Боишься ли ты темноты?

Урчание мотора смешалось с криками и стонами, чёрное смешалось с белым, асфальт со снегом. Мир катился кувырком. Бились стёкла, железо скрипело и корчилось вокруг. Бывшее целое разлеталось на кусочки, на ничего теперь не значащие и никому не нужные фрагменты. Это длилось долго, очень долго, но всё-таки не бесконечно. Через секунды, минуты, а может, через часы, всё заканчивалось, только жизнь, каплями стекающая на снег, давала о себе знать. Из ниоткуда на смену хрусту, скрежету, отчаянию и ожиданию смерти приходила пустая тишина. Она шла тихо, всё ещё боясь покорёженного металла, осторожно ступая всеми четырьмя лапками и поджимая хвостик. Это была самая отчаянная и решительная тишина, которую можно встретить. На смену быстрой и болезненной смерти приходила смерть равнодушная, когда нет страданий. Когда глаза закрыты, и слышен только шорох тишины, незаметно подкрадывающейся и норовящей обступить со всех сторон. Муки уже прошли, но лёгкости ещё нет. И глаза страшно открыть. Ведь всё вокруг может быть уже другим… Вкус крови во рту и слабое дыхание сжатыми лёгкими — они говорят, ты жив. Нужно открыть глаза, не испугаться и посмотреть на тишину. Теперь она будет с тобой долго…

1

День был тёплым и солнечным. Как и положено майскому дню. Только тёмные от недавних дождей тротуары, небольшие лужицы вдоль дорог и влажная трава давали понять, что так было не всегда. Сергей остановился у киоска, нерешительно оглядел ровные ряды сигаретных пачек и, который раз упрекнув себя в том, что вообще-то пытается бросить, купил нечто облегчённое, с ментоловым привкусом. На табло над огромным Дворцом бракосочетаний высветилось время “17.20” и температура “+21”. Пора было идти. Неприлично в первый же день опаздывать на работу, какая бы она ни была. Он направился к автобусной остановке, вспоминая недавний диалог с соседом. Диалог двух сумасшедших:

— Ну что, Серёга, нашел работу?

— Да, на бирже подобрали.

— И где?

— Ночным воспитателем в детском доме.

Сосед не то покраснел, не то побледнел, но, во всяком случае, в лице изменился. И спросил:

— Ты что, с ума сошёл?

— Нет. Мне просто нужна работа в ночь.

— Но там же дети!

— Я догадался. У меня образование педагогическое.

— У тебя факультет иностранных языков! Какие оттуда педагоги? Ты переводчик, Серёга!

— Мне просто нужна работа в ночь. А дети меня не съедят, не бойся. Я когда-то вожатым работал.

Сосед с сомнением покачал головой и уточнил:

— Ты просто не знаешь, КАКИЕ там дети.

— Нормальные, — преувеличенно бодро отозвался Сергей, — сейчас такие везде. Время послушных пионеров в галстучках давно прошло.

Сосед, конечно, замолчал, но остался уверен в своей правоте. А Сергей — в своей. Ему просто нужно работать в ночь. Потому что спать ночью получается редко. Вот он и нашёл себе смену с шести вечера до шести утра… В маленьком окраинном детском доме. У него будет комнатка, где можно зажечь свет и сидеть над своими переводами, у него будет педагогический стаж, и куча свободного времени днём…

Сергей вышел на нужной остановке, пошарил в карманах, достал ментоловую сигарету, закурил — баловство, а не курение, и пошёл туда, где за синим деревянным забором, древним, как и весь частный сектор вокруг, располагались строения детского дома. Справа от ворот вдоль забора протянулись гаражи, слева — сточная канава, размытая весенними дождями до размеров рва, за территорией сразу начиналось заброшенное кладбище, ещё дальше виднелось единственное в округе четырёхэтажное здание — красная кирпичная школа. А вокруг, куда ни глянь — покосившиеся, вросшие в землю домики вперемежку с огородами, картофельными полями и небольшими берёзовыми колками. Сергей выбросил окурок, поправил под мышкой папку с захваченным из дома французским текстом, и ускорил шаг: стрелки на его часах уже приближались к шести.

В комнате, которая почему-то громко именовалась вестибюлем, на обитой ободранным дерматином кушетке, прямо под внушительного размера картиной “Девятый вал”, сидела женщина, с которой Сергей разговаривал позавчера, когда приходил устраиваться на работу. Тогда она целый час водила его по корпусу и показывала помещения, подсобки, объясняла, что где находится, и за чем следует следить в первую очередь. Женщину звали Вера Ивановна. Это была немолодая уже особа: высокая и костлявая, одетая в чёрную юбку и ярко-красную блузку с нелепыми оборочками на груди. Волосы её были стянуты в узел, губы сурово сложены, а на переносице восседали огромные очки в тяжёлой оправе. Казалось бы, под тяжестью этих очков любой человек согнулся бы вдвое, но Вера Ивановна держалась на редкость прямо. Она не понравилась Сергею с первого же взгляда — слишком усталое и умудрённое у неё было лицо. Примерно такое, как у первой учительницы Сергея, которая любила повторять, что любит детей, а сама таскала их за уши и била линейкой по рукам. Но, в конце концов, Сергей её не в родственники выбирал — какая разница, кто тебе сдаст смену. Вера Ивановна сухо поздоровалась, не ответив на улыбку, вытащила из сумочки связку ключей, сообщила, что детей по списку сорок девять и сначала на ужине, а потом перед сном их надо сосчитать, отметить галочками в тетради, и оба входа изнутри запереть. Кроме Сергея в детдоме оставались две ночные няни и сторож, но сторож ночевал в подсобке у мастерских, а няни, по словам Веры Ивановны, несмотря на все запреты спать, укладывались в комнатах у малышей и, рассказав им сказки, всё-таки засыпали.

— Так что вся ответственность на Вас, Сергей Фёдорович, — подытожила она. — Особенное внимание стоит уделять старшим мальчикам. Не буду вас вводить в заблуждение — хороших детей здесь нет…

— Я понял, — сказал Сергей, вертя в руках ключи.

Вера Ивановна взяла сумочку и степенно удалилась, успев у самой двери сделать кому-то замечание. Сергей проводил её взглядом и пошёл по коридору в сторону комнаты для воспитателей. На него со всех сторон глазели дети. Те, кого надо будет пересчитать в десять часов. Те, среди которых, по словам Веры Ивановны, нет ни одного хорошего человека. Сергей открыл дверь, притворил её изнутри и огляделся. Крохотная комнатка выглядела по казенному уныло: узкий диванчик с вылинявшей цветастой обивкой, вешалка для одежды, письменный стол, книжный шкаф и не к месту яркий календарь с изображением группы “Руки вверх”. В шкафу пылились изданные пару десятилетий назад тома из серии “Мир детства”, несколько разнокалиберных учебников по педагогике, пустой цветочный горшок, и сложенные стопочками детские рисунки. На верхней полке стоял древний электрический чайник и три гранёных стакана. Несколько полок были пустые. Сергей положил папку на стол, взял пачку рисунков. Без большого интереса просмотрел. Цветочки, кошечки у девочек, танки, самолёты и взрывы — у мальчиков. Всё, как положено. Он вернул рисунки на место.

В следующую же минуту в дверь стукнули, и на пороге показалась пожилая женщина — ночная няня, одетая в уютный домашний халат. Взгляд у неё был слегка утомлённый, но бесконечно добрый. Так в представлении Сергея должны были выглядеть все настоящие бабушки. И он бы не удивился, если бы вдруг от неё пахло блинами и вареньем, а вокруг бы толклись внуки. Но няня пришла одна. И дружелюбно поинтересовалась:

— Располагаетесь, Сергей Иванович?

— Фёдорович, — поправил Сергей.

— Да-да, перепутала, бывает. Вы такой молодой. Можно, я стану звать вас просто Серёжей?

— Можно, — улыбнулся Сергей.

— А я Анна Львовна. Вот, пришла сказать, что если спать собираетесь, то я Вам постельное бельё принесу и покрывало.

— Можно только покрывало, — сказал Сергей, — я спать не буду.

— Да? Тогда чайку возьмите на ужине, а тут потом погреете. Чайник работает. И вот что, Серёженька, я Вас пришла попросить… Наши старшие мальчики иногда собираются в гараже… Вон там, недалеко от ворот. Один гараж заброшенный и они повадились там курить. Днём-то воспитатели, конечно, их гоняют, а как вечер, так никто ничего сделать не может. Я вот туда вообще заходить боюсь, да и напарница моя тоже. Мы, Серёженька, больше с маленькими, да проследить, чтобы в столовой убрали после ужина, а чтобы их по гаражам разыскивать… — Анна Львовна виновато развела руками.

— Значит, мне надо пойти, выгнать их из гаража, — понял Сергей.

— Да, Вы мужчина, Вас послушаются. Скажите, чтобы все зашли в корпус.

— Хорошо. А что я должен делать потом? До отбоя? Мне Вера Ивановна объясняла в общих чертах, но хотелось бы уточнить.

— После ужина надо проверить, чтобы все сделали уроки, — сказала Анна Львовна. — Мы проверим малышей, Вы — старшеклассников. Потом дети у нас идут телевизор смотреть, да играть. Отбой в десять. Главное, следите, чтобы ничего не случилось. Чтобы все спать легли, чтобы драк не было…

— А что, часто дерутся?

— Бывает. Дети у нас разные…

— Ладно, — Сергей согласно кивнул, — я пошёл к курильщикам…

Гараж он отыскал сразу — по пробитой в нескольких местах проржавевшей двери. Она была прикрыта, но не до конца, а так, чтобы в щель мог протиснуться подросток. Сергей протискиваться не стал, а рванул дверь в сторону, чтобы она отошла. И оглядел компанию. В гаражном сумраке на перевёрнутых ящиках сидели три парня и две девчонки. Все, наверное, старшеклассники. Они молча смотрели на Сергея, почти одновременно спрятав сигареты. Что было, конечно, бесполезно — дым в гараже стоял коромыслом.

— Ну, здравствуйте, подрастающее поколение, — нарушил тишину Сергей, — я ваш новый воспитатель, Сергей Фёдорович.

— Здравствуй, — хмыкнула черноглазая девица в короткой юбке, сидевшая ближе всех. Ей было лет шестнадцать. Впрочем, Сергей мог и ошибиться. Однако он успел отметить, что выглядит та потрясающе. Особенно для прокуренного гаража. Девочка — модель. Ноги от ушей, распущенные по плечам волосы, в вырезе джинсовой блузки просматривается вполне приличная для её возраста грудь. Сергей мысленно чертыхнулся и сказал:

— Здесь курить нельзя.

— А где можно? — ничуть не смутившись, спросила та же девица, и отправила сигарету в рот. Пошловато, но с претензией на элегантность.

— Нигде нельзя, — жёстко сказал Сергей и осмотрелся внимательней. Один из парней оказался рыжим веснушчатым переростком с глупой физиономией и огромными кулачищами; другой был маленький, бритый налысо, с живыми хитрыми глазками и потрескавшимися губами, которые он нервно облизывал; третий сидел в самом тёмном углу, прижавшись к ржавой стене клетчатой рубашкой, лицо у него было бледное и какое-то больное. Рядом с ним сидела девчонка, худенькая, с жидким “хвостиком” на голове, одетая в мальчишеские джинсы и спортивную футболку.

— Минздрав предупреждает, — хихикнула черноглазая. — Ладно, дядя, не переживай, докурим — придём. На ужине все будем.

— Нет, вы не поняли, — Сергей усмехнулся. — Вы встанете и выйдете прямо сейчас.

Девица задумалась, закинув ногу на ногу, отчего её юбка задралась ещё больше. Бледный мальчишка из своего угла тут же перестал смотреть на Сергея, и уставился на неё. Со смесью обожания и желания в глазах. “Сопляки озабоченные”, — подумал Сергей и совсем серьёзно сказал:

— Что, по одному выводить?

— Это как? — тупо спросил здоровенный.

Сергею стало весело.

— Это вот так, — он вошёл в гараж, взял парня чуть выше локтя и, немного завернув ему руку, потянул вверх, — могу сделать больнее. Но ты можешь пойти добровольно.

— Вы чё, — завопил парень гораздо энергичнее, чем ожидал Сергей, — я сам пойду!

— Конечно сам, — Сергей немедленно отпустил его. Почему-то стало противно. Первый педагогический опыт на новом месте, и пришлось применять силу. Да к кому — к умственно отсталому пацану! Да, нервы всё-таки ни к чёрту…

— А Вы и с женщинами так обращаетесь? — спросила черноглазая, но сигарету потушила.

— По мере необходимости, — отрезал Сергей. — Ну, проходим на выход!

Девица одёрнула юбку, и не спеша, вполне довольная собой, удалилась. Может, она даже была уверена, что Сергей теперь будет её разглядывать, и она ему понравится… Вслед за ней вышел, потирая руку, рыжий, прошмыгнул лысый. Девчонка и мальчишка из дальнего угла взялись за руки, и пошли к выходу осторожно, опасливо глядя на Сергея. На улице солнечный свет осветил их лица и Сергей усмехнулся. Насколько несимпатична была девчонка, настолько симпатичен мальчик. Она — худая, бесцветная, с почти прозрачными серо-голубыми глазами, острыми ключицами, и без намёка на женскую фигуру, он — темноволосый, зеленоглазый, стройный. Пожалуй, его можно было назвать даже красивым, если бы не затравленный взгляд. Мальчишка, выходя, взялся за гаражную дверь и Сергей разглядел несколько розовых шрамов на его руке, тянущихся от запястья до локтя, где они терялись под подвёрнутым рукавом рубашки, испачканной в ржавчине. Сергея передёрнуло. Он проследил, чтобы подростки дошли до корпуса, встал за угол гаража и сам закурил. В душу закрадывалось подозрение, что здесь всё будет не настолько просто, как он ожидал…

2

Лежать на кроватях до отбоя не разрешалось. Потому что мялись и пачкались покрывала. Вера Ивановна громко ругалась, когда видела кого-нибудь лежащим. А тех, кого особо не любила, могла даже наказать. Анна Игоревна, в просторечии Фроська, вторая воспитательница, была добрая, но молодая, указания Веры Ивановны соблюдала и тоже виноватых отчитывала. А новый воспитатель, Сергей Фёдорович, по предположению Ярослава, вообще мог настучать за мятое покрывало по шее. Впрочем, Ярославу сейчас было всё равно. Он валялся на постели и комкал в руках письмо. Оно пришло сегодня из деревни от бабушки, было вскрыто и проверено Верой Ивановной, и вечером, наконец, попало к нему. Ничего нового бабушка не писала. Ярослав пробежал глазами строчки, свернул из письма кораблик, потом разгладил, снова прочитал и скомкал так, что расправить стало невозможно. Хотелось заплакать, но было нельзя. Пацаны вернутся из игровой, где смотрят телевизор, увидят его со следами слёз и будут издеваться. Что-что, а издеваться здесь умеют…

Ярослав уронил смятое письмо на пол, уткнулся в пахнущую хлоркой наволочку и попытался успокоиться, но ничего не получалось — себя было очень жалко. Бабушке он не нужен… А значит, не нужен никому…

Ресницы всё-таки намокли, и Ярослав вытер глаза ладонями. Только не реветь! Что угодно, но не реветь! Не маленький. И потом, он уже два месяца здесь. И так понятно, что раз бабушка не забрала его сразу, значит, не заберёт совсем. Она старая, пенсия у неё маленькая, школы в деревне нет вообще… Ярослав перебирал в уме все бабушкины доводы и не верил ни одному… Не такая уж и старая… Он ничего у неё просить не стал бы… Доучиться можно и в интернате… В таком, чтобы на выходные и каникулы ехать домой. В таком, чтобы все знали — у тебя есть родные… Баба Валя думала иначе. Если вообще думала о нём. Ярослав сжал кулаки. Ведь это и она виновата! К ней они ехали тем декабрьским утром! Потому что ей скучно было встречать Новый год одной! Ей было одиноко и они поехали, а теперь, когда одиноко ему, у неё тысяча отговорок! Он всё-таки всхлипнул и тут же затих — в коридоре послышался шумный разговор. Пацаны возвращались. Ярослав лёг лицом к стене.

Первым он услышал голос Дениса:

— О, вторая жертва Серёжи… Щас он нашему отличнику руки вывернет. За, это самое, за покрывало в ржавчине…

— Не, его он станет за уши поднимать, — возразил Лёха Арнольд, — руки у него и так того…

Денис остановился возле Ярослава, чем-то пошуршал и противно засмеялся:

— А, его опять бабка не хочет!

Ярослав вспомнил, что бросил письмо и понял, что сейчас оно у Дениса, но промолчал.

— Дрыхнет, — предположил Лёха. — Значит, точно нарвётся. Этот новый такое уродище… Я такого в приёмнике видел, когда на юг убегал. Тоже Серёгой звали. Он нас полотенцем скрученным бил. Больно, а синяков ни фига не остаётся.

— Снежинского, это самое, бить нельзя, — возразил Денис, — он сразу сдохнет.

Пацаны в два голоса заржали. Ярославу стало страшновато, но он продолжал притворяться спящим. Хоть не привяжутся.

— Зато этот урод, как его, Серёга, Захаровой понравился, — продолжил Денис, — и она с девками поспорила, что с ним трахнется…

— Во дура, — Арнольд присвистнул.

— Дура, — согласился Денис. — Только у неё получится. Она, это самое, как его, кого хочешь заведёт. Она при мне в воспитательскую попёрлась и дверь за собой закрыла.

Денис захихикал, и Ярославу стало совсем плохо, он даже о бабушке забыл, ведь Вика Захарова ему очень нравилась. Ничего там, конечно, не будет. Тем более в первый же день. “Es wird nichts sein”, — подумал он по-немецки. Или будет? Может, этот новый не такой идиот, чтобы отказаться от Вики. Может, он не только руки крутить умеет. Ярослав вспомнил движение, каким воспитатель заломил руку Арнольду, и поморщился. Какой-то прапор отставной, а не педагог… Весёлая ожидается жизнь. Раньше Ярослав думал, что все взрослые хорошие, ну, во всяком случае, большинство, а оказывается… Ярослав отвлёкся от своих мыслей, потому что Денис принялся фантазировать на тему, что там сейчас в воспитательской может происходить. Арнольд тупо ржал и вставлял свои замечания. Ярослав не выдержал, вытащил из-под головы подушку и накрылся ею сверху.

— Опа! — сказал Денис. — Снежинский проснулся! А он, поди, не хочет, чтобы Вику кто-то, он хочет сам!

— Пошёл ты! — пробурчал Ярослав.

— А она ему не даст, — важно продолжил Денис, — потому что он зелёный.

— Слышь, отличник, а у тебя хоть того, стоит после аварии? — поинтересовался Арнольд.

Ярослав резко вскочил и выбежал из комнаты.

— Побежал проверить, — понёсся ему вслед голос Арнольда.

В коридоре Ярослав огляделся и пошёл в сторону воспитательской. Он не мог объяснить, зачем, но его туда словно тянуло. Дверь была настежь открыта и никого там не было — ни Вики, ни воспитателя. Это должно было бы его успокоить, но не успокоило. Вика добиться своего могла в любой момент. Она вообще была очень взрослая для своих шестнадцати: друзья у неё были взрослые, интересы взрослые. Какие-то чужие парни угощали её сигаретами и дарили косметику, а один раз Ярослав видел Вику в красивой машине с совсем уж седым дядькой. Потом Вика хвасталась, что тот устроит её в театральное училище. Ярослав ей ничего предложить не мог. Ничего, кроме своей любви. Но сказать о ней боялся, потому что любовь Вика тоже понимала не так, как он, а как-то слишком по-взрослому… Видя Вику с мужчинами, Ярослав злился, расстраивался, но всегда её прощал. В конце концов, все эти мужики были где-то там, за пределами детдома, и Ярослав мог убедить себя, что их нет совсем. А Сергей Фёдорович будет всё время перед глазами — не уйти, не скрыться. Ярославу стало совсем тошно. Ну за что ему ещё и это? Почему Вика такая дура! Ведь этот воспитатель, он просто её лапать станет! Без всяких чувств! Какого чёрта он вообще сюда работать притащился? Нормальному мужику это сроду в голову не придёт! И что теперь Ярославу делать? Подраться с воспитателем? Смешно! Исход драки известен заранее. Поговорить? А что сказать? “Отстаньте, я её люблю?” Посмеётся и будет прав! Или вообще сделает так, что Ярославу на белом свете места мало покажется. Воспитателю это не так уж трудно. Ярослав постоял ещё немного, и решил выйти на улицу — до отбоя было ещё время… Как назло у самой двери стоял сам Сергей Фёдорович и разглядывал фикус в кадушке. “Тоже мне любитель флоры”, — скривился Ярослав, в вслух сказал:

— War das denn notwendig! Er mag die Blumen wie die Mдdchen, Vollidiot.

— Bist du sicher?

— Ja. Ich hasse solche Leute wie Sie.

— Welche Leute?

— Die einem die Hand brechen kцnnten, als ob sie sich die Nase putzen.

Ярослав развернулся, чтобы уйти и тут же понял, что произошло. Что воспитатель тоже говорит по-немецки. И всё, что он только что сказал, было понято. Он почувствовал, как бледнеет, и поспешил в спальню. Сердце лихорадочно стучало. Ярослав захлопнул за собой дверь, сел на кровать, испуганно озираясь. Что-то случилось. Что-то ужасное и непоправимое. Почему в комнате никого нет? Ушли в умывалку? Курят? Лучше бы пацаны были здесь… Пусть бы смеялись, болтали, только не было бы так тихо и страшно… Ярослав лёг, вжался в постель, как будто собирался в ней исчезнуть… Исчезнуть стоило. Это был самый лучший выход. Ведь он так привык к тому, что никто не понимает, что он говорит. Когда становилось совсем плохо — можно было поругаться по-немецки или по-испански. Вера Ивановна в таких случаях злилась, наказывала, но Ярославу всё равно становилось легче. И впервые его поняли. Но откуда этот прапорщик знает немецкий? Ярослав поискал глазами, куда бы спрятаться, но в комнате таких мест не было: пять кроватей, пять тумбочек, шкафчик с одеждой, стол, стул, кресло в углу. Не под кровать же лезть! Да и не будет его сейчас Сергей Фёдорович искать. Он с ним может спокойно разобраться ночью. Выставит раздетым в коридор, а то и на улицу. Нет, за то, что Ярослав ему наговорил, такого наказания мало. Ярослав сжался. Неужели этот тип его будет бить? Может, убежать? Прямо сейчас уехать к бабушке. До деревни не так уж далеко — сто пятьдесят километров, доберётся на попутках. Глупо… Всё равно вернут, и потом станет ещё хуже. Так говорил Денис. А ему Ярослав верил…

Он провалялся до отбоя, не слушая, о чём болтали вернувшиеся пацаны. Нужно было убедить себя, что всё в порядке, всё хорошо. Но не получалось. Наоборот, он ясно понял, что вот только сейчас и начинаются настоящие проблемы, а всё, что было до этого — детский сад. Потому что ни вечно злой и не выспавшийся Арнольд с его привычкой походя пинать всех, кто слабее, ни Вовка Иванов по кличке Краб, которому ничего не стоило схватить табуретку и чуть ли не при воспитателях избить того, кто на него не так посмотрел, конечно, не сравнятся со взрослым мужиком…

Наконец, Ярослав почувствовал, что его трясут за плечо, и увидел над собой Юру Шнайдера. Юра поправил очки и тихо спросил:

— А ты спать одетый будешь?

Ярослав встал и начал медленно расстёгивать рубашку, как будто ещё размышлял — не убежать ли ему.

— Лысый, расскажи чего-нибудь, — скомандовал Краб с кровати, — а ты, придурок, ложись, не отсвечивай!

Ярослав посмотрел на Дениса, размышляющего, какую очередную пошлость рассказать народу, и лёг. Голос Лысого раздался почти сразу. Юра, сидя на тумбочке, сворачивал покрывало и ему никак не удавалось сделать это ровно. Наверное, из-за того, что очки он уже снял, а без них практически ничего не видел. Ярославу на минуту стало жаль Юру, потому что тот, как и сам Ярослав, был круглым сиротой, только жил тут уже не то два, не то три года, и за это время Краб с Арнольдом успели его так запугать, что он стал неестественно тихим, говорил чуть слышно, и передвигался по детскому дому незаметно. Драться Юра не мог, так как в любой драке ему тут же разбивали очки. И заступиться за него было некому. Однажды Юра сказал Ярославу, что у всех пацанов есть где-то тётки, дядьки, бабки, отцы, а то и матери, а у него не осталось даже друзей. Ярослав посочувствовал ему, но не сильно — его положение было не намного лучше. Теперь Юру жалеть, пожалуй, не стоило вообще: с приходом нового воспитателя жизнь Ярослава грозила превратиться в сплошной кошмар… Юра, наконец, справился с покрывалом и улёгся. Через минуту для вечерней проверки явился Сергей Фёдорович.

Ярослав подавленно смотрел на него, но тот вёл себя мирно: прочитал по тетрадке фамилии, уточнив, кто есть кто, подёргал запоры на окне, и направился к двери, пожелав всем спокойной ночи.

— Только, это самое, как его, совсем не закрывайте, — попросил Денис. — Чтобы сюда свет из коридора попадал, а то Снежинский темноты боится. Неохота слушать, как он орёт.

— Правда? — воспитатель подумал секунду, внимательно глядя на Ярослава, потом улыбнулся: — So, gut, schlдfer sie.

До темноты было ещё далеко. Пацаны тихо перешёптывались, похохатывали над хохмами Дениса, у которого они, казалось, никогда не кончатся. Потом Арнольд захрапел, и Лысый с Крабом замолчали. Ярослав лежал, не шевелясь, и ждал чего-то страшного. Он был абсолютно уверен, что так просто ему его выходка не сойдёт. Время шло, на улице стремительно темнело, и старый тополь, росший под окнами, начал казаться не просто деревом, а каким-то загадочным потусторонним чудищем с множеством рук-веток. Ярослав отвёл взгляд от тополя и стал смотреть на приоткрытую дверь, в которую проникал свет ночника из коридора. Полоска света была неяркая, жёлтая, как скатерть у бабы Вали на столе. Ярослав смотрел на неё, и его глаза постепенно закрывались. Сил бояться и ждать больше не было…

Маленькая чёрная собачка пришла к нему. Она приходила каждый раз, когда было очень страшно. Жалобно повизгивая, она принималась хватать куски снега. Чёрного от крови снега. Ярослав ничего не мог сделать. Он молчал. Он не мог шевелиться. Он боялся повернуться. В одном миге от его жизни был острый кусок железа, в одном миге от его мира был острый кусок стекла. Всё это застывало в чудовищном сплетении, дававшем жизнь, но хищно отнимавшем всё остальное. И была кровь. Она сочилась из-под машины, и её глотала собачка. Она делала всё равнодушно, как будто происходившее никоим образом не касалось её. Во сне она была рада даже этому подарку судьбы. Странному, взявшемуся ниоткуда подарку судьбы, возникшему из скрежета, ударов и жутких криков. Вокруг стояла обычная для морозного дня тишина, которую нарушало только чавканье собаки. Это было ужасно. Это был даже не сон, это было воспоминание. Жуткое воспоминание, приходившее по ночам и делавшее беспомощным. Глаза наполнялись слезами, которые застывали на щеках холодными кристалликами, во рту появлялся вкус крови, который Ярослав запомнил на всю жизнь. Потом приходил человек. Он шёл медленно, как будто заранее готовя себя к худшему. Никогда Ярослава не боялись, но этому человеку явно было страшно. Сквозь слёзы Ярослав видел этого человека, но никогда не видел его лица, потому что он не подходил близко, всегда останавливаясь чуть в стороне. Может, это был Арнольд, может, отец Ярослава. Сейчас казалось, что это Сергей Фёдорович смотрит на то, как беспомощен Ярослав. Его взгляд пугал. Они оба боялись друг друга. Сергей Фёдорович знал, что-то знал о Ярославе, что было скрыто покорёженным “Жигулёнком”. От этого становилось необъяснимо жутко, и Ярослав закрыл глаза. Затем оставалось только знание того, что рядом никого нет. Даже собаки. Даже самого Ярослава. Только далёкий воющий звук, похожий на сирену. И привкус крови во рту. Потом вой сирены стал сильнее и сильнее и, наконец, достиг нестерпимой силы. Когда вой переходил границы разумного, Ярослав просыпался…

В комнате было душно и тихо. Денис спал на спине, вытянув руки вдоль тела, как будто солдат на построении, Арнольд с присвистом сопел, Краб завернулся в покрывало с головой, а в очках Юры, лежащих на тумбочке, отражался свет из коридора. Ярослав встал, залез на подоконник и, преодолевая страх, связанный с тополем, открыл форточку. На улице тоже было душно. Ярослав решил, что раз уж встал, надо пройтись в туалет и заодно попить воды из крана, чтобы перебить во рту отвратительный привкус, который с окончанием кошмара не проходил. В их комнате всегда стояла кружка с водой, но сейчас вода, наверняка, была тёплая. Ярослава слегка затошнило при мысли, что придётся ложиться в постель и засыпать, мучаясь от жажды, и он решился. Комната, где спал дежурный воспитатель, находилась как раз в том крыле здания, куда надо было Ярославу. Но он легко убедил себя в том, что пройдёт совершенно незаметно, потому что помнил, как пару недель назад Арнольд с Крабом ночью поколотили Юру, а дежурная воспитательница и ухом не повела. Вот и Сергей Фёдорович, по подсчётам Ярослава, должен был крепко спать.

Но Сергей Фёдорович не спал — он сидел на диванчике, а перед ним на столе лежали какие-то бумаги и горело несколько свечек. Ярослав прошмыгнул мимо комнаты в туалет, и никак не решался идти обратно. “Он меня увидит, — думалось с тоской, — он меня уже видел. Сейчас только я выйду, он позовёт и всё мне припомнит. А если постоять здесь, пока он заснёт? Ляжет же он когда-нибудь!” — Ярослав пожалел, что на всех окнах первого этажа приварены решётки, а то можно было бы вылезти здесь в окно, а забраться уже в спальне. Он потоптался босыми ногами по коричневым кафельным плиткам умывальной и стал подыскивать место, куда бы сесть. Пол, конечно, был чистым, но почему-то сейчас садиться было страшно. “Может всё-таки пойти? — Ярослав на секунду выглянул в коридор. — Может, он меня и не позовёт”. Ярослав вздохнул поглубже и неслышно вышел…

3

Сергей рисовал ромашки на листе бумаги. Перевод не получался. Слишком многое отвлекало, хотя стояла тишина. Необычная тишина. Сергею казалось, что в таких заведениях тишины не бывает. Хотя нет, тишина бывает везде: дома, на улице, в толпе, на войне… И здесь, в детском доме № 2, оказывается, тоже.

Сергей отхлебнул чая. Вспомнился вечер. Любопытные девчонки в учебной комнате то и дело обращались по самым незначительным вопросам. Оценивали, что из себя представляет новый воспитатель. Были они в большинстве своём живенькие, глупенькие, наивно-смешные. Конечно, не все… Некоторые, наоборот, казались развязными, грубоватыми. Как, например, Вика, с которой Сергей впервые столкнулся ещё в гараже. Они вызывали смесь жалости и презрения. Парни на него нарочито не смотрели. Показывали дневники, тетради, и быстро исчезали.

Ещё Сергей ждал. Ждал, когда появится тот мальчик, которого звали Ярославом. Минуту назад он прошёл мимо воспитательской и должен был вернуться обратно в спальню. Другого коридора тут нет… Странный мальчик… Сергей ожидал от первого дня всякого, но никак не встречи с детдомовским подростком, бегло говорящим на немецком языке. Как он здесь оказался? Неужели его могли бросить родители? Или они умерли? Но, если умерли, то совершенно невероятно, что никакие родственники не захотели взять Ярослава к себе, усыновить его. Так размышлял Сергей. От этих мыслей перевод не ложился на бумагу.

Тем более, что Ярослав не возвращался довольно долго. Сергей даже собрался проверить, всё ли с мальчишкой нормально, но тот, наконец, появился сам. Он старался ступать неслышно, но старые половицы предательски заскрипели под его ногами. Сергей мгновение размышлял, стоит ли позвать мальчика, или пусть идёт спать. Интерес к необычному перевесил, и Сергей, приподнявшись, тихо и спокойно сказал:

— Ярослав, иди сюда.

Мальчик подпрыгнул, словно над ухом у него раздался выстрел, остановился, весь напрягся, и медленно повернулся к Сергею. Посмотрел со смесью страха и ненависти. Такой ненависти, которую, конечно, Сергей не заслужил… Потом всё-таки зашёл в комнату и встал напротив. В зелёных глазах заметались отблески свечей. Сейчас Ярослав был почти раздет, и Сергей увидел, что ноги его и правая рука покрыты шрамами и хирургическими швами. Значит, была всё-таки катастрофа, приведшая Ярослава сюда. Сергею вдруг стало жалко этого мальчика, совершенно ясно было, отчего он нервный, дёрганый, чёрт знает какой. Потеря родителей, даже одного, так просто не даётся… Вспомнилась война. Сергей видел шрамы на мужчинах, женщинах, детях. Видел людей, которым каждый шаг даётся с мукой, которые никогда не смогут пойти собственными ногами. Видел кровь, грязные раны… Всё это осталось в горах. Там. Далеко. В другой жизни. В этой жизни, которую Сергей начал недавно, всё должно было быть по-другому. Мирный труд, радостные дети, весна в конце концов. И вдруг Ярослав. И эти шрамы в сибирском городе. Сергей почти физически ощутил, какой мальчик несчастный. Два несчастных человека в одной комнате…

Ярослав смотрел на свечки. Зажжённые свечи нравились Сергею. После всех реабилитационных тренингов, которые он проходил, осталось это ощущение спокойствия свечного света, причудливо узорного, колеблющегося и вечно нового. Все семь свечей горели по-разному: некоторые ярко и красиво, некоторые — еле-еле. Огоньки отражались в не задернутом шторой окне, за которым качался тополь, и в глазах Ярослава.

— Садись, — Сергей показал на диван рядом с собой. — Тебе что, холодно?

Ярослава, похоже, начинало трясти. Он отрицательно мотнул головой и сел. Диванчик под ним задрожал.

Сергей заботливо протянул мальчику покрывало:

— На, бери.

Ярослав взял покрывало и сразу завернулся в него. От этого им обоим стало легче.

— Может, ты чаю хочешь? — Сергей показал на электрический чайник, который был ещё горячий. Не дожидаясь ответа, налил в пустой стакан кипятка, бросил туда пакетик с заваркой, выделенный заботливой Анной Львовной, и протянул мальчику.

Ярослав взял стакан осторожно, как гранату, которая может вот-вот взорваться, сделал маленький глоток и оценивающе посмотрел на воспитателя.

— Знаешь, когда в горах воевал, — задумчиво проговорил Сергей, — потом приехал домой — пью чай, а напиться не могу. Всё там не такое, даже чай, хотя жить помогает.

Ярослав держал в руках стакан, грел об него руки и смотрел на Сергея. Ему, конечно, было не до его воспоминаний. Он ждал, когда Сергей скажет то, зачем его позвал… Сергей вздохнул:

— Ладно, я хотел тебя спросить — откуда ты так хорошо знаешь немецкий?

Ярослав опустил голову:

— Я в языковой спецшколе учился. Там преподают три языка: немецкий с первого класса, английский — со второго, испанский — с шестого. А когда здесь оказался, мы с Инной Яковлевной занимались. Это до Вас ночная воспитательница была. Она немка и скоро в Германию уедет навсегда.

— Понятно… А как давно ты здесь живёшь?

— С марта, — сказал Ярослав. — Родители у меня на машине разбились, родных никого больше нет. Есть бабушка в области, но она такая старая, что ей меня не отдадут… А Вы меня позвали, чтобы я Вам личное дело пересказал? Так оно у директора в сейфе. Попросите, он даст.

Сергей помолчал, потом кивнул:

— Ну а я-то чем обязан, что ты так на меня взъелся? Кроме выворачивания рук, конечно. Но думаю, не это главное, что тебя задело.

— Это, — Ярослав отвёл глаза. И, несомненно, соврал: — Когда воспитатель в первый же день драться начинает, ничего хорошего уже не ждёшь… Так что не надо тут со мной разговаривать! Или наказывайте, или отпускайте!

— А за что же мне тебя наказывать?

— За то, что я вас дураком на немецком назвал. Можно подумать, забыли, — Ярослав поставил стакан на стол и выжидательно посмотрел на Сергея. — Или не знаете, что со мной делать?

— Сдался ты мне, дитя неразумное, — вздохнул Сергей. — Просто это как-то не по-мужски, что ли… Ты обиделся непонятно на что, обзываешься, дёргаешься, потом боишься, не спишь из-за этого… Пришёл бы, да и сказал всё, как есть. Что бы мы, не договорились, что ли?

