исключительно красивой фактурой, на выложенный в елочку паркет. Йеспер даже не оборачивается, только останавливается и склоняет голову:

— А что ты собираешься делать? Поехать в Граад работать на заводе боеприпасов?

— Ты убожество! Ты и эти твои девчонки, всё это просто жалко. А ведь меня предупреждали! Я всё знала, еще до того раза у родителей! Все это знают! Но мне тогда было всего пятнадцать, я была такая дура… — Анита опирается рукой на кухонную стойку, чтобы отдышаться. — Анни — то, Анни — сё. Меня зовут не Анни!

Йеспер чувствует, как его руки холодеют. Слово «ненормальный» всплывает и начинает вертеться в его голове. Он вспоминает себя и юную модель, как они обнимаются, десятки и сотни раз подряд: «Доброй ночи, Анни. Доброй ночи, Анни. Доброй ночи». Такое счастье. Он засыпает, ветви деревьев тихонько стучатся в окно, как второй шанс. К чему грустить? Всё так, как ты мечтал!

Модель убегает обратно в спальню и кричит оттуда во внезапном приступе злости: «Доброй ночи, Анни!»

Человеческий мозг по своей природе добросовестен. Поначалу он отказывается считать возможным такое кошмарное совпадение. Но чем яснее разница между тем, что говорит разум и тем, что издевательски выкрикивает голос из комнаты, тем сильнее замедляется дыхание Йеспера. Как будто его тело вот-вот отключится, не выдержав стыда. Он поднимает бумаги с пола, лист за листом, и разглаживает их на колене. Он подбирает слова, еще не зная точно, против кого он хочет их направить. Скорее, против всего мира. Он возвращается в спальню, кладет бумаги на прикроватный столик и достает свой ужасный козырь.

— Ну и что ты намерена делать, вернуться в Ревашоль? Это сейчас не лучшая идея. Видишь ли, его больше нет.

Девушка сидит на кровати и в детском гневе натягивает вечернее платье, еще не понимая, о чём идет речь.

— Этого города больше нет, — повторяет Йеспер, и девушка в ужасе поднимается на ноги.

— В смысле?

— Ты знаешь, что с ними нет связи уже пять дней?

— Не знаю! Связи с кем?

— С Ревашолем. Его разбомбили. Совсем. Но ты ведь не любишь читать газеты!

— Ты же шутишь, правда?

Ослепленный жаждой мести, Йеспер еще не понимает, что делает не так. А когда понимает, уже слишком поздно. Девушка в панике хватает ртом воздух, ее руки трясутся. Ногти клацают по кнопкам, и в темноте загорается желтым шкала радиоприемника. Колесико крутится под пальцами, эфир завывает и хрипит в динамиках, пока стрелка на шкале скользит по коротковолновым частотам. Смешанные в кучу иностранные каналы профессионально тревожным тоном пересказывают новости. Космополитический разум модели выхватывает из них только ужасные отрывки: «мескийский агрессор», «Сен-Миро», «Ревашоль», «атомное оружие» и «половина населения». Девушка дрожит так сильно, что Йесперу становится страшно за ее здоровье. Кажется, что этот тонкий механизм вот-вот развалится на части. Наконец, радиоведущая из Ваасы наносит ей последний удар. Девушка оседает на пол, когда сквозь предоставленный Министерством иностранных дел список пассажиров прорывается дикторский голос, — такой, каким говорят только о реальных событиях: «…известная певица Пернилла Лундквист записывает свой третий студийный альбом…»

Большие глаза Аниты, широко распахнутые от ужаса, темнеют в полумраке комнаты. Она рыдает:

— Боже! Моя сестра! Там моя сестра!

— Соболезную, — произносит Йеспер.

— Ты точно знаешь? Откуда они знают?! Почему они ничего не делают?

— Не знаю. — Йеспер подхватывает чемодан.

Девушка дышит как загнанная лошадь. Ее рот искривляется в чудовищном черном крике. Этот рот угрожает поглотить весь мир. Возможно, это и происходит, потому что дальше Йеспер не помнит ничего. В вакууме крика вихрем кружится слепяще-белый снег, бетон комнаты отзывается пронзительным эхом: «Не уходи!» С синяками от ногтей на запястье Йеспер захлопывает за собой дверь и выходит во двор. Снаружи метель. Холодно, свищет ветер, но его кожа горит. Набрав горсть снега, он растирает им лицо. На краю двора, в устье тоннеля из елей, стоит черная мотокарета. Из освещенного салона выходит Тереш Мачеек и машет ему рукой. Йеспер в развевающемся на ветру пальто и c белым чемоданом в руке идет к нему через двор. Впереди пронизанный снегом ветер раскачивает ели, zig-zag dröm. И мир вдруг становится таким простым, как будто из него разом исчезли все смыслы. Он больше ничего не стóит. Йеспер улыбается.