— Я не из-за Вас не сплю, — сказал Ярослав тихо, — просто сон плохой приснился. Давно уже не снился, а теперь снова…

Ярослав замолчал, как будто думал, не добавить ли ещё что-то, а потом ещё тише спросил:

— Можно, я в спальню пойду?

— Да-да, ночью нужно спать, — Сергей постарался улыбнуться. — Давай, иди.

Ярослав аккуратно свернул покрывало, положил его на диван, и пошёл к двери. Потом повернулся и сказал:

— Вы зря свечи жжёте, тут лампа есть. Вон, на окне стоит. Видели?

— Видел, конечно, — отозвался Сергей. — Но то, Ярослав, свет электрический, а это живой огонь. Очищающий, успокаивающий. Настоящий, словом… Разве это можно сравнить с лампочкой? Это как реальная жизнь и её макет, примерно такая разница. Я понятно объясняю?

Ярослав пожал плечами:

— Понятно. Только мне всё равно, какой свет, лишь бы он был. А жизнь у нас тут всех не реальная — дерьмо, а не жизнь. Извините…

Сергея передёрнуло от этих слов. Ярослав был по-своему прав, но и не прав, совершенно точно. Несчастный домашний мальчик, у которого были мама и папа, уютная квартира, может, своя комната, свои книги, вещи… Теперь он здесь. Ничего не осталось, кроме мифической бабушки. Для него жизнь дерьмо. Сейчас…

— Gute Nacht! — сказал Сергей.

— GewiЯ, — пробормотал Ярослав и отправился в комнату.

Как складывается здесь жизнь этого мальчика? Отчего же он, такой с виду тихий, воспитанный, может назвать незнакомого взрослого дураком? Тем более не по-нашему, что вызывает обычно больше подозрений? Сцена в гараже, когда Сергей впервые увидел Ярослава, и фраза на немецком вдруг сложились воедино. Всё стало ясно. Это просто ревность. Ревность к другому, старшему мужчине… Влюблённый подросток.

Пощёлкивали, оплывали свечи. Сергей посмотрел на часы: половина второго. Нужно было браться за перевод…

4

Сегодня с двенадцати дежурила Фроська, поэтому после школы можно было уйти и прогуляться, не опасаясь, что попадёт. Ярослав так и сделал. Он давно выбрал себе место для таких прогулок: маленький берёзовый колок за гаражами. Там можно было сесть и посидеть, наслаждаясь солнцем. Там никто не толкался, не орал, не лез с вопросами. К тому же сегодня было тепло… В весеннем солнце чувствовалось ощущение жизни, которого так не хватало Ярославу. Весна всегда нравилась ему. Трава весной мягкая, шелковая, новорожденные листья на берёзах совсем маленькие, и пахнут не обычной городской пылью, а приятной, лишь в мае бывающей свежестью. Ярослав сел на поваленный старый ствол и прислушался. Вдалеке шумел город, когда-то родной, а теперь странный и настораживающий. Разве знал раньше Ярослав хотя бы вот об этой окраине, об этом березняке? И разве он может знать, куда ещё его забросит судьба?…

Ярослав размышлял о вчерашнем. Непонятный этот новый воспитатель — Сергей Фёдорович. Сидит по ночам, смотрит на свечи. Позвал и не ругался. По-немецки свободно говорит… Как-то странно для военного. А воевал он точно, да ещё и в горах. В Чечне что ли? Наверное, где же ещё! Там страшно, это Ярослав знал точно: по телевизору постоянно показывали то бои, где гибли солдаты, то украденных людей, то разрушенный Грозный. Если Сергей Фёдорович всё это видел, то и по ночам, наверное, не спит из-за этого. Ярослав вспомнил, как отец дома говорил, что те, кто воевал, потом долго не могут жить нормальной жизнью, и нервы у них не в порядке. Возможно, так и у нового воспитателя. Но вот стоит его бояться или нет? И, главное, добьётся ли своего Вика?

Ярослав подобрал с прелых прошлогодних листьев маленькую веточку и задумчиво сунул в рот.

— Брось эту гадость! — раздался громкий голос за спиной.

Ярослав машинально обернулся: позади него хохотала Женька, которой сейчас здесь быть никак не могло. Впрочем, она умела подкрадываться бесшумно, как кошка. И нигде нельзя было быть уверенным, что Женьки рядом нет.

— Что, испугался? — спросила она, бросив на землю пакет с тетрадками и присаживаясь рядом с Ярославом.

— Нет, — Ярослав пожал плечами и отвернулся. Он досадовал, что побыть одному не удалось. Хотя может это и к лучшему.

— А я тебя увидела и решила за тобой последить. — Женька сковырнула пятнышко ржавчины со школьной юбки и принялась обгрызать ноготь. — Так, блин, в школу неохота! А вот если ты пошёл бы со мной куда-нибудь погулять, я бы уроки пропустила.

Ярослав задумчиво посмотрел на Женьку. Прогулять школу, зная, что об этом завтра станет известно Вере Ивановне, было форменным сумасшествием. С прогульщиками в детдоме никто не церемонился: могли вообще запретить выходить на улицу, или пару недель не пускать с группой смотреть телевизор, или, что предпочитала Вера Ивановна, поставить полураздетым на несколько часов в каком-нибудь углу коридора. Что, конечно, казалось Ярославу диким и унизительным. А Женька готова пойти на это, только чтобы погулять с ним по городу? Сомнительное удовольствие.

— Нет, — сказал он, — не надо прогуливать. Вечером от Сергея Фёдоровича попадёт.

— Не-а, — беззаботно сказала Женька и мотнула головой так, что резиночка соскочила с волос и они растрепались, — он не злой. А Арнольда правильно в гараже зацепил. Потому что Арнольд — урод. И Лысый урод.

Ярослав вздохнул.

— Тебя послушать — все уроды…

— Все, — согласилась Женька, — кроме тебя. Ты умный и красивый. Хочешь жвачки?

Ярослав кивнул и взял у Женьки завёрнутый в облезлую бумажку квадратик. Жвачка была старая, засохшая.

— А меня на второй год оставят, — сообщила Женька спокойно, — так что какого фига мне на эти уроки ходить? Всё равно с сентября снова в седьмой класс.

Ярослав опять кивнул. Они с Женькой были ровесниками, и пятнадцать лет им должно было исполниться почти одновременно — в конце этого июня, но Ярослава ожидал второй год в девятом. Не из-за двоек, конечно, а из-за больницы, где он пролежал почти всю третью четверть… И единственное, чего ему хотелось от следующего учебного года — вернуться в свою спецшколу из этой окраинной, куда его запихнули на апрель-май, якобы из-за того, что он слабоват каждый день добираться до центра и обратно…

— Ты меня слушаешь? — вдруг насторожилась Женька, а потом зло добавила: — Или опять о Вике мечтаешь? Свихнулся ты на ней! А ей на тебя, между прочим, наплевать! Ты ей на фиг не нужен!

— Ну и что? — Ярослав посмотрел вверх — туда, где между ажурными берёзовыми листочками проглядывало небо. — Я никому на фиг не нужен. Что ж, и самому никого не любить?! А, Жень? Что-то ведь у человека должно быть, для чего он живёт. А если совсем ничего, тогда зачем?

Женька всё ещё злилась, но почему-то не уходила. И, наконец, выговорила:

— Ты мне нужен, дурак! Давай я буду вместо Вики. Давай возьмём и убежим куда-нибудь!

— Куда? — удивился Ярослав.

— Сначала в район, к моей матери, — мечтательно сказала Женька. — Только ненадолго, а то нас там менты загребут. А потом, Ярик, мы спрячемся!

— Где? — Ярослав смотрел на Женьку с опаской. Потому что несла та полную чепуху.

— В заброшенной деревне. Там дома есть, а никто не живёт. Вот и станем там жить. Там колодец есть, печку я топить умею…

— Женька! Ты с ума сошла? Ну и сядем мы там в этой твоей деревне, и что? Всю жизнь там куковать? Ради чего? А школа?

— Не всю жизнь, а до совершеннолетия, — уже тише сказала Женька. — А тебе так эта школа нужна?

— Конечно! Я учиться хочу! Чтобы переводчиком стать, надо очень много учиться. А потом я накоплю денег и уеду.

— Куда? — в свою очередь удивилась Женька.

— В Германию, к Инне Яковлевне, — сказал Ярослав.

— А зачем в Германии переводчик на немецкий? — спросила Женька.

Ярослав пожал плечами и сказал:

— Я буду ещё два языка знать, да и там могу другой университет закончить. Может, медицинский. Стану хирургом, как папа… Точно, Жень, я уеду. Я твёрдо решил. И Инна Яковлевна меня звала.

— Разве тебе здесь плохо? — Женька стала грустной и тихой, что бывало с ней редко.

— Не плохо, но… Понимаешь, Женька, у нас тут всё как-то… Не знаю, как объяснить. Вот в Германии, если делают машину, то там внутри есть такие специальные подушки, чтобы как бы ты не столкнулся, остался бы жив. А у нас человек сразу вылетает головой в стекло. Даже, если пристёгнут, всё равно может вылететь, — Ярослав сел на корточки, перебирая прошлогодние листья, которые рассыпались в его руках, и продолжил: — И так везде. У нас очень плохие дороги, Женька. У нас нет бензина для “скорых” и они могут приехать минут на двадцать позже, чем надо. Мой папа раньше сам работал на “скорой”, и я знаю, что иногда двадцать минут — очень много. И ещё у нас сильно пьют. Водитель “КамАЗа” тридцать первого декабря уже утром был пьян. Это что, нормально?

— Не знаю, — Женька пожала плечами. — Моя мать перед Новым Годом неделю отмечала. Весело было. Дядьки разные приходили. Некоторые даже конфеты приносили или газировку.

— Твоя мать не водила “КамАЗ”, — перебил её Ярослав. — Ладно, Жень, не слушай меня. Я наговорю всякого…

— А мне нравится тебя слушать, — сказала Женька, болтая ногами. — Ярик, а ты возьми меня в Германию. Возьмёшь?

Ярослав промолчал.

— Я всё, что ты хочешь, буду делать. Нет, правда… Ты не бойся, я хорошо себя буду вести. Возьмёшь меня?

— Это же очень нескоро, — Ярослав встал. — Ещё Инна Яковлевна только завтра улетает, а мне ждать и ждать.

— Ой! — Женька вдруг схватилась ладошками за щёки. — Забыла! Она звонила сегодня утром! Она тебя звала, чтобы ты пришёл! Адрес напомнила. Ты пойдёшь?

— Сейчас?

— Ой, уже поздно. Она в час куда-то уходит. Мы не успеем! А завтра днём уже улетает. Она какие-то книжки тебе отдать хотела… Теперь ты её не увидишь, да?

— Пойдём завтра утром, — решил Ярослав. — Отпросимся у Фроськи и пойдём. Обязательно надо проводить. Инна Яковлевна — самая лучшая воспитательница, какую я знал.

— А мне ещё Фроська нравится, — вздохнула Женька. — Ладно, тогда я в школу, да?

— Иди. А то завтра тебя никуда не пустят, и я поеду один.

Женька помедлила ещё немного, но потом, наверное, вспомнила, что завтра они поедут вместе и всё-таки ушла, ещё несколько раз по дороге обернувшись. Ярослав вытащил из кармана часы, на которых недавно порвался ремешок, посмотрел на мигающие цифры и пошёл в детский дом. Опаздывать на обед даже в Фроськину смену не хотелось.

5

Вечером небо затянуло мрачными тучами и хлынул дождь. Неожиданно, после тёплого и солнечного дня. Вода лила потоками, мгновенно создавая и вспенивая лужи. Земля размокла и почернела, на стекле каплями вырисовывались причудливые дорожки. Сергей уже опаздывал на работу, а теперь ещё придётся добираться туда под дождём. А у него нет даже такой простой вещицы, как зонт. Да ещё бывшая жена, звонившая несколько минут назад, заявила, что выходит замуж. Пусть, конечно. Но пока этого не произошло, была какая-то надежда, что всё уладится, всё станет на свои места. Всё было как будто не по-настоящему. А теперь, оказалось — это реальность. У неё новый муж, а у Сашки — новый папа…

— Отдай сына, — попросил Сергей у жены.

— Какой из тебя отец, — устало отозвалась она. — Радовался бы, что Гена Сашку усыновляет. Тебе алименты платить не надо будет.

— Я не подпишу документы! — сказал Сергей. — Я живой и дееспособный. И это мой сын!

— Это наш сын. И ты должен понимать, что для него лучше жить в полной семье с нормальным отцом. Чтобы тот думал о ребёнке, а не ковырялся в своих воспоминаниях!

— Ты думаешь, твой новый будет думать о Сашке?

— Будет. И о Сашке и о ребёнке, который у нас с ним скоро родится. Он очень ответственный и порядочный человек. И мне с ним надёжно.

Сергей скомкал в кулаке телефонный провод и кое-как выговорил:

— Приведи Сашку завтра. Я ему подарок на день рождения купил. Большую машинку. Такую, как он просил.

— Хорошо, — согласилась жена, — я его приведу. Только ты пойдёшь со мной и подпишешь всё, что нужно.

— И больше его не увижу…

— Не увидишь ты его в любом случае. Мы скоро уезжаем в Москву. Впрочем, фотографии я тебе буду высылать. Ну, что?

— Я должен подумать.

— Думай.

— Я тебе перезвоню позже, с работы.

— Ты устроился?

— Да. В детский дом ночным воспитателем.

Жена помолчала:

— Не понимаю. Разве тебя можно подпускать к детям? Ты же псих. Впрочем, какая мне разница…

В трубке загудело. Сергей глянул на часы — до его смены оставалось совсем немного. Он никак не успеет, тем более по дождю. Он накинул ветровку, запер дверь и, стараясь наступать не в каждую лужу, поспешил к остановке.

Дети в детском доме были поделены на три группы: младшую, среднюю и старшую. На каждую группу полагалось два дневных воспитателя, а ночной был один на всех. Смену ночному воспитателю сдавал воспитатель старшей группы, а остальные уходили чуть раньше. Сегодня Сергей кого-то подвёл, опоздав почти на полчаса. Он даже опасался обид и выяснения отношений, но воспитательница оказалась миловидной девушкой в джинсах и молодёжной толстовке. Лицо её было простоватое, но приятное, светлые волосы аккуратно подстрижены, а в ушах — забавные серёжки в виде котиков. Сергей извинился за опоздание, стряхивая с ветровки воду, но девушка улыбнулась:

— Всё равно я пока домой не пойду. Я зонтик не захватила, а промокнуть не хочется. Вот Вы сильно промокли?

— Сильно, — признался Сергей, — можно сказать, до самых потрохов.

— Тогда идёмте на кухню, попьём чаю, согреемся. Сейчас как раз ужин будет.

Сергей согласился. По дороге девушка сказала, что зовут её для детей Анна Игоревна, а для него — Аля, что она учится заочно в пединституте, а сюда устроилась после училища. Что ничего сверхсложного в этой работе нет. Они прошли через столовую, где дежурные ребята накрывали на столы, и вошли в кухню. Аля говорила, говорила, незаметно для Сергея умудрившись поставить на стол и ужин и две чашки с чаем.

— Я по специальности учитель иностранных языков, немецкого и французского. А вообще занимаюсь переводами, — ответил Сергей на её очередной вопрос.

— Вот интересно! — всплеснула она руками. — У нас в старшей группе есть мальчик, Ярослав Снежинский. Вы его, наверное, ещё не знаете. Он тоже хочет стать переводчиком. Знаете, совершенно свободно говорит по-немецки, а по-английски мне текст к зачёту писал. У него талант к языкам. По-моему, он их даже не два знает… Только иногда сам с собой разговаривает. Сядет и разговаривает. Так Вы не пугайтесь, вообще-то он нормальный.

Сергей задумчиво посмотрел на Алю. Она продолжала говорить, не замолкая. Что-то ещё про Ярослава, потом про здешние порядки, про то, что у неё к иностранным языкам вообще никаких способностей. Он слушал её и не слышал, смотрел на неё, а видел Ольгу — бывшую жену. Женщину, которая увозит его сына в Москву, и он ничего не может с этим поделать. Да и надо ли? Сашка родился пять лет назад, сразу после того, как они закончили институт. Вся жизнь была впереди. Не было ещё этого года в спецназе, большую часть которого Сергей провёл на войне. Всё было хорошо. Сергей с удовольствием возился с сыном. Ему легко удавалось успокаивать того, когда он плачет, и смешить, когда тому грустно. Он даже думал, что Ольга родит ему ещё одного ребёнка. Но она отказалась. Отсрочка закончилась и Сергея призвали. И всё пошло кувырком. Вернулся он не таким, как уходил. А прощать ему и ждать, когда всё уладится, жена оказалась не готова…

— Вы меня не слушаете, — услышал Сергей краем уха и посмотрел на Алю. Она сидела, обиженно поджав губы и чуть прищурив глаза.

— Да, простите. Я думал о своём сыне.

— У вас есть сын?

— Теперь уже почти нет, — непонятно зачем сказал ей Сергей. — Его усыновляет новый муж моей бывшей жены. Усыновляет и увозит из города.

— Вы переживаете…

— Не знаю. Может, так оно будет и лучше. Из меня сейчас отец неважный… Ладно, извините, что Вы там говорили про Ярослава?

— Наши дети все ходят в соседнюю школу. А ему бы по-хорошему доучиться в своей языковой… Правда, пока здоровье не позволяет. Операций кучу наделали, а всё что-то не в порядке. В такую аварию мальчик попал, страшно подумать. Как бы ему директор и на следующий год не запретил в ту школу ездить… А Вы могли бы с ним хотя бы немецким заниматься? Немного, по вечерам. Он мальчик неплохой. Всё, что поручишь, всегда сделает. И вежливый, и не хулиганит.

Сергей вспомнил вежливого Ярослава, в первый же день его обругавшего, и улыбнулся:

— Да я в принципе не против. Только сам он согласится?

— Конечно согласится! — Аля встала. — Даже обрадуется! Хотите, я с ним поговорю?

— Хочу, — вздохнул Сергей.

Аля посмотрела за окно.

— Дождь кончается, — сообщила она. Сергей не понял, произнесено ли это было с облегчением, или сожалением. Иногда он не понимал женщин.

— Да, кончается, — сказал он рассеянно. — Простите, я, наверное, выгляжу мрачным типом. Совсем разучился разговаривать с красивыми девушками.

— А по-моему, вовсе нет, — Аля улыбнулась. Улыбка у неё оказалась открытой и приятной. — В конце концов, я думаю, что мужчина вполне может быть молчалив. Говорить — это наше дело.

— Да-да, — сказал Сергей. — Наверное, Вы правы.

Проводив Алю до дверей, Сергей отправился в учебную, где с учебниками уже собирались дети. Он поискал глазами Ярослава — тот сидел за последним столом вместе с Юрой Шнайдером, Денисом и Викой, и старательно выводил что-то в тетради. “Как он сейчас учится? — подумал Сергей. — Навёрстывает пропущенное, или кое-как делает, что задают всем?”

В учебной было душновато, до сих пор пахло тушёной картошкой, которую давали на ужин, и Сергей, сидя в кресле в углу, чуть не задремал. Перед глазами крутилась Аля. Было что-то такое в ней, что располагало, чему Сергей поверил. Милая, приятная девушка. Такая, какой раньше была и Ольга, бывшая жена… В первую встречу в институте они едва не подрались. Сергей обозвал свою будущую жену дурой, а она его хамом… Потом были свидания, свадьба, ребёнок. Потом…

Сергей встряхнулся, принялся усиленно разглядывать карты и таблички, развешанные по стенам, потом встал и пошёл между столами. Смотрел в раскрытые учебники математики, русского языка, химии, истории, смотрел на склонившиеся над ними ребячьи головы. Сразу видно было, кто старается — таких было немного и, в основном, дети помладше, а кто учит уроки просто так — лишь бы отделаться. За дальним столом Ярослав, увидев его, быстро отпихнул от себя тетрадь и её подвинул к себе Денис. Сергей усмехнулся. Добровольно-принудительная помощь одноклассникам. Что ещё Ярославу остаётся? Помогать всем, лишь бы не били. А таких, как он, пожалуй, бьют всегда. Он, да Юра со слабым зрением — очевидные мишени для кулаков Лёхи, Вовы, Дениса. Наверняка, в каждой из спален на пять человек найдётся один слабый. Та же армия, та же казарма, та же тюрьма…

Денис поднялся и подошёл к Сергею с дневником и тетрадками:

— Это, как его, проверьте.

Сергей лениво пролистал. Всё было очевидно и проверять не стоило.

— Можно телек пойти посмотреть? — спросил Денис. — Там сейчас, это самое, сериал про ментов. Уржёшься!

— Угу, — сказал Сергей, — иди, смотри.

Денис ушёл, а к нему уже приближались Лёха и Вика. Потом дети начали толпиться вокруг, торопясь отчитаться и побежать к телевизору. Сообщали, что Вера Ивановна утром наказала двух девочек и им вместо телевизора надо идти ложиться спать, отталкивали друг друга, задавали какие-то вопросы. Суета, толчея, духота, редкие выкрики. Сергей старался отвечать спокойно всем, кто бы ни подошёл, во всём разобраться. Ярослав с Юрой подошли одними из последних. Тетрадь у Ярослава была заполнена аккуратными печатными буквами, как будто он выводил каждую из них, а на листочке-черновике ничего было не разобрать. Сергей посмотрел на Ярослава, а тот, не дожидаясь расспросов, объяснил:

— У меня рука дрожит, когда пишу, поэтому приходится каждую букву вырисовывать.

— Это он не специально, — тихо добавил Юра.

— Ладно, я понял, — Сергей протянул тетрадь Ярославу, — наверное, трудно вот так стараться?

Ярослав пожал плечами:

— Я привык. Можно выйти на улицу до отбоя?

— Можно, — разрешил Сергей, — только не курить в гараж.

Ярослав ушёл, а Сергей вдруг вспомнил, что Аля просила его позаниматься с мальчиком немецким. А с чего она взяла, что из этих занятий что-то выйдет? Мальчишка может знать язык лучше его. Может, Сергей не даст ему ничего нового…

В игровой комнате бандиты по телевизору пытали главного героя. Сергей заглянул туда на минуту и вышел. Нашли, что смотреть. Хотя, в их возрасте Сергей тоже любил всё, связанное с войной, драками, погонями. Всё было ярко и заманчиво. Война мнилась сплошным подвигом, а оказалась просто грязью. Грязью, попав в которую, выбраться назад сложно…

“Всё наладится”, — старательно подумал Сергей.

6

Инна Яковлевна жила в девятиэтажке в восьми минутах езды на автобусе или двадцати минутах пешего хода от детского дома. Похолодание к прогулкам не располагало, но Вера Ивановна, неожиданно поменявшаяся с Фроськой сменами, и явившаяся на полный рабочий день, запретила Ярославу ехать прощаться и не выдала проездное удостоверение, а пятидесяти копеек на проезд у него не было. Придя в школу и отсидев три первых урока, Ярослав вдруг понял, что не может думать ни о чём, кроме того, что должен увидеть Инну Яковлевну. Потому что слишком несправедливо это было: не повидать человека перед отъездом. И Вера Ивановна, конечно, была не права. Ведь Ярослав не двоечник и не хулиган, и оттого, что не посетит пару уроков, ничего не изменится. Не болтаться же по городу он собрался, а ехать в гости. На третьей перемене Ярослав решился — ехать, и будь что будет. Ну пусть его потом никуда не пускают. Он никуда и не рвётся. Идти ему не к кому. Мамы его бывших школьных друзей с некоторых пор смотрели на него с такой жалостью, что он старался ходить к друзьям как можно реже.

Ярослав ушёл из школы, попросил одного из малышей незаметно вызвать на улицу Женьку, и они отправились к Инне Яковлевне пешком. Снова шёл дождь, в мутных лужах вздувались пузыри, плавали щепки, окурки, разный мусор. Ветер трепал ветки тополей и клёнов, крупные капли барабанили по листьям. Серое низкое небо нависло над городом. Всю дорогу Женька бормотала нечто нечленораздельное, и из этого потока слов можно было разобрать только: “з-з-замёрзла, х-холод, б-блин”…

К дому Инны Яковлевны и Ярослав и Женька насквозь промочили ноги и до колен заляпали грязью джинсы. Оставляя за собой грязные следы, они поднялись на пятый этаж и Ярослав, с трудом справляясь со сбившимся дыханием, позвонил. В проёме отворившейся двери показалась Инна Яковлевна.

— Здравствуйте, — сказала она радостно. — Я думала, вы вчера придёте…

Ярослав и Женька вошли в прихожую. Просторную и пустую. В ней уже не было ничего, что делает дом жилым: ни коврика у двери, ни вешалки, ни абажура на потолке. Только стены, поцарапанный пол и стопка книг у входа в комнату. У Ярослава перехватило в горле — так потерянно и сиротливо выглядела квартира. Хорошо, что он не видел такой свою… Коридор без его велосипеда, без календаря, который он каждый год наклеивал на дверку стенного шкафа, без телефонного аппарата, звонящего так громко, что стёкла дребезжали… Ему было бы очень тяжело это увидеть. Хорошо, что баба Валя успела разобраться со всем, пока он лежал в больнице. Он запомнил свой дом только жилым…

— Ой, у вас ноги совсем мокрые! — заволновалась Инна Яковлевна. — Разувайтесь! Только вот сушить негде. Разве над газом. Плита-то осталась… Давай, Ярославик, помоги Жене.

— Да не надо, — сказал Ярослав, — Вы не волнуйтесь. Мы на минутку. Только попрощаться. Мы Вас не станем отвлекать. Тем более меня Вера Ивановна вообще не отпустила.

— Ярославик, — Инна Яковлевна подошла поближе и обняла их с Женькой одновременно. Не обращая внимания, что они мокрые и холодные, — чудо ты моё! Надо было мне позвонить, я бы договорилась… Зашли бы, посидели.

— Да ладно теперь, — пробормотал Ярослав, — да Вы и торопитесь, наверное.

— Тороплюсь. Муж-то с пацанами уже к родственникам уехали. Я вот жду новых хозяев — ключ отдать. Сижу вроде дома, а дом и не мой… Странно, верно? Но с тобой, Ярославик, нам надо поговорить. Тебе я хотела сказать: что бы ни случилось, обязательно занимайся. Это очень важно. У тебя способности, их надо развивать. Понимаешь?

Ярослав осторожно отстранился от Инны Яковлевны, посмотрел ей в глаза и кивнул.

— Я тебе оставлю учебники, книжки, буду часто тебе писать. Ты отвечай мне, ладно?

— Ладно.

— Потом, глядишь, и приедешь в гости. Мои пацаны всё время спрашивают, приедешь ты или нет.

Ярослав вспомнил сыновей Инны Яковлевны — смешных близнецов-третьеклассников, снова кивнул и, чувствуя, что вот-вот разревётся, сказал:

— У нас новый воспитатель тоже понимает по-немецки. Может, я с ним буду говорить.

— Да, хороший воспитатель, — поддержала его Женька, глупо улыбаясь.

— Вот видишь, как тебе повезло! — Инна Яковлевна взъерошила ему волосы. — Разговорный язык надо тренировать, если есть возможность.

— Я буду, — пообещал Ярослав. — И писать Вам буду. И приеду потом. Обязательно.

— И меня возьмёт, — заявила Женька.

— Всё, — Ярослав сделал шаг к порогу, — нам пора. До свидания!

— Возьми книги, — Инна Яковлевна подняла с пола стопку книг и протянула ему. — Подожди, не в руках же ты их понесёшь. Промокнут. Я сейчас дам тебе пакет.

Она скрылась в комнате, а Женька толкнула его локтем:

— Ты чего, реветь собрался?

— Собрался, — Ярослав вытер рукавом намокшие глаза. — Тебе-то что?

— Ничего, — Женька дёрнула плечом.

Инна Яковлевна вернулась, подала Ярославу пакет с книгами. Поверх них лежало ещё что-то. Ярослав сунул в пакет руку и вытащил красивую кружку с пузатыми медвежатами. Рядом была ещё одна.

— Это вам с Женей. Одинаковые.

— Спасибо, — просияла Женька. — Какие мишки балдёжные!

Ярослав сделал ещё одну попытку не заплакать, но теперь уже ничего не получилось. Он пробормотал “До свидания” и выскочил в подъезд. Через несколько секунд его догнала Женька:

— Подожди, не беги так! Я отстану.

Ярослав выбежал на улицу, где хлещущий потоками дождь смыл с его щёк слёзы, и остановился:

— Жень, а тебе совсем всё равно, что она уезжает?

— Ну, не совсем, — возразила Женька. — Хорошая тётка. Лучше бы Верка куда-нибудь свалила. Так с неё не дождёшься! Ладно, давай руку.

Ярослав автоматически подал Женьке руку, и они медленно отправились обратно в детский дом. Инна Яковлевна, самый добрый и понимающий, по мнению Ярослава, воспитатель, уезжала навсегда. Теперь не будет вечеров в воспитательской, когда любое русское слово Инна Яковлевна ему запрещала, и они общались только по-немецки. Не будет чая с конфетами, никто не обнимет Ярослава так, как раньше обнимала мама, не погладит по голове. Никто не будет выделять его среди других воспитанников, и в детском доме не останется никого, кто верит в него и верит ему. Правда, Сергей Фёдорович тоже, вроде бы, неплохой человек. Но что ему Ярослав? Что Ярослав директору, Фроське, Вере Ивановне? Детдом — тот же конвейер. Выпустили — набрали. Проследили, чтобы все учились и никто ничего не натворил. Хоть кто-нибудь из работающих здесь думает о той же Женьке Воробьёвой в свободное время? Конечно, нет…

— Das Ende, — сказал Ярослав грустно.

— Чего? — не поняла Женька.

— Конец, говорю, — пояснил Ярослав и, дёрнув Женьку за руку, быстро пошёл. Грязь чавкала под подошвами, приходилось постоянно перепрыгивать через лужи. Они уже одолели половину пути, как Женька вдруг остановилась и удивлённо сказала:

— Смотри, какой котёнок.

Котёнок был маленький, серый и мокрый. Он жался под навесом у магазинчика и дрожал.

— Красавчик, — залепетала Женька, опускаясь перед котёнком на корточки, — ма-аленький, холодно тебе…

Ярослав присел рядом.

— Погладь, — потребовала Женька, беря котёнка на руки и пристраивая себе на коленки. Ярослав провёл по мокрой шёрстке двумя пальцами:

— Дрожит.

— Давай возьмём его себе. Пусть живёт с нами, — Женька посмотрела на Ярослава и поднесла котёнка к своему лицу: — Ну, дурачок, пойдёшь жить к нам?

Котёнок жалобно пискнул.

— Он согласен, — радостно сообщила Женька. — Я очень таких лапочек люблю. У меня много кошек было. Я их с улицы таскала, а мамка не прогоняла. А один раз у меня взрослая кошка принесла котят. Они, пока слепые, вообще такие смешные… За молоко дерутся, толкаются. У тебя были когда-нибудь кошки?

— Нет, — вздохнул Ярослав, — мне мама не разрешала. У неё аллергия была на шерсть. У меня рыбки были. Сомики. В большом аквариуме.

— А у меня кошки, собачки жили, а один раз мышка в баночке, только её один материн кореш выкинул — она воняла здорово. Мы с братом потом искали, не нашли. Думаю, он её всё-таки убил, перед тем, как выкинуть.

— У тебя брат есть? — удивился Ярослав. От Женьки он раньше слышал только о матери, да о тётке.

— Был, — Женька продолжала тискать и целовать котёнка. — Его на дороге машиной задавило.

Ярослав вздрогнул.

— Он был самый мне родной человек, — сказала Женька. — Я, когда у тётки бываю, всегда к нему на могилу хожу и там плачу. Ты дорогу аккуратно переходи, ладно?

— Ладно, — тихо сказал Ярослав. Стало жаль Женьку и её брата, а заодно вспомнилась собственная боль. Всё внутри заныло, как будто его самого только что сбило машиной. — Ну, пойдём?

— Пойдём, — Женька сунула котёнка за пазуху. — Устроим его пока в теплице, а там видно будет.

Пока они добрались до детдомовской теплицы, Ярослав промок так, что его можно было выжимать. А Женька прижимала к груди маленькое существо и радовалась.

— Будем его кормить, — говорила она, — ему совсем немного надо. И сделаем ему постельку в коробке. Тут где-то есть коробки. Я ему подстилочку завтра на кружке сошью. А пока положим что-нибудь старое. Только что?

— Давай мою майку, — предложил Ярослав, — у меня есть совсем старая.

— Здорово! И это будет наш общий зверь. Да?

— Да.

Они устроили котёнка в дальнем углу, где его было трудно заметить, и решили, что будут кормить его по очереди. Утром — Женька, после обеда — Ярослав. Ярослав сбегал в комнату за майкой, а, когда возвращался, подумал, что всё-таки Женька — девчонка хорошая, добрая. Вика бы, наверное, этого котёнка и не заметила, и под одеждой в детдом точно бы не понесла. Только вот не привыкает Женька ни к кому как следует. Ведь нравилась ей Инна Яковлевна, она к ней даже обниматься лезла, а теперь не расстраивается и не плачет. Как будто кот для неё важнее человека…

7

— Тебя, это самое, как его, Верка искала, — рассказывал Денис, пока Ярослав переодевался и развешивал мокрые вещи по холодной батарее. — Ей кто-то стукнул, что ты со школы свинтил. Она, это самое, мне говорит: “Где это наш гений ходит, ты не знаешь?” — Денис довольно похоже передразнил Веру Ивановну. — А я говорю: “Нет, не знаю”. Она пообещала тебя убить.

— Да ну её, — сказал Ярослав. — Что она мне сделает?

— Ты, это самое, её просто плохо знаешь, — Денис округлил глаза. — Она тебя инлиглистом обозвала.

— Лингвистом, — поправил Ярослав.

— Ну да, — кивнул Денис. — Она, это самое, дура полная, когда такая злая. Вон прошлый раз она против Краба парней организовала, так они его так отходили! Нарвался… С ней, это самое, как его, не связывайся лучше.

— А ещё она кровь пьёт, — вздохнул Ярослав и с ногами забрался на кровать. Ему до сих пор было холодно и ещё немного грустно. Да и чушь все эти страсти. Вера Ивановна, конечно, противная, но терпеть её можно. Поорёт, да отвяжется.

— А может и пьёт, — согласился Денис. Он закатил рукав и показал шрамик на локте. — Видел, как его, скакалкой отходила меня. Кикимора…

Денис хотел продолжить свой монолог, но дверь отворилась, и на пороге появилась сама Вера Ивановна. Денис судорожно глотнул и как-то незаметно, бочком, пробрался мимо неё в коридор. А Ярослав только успел свесить ноги с кровати.

— Почему на постели? — грозно взвопила Вера Ивановна, надвигаясь на него. — Ты что, Снежинский, здесь первый день? Тебе известно, что сидеть нельзя? Известно? Забрался с ногами! Сам покрывала не стираешь!

Ярослав встал.

— Почему ты всё-таки ушёл из школы? — продолжила Вера Ивановна. — Я тебе что, непонятно сказала, что никуда ехать нельзя? Ты у нас уже по-русски не понимаешь?! Ещё и Воробьёву с собой потащил!

Ярослав хотел отойти от Веры Ивановны подальше, но она стояла так, что это было невозможно. Тогда он опустил голову, чтобы не видеть её лица.

— В глаза не смотрим, — уточнила Вера Ивановна. — Что ж, понятно, почему. Ты же у нас вроде умный, Снежинский, а взрослых не слушаешься, школу прогуливаешь! Что бы твой папа — кандидат наук сказал, если бы узнал? А? Не слышу!

Ярослав молчал. Вера Ивановна взяла его за подбородок и заставила поднять голову. Пальцы у неё были сухие и холодные. Ярослав трудно глотнул.

— Ты что, думаешь, тебе всё можно? Думаешь, у Веры Ивановны хоть на ушах стой? Не выйдет, дорогой! Я тебя человеком сделаю, раз это твоим родителям не удалось. Чем они там думали, когда тебя такого воспитывали?

— Это подло, — чуть слышно сказал Ярослав.

— Что?

В комнате стало тихо. Обморочно тихо. Ни звука, ни шелеста, ни дыхания.

— Это подло, говорить про моих родителей. Они погибли, Вы их совсем не знаете! — Ярослав старался смотреть мимо Веры Ивановны.

— Вот так, да? — голос у неё теперь стал просто ледяным. — Ты со мной поссориться решил? Хорошо… Тогда раздевайся. Всё с себя снимай.

Это была странная просьба. Странная и нелепая. Ярослав стоял, как парализованный.

— Да, Снежинский, придётся мне с тобой помучиться, — вздохнула Вера Ивановна, а потом взялась за футболку Ярослава и стала её с него снимать. — Сам потом спасибо скажешь…

— Не надо, — прошептал он. Но Вера Ивановна бросила футболку на кровать и потянулась к ремню брюк:

— Ну что, мне тебя дальше раздевать, или сам напряжёшься?