В такси тепло. Машина качается, когда он падает на сиденье рядом с Ханом. Тереш закрывает дверь и наклоняется к нему.

— Как всё прошло?

— Ну, скажем так, не очень хорошо, — отвечает Йеспер, ненадолго взяв себя в руки. — Едем.

Ночь на понедельник, семь дней назад.

Город в окне такси взрывается огнями, как дискотека, Тереш дрожит и бредит. Йеспер крепко держит его:

— Слушай, у него, кажется, судороги. Плохо дело. Нужно везти его в больницу.

— Тереш, ты меня слышишь? — кричит Хан, склонившись над другом. — Сейчас мы отвезем тебя в больницу.

— Нет! — Тереш хватает Хана за куртку. — Пожалуйста! — Хан и Йеспер растерянно переглядываются и пожимают плечами. Лицо Тереша покрыто каплями пота. — Обещай мне! Поклянись, что ты меня не сдашь! — его подбородок вздрагивает; вдруг глаза у него стекленеют, а тело делается твердым, как деревяшка.

— Что за чёрт? — Йеспер встряхивает Тереша, подносит руку ему ко рту. — Дышит. Слушай, не знаю, может, правда, не повезем?

— Ладно, не повезем. И куда его, к тебе?

Йеспер тяжело вздыхает.

— Ох-х… Ну, значит, ко мне. Только вот что. Послезавтра приедет из Ревашоля моя девушка — думаешь, она нормально к этому отнесется?

Хан угрюмо мотает головой:

— Я-то откуда знаю. У тебя есть какой-нибудь знакомый частный врач?

— Частный, Хан? Если не работать в клинике, лицензии не получишь!

— Да, но я думал, может, ты кого-нибудь знаешь…

— Я знаю обычного врача, Хан. Обычный подойдет?

— Подойдет, подойдет, не ругайся.

Такси мчится по ночной Ваасе. Тем временем Тереш становится Продавцом линолеума, Видкуном Хирдом, Диреком Трентмёллером, а потом снова Терешем Мачееком. А иногда ему кажется, что его самого больше нет. Буйство красок Ваасы расплывается черными чернилами медузы, аквариум темнеет. Самый черный из черных — костюм Тереша. Он из листвы деревьев, из шелеста слякоти под колесами, из неба над городом. Тереш одергивает манжеты, поправляет галстук. Он торжественен, он вежлив. Костюм пахнет химчисткой, и вот, как зонты под кладбищенскими березами, перед ним открываются похороны. Те, которых так ждали, так боялись; и все уже там! Вот мать девочек, элегантные скорбные морщинки под траурной вуалью из черного кружева. Бумагопромышленник Карл Лунд держит зонт над ее головой. Листья берез дрожат под августовским дождем.

На похороны пришли и Хан, и Йеспер. Даже матушка Хана пришла, и весь класс тоже здесь. Теперь все они гораздо старше. Большинства из них Тереш не узнаёт, но вот это, наверное, Си́кстен, а это малыш О́лле. Фон Ферсен что-то говорит своему подпевале. А вот и Зиги! Самый плохой мальчик в школе, как всегда, в черной кожаной куртке. А у Йеспера единственный белый зонт. Тереш идет между группами скорбящих; все тихонько беседуют, сочувственно похлопывают друг друга по плечам. Когда Тереш проходит мимо, они почтительно кивают ему. И девочки тоже там, под грудами цветов, в мягкой, пушистой земле. Теперь они — черепа, наборы фаланг, позвонков, реберных дуг, изогнутых ключиц, уложенные рядами, как реликвии. Ничего не потеряно, всё на месте, заботливо сохранено. В отчетах всё ясно, как в учебнике, это судебно-медицинский magnum opus, его будут изучать в Академии. Вот россыпь зубов: маленькие молочные зубки Май, жемчужины Анни, злые острые клыки Молин — всё на месте, всё совпадает: каждая пломбочка, скол от падения с велосипеда на коренном зубе Анни. И Шарлоттина улыбка кинозвезды. Так хочется взять себе несколько штук! Просто на память. Как бы они щелкнули в ладони — словно драгоценные четки! Но нельзя. Это было бы непрофессионально.