Вера Ивановна была выше его и, наверное, сильнее. Если бы она была мужчиной, Ярослав бы ударил её и попытался убежать, а тут совершенно растерялся. Он стоял и смотрел почему-то на стеклянную пуговицу на её блузке. Пуговица была красная, и вся блузка была красная. А на левой руке у воспитательницы был бордовый браслет из каких-то мелких камушков. Камушки были совсем небольшие, как капли крови. Зимой на снегу эта кровь застывала как раз такими вот льдинками. Ярослав вспомнил это, почувствовал дурноту и его начало выворачивать наизнанку.

— Чтобы всё в комнате убрал, — сказала Вера Ивановна, выходя. — Потом придёшь ко мне.

Ярослав переждал приступ, на ватных ногах сходил в умывалку за тряпкой, затёр пол и, совершенно обессилевший, упал на свою кровать. Снова тошнило. Кружилась голова. Встать, одеться, идти куда-то не было сил. Хотелось умереть. Интересно, как это — насовсем умереть. Наверное, мёртвого не тошнит. Ещё мёртвым не страшна никакая Вера Ивановна. Ярослав проклинал себя за такую слабость, но мысли о самоубийстве лезли и лезли в голову.

Потом в комнату вошёл Арнольд и, гадко улыбаясь, сказал:

— Вера сказала тебя поторопить.

— Я не пойду, — Ярослав отвернулся.

— Пойдёшь, — возразил Арнольд, — а если надо, то и бегом побежишь. Иначе мы тебя приведём. Я да Краб. А будешь рыпаться — в рыло врежем.

— Отвали, — попросил Ярослав, — мне плохо. Я полежу, потом приду.

— Нет, сейчас. Или тебя бить?

Ярослав встал, но его качнуло, и он повалился обратно. Арнольд подумал пару секунд, потом вышел. А вернулся действительно с Крабом. Они без лишних слов взяли Ярослава за руки и повели в коридор. Как арестанта. Но Ярославу было уже всё равно, он только старался не упасть. У лестницы их ждала Вера Ивановна. Она кивнула им головой, и они пошли на второй этаж. Впереди — воспитательница, за ней — Арнольд, Краб и Ярослав между ними. Пройдя в конец коридора, Вера Ивановна достала из кармана ключ и открыла ободранную дверь. Ярослав знал, что за ней находится заброшенная ванная комната, поэтому в животе у него сразу похолодело.

— Ну что, Снежинский, обед для тебя отменяется. Пока посидишь тут, подумаешь, как можно, а как нельзя со взрослыми разговаривать, — Вера Ивановна показала в комнату рукой. Там не было ни окна, ни лампочки, а было абсолютно темно и пахло пылью. Сюда составляли вёдра для мытья пола, тазы, швабры, сломанные табуретки и прочую рухлядь. И сейчас свободное место осталось только у самой двери. На нём можно было стоять или сидеть, но всё равно было бы тесно.

Ярослав дёрнулся, страх прибавил ему сил:

— Нет, я не хочу! Давайте, я лестницу помою или хоть весь дом, хотите? Или давайте я здесь в коридоре буду стоять, хоть всю ночь до утра!

— Ты будешь стоять там, где я тебе скажу, — объяснила Вера Ивановна и с интересом посмотрела на Ярослава. — А что, темноты боишься?

Ярослав хотел сказать “нет”, но слова застряли в горле, а на глаза навернулись слёзы.

— Боишься, — кивнула Вера Ивановна, решительно взяла Ярослава за локоть и толкнула в комнату.

— Пустите, — закричал Ярослав, поворачиваясь, но дверь перед ним захлопнулась. — Откройте!

— Будешь кричать или стучать, просидишь вдвое дольше, — сказала за дверью Вера Ивановна, запирая его на ключ.

Ярослав сел на пол, прислонившись к двери. Глаза постепенно привыкали к темноте. Она стала казаться не абсолютной, а то скручивалась сгустками, то разрежалась, как старая материя… Предметы вокруг стали незнакомыми и пугающими, нагромождение вёдер представилось Ярославу покорёженной машиной. Точно такой же, какую он видел тогда, зимой. И, как тогда, было холодно. Тут не пахло кровью, а пахло пылью, ветхими тряпками и ржавчиной, но стоило Ярославу пошевелиться, как он чувствовал, что он не один в этом сумраке, что здесь определённо есть кто-то ещё, может быть та самая чёрная собачка, а может, тот самый незнакомый человек. Ярослав закрыл глаза, но всё равно видел его согнутую фигуру, неестественно длинные руки и, как ему казалось, даже лицо. Кому принадлежало это лицо, было неясно, зато совершенно определённо просматривался на нём дикий, животный ужас… Человек мог подойти к нему абсолютно незаметно и сделать всё, что хочет… Никто не поможет, никого вокруг нет. Ярослав изо всех сил прижался к двери и понял, что он весь мокрый от пота и слёз, непроизвольно текущих по щекам. Страх охватил его полностью, сердце билось где-то в горле, руки и ноги стали чужие. А человек всё приближался и приближался. Ярослав не выдержал: закричал, заплакал в голос, стал стучаться в дверь и просить выпустить его оттуда, а потом мир вокруг начал распадаться на отдельные кусочки, которые бешено вращались и, сталкиваясь, разлетались в разные стороны, потом они исчезли, но остался шум. Он не исчезал слишком долго…

8

Машина Сашке понравилась. Он тут же принялся катать её по полу, старательно гудя. Сергей с улыбкой смотрел на сына. Ольга сидела в кресле. Какая-то помолодевшая, свежая. Удивлённо оглядывалась:

— Как можно жить в такой дыре?

— Зато плата низкая.

— Где ты только набрал такой рухляди?

— Я полагаю, что это мебель.

Ольга рассмеялась:

— Ты как заправский холостяк. Только банки консервов не хватает. Вот там, на письменном столе среди бумаг.

Сергей тоже засмеялся, вышел на кухню и через минуту вернулся с открытой консервной банкой:

— Килька в томате. Теперь всё правильно?

— Теперь всё. Нет, постой, нужна трёхдневная щетина и грязные носки под диваном.

Сергей развёл руками:

— Прости… Такому я пока не научился.

Она перестала смеяться, побарабанила пальцами по подлокотникам и тихо спросила:

— Серёжа, а ты меня совсем больше не любишь?

Сергей отвернулся, стал смотреть в окно. Потом сказал:

— Как я могу любить тебя после сегодняшнего? “Гражданин такой-то не возражает против усыновления его ребёнка такого-то гражданином таким-то”.

— Но ты же понимаешь…

— Я всё понимаю. Не требуй от меня невозможного. Если ты думаешь, что я стану тебя преследовать, можешь расслабиться. Этого не будет.

— Я не об этом.

— Нет, Оля, я тебя не люблю.

Кажется, она обиделась. Во всяком случае, встала и пошла посмотреть, куда укатил машинку Сашка. Сашка, радостно оравший сегодня, что у него теперь два папы. Сергей стал складывать бумаги в папку. Вчера ночью он хорошо поработал и сегодня, скорее всего, перевод будет закончен.

— Мы уходим, — сказала бывшая жена уже в прихожей.

— А я уже все буквы знаю, — сообщил Сашка, целясь ручонками в рукава курточки. — И несколько могу написать. А “и” могу даже по-немецки. Это такая палка с точкой.

— Тогда пиши мне письма, — Сергей присел перед сыном на корточки, помогая ему застегнуть непослушный замок.

— По-немецки? — обрадовался Сашка, знавший на этом языке от силы слов десять.

— По-русски, — улыбнулся Сергей, — только длинные.

— А ты мне короткие, — сказал Сашка. — Чтобы я не устал читать.

— Договорились.

Они вышли на крыльцо. Сергей посмотрел на тучи, из которых дождь уже не лил, а моросил нехотя и устало, и махнул Ольге рукой:

— Нам на разные остановки.

— Прощай.

— Прощай.

Сергей пошёл очень быстро, чтобы не оборачиваться. Наверное, он всё-таки соврал Ольге. Что-то осталось между ними. Что-то, что не даёт сразу стать чужими когда-то любящим людям…

Сегодня он не опоздал, а наоборот, пришёл раньше на добрых полчаса. Вера Ивановна руководила приготовлением уроков в учебной комнате. Там стояла гробовая тишина, только ручки шелестели по бумаге. “Как она держит такую дисциплину?” — поразился Сергей. У него, когда дети учили уроки, было куда как шумнее.

— А, Сергей Фёдорович, — Вера Ивановна глянула на часы, — что-то Вы рано.

— Просчитался немного.

— Дети, — громко сказала воспитательница, — кто закончил, выходим. Остальные сидим тихо, я скоро вернусь.

Два младшеклассника поднялись и вышли. Вышли и Сергей с Верой Ивановной.

— Да идите уже домой, — предложил Сергей, — что я, лишних полчаса не посижу?

Вера Ивановна подумала, потом согласно кивнула, подала ему связку ключей, которую держала в руках, и отчиталась:

— Детей по списку сорок девять. В наличии сорок семь. Двоих вчера бабушка на неделю забрала. Вообще-то Вам стоит пересчитать, а то верите мне на слово, а кто убежит — будем рядиться, в чью смену.

— А что, они часто убегают?

— Нет, но поручаться я бы ни за кого не стала.

Вера Ивановна надела плащ, взяла со шкафа в воспитательской свой зонтик, и добавила:

— Вот сегодня Снежинский с Воробьёвой бегали, несмотря на мой запрет. Я их наказала. Воробьёва вечером будет мыть туалет на втором этаже, а Снежинский у меня сидит, думает о своём поведении. Вот ключ, выпустите сами, когда захотите. Но я думаю, пока рано.

— А от какой комнаты ключ? — удивлённо спросил Сергей.

— От кладовки наверху в конце коридора. Раньше там ванная была.

— Там есть окно? — Сергею стало не по себе.

— В кладовке? Откуда?

— Ярослав боится темноты. Вы не знали?

— Молодой человек, — назидательно проговорила Вера Ивановна, — мало ли кто чего боится! Если он у нас такой перепуганный, пусть взрослым не хамит. Ну, мне пора. Завтра у меня утренняя смена. Наша Анна Игоревна сдаёт какие-то зачёты, так что до конца июня по сути тянуть группу придётся нам с Вами.

Вера Ивановна пошла к выходу, а Сергей, почти бегом, на второй этаж. “Пусть не хамит!” — в Сергее поднялась досада на Ярослава. Что он, правда, промолчать не может? Неужели не видит, что за человек эта Вера Ивановна! А может, она права? Может, не такой уж и хороший мальчик этот Ярослав? Что Сергей о нём знает? Что тот разбивался в машине, знает иностранные языки, боится темноты, да любит Вику Захарову? Это ровным счётом ничего не даёт. Всё это можно и о мерзавце сказать. Сергей сунул ключ в скважину и подумал, что же он спросит сейчас у Ярослава, как будет выяснять, что произошло на самом деле…

Спрашивать ничего не пришлось. Ярослав полулежал, откинувшись на старые тазы и вёдра, неловко подогнув правую руку, абсолютно белый и как будто неживой. Внутри у Сергея всё опустилось от страха, в одну секунду он оказался в комнате, принялся тормошить Ярослава, бить по щекам. Через минуту, показавшуюся Сергею бесконечной, мальчишка открыл глаза и посмотрел на него абсолютно бессмысленным взглядом. Сергей вздрогнул. Теперь он уже был на стороне Ярослава, что бы ни произошло до этого. Что бы он ни натворил, всё равно это всего лишь ребёнок, который не заслуживает таких мучений. Сергей поглубже вдохнул и, как можно спокойнее, спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

Ярослав молча смотрел на него и, кажется, не понимал, что происходит.

— Вставай, уйдём отсюда, — Сергей начал поднимать Ярослава, но тот никак не мог встать, к тому же из носа у него вдруг пошла кровь, капая на грудь и живот, растекаясь по хирургическому шву под рёбрами. “Как он тут не замёрз без рубашки”, — подумал Сергей. Потом кое-как поднял Ярослава и, почти волоча за собой, довёл до умывалки, смыл кровь и разводы от слёз. Он всё время что-то говорил, но мальчишка никак не реагировал. Тогда Сергей отвёл Ярослава в воспитательскую, уложил на свой диван и пошёл за одеялом. В комнате, где жил Ярослав, на тумбочке сидел Юра Шнайдер и заклеивал очки скотчем. Сергей взял одеяло с кровати Ярослава и спросил:

— Ты не знаешь, что случилось?

— Знаю, — отозвался Юра, подслеповато щурясь. — Сегодня Ярик с Женькой ходили провожать Инну Яковлевну. Она до Вас работала. Только Женька учится во вторую смену, а Ярик — в первую. Вот он и прогулял.

— И вас за такую ерунду наказывают? — Сергей задохнулся от возмущения.

— Это не ерунда, — спокойно сказал Юра, — это прогул. Он ведь отпрашивался, а ему запретили.

— Ну а Женя где сейчас?

— Женька точно в школе, — уверенно отозвался Юра, — им сегодня какой-то спектакль привезли. Все к восьми только вернутся. Сегодня даже ужин позже. А потом она будет туалет мыть. Вера Ивановна при всех сказала. Теперь если Женька не станет, Вере кто-нибудь настучит. Так что помоет, никуда не денется.

Сергей постоял молча, посмотрел на Юру и вышел. Говорить что-то было бесполезно. Вспомнился сосед, уверенный, что здесь трудные дети. Знал бы он, какие здесь взрослые! Да тут же свихнуться можно! Что там думает бабка Ярослава? Почему она его до сих пор не увезла к себе? А может, просто полагает, что с ним всё в порядке, а, когда узнает правду, мальчишку заберёт? Надо взять адрес и написать. Или съездить самому, если не очень далеко. Бабка всё-таки, родной Ярославу человек. Неужели его, Сергея, мать не взяла бы Сашку, если бы тот осиротел? Быть такого не может! Сергей вспомнил мать. Они не виделись неделями, хоть и жили в одном городе, но Сергей всегда знал — можно прийти в любое время, ему будут рады…

Ярослав лежал ничком, уткнувшись в ветхую диванную обивку и беззвучно плакал — только плечи вздрагивали. Сергей сел рядом, погладил его по голове.

— Сволочи, — сказал Ярослав, захлёбываясь слезами, — фашисты! Я вас ненавижу!

— Всё хорошо, — без особой уверенности пробормотал Сергей, укрывая трясущегося не то от холода, не то от плача Ярослава одеялом, — всё будет хорошо.

— Я убегу, — сообщил Ярослав, не поворачиваясь. — Я здесь жить не буду. Вы ничего не сделаете! Вы меня не найдёте!

Сергей молчал. Ему нечего было сказать. Оставалось только ждать, когда мальчик успокоится. Поплачет и уснёт. Он сидел рядом, гладил Ярослава по голове и молча слушал, как тот вновь и вновь говорит, что ненавидит всех и хочет умереть. Потом Ярослав всё-таки заснул. Сергей осторожно встал и вышел в коридор — встречать вернувшихся со спектакля детей…

“Всё будет нормально, — думал он о Ярославе, — главное, чтобы в комнате горел свет. Он проснётся, увидит, что светло, и успокоится. И, может быть, всё будет хорошо. Детская психика восстанавливается лучше, чем взрослая”.

9

Ярослав открыл глаза и удивлённо огляделся. Он не мог понять, где находится. В комнате было светло, мирно тикали часы. Ярослав приподнялся и увидел, что спиной к нему за столом сидит Сергей Фёдорович, а сам он лежит на диване, укрытый одеялом. Ему было тепло и уютно. Комната оказалась воспитательской и, хоть Ярослав не мог вспомнить, как он сюда попал, его это почему-то порадовало. Спать не хотелось, но и вставать не хотелось тоже. И думать не хотелось. Вдруг от мыслей или движения покой разрушится? Этого нельзя было допустить, это было волшебное ощущение. Но откуда оно здесь? Ярослав присмотрелся к Сергею Фёдоровичу и вспомнил: вот так же он иногда засыпал с книжкой на диване в комнате родителей, а когда просыпался, первое, что видел — отца, сидящего за своей диссертацией. И свет в комнате, и тиканье будильника — всё было из той, прошлой жизни. И покой, тепло — тоже оттуда. А это просто подделка. Подмена, в которую можно поверить только со сна. Ярослав закрыл лицо ладонями. Стало горько. Как будто Сергей Фёдорович посягнул на что-то, на что не имел права. Хотя при чём тут он? Ярослав всхлипнул и Сергей Фёдорович тут же обернулся, встревожено глядя на него:

— Как спалось, Ярослав?

— Плохо.

— У тебя что-нибудь болит?

Ярослав прислушался к своим ощущениям и понял, что болит голова. Гудит, как будто он ей ударился. Почему как будто? Ударился! О край ванной в комнате, где его закрыла Вера Ивановна! Ярослав за одну секунду вспомнил всё, что случилось, и глаза его расширились от ужаса.

— Всё хорошо, — Сергей Фёдорович присел рядом, — не волнуйся. Больше с тобой такого не произойдёт. Давай сейчас чаю попьём. Или ты кушать хочешь?

Ярослав помотал головой.

— Тогда чай. У меня в кармане даже немного конфет есть.

Ярослав кивнул. Сергей Фёдорович аккуратно поднёс ему стакан. Толстое стекло приятно согрело руки, Ярослав посмотрел на дымок и сделал первый глоток.

— Пей, пей, — сказал Сергей Фёдорович. — Чай — штука полезная. Можно сказать, иногда просто оживляет. Ах, да, — он порылся в кармане и вытащил оттуда конфету. — Вот, на, шоколадная.

Конфета называлась “Буревестник”. Ярослав улыбнулся — точно такими же конфетами его угощала последний раз Инна Яковлевна. Он развернул фантик и вдруг почувствовал, как по щекам потекли слёзы.

— Всё нормально? — Сергей Фёдорович озабоченно смотрел на Ярослава.

— Да, — Ярослав вытер глаза краем покрывала. — Мне просто так в жизни не везёт… Так не везёт, что жить не хочется. Что бы не сделал, потом плохо…

— Да и мне, честно говоря, не везёт, — вздохнул Сергей Фёдорович. — Но везение или невезение — вещи относительные. Важнее, как человек к этому относится. Я думаю, главное — цель в жизни не потерять. У кого есть цель, тот после любого падения встанет и дальше пойдёт. У кого нет — тот пропал. Вот так.

— У меня есть цель, — сказал Ярослав уверенно.

— У меня тоже, — задумчиво произнёс Сергей Фёдорович. — Хотя жизнь моя сейчас — странная штука. Вдруг находишь смысл там, где его и представить не мог, а то во что верил, оказывается ерундой… И самое сложное: когда старое потерял, а нового ещё нет. Не наросло… Тут легче всего сломаться…

Ярослав удивлённо смотрел на Сергея Фёдоровича. Тот поставил свой стакан на стол и расправлял фантик от конфеты.

— Знаешь, что меня утешает? Что не старый ещё. Ещё ничего не поздно… А испытания у всех бывают. Иногда они даже на пользу. Закаливаешься так, что ничего уже не страшно.

— А мне всё равно страшно, — вздохнул Ярослав. — Я вот Веры Ивановны боюсь. И раньше боялся, а теперь даже лицо её вспомню — тошнит… Злая она. Какая-то злая и очень сильная. Я раньше таких никогда не видел.

Они помолчали. Странно, но спать Ярославу совсем не хотелось. А хотелось поговорить с Сергеем Фёдоровичем. Просто так, ни о чём, или о чём-то важном. Но поговорить. Пусть ночь длится как можно дольше. Пусть детский дом будет спящим и пустынным, а утро и смена Веры Ивановны никогда не наступит… Сергей Фёдорович внимательно смотрел на Ярослава, а потом вдруг спросил:

— Я только одного не понимаю. Если ты так боишься темноты, зачем вообще в эту ванную пошёл? Ну, сделал бы что-нибудь. Убежал бы, например, а вернулся вечером в мою смену. Мы бы уж как-нибудь разобрались.

Ярослав растерялся.

— Я сначала не подумал, а потом меня уже Краб с Арнольдом потащили, от них не вырвешься. Да и воспитатели между собой всегда договориться могут. Откуда я мог знать, что Вы меня ещё хуже не накажете?

— Да, — грустно проговорил Сергей Фёдорович, — я же монстр, выкручивающий детям руки. Совсем забыл…

— Нет, — возразил Ярослав, — Вы хороший. Вы меня простите, пожалуйста. Я просто ошибся.

— Да я не в обиде. Собственно говоря, я даже догадываюсь, в чём дело…

— Да? — Ярослав насторожился.

— Это просто, — сказал Сергей Фёдорович спокойно, — мне тоже когда-то было четырнадцать лет. Даже нет, мне было тринадцать. Напротив моего дома жила девочка, которая мне очень нравилась. Утром я становился у окна и ждал, когда она выйдет из дома, потом выбегал сам и шёл в школу за ней — на расстоянии в несколько метров. Я видел только её спину и бантики, торчащие из под шапки, но был счастлив.

Ярослав улыбнулся.

— Один раз, — продолжил Сергей Фёдорович, — она не вышла в положенное время. Заболела. Я проторчал у окна половину первого урока, думая, что она опаздывает. А в нашем классе как раз шла контрольная работа… Я прогулял, даже не заметив этого. Мне было страшно: вдруг с ней что-то случилось. Вернувшись из школы, я снова сел к окну. Сейчас смешно, но тогда я даже есть не хотел, сидел несколько часов, не двигаясь. И окончательно убедился, что с Машкой произошло что-то ужасное, когда вечером к их подъезду подъехала “скорая”. Потом-то выяснилось, что “скорую” вызвали в другую квартиру, но я даже представить себе такого не мог…

— И что? — спросил Ярослав, потому что Сергей Фёдорович замолчал.

— Ничего. Мама отпаивала меня валерьянкой и убеждала, что это не последняя любовь в моей жизни. Я ей не верил. Но она оказалась права.

— А Машка Вас не любила?

— Она о моих мучениях даже не догадывалась.

— А что же Вы не сказали?

— Я боялся, — усмехнулся Сергей Фёдорович, — я был ниже её ростом, младше на класс и, по моему убеждению, совсем не симпатичный.

— Я тоже младше Вики почти на два года, — неожиданно для самого себя признался Ярослав. — Только я думаю, что бывает так, когда первая любовь навсегда остаётся… Наверное, не у всех, но бывает. У меня папа маму полюбил ещё в школе — и на всю жизнь. Вместе в город приехали, в институт поступать. Они оба медики были: папа хирург, а мама — педиатр… Поэтому я тоже могу всю жизнь одну девушку любить… Только… Сергей Фёдорович, а вот Вам Вика совсем не нравится?

— Вика? — Сергей Фёдорович помолчал, как будто подбирая слова. — Она красивая, конечно. Только я люблю другую женщину.

Ярослав с облегчением вздохнул. Стало так хорошо, как будто сбросил с плеч надоевший груз. Всё выяснилось. Ничего у Вики с Сергеем Фёдоровичем не будет. И человек он просто замечательный. Разговаривает откровенно, не выгоняет никуда, не торопит. Как будто они с Ярославом не совсем чужие люди. Как будто ему на Ярослава не наплевать.

— А мне Инна Яковлевна книги подарила, — сказал Ярослав, — правда, я их ещё не успел посмотреть. И кружку. Мне и Женьке. Женька тоже хорошая девчонка. Только она почему-то всё время за мной бегает, куда бы я ни пошёл.

— И ты не знаешь, почему…

— Да знаю… — Ярослав улыбнулся. — Это тоже мне так не везёт. Мне нравится одна, а я нравлюсь другой. Всё кувырком.

— Дурачок ты, Ярослав, — Сергей Фёдорович потрепал Ярослава по плечу, — это тебе так везёт. Любовь — это счастье, кто бы тебя не любил. Не бывает ненужной любви.

Ярослав зевнул, веки вдруг потяжелели. Он виновато посмотрел на Сергея Фёдоровича:

— Кажется, я засыпаю.

— Засыпай. А то будешь весь день варёный. Я-то утром отосплюсь, а тебе в школу.

— У нас в субботу всего три урока, — сообщил Ярослав, забираясь под одеяло. Наверное, стоило идти в спальню, но не хотелось, а Сергей Фёдорович не прогонял. Ярослав отвернулся к стене и почти мгновенно заснул.

10

Под утро Сергей всё-таки задремал сидя, положив локти на стол. Слишком много вчера произошло. В разговоре с Ярославом он никак не мог толком расслабиться. Всё боялся, что скажет что-то неосторожно, и мальчик перестанет ему доверять, замкнётся. Вот, солгал, что кого-то любит, что цель в жизни есть. А какая цель-то? День за днём проходит в мыслях, что делаешь что-то не то, не так. Взял, называется, ночную работу, чтобы кошмары не снились… Тут поработаешь, они средь бела дня мерещиться начнут. А уйти нельзя. Потому что кто знает, какой человек устроится на его место. Вдруг ещё одна Вера Ивановна? Что тогда будет с тем же Ярославом? Сергей то и дело ловил себя на мысли, что слишком много думает именно об этом мальчишке. А их тут ещё сорок восемь человек. Вон Вика одна чего стоит. Ходит мимо воспитательской, заглядывает, вздыхает. И ясно ведь, что не искренне — так, на прочность проверяет, а может поспорила, что новый воспитатель непременно ей заинтересуется. С неё станет. Вова с Лёшей странные люди: Вера Ивановна дала команду и они повели своего ровесника туда, где он умереть от страха мог. Разве это нормально? Неужели тут все такие? Лишь бы их не задело, а там хоть трава не расти?! А Ярослав? Он — такой? Он бы участвовал, если бы Вера Ивановна приказала кого-нибудь избить? Сергею очень хотелось быть уверенным, что нет, но он сомневался. У Ярослава есть страх, а значит, им можно управлять, играя на этом страхе. Страх может превратить человека в животное, ничего не соображающее и оттого покорное. Сергею было противно. И в то же время он вдруг ясно увидел выход — он должен быть здесь. Он должен принести этим детям что-то такое, чего не могли дать им другие воспитатели. Он должен их защитить. Может, в этом и обнаружится его собственная цель и смысл? Только вот хватит ли его на это? Ярослав спал беспокойно — то вскрикивая во сне, то резко переворачиваясь и скидывая одеяло, то забиваясь под него с головой. И Сергей подумал, что должен выдержать. Должен помочь. Не всем — так хотя бы кому-то. Может быть, даже всего лишь одному. Пусть один из них станет нормальным человеком. Дело того стоит…

К утру тучи разогнало ветром, и Сергея разбудил луч солнца. Он поднялся, распрямил затёкшие руки и посмотрел на диван. Ярослав ещё спал, глубоко дыша. Щёки у него раскраснелись, одеяло снова упало на пол. Сергей подошёл к мальчику, положил руку ему на лоб — так и есть, температура. Всё-таки простудился. А может, от нервов. Сергей потихоньку вышел на улицу — покурить до пересменки. Он чувствовал себя уставшим и думал, что, может быть, это и к лучшему, иначе он, увидев Веру Ивановну, мог наговорить ей такого, что его бы сразу уволили. Время на часах подходило к шести. На кухне уже переговаривались повара, зашедшие со служебного входа, дворник мёл дорожки. Начиналось новое утро. Скоро придут на смену воспитатели, потом встанут дети, будут сонно толпиться в умывалке, дремать за завтраком, собираться в школу…

Будить Ярослава не хотелось. Да и не было смысла: на уроки тому сегодня ходить не стоит, а медсестра с фельдшером приходят позже. Сергей прошёлся по корпусу, убедившись, что всё в порядке, и вернулся к себе.

Вера Ивановна появилась вовремя, и шаги её было слышно издалека. Сергей напрягся. Хотелось выйти и поругаться, но он сдерживал себя. Скандал ни к чему не приведёт. Через минуту она открыла дверь и поинтересовалась:

— Почему у Вас закрыто, Сергей Фёдорович? Вы в курсе, который час?

— А Вы в курсе, что я тоже воспитатель, а не подросток? — спросил Сергей. — Что же входите без стука?

Вера Ивановна поджала губы.

— Впрочем, и к подросткам иногда следует стучаться, — продолжил Сергей негромко. — Никому не нравятся люди, которые врываются, как паровоз. Что в дверь, что в душу.

— Вы что, — опешила Вера Ивановна, — лекции мне будете читать?

— Да нет, — вздохнул Сергей, — думаю, это бесполезно. Но мы с Вами коллеги и должны делиться опытом, своими соображениями по поводу детей. Разве не так?

Вера Ивановна молчала, зато вдруг проснулся Ярослав. Проснулся и в ужасе забился в угол дивана. Закрылся одеялом, как будто возводил между собой и Верой Ивановной стену.

— Ярослав, — как можно спокойнее сказал Сергей, — иди пока в спальню. Я подойду через пару минут.

Ярослав кивнул, не спуская глаз с Веры Ивановны, потом пробормотал ей что-то вроде “Здрасьте” и мгновенно исчез.

— Я ничего не понимаю! — заговорила Вера Ивановна, как только дверь за мальчиком закрылась. — Что воспитанник делает у Вас в комнате? Ночью? Вы с ума сошли? Вы представляете, что о Вас могут подумать?

— А что обо мне могут подумать? — усмехнулся Сергей. — То, что я вынужден откачивать детей от Вашего так называемого “педагогического влияния”? Чего Вы добиваетесь от Ярослава?

— Я? От него? — Вера Ивановна разозлилась. — Того же, чего ото всех! Дисциплины! И пока он не станет вести себя, как все, я буду его воспитывать! Потому что тут никому, кроме меня, ничего не надо!

— Зато Вам надо больше всех! — успел вставить Сергей.

— Да, я ответственно отношусь к работе, — прошипела Вера Ивановна. — И Вам советую поступать так же. А не хватать первого попавшегося ребёнка и потакать его капризам! Тем более что ему от этого будет только хуже.

— Почему? — удивился Сергей.

— Потому что Вы со своими методами тут долго не задержитесь. Месяц, два — и поминай, как звали, а ему ещё жить и жить. Среди нас, между прочим.

— Может, Ярославу повезёт, — сказал Сергей, — и он не будет жить рядом с Вами. Я собираюсь поехать к его бабушке, уговорить её взять мальчика к себе.

— Удачи, — скривилась Вера Ивановна, — только ничего у Вас не получится. Бабушка в преклонном возрасте. Ей такие нагрузки не к чему. А у Ярослава, если Вы не знаете, зимой был ушиб мозга. Он стоит на учёте у психиатра. Вы представляете себе, что такое психиатр?

— Догадываюсь.

— Ярослав не всегда может отвечать за свои действия. У него какие-то страхи, кошмары, видения, он разговаривает сам с собой не по-нашему… — Вера Ивановна с умным видом покивала головой. — А сейчас он ещё и становится агрессивным. Вот вчера мне наговорил такого! Вы понимаете, какое его ждёт будущее? Дурдом или колония. И с Вашим влиянием опасность усиливается. Не верите — спросите у медсестры Ксении Алексеевны. Она его возит каждый месяц к психиатру, она ему каждое утро даёт таблетки.

— Любому ребёнку, перенесшему травму головы, долго дают лекарства, — сказал Сергей. — Удар головой не делает человека подонком. А у Вас, простите, у самой что-то не в порядке…

Вера Ивановна глубоко вдохнула и чуть ли не по слогам произнесла:

— Молодой человек! Чем раньше Вы поймёте, что за дети тут у нас живут, тем лучше для Вас. И я, как ни странно, желаю Вам добра. Ярослав Снежинский — трудный мальчик. И я не думаю, что Вам стоит отравлять свою жизнь из-за него…

— Вы о чём?

— О Ваших с ним э-э отношениях, — Вера Ивановна выдавила некое подобие улыбки. — Хотя бы о сегодняшней ночёвке… Ведь как на это посмотреть. Знаете, молодой мужчина, неженатый, устраивается на непрестижную работу и начинает уделять особое внимание подростку…

— Давайте, — кивнул Сергей, — бегите в милицию, пишите заявление, что я извращенец. Только не забудьте им сообщить, как закрываете детей в ванных. К тому же зная про их страхи. И посмотрим, что из этого выйдет.

— Если я захочу, — Вера Ивановна усмехнулась, — дети следователю в один голос будут против Вас показания давать. И Снежинский — первый. Сомневаетесь?

— Сволочь, — процедил Сергей сквозь зубы, открыл дверь и вышел в коридор. Вера Ивановна взвизгнула ему вслед:

— Ну ладно, ты у меня отсюда быстро вылетишь!

Сергей перевёл дыхание, зашёл в спальню старших мальчиков и увидел Ярослава, в абсолютной тишине перебирающего какие-то книги. Тот радостно посмотрел на него и шепотом сказал:

— Смотрите! Немецкие сказки! А вот это — стихи, а эта — Германский учебник по истории Европы. Можно, я их оставлю у Вас в комнате? А то вдруг пацаны порвут…

Сергей пересмотрел надписи на корешках:

— Хорошие книги. Я бы тоже хотел их прочитать. Знаешь, давай почитаем вместе сегодня вечером.

Ярослав с готовностью кивнул.

— А после завтрака сходи к медсестре. По-моему у тебя температура.

— Я боюсь, — сказал Ярослав, опустив глаза. — Медкабинет на втором этаже. Недалеко от ванной. Вдруг там будет Вера Ивановна?

— Не будет, — пообещал ему Сергей. — Мы с ней поговорили, и она обещала тебя больше так не наказывать.

— Правда?

— Правда, — соврал Сергей. — И потом, если что, ты всегда можешь обратиться ко мне. Потому что нельзя позволять другим делать с тобой что попало. Даже если эти другие старше. Ты ведь человек, Ярослав. Понимаешь?

Они вышли в коридор. Сергей помахал Ярославу рукой и пошёл на выход. Ярослав молча смотрел ему вслед.

“Вот и подружились, — подумал Сергей, — а так всё странно начиналось”…

11

Аля сидела в воспитательской расстроенная и подавленная, перебирая тонкими пальцами какие-то листочки. Что ей грустно, Сергей понял уже с порога. Может, потому что сам был абсолютно спокоен. Сегодняшний день удался: он сдал перевод и получил за него деньги, которые тут же отвёз Ольге для Сашки. В издательстве ему пообещали удачный заказ, на улице потеплело, а на остановке с лотка продавали шоколадные конфеты и он автоматически набрал “Буревестника”. Столько, сколько вошло в карманы. И решил жевать конфеты, как только захочется закурить. В ограде детдома, ожившие с окончанием дождя, бегали дети. Качались на качелях, рисовали мелом и кусками кирпича “классики”, возились в песочницах. Денис, Краб, ещё какие-то старшие мальчишки под руководством педагога из столярного кружка забивали досками дырки в заборе. Дырки, которые, наверняка, снова проделают, только уже без всякого руководства. Сергей усмехнулся…

На фоне всеобщего оживления Аля выглядела неестественно уставшей.

— Здравствуйте, — сказал ей Сергей и высыпал на стол горсть конфет. — У нас что-то случилось?

— Не у нас, а у меня, — вздохнула она, — так, тяжёлый день. Вера Ивановна сегодня сама не своя была, на всех подряд кидалась: ребёнок, педагог, ей всё равно… Да эти двое — Снежинский с Воробьёвой, — Аля подняла на Сергея возмущённые глаза, — представляете, Снежинского положили в изолятор, а Воробьёва притащила ему туда кота!

— Какого кота? — не понял Сергей.

— Вот такого, — Аля показала что-то, размерами меньше её ладони, и снова вздохнула. — Задохлика какого-то на улице нашла грязного. И Снежинский сунул его себе в кровать. А попало от фельдшера, конечно, мне. Потому что они из моей группы, а на Веру Ивановну фельдшер напуститься не смеет.

Сергей рассмеялся:

— Стоит расстраиваться из-за такой ерунды…

— Да я не расстраиваюсь, просто устала. Зачёты ещё эти, — она помолчала. — Сергей Фёдорович, а это правда, что Вы с Верой Ивановной из-за Ярослава поругались?

Сергей кивнул, разворачивая конфету.

— Это Вы зря. Она Вам теперь работать спокойно не даст. Вам работать, а Славе — жить. Она что-нибудь обязательно придумает.

— Хм, — Сергей, представив Веру Ивановну в её кроваво-алой блузке, скривился, — между прочим, Аля, я тоже не беззащитный мальчик, и тоже могу делать больно.

— Да ну? — Аля улыбнулась. — По-моему, Вы и мухи не обидите.

— Я? Обижу! Обязательно обижу! С удовольствием!

— Вам кто-нибудь говорил, что Вы прелесть? — спросила Аля.

Сергей ничего не ответил. Потупившись, он сел на диванчик, постучал костяшками пальцев по спинке, потом грустно посмотрел на Алю. Вспомнилось, что так Сергея называли ещё не так давно. Даже после службы в армии Ольга гладила его по голове, и говорила, что он прелесть, и ещё много хороших слов. Только всё реже и реже…

Алю, кажется, такое поведение Сергея смутило, поэтому он поспешил заговорить на другую тему:

— А с котёнком-то что?