Приходит врач и ставит капельницу с физраствором. Понедельник. Ночь на вторник. Тереш понемногу приходит в себя; холодно, на поминках всё серое и серебристо-зеленое. Рядом с заиндевевшими кустами аронии — накрытый стол, старомодный резной хрусталь с фруктовыми мотивами. Тишина. Только в кустах что-то шипит, будто радио. Очнувшись, Тереш понимает, что это было. Известие о разрушении Северного перешейка взбудоражило общественность, но у него нет ни малейшего желания в это вникать. Тереш просит Йеспера переключить на радио «Классика». Говорят, радио «Классика» будет передавать музыку мертвых белокожих людей в париках, даже когда всему миру настанет конец. Играет Перуз-Митреси; какая прекрасная музыка — будто шум океана, м-мм… grave. Все танцуют, медленно, и чем больше Тереш думает об этом, тем яснее ему становится, что похорон не будет. Расследование зашло в тупик. К утру вторника он уже готов признать, что они никогда не узнают, что случилось с сестрами Лунд.

Каблуки оставляют вмятины на коврике такси. Девушка закидывает ногу на ногу: ногти покрыты кораллово-красным лаком, туфли от Сержа Ван Дейка перехвачены ремешками телесного цвета. На пересечении ремешков сверкает гроздь драгоценных камней. Можно ли назвать это элегантным? Конечно, если бы это были какие-то безвкусные стразы на обуви из универмага, это было бы совсем не comme il faut! Но эти туфли от Сержа Ван Дейка — те, на которые мы смотрим прямо сейчас — стоят десять тысяч реалов. Одна на пятьсот реалов дороже: за счет ремонта. Один бриллиант укатился в водосток в ревашольской Дельте — что за головокружительная ночь! К тому же, сам Серж Ван Дейк сказал, что следует различать элегантность и снобизм. А поскольку Серж — автор этих туфель… выводы делайте сами. «Керсфа́лль, 130, пожалуйста. Кажется, это где-то за городом?»

Ступни 37 размера, а что за подъемы! Словно изящные аркады Запада… Подолог из Кексхольмского кружка дал бы им девять с половиной запертых подвалов по десятиподвальной шкале.

Звонит переносной телефон, щелкает, открываясь, крышка. Но мы всё еще смотрим на «Ван Дейки» за десять тысяч, на то, как вспыхивают драгоценные камни, когда нога покачивается в такт играющему в такси Факкенгаффу. Мы не можем на них наглядеться. «Алло! Береника, дорогая! Озонн! Так здорово! Всегда хотела там побывать! Нет, ненадолго. На пару недель».

Дверь такси закрывается. «Спасибо». Тринадцатисантиметровые каблуки цокают по дорожке в сумерках; здесь всегда или сумерки, или темнота, куда делся день? Белые голени сверкают, обрамляя вид на бетонный куб на фоне елей. Внутри куба горит свет. Лишайник на деревьях искрится, лужи покрыты тонким ледком: заморозки, предвестники октябрьских бурь. Туфли встают перед дверью, рядом с ними опускается чемодан. Щебечет дверной звонок. Ноги Йесперовой girlfriend бесконечны. Наш взгляд ползет по ним, и кажется, что до края ее расклешенного пальто никогда не добраться. Под выпуклостью ягодиц мескийский воздушный флот апокалипсиса, черный, как тавот, появляется на горизонте Ревашоля. В столице моды, где-то на уровне коленей Аниты, уже смотрят в небо из-под руки и спрашивают: что это за зловещий черный дым над океаном, будто грозовые тучи?

— Открыто, — кричит Йеспер из-за двери. Девушка входит, и гостиная встречает ее запахом пота. Табачный пот: очень много пота и табака. Йеспер идет к ней навстречу с другого конца комнаты, где сидел на полу под окном. Там, на матрасе, лежит какой-то незнакомый парень, из-под одеяла торчит всклокоченная русая голова. Дизайнер берет у нее чемоданы и знакомит ее с толстым парнем, который сидит рядом с потным парнем. Иммигрант неловко улыбается, протягивая руку; ладонь у него теплая и тоже потная.

— Анита, — представляется девушка.

— Я Инаят, но все называют меня «Хан». Ты тоже можешь звать меня Ханом. А это, — указывает он на тело под одеялом, — мой напарник Тереш Мачеек. Как видишь, ему нездоровится.

Хан считает, что неплохо справился. Могло пойти и хуже: «Да ладно?! Йеспер, почему ты не сказал, что встречаешься с настоящей моделью? Ничего себе! Если бы я встречался с Анитой Лундквист, я бы всем рассказал. А можно мне автограф, а Пернилла Лундквист — это же твоя сестра, тогда дай номер Перниллы, покажи сиськи! Йеспер, скажи ей, пусть покажет сиськи!»