— Говорят, его Воробьёва утянула из-под носа Веры Ивановны и куда-то спрятала.

— Ух ты, у Веры Ивановны тоже бывают промахи, — Сергей даже присвистнул. — Надо же — котёнка из-под носа стибрили.

— Да, — подтвердила Аля. — Вера Ивановна тутошний старожил. Лет двадцать работает. Но иногда тоже промахивается.

— Думаю, каждый человек хотел бы никогда не ошибаться, — сказал задумчиво Сергей, — а ведь ошибаются. Иногда эти ошибки ничего не стоят, а иногда из-за них погибают люди.

— Вы о Славе? — спросила Аля.

— Да и о себе тоже… Как Вы думаете, может быть мне стоит съездить к бабушке Ярослава, поговорить с ней?

— Думаете, это что-то изменит?

— Не знаю, но очень хочется посмотреть на человека, который не желает видеть такого замечательного мальчика.

— Боюсь, — Аля сделала паузу, — боюсь, Вы просто разочаруетесь в ней.

— А я всё-таки съезжу.

— Это далеко, — поспешила сообщить Аля, — но если Вы попросите, я подежурю одну ночь вместо Вас. Вдруг за один день не обернётесь.

— Спасибо, — сказал Сергей, — тогда я, пожалуй, завтра и поехал бы. Чего тянуть? Завтрашний день у меня свободен. А послезавтра самого ждёт немалый стресс. Жена с сыном улетают.

— Мне Вас жаль.

— Ладно… Только почему мы до сих пор на “Вы”? Мне кажется, это даже глупо как-то… Может, перейдём на “ты”?

— Охотно, — согласилась Аля, — тогда, Серёжа, договорились: я прихожу вечером вместо тебя. А адрес бабушки есть в личном деле Ярослава.

— Я сейчас гляну. Да схожу в изолятор. Туда ведь можно?

— Воробьёва ведь проникла.

— Воробьёвой движут всепроникающие чувства.

Сергей проводил Алю до ограды детдома, потом сходил в кабинет директора, посмотрел личное дело Ярослава, записал название деревни, захватил в воспитательской книгу с немецкими сказками и немного конфет, и пошёл в изолятор.

Ярослав сидел на подоконнике и болтал ногами, против чего абсолютно не возражала находящаяся тут же медсестра Ксенечка. Почему, Сергей сразу понял. Ярослав диктовал Ксенечке какие-то стихи, а та их записывала.

— Да, — задумчиво протянул Сергей, прислонившись к дверному косяку, — чем только в нашем детдоме больные воспитанники не занимаются…

Ярослав спрыгнул с подоконника и улёгся на кровать. Вид у него был абсолютно довольный.

— Таскают в изолятор грязных животных, — продолжил Сергей, — да стишки медсёстрам читают.

— Ой, Сергей Фёдорович, не мешайте нам, — отмахнулась Ксенечка, — мне надо ещё хотя бы пару стихотворений о любви. А у него всё равно температуры уже нет, так что ничего страшного не будет. Давай, Ярик, дальше.

— А зачем Вам такое количество?

— Надо, — Ксенечка отвернулась, — а Вам вообще не полагается тут быть, это изолятор. Тут больных детей держат, заразных.

Сергей засмеялся, потом положил книжку на стол рядом с Ксенечкой и сказал:

— Записывайте. Очень красивое стихотворение:

— Это стихи мужчины к женщине, — вздохнула Ксенечка, — а мне надо, чтобы были от женщины к мужчине.

— А Ярослав, конечно, таких знает кучу…

— Не кучу, — возразил Ярослав, — просто у меня память хорошая, и я кое-какие случайно помню. А это хороший стих. Повторите ещё раз, пожалуйста.

— И ты с двух раз запомнишь…

— Да, — кивнул Ярослав.

— Повторю вечером. А ты мне немного книгу почитаешь, хочу твой немецкий послушать в нейтральной ситуации…

Сергей вышел, размышляя о том, как завтра уже в это время он будет у бабушки Ярослава и как он скажет ей, какой у неё хороший внук, и, если что, предложит ей свою помощь. Например, чтобы Ярослав иногда на каникулах приезжал бы к Сергею, и они бы занимались языком…

За ужином Женька, воровато оглянувшись, сунула в карман кусочек котлетки. Сергей усмехнулся: неведомому котёнку явно не грозила голодная смерть…

12

Оказалось, что всё гораздо хуже, чем предполагалось сначала. Сергей недоумевал. В его представлении ребёнка вроде Ярослава бросить в детском доме было бесчеловечно. Однако, несомненно, получалось именно так. Все оправдания, что лекарства сейчас дорогие, а пенсия маленькая, отметались сразу же, словно пшеничные плевелы, сдуваемые с ладони ветром. И в итоге оставалась пустота и растерянность. Словно это не внук, единственный к тому же, а чужой мальчик. Потрясающий, шокирующий эгоизм.

Сергей успокоился лишь к концу поездки в пыльном сельском ПАЗике. Бабушку можно оправдать. В конце концов старость. Сергей вздохнул. Стало жалко. Не денег, потраченных на поездку, не времени, а только очередного разочарования в людях.

За окном проплывали зеленеющие озимыми поля, заполонённые сухой травой пары, залитые водой кюветы, лесопосадки, заросшие стройными рядами серо-коричневых тополей. Хотелось курить…

Сергей закрыл глаза. Было уже девять часов вечера. Приедет в десять. Потом будет всю ночь сидеть за новым переводом. Как там Аля? Пожалуй, почти сутки в детском доме — нагрузка нелёгкая. Впрочем, такое легкомысленное создание должно хорошо спать по ночам, чего так не хватает теперь Сергею… Сергей вспомнил, как бывшая жена злилась, что он не спит ночью, или хуже того: накурил на кухне, что не продохнуть, а сам сидит, обнявшись с бутылкой. И не может ничего сказать в своё оправдание, потому что его нет. Зато есть пустота, а тем, кто мешает быть в пустоте, нужно просто бить рожу. Такая простая философия. Правда, Олю Сергей никогда в жизни не трогал, но ей противны были выходки мужа. Да и ему самому они были ненавистны, да поделать ничего не мог с собой. Такая получилась дурь.

Вот и приехали… Три часа в автобусе пролетели быстро. Сергей шёл домой по ночному городу. Оля завтра улетает в Москву. Больше никого в городе не останется. Он сам как сирота… Нет, у него есть мать. Только вот в его возрасте, как оказалось, это не главное. Это не мешает чувствовать себя безумно, безгранично одиноким…

Купив на остатки денег пачку “Примы” и бутылку “Столичной”, почти бегом забежал домой. Уже дома, поставив бутылку на стол, сел, закурил и задумался. Мог ли Сергей ещё хоть чем-то помочь Ярославу? Сделал, что мог. Теперь всё: выбирайся, парень, сам. Я сам и ты сам. Сергей налил первый стакан…

По чести, Сергей должен был быть там, в детском доме. Отпустить Алю, может быть, проводить её до двери, поулыбаться вслед, в темноту. Потом обойти комнаты, пожелать спокойной ночи даже самым большим вертихвосткам. Рука потянулась к стакану…

Когда-то ещё в институте одна из преподавателей, кажется, Милочка её звали, сказала, что из Сергея получится хороший отец и замечательный педагог. Было это то ли на втором, то ли на третьем курсе, словом, был ещё Сергей ушастым студентиком. Тогда в его будущем можно было ошибаться сколько угодно. Теперь это будущее смутно. Всё в прошлом: и липнущие дети к концу всех практик, и Оля, девчонка с косичками, а после жена. “Мы обязательно уедем отсюда, обязательно”, — говорила она. Теперь её мечта сбылась, Оля будет в Москве. А у Сергея больше нет никакой мечты. Есть только бутылка водки и надвигающаяся пустота.

— Ну что? — спросил у пустоты Сергей. — Чего ты хочешь? Хочешь взять меня живым? Хочешь отнять у меня последнее — мои воспоминания? У меня, кроме них, ничего нет, уверяю тебя. Чего же ты ходишь за мной? Почему бы тебе не уйти куда-нибудь? Я ещё не надоел тебе? Не примелькался? Смеёшься? Думаешь, прижала меня к стене и сделаешь всё, что вздумается?

Ответа не было. Сергей повертел в руке стакан, поставил его, затушил окурок и тут же закурил новую сигарету:

— Ну смотри на меня, смотри. Всё-таки ты единственная, кто готов на меня смотреть, не морщась. Мы с тобой хорошая пара. Только я тебя сильнее…

Пустота не верила. Сергей кивнул и принялся объяснять:

— У тебя нет цели, кроме как ходить возле меня кругами. Если я прогоню тебя, ты умрёшь. Если ты прогонишь меня, я оживу. Вот так…

“У тебя тоже нет цели, — прошелестела пустота, — ты только врал, что есть”.

— Врал, — согласился Сергей. — А теперь не вру. Я нашёл цель. Я хочу сделать так, чтобы один пацан в его долбаном детдоме вырос нормальным человеком. Пусть он получит образование, пусть его мечта сбудется. Вот так. Так что я пойду завтра на работу. А тебе будет не к кому пойти, потому что ты мне больше не нужна… Ты глупая и бессмысленная, пустота. Я вот сейчас брошу в тебя стаканом, и тебя не станет. На твоём месте будут осколки. Так что исчезни! Тот человек, к которому ты приходила всё это время, здесь не живёт. Он умер!

Сергей размахнулся и плеснул в пустоту водку из стакана. Пустота стала исчезать. Она постепенно отодвигалась. Уходила в зелёнку, в развалины, в подвалы, растворялась среди людей. Сергей улыбнулся…

На столе стояла одинокая бутылка. Сергей взял её за горлышко и положил в мусорное ведро. Потом закурил ещё одну сигарету. Хотелось спать…

13

В аэропорт Сергей еле успел. Пришлось ехать на такси. Шофёр оказался бывшим десантником, который тоже служил в горячих точках. Он ударился в воспоминания, и это отвлекло Сергея от главной, навязчиво-болезненной мысли. Улетала Ольга. Улетала навсегда. С одной стороны Сергей чувствовал, что прощание будет тяжёлым. С другой стороны, прощаться так прощаться. В этом смысле отъезд жены был для Сергея облегчением, избавлял от ненужных дёрганий.

Прощание было скомкано, чего Сергей и ожидал. Ольга только с неудовольствием обозрела его и спросила:

— Всё-таки приехал? Да ещё и трезвый…

Сергей кивнул и отошёл, чтобы не мешать. Так и сидел на лавочке в стороне, пока жена прощалась с его бывшей тёщей, тестем, потом было несколько её подруг, смотревших на Сергея недобро. Сын тем временем забрался на колени отца и рассказывал, что они с мамой сейчас полетят на самолёте в Москву, и что Москва — это тоже город, но другой. Сергей кивал. Наконец, Ольга забрала сына и они ушли на посадку. Вот и всё, буднично, так и должно было быть — чужие теперь люди.

Сергей вышел из здания аэропорта и сразу же поискал сигарет. Оказалось, что впопыхах он их забыл, зато в кармане лежала конфета “Буревестник”. До смены в детдоме оставалось время, которое некуда было деть. И больше всего Сергей опасался, что распорядится этим временем бездарно и опасно для себя самого. Над головой проносились самолёты, идущие на взлёт и на посадку. Сергей сунул руки в карманы, а конфету в рот и, поморщившись от неуместной сейчас сладости, пошёл к автобусной остановке. Вдруг пришла в голову мысль, что давно не был у матери. Стоило съездить. Главное, не говорить ей, что Ольга с Сашкой улетели. Мать и так переживала, что не видит внука…

В автобусе Сергей увидел группу школьников, едущих на какую-то экскурсию с молодой учительницей. Такой же молодой, как Аля. Он поймал себя на мысли, что думает об Але только хорошее. Симпатичная, добрая, молодая и он, похоже, ей нравится. Только ничего у них не будет. Потому что он ей не пара. Ей нужен человек, который не перегружен прошлым, который смотрит на всё легко. Который будет дарить ей цветы и читать стихи про любовь. Стихи… Он вспомнил Ярослава на подоконнике в изоляторе. Вот уж кто мог бы читать девушке стихи. И будет, наверное, когда подрастёт. И будут у него жена и дети… А у его бабки — правнуки. Которых она, конечно же, не увидит. Потому что Ярослав её не простит. Но всё это при условии, что не сбудутся Алины пророчества и Вера Ивановна не сживёт Ярослава со свету…

Мама открыла дверь и, казалось, совсем Сергею не удивилась. Пошла ставить чай.

— Я не надолго, — предупредил он, — у меня сегодня с двенадцати смена.

— В детском доме? — уточнила мама из кухни.

— Да, — Сергей сел на диван, удивлённо глядя перед собой.

— Оля приходила, — сказала мама, — приводила Сашу прощаться. Она не плохая, ты её не обвиняй.

— По-моему, это она меня всё время обвиняла, — уточнил Сергей, — а ты что, на её стороне?

Мама вошла в комнату и поставила на стол тарелку с печеньем:

— Я ни на чьей стороне. Вы оба сделали глупость. И, к сожалению, уже непоправимую.

— Ты меня хоронишь, — вздохнул Сергей.

— Нет, я думаю, что с тобой всё будет хорошо. Кстати, может, теперь ты станешь жить у меня? Зачем снимать квартиру, если здесь столько места?

— Прости, — Сергей помотал головой, — но я пока поживу один. Как в карантине. Чтобы стать чистым и доступным для новых чувств.

— Хорошо, — согласилась мама, наливая чай. — А что, у тебя есть девушка?

— Вокруг меня одни педагоги и малолетки. Так что, скорее всего, если я и женюсь, то очень не скоро. Когда меня уволят и я найду другое место.

— Тебя не поймёшь.

Сергей взял ложку и, размешивая сахар, возразил:

— Что ты, я очень понятный. А одна коллега даже сказала, что я прелесть.

— Она права, — сказала мама.

— Правда, другая стремиться выжить меня с работы, — вздохнул Сергей, — но мы ещё посмотрим, кто кого.

— А что случилось?

Сергей пил чай и потихоньку рассказывал маме о новой работе. Об Але, Ярославе, Вере Ивановне. О том, как неудачно ездил вчера в деревню.

— Убил бы эту бабку своими руками, — подытожил он.

— Очень практично, — покачала головой мама. — Только твоему мальчику это не поможет. Может быть, ему повезёт, и его усыновят?

— Так не бывает, — сказал Сергей, — он уже почти взрослый. Таких никто не берёт.

— Ну хоть это ты понимаешь. Тогда ищи попечителей. Ему ещё долго учиться до института?

— Три года.

— Кто-то должен взять его на эти три года. Я ничего не имею против вашего детдома, но это всё равно не нормально. Нормальный человек вырастает только в семье.

— Мама, ты начинаешь читать мне лекцию, — насторожился Сергей.

— Потерпишь.

— Нет ничего страшнее старого педагога, — пробормотал Сергей, наклоняясь над чашкой. — Ну и где я ему возьму попечителей? Буду бегать и всем предлагать?

— Тогда бери ребёнка к себе. Ты холостой, делать тебе нечего.

Сергей поперхнулся чаем:

— Ма, ты что!

— Ничего. Сам твердишь, какой мальчик хороший и как его там мучают. Так сделай что-нибудь.

— Я его старше всего на двенадцать лет, понимаешь? Кто я ему буду? Родитель?

— Родители у него без тебя были, и ты их всё равно не заменишь. А так — подумай.

— Бред, — сказал Сергей, глядя в пол, — какой из меня воспитатель! Собственного сына и то отобрали.

— Вырастишь чужого.

Сергей посмотрел на маму, но она, похоже, не шутила. Тогда он встал и спешно засобирался.

— Я на смену. Спасибо за чай.

Он выскочил из подъезда, дошёл до киоска и купил пачку сигарет, уже и не думая о том, что бросает курить. Всё было ерундой… Он был готов помочь Ярославу, заниматься с ним, договариваться с его бабушкой, защищать его от Веры Ивановны, но мысль взять его к себе насовсем казалась дикой… Да не сможет он дать Ярославу семью. Он, сам ущербный, депрессивный, непредсказуемый… Где гарантия, что бутылка, выброшенная вчера в мусорное ведро, была последней? Где гарантия, что он будет держаться? Нет никаких гарантий!

У калитки детского дома к нему подошла Вика Захарова и, кокетливо улыбаясь, протянула сигарету:

— Прикурить не найдётся?

— Не найдётся, — отрезал Сергей, — нет ничего хуже курящей девушки.

Вика посмотрела на него, разжала пальцы, и сигарета упала на асфальтовую дорожку.

— Я бросила.

— Молодец. Одним недостатком у тебя стало меньше, — он прошёл мимо Вики и направился к крыльцу.

Она смотрела ему вслед удивлёнными глазами. Удивлёнными, обиженными и какими-то неравнодушными. Сергей подумал, что самое худшее, что с ним может случиться здесь, это если к нему начнут привязываться девчонки. Особенно такие, как Вика. От которых сам не знаешь, чего ожидать.

14

Ярослава выпустили из изолятора в понедельник к обеду. И первым делом он пошёл разыскивать Сергея Фёдоровича. Потому что тот не дежурил предыдущую ночь, а всем уверениям Фроськи, что они просто поменялись сменами, Ярослав почему-то не поверил. Ему казалось, что всё из-за него. Сергей Фёдорович поссорился с Верой Ивановной и та сделала так, что он уволился. Она смогла бы. Или он сам не захотел тут работать. Мало ли… Переводить тексты лучше дома.

Но, оказалось, всё в порядке. Сергей Фёдорович обнаружился в детдомовской библиотеке. Помогал первоклассникам выбрать книжки к внеклассному чтению. Ярослав с трудом сдержал желание бегом побежать к нему и только сказал:

— Здравствуйте. Я думал, Вы больше не придёте.

— Ты всегда такой пессимист? — удивился Сергей Фёдорович. — Куда бы я делся?

— Не знаю. Вас не было вчера. Я ждал, что Вы со мной читать будете.

Сергей Фёдорович подошёл к нему и тихо, так, чтобы никто не услышал, сказал:

— Я свою бывшую жену провожал в Москву. Хотелось посмотреть напоследок. А увольняться я не собираюсь, не надейся.

Ярослав облегчённо вздохнул… Если быть совсем честным, он боялся остаться с Верой Ивановной без защиты. А так всё было хорошо…

Во вторник около трёх часов Вера Ивановна появилась в столярном цехе, где в кружке занимались все старшие мальчики. Ярослав сидел в уголке и покрывал лаком очередную разделочную доску, только что раскрашенную Денисом. Доски делали конвейером: Арнольд с Крабом вытачивали, Юра зачищал и наносил контурный рисунок, Денис и восьмиклассник Витька из соседней спальни — выжигали и раскрашивали, а Ярослав лакировал. Руководитель кружка — пожилой дядька, которого все звали просто Семёныч, потом где-то продавал эти доски, а им давал немного денег. Ровно столько, чтобы можно было периодически покупать мороженое, шоколадки и сигареты. Денис однажды купил на свои деньги нож и спрятал в матрасе, но то ли его кто-то заложил, то ли Вера Ивановна сама догадалась, что дело нечисто, но в комнате была проведена проверка, нож забрали, а Дениса Вера Ивановна куда-то отвела, после чего он вернулся злой и зарёванный. Теперь Семёныч говорил, что ещё один случай, и он вообще никому ни копейки не даст…

Сегодня Вера Ивановна обвела мастерскую цепким взором и, показывая пальцем на избранных, произнесла:

— Телегин, Яковец, Иванов, Снежинский. Отложите свои дела и за мной.

Ярослав вздрогнул. Но то, что она позвала его не одного, утешало. В коридоре Вера Ивановна сообщила им, что следует одеться похуже и через пять минут выйти в ограду.

— У-у… На дачу пахать, — протянул Денис, когда они зашли в спальню, — это самое, в прошлое лето Шнайдер ездил — толку с него ни фига, теперь ещё круче — Снежинский… Придётся, считай, втроём вкалывать.

— Зато покатаемся, — сказал Арнольд.

— Кататься лучше осенью, — возразил Денис, — когда уже всё собирать надо. Я вот осенью помидоров на всю жизнь нажрался…

— Ты гнилых нажрался, — мрачно напомнил ему Краб, — и поносил потом неделю.

— Так хорошие Верочка сразу увезла, — оправдался Денис.

Ярослав хмыкнул, отыскал в шкафу старую рубашку, которую ещё дома мама зашивала после того, как он прыгал с гаража и разорвал рукав, переоделся и вышел на крыльцо. Ехать к Вере Ивановне не дачу совершенно не хотелось. Не потому, что Ярослав не любил работать, а потому что предчувствовал, что Вера Ивановна будет над ним издеваться, если у него хоть что-то не получится. Но на крыльце его мнение о поездке сразу изменилось — он увидел Вику. Она стояла с двумя соседками по комнате — близняшками Оксаной и Олесей, одетая в старые джинсы и футболку и, несомненно, тоже собиралась на дачу.

Добираться пришлось больше часа в таком трясучем автобусе, что Ярослава мигом укачало, и на Вику он уже не смотрел. На участке Вера Ивановна поделила работу: мальчишкам дала три лопаты, а девчонок отправила в дом мыть окна. Дом был небольшой: три окошка и застеклённая веранда, но окна очень грязные.

— Так, — сказала Вера Ивановна, — остался больной Снежинский. Который без сердца, то есть без печени, или чего там у тебя не хватает?

“Сама ты без сердца”, — подумал Ярослав.

— Ты будешь помогать девочкам. Набирать им воду. Кран на аллее, ведро я тебе дам.

Лысый, Краб и Арнольд разбрелись с лопатами по разным углам огорода, девчонки отправились в дом разбирать тряпки и газеты для мытья окон, а Ярослав получил от Веры Ивановны ведро и поплёлся на аллею. Над горизонтом вдали показались тучи. Ярослав подумал, что было бы здорово, если бы сейчас ливанул дождь. Сильный, с грозой… Тогда бы они могли некоторое время сидеть в домике. И он бы был близко к Вике, смотрел бы на неё… Но пока никакого дождя не было. Ярослав нацепил на краник кусок шланга, валявшийся рядом, сунул шланг в ведро, и сел рядом на трубу. Напор был слабоват, видимо, многие набирали воду одновременно, и Ярослав от нечего делать стал оглядываться. Дача напротив была двухэтажная, с приличным забором, покрашенным в ярко-зелёный цвет. На фоне этого забора почти не видна была зелень травы. Только россыпь каких-то белых точек. Ярослав встал, присмотрелся внимательнее, потом подошёл поближе. Точки оказались ландышами. Ярослав огляделся, нет ли никого поблизости, пересёк аллею, перепрыгнул водопроводную трубу у забора напротив, и сел у цветов на корточки. Ландыши были свежие, маленькие и пахли так, что голова закружилась. Ярослав погладил один из цветков кончиками пальцев. Больше всего ему хотелось позвать сюда Вику и дать ей полюбоваться этим чудом. Но она могла не пойти. Да и Вера Ивановна могла больше не отпустить его с огорода. Тогда Ярослав зажал стебель цветка между пальцами и, удивляясь сам себе, дёрнул. Цветок оказался в руке. Теперь его можно было отнести Вике и подарить. На секунду стало жаль того, что он нарушил такую красоту, но Ярослав старательно подумал, что цветы всё равно рано или поздно срывают. Не он, так кто-то другой… Зашумела, переливаясь через край ведра, вода. Ярослав чертыхнулся, спрятал сорванный цветок в рукав и побежал закрывать кран.

Когда он притащил ведро на участок, Вера Ивановна сказала:

— Тебя за смертью посылать. Что за человек… А за него ещё заступаются.

Ярослав прошёл мимо неё молча. Девчонки-близняшки возились в комнате, а Вика на веранде.

— Помогай, — скомандовала Вика и протянула тряпку.

Ярослав намочил её, провёл по окну, на нём остался грязно-серый развод. Он положил тряпку на подоконник, и, убедившись, что кроме Вики его никто не услышит, сказал:

— Смотри, что я нашёл, — и потянул ландыш из рукава. — Возьми.

— Ха, — Вика повертела цветок в руках, — ландыш, — и подозрительно посмотрела на Ярослава: — Слушай, Снежинский, а ты что, правда в меня влюбился, да?

— Да, — теперь Ярослав покраснел так, что дальше некуда. Уши и щёки огнём горели.

— Ну-ну, — сказала Вика, — бедный ребёнок… Только учти, я с тобой всё равно не лягу. Тем более за цветочек.

— Вика! — возмутился Ярослав. — Я тебя просто люблю… Понимаешь? Я давно хотел тебе сказать…

Дверь скрипнула и на пороге появилась Вера Ивановна, которой, видимо, надоело распоряжаться мальчишками. Вика вскочила и начала сосредоточенно тереть стекло. Ландыш упал на пол. Вера Ивановна глянула на него, потом на Ярослава:

— Ну, чего уселся? Налей во второе ведро воды и начинай мыть пол. Надеюсь, не переломишься?

— Не переломлюсь, — ответил Ярослав грубо, поднял ландыш и выскочил во двор. Было обидно и немного грустно. Он себе всё по-другому представлял. Думал, напишет красивое письмо, подсунет Вике, а она будет думать, кто же его написал. А получилось, как в тупом американском кино: “я тебя люблю” — “я с тобой не лягу”. Ещё и ребёнком обозвала…

Ярослав вернулся с ведром и, ни на кого не глядя, принялся мыть пол.

— А Ярик девичью работу делает, — засмеялась одна из близняшек.

— Да ещё и дерьмово делает, — поддержала её Вика. — Грязь развозит, да и всё.

Ярослав сжал зубы и решил не огрызаться. Вера Ивановна и так поглядывала на него недобро… “Вот весна, и чудится мне”, — повторял он про себя строчки стихотворения, которое недавно рассказывал Сергей Фёдорович. Вот весна… Теперь уже скоро лето. Что будет летом? Вдруг Вика уедет из детдома? Вдруг он её больше не увидит? Ярослав задумался и, добравшись до порога, мазнул тряпкой по туфлям Веры Ивановны, которая так и торчала на веранде.

— Снежинский, ты что, сильно в своей машине башкой шибанулся? — возмутилась она. — Ты, правда, идиот, или прикидываешься?

— Я правда идиот! — не выдержал Ярослав, бросил тряпку в ведро и выскочил на улицу.

Денис с Арнольдом судорожно схватились за лопаты.

“Крыса, — подумал Ярослав, — нашла бесплатную рабочую силу”. Хотелось немедленно уехать отсюда, но он толком не запомнил дорогу, по которой они шли с остановки. Тут на пороге показалась Вика. Она подошла к Ярославу, выплеснула на грядку грязную воду и сказала:

— Покажи, где кран.

Ярослав повёл Вику на аллею. Там она посмотрела на него и хихикнула:

— Ну ты, пацан, охренел совсем. Ты чё на Верочку-то рыпаешься? Она тебя так сделает — переделывать придётся.

— Не сделает, — Ярослав поставил ведро под струю воды.

— Смелый, значит… — Вика вдруг взяла Ярослава за руку и положила её себе на грудь. — Смелых бабы любят. Гони стольник и пошли, куда хочешь.

Ярослав дёрнулся и отскочил на метр в сторону:

— Дура!

— А вот это ты зря сказал, — глаза Вики сузились, и вся она стала похожа на опасную разъярённую кошку. — Серёжа ведь тебя пока не везде за ручку водит…

Она наклонилась за ведром, но Ярослав опередил её, стиснул дужку:

— Сам отнесу. А ты точно дура. Это не так должно быть…

— Пошёл на… — Вика расправила плечи и гордо пошла впереди него, — ещё учить будет!

Когда парни закончили копать, а девчонки убираться в доме, было уже около восьми часов вечера. Ярослав, побродив без дела и позлившись, всё-таки вернулся мыть пол, и на этот раз Вера Ивановна ему ничего не говорила. То ли опасалась, что он и вправду распсихуется, то ли что-то задумала. Ярославу было не до этого. Почему-то в сознании так и крутилась Викина фраза “гони стольник”… Неужели всё так просто? А если он и правда накопит сто рублей и даст ей? Она разрешит ему всё, что он захочет? А чего он хочет? Ярослав покраснел. Однажды ещё в восьмом классе их вывозили в зимний лес кататься на лыжах. Тогда они заночевали на спортивной базе. Учителя быстро уснули, а Ярослав с другом Максимом пошли в соседнюю комнату. Там собралось человек десять пацанов и девчонок. Играли в “бутылочку”. Тогда Ярослав впервые поцеловался с одноклассницей. Она ему даже и не нравилась. Просто так получилось. Да и впечатления от поцелуя остались смутные: какое тут удовольствие, когда на тебя смотрят десять пар глаз… Сидели до полуночи, и Ярослав заметил, что девчонки крутят бутылку так, чтобы попасть на него. А в комнате Максим сказал ему: “Тебе везёт, ты красивый. Только лопух. Захотел бы — уже бы с любой ходил”. Тогда Ярослав засмеялся. Девчонки казались ему пустыми болтливыми созданиями, и как с ними общаться, он не знал. Пацаны в классе влюблялись, ссорились, сходились и расходились, а он оставался в стороне. Шёл после школы домой и валился с книжкой на диван, или катался на велике и прыгал по гаражам с друзьями-мальчишками. Влюблённые казались ему смешными. На дне рождения, когда Ярославу исполнялось четырнадцать, отец сказал, что теперь для него начинается трудный возраст: возраст первой любви и первых серьёзных проблем. Проблем Ярославу в этом году досталось — больше не бывает, тут папа был прав. А вот любовь… Влюбиться в детском доме в девчонку, которая пойдёт куда угодно с кем угодно за сто рублей… Не такого он ждал. Но ничего не мог с собой поделать. Проклятый организм мгновенно реагировал, если Вика была рядом…

— Собираемся, автобус через двадцать минут, — скомандовала Вера Ивановна. — Снежинский, тебе, как идиоту, повторяю: мой руки, скоро поедем.

Пацаны засмеялись. Засмеялась и Вика…

15

В коридоре первого этажа было непривычно тихо. Сергей не сразу понял почему, но навстречу вышла Аля и просветила его: младшая группа уехала с воспитателем на выставку детских рисунков, а половину старших детей Вера Ивановна забрала с собой на дачу.

— Она часто так делает. Весной берёт мальчишек копать, летом — девочек, сажать всё, потом ездят собирают.

Сергей нахмурился.

— Да это неплохо, — оправдала Веру Ивановну Аля. — Хоть займёт парней, а то им делать нечего, они и творят чего попало. А так устанут, курить в тот же гараж не полезут.

— А она самых заядлых курильщиков собрала?

— Поехали три девочки — Олеся, Оксана и Вика, и все мальчики старше четырнадцати, кроме Шнайдера. Ему лекарство в глаза закапали, на ветер нельзя выходить. Он в спальне лежит, ты уж не ругайся.

— Да когда я ругался, — махнул рукой Сергей. — Вот ты себя в детстве помнишь? Лежала днём на диване? Я и читал, и даже ел иногда лёжа, и уроки на черновик часто делал на пузе на коврике. А они чем хуже? Почему с учебником непременно надо сидеть? Маразм какой-то.

— Не маразм, а порядок, — вздохнула Аля. — Чем больше детей вместе, тем больше условностей…

— Всё равно чушь, — Сергей прошёл к спальне мальчиков, заглянул. Юра дремал, закрыв лицо рукою. На кровати Ярослава, крайней к двери, валялась скомканная футболка с вечной надписью “Adidas”. Сергей машинально поднял её, расправил, повесил на спинку, вышел в коридор и спросил у Али:

— А зачем она Ярослава с собой потащила? Какой из него работник? Ему ездить-то далеко нельзя…

Аля пожала плечами:

— Не знаю. Может, она его копать не заставит.

— Аля, — Сергей внимательно на неё посмотрел, — сейчас твоя смена. Ты за детей отвечаешь. Ты что, не могла сказать Вере Ивановне, чтобы не брала с собой Ярослава?

— Не могла, — Аля отвернулась, — тебе легко говорить, а я практики в институте все здесь прохожу. Она мне характеристики пишет. Я её боюсь.

— Ладно, — Сергей подумал, что сказал это зря. И так всё ясно. И попытался загладить свою ошибку: — В самом деле, ничего не случится…

Но она всё равно обиделась. Сказала:

— Теперь, конечно, ты решишь, что я плохой педагог. Наверное, так оно и есть. Но в чём-то и Вера Ивановна бывает права. И я даже из-за Ярослава, хоть он мне и нравится, не хочу вылететь с работы. У меня ведь нет замечательной специальности переводчика…

Сергей хотел возразить, но Аля отвернулась и ушла. А Сергей обругал себя последними словами: в самом деле, кретин, набросился на девушку. Бросаться-то надо на Веру Ивановну. Да не в драку, как хочется, а по правилам — пойти к директору, поговорить с ним. Вроде директор — мужик неплохой, хотя и вечно занятый. А Ярославу можно предложить приходить в гости. В самом деле, скоро каникулы, учёба заканчивается, а уж если заниматься немецким серьёзно, то лучше дома. В спокойной обстановке, чтобы никто не отвлекал.

Поругаться с Верой Ивановной не удалось — она привезла детей поздно, и Сергею пришлось вести их на кухню и кормить, а коллега тем временем удалилась домой. Мальчишки были какие-то чрезмерно весёлые и то и дело похихикивали, даже Арнольд не выглядел таким сонным, как обычно. Ярослав, наоборот, отказался от еды, и быстро скрылся в душе. Сергей подумал, что надо бы спросить, что случилось, но как назло никак не мог уйти из кухни. Вика Захарова зачем-то тянула время: пила чай маленькими глотками и поглядывала на Сергея. Наконец, они остались наедине и Сергей, чтобы прервать молчание, спросил:

— Почему Ярослав от вас бегает? Что произошло?

— Ярослав? — Вика с интересом посмотрела на Сергея. — Так он в меня влюблён! Тут все в меня влюбляются, кто не полный кретин…

— Ну-ну, — Сергей стал демонстративно смотреть в сторону.

— А Снежинский мне сегодня как раз признавался, — мечтательно продолжила Вика, — цветы дарил и всё такое прочее…

— И что? — спросил Сергей после паузы.

— Что? Так маленький он ещё, — Вика встала и приблизилась к Сергею вплотную, — маленький и глупый. Чё с ним делать?

— Ярослав хороший парень, — сказал Сергей, понимая, что несёт чушь. Не хватало ещё её уговаривать с мальчишкой дружить. Ничем хорошим это не кончится. — Ну, ты ещё долго будешь копаться? Убирай посуду и пошли в спальню.

Вика рассмеялась, а Сергей покраснел. Действительно, ляпнул какую-то двусмысленность.

— Классно сказали, Сергей Фёдорович! Вы женой так командуете?

— А тебе так интересно?

— Здорово интересно, — Вика села, закинув ногу на ногу. Но в протёртых джинсах этот жест не смотрелся. — Мне про Вас всё интересно.

— Я — не мужчина твоей мечты, — Сергей взял себя в руки и даже иронично улыбнулся. — Воспитателям безобразно мало платят. К тому же у меня скверный характер. Чуть что — сразу в лоб. Или к стене и стоять до утра. От меня все девушки сбегали.

Вика растерялась. Посмотрела на него и понесла посуду в мойку. Он облегчённо вздохнул и отправился к мальчишкам. Вызвал Ярослава в коридор и предложил:

— Приезжай ко мне на выходные. Спокойно позанимаемся, да и отдохнёшь от своего коллектива.

Ярослав посмотрел на него недоверчиво, потом сказал:

— А ночевать?

— С субботы на воскресенье я поменяюсь с Анной Игоревной, а в воскресенье вечером вернёмся вместе. Только в субботу тебе придётся приехать самостоятельно. Я дам адрес.

— У нас в субботу последний звонок в школе, — сказал Ярослав, — а потом все поедут в лес. Тогда я с ними не поеду, да?

— Как хочешь. Приезжай после леса.

— Нет, — Ярослав смотрел в пол, — я не хочу с ними… Я знаю — автобусы поедут по тому шоссе, где мы зимой… Как к бабе Вале ехать…

Сергей положил мальчику руку на плечо и сказал:

— Тогда я буду тебя ждать.

Ярослав кивнул и тихо попросил:

— Только никому из ребят не говорите, что меня позвали. Затравят.

— Не скажу.

Ярослав улыбнулся и зашёл в спальню, а Сергей вдруг подумал, что сам недавно проезжал по тому шоссе. Там, где пьяный водитель лишил Ярослава родителей, здоровья и, быть может, нормального будущего. Его, наверное, посадили. Только что это меняет? Ничего. Иногда человеческие ошибки ничем не исправишь. И жизнь, порой похожую на кино, не отмотать назад, как видеоплёнку… Сергей вдруг ясно представил себя. Себя в грязнющем камуфляже, с гранатой в руке, бесшумно спускающегося по загаженным ступеням… Видение было такое чёткое, что сбилось дыхание. Сергей надавил пальцами на глаза, так, чтобы в них заплавали зелёные пятна и картинка распалась на части, и зашагал по коридору…

16

Жил Сергей Фёдорович далеко — на самой окраине города. Дома здесь были старые, покрашенные уже облезшей краской, и стояли не вплотную к дороге, а через небольшой пустырь, заваленный сухими ветками, каким-то мусором и сильно заросший сорной травой. Дом, где жил воспитатель, и вовсе стоял на отшибе, а сразу за ним начинался то ли лесок, то ли лесополоса. Во всяком случае, Ярослав увидел могучие старые тополя и клёны. Пахло здесь зеленью и землёй. Вздохнув, Ярослав издали стал приглядываясь к дому. Хотя какой смысл было к нему приглядываться? Стандартный частный дом на две семьи, вокруг покосившийся забор высотой в рост Ярослава, а вокруг палисадника низенькое реечное ограждение. Впрочем, палисадник был явно разделён на две части: в одной, кроме травы и одинокого клёна-подростка ничего не росло, а в другой было видно смородиновые кусты и какие-то ещё не распустившиеся цветочки. Цветочки явно принадлежали не Сергею Фёдоровичу.

Калитка не запиралась, но Ярослав не решился заходить в ограду сразу. Он постоял пару минут, вдыхая почти деревенский воздух, пощурился на солнце. Время близилось к обеду. Сейчас ребята, кто не уехал за город, будут собираться в детдомовской столовой, чтобы поесть неизменного супа и вермишели, которой в детдоме пропахло всё. А он стоит здесь, почти свободный, почти счастливый. Ярослав закатал рукава белой парадной рубашки и, наконец, толкнул калитку. К крыльцу вела выложенная битым кирпичом дорожка, а дверь в дом была приоткрыта. Ярослав негромко постучал.

— Входи, — раздалось из дома.

Ярослав зашёл и сразу оказался не то в прихожей, не то в кухне. Это была не очень большая комната, вдоль стен в которой стояли газовая плита с баллоном, допотопного вида рукомойник, кухонный стол с покосившейся дверкой и обычный стол, застеленный клеёнкой в синий цветочек. Ещё в комнате была скамейка, какие обычно стоят в учреждениях. Всё тут было очень старое и Ярослав подумал, что в такой квартире дверь можно вообще не запирать — ворам здесь делать нечего. Сергей Фёдорович возился у плиты.

— Сергей Фёдорович, — спросил Ярослав, — а почему Вы так далеко живёте? Наверное, зимой отсюда трудно ездить?

— Я зимой ещё не ездил, но пока мне нравится. Здесь спокойно, и платить не много. Хотя дело, конечно, не в деньгах. — Сергей Фёдорович повернулся и присвистнул: — Какой ты нарядный! Переодеться-то есть во что? А то в моей хижине только извозишься.

— Да, — Ярослав положил свою школьную сумку на скамью, потом вытащил из бокового карманчика маленький бумажный пакетик. — Вот, мне Ксения Алексеевна дала таблетки. Только сказала, чтобы я Вам сдал. Там на три раза: сегодня на день и завтра на утро и на день. Боится, что сразу слопаю.

Сергей Фёдорович взял пакетик, положил на полочку рядом с чайными чашками и кивнул Ярославу:

— Иди в комнату, переодевайся и будем обедать. Я картошки нажарил.

Из кухни вели две двери: одна прямо, другая — налево. Ярослав зашёл в левую дверь. Скорее всего, тут Сергей Фёдорович работал, потому что в этой комнате оказалось много книг — они стояли на прибитых от пола до потолка полках. Кроме полок тут был только диван, кресло и письменный стол, на котором стояла пишущая машинка. Машинка была новая, с блестящими рядами клавиш. Ярослав осторожно к ней приблизился, потрогал. Потом переоделся в старую футболку и тренировочные брюки, и подошёл к полкам с книгами. Многие книги были совсем старые: корочки у них были стёртые и выцветшие. Некоторые были поновее. Стояло несколько томов Гейне, Шиллера и других неизвестных Ярославу писателей на немецком языке, несколько толстых словарей. Перед ними — красивая статуэтка в виде рыцаря-крестоносца на коне. Ярослав отодвинул её, вытащил одну из книг и полистал. Это были баллады Шиллера. Ярослав сел в кресло и стал задумчиво переворачивать страницы. Почему-то вспомнился его дом, шкаф, полный папиной медицинской литературы и его, Ярослава, шкаф, где стоял Жюль Верн, Дюма, Кассиль, Маяковский. Ярослав любил читать. Все книги для него были разные даже не из-за содержания — у каждой был особый запах, особый шрифт. Ярослав любил, как пахнут книги, как шелестят страницы, когда их переворачиваешь. Рядом с ним за стол часто садился отец, раскладывал свои бумаги и начинал что-то писать, иногда хмыкая или озадаченно вздыхая. Потом он поворачивался к Ярославу и говорил: “Слава, нужно посуду помыть. Мама сегодня устала”. Ярослав откладывал книгу и шёл на кухню. Тапочки шаркали по линолеуму в коридоре. Это он хорошо помнил. Это шуршание…

Ярослав вдруг прислушался. Кажется, в комнате был ещё кто-то. Сергей Фёдорович был на кухне. Ярослав слышал, как он там ходит и двигает стаканы. А здесь… Ярослав осмотрелся. Ему вдруг стало не по себе…

— Вот, приятель, и всё готово! — раздалось очень громко.

Ярослав подпрыгнул от страха и неожиданности, сердце бешено заколотилось в груди. Книга выпала из рук и ударилась об пол.

— Садись за стол, — сказал Сергей Фёдорович. Он стоял очень близко. Как он здесь появился, Ярослав не понимал и испугано хлопал глазами. Кажется, он просто отключился на несколько секунд…

— Что с тобой? — удивился Сергей Фёдорович. — Что-то не так?

— Нет, — Ярослав, нагнувшись, поднял книгу. — Просто задумался.

— Шиллера смотрел?

— Да. У меня такой книги не было, — сказал Ярослав, постепенно успокаиваясь. Сердце перестало колотиться.

— Что ж, почитай, если хочешь. Только сначала обедать. У меня в кои-то веки картошка не подгорела.

Ярослав улыбнулся:

— А у меня никогда не подгорала. Я вообще-то много чего готовить умею. Знаете, мама с папой вечно по дежурствам, им некогда было. Ну я и варил. Даже нравилось.

— Да у тебя просто куча талантов, — серьёзно сказал Сергей Фёдорович.

— Куча, — хмыкнул Ярослав, — только кому они нужны, непонятно…

— Тебе, — Сергей Фёдорович поставил на стол сковороду и отвернулся, чтобы разлить чай. — Талант и настойчивость — и человек способен на всё.

— Нет, — Ярослав помотал головой. — Мне теперь кажется, что человек должен быть сильным и наглым. Тогда он всё получит, чего хочет. Только я не сильный.

— А я сильный, — Сергей Фёдорович усмехнулся. — Толку никакого. Иногда думаешь: вот ума бы побольше… Держи свою таблетку, а то забудем.

Ярослав взял чашку с чаем, чтобы запить лекарство. Чай был очень вкусный: крепкий и без того противного сладковатого привкуса, который обычно бывает в школьных и детдомовских столовых. Дома у Ярослава тоже все пили несладкий чай. Сергей Фёдорович не смотрел на него, и Ярослав исподтишка оглядывал его. Стрижка, как у его отца и такие же добрые глаза. Правда, не зелёные — серые. И он моложе. Только вот зачем он позвал Ярослава к себе в гости? Всю неделю Ярослав ждал этого и радовался, и только сегодня подумал — зачем? Неужели взрослому человеку может быть с ним интересно? Или просто пожалел? Может, у него были какие-то дела, а ему пришлось их отложить, чтобы возиться с Ярославом? Но зачем? Зачем?

— Зачем? — Ярослав вдруг понял, что сказал это вслух.

— Что зачем? — удивился Сергей Фёдорович.

Ярослав замотал головой:

— Да нет, просто о своём подумал. Сегодня день такой бешеный — последний звонок и всё такое… Я там, как идиот, стишки читал. Такие дурацкие: мол, спасибо родной школе и прощайте, учителя. Бред!

— Почему бред?

— Потому что школа мне не родная и прощаться с ней не стоит — я на второй год остался.

— Надо договориться с директором, чтобы на следующий год тебя перевели обратно в языковую, — сказал Сергей Фёдорович.

— Кому это надо… — Ярослав отодвинул тарелку, — лишние проблемы, отвечать за меня, договариваться…

— Я бы мог… — начал Сергей Фёдорович, но Ярослав не дослушал. Ему вдруг стало страшно. Что сейчас ему пообещают, а потом не исполнят. И он зря будет надеяться. Он встал:

— А можно, я посуду помою, и пойду погулять. Я недалеко. Можно?

— Конечно, — озадаченно проговорил Сергей Фёдорович. — Можешь посуду и не мыть. Ты ведь гость. Да и морока это тут — воду надо греть, в тазике с тарелками возиться…

— Ну и что, — Ярослав направился к плите, взял чайник, — не хватит в чайнике, я погрею. А этой не хватит — могу принести. Тут же есть колонка.

— Не вздумай! — сказал Сергей Фёдорович. — Я тебе сразу по шее дам! Тебе нельзя тяжёлое поднимать, так и не выпендривайся!

— Я не выпендриваюсь, — вздохнул Ярослав. — Я же Вере Ивановне воду таскал, да вчера Женьку поднимал. На гараж подсаживал. И — ничего.

— Женьку? На гараж? Что вы опять придумали?

Сергей Фёдорович спросил это таким возмущённым тоном, что Ярослав пожалел, что признался.

— Мы — ничего. Просто Вика подговорила Лысого, и тот туда нашего кота зашвырнул. А мы доставали.

Сергей Фёдорович осуждающе покачал головой, потом вытащил из-под стола тазик и дал Ярославу тряпку:

— Но я тебя не заставлял. Ты сам придумал с посудой.

— Сам, — Ярослав помолчал, и, ругая себя за любопытство, спросил: — Сергей Фёдорович, а это правда, что Вы с Фро… ой, с Анной Игоревной будете жениться?

— О господи! — выдохнул Сергей Фёдорович. — Ну кто тебе это сказал?

Ярослав молча мыл тарелку.

— Да, у нас не детский дом, а группа старушек-сплетниц! И ты, Ярослав, туда же! Я, может, вообще жениться не буду! — Сергей Фёдорович вышел из кухни. Может, для того, чтобы Ярослав к нему больше не лез, а может ещё за чем-то.

Ярослав закончил с посудой, вылил тазик под забор в ограде, и сел на покосившуюся скамеечку, вкопанную на улице под окнами дома. И вдруг подумал о Женьке. О том, какая она добрая, как она любит животных, как умеет другого человека успокоить. Вика совсем не такая. Тогда почему он любит Вику?

— Эй, пацан!

Ярослав поднял голову: перед ним стоял коренастый мужик в пропитанной потом футболке. На поводке он держал здоровенного пса.

— Ты чей?

— Я? — Ярослав подумал. — Сергея Фёдоровича. А что?

— А… Серёгин… А я думал, ждёшь кого. Ну ладно, бывай.

Мужик скрылся в соседней калитке, а Ярослав подумал, что соврал. Никакой он не Сергея Фёдоровича. Он детдомовский, а значит — ничей. Никому по настоящему не нужный, кроме себя самого… Ярослав встал и побрёл наугад вдоль лесополосы.

17

Будильник отставал на тринадцать минут, показывая без пятнадцати три. Ярослав не возвращался. С часов взгляд Сергея проскользил по переплётам книг. Крайним стоял семейный альбом. Ему было уже шесть лет. Сергей, даже не открывая альбом, легко вспомнил, какие снимки там лежали. Несколько фотографий Ольги до замужества, потом вдвоём в институте, в парке, дальше фотографии со свадьбы, потом Сашка с отцом, бабушками, с Олей, следующий снимок — Сергей в учебке после призыва, потом дембель. На самом деле снимков у них было намного больше, но остальные Ольга при разводе забрала себе. А для него оставила только эти. Правда, в альбоме. А последний год они и вовсе не фотографировались. Нет, один раз было. Чёрт.

Зачем снова было всё вспоминать? Сергей постучал костяшками пальцев по стене. Прочь. Все воспоминания прочь. Что вы держитесь за меня? Как будто вспомнить нечего больше, кроме этого! Сергей напрягся и всё-таки извлек воспоминание — как он уезжал от жены в этот вот дом. По непролазной мартовской грязи они со старым армейским другом сначала искали нужное строение среди одинаково ветхих двухквартирных домов, потом долго договаривались с бабулькой-владелицей насчёт оплаты и порядка, насчёт того, что из мебели она оставит ему, а что он должен помочь ей вывезти. Потом бабулька укатила в центр к дочери, а Сергей перевёз свои вещи и стал учиться жить один. Получалось из рук вон плохо…

Но куда делся Ярослав? Обещал ведь недолго. Или это у нынешних подростков и называется недолго? Сергей вышел во двор, выглянул за калитку — пусто. Он подошёл к соседскому окошку, стукнул:

— Андреич, ты мальчика не видел? Такого, в жёлтой футболке.

Андреич распахнул окно, дыхнул на Сергея запахом табака:

— Видел. Он к леску ушёл. Чё, из твоей конторы? Трудновоспитуемый?

— Угу, — Сергей вздохнул. — Ладно, пойду, поищу.

— Брось, — посоветовал сосед, — жрать захочет — вернётся. Знаю я их.

— Вернётся, — согласился Сергей задумчиво. Сел на лавочку. Всё получалось как-то странно и нелепо. Не так, как он ожидал. Он ведь звал Ярослава в гости, а тот сразу куда-то исчез. Не поговорили как следует, ничего… А теперь вернётся и сразу спать. Как и не был. А зачем он его звал? Сергей поковырялся в себе и понял, что его просто достало одиночество. Он устал от того, что в доме никого, кроме него самого. Не с кем слова сказать. Получается, он не лучше Веры Ивановны. Та тягает детей копать грядки, а он — развлекать себя. Хорошенькое дельце! А что это за история с Алей? Неужели он, Сергей, выглядит так, будто между ними что-то есть? Не может быть! Девушка она, конечно, милая, но от этого до женитьбы… Детишки напридумывали, или Вера Ивановна? Может, пытается пришить ему аморальное поведение на работе? Да нет, чепуха…

По пустынной улице мимо прошла женщина из соседнего дома, покачивая в коляске малыша. Малыш был пухленький, розовощёкий и дремал, пуская слюни на белый воротничок распашонки. Сергей подумал, что совсем недавно его Сашка был таким же, а ещё чуть раньше — таким был Ярослав, ещё раньше — он сам. Все когда-то были такими, все спали в колясках, не подозревая, что им предстоит дальше… Сашка уже в Москве. Новый дом, новый садик, новый папа. А у Сергея нового сына не будет. К чему? Производить на свет, не зная, что ждёт ребёнка потом… Эгоизм. А он, Сергей, эгоист. Чудовищный эгоист. Думает только о себе. Копается в себе… Ничего вокруг не видит из-за своих страданий. Смешно.

Сергей и правда усмехнулся. Тут из-за поворота появился Ярослав в мокрой насквозь футболке.

— Ну, где ты ходишь! — вырвалось у Сергея. — И чего мокрый?

— Я нашёл колонку и полез под неё. Вообще холодная вода освежает, особенно когда о чухне думаешь… — мрачно сказал Ярослав. — Все мысли начисто вымораживает.

— Ага, ты простынь ещё, — заворчал Сергей. — Тоже мне — мозги у него вдруг закипели.

— Ну закипели и что, у Вас как будто никогда не кипели! — огрызнулся Ярослав неожиданно зло. — Может тоже под холодную воду голову совали.

— Сравнил! У меня здоровье, как у быка.

— А я значит дохляк?

— Ты не дохляк, ты ребёнок. Можешь простыть и заболеть, а я за тебя сейчас отвечаю.

— Ну хотите я скажу, что простыл в Веры Ивановны смену? — ехидно спросил Ярослав. — И вы не при чём, и ей гадость сделаем.

— По-моему всё это ерунда, — сказал Сергей, — то, что мы сейчас друг другу говорим.

— По-моему тоже, прикопались не из-за чего, — Ярослав сел на скамейку рядом с Сергеем. — Жарко же, можно голову намочить.

— Но почему так долго?

— Мечтал.

— А-а, ясно…

Они молчали минут пять. Сергей даже подумал, что пора встать и идти в дом. А то вот сцепились из-за пустяка. Вдруг Ярослав повернулся к нему и спросил:

— А Вы на войне людей убивали?

— Тебе это зачем?

— Просто интересно, как это — людей убивать, — пожал плечами Ярослав. — Вон, водила тот пьяный как себя чувствует? Убил двоих и живёт себе дальше? Я бы не смог. Я бы и одного человека убить не смог. Любого. Даже себя самого… Когда сказали, что там не волнуйся сильно, только ты теперь сирота — я хотел таблеток наглотаться, только побоялся. Хотя, на самом деле умирать не сильно больно. Я вот умирал. Ну когда там, в машине лежал. Мне потом сказали, что я почти умер. А было не очень больно. Я даже помню почти всё.

— Людей убивать мерзко и гадко, — сказал Сергей. — Даже на войне. Потом совесть жить спокойно не даёт. Потому что нет убийству оправдания. Даже если стреляешь в мужика с автоматом… А себя убивать ещё глупее…

— Скажите честно, — Ярослав посмотрел в глаза Сергею. — Вы о самоубийстве никогда не думали?

— Думал, — признался Сергей.

— А… Значит, я не один такой дурак.

— Нет, не один, хотя то, что дурак, это правда. Пойдём в дом, что ли? А то нашёл тему для разговора…

— А Вы только мужиков с автоматами убивали? — спросил Ярослав поднявшись. — Или мирных жителей тоже?

Сергей посмотрел на него недоуменно. Никто никогда не задавал ему таких вопросов. А тут вдруг этот пацан. И смотрит, как будто что-то знает… В глазах ожидание… Ну а если ответить “и мирных тоже”? Приравняет к тому водиле? Возненавидит? Ярослав ждал, не сводя с Сергея напряжённого взгляда. Ну что, что ему ответить? Сергей сжал голову руками и быстро пошёл в дом. Проскочил в комнату, где стояла идиотская бабкина кровать с металлическими шариками, закрыл дверь и сел возле неё на корточки. Нельзя было, чтобы сейчас Ярослав его видел. Он, конечно, не виноват, что такое спросил… Не виноват. Да и Сергей не виноват, что не может сказать правду про тот день… И тогда никто не был виноват: ни тот подросток в подвале, некстати зашуршавший, ни Сергей, бросивший на звук гранату… Мальчишке было лет тринадцать — по их меркам взрослый, но — всё равно ребёнок. Потом Сергею говорили, что у мальчишки было оружие, что он непременно напал бы на вошедшего, но Сергей не верил. Ему казалось — успокаивают. Ведь что такое тринадцать лет? Ярослав и то старше…

— Сергей Фёдорович, — раздалось из-за двери, — Сергей Фёдорович!

Сергей промолчал. Ярослав стоял совсем рядом, слышно даже было, как он дышит. Но встать и выйти к нему не было сил.

— Сергей Фёдорович, простите, — сказал Ярослав тихо и добавил: — Я поеду в детдом… До свидания.

Сергей стукнул кулаком по полу, поднялся и вышел. Приблизился к Ярославу, взял его за плечи и, глядя в глаза, сказал:

— Ярослав, я хочу, чтобы ты никогда меня больше не спрашивал о войне. Понятно? Всё, что хочешь. Любые вопросы. Только не о войне.

Ярослав сглотнул, глаза у него стали большие и испуганные.

— Я тебе скажу, — продолжил Сергей. — Я никому никогда не говорил. Тебе — скажу. Я виноват в смерти одного ребёнка. Он был чуть младше тебя. Всё. Я не оправдываюсь, я виноват. Мне всегда жить с этой виной. Это ничем не искупишь. Ни тем, что я воспитаю десяток своих детей, ни тем, что буду хорошим педагогом для вас… Это страшная вина, Ярослав… Человек должен жить. Никто не имеет права отнимать у него жизнь, да и сам он не имеет такого права. Поэтому я не хочу ничего слышать ни о войне, ни о смерти. Тем более — от тебя. Ты выжил чудом и ты должен оправдать это чудо. Поэтому — живи, а не думай о смерти. Ты меня понял? Понял? Не слышу!

— Да, — выдавил Ярослав, и Сергей облегчённо вздохнул. Впрочем, тут же заметив, что так сильно сжал плечи мальчика в своих руках, что у того, наверняка, останутся синяки. Он разжал пальцы и Ярослав испуганно попятился.

— Прости, — сказал Сергей, — прости, если напугал. Но ты сам… Если хочешь, я прямо сейчас отвезу тебя в детдом.

Ярослав прижался к стене и чуть слышно проговорил:

— А можно я останусь?

— Можно, — Сергей присел к столу и закурил, — тогда переоденься в сухое. Ты правда можешь простыть.

Ярослав послушно стянул футболку и пошёл в комнату за парадной рубашкой.

— Постой, — Сергей поднялся и принёс ему свою рубаху, — держи, рукава подвернёшь и пойдёт.

Ярослав натянул рубаху, принялся закатывать рукава, но руки у него дрожали, и ничего не получалось. Сергей смял сигарету, подошёл, присел перед Ярославом на корточки, подвернул тому рукава, и уже с улыбкой сказал:

— Ты чудовище, Ярик. Я сто лет ни с кем ни ругался. А ты меня раз — и раскрутил. Я аж сам испугался…

— Сергей Фёдорович, не отправляйте меня назад, — попросил Ярослав, — Вы же обещали — до завтра. Я буду хорошо себя вести. Я больше Вам ни слова не скажу.

— Обрадовал, — нервно рассмеялся Сергей, — и что я тут буду в гробовом молчании делать? Нет, друг, говорить ты будешь. Только с этой минуты — по-немецки, ясно? Так у тебя будет меньше шансов наговорить мне ерунды.

— Ich kann auch auf Deutsch… — Ярослав тоже улыбнулся.

Сергей отправился в комнату к печатной машинке. В ней торчал незаконченный текст. Он уселся за работу, а Ярослав за его спиной лёг на диван с томом Шиллера. Вот и свершилось: то, что Сергей держал в себе, то, что не говорил ни на тренингах, ни жене, то о чём вспоминать боялся, рассказано подростку. Мальчику, с которым они знакомы ровно десять дней. И как тот среагировал? Испугался, это ясно. Но почему тогда не ушёл? И что он об этом думает? Лежит, старательно перелистывая страницы. Вот встал, что-то взял с полки. Ясно, словарь понадобился.

— Как читается, всё понятно? — повернулся Сергей.

— Всё, — ехидно сказал Ярослав, — кроме того, чего это Вы по-русски заговорили. Слабо весь вечер выдержать?

— Мне слабо? — возмутился Сергей. — Вот дам тебе по шее за такое предположение!

— Дайте, дайте, с бычьим здоровьем легко больных детей лупить!

— Да ты не больной, ты просто противный, — с наслаждением сказал Сергей. Похоже, мир между ними восстановился. — Трудный подросток, да и только.

— Ха. Тогда Арнольд какой?

— Все вы — один другого краше. Что мальчики, что девочки.

— Девочки? — Ярослав вдруг задумался, отодвинул книжку и спросил: — Сергей Фёдорович, а сколько нужно перевести, чтобы заработать сто рублей?

— Сто? — Сергей подумал. — Ну, смотря кто заказчик. Вот из этого заказа, — он кивнул на лист в машинке, — пять страниц. А зачем тебе сто рублей?

— Мне? — Ярослав сел. — Я хотел на день рождения Женьке Воробьёвой подарок купить, а у меня денег нет. А можно, я переведу, а Вы мне потом сто рублей дадите?

— Но тут нужен хороший художественный перевод. Я тебе за тяп-ляп платить не стану.

— Я постараюсь, — Ярослав вскочил, — можно?

— Ну, — Сергей замялся, — валяй, пробуй. Только ты на машинке-то печатать умеешь?

— Умею, — Ярослав сел на освободившееся место, — я отцу помогал диссертацию набивать. Там цифр много, он не успевал один.

Ярослав подвинул к себе листочки с текстом и зашевелил губами, бормоча немецкие фразы себе под нос. Сергей потянулся и вышел на крыльцо. Пусть мальчик попечатает. Глядишь, и правда получится. Сосед за забором возился в огороде:

— Ну, Серёга, нашёл пацана?

— Нашёл.

— Вот, а волновался. За них только переживаешь зря. Такие олухи ни в воде не тонут, ни в огне не горят. Мой было удерёт и до ночи ищи-свищи. И ничего…

— Пишет? — спросил Сергей.

— Куда там! Лень ему, мерзавцу. Хорошо, служит недалеко, можно позвонить, узнать.

Сергей покивал и вернулся в дом. Ярослав уже выстукивал на машинке первые фразы. Оставалось взять другой текст и сесть в кухне с листком бумаги…

Ярослав не вставал до самого вечера — только, чтобы попить чаю и выбежать во двор по делам. Изредка они перебрасывались двумя-тремя немецкими фразами, и машинка стучала дальше. Сергей ждал, когда Ярославу надоест, но тот вцепился в текст намертво. Тогда Сергей ушёл в другую комнату, включил там чёрно-белый телевизор и задремал, глядя в экран. Приснилась почему-то Аля. Как она гладит его по голове и говорит много разных хороших слов. Они гуляли по берегу реки, потом пошли к ней домой. Потом он обнял её, потянулся к её губам и… проснулся. Приглушённо работал телевизор. Сергей встал и, зевая, направился в соседнюю комнату. Ярослав спал сидя, положив голову на руки. Рядом лежало несколько отпечатанных листов. Сергей посчитал их — шесть. Вчитался в строчки: грамотный, хороший перевод. Пара поправок и можно сдавать в издательство. Он озадаченно посмотрел на Ярослава, как бы прикидывая, что теперь делать. Потом принёс из шкафа подушку, простынь и покрывало, застелил диван и поднял мальчика на руки. Тот что-то пробормотал во сне. Сергей положил Ярослава на диван, стянул с него кроссовки, бросил на пол и усмехнулся. Вот они — прелести отцовства. Только Сергею их не испытать. Сашка к пятнадцати годам и думать про него забудет. Ярослав перевернулся на живот и довольно чётко сказал:

— Па, не гаси свет…

Сергей отшатнулся от него, как от чего-то страшного. Потом взял себя в руки. Чего только человек не скажет во сне… Присел рядом, укрыл Ярослава покрывалом и осторожно погладил по голове.

А может и правда? Может, пусть Ярослав остаётся жить здесь? Пусть он будет ему как младший брат. Какая никакая семья. Будут вместе переводить тексты, может, летом на рыбалку поедут, или в гости к матери Сергея. Ей, наверняка, Ярослав понравится… Мама ведь права… Старый педагог… Хочешь помочь — помогай, а не лей слёзы. Мама, мама… Сергей глянул на часы. Глубокая ночь. Он вздохнул, прошёл в комнату и, не выключая свет, улёгся на кровать. По потолку лениво ползла муха. Останавливалась, делала несколько шагов, перебиралась через трещинки и снова неподвижно застывала. Сергею стало смешно: может, его жизнь со стороны выглядит ничуть не лучше, чем маршрут этой мухи. Тоска вдруг поднялась в груди. Вязкая, тягучая тоска…

18

С утра Ярослав снова хотел печатать перевод, но Сергей Фёдорович не разрешил. Накормил завтраком и выгнал на улицу — гулять. С условием не лезть под колонки. Ярослав отошёл недалеко, присел на пенёк и принялся веткой рисовать узоры у себя под ногами. А заодно размышлять, как теперь быть. У него вот-вот будут деньги. Те самые сто рублей, о которых говорила Вика. Мол, давай и пошли. Но только сможет ли Ярослав сунуться с деньгами к Вике? Наверное, это невозможно. Он со стыда сгорит.

Сергей Фёдорович вёл себя сегодня как-то странно, не так, как вчера. А как будто присматривался к Ярославу. Встанет рядом и смотрит. Может, Ярослав напомнил ему того пацана, которого он убил? Ярослав стёр рисунок кроссовкой и начал рисовать новый. Да нет, ему показалось. Смотрит и смотрит. Может, опасается, что Ярослав снова куда-нибудь удерёт, как вчера. А ему придётся волноваться. Странно, но это было приятно. Волнуется, значит, не наплевать. Может, потом снова позовёт к себе в гости.

Ярослав встал и собирался пройтись по улице, но вдруг увидел мужика, направляющегося к калитке Сергея Фёдоровича. Мужик был молодой, огромный, запакованный в камуфляж. Сердце у Ярослава тревожно ёкнуло, и он тоже поспешил во двор. Когда зашёл, Сергей Фёдорович с этим мужиком уже обнимались прямо на крыльце.

— Ромка! — говорил Сергей Фёдорович. — Ты откуда, чёрт?

— Еле тебя нашёл, — басил мужик. — Чего тебя на такую окраину запёрло?

— Ну, давай в дом.

Сергей Фёдорович отступил на шаг, и мужик ввалился в кухню, заполнив собой всё пространство. Покрутил головой, уселся на жалобно скрипнувший табурет и, наконец, сказал:

— За встречу?

Ярослав, вошедший следом, смотрел, как на столе появляется прозрачная поллитровка. Мужик улыбался, блестя золотым зубом.

— Нет, — сказал Сергей Фёдорович, — я пить не буду. Мне на работу скоро. Кстати, знакомься, это Ярослав.

— Роман, — мужик протянул Ярославу руку и пожал так, что у того чуть слёзы на глаза не навернулись. — Брательник? Похож на тебя.

Сергей Фёдорович посмотрел на Ярослава извиняющимся взглядом. Ярослав хмыкнул и сел на скамью в углу.

— Работа, это дело, — сообщил Роман, тем не менее откупоривая бутылку, — работа даже из обезьяны делает человека. Со временем, конечно… Мне кажется, это тост.

— Я серьёзно. Завязал, понимаешь?

— Да ну… Что, такая работа крутая?

— Замечательная.

— Ну, мне-то стакан дашь?

Сергей Фёдорович подал Роману стакан, а себе налил холодной воды. Хлебнул, ополоснул лицо под рукомойником.

— А у меня всё хреново, — сообщил Роман, опрокидывая в себя содержимое стакана. Сергей Фёдорович подал ему хлеб и стал открывать консервную банку. — Дома скандалы сплошные. Жена вопит, что мало получаю, что пацану в садик надеть нехрена, что живём в конуре. Задолбала… Твоя-то молчит?

— Молчит, — усмехнулся Сергей Фёдорович, — мы разошлись, — и добавил: — Ярослав, ты сходи куда-нибудь. Чего тут нас слушать?

Ярослав кивнул, прошёл в комнату, лёг на диван и прислушался. Ему почему-то было не всё равно, о чём они станут говорить.

— Да ну? — Роман закашлял. Послышался звук наливаемой в стакан водки. — И как?

— И ничего. Живу.

— Слушай, может и мне того… Послать всех на хрен, да и жить самому… Вот вернусь и…

— Откуда вернёшься? — спросил Сергей Фёдорович.

— Оттуда. Я к тебе чего пришёл. Хочу назад рвануть. По контракту. Чтобы не даром чехов гонять, а денег заработать. Платят ведь прилично. Вот, хотел тебя с собой звать. Поехали, а?

— Ты что? Тогда мы были должны. А сейчас-то зачем?

— А тут зачем? Я вот болтаюсь, как говно в проруби: ни работы толком, ни хрена. А там я человек с автоматом. Серёга, решайся!

Ярослав напрягся. Молчание казалось ему вечным. Наконец, Сергей Фёдорович сказал:

— Нет. Мне того раза выше крыши хватило…

Роман засмеялся:

— Чего я пью один, как алкаш. Я ведь уже поддатый пришёл. Давай, немного. На работе не заметят.

— Заметят, я с детьми работаю. Они всё замечают.

— Ты — с детьми? Ну даёшь! — Роман снова выпил, икнул, и продолжил уже совсем нетрезвым голосом: — Ты же орал, что детей теперь видеть не можешь. Что на улице их обходишь! Серёга, я что-то путаю?

— Не путаешь. Просто прошло время. Просто началась новая жизнь. Я теперь другой. Вот видишь, даже не пью. Не пью и работаю по специальности. А специальность у меня — педагог.

— Учитель что ли? — Роман расхохотался. — Серёга, у тебя башню снесло! Корячишься за копейки! Ну, поехали со мной, там хоть людьми себя почувствуем.

— Там нельзя чувствовать себя человеком, — возразил Сергей Фёдорович.

— Ты дурак, — заключил Роман. — А я поеду. Там будет свобода. Там никакая баба орать на меня не посмеет! Там я сам кому захочу башку отверну!

— Или её отвернут тебе, — тихо сказал Сергей Фёдорович. Потом табуретка заскрипела и Роман проговорил:

— Вот, нажрался, как свинья из-за тебя! — и добавил: — А ты трус. Интеллигент хренов. Детишки — мартышки… Зря я к тебе пришёл.

— Зря, — согласился Сергей Фёдорович, — но я тебя могу проводить.

— Я не баба! — крикнул Роман уже весело. — Сам дойду, куда надо. А ты отвали!

Он ушёл, демонстративно хлопнув дверью. А Сергей Фёдорович вошёл в комнату, прислонился к дверному косяку. Ярослав закрыл лицо ладонями и отвернулся.

— Да, я трус, — сказал Сергей Фёдорович задумчиво. — Ну и что? Не всем быть храбрыми… Я своё отслужил. Я своей драгоценной родине больше ничего не должен. Да и спорный это вопрос: что важнее для родины, чтобы я там подстрелил десяток человек, или здесь воспитал хотя бы одного…

— А всё равно Вы уедете, — Ярослав не глядел на Сергея Фёдоровича, — там платят хорошо и власть. Я бы поехал. Кого здесь воспитывать-то? Меня да Арнольда? Зря стараетесь. Ничего не выйдет. Арнольд сядет, а я попаду в дурдом. Так всегда Вера Ивановна говорит.

— А-а… — Сергей Фёдорович сел на диван рядом с Ярославом, — Да, мрачное у тебя будущее…

— Не мрачное, — Ярослав отодвинулся, — Вы мне должны сто рублей. Разве это плохо?

Сергей Фёдорович полез в ящик письменного стола, достал оттуда сторублёвую бумажку, две десятки и протянул Ярославу:

— Возьми, за шесть страниц. Только ты опять говоришь не то, что думаешь. Ты просто не хочешь, чтобы я уходил с работы. Потому что мы с тобой всё-таки друзья. Так?

Ярослав сунул деньги в карман брюк. Сергей Фёдорович был, безусловно, прав.

— Нет. Вы мне в друзья совсем и не нужны. Потому что… — Ярослав набрал побольше воздуха и выпалил: — Потому что со мной всегда так! Все уезжают или погибают. Все, кого я люблю!

Сергей Фёдорович пытался что-то сказать, но Ярослав выскочил во двор и побежал как можно быстрее. Конечно, Сергей Фёдорович уедет. Устанет от них и уедет. Так что нельзя к нему привязываться. А он, Ярослав, как собачонка бездомная — человек на работу не успел прийти, а он уже к нему что-то чувствует, считает другом. Как Роман сказал на него — брательник. Да он что угодно бы отдал, чтобы у него был такой старший брат, как Сергей Фёдорович. Только не будет этого! Не будет!

19

Компания, конечно, собралась в гараже. Ярослав встал в проёме двери, оглядел всех и сказал:

— Вика, мне с тобой надо поговорить.

Он уже твёрдо решил, что отдаст ей деньги и пусть она ведёт его куда-нибудь. До смены Сергея Фёдоровича, когда тот вернётся и примется ругать его за то, что убежал, ещё куча времени. Успеют! А потом Ярослав станет как все: не будет ни к кому привыкать, будет придумывать воспитателям мерзкие клички и строить пакости. Особенно Сергею Фёдоровичу. Тоже, нашёлся добрый дяденька, пожалел! Позвал к себе чай пить! А сам на войну уедет!

Вика смотрела на него задумчиво, зато захохотал Денис:

— А, вернулся! Ну как, это самое, дядя Серёжа? Как вы с ним?

— Что мы с ним? — насторожился Ярослав.

— Серёга — гомик, — Денис засмеялся, а за ним заржали все пацаны в гараже, — ему не женщины нравятся, а, как его, красивые пацаны. А ты у него ночевал!

— Ты что, Лысый, спятил? — Ярослав покрутил пальцем у виска. — Тебе лечиться надо!

— Я спятил, — согласился Денис, — а ты петух! Чмошник!

— Сам ты петух, — огрызнулся Ярослав.

— Чё ты сказал?

Денис поднялся.

— Вломи ему, Лысый! — оживился Арнольд.

Денис приблизился к Ярославу и, словно Вера Ивановна, схватил его за подбородок:

— Ну? Отвечаешь за свои слова?