Хан портит непринужденное начало беседы, рассмеявшись всем этим «сиськам» у себя в голове. Теперь он невольно начинает разглядывать их под просторной туникой девушки. «Сиськи, сиськи, сиськи модели, сиськи известной модели», — думает он и хихикает всё громче. Он даже не замечает, что девушка уже второй раз спрашивает про Тереша.

— Бедняжка, а что с ним?

— Пищевое отравление. — Йеспер берет девушку за руку и уводит ее в спальню переодеваться.

Хан решает проявить такт и кричит от дверей:

— Ну ладно, тогда увидимся завтра!

— Уже уходишь? Погоди, я вызову тебе такси!

— Не надо такси, я лучше прогуляюсь.

— Пока! — дружелюбно кричит девушка.

Хан спускается к остановке по лесной дорожке, покрытой хрустящим от холода мхом, а девушка в это время надевает штаны на кровати. Ее тунику в богемном стиле украшает трафаретный портрет Сержа Ван Дейка в революционной двухцветной палитре: серой с бирюзовым. Что? Нет, не претенциозно! Ван Дейк тоже своего рода революционер. Он fashion-революционер. Мазов мира моды. Только он не отправляет буржуа на поселение в тайгу на северо-восточной окраине Граада, а, ну, продает им одежду.

— Йеспер, а кто это?

— В смысле?

— Ты никогда мне не рассказывал ни о каком Хане. И о том, о втором?

— Это Тереш. Так, бывшие одноклассники, друзья по средней школе. У нас недавно была встреча. Встреча выпускников. Разве я тебе не говорил?

— Нет.

— Странно.

— Да, странно.

— Ну, мы просто решили вспомнить старые времена. Слушай, Тереш приехал из Граада. Возможно, он останется еще на несколько дней. Ты ведь не будешь против?

— Вовсе нет, — отвечает девушка, но ее гложет дурное предчувствие. Она сверлит спину Йеспера подозрительным взглядом, когда он идет заваривать чай. Прием был холодным. Всего один рассеянный поцелуй. Раздосадованная, она бродит по спальне, но вдруг замечает среди книг на прикроватном столике футляр для кольца. О, сюрприз! Это на вечер? Коробочка лежит как раз на таком расстоянии, чтобы Йеспер мог дотянуться до нее с кровати. Неужели? Вряд ли, но все-таки стоит узнать заранее. Да просто любопытно, наконец! Настроение сразу улучшилось. Черная бархатная коробочка, крошечная коробочка. Девушка открывает коробку: щёлк!

На Ваасу опускается ночь. В центре города, в Кёнигсмальме, через перекресток бежит лисенок. Дыхание зверушки окрашивает воздух в синий цвет, она шевелит ушами. Улица тиха и пустынна, ажурные балконы домов выстроились в ряд, желтые огни светофоров мигают в зеркалах окон. Ночной северный мегаполис — это световая инсталляция: красиво, современно, только посетителей мало. Здание королевского архитектурного музея в стиле дидридада возвышается над рекой; в лучах фасадной подсветки оно сияет, словно сделанное из золота. Внизу, в темноте, движется вода — в ледяной глазури, будто водка из морозильника. Над ней выгибаются мосты с жемчужными нитями фонарей на спинах. Жужжат спицы — одинокий велосипедист едет домой; в воздухе витает запах разлуки. Наверху, гудя, выключаются для экономии электричества рекламные щиты по углам универмага. Над рядами таксофонов улыбается в последний раз и исчезает гигантская модель в нижнем белье. Анита Лундквист. «Деточка, прикройся, — сказал бы ей председатель Президиума Сапурмат Кнежинский, — ты же простынешь». По крыльцу полицейского участка взбегают два агента Международной полиции. «Тереш Мачеек! Где Тереш Мачеек? Вы задержали его четыре дня назад!» — Спрашивающий — сотрудник отдела внутренних расследований. Он ангел смерти.

«Тереш — как? Мачеек?» — Дежурный офицер ждет ответа у аппарата. — «Никого с таким именем у нас не было».