— Отвечаю! — Ярослав ловким жестом сбил руку с подбородка.

Денис замахнулся, чтобы ударить, и Ярослав внутренне сжался, но руку, занесённую для удара, вдруг перехватил Краб.

— Стоп! — он поднялся. — Давайте в лесок. А то ты, Лысый, начнёшь орать, и все, блин, сбегутся.

— Или этот, — Арнольд показал на Ярослава, — шибанутый. Так что пошли.

Недовольный Денис опустил кулак. Все пошли за Крабом. Денис всю дорогу скверно ругался, пинал камни, смотрел на Ярослава с видимым превосходством. Вика шла чуть в стороне от Ярослава, и лицо у неё было совершенно равнодушное. Вскоре оказались там, где ещё недавно Женька предлагала Ярославу вместе убежать. Краб уселся на бревно. Рядом взгромоздился Арнольд. Денис присел на корточки.

— Ну что, — сказал Краб, — будем учить Снежинского, чё говорить западло? Так вот, орать можно чё угодно, только не обзывать пацана “петухом”. За это тебя, Снежинский, убить надо!

— Так вы меня первые начали обзывать! — возмутился Ярослав.

— Вот и дрался бы, раз не нравится. А то сам к мужику ночами шастает, а потом свистит, что ничё не было.

— Вы что, дураки? — попробовал объяснить Ярослав. — Просто Сергей Фёдорович со мной немецким занимается.

Пацаны заржали, потом Краб скомандовал:

— Короче, Снежинский, если ты не лох и не гомик, докажи. Дерись с Лысым по честному.

— А если я не буду?

— Тогда мы тебя уроем всей толпой. И всему детдому разнесём, что ты опущенный. Знаешь, как тебе хреново станет!

— Зассал, блин, зассал, — заржал Денис и с видимым удовольствием произнёс: — Петушина.

Ярослав посмотрел на Вику, но она спокойно курила, как будто её происходящее не касалось.

— Ладно, — решился он, — давай, Лысый, драться.

Денис поднялся, вышел на открытое место, и всё с той же гадкой улыбочкой посмотрел на Ярослава. Ярославу стало совсем страшно. Он не столько боялся самого Лысого, сколько того, что всё равно на него накинутся всей толпой.

— Начали! — скомандовал Краб.

Денис с Ярославом сцепились, упали и покатились по земле. Ярослав изо всех сил стукнул Дениса головой в подбородок, и тут же получил кулаком по лицу. Потекла кровь, Ярослав закашлялся. Краб и Арнольд хохотали, свистели и комментировали происходящее. Вика задумчиво курила. Ярослав драться, конечно, не очень-то и умел, но разозлился. Сколько можно терпеть этого Лысого! И потом, на него ведь смотрела Вика. Как-то незаметно Ярослав оказался на Денисе сверху и, схватив его за воротник, изо всех сил потянул вверх, а потом ударил о землю. Ему казалось, что Денис стукнется головой, и на этом драка закончится. Но Денис вдруг заорал не своим голосом, и в глазах его отразился неподдельный ужас. Ярослав вскочил. Денис лежал на траве и продолжал орать, делая руками непонятные знаки. Краб слез с бревна и, отшвырнув Ярослава с дороги, присел около Дениса.

— Блин, тут корень, — сказал Краб, наконец. Потом взял Дениса за руки и резко дёрнул на себя. Денис вскрикнул и замолчал.

— Ты, урод, смотри, что ты наделал! — Краб кивнул на спину Дениса.

Ярослав подошёл, глянул. Действительно, из земли торчал корень дерева, а Ярослав толкнул на него Лысого. Теперь рубашка у Дениса была порвана, а из неглубокой ранки под лопаткой сочилась кровь. У Ярослава резко закружилась голова, он пошатнулся и медленно сел рядом.

— Сука, — всхлипывал Денис, — я тебя заложу! Я тебя Вере сдам! Пусть она тебя, козла, в ванную закроет.

Ярослав закрыл глаза.

— Никому ты его не сдашь, — вдруг вмешалась Вика, — скажешь, поскользнулся и упал. Понял? Снежинский, пошли.

Ярослав автоматически поднялся и, переглатывая подкатившую к горлу тошноту, пошёл за Викой. Только, когда они отошли метров на сто, и мир вокруг Ярослава перестал угрожающе качаться, он спросил:

— А куда мы идём?

— Ну ты же хотел со мной поговорить…

— Я? Да… Вот, — Ярослав вытащил из кармана деньги и протянул Вике.

Она ухмыльнулась:

— Тогда айда в одно интересное место.

Интересное место оказалось просторным подвалом, разделённым тонкой фанерной перегородкой на две части. Они прошли в этот подвал довоенной двухэтажки после того, как Вика поговорила с двумя парнями бандитской внешности. Парни пошловато ухмылялись и отпускали шуточки на тему маленького, якобы, мальчика, которого Вика хочет совратить. А потом сели играть в карты в соседнем помещении. Ярославу было всё равно. Он странно себя чувствовал. Знал, что делает что-то неправильное, но не мог остановиться. Ведь рядом была Вика — девушка, которую он любит. Что ему теперь детдом, Сергей Фёдорович, драка с Денисом, разборки с Верой Ивановной…

— Тут классно, — сказала Вика, указав на деревянный, застеленный непонятно чем лежак, от которого несло гнилью и мочой. — Посиди пока.

Вика прошмыгнула за перегородку и через пару минут вернулась с пакетиком раскрошенного печенья и бутылкой, почти до верху наполненной мутноватой жидкостью.

— Что это? — робко спросил Ярослав.

— Это “сэм”, — сообщила Вика, проворно скручивая крышку. — Ты раньше его пил?

— Нет.

— А-а-а, только водку…

— Нет, я вообще не пил, — сказал Ярослав.

— А я всё пила, — сказала Вика. — Шампанское, вино, коньяк, водку, пиво. Даже ромом один мужик угощал. А у него всё равно маленький оказался.

Вика засмеялась было, но посмотрев на бледнеющего в полумраке Ярослава, осеклась.

— На, — протянула она ему бутылку, — пей из горла. И всё тебе по хрен станет. И Лысый, и Серёга твой и вообще проблемы. Пей, как лекарство.

Ярослав осторожно взял бутылку. Из горлышка исходил такой отвратительный запах, что его чуть не вырвало. Тогда Ярослав отстранился от бутылки и посмотрел на Вику. Неужели придётся пить? А потом? У Ярослава запылали щёки…

— Ну ладно, — сказала Вика наконец, — дай, я.

Она сделала три или четыре глотка. На вкус, видимо, “сэм” оказался не менее гадок, чем на запах. Во всяком случае Вика скривилась, передёрнулась всем телом, а потом, шипя и протягивая бутылку Ярославу, сказала:

— Классно продирает.

Отступать было некуда и Ярослав, приняв бутылку, стараясь не вдохнуть, глотнул. Едкая жидкость обожгла разбитые губы, горло и продралась по пищеводу к желудку. Рот Ярослава долго не закрывался, он делал глубокие вдохи, чтобы содержимое распалённого желудка не вырвалось наружу. От этого закапали слёзы. Вид Ярослава был в этот момент такой жалкий, что Вика беспардонно расхохоталась.

— Занюхай, занюхай, — закричала она Ярославу, а потом, сообразив, что того вот-вот вывернет, силком забила ему рот печеньем.

— Гадость, — сказал Ярослав, отплевавшись.

Вика взяла бутылку и отхлебнув и вновь покривившись, подтвердила:

— Гадость. Пей ещё.

Ярослав вновь очутился один на один с бутылкой. На этот раз Вика подала ему печенье заранее. Предыдущая порция уже расходилась по крови, и Ярослав чувствовал это, как чувствуют мурашки, бегающие по коже.

— Слушай, а если кто узнает, что мы пили? — высказал он вслух мысль, которая вертелась в голове.

— Ну и хрен, — громко объявила своё мнение Вика, присаживаясь на лежанку. — Придёшь, ляжешь тихонько и сделаешь вид, что заболел. Так что если Серёжа к тебе целоваться не полезет, ничего не узнают.

— А если к тебе полезет? — спросил Ярослав.

— Не откажусь, — громко сказала Вика и засмеялась.

Ярослав представил, как Сергей Фёдорович может полезть к Вике, и со злостью сделал несколько глотков. Эта порция пошла чуть легче. Может потому, что Ярослав сразу сунул в рот печенье, а может потому, что привык.

— Серёжа классный мужик, красивый, — заявила Вика, разглядывая Ярослава. — Но ты тоже ничего! Я как-то раньше на тебя не смотрела, а теперь вижу — зря. У тебя резинки случайно с собой нет?

— Чего? — не понял Ярослав.

— Ну презерватива…

— Нет, а зачем?

— Без резинки трахаться плохо, — сказала Вика, — можно залететь. Такой шухер поднимут, потом полгода будешь ходить под конвоем в школу и из школы.

— А ты залетала? — ляпнул Ярослав, но сообразил, что такое спрашивать нетактично, и тотчас же прикусил себе язык.

— А то, — охотно предалась воспоминаниям Вика. — Года два назад. Залетела как дура. И с презиком было и всё, а он, сука, порвался. Понимаешь, какая гадость, а я не заметила. Так бы присела пару раз и всё, ни фига бы и не было. Потом выскребли, конечно. Знаешь, как жалко было, а всё Верка-пионерка виновата. Потом знаешь, как меня пасли! Целый год! А Верка всё издевалась, то шлюхой назовёт, то… Ты пей, пей, а то мне много будет.

Ярослав снова хлебнул.

— А вот если бы я от Серёжи забеременела, хрен бы дала себе аборт сделать. Он бы, конечно, не женился, мужики все горазды потрахаться, а как залетишь, блин, сразу нос воротят, как я не я. Зато ребёночек умный бы был…

Вика взяла бутылку и приложилась к ней. Самогона в ней практически не осталось.

— На, допивай, — Вика протянула бутылку Ярославу. — Так что сейчас придётся тебе прерываться. Как почувствуешь, что кончаешь, сразу вытаскивай. Понял?

Ярослав отрицательно повертел головой, потом допил “сэм”, и выбросил бутылку. Он ничего не понимал. Кроме того, что дал Вике денег за то, чтобы с ней переспать. В этом вонючем подвале? Бред какой-то! Неужели он так напился, что ему уже всё равно где?

— А с Воробьёвой вы как? — полюбопытствовала Вика.

— У нас с Женькой ничего не было, — кое-как выговорил Ярослав. Слова давались сложнее и сложнее.

— Да ну? — удивилась Вика. — И ты что, ни с кем никогда?

— Никогда, — сказал Ярослав и обнял Вику. Но она вдруг отстранила его и, глядя ему в глаза, сказала:

— Гонишь.

Ярослав только пожал плечами. Сидеть становилось тоже трудно, наверное, самогон был очень сильным, поэтому Ярослав навалился на Вику всем телом, а та, пробормотав что-то вроде “прикол”, толкнула его на лежанку, а потом легла рядом. В голове у него крутилось: “Наверное это всё-таки будет. Сейчас!” Но тут под лежаком что-то зашуршало и Ярослав испуганно вскочил.

— Ты чего? — спросила Вика.

— Там собачка, — пробормотал Ярослав, чувствуя, как во рту вдруг пересохло.

— Дурак, это крысы, — Вика погладила его по голове. — Ну на них. Они тут всегда, давай лучше целоваться.

С этими словами она приникла к губам Ярослава. Потом они целовались, это Ярослав ещё помнил, а потом грязный подвал куда-то исчез вместе с Викой, с парнями, с крысами, со всем светом…

20

Сергей приехал в детский дом много раньше, чем было нужно. Из головы не шёл разговор с Ромкой. Пришёл, перебаламутил душу. Раньше казалось Сергею, что приспособиться к нормальной мирной жизни легко, а оказалось, что нет. И сам он уже подумывал о контрактной службе, но не мог никак решиться. Потому что не его там место. Там не его и тут не его… Вот у Ромки там будет всё нормально. Там жизнь упрощается до рефлексов, поэтому-то и легче. Много думать даже вредно, а вся муть душевная прикрыта многотонным слоем будничных проблем. А здесь? Жизнь течёт вяло. Думай, сколько влезет. Выживанием ты не озабочен, можно позволить себе философский бред… Нет, о Ромке размышлять нельзя, лучше найти другую тему. Да и искать не стоит — Ярослав убежал. Сначала Сергей думал, что он вернётся, но на часах было уже почти четыре, а мальчика так и не было. И эти слова напоследок: “Все, кого я люблю”. Он испугался, что Сергей уедет, и поэтому убежал. Остановить его надо было! Надо, но… Сергей так устал за последние сутки. От Ярослава, от себя. От того, что и вместе у них не получается и отдельно сложно — привыкли друг к другу. К тому же появилось чёткое ощущение, что добром сегодняшний день никак не кончится.

Опасения подтвердились. Вся старшая группа стояла в шеренгу у корпуса, а перед ребятами прогуливалась Вера Ивановна и что-то им втолковывала. Сергей отметил, что не хватает Вики, Ярослава и Дениса, а Краб с Арнольдом стоят отдельно. Внутри похолодело. Он ускорил шаг и подошёл к Вере Ивановне.

— У нас ЧП, — сухо сказала она, ничуть не удивившись, что Сергей пришёл до смены. — Я Вас, между прочим, предупреждала.

Она кивнула подросткам:

— Все расходимся по комнатам. Никто никуда не отлучается.

Ребята разошлись.

— Ваш ненаглядный Снежинский избил Яковца. У того довольно серьёзная рана. Мальчики, конечно, врут, что он упал и ударился об какую-то палку, но след очень похож на ножевой.

— А Ярослав что говорит? — Сергею почему-то стало легче. Нож Ярославу взять негде, а раз он сам здесь, можно спокойно всё выяснить.

— А он ничего не говорит, — Вера Ивановна посмотрела на Сергея, как на таракана, которого очень хочется придавить. — Он вообще неизвестно где теперь. Думаете, они после таких подвигов сами к воспитателям приходят? Нет, теперь его надо с милицией разыскивать. Тем более, что убежал Снежинский с Захаровой. А та вообще звезда… Жду не дождусь, когда детдом от неё избавится.

— Нет, я не верю, — сказал Сергей, — Ярослав не мог человека ткнуть ножом.

— Мог — не мог, это теперь не важно. Важно, что Вы взяли на себя ответственность за него до шести часов вечера. Заявление лежит у директора. И что? Подобного у нас не было уже лет десять. Я, кстати, всегда говорила, что заигрывания с воспитанниками до добра не доведут. А Вы Снежинского распустили, и вот результат. Я позвонила участковому, и их, скорее всего, найдут, но я говорю Вам: Ваши заигрывания с детьми непедагогичны, они только портят дисциплину и… — тут Вера Ивановна сделала паузу, подыскивая нужное слово, — и психологический климат, — выпалила она на одном дыхании. — И вся эта ситуация на Вашей, Сергей Викторович, совести.

— Федорович, — автоматически поправил Веру Ивановну Сергей, но она уже повернувшись на каблуках удалялась. “А чтоб тебе…” — рассеяно подумал Сергей. Ситуация и впрямь была неожиданно глупая и нехорошая. Тем более, что сбежал Ярослав и правда от него. И неважно, что возвращался в детдом. Обвинят всё равно Сергея. А странная драка с Денисом. Чего они там делят? И при чём тут Вика? Куда они могли отправиться вдвоём?

Сергей поднялся на второй этаж, заглянул в изолятор. Ксенечка листала журнал, а Денис лежал на кровати, созерцая потолок. Выглядел он не очень-то и больным. Впрочем, при виде Сергея, он тут же повернул голову на бок и закрыл глаза, притворившись спящим. Наверняка, ему было, что скрывать. Сергей вышел в коридор. Вспомнил, что дал Ярославу деньги за перевод и выругал себя последними словами. На сто двадцать рублей пацан может уехать на большое расстояние. Может, он подался к бабке? Вряд ли. Та его сразу в милицию сдаст. А может, к родственникам Вики? Ведь есть у неё где-то лишённая прав мать… Но по какой причине была драка? Может, в этом всё дело? Это надо было выяснить. Но у кого? Сергей вспомнил, что Арнольд и Краб стояли отдельно ото всех. Значит, присутствовали. Значит, что-то знают. Вова отпадал — слишком ушлый, может и упереться. Оставался Лёша — Арнольд.

Сергей направился в комнату мальчиков. Все сидели на тумбочках молча, ожидая, очевидно, Веру Ивановну. Сергей поманил Арнольда пальцем:

— Иди со мной.

Арнольд встал, испуганно оглянулся на Вову с Юрой, но всё-таки пошёл.

Сергей завёл его в воспитательскую, плотно прикрыл дверь и строго посмотрел на Арнольда:

— Я всё знаю.

Арнольд затравленно глядел то на Сергея, то на закрытую дверь в коридор и, похоже, мечтал только об одном — исчезнуть. Сергей встал так, чтобы загородить проход ещё и собой и сказал:

— А теперь проверим, кто из вас как будет жить дальше. Кто будет мне врать, наживёт себе неприятности… Я тебя слушаю и считаю твои выдумки. Поехали.

Арнольд судорожно глотнул и выдал:

— А я чё? Я ни при чём! Это Лысый свистел, что Вы голубой. Я бы так никогда не сказал! А Лысый стал к Снежинскому докапываться, что он к Вам ходит. А Краб решил, что если Снежинский хочет доказать, что он не петух, то пусть дерётся с Лысым. И они стали драться, а Лысый на какую-то ветку напоролся…

Арнольд замолчал, а Сергей, стараясь успокоиться, потребовал:

— Дальше.

— А чё дальше? Снежинский как кровь увидел, ему сфигело сразу. Он у нас нервный. Его Захарова куда-то повела.

— Куда?

— Я, правда, не знаю. Да вернутся, куда они денутся! У Снежинского кишка тонка смыться…

— Ладно, — Сергей толкнул дверь, — иди. Я буду за тобой следить. Не дай Бог не так дыхнёшь!

— А я чё… — снова забормотал Арнольд, — я на Вас ничё и не говорил…

Сергей сел на диван. Было противно. Идиоты малолетние! Совсем не понимают нормального отношения к человеку. Впрочем, откуда им его понимать? С Верой Ивановной, да папами-мамами, побросавшими их? Но куда пошли Ярослав с Викой? Да ещё Ярославу было плохо. Вдруг с ним что-нибудь случится? Упадёт где-нибудь… Конечно же, Сергей не смог заниматься никакими проверками уроков, уборкой, и прочими вменёнными в обязанности мелочами, всё это делали нянечки. Сергей же тупо сидел в воспитательской, каждые десять минут выходя на улицу покурить. Хотя курить на территории было запрещено… Он виноват. Куда ни кинься — всё из-за него. Вера Ивановна — истеричка. “Нож, нож”. Ребёнок потерялся, а она делает из него преступника. Хоть бы всё обошлось. Пусть хоть что, только бы они нашлись. Он готов уволиться. В самом деле. Хреновый из него воспитатель, как ни крути. Хреновый…

Потом наступила ночь. Было душно. Сергей вышел в ограду, вытащил спички. Ждать становилось невыносимо. Чиркнул спичкой, обжёг пальцы. Засмеялся. Детский дом смотрел на него пустыми тёмными окнами. В комнате старших мальчиков сегодня темно. Дверь прикрыта, никто не боится.

Вдруг у забора мелькнула тень. Сергей насторожился. Кто-то перелез забор и спрыгнул на кучу песка. Конечно, это была Вика… Она прокралась через двор к окнам комнаты старших мальчишек и постучала. Сергей как можно тише подошёл к ней вплотную:

— Вика, а где Ярослав?

Вика вздрогнула и быстро повернулась.

— Там, — неопределённо махнула она рукой в темноту, — там спит.

— Где? — Сергей уловил от Вики запах алкоголя: — Вы что, пили?

— Немножко, — сказала Вика, пытаясь отвернуться от Сергея.

— Ярославу нельзя пить, — сказал Сергей. — Ему столько операций сделали, у него организм ослабленный. Ты об этом подумала?

Тут открылась входная дверь и из неё выглянул Юра Шнайдер. Увидев Сергея, он растерянно попятился.

— Иди спать! — рявкнул на него Сергей. — Вика, я тебя слушаю!

— А что Вика? — завозмущалась она. — Чего я-то виновата? Он сам напился! Выпил больше чем я раза в три! А Вы сразу его защищать! Вот брали бы его себе домой насовсем и защищали сколько влезет! Раз у вас с ним такая любовь! А он ничуть и не лучше других! Такой же кретин! Между прочим, у него деньги были и он бухло покупал! А потом вопил, что там собаки какие-то! Он чокнутый, Ярик ваш! Зря я с ним вообще пошла! Он же на голову больной!

— Заткнись! — зло крикнул Сергей. А Вика орала уже на весь двор:

— Пошёл на хер! Ты урод, гомик позорный! Конечно, для тебя Снежинский человек, а я блядь дешёвая. Так?… А я может тебя, сволочь, люблю… А тебе всё шуточки! Тебе всё Вика — девочка, дурочка! А я бы для тебя всё, что хочешь! Сволочь! Ненавижу!

Вика разревелась, отвернувшись от него. Сергей подавленно слушал, как она всхлипывает. Такого он не ожидал. “Уволюсь, как только это кончится” — подумал он. Потом спросил:

— Где ты оставила Ярослава? Скажи адрес.

— Я не помню, — Вика вытирала щёки руками, — ну, найду, конечно.

Сергей посмотрел в сторону корпуса, приказал:

— Жди тут.

На то, чтобы сообщить нянечкам, что он уходит, понадобилась минута. Потом он вышел на крыльцо, торопливо закурил и сказал:

— Пошли.

Вика посмотрела на него испуганно и опять заплакала:

— Серёжа, прости… Прости меня! Не говори Вере Ивановне…

— Что напились? Вас и без меня заложат, — сказал Сергей.

В темноте Вика постоянно спотыкалась и пришлось взять её под руку. Она повисла на его локте, продолжая всхлипывать и оправдываться:

— Я не хотела… Так получилось… Я думала, немного выпьем, а самогонка крепкая попалась. А Ярик — дурак, он всё делает, что я ему говорю.

— Далеко нам идти?

— Далеко. Нет, не очень. Сергей Фёдорович!

— Да не вопи ты, — не сдержался Сергей, — то по матери посылает, то Сергей Фёдорович. Ты вообще как себя ведёшь? Ты бы на себя со стороны посмотрела!

— Да-а-а… Тебе легко говорить…

— Тебя послушать, так мне всё легко. Вы меня в гроб вгоните. Детки, блин!

— Я уже взрослая.

Сергей покосился на Вику. Читать ей мораль было бессмысленно. Надо хотя бы, чтобы она не выла на всю округу, а то ещё милиция прикопается. Куда, мол, мужик пьяную девчонку волочит.

— Сколько вы выпили, взрослые?

— Бутылку, — сказала Вика.

— Бутылку самогона? На двоих? — Сергей шумно выдохнул и попытался взять себя в руки. — Идиоты! Вы помереть с такой дозы могли бы! Мало ли из чего эту дрянь гонят!

— Не-а, — Вика очередной раз споткнулась, — мне знакомые бутылку дали, они говна не дадут. Голова поболит и всё.

Сергей замолчал. Хотелось ругаться как можно громче, наорать на эту малолетнюю дурочку, наорать на Ярослава, может даже тряхнуть его как следует, чтобы мозги встали на место. А потом? Уйти, уйти от них, чтобы никогда больше не видеть такого. Она его, видите ли, любит! За что? Зачем?

Наконец, Вика махнула рукой на кирпичную двухэтажку:

— Тут в подвале.

Сергей дёрнул подвальную дверь — закрыто.

— Как туда пролезть?

— Ключ есть, — Вика подумала, — у Сашки. Он в третьей квартире живёт, или во второй. В этом подъезде.

Был третий час ночи. Сергей позвонил в обе квартиры, названые Викой. За одной из дверей послышались шаги, но никто не открыл. Из другой, наконец, показался заспанный парень в мятых армейских трусах. Он непонимающе уставился на Сергея, потом на Вику и, кажется, её узнал.

— Ключ от подвала, — потребовал Сергей.

— А чё тебе надо?

— Саш, дай ключ, — вмешалась Вика, — мы за Ярославом пришли.

— За этим своим придурком? — парень уставился на Сергея. — А ты чё, ему отец?

— Отец, — Сергей протянул руку за ключом.

— Да этот твой сучонок как начал рыгать! Думали, на хрен сдохнет, — парень выматерился, — мы его вытащили на улицу. А то потом докажи, что не сами напоили!

— Куда вытащили? Ты рехнулся?

— Это ты рехнулся. Не следишь за своими ни хера! Пацан — тошнотик, девка — блядь. Ещё орала, что сиротка, — парень выразительно посмотрел на Вику. — Вон за домом на лавочке посмотри. Если он не убёг никуда, то там дрыхнет.

Сергей схватил Вику под руку и поволок за дом. За домом, обжатая с обеих сторон клёнами, действительно стояла скамейка. На ней в неясном лунном свете светлела жёлтая футболка. Несомненно, это был Ярослав. Сергей подошёл к мальчику и потрогал пульс.

— Живой, — констатировал он. — Это хорошо, что его вырвало.

— Чё, сам потащишь, или “скорую” вызвать? — раздалось сзади. Сергей обернулся. Парень, не потрудившийся даже одеться, стоял сзади. — У меня телефон есть…

Сергей подхватил Ярослава под мышки и усадил в вертикальное положение, голова Ярослава тут же опустилась на грудь, а тело накренилось вперёд. Он крепко спал. Сергей хорошенько тряхнул Ярослава, но тот не очнулся.

— Чёрт, — Сергей повернулся к парню. — Вызывай “скорую”…

Вика снова расплакалась. Ярослав лежал на скамейке. Глаза его были закрыты, на щеке синяк, губы разбиты до крови. Сергей смотрел на него и чувствовал себя полным идиотом. “Надо уезжать, — подумал он, — наверное, я и правда не годен к нормальной жизни. Я ничего не вижу вокруг. Ни Вику, ни Ярослава. Я не могу понять, о чём они думают, что чувствуют. Вера Ивановна права — от моей заботы детям только хуже”…

21

Пожалуй, так стыдно Ярославу было впервые в жизни. И дикая головная боль не мешала ему думать только о том, какой же он дурак! В палате токсикоцентра, куда, как оказалось, Ярослава привезли ночью, кроме него были только две мамочки с малышами, по глупости наевшимися таблеток. А он, выходит, ничуть не умнее этих малышей… Очнулся Ярослав под утро, с капельницей в вене, которую пришлось выдернуть, потому что дико тошнило и хотелось в туалет. В коридоре его увидела дежурная медсестра, ругалась, потом дала тазик, куда Ярослава вывернуло не то желчью, не то желудочным соком, снова поставила капельницу. От неё Ярослав и услышал слова “алкогольное отравление”. Он даже сначала не понял, что это про него. А когда понял, стало совсем плохо. Голова раскалывалась и он пытался пристроить её на подушке поудобнее, но толку не было. Стоило закрыть глаза, как перед ними мелькала Вика, подвал, почему-то чёрная собачка, которую с рук кормил Сергей Фёдорович. Потом вспомнилось, что он дрался с Денисом, а потом они ушли с Викой в подвал. Значит — подвели воспитателей. Верку и Сергея Фёдоровича… Хотелось узнать, как он вообще сюда попал и откуда его привезли, но спрашивать такое было стыдно. Ярослав промучился целый час, представляя, что мог подумать о нём Сергей Фёдорович, и что теперь ему будет в детдоме, а потом всё-таки задремал.

Наконец, когда на настенных часах было около одиннадцати, в палату с обходом пришёл пожилой врач. Он долго разговаривал с мамочками, потом подсел к Ярославу и усмехнулся:

— Голова болит?

— Болит, — признался Ярослав.

— Да, молодой человек. Ты сильно промахнулся мимо своей возрастной нормы.

— А сколько норма? — удивился Ярослав.

— Нисколько. Тебе вообще нельзя пить. Поищи в жизни другие удовольствия.

— Тоже мне, удовольствие, — Ярослав покраснел, — пакость такая.

— Я рад за тебя, — кивнул врач. — Ты всё вовремя понял. Ладно, сейчас возьмём анализ крови и после двух выпишем тебя домой.

“Домой, — подумал Ярослав, — если бы домой…” Врач ушёл, а Ярослав кое-как поднялся и подошёл к окну. За окном по дороге проносились автобусы, троллейбусы, машины, иногда мелькали “скорые”. Ярослав упёрся лбом в стекло и стал вычислять, чья же сейчас смена и кто за ним придёт — Вера Ивановна или Фроська. Не может же быть такого, что его отпустят одного. Выходило, вроде, что Фроська, хотя сейчас, в конце мая, воспитатели то и дело менялись сменами.

В час в палату принесли еду, при виде которой Ярослава ощутимо замутило. Он лёг и стал ждать, когда его заберут…

Пришла Вера Ивановна в своей обычной красной блузке. Она отправилась в ординаторскую за выпиской, а Ярослав ждал её в коридоре. Наконец, воспитательница вышла и кивнула ему:

— Пошли, Снежинский.

По дороге Ярослав узнал от Веры Ивановны, что сейчас они немедленно идут к директору, что теперь Ярослав не имеет права выходить с территории детского дома. А если выйдет во двор, должен каждые пятнадцать минут заходить в корпус и показываться дежурному воспитателю. К тому же он не имеет права общаться с Викой. Ярослав вздохнул: именно Вику ему видеть почему-то не хотелось. Осталось в памяти что-то гадкое, связанное именно с ней. Самогон, подвал, лежак в нём…

— И, наконец, Сергей Фёдорович понял, что в тебе заблуждался. Я рада, что вовремя, — закончила свою речь Вера Ивановна.

Ярослав опустил глаза. Что ж… Очень логично. Конечно, Ярослав столько неприятностей всем доставил. Особенно Сергею Фёдоровичу. Вон, Вера Ивановна говорит, что тот нервничал, искал его… “Ну что я за дурак, — подумал Ярослав, — один человек ко мне хорошо относился, но я и это испортил!”

Когда Ярослав с Верой Ивановной проходили по ограде, к ним подбежала медсестра Ксенечка.

— Вера Ивановна, у нас опять ЧП! — сказала она. — Воробьёва облила Захарову краской из баллончика. Чудом в глаза не попала, но была такая драка! Я закрыла Захарову в изоляторе, а Воробьёва сейчас у Павла Николаевича.

Павлом Николаевичем звали директора.

— А девочки дрались из-за него, — Ксенечка показала на Ярослава.

— А чего я, — сказал он, как обычно говорил Лысый. — Чего сразу я?

— Да, Снежинский, — протянула Вера Ивановна, — куда ты катишься…

Ярослав прошёл в комнату, сел на тумбочку, и обхватил гудящую голову руками. Денис, валявшийся на кровати, скорчил ему зверскую рожу, и продолжил разговор с Крабом и Арнольдом:

— А если часто спички пальцами тушить, то отпечатки сожгутся. И, как его, вырастешь — чё хочешь можешь делать, менты не найдут… Вот тогда я Снежинского и замочу.

— Или он тебя, — заржал Краб, — ему можно и с отпечатками. Он псих, ему ни фига не будет.

— Снежинский, а чего бабы-то за тебя сцепились? — Арнольд встал, подошёл к Ярославу и навис над ним. — Воробьёва-то ясно… Она тебе рубашку в швейном шьёт, я сам видел. Говорю: на хрен тебе надо, а она меня обматерила… Но Захарова… Колись, придурок!

— Ничего я не знаю, — отозвался Ярослав.

— Он не скажет, — заявил Краб и показал Ярославу кулак, — Снежинский — гомик.

— Снежинский — урод, — продолжил Арнольд.

— Калека, — сказал Денис и толкнул тумбочку, на которой сидел Юра: — Шнайдер, очередь.

— Дурак, — без охоты пробормотал Юра.

Ярослава затошнило. Он сполз с тумбочки и пошёл в туалет.

В умывальной Ярослав сунул голову под кран с холодной водой и размышлял, какие же Краб с Арнольдом идиоты. Теперь будут обзывать его, пока не доведут до слёз. Только что ему их подколы, главное — Сергей Фёдорович теперь к нему и близко не подойдёт. Он ведь сбежал, подрался, напился. Было стыдно, тошно и обидно. Вера Ивановна оказалась права: он плохой человек, ему нельзя доверять.

22

Естественно, за приключения Ярослава всем попало. Директор собрал воспитателей старшей группы и отчитал их за халатность и невнимание к детям. Сергей был к этому морально готов и тихо сидел в уголке. Зато не молчала Вера Ивановна. Она произнесла пламенную речь на тему, какой покой и дисциплина были в группе до прихода нового ночного воспитателя, который позволяет детям неслыханные вольности — ночевать у него в комнате, например. И хуже всего влияет на Ярослава Снежинского, который, конечно, мальчик трудный, но до сих пор был вполне управляемым.

— До тех пор, пока его не заперли в тёмной ванной, — уточнил Сергей.

Директор посмотрел на него с лёгким удивлением.

— Это что, метод воспитания? — продолжил Сергей. — Тогда давайте организуем карцер в подвале, или пересажаем детей по камерам-одиночкам.

— Вы преувеличиваете, — перебила его Вера Ивановна, — да, я немного ошиблась, я не учла того, что у Ярослава такой страх темноты. Но в тот момент я не могла поступить иначе, он мне хамил. А вот почему Сергей Фёдорович после того, как мальчик ушёл от него, не сообщил сразу в детдом, совершенно неясно. Мы бы установили за ребёнком наблюдение и ничего бы не случилось. Я считаю, что ответственность за всё должна лежать на Сергее Фёдоровиче.

— Да пожалуйста, — сказал Сергей, — сколько угодно. Тем более, что я всё равно собираюсь увольняться. Но мы не о том говорим. Полагаю, главное — что теперь делать с Викой, Ярославом, Денисом, чтобы такого не повторилось. А мы всё перебираем, кто виноват.

— Я предлагаю, — Вера Ивановна смотрела на Сергея, — как можно скорее спихнуть Яковца с Захаровой в какое-нибудь ПТУ. А Снежинского поставить на учёт в милицию, пока он никого нам вообще не зарезал.

Сергей засмеялся:

— И милиция выделит бойца с дубинкой, чтобы он присматривал за Ярославом. Замечательная идея!

Аля, сидящая рядом с Сергеем, хмыкнула, но под взглядом Веры Ивановны осеклась.

— А Вы, Анна Игоревна, что скажете? — обратился к ней директор.

— Думаю, не надо никакой милиции. Всё что было — случайность. Тем более, мальчик отравился, — Аля посмотрела на Сергея, — неизвестно, чем вообще это всё для него кончится.

— Меньше бы пил, меньше бы травился, — фыркнула Вера Ивановна. — А кончится всё плохо. Мы его как следует накажем, чтобы другие не захотели повторить. А если Сергей Фёдорович у нас такой добрый, пусть рожает своих детей и воспитывает, как в голову взбредёт!

Сергей поднялся:

— Родить я, простите, не могу. Технически не годен. Ну ладно, я, собственно, хотел написать заявление об уходе. К сожалению, педагогическая деятельность оказалась для меня непосильной.

Павел Николаевич снял очки, отложил их в сторону и сказал:

— А кто же Вас отпустит? Вам смену придётся несколько месяцев искать. Так что — извините. И потом, не стоит так расстраиваться из-за одного случая. Всё бывает. Я слышу о Вас много хорошего. Думаю, Вы благотворно влияете на детей.

Сергей поглядел на Веру Ивановну:

— Ищите другого воспитателя поскорее. У меня есть веские причины уйти.

— Тогда поговорим о Ваших причинах наедине, — предложил директор.

Все разошлись. Сергей уселся в кресло и подумал, что совершенно не знает, какую причину придумать. Не жаловаться же на Веру Ивановну. Несолидно. Да и про Вику не расскажешь. А про Ярослава — тем более. Что, сказать, как он хотел бы для пацана нормальной жизни, но ничего не в силах сделать?

— Давайте поговорим о Вашем влиянии на Ярослава, — сказал директор.

— А стоит? — Сергей скрестил руки на груди. — И так всем всё ясно. Был парень, как парень, и тут пришёл я. Далее варианты. От вседозволенности до совращения…

— Ярослав поступил к нам в марте, — перебил его директор. — Поступил из психиатрической больницы. Я думал, он никогда не оправится. Мы тут привыкли. Детей привозят разных. Но всё равно мне было страшно. Казалось, его уже никогда и ничего не заинтересует. Но ему повезло… Если можно в его ситуации говорить о везении. Работала Инна Яковлевна, замечательный педагог. Она его, так скажем, вытащила. Разговорила. Теперь её нет. Дети очень переживали, когда она уволилась. И Ярослав переживал. Теперь пришли Вы. И я вижу, что многие к Вам привязались. А Ярослав — особенно. Он изменился за эти две недели. Это видно…

Сергей смотрел мимо директора — в окно, забранное решёткой. Он не знал, что сказать.

— Поэтому я не хотел бы, чтобы Вы уволились, — продолжил Павел Николаевич. — А этот случай с ванной, конечно, дикость. Но Вера Ивановна, тем не менее, тоже положительно влияет на группу. Есть дети, которыми управлять можно только так, как это делает она. К сожалению.

— Павел Николаевич, — Сергей помолчал, — я думал… Я давно об этом думаю, но… Это сложно. Я бы хотел узнать, что нужно, чтобы взять попечительство над ребёнком? Какие документы?

— Документы? — Павел Николаевич задумчиво посмотрел на Сергея. — Я дам Вам список. Самое трудное — получить согласие его бабушки. Если она не захочет его дать, у Вас ничего не получится.

— Прорвёмся, — задумчиво проговорил Сергей. — Только я Вас всё-таки прошу — подыщите мне замену. Если всё сложится и Ярослава я заберу, работать здесь я больше не стану.

— Я постараюсь. Хотя мне будет жаль терять такого сотрудника.

Директор порылся в столе, протянул Сергею листок со списком документов и добавил:

— А с Верой Ивановной Вы всё-таки аккуратнее. Её перевоспитывать поздно…

Сергей кивнул и вышел в коридор. Силы и уверенность вдруг пропали. Список документов… А сам Ярослав согласится? Может, он не захочет жить у Сергея дома. Тем более у него и правда ещё та дыра. Печку зимой надо топить, воду таскать, ближайшая школа в двух автобусных остановках, а до языковой ему придётся добираться не меньше часа. С его-то здоровьем… Сергей прислонился к стене и вдруг рассмеялся: да он же сейчас рассуждает, как бабка Ярослава. Ищет трудности для себя и совсем не думает о нём. А что такое бытовые трудности по сравнению с тем, что его ждёт здесь?!

На крыльце к Сергею вдруг подошла Аля:

— Серёжа, ты сейчас куда?

— Я? — удивился он. — Не знаю… Может и никуда, всё равно к шести возвращаться.

— Тогда, может, пойдём ко мне? — вдруг предложила она. — Я близко живу. В первом же панельном микрорайоне.

— А ты что, одна живёшь? — спросил Сергей и его передёрнуло от двусмысленности вопроса.

— Нет, конечно, — улыбнулась Аля, — я бы одна не смогла. Я темноты боюсь, почти как наш Слава. Я живу с мамой, папой и братом. Наверное, они сейчас на даче, но если дома, тебя не съедят.

— Тебя съедят, — пробурчал Сергей, — скажут, приволокла мужика подозрительной наружности.

— Ерунда, — засмеялась Аля. — Пошли.

Сергей вздохнул и послушно пошёл за ней… Разногласия забылись.

23

Теперь Сергею предстояло кроме беготни по издательствам и переводов заниматься ещё и сбором документов. Правда, он так и не решился спросить у Ярослава его согласия. Подумал — мальчишка обрадуется, а бабка его нужную бумажку не подпишет… Лучше уж сначала всё собрать, а потом спросить Ярослава. Откажется — документы можно и выбросить. Тем более, сомнения в согласии Ярослава у Сергея были. В последние два дня он избегал Сергея, как мог. Может потому, что до сих пор болел, и жаловался то на тошноту, то на головную боль, а может, по какой-то другой причине. Чаще всего Ярослав лежал на кровати, положив перед собой книгу, и читал, беззвучно шевеля губами, или сидел с Женькой между теплицей и столярным цехом, тиская всё того же облезлого котёнка. Вика, стриженная под ноль, в нелепой соломенной шапочке на голове, наоборот, старалась как можно больше времени вертеться возле Сергея, совсем не приближаясь к Ярославу. Всё это было странно, тем более Сергей сам вдруг запутался в своих мыслях. Он постоянно думал об Але. О том, какая она милая и славная. И поражался сам себе. Ведь только недавно он решил, что никогда больше не полюбит, никого не подпустит к себе, а прошло совсем немного времени и он думает о девушке. Причём думает так, что уши краснеют, и ловит себя на том, что вот-вот начнёт её обнимать, не стесняясь воспитанников.

Об Але он думал и первого июня, в праздник детства, когда все воспитатели были на работе. Стоял за гаражами, курил и размышлял, что же будет дальше. Куда же его приведёт эта странная жизнь… Кто-то неслышно подошёл к нему сзади. Сергей обернулся. Рядом стояла Вика. Нарядная, накрашенная к празднику, в своей глупой шапочке и с травинкой в руках, которую периодически пожёвывала.

— Серёжа, — сказала она, — тебя Анна Игоревна ищет.

— Сергей Фёдорович, — уточнил Сергей. — Я пока что воспитатель, а ты — воспитанница из моей группы.

Вика опустила глаза и сказала:

— Ты злой! За что тебя только женщины любят?

— Кто? — усмехнулся Сергей. — Я что-то таких не встречал. Кроме тебя, конечно, но ты во мне просто заблуждаешься.

— Нет, я про тебя всё знаю.

— Я сам про себя всё не знаю.

— А я знаю, — Вика отступила на шаг, — только у тебя с Анной Игоревной ничего не получится. Вы не пара.

— Вика! — у Сергея прямо рука зачесалась ударить её. — Ты что, за мной следишь?

Вика пожала плечами, а глаза у неё стали злыми:

— Я тебя люблю! — заявила она. — И я могу сделать тебе очень плохо, если ты будешь на меня орать!

— И что же ты мне сделаешь?

Вика отошла ещё дальше.

— Одежду на себе порву и кричать буду, что ты меня изнасиловать хотел! И свидетелей найду! Вон, Снежинского со Шнайдером. Попрошу, они на тебя чего хочешь наговорят!

— Дура ты, — грустно сказал Сергей, — ну уволят меня. Пусть даже посадят. Что тебе, легче станет?

— А может легче. Потому что мне очень плохо, очень! — Вика заплакала и пошла в корпус.

Сергей стоял посреди дорожки, как побитый. Очень хотелось плюнуть на всё, уехать домой и напиться так, что забыть кто он и где он… Ничего у него не получается так, как хотелось бы. У гаражей что-то подозрительно зашевелилось. Сергей повернулся, но ничего не заметил. Тогда он решил, что это подкрадывается пустота. Она почувствовала его слабость и пришла за ним сюда. “Ну уж нет, — подумал Сергей. — Напиваться я не пойду”…

К обеду в детский дом приехали шефы — толстые мужики, вырядившиеся в тридцатиградусную жару в костюмы с галстуками, привезли подарки: книжки, игрушки, коробки конфет. Потом ходили по комнатам, общались с детьми. Вера Ивановна всё рвалась показать им Ярослава — как редкого воспитанника, говорящего на трёх языках, но тот спрятался от неё и шефов в мальчишеском туалете. Однако, Вера Ивановна была не из тех, кто отступает перед трудностями. Ради такого дела она даже забыла, что с Сергеем они не разговаривают, и настоятельно просила, чтобы он извлёк Снежинского и привёл к ней. Сергей пожал плечами и пошёл за Ярославом.

— Скажите ей, что мне плохо, — попросил Ярослав, сидя в туалете на подоконнике. Был он и правда бледный и измученный.

— Она поймёт, что я вру.

— И что?

— Die Lьge schmьcken keine Mдnner1, — вздохнул Сергей.

— Вы меня все ненавидите, — вдруг прошептал Ярослав, — а как кто приедет, так сразу показывать. Как зверька в цирке. Сами говорили, что нельзя с человеком делать что попало.

— Балда, — сказал Сергей. — Ты что несёшь! Кто тебя ненавидит?

— Вы, — Ярослав отвернулся, — Вам за меня влетело от директора. Теперь, если меня даже усыновить захотят, Вы мне такую характеристику напишите, что никто меня не возьмёт!

Сергей взял Ярослава за локти:

— Кто тебе сказал эту ерунду?! Вера Ивановна? Ну, она? И ты поверил?

— Простите… — Ярослав помолчал. — Так всё плохо получилось… Но я, правда, не хотел Вас подставлять… Ладно, пойдёмте.

Ярослав спрыгнул с подоконника и пошёл на выход. С каменным выражением лица. Сергей вышел за Ярославом в коридор и увидел, как того взяла за руку Вера Ивановна:

— Где ты вечно пропадаешь! Тебя люди ждут!

Ярослав что-то неразборчиво ответил.

— Ты в каком виде, — продолжила Вера Ивановна, — у тебя что, белой рубашки нет? Сегодня праздник, ты это понимаешь?

Она повела Ярослава в игровую, где сейчас находились шефы, а Сергей направился за ними. Он хотел послушать, что же там скажет Ярослав.

Зрелище было занимательное: на пороге комнаты Вера Ивановна начала обнимать Ярослава и тараторить что-то о его способностях, о том, как его все любят. Ярослав пытался отстраниться. На фоне Веры Ивановны он был совсем маленький, почти прозрачный, в старой помятой футболке и джинсах. Все мальчишки в детском доме носили спортивные шорты, а Ярослав, наверное, стеснялся своих шрамов. Сергей смотрел на всё это с ощущением чего-то дикого и неправильного. Потом встряхнулся — Ярослав стал читать стихи. Сначала испанские, содержание которых Сергей не уловил. Потом — немецкие. Про глупость и предательство. Несомненно, это предназначалось Вере Ивановне. Но она, конечно, ничего не поняла. Ярослава хвалили, дали ему коробку конфет, ещё что-то в пакете и он вышел. Задумчиво посмотрел на Сергея:

— Я всё сделал, как надо?

Сергей кивнул.

— Тогда я пойду?

— Иди. Спасибо тебе.

Ярослав исчез в спальне. Мимо проходили девчонки, готовящие столовую к празднику, воспитатели, нянечки, руководители кружков. Сергей стоял в коридоре и размышлял, на сколько его ещё хватит в такой обстановке. Что делать с Верой Ивановной? Что делать с мальчишкой, которого он хочет взять к себе, а тот ему не верит? Что, в конце концов, происходит? Он подумал ещё минуту и вошёл в спальню. Ярослав лежал на кровати и плакал. Коробка конфет валялась на полу. Сергей поднял её, швырнул на тумбочку, а сам сел рядом с Ярославом:

— Хватит, — сказал не то себе, не то мальчику. Потом добавил: — Взрослый уже парень, а ревёшь.

— Вам-то что, — пробурчал Ярослав.

— Мне что? Да почти ничего… Ярослав, ты хотел бы поехать жить ко мне? Не в гости, а совсем. Понимаешь? Будешь мне как брат, что ли…

В комнате стало тихо. Сергей подождал минуту и напомнил о себе:

— Что скажешь, Ярослав?

Ярослав развернулся, посмотрел на Сергея, рассеяно моргая:

— А… а зачем я Вам? Я дерусь, убегаю… Вон напился…

— Значит, на перевоспитание, — кивнул Сергей, — попробую сделать из малолетнего преступника нормальную личность. Это убедит меня в собственной педагогической мощи.

Ярослав сел, зачем-то наматывая на руку покрывало и спросил:

— А когда?

— Скорее всего, с первого июля. У вас тут ремонт начинается, всех отправляют по лагерям и родственникам, а ты поедешь ко мне. Наберём с тобой переводов и засядем на два месяца. Иногда такие интересные тексты попадаются…

— А назад? В сентябре? — Ярослав вытер остатки слёз.

— Ярослав, — серьёзно сказал Сергей, — просто на лето я могу взять тебя в любом случае. Понимаешь? Но, если мы с тобой нормально приживёмся, если ты сам захочешь, останешься совсем. Да и уволюсь я, наверное, отсюда.

Ярослав молчал. Сергею казалось, что это молчание никогда не кончится. Потом мальчишка вздохнул:

— А Вы совсем на меня не злитесь, да? Вера Ивановна сказала, что злитесь.

— Она ошиблась, — мирно сказал Сергей. — Ну ладно, думай. И не плачь больше, хорошо?

— Это у меня такой организм неправильный, — оправдался Ярослав, — чуть что — слёзы. Я и дома вечно ревел. Вот всех за двойки дома ругают, а меня жалели — так я расстраивался…

— Хорошо, что предупредил. Значит, как двойку схватишь, стану тебя успокаивать.

Ярослав улыбнулся. А в коридоре уже запахло обедом.

— Умывайся, надевай белую рубашку, и пошли в столовую, — сказал Сергей, — там сегодня, наверняка, чего-нибудь сладкого напекли.

— Сергей Фёдорович, — тихо позвал его Ярослав, когда Сергей выходил, — я Вас буду слушаться. Я всё-всё буду делать. Только возьмите меня, пожалуйста, навсегда!

Сергей быстро кивнул и вышел. Всё. Обратного хода не было. Но, как ни странно, вдруг стало легче. Всё решилось и теперь начнётся нормальная жизнь. Придётся учиться готовить еду, ходить в школу на родительские собрания, и гонять пацана вечерами от телевизора. Может, это и есть счастье? Сергей улыбнулся.

24

Через два дня похолодало. Натянуло тучи и зарядили дожди. В такую погоду никому никуда выходить не хотелось и, кроме экзаменов и консультаций, ребята детский дом не покидали. В корпусе было прохладно, сыро, многие были слегка простужены. Особенно расклеилась Женька: она то кашляла, то чихала, то ныла без повода, чем изводила и девчонок в комнате, и воспитателей. Шестого июня в детдом неожиданно заявилась её тётка и выразила готовность взять Женьку к себе на выходные. Директор разрешил, и на следующий день Женька собиралась. Ярослав сидел у девчонок в комнате и смотрел, как Женька осторожно укладывает в пакет подаренную Инной Яковлевной кружку. Ярослав подумал, что тоже заберёт свою, когда уедет к Сергею Фёдоровичу.

— Возьму с собой, — приговаривала Женька, — а то тут всякие живут. Им что кота на гараж, что чужую чашку грохнуть.

— Заткнись, мешаешь, — прошипела Вика. Она сидела за столом и пыталась решить примеры по алгебре.

— Всё равно экзамен завалишь, — уверенно сказала Женька. — Можешь не надрываться!

— Пошла ты! — Вика зло посмотрела на Женьку, потом отшвырнула учебник и тетрадь, едва не угодив в Ярослава и, положив руки на стол, упёрлась в них лбом.

— Я уже пошла, — согласилась Женька, — меня Ярик проводит.

— Он проводит, — Вика усмехнулась, — с чего ты взяла? Думаешь, он тут торчит, чтобы тебя драгоценную к тётке везти? Ну ты, Воробьёва, и дура!

Ярослав вздохнул. Похоже, его делили. Причём без его участия.

— Я пришёл, потому что Женька уезжает, — сказал он. — Чего ругаться-то?

— А ты, Снежинский, ослом не прикидывайся, — перебила его Вика, — ты реши, с кем ты. А то тебе как-то слишком классно. Со мной ты трахаешься, с Женькой ходишь, а Серёжа и вовсе тебя к себе забирает… Тебе не много?

— А тебе что, завидно?

— Не завидно. Просто ты дурак, Снежинский. Ты себе такие проблемы наскребаешь! Я ведь могу тебе жизнь испортить.

— А ты, — Ярослав разозлился, — ты меня используешь. Думаешь, раз я тебя люблю, то и буду как собачка за тобой на поводке бегать!

— А что, не так что ли?

— Не так! — крикнул Ярослав. — Я человек, а не собачка!

И замер. Нельзя было говорить это слово. Потому что раз вспомнилось, вдруг приснится… “Я этого не говорил, — подумал Ярослав, — я не говорил этого! Мне послышалось!”

— Я этого не говорил!

— Поздно, — сказала Вика, приняв эту фразу на свой счёт. — Значит, всегда был тихий хороший мальчик, а теперь завозникал…

— Ты дура, Вика, — тихо сказал Ярослав, — красивая дура. У нас ведь могло быть всё хорошо. Я тебе бы стихи читал, я бы тебя на руках носил…

— Засунь себе свои стихи в…, — Вика засмеялась. — Тоже мне, кавалер! Да с тобой ни одна девка не ляжет! Тебя раздеть страшно! Ты как мужик — полное дерьмо!

Она ещё что-то кричала, но Ярослав не стал слушать. Он вышел в коридор. За ним, обматерив Вику напоследок, выскочила Женька. Ярослав смотрел на Женьку и думал, как же он может любить Вику. Она такая жестокая! Да и любит ли он её? Ярослав поискал в себе то чувство, которое испытывал при одной мысли о Вике, но оно почему-то не находилось. Он удивился. Снова повспоминал, как весенними вечерами специально ходил по коридору на втором этаже, чтобы увидеть Вику. Как будто мало ему её было в классе, в столовой, в учебной комнате детдома… Странно, но теперь он так не делал. Но не из-за дурацкого же случая с краской! Если бы Женька облила Вику хотя бы месяц назад, он бы Женьку возненавидел. А теперь… “Всё дело в подвале, — подумал Ярослав. — Мы вели себя, как идиоты”. Вот теперь и стыдно и противно. Что бы мама с папой сказали, если бы он напился, живя дома? Да ему и в голову такое бы не пришло! Неужели он так изменился?

— Ярик, Ярик, — бормотала Женька, — ты не переживай. Она просто сучка! Хочешь, я ей глаза вырву?

Ярослав помотал головой.

— А ты её правда больше совсем не любишь?

— Правда.

— Ты всегда теперь будешь со мной ходить?

— Наверное, да, — Ярослав взял у Женьки пакет. — А ты хочешь со мной ходить?

— Хочу. А ты и стихи мне станешь читать?

— Стану. Хоть прямо сейчас, — Ярослав остановился, вспомнил стихотворение, которое рассказывал Сергей Фёдорович и начал: — Вот весна…

Женька смотрела на него, не дыша. А когда он закончил, сказала:

— Ярик, ты классный. Я тебя люблю! Поедешь со мной к тётке?

— Ну, если меня Сергей Фёдорович отпустит…

Сергей Фёдорович отпустил. С условием, что вернётся Ярослав ровно к двум часам и, разумеется, ничего не натворит. Ярослав пообещал и они с Женькой вышли из ворот детдома.

— Вика всё время мне говорила, что я некрасивая, — рассказывала Женька, — что со мной ни один парень дружить не станет. А ты стал. Ты меня и в Германию возьмёшь?

Ярослав вздохнул:

— Не знаю. Я ведь ещё не еду… Жень, я ты что, правда бы за меня замуж пошла?

Женька энергично кивнула.

— Жень, но ведь я… Ведь Вика права… У меня сплошные швы, они никуда не денутся… И…

— Ты всё равно лучше всех.

Ярослав остановился, обнял Женьку и прижал её к себе. Она уткнулась носом куда-то возле его уха. Они стояли под дождём, но не очень его и замечали.

— Тогда вырастем и поженимся, да? — сказал Ярослав. — И будем жить вместе. И у нас родятся дети.

— Не родятся, — вдруг сказала Женька, — у меня не будет детей. Знаешь, один урод постарался…

— Ну и ладно, — Ярослав провёл ладонью по Женькиным волосам, — так, может, даже лучше. Если мы с тобой в машине разобьёмся, дети не попадут в наш дурдом…

Женька согласно покивала, вцепившись в его куртку. Он аккуратно отстранил её:

— Ну, пошли?

Дом Женькиной тётки был деревянный, с просевшим фундаментом, покосившийся, с одной стороны засаженный полузасохшей сиренью, с другой стороны упиравшийся в маленький овражек, за которым начиналась междугородняя дорога. По дороге скользили КамАЗы, автобусы и легковушки. Женькина тётка оказалась нестарой худощавой женщиной, моложе, чем ожидал увидеть Ярослав. Одета она была не по погоде: в легкомысленный короткий халат, у которого не хватало половины пуговиц, и в шерстяные заштопанные носки. Под халатом, наверное, был купальник, потому что тётка совсем не смущалась, как это обычно делают женщины при незнакомых мужчинах. Впрочем, Ярослава тётка, конечно, за мужчину не приняла, а прямо на пороге потрепала по щеке и с глуповатым смешком заявила:

— Ой, какой мальчишечка симпатичный. Сбегаешь за сигаретами?

— Мы вместе сходим, — сказала Женька.

Она взяла у тётки деньги и они пошли вдоль трассы куда-то, где по словам Женьки, был киоск. Идти надо было вплотную к проезжей части, и Ярослав нервничал. Да так, что Женька это заметила.

— Успокойся, — сказала она, — здесь только собак и кошек давит. А мы с тобой умные, мы на дорогу не полезем. Сейчас вон у поста сигарет купим и вернёмся.

Вдалеке и правда показался пост ГАИ: синяя будка, кирпичный туалет и кафешка, возле которой прилепился киоск. У поста гаишник проверял документы у водителя огромной “фуры”. Женька кивнула на водителя и сказала:

— Я тут прошлым летом сама сигаретами торговала. Знаешь, как водилы глазки строят! Вот у меня подруга есть, она с ними такое вытворяет! И они ей всегда что-то дарят: духи там, шоколадки. Я очень люблю сладкое. Только в кабине не удобно — лежанка маленькая.

Женька захихикала и подошла к киоску. Ярослав остановился в нескольких шагах и подумал, что то, о чём ему только что говорила Женька, настоящая торговля собой. За шоколадки? Как она так может? Впрочем, Вика же может за сотню… Меж тем водила получил назад свои документы и, забираясь в кабину, почему-то подмигнул Ярославу. Ярослав отвернулся. Сразу почувствовалось, какой холодный на улице дождь и какой противный ветер. Женька вернулась с пачкой сигарет и открытой бутылкой пива:

— Давай помаленьку, чтобы назад идти было не холодно.

Ярослав помотал головой:

— Не, я пить не буду.

— Да чего тут пить! — засмеялась Женька. — Это же не “сэм”, тут градусов-то…

Женька отпила из бутылки и подала её Ярославу:

— Ну, попробуй хоть, а то будешь думать, что вся выпивка — дерьмо.

Ярослав глотнул. Пиво было горьковатым и тягучим. Женька опять засмеялась:

— Ну как?

— Ничего.

— Тогда пей ещё.

Ярослав подождал, допил после Женьки остатки, выбросил бутылку и она, упав, разбилась. Гаишники высунулись из будки и с нездоровыми улыбочками смотрели на Женьку с Ярославом.

— Чё делаете? — справился один.

— Бутылка выпала из рук, — ответила Женька с самым невинным видом.

— Тебе сколько лет? — грозно спросил второй.

— Сваливаем, — шепнул Ярослав.

— Восемнадцать, — ответила Женька, хватая Ярослава за руку.

— Стой! — раздался крик вслед, когда они побежали, а затем оба гаишника громко засмеялись.

Женька и Ярослав бежали вдоль дороги, спотыкаясь и тоже смеясь. Грязные брызги летели во все стороны. К дому Женькиной тётки Ярослав так запыхался, что не мог ни говорить, ни думать. Он сел прямо на пол в прихожей и судорожно хватал воздух. Тётка посмотрела на него, хмыкнула и принялась рядом курить. Дым наполнил прихожую, скрывая тётку и Женьку, которая села на тумбочку для обуви и снимала мокрые носки. Потом сказала:

— Айда переодеваться.

Они прошли через большую захламлённую комнату в маленькую, дверь в которой была снята с петель и стояла рядом с дверным проёмом. В комнате стоял только ничем не покрытый продавленный диван и кресло-кровать, сломанное в разложенном состоянии. На стене висела гитара с бантом, несколько непонятно чьих фотографий и плакатов, вырезанных из старых журналов. Женька кое-как подвинула дверь, прислонила её к проёму и сказала:

— Давай, Ярик, гирю. Она под диваном.

Ярослав заглянул под диван и действительно увидел там здоровенную гирю. Он двумя руками взялся за ручку и потянул гирю на себя.

— Не поднимай. Давай волоком.

Они с Женькой подпёрли гирей дверь, и Женька довольно сказала:

— Это наша с мамкой комната. Так что тётка сюда не лезет. Вот мамка вернётся из района и снова вместе станем жить.

— А чего она уехала? — поинтересовался Ярослав.

— К бабке. Знаешь, Витьку задавило, она так пить начала! Меня в детдом забрали. Ну она и уехала. Но вернётся точно. Ты сильно промок?

— Нет. Только ноги и немного за воротник налилось. Высохну.

Женька полезла за диван, вытащила оттуда серую дорожную сумку, покопалась в ней и извлекла какую-то рубаху и трико, потом махровый халат.

— Надо переодеться. Я вот и так чихаю, ещё заболеем.

Проговорив это, Женька поднялась и через голову стянула с себя свитер, потом футболку. Под футболкой у Женьки ничего не было. Ярослав поспешно отвернулся, рассчитывая, что Женька переоденется и его позовёт, но она вдруг села рядом и начала расстёгивать на нём рубашку. Ту самую, которую сама сшила.

— Женя, ты что? — спросил он неожиданно севшим голосом.

— А что? Да не бойся, тётка не зайдёт. Это моя комната.

Ярослав поднял на неё глаза: Женька сидела рядом абсолютно раздетая, со спутанными мокрыми волосами, бледная и худая. У Ярослава мигом пересохло в горле. Он старательно смотрел Женьке в лицо, в глаза, чтобы не видеть её полностью. А Женька вдруг схватила его за руку и притянула к себе:

— Мне так холодно, поцелуй меня, — и тут же сама нашла губы Ярослава.

— Ты что, Женечка? — шепнул Ярослав, обнимая и целуя Женьку. Это было странное ощущение: его вдруг начало трясти, как будто это он замёрз, а не Женька. Сердце заколотилось так, как будто вот-вот выскочит из груди, а ноги ослабели.

Конечно, у Женьки он оказался не первым. А было ли у него что-то с Викой, он не помнил, поэтому когда Женька стала его раздевать, он думал, что сейчас сгорит от стыда, неожиданности происходящего и оттого, что сам очень хочет, чтобы всё случилось прямо сейчас. Мир вертелся вокруг ничуть не хуже, чем в его кошмарах. Женькины руки теперь казались горячими. Потом появилось ощущение, что кроме Женьки вокруг вообще нет никого и ничего. Нигде — на сотни километров. На секунду Ярослав испугался, что у него ничего не получится, ведь он не знает, как это делается. Но всё оказалось очень просто. Настолько просто, что Ярослав подумал, что всё это происходит во сне. Однако сердце внезапно оборвалось так, как присниться просто не могло…

— Женя, — спросил он потом, когда они лежали, уже одевшись, — а ты специально меня сюда привела?

— Да, — просто ответила Женька. — А я у тебя первая женщина?

— Первая, — сказал Ярослав.

— Вот забавно.

— Почему?

— Вика такую чушь несла!

— Знаешь, Жень, я ничего не помню. Я так напился! По-моему в таком состоянии ни у кого ничего получиться не может.

— А ты пьяный буйный?

— Нет, — сказал Ярослав. — Я спал, или отрубился совсем.

— А я как напьюсь, мне всех любить охота, — хихикнула Женька.

— Так ты для этого пиво покупала? — догадался Ярослав. Стало обидно. Неужели трезвой девчонке он ни зачем не понадобится?

— Не… Ты — это ты. С тобой и так можно. Ты на самом деле красивый.

— Жень, я тебе кое-что скажу. Только пацанам не разболтай, а то они меня совсем сожрут, — Ярослав перевернулся на спину и посмотрел в ободранный потолок, — меня Сергей Фёдорович к себе жить позвал. Насовсем. Я в июле уеду.

Женька приподнялась на локтях и заглянула ему в глаза:

— Правда?

— Да. Мне повезло. Теперь надо хорошо себя вести, чтобы он не передумал.

— Ярик, — растерянно пробормотала Женька, — а как же я? Ты меня бросишь?

— Нет. Мы с тобой когда хочешь, можем встречаться. Я к тебе буду приходить, а ты ко мне. Я уже попросил у Сергея Фёдоровича, чтобы нашего Барсика к нам взять. Он разрешил.

— Здорово, ты такой хороший, — Женька встала, подошла к двери и с видимым усилием отодвинула гирю. — А то мамка меня бросила, я думала, что и ты, Ярик, бросишь. Пойдём чай пить.

Чай был в пакетиках, с ежевикой, пили его из надтреснутых чашек. Ярослав прислушивался к новым ощущениям. Теперь он стал другим, теперь у них с Женькой будет всё хорошо. Вообще ему здорово повезло в жизни. Давно не везло, а тут вдруг раз — и всё сложилось, как в мозаике. И Женька и Сергей Фёдорович… Теперь можно не завидовать ни Вике, которая едет на лето к тётке, ни Лысому, которого забирает — страшно подумать — родной отец. Только что это за отец, к которому можно поехать только на месяц? Правда, у Ярослава всё же была баба Валя. Именно — была. Потому что теперь Ярослав решил, что бабушки у него нет. Ну и не надо! У Сергея Фёдоровича будет даже лучше. Он не станет орать на Ярослава по любому поводу, как это делала бабушка, не станет давать подзатыльники и прикладываться к бутылке. Баба Валя не то чтобы сильно пила, но иногда на неё находило. Тогда она сначала пела неприличные частушки и хихикала, потом плакала, жалела всех подряд и лезла целовать Ярослава мокрыми противными губами. А его от запаха алкоголя тошнило… Но главное — он теперь не ребёнок. Он мужчина.

Ярослав ещё раз посмотрел на Женьку. Та, громко причмокивая, пила чай. Может она и не симпатичная, но душевная, а это важнее. И теперь это надолго. Навсегда…

25

Экзамены у всех подходили к концу, и теперь Ярослав целыми днями пропадал у Сергея Фёдоровича, возвращаясь в детдом лишь на ночь. Вместе им было интересно — если они не занимались переводами, то копались на участке. Ярослав с удовольствием сажал и поливал рассаду помидоров, которую привезла им бабка — хозяйка дома. Сергей Фёдорович сообщил бабке, что Ярослав тоже будет жить здесь, и она не стала возражать. Называла его внучком, накормила пирожками и велела следить за посадками. Ещё Сергей Фёдорович сказал, что Ярославу, несмотря ни на что, надо закаляться и стал каждый день обливать его во дворе из шланга. Было холодно, но весело. Вообще Ярослав старался помогать: убираться, чистить картошку, даже один раз принёс воды, за что Сергей Фёдорович его отругал.

Потом они поехали к бабе Вале за разрешением на попечительство. Сергей Фёдорович хотел съездить один, но Ярослав настоял на своём. По правде сказать, он боялся, что баба Валя откажет Сергею Фёдоровичу и собирался устроить ей большой скандал и выпросить разрешение любым способом. Всё получилось по-другому. В автобусе Ярославу стало плохо, и у бабы Вали он тихо лежал, дожидаясь вечернего рейса в город, а Сергей Фёдорович помогал ей наточить тяпки и лопаты. Разрешение баба Валя дала сразу. И даже прослезилась, целуя Ярослава напоследок. Ярослав удивился, когда Сергей Фёдорович пообещал бабе Вале приехать летом полоть картошку, но Сергей Фёдорович сказал ему:

— Всё-таки она тебе родня… Мало ли, что было. Может, лучше, что она тебя в эту деревню не увезла. Теперь получишь нормальное образование.

Ярослав хотел возразить, но потом подумал, что Сергей Фёдорович прав. Увези его бабушка сразу из больницы, он бы и Сергея Фёдоровича не встретил, и вообще неизвестно, что бы с ним стало…

Двадцать второго июня, когда во всех школах проходили выпускные вечера, в их детском доме тоже был выпуск. Скорее формальный, чем настоящий: уезжали совсем только две девчонки, закончившие одиннадцатилетку. Вика и Денис, едва осилившие девятый класс, и поступавшие теперь в училища, оставались жить в детдоме. Арнольд, Краб и Ярослав были оставлены на второй год. Юра Шнайдер решил идти в десятый класс. Тем не менее праздник назывался выпускным и предполагал поход в парк днём, чаепитие и концерт вечером. Ярослав не хотел идти, но Сергей Фёдорович его отправил почти силой. Сказал, что нечего сидеть в четырёх стенах, и так последние два дня провёл за печатной машинкой. И Ярослав послушался.

Было тепло и солнечно. Сдавшая свою сессию Фроська совместно с Верой Ивановной повезли группу кататься на каруселях. Ярослав шёл, держа Женьку за руку, как они и ходили в последнее время. Однако в парке Ярославу с Женькой пришлось расстаться — она хотела крутиться на “Вихре”, а Ярослав был уверен, что его там затошнит, и от катания воздержался. Все договорились, где будут встречаться через каждые двадцать минут, и разбежались по аттракционам. Ярослав перебрал на ладони выданную ему мелочь, купил мороженое и сел в тени на скамейку. Прошлый раз он ходил в этот парк тем летом со школьными друзьями — Витькой и Максимом. Денег у них с собой было приличное количество и они накрутились на всяких “Орбитах” и “Центрифугах” так, что Максим весь позеленел и валялся на травке, приходя в себя битых полчаса. А потом Витька купил сигареты и бутылку пива. Курили они все в первый раз, и то и дело кашляли, а у Ярослава сразу заболела голова. Поэтому, когда пацаны стали пить пиво, он отказался… Если бы тогда ему кто-то сказал, что через год он выпьет полбутылки самогона, он бы только рассмеялся и ни за что бы не поверил…

Ярослав доел мороженое, скомкал обёртку, и стал искать, куда бы её выбросить, но тут из боковой дорожки показалась Фроська. Она увидела его и сразу уселась рядом:

— А ты, Слава, чего тут один сидишь?

— А с кем я должен сидеть? — непонятно зачем огрызнулся Ярослав.

— Да нет, я думала, тебе скучно…

— Мне весело, — сообщил Ярослав, — особенно одному.

Фроська обиделась и ушла. Ярослав нашёл урну, выбросил бумажку и сел уже на другую скамейку. Размышляя, что зря обидел Фроську. Она ему никогда ничего плохого не делала. А то, что так и бегает за Сергеем Фёдоровичем, так тут её можно понять. Просто Фроська как-то странно обращалась с Ярославом. Жалела его чрезмерно, что ли. Как будто он маленький мальчик и потерялся на вокзале. С Ярославом было такое однажды. Тогда его все жалели, вытирали слёзы, совали в руки конфеты и печенье, и обещали немедленно найти его маму… Но теперь совсем другое дело. Он уже взрослый, и Фроська не может дать ему что-то такое, что он потерял. Так что и нечего его жалеть!

Рядом с шумом уселся кто-то и, ещё не открыв глаза, Ярослав услышал Викин голос:

— Блин, еле тебя нашла!

Ярослав удивлённо посмотрел на неё:

— А зачем я тебе?

В детдоме они так и не разговаривали с тех пор, как он ушёл с Женькой.

— Понадобился, — нервно хмыкнула Вика. — Срочно и позарез. А то Воробьёва от тебя и на минуту не отходит…

— Ты пришла Женьку ругать? Зря. Мы с ней друзья.

— Друзья, — протянула Вика, — лёжа дружите, да?

— Не твоё дело.

— Моё, — сказала Вика, глядя ему в глаза. — Теперь моё. Я залетела, Снежинский. Понял? Между прочим, от тебя!

Вика замолчала, а Ярослав смотрел на неё, ничего не понимая. Потом тихо сказал:

— Вика, по-моему ты врёшь. Ничего не было.

— Ты такой же урод, как все… — Вика устало прикрыла глаза, потом усмехнулась, — только я не идиотка. У меня есть выход. И на аборт я не пойду! Скажу, что беременна от Серёжи. Если не хочет на зону, женится. А на зоне совратителям малолеток делать нечего!

— Ты что, с ума сошла! — заорал Ярослав так, что проходящие по дороге парень с девушкой оглянулись. — Не вздумай!

— А не твоё дело! — Вика встала. — Да я полдетдома в свидетели приведу, что к нему ночевать ходила! Никуда не денется! Вот так!

— Ты не такая сволочь!

— Такая! А потом мы тебя, Снежинский, усыновим. Будешь нашей ляльке пелёнки стирать, папаша недоделанный!

— Вика! — Ярослав схватил Вику за руку, чтобы она не ушла, — Вика, не надо! Вика, пожалуйста! Только не надо на Сергея наговаривать!

— Тогда гони триста рублей на аборт, — сказала Вика.

— Триста рублей… — Ярослав растерянно смотрел на неё. — А где их взять?

— Где хочешь. У тебя неделя. Потом я свалю всё на Серёгу, и мне по фиг ваша любовь и дружба! Ясно?

Вика ушла, а Ярослав опустился на скамейку. Триста рублей были приличной суммой и где её взять, было абсолютно непонятно. Попросить у Сергея Фёдоровича? Но он обязательно поинтересуется зачем! Тем более он уже брал у него сотню и кончилось это плохо. Правда, были деньги за переводы, сделанные Ярославом, но Сергей Фёдорович складывал их на книжку, которую завёл на имя Ярослава. Получить их можно будет только к совершеннолетию. Занять у кого-нибудь? У кого? И как отдать?