Асфальт блестит. В Салеме ночные заморозки, лужи подернуты льдом. Деревянные домики, сутулясь, теснятся вдоль тротуаров, эхо шагов одинокого пешехода разносится по улице. И где-то там, в подвале, Инаят Хан щелкает подсветкой «Харнанкура». Комната погружается во тьму, когда воздушный корабль — единственный источник света — гаснет. Каждый раз, когда он освещается снова, из темноты появляется лицо Хана. Цепочки огней на палубах корабля отражаются в толстых стеклах его диаматериалистских очков. Его посещает идея — вспышка из тех, что можно увидеть, лишь когда все остальные огни погаснут. Хан ждал этого два года. Он обрезает растяжки, берет дирижабль, как младенца, из его стеклянной колыбели и танцует с ним на руках. Опустевшая витрина стоит посреди комнаты. На другой стороне дороги, во дворе манежа, остывают нити накаливания в прожекторах; вагоны конок исчезают во мраке. Лошади спят рядами в своих стойлах.

Мимо проплывают улицы пригорода, беленые ограды палисадников. Издалека доносится лай собак, окна светятся в темноте, а на пустой веранде стоит деревянная садовая мебель. Кто там шуршит в кустах крыжовника? Тянет ночным холодом, страх перед будущим прокрадывается в сны нуклеарной семьи, и там, где кончается Ловиса и начинается хвойный лес, выбирается из постели Йеспер де ла Гарди. Анита уснула рассерженной, и Йесперу неспокойно. Но не из-за этого. Йеспер не может найти свою драгоценную резиночку. Он крадется в трусах по спальне, осматривает прикроватный столик, стеллаж, потом набрасывает халат и проходит за занавески в гостиную. Стеклянная стена блестит в темноте; на полу — минное поле из молочных пакетов, носков и превращенных в пепельницы кружек: рак-отшельник по имени Тереш Мачеек обживает свою новую раковину.

Агент лежит, прижавшись носом к стеклу. Йеспер ставит рядом с ним чашку чая. Пахнет мятой.

— Эй! Проснись! Давай, я не знаю, поговорим, что ли.

— Ладно, только я буду курить в комнате.

Губы шевелятся, слышится смех, проходит час за часом, и вот за окном уже начинает синеть. Кружки с окурками и чайные чашки медленно выступают из темноты.

За стеклами кафе «Кино» тоже синеет утро. Среда. Снаружи, в Эстермальме, суетятся ранние пташки, урчит подметальная машина, в почтовые ящики падают утренние газеты. На дороге появляются первые кареты, машинист соскребает наледь с ветрового стекла.

В кафе пьет кофе и ест яичницу усатый копирайтер лет тридцати или чуть меньше. Вдруг он поперхивается кофе и, кашляя, убегает в туалет. На столе остается раскрытая утренняя газета. В колонке для рекламы — фотокопия письма, написанного почерком Молин Лунд. «У нас всё хорошо. Мы у одного мужчины, нам здесь нравится. Мы вас любим». Под фотокопией телефон Инаята Хана и объявление, гласящее: «Дорогой друг, еще не поздно. Если у вас есть информация об этом письме, если вы отправили его или знаете что-то (что угодно) ранее неизвестное об исчезновении сестер Лунд, пожалуйста, позвоните по этому номеру».

— Мне, пожалуйста, блок «Астры» с ментолом — погодите, а «Радар» уже пришел?

— Нет. Уж простите, господин Ульви — эвакуация! Новых товаров больше не привозят, не знаю, сколько еще смогу здесь торговать.

— Ну, тогда дайте три блока «Астры», — говорит молодой человек с курчавыми каштановыми волосами. — А вон то вино из черной смородины, сколько в нём градусов?

— Сейчас-сейчас, посмотрим. — Продавец сельского магазина берет запыленную бутылку с полки с алкоголем. — Ух-х! Двадцать три, чистый спирт, наверное.

— Отлично, а еще есть?

— Здесь две бутылки.

— Давайте обе. И вот эту водку, «Конечная станция», литровую — это же выдержанная в Серости?

— А то как же! А если бы и нет — то сама бы уже настоялась: вон она, Серость, уже за покосом!

— Так, еще пачку спичек — пачку, не коробок. А эти свечи — это всё, что есть? Ах да! Я еще возьму земляничный ликер, в прошлый раз забыл. Вон те две бутылки.

— Тот, второй — малиновый, земляничный закончился.

— Ну, значит, возьму его. А вообще, давайте сюда всё, что осталось алкогольного, раз уж всё равно закрываетесь. И еще копченой колбасы.

— Весь алкоголь?

— Да, и полпалки копченой колбасы.

Кудрявый молодой человек едет на велосипеде через поселок Ло́хду в Лемминкяйсе, в непосредственной зоне энтропонетической катастрофы. В прицепе звякают пыльные бутылки, подпертые блоками сигарет. И завернутой в бумагу половиной палки «Докторской» копченой колбасы. Фонари вдоль сельской дороги сверкают в утренних сумерках, словно бриллианты.