Ярослав посмотрел на часы — двадцать минут, которые можно было гулять, не сообщая, где, уже истекли… Он посидел ещё немного, стараясь припомнить, мог ли он на самом деле сделать так, чтобы Вика забеременела. Но ничего не вспоминалось: только то, как он пил, и то, как очнулся в больнице. Между этим — провал. Был ли он виноват? Неизвестно. Да и не важно. Если Вика грозится посадить Сергея Фёдоровича, надо его выручать…

Ярослав поднялся и побрёл к фонтану, где все договорились встречаться. Там он увидел Лысого. Тот пил газировку из пластиковой полторашки и болтал ногами в воде. Ярослав постоял немного, потом сел рядом и спросил:

— Лысый, а если человеку надо денег, где их можно взять?

Денис смерил его презрительным взглядом, снова хлебнул газировки и задал ответный вопрос:

— Сколько человеку надо?

— Да хоть сколько-нибудь, — сказал Ярослав.

— Ну, — Денис почесал подбородок, — как его, можно бутылки собирать. Можно, это самое, машины мыть. Вон в переходе просить можно или петь. Ну, стырить наконец. А чё, прижало?

Ярослав кивнул.

— Ты петь умеешь?

— Нет.

— Фигня. Машины мыть тоже… это самое, участки поделены. Бутылки собирай, понял?

— Понял, — сказал Ярослав, — а где?

— Ты чё, чеканутый? — Денис повертел пальцем у виска. — Везде! Хоть и в парке этом. Мужики вон пиво пьют, проси, это самое, бутылку оставить, да в киоск сдай.

Ярослав пересчитал монетки, которые у него остались. Выходило пятнадцать рублей. Он ссыпал их в карман и пошёл к мужикам, пившим пиво в тени на скамеечке. Один из них уже допил и крутил бутылку в руках, беседуя с двумя другими. Ярослав подошёл к ним, вдохнул поглубже и сказал:

— Оставьте, пожалуйста, бутылку.

Мужики радостно посмотрели на него. А тот, который уже допил, вдруг размахнулся и закинул бутылку в кусты за скамейкой. И улыбнулся Ярославу:

— Надо — ищи.

— Урод, — сказал Ярослав довольно громко и, отскочив, чтобы не достали, обогнул кусты с другой стороны.

Бутылка нашлась. Ярослав поднял её, брезгливо вытряхнул остатки пены, и пошёл в сторону киоска. Было немного неудобно, потому что раньше собирать бутылки ему не приходилось. Но другого выхода не было. Раз виноват, надо что-то делать. Ярослав вспомнил, что за лесополосой около дома Сергея Фёдоровича есть небольшой овражек. Там часто собиралась местная молодёжь. Конечно, выпивали. И возможно, бросали бутылки…

Около киоска с мороженым в руках стояла Фроська. Ярослав не успел развернуться, и она его увидела:

— Слава!

— Да не пил я! — крикнул Ярослав, вертя бутылку в руках. — Я сдать хотел!

— Слава, — Фроська приблизилась, — брось эту гадость в урну и пошли со мной.

Ярослав молчал, не двигаясь с места. Было очень обидно, противно и немного страшно. Он ведь до сих пор под контролем, ему надо вести себя примерно, чтобы вообще не закрыли в детском доме, чтобы отпускали к Сергею Фёдоровичу, а он так глупо попался! И выбросить бутылку теперь невозможно. Потому что всё равно будет скандал, а деньги нужны.

— Я сдам её и приду, — сказал он Фроське. — Понятно?

— Слава!

Ярослав махнул рукой и бегом побежал к киоску… Ему дали две пятидесятикопеечные монеты. Теперь у него было шестнадцать рублей из необходимых трёхсот. Ярослав сел на заборчик и подсчитал — впереди у него шесть дней. Триста делить на шесть — пятьдесят. Пятьдесят бутылок в день. Где он их возьмёт?

С заборчика был виден фонтан. Там по-прежнему сидел Денис, рядом — Арнольд, Женька, Фроська и Вера Ивановна. Ярослав помедлил немного, но пошёл. Если Вера Ивановна его не увидит в ближайшие минуты, могут быть проблемы. Он подошёл к группе со стороны Дениса и попытался незаметно сесть рядом. Но Фроська его увидела и сказала:

— Слава, объясни своё поведение сейчас же.

Ярослав понял, что все на него смотрят, и сказал:

— Я нашёл и сдал бутылку из-под пива. Что тут такого?

— Да, только пиво ты выпил. Я видел. А потом, это самое, мороженым зажевал, — вдруг сказал Денис.

— Ты чё врёшь! — закричал Ярослав.

— А мне-то чё врать? — тоже вполне натурально возмутился Денис. — Набухался, это самое, так признайся! У нас воспитатели добрые — простят! Да, Вера Ивановна?

— Скотина! — Ярослав схватил Дениса за футболку и изо всех сил толкнул в фонтан. — Сука!

Завизжали подошедшие девчонки, Фроська закричала ему что-то, а Вера Ивановна побледнела, и глаза у неё гневно сузились.

Ярослав сел у фонтана на землю и заплакал. Никто ему не верил, никто!

— Настоящий уголовник, — услышал он голос Веры Ивановны.

— Я тебя убью, гад, — сказал Денис, выбираясь из фонтана.

Ярослав снова сделал попытку наброситься на Дениса, но Вера Ивановна крепко схватила его за руку и скомандовала:

— Анна Игоревна, вы остаётесь с детьми. Мы едем в детдом.

Ярослав почти побежал за ней, так сильно она его держала и так быстро вела. На остановке он дёрнулся:

— Отпустите. Я сам пойду.

— Сам ты никуда больше не пойдёшь, — зло сказала Вера Ивановна. — Там, куда ты скоро попадёшь, ходят строем.

— Я туда не попаду! — закричал Ярослав. — Отпустите!

Вера Ивановна затолкала его в автобус, показала кондуктору проездной и его удостоверение, вытащив его из кармана Ярослава. Люди вокруг с удивлением смотрели на женщину, которая держит за локоть мальчишку, а мальчишка плачет, сопротивляется, но никак не может вырваться.

— Я в темноту не пойду! — крикнул Ярослав Вере Ивановне. — Я человек!

— Ты щенок, — проговорила Вера Ивановна, наклонившись к его уху. — Думаешь, Сергей Фёдорович за тебя снова заступится? Нет, Снежинский, ошибаешься. Мы тебя поставим на учёт, как малолетнего алкоголика, и никто тебя Сергею Фёдоровичу не отдаст. Это ведь не так просто: кого захотел, того взял. Нужно разрешение директора детдома. А его как раз ещё и нет. Так что все твои поездки в гости закончились. Будешь сидеть в детдоме и никуда ни ногой!

Ярослав похолодел. Наверное, Вера Ивановна говорила правду. Есть ведь учёт всяких трудных, есть в детдоме его выписка из токсикоцентра… Может, Сергею Фёдоровичу и правда запретят его забрать. Но на всякий случай он сказал:

— Вы меня обманываете.

— Много чести, — отрезала Вера Ивановна и замолчала.

Всю дорогу до детдома воспитательница тащила его за руку так, что её ногти оставили на его коже полоски. В детдоме Вера Ивановна завела его в воспитательскую и приказала:

— Сиди тут и думай, как будешь жить дальше. Я пошла к директору.

Она ушла. Ярослав автоматически потёр ноющую руку и вдруг увидел на столе конверт. Он был надписан по-немецки. Ярослав взял его со стола, повертел в руках. Прочёл: Ярославу Снежинскому. Это же ему письмо! От Инны Яковлевны! И, наверняка, Вера Ивановна теперь его не отдаст. Но ведь письмо ему! Никто не имеет права его читать! Он сунул письмо в карман. Сел на диванчик. Вера Ивановна не возвращалась. Ярослав глядел на дверь. О чём там они разговаривают с директором? О том, что теперь делать с Ярославом? Но что он такого натворил? Подумаешь, стукнул Лысого! Да его убить за такое надо! Только разве взрослым объяснишь? Вон Фроська и та ему не поверила. А Сергея Фёдоровича нет. Он только в шесть придёт. Придёт и сразу узнает, что Ярослав пил и дрался? Пусть! Ему можно всё рассказать, он выслушает! Ярослав потер ладонями виски — почему-то начала болеть голова. И вдруг внутри его кто-то противненько хихикнул: “А про Викину беременность тоже расскажешь?”

— Расскажу, — сказал Ярослав вслух.

“Он тебя не простит. Потому что это подло. Сделал девчонке ребёнка и бросил её…”

— Я ничего не делал!

“Ты не помнишь. Просто не помнишь”.

— Я ничего не делал! — крикнул Ярослав как можно громче. — Я не виноват!

В комнату заглянула Вера Ивановна:

— Ты чего орёшь, Снежинский?

Ярослав сжал голову руками:

— Он говорит, что я виноват! Но это не правда! Я ничего плохого не хотел! Вера Ивановна, поверьте мне!

Вера Ивановна посмотрела на него с опаской, потом сказала:

— Не морочь мне голову, Снежинский! Не изображай тут! Думаешь, дураком прикинешься, и тебе всё простят? Директора нет, но он вот-вот придёт.

Ярослав встал, подошёл к Вере Ивановне.

— Мне надо к Сергею Фёдоровичу. Отпустите меня!

— Сиди, я сказала, — Вера Ивановна глянула на часы. — Я вернусь через десять минут. Только попробуй выйти из комнаты!

Вера Ивановна закрыла дверь и удалилась. В комнате стало до одури тихо. Только голос в голове настырно повторял: “Ты виноват! Ищи теперь деньги!” Ярослав ударил себя ладонью по лбу, но голос не исчезал. Он подошёл к столу, опёрся на него руками и вдруг увидел, что Вера Ивановна забыла в комнате свою сумочку. Он вспомнил, что Вике нужны деньги… Но не воровать же их! Нет, он на это не способен! Ярослав помотал головой. Только не это! Нельзя! “А почему нельзя? — спросил голос. — Отдашь Вике триста рублей и Сергею Фёдоровичу ничего не грозит…”

— А я? — спросил Ярослав.

“А что ты? Сергей Фёдорович столько для тебя сделал, а ты ему помочь не хочешь! Ты трус!”

— Нет.

Ярослав подошёл к сумочке, открыл её, достал кошелёк. Там было две сторублёвки и несколько десяток. Ярослав стиснул деньги в руках. Сердце стучало, как сумасшедшее. Он стоял посреди комнаты с ворованными деньгами в кулаке и не мог уйти. Потом вдруг подумал, что Вера Ивановна сейчас вернётся, и выбежал в коридор. Обратного хода не было. Ярослав добежал до гаражей и спрятался между ними. Надо было поехать в парк и отдать деньги Вике, но вместо этого он зачем-то достал из кармана письмо и сел на землю, поджав ноги. Голова теперь болела сильно, так, что закрывались глаза. Ярослав упёрся лбом в прохладную гаражную стену, стараясь унять приступ, потом распечатал конверт. Инна Яковлевна писала немного: чуть-чуть о городе, куда приехала, чуть-чуть о новых для неё обычаях и порядках, потом — о том, какой он, Ярослав, талантливый и хороший… Ярослав порвал письмо на мелкие клочки и стал зарывать их в пыль. Это было неправильное письмо. Он плохой. Он вор. И его, конечно, поймают и посадят в тюрьму. Только надо пока побегать. Пока его не поймают и не вытрясут из него, куда он дел деньги, Вика должна успеть сделать аборт. Ярослав посидел ещё немного, а потом вспомнил, что собирался в парк. К этому времени в его голове как будто пульсировал раскалённый шар, тошнило, руки дрожали. Он пошёл к остановке, сел в автобус, идущий к парку и ехал в нём, стараясь только не упасть с сиденья. Потом ему показалось, что его вот-вот вырвет. Ярослав выскочил наружу. Это было за несколько остановок перед парком культуры. Идти предстояло далеко. Ярославу было жарко. Он снял футболку, попытался завязать узлом на поясе, но она упала в пыль. Ярослав наклонился, чтобы поднять её, и его всё-таки стошнило. Он отошёл с тротуара к забору вокруг какого-то дома, посидел там на земле, и продолжил свой путь.

В парк Ярослав зашёл не с парадного входа, а с бокового. Нужно было искать Вику, но он слишком устал, поэтому сел на скамейку. Голова болела всё сильнее, на душе было противно и гадко. Казалось, что все эти события, которые произошли за последние несколько часов — предвестники какой-то чудовищной опасности, которая надвигается на него. Ярослав сидел, боясь пошевелиться, опасаясь, что страх станет явью и явится перед ним чем-то тёмным, невесомым, с привкусом крови. Сквозь страх внезапно всплыло воспоминание о Сергее Фёдоровиче. “Чем он там занимается?” — почти без всякого интереса подумал Ярослав и ответил себе вслух по-немецки:

— Nein. Ich weiЯ nicht, womit er jetzt beschдftigt sich.

И тут произошло. Что-то пронеслось, блеснуло, словно молния, оглушило, заставило зажмурить глаза, чтобы не открывать никогда. Дрожащими руками Ярослав оттолкнулся от скамьи, пытаясь встать, но ноги совсем не держали, и он съехал на землю. Во рту стоял знакомый привкус крови, дыхание перехватывало. Ярослав открыл глаза и вновь попробовал подняться, но ничего не получалось. Сухой горячий ужас охватил Ярослава. Отчаяние влезло в каждую клеточку, и говорило: “Сейчас ты непременно умрёшь”. Когда Ярослав понял, что сейчас задохнётся, он собрал все силы и громко-громко вдохнул и выдохнул. Получился не то стон, не то крик, очень негромкий, но противный. Собрав все силы вновь, Ярослав приподнялся и, ухватившись за скамейку, попытался встать, но не сумел и, соскользнув, больно ударился головой и плечом. От удара сознание неожиданно прояснилось, ужас ушёл, и стало смешно от нелепого положения, от бестолковой ситуации. И Ярослав громко рассмеялся. Он смеялся, ежесекундно ударяясь затылком о скамью, отчего становилось ещё смешнее, и ещё, и ещё…

Удар по щеке сразу выбил весь смех. Ничего не осталось — ни ужаса, ни радости. Ярослав увидел перед собой какого-то пожилого мужчину в тёмной рубашке. Он протягивал Ярославу руку, предлагая встать. Ярослав слабо улыбнулся, что-то пробормотал и, что оставалось сил, побежал прочь от этого мужчины. Теперь ему казалось, что всё вокруг — какой-то странный фильм, в который, не предупредив, взяли и его. Ничего обычного не было вокруг, ничего знакомого. Очень хотелось спать и в то же время остановиться было никак нельзя, и Ярослав двигался, двигался, двигался… Наконец, он свернул на незаметную тропинку. Он подумал, что там, где нет людей, его точно никто не узнает и не прогонит. Главное, уйти с главной аллеи, где могут проходить всякие мужчины в тёмных рубашках… Тропинка вскоре запетляла по густым зарослям. Вокруг росли клёны, берёзы, кусты боярышника и дикая смородина. Ярослав забрался в кустарник, нашёл сухое место, изрядно заросшее травой, лёг, свернулся комочком и заснул. А проснулся от холода — вокруг было темно. Сквозь угрожающе шелестящие ветки деревьев проглядывало высокое звёздное небо. Луна была не полная, и свет от неё почти не проникал сюда. Ярослав сел, помотал головой и попытался вспомнить, что произошло, и как он здесь оказался, но ничего не получалось. “Может, это сон” — подумал Ярослав, поднимаясь. Ему вдруг стало весело: сон про темноту и без всякой собачки, без скрежета металла и крови на снегу. Ярослав знал, что во сне можно делать что угодно, и всё, что ты хочешь, может произойти, поэтому он тут же решил, что где-то здесь должна быть Вера Ивановна. Ему захотелось найти её и испугать. Он так долго её боялся, что должен был отомстить. “Конечно, она испугается, если увидит меня ночью”, — подумал Ярослав и стал выбираться на тропинку. Но эта тропинка всё никак не попадалась, а холодно было уже порядком. Ярослав продирался сквозь кусты, но те становились как будто ещё гуще, грудь и руки до локтей у него мгновенно исцарапались, а из одной, самой глубокой царапины, теперь сочилась кровь. Ярослав вытер эту кровь грязной ладонью, а ладонь вытер о штаны. Потом сел и перевёл дыхание. Сидеть было ещё холоднее, чем идти, руки заболели, а потом опять сильно заболела голова. “Наверное, это всё-таки не сон”, — Ярослав подумал так, а потом прошептал эту фразу себе под нос и по-настоящему испугался. Если это не сон, то непонятно, как и когда он здесь оказался. Ярослав вскочил и опять наугад побежал сквозь заросли. Наконец, ему удалось выбраться на какую-то дорожку, ветви над головой расступились, и он увидел месяц. “Ночь уже давно, а это парк. Точно”. — Ярослав опять вытер кровь с руки и из-под носа, удивившись, откуда же она там, и побежал по дорожке. Теперь он думал только об одном, о том, что же делает Сергей Фёдорович, ищет он его или нет. В конце дорожки показался просвет, и Ярослав выскочил на широкую аллею, освещённую редкими фонарями, и понял, что знает, где выход.

Тогда он отправился к выходу, с твёрдым намерением идти в детдом и покаяться во всех прегрешениях. И вдруг понял, что всё это жуткий сон. И что он никогда не просыпался. И что сейчас случится то страшное, чего он ожидал. Ярослав сделал шаг назад и застыл. Тело от страха покрылось липким потом, во рту появился привкус крови.

У соседнего фонаря, там, где свет граничил с тьмой, там, возле мусорки и чёрных кустов крушины, в липко-дрожащей тишине стояла живая чёрная собачка. Она была точь-в-точь такая, какую Ярослав видел во сне. Эта чёрная собачка, дрожа и поджимая хвост, обнюхивала столб. Может ей, как всегда, было страшно, может, она подрагивала от ночной прохлады, может быть, от какого-то неведомого человеку чувства. Всё в ней было страшно: её чернота и её неторопливость, размеренность, её непостижимость и повторяемость. Это чёрное существо преследовало Ярослава, и избавиться от него было невозможно. Оно методично обнюхало столб и вдруг исчезло. Сложно было сказать, была ли собачка на самом деле, или она вдруг почудилась, но страх не проходил. Казалось, что собачка вовсе никуда не ушла, а смотрит на Ярослава своим мерзким взглядом, мечтая о смерти Ярослава, которой он избежал, но умереть был должен. Сейчас Ярослав понял, что чудес не бывает, и он умрёт. Он умрёт сейчас же, неизвестно от чего, но медленно и мучительно. Ему вспомнилась мама, папа, потом почему-то Сергей Фёдорович, к которому нужно было идти, но теперь уже было поздно. Потом появилась Женька, потом какие-то незнакомые люди, всё замелькало, зашумело, завертелось и распалось. Уже были не люди, а только голоса, да собачье тявканье. А потом там, под фонарём, что-то ещё раз сверкнуло. И Ярослав увидел глаза. Тоскливые собачьи глаза, сейчас дико блестящие и опасные. Он медленно нагнулся, нащупал какой-то камень и изо всех сил швырнул в собачку…

26

Ярослав очнулся. Собак рядом не было. Было утро и два человека в милицейской форме.

— Пацан, — сказал один, — ты тут чего, ночевал раздетый?

Ярослав молчал.

— Да он обкуренный нафиг! — сказал другой. — Ты где живёшь, придурок?

Ярослав встал, посмотрел на засохшую кровь и грязь на ладони, и сказал:

— Нигде.

— Ясно, — милиционер ничуть не удивился, — бегунок, поди, какой-нибудь. Давай, пошли в контору. Посмотрим, может на него данные есть.

Ярослав пошёл за ними, пошатываясь, и думая, не сбежать ли, но один из милиционеров предупредил:

— Попробуешь рвануть, догоним и пинков надаём.

Тогда Ярослав смирился. Тем более, что было всё равно. То, что он сделал вчера, вдруг чётко обозначилось в сознании — он совершил преступление. И то, что его ведут в милицию, правильно. Наверное, его даже и в детдом не повезут — сразу в колонию. Что ж, так даже лучше. Сергей Фёдорович не увидит его, а смотреть в глаза Сергею Фёдоровичу у него всё равно бы не получилось.

Ярослава привели на пост, посадили на скамеечку. Ярослав откинулся на стену и стал ждать. Всё тело болело, сердце колотилось, во рту пересохло. Ярослав задремал. Потом услышал над собой:

— Из второго детдома. Вчера звонили, что убежал.

— Приедут забрать?

— Приедут. Только что-то он мне не нравится. Может, “скорую” вызвать?

— Пусть приезжают и вызывают, кого хотят. За полчаса не издохнет.

За Ярославом приехала Фроська. Какая-то перепуганная и изумлённая. Подписала бумаги, взяла Ярослава за руку, вывела на улицу и только там с ним заговорила. Сказала:

— Слава! Как ты мог! Как тебе не стыдно! Ну зачем ты это сделал!

Ярослав молчал.

— Ты нас так перепугал! А Вера Ивановна… ладно, она тебе не нравится, но зачем с ней так! Думаешь, у нас такая большая зарплата, что нам триста рублей — ерунда? Куда ты их дел?

— Вот, — тихо сказал Ярослав, полез в карман и достал деньги. Пусть его посадят. Он скажет, что Вику изнасиловал. Он сам признается, и на Сергея Фёдоровича никто не подумает.

— Вера Ивановна говорит, что такого уже десять лет в детдоме не было! Слава, но почему ты это сделал? Ты хотел убежать?

Ярослав кивнул.

— Зачем? Ведь Сергей Фёдорович собирает на тебя документы. Ты не хотел с ним жить? А почему не сказал?

Фроська подождала ответа и, не получив его, устало сказала:

— Поехали в детдом. Я не ожидала от тебя…

В автобусе они сели рядом. Ярослав упёрся лбом в спинку переднего сиденья и смотрел себе под ноги. Перед глазами всё плыло. На поворотах автобус наклонялся и Ярослав почти падал на Фроську, но она старательно смотрела в сторону, как будто ей видеть Ярослава было противно. Он вздохнул. Ничего, скоро они больше не увидятся. Она же не станет ходить к нему в тюрьму или спецшколу, куда там его теперь отправят…

У ворот детдома Ярослава окончательно закачало. Он взялся руками за забор и медленно сполз по нему на землю. Перед собой он видел асфальтовую дорожку в трещинах и дохлого жука на ней. Фроська посмотрела на него и побежала за фельдшером.

Оказалось, что у Ярослава температура под сорок. Его тут же уложили в изолятор, поставили какой-то укол и Ксенечка предупредила, что если к вечеру ему не полегчает, придётся отправить его в больницу. Ярослав кивнул и почти сразу заснул. Как будто в яму провалился — ничего не снилось, ни о чём не думалось.

А проснулся от разговора. Правда, глаза открывать не стал.

— Надо бы его в душ сводить, как проснётся, — сказала Ксенечка. — Нельзя таким грязным лежать.

— Хорошо, — отозвался Сергей Фёдорович, — я свожу. А это у него серьёзно?

— Олег Юрьевич сказал, что до утра ещё посмотрим, а потом повезём в больницу. Может, даже в психиатрическую. Мальчик очень странно себя ведёт. Вообще на него это всё не похоже.

— Не похоже, — тихо подтвердил Сергей Фёдорович.

Ярослав пошевелился. Ему было больно слышать, как о нём говорят хорошее. Он не такой. Сергей Фёдорович сел рядом:

— Как дела, Ярослав?

— Хорошо, — соврал Ярослав.

— Тогда пойдём мыться. Я принесу твои вещи. Где у тебя полотенце?

— В тумбочке, — Ярослав посмотрел на Ксенечку. Ксенечка ему ободряюще улыбнулась.

До душевой Ярослав шёл зигзагами, стараясь не очень цепляться за Сергея Фёдоровича, но всё равно цепляясь. В комнатку они зашли вместе.

— Твоя задача хорошо держаться за стены, — сообщил Сергей Фёдорович. — А я тебя осторожно помою. Справимся? Если станет плохо, скажи. Терпеть и изображать героя не надо.

Было вполне терпимо. Потом Ярослав быстро завернулся в полотенце и с облегчением выдохнул. Сергей Фёдорович помог ему одеться и взял за руку. Ярослав подумал, что рука у него надёжная и сильная. И непроизвольно сказал:

— Я домой хочу.

— Что? — не понял Сергей Фёдорович.

Ярослав сжал зубы. Никаких “домой” для него уже никогда не будет. Не будет вообще ничего! Что бы сказали его мама и папа, если бы узнали, что их сын стал преступником? Они бы не пережили такого! И он не переживёт! Решение возникло мгновенно.

— Сергей Фёдорович, — попросил Ярослав, — принесите мне, пожалуйста, ручку и листок. Я напишу письмо Инне Яковлевне.

— Хорошо, принесу.

Сергей Фёдорович проводил Ярослава до кровати, потом и правда принёс ему листок с ручкой и сказал:

— Я уложу всех спать и обязательно к тебе приду. Нам надо поговорить. Да, Ярослав?

— Да, — сказал Ярослав.

Сергей Фёдорович ушёл, ушла домой и Ксенечка. Ярослав аккуратно прикрыл дверь, положил на тумбочку листок и принялся старательно выводить буквы:

“Сергей Фёдорович! Простите меня, пожалуйста за всё. Вера Ивановна права, я плохой и обречённый человек. Хуже того — я вор. Таким не стоит жить. Я не хотел воровать, но у меня не было выхода. От меня забеременела Вика Захарова, а хотела сказать на Вас, чтобы Вы на ней женились или чтобы Вас посадили в тюрьму. Я не хотел, чтобы Вам было плохо из-за меня, а всё равно получилось плохо. Я украл деньги для Вики на аборт. Вы не захотите теперь меня брать к себе, да и видеть не захотите. И я не могу дальше жить. Прощайте.

Передайте, пожалуйста, Жене Воробьёвой, что я её люблю. Она очень хорошая.

А Инне Яковлевне не пишите, что я умер, а то она может расстроиться.

Прощайте.

Das Ende.

Ярослав Снежинский.

В моей смерти никого не винить”.

Ярослав аккуратно свернул листок, надписал его, положил на Ксенечкин стол, посмотрел на плафон, оценил крюк, на котором тот висит, взял с кровати простынь. Зубами Ярослав надорвал пахнущую хлоркой ткань посередине, а затем разорвал напополам. Связав два конца, на одной стороне получившейся самодельной верёвки он сделал петлю и встал. Затем пододвинул тумбочку под плафон и, забравшись на неё, обнаружил, что немножко до крюка не достаёт. “Хоть бы никто не пришёл”, — подумал Ярослав, стащил с кровати матрас и, свернув пополам, подстелил под ноги. Теперь до крюка можно было достать. Ярослав встал на цыпочки и принялся закреплять конец. Руки плохо слушались, но, изрядно повозившись, он всё же прикрепил импровизированную удавку к крюку. Встав на тумбочку, он проверил, как ходит петля, и, решив, что всё нормально, надел её на шею. Тело Ярослава ощутимо дрожало то ли от высокой температуры, то ли от страха. Дрожь от ног передавалась ветхой тумбочке. Нужно было её шатнуть и всё бы закончилось.

Тут дверь начала со скрипом отворяться, и на пороге появилась Женька. Вид Ярослава настолько её потряс, что она не смогла сказать даже слова. Они посмотрели друг на друга: бледный Ярослав в петле и бледная Женька в дверях. Потом она издала дикий крик и, бросившись к Ярославу, схватила его за ноги.

— Ярик, нет, Ярик.

Ярослав, не в силах оттолкнуть Женьку, попытался пошатнуться, и тут тумбочка упала. Дыхание у Ярослава сбилось, и мир стал совсем тёмным. И эта темнота визжала Женькиным голосом. Последнее, что он услышал, это хруст рвущейся простыни. Падение Ярослав уже не ощутил…

27

Был как пьяный, но пьяным не был. Дрожащей рукой раскуривал сигарету, стряхивал пепел на пол, тушил в пепельнице и снова раскуривал. Костяшками пальцев выстукивал марш. Всё громче и громче. “Das Ende. Конец. Дурак. Как только такое приходит в голову, идиотская возможность разрубить всё одним махом?” Выпил воды и налил ещё. Вспомнилось: укладывал детей спать, прибежала Воробьёва. Ворвалась в мальчишескую спальню: “Ярик повесился”. Потом изолятор, куски простыни, ревущая взахлёб Женька, телефонный аппарат, на котором так трудно набрать “03”, когда трясутся руки. Около аппарата лежала записка… Марш всё выстукивался и выстукивался. Он был бесконечен. “Дурак. И ещё раз дурак”. Ещё сигарета. “Нужно бросать курить. Курение — вред, никотин, лошади… Идиотизм”. Сознание никак не хотело принимать никакую мысль, кроме тех, что были изложены в листке бумаги. Das Ende. Бросишь тут курить. Пытался. “Ты — слабак”, — слова жены. Жена в Москве. Ярослав в реанимации. “Он не виноват, ни фига я не беременная, — сказала Вика, — мы даже и не трахались”. Ещё бы… “Дурак. Тоже мне выход. Нет Ярослав, от тебя я не откажусь, ты станешь нормальным человеком, иначе что я за человек! “Есть мужчины сильнее тебя, да ещё и не пьют”, — так сказала жена. Вот я и не пью. Аля… Аля ругала Ярослава. За что? Что она потом сказала? “Ты носишься с ним, как с родным”. И что? Он мне и так родной. Он — мой брат… Надо бросать курить. Ещё последнюю, и брошу”…

— Серёжа, возьми, — мама поставила на стол перед ним чашку чая.

Окна открыты, но дым везде. На столе перед Сергеем телефон. Сверкает белыми боками. Под ним — бумажка с номером. Уже утро. Уже пора звонить в больницу, узнать, как дела. Рука тянется к трубке, а наталкивается на пачку сигарет.

— Страшно, — сказал Сергей. — Мне страшно, мама! Прямо как тогда, когда только с юга приехал…

— Всё будет хорошо.

— Ты не понимаешь! — почти закричал Сергей. — Ты почти ничего не знаешь! Я же боялся по темноте на улицу выйти! Свет где включат, а я на землю! Страшно! А Ольга ругалась! Орала, что пью! А что мне было делать? Смысла не было! Я себя человеком не чувствовал! Теперь только всё уладилось и опять! За что?

Сергей облизал пересохшие губы, протянул было руку в сторону сигаретной пачки, но тут же отдёрнул. Курить нужно бросать.

— Если Ярослав умрёт, мне тоже не жить!

— Он не умрёт, — мама села рядом, подвинула к себе телефонный аппарат. — Хочешь, я позвоню в больницу?

Сергей кивнул, закашлялся:

— Ма, прости. Я не хотел на тебя кричать. Глупо — пришёл к тебе и кричу.

Диск крутился с чуть слышным треском. Сергей встал, вышел на балкон, облокотился на перила. Лучше не слышать. Лучше не знать подольше. Потому что вдруг… В приёмнике больницы врач смотрел на Сергея так, будто он сам затолкал ребёнка в петлю. А молоденький милиционер, забравший записку Ярослава, только присвистнул: “Ну ты и влип, мужик!” И — всё. Уезжайте и ждите. Звоните. “Вы ему отец? Ах, воспитатель из детдома…” Отворачивались, уходили. Ну что они все понимают! Сергей оттолкнулся от перил, вошёл в комнату. Мама положила трубку.

Смотрит молча. Неужели? Нет, только не это! Почему она молчит?!

— Всё нормально, — сказала мама, — пришёл в сознание. Правда, пока будет в реанимации и тебя туда не пустят. Сотрясение мозга довольно серьёзное. Но жизнь ему сохранили.

— Мама! — Сергей подошёл к ней и обнял: — Спасибо! Понимаешь, когда ты сказала про Ярослава “возьми к себе”, я подумал — чушь, а потом понял — так надо. Знаешь, он ведь мне сразу понравился. В первый же день. Я не верил, что он виноват в этой краже, хотел всё выяснить, поговорить… Если бы он плакал, выглядел расстроенным, я бы не ушёл. Но он сказал, что подождёт, пока я всех спать уложу. Подождал…Но он мне письмо написал. Он мне верит. Думает, я смогу заменить ему семью…

— Ты сможешь. Ты молодец.

— Молодец… — проворчал Сергей. — Знаешь, как хочется сейчас просто банально напиться!

— Ну ты же держишься.

— Держусь. Хотя поводов… Вот, с Алей поругался. Думал всё, вот-вот влюблюсь в неё, а оказалось… Понимаешь, она всё чего-то боится. Веры Ивановны вон, директора… А теперь… Я ведь к ней хотел ехать из больницы. Приехал. А она мне сказала: выбирай — или я, или Ярослав. Мол, замуж даже не против, только чтобы не вместе с пацаном жить. Мол, чокнутый он. Думает, я нормальный.

— Серёжа, — мама вздохнула, — только не обвиняй себя. Ты не виноват. Всё это — случайность. А такая жена — зачем тебе? Успеешь ещё, найдёшь. Я вот тебе хотела сказать: может вы с мальчиком переедете поближе ко мне? Мне ведь ещё чуть-чуть — и на пенсию. Станет скучно.

— Так ты и пошла на пенсию.

— Ну, когда-нибудь придётся.

— Ма, ты без своих студентов жить не можешь, — Сергей усмехнулся, — как я без сигареты. А переедем мы обязательно. Совсем недалеко будем жить — возле языковой школы. Знаешь такую? Чтобы пацану не ездить через весь город. Да я, может, туда и устроюсь. Надо сходить, спросить насчёт мест.

— Тебя обязательно возьмут. Ты всё правильно придумал.

— Ма, а когда к Ярославу пустят, может, поедешь со мной? — Сергей помолчал. — Чтобы я себя в руках держал. А то знаешь, начну нести всякую чушь, или вовсе на слёзы прибьёт. Я в “скорой”-то этой ревел, как пацан какой-то…

— Поеду, — пообещала мама. — Ты, Серёжа, лёг бы, поспал до смены. На тебя смотреть страшно.

Сергей пошёл в спальню, лёг на кровать. “Дурак”, — опять подумал и про себя и про Ярослава. “Он говорил, никогда не сможет убить себя. Побоится… Осмелился”. И, уже засыпая, поразился сам себе: “Как меня хватило не ударить Вику?”

28

Время почти не двигалось, а воздух вокруг растекался по телу, то становясь липким, как варенье, то опутывал, как паутина. Иногда даже казалось, что он начинает царапать. Дышалось как-то странно: вдох давался легко, а потом воздух никак не хотел выходить обратно и его приходилось с силой выталкивать. Ярослав не мог понять, спит он или нет, открывал и закрывал глаза, но перед ними ничего не менялось: он всё так же видел окрашенную голубой краской стену в мелких трещинках и пупырышках. Потом неожиданно почувствовал на своём лбу чужую руку и очень удивился — никто не трогал его уже давно. Рука была прохладная. Ярослав сделал усилие, чтобы понять, что происходит и, наверное, окончательно очнулся. Рядом сидела женщина в белом халате.

— Как ты себя чувствуешь? — серьёзно спросила она.

— Es tut mir leid, — тихо сказал Ярослав почему-то по-немецки и закашлялся. Дыхание совсем сбилось, и из глаз выступили слёзы.

— Что-нибудь болит?

— Всё, — еле смог выдавить Ярослав.

Медсестра ушла, вернулась с наполненным шприцем и стала ваткой протирать ему локтевой сгиб.

— Я не сумасшедший, — сказал ей Ярослав. — Я только боюсь темноты и маленьких чёрных собачек. Тут есть собачки?

— Нет.

Лекарство уходило в вену, а Ярослав никак не мог понять, где же он и что случилось…

Медсестра прижала ватку к проколу, согнула его руку:

— Держи сам. Сейчас поедем делать снимок головы.

Его и правда куда-то возили, светили в глаза фонариком, что-то спрашивали, гудели странным аппаратом… Он не отвечал. Он хотел спать. Спать, спать и спать… Он так устал. Всё смешалось у него перед глазами, всё смешалось в памяти. Высокая кровать с какими-то трубочками и шлангами по бокам — это всё уже было! Или нет? Нет, показалось. Всё впервые… Укрыли прохладной простынею:

— Спи, герой.

Это — лучше всего…

Наверное, то лекарство, которое ему постоянно вводили, было снотворным. Потому что ничего не хотелось. За окном то разгорался день, то темнело. Тогда Ярослав сонно думал: “сейчас я испугаюсь”, но страшно не было. Да и с чего бы ему пугаться? Он в палате не один. Кто-то лежит напротив. Кто, Ярослав так и не разглядел. Впрочем, какая разница? Он сам-то непонятно кто и откуда.

— Как тебя зовут?

— Ярослав Снежинский.

— А когда ты родился?

— Двадцать шестого июня.

— У тебя завтра день рождения.

Оказывается, он столько помнит о себе! А женщина в белом халате улыбается и говорит:

— Пора в отделение. Только там не вставай, тебе надо ещё несколько дней полежать.

— А как тогда день рождения?

— Выпишут — отметишь.

— Ладно.

Потом Ярослава привезли в палату с двумя кроватями и тумбочкой. Помогли перебраться с каталки. На тумбочке сидел пацан с забинтованной головой, и жевал печенье. Когда они остались одни, пацан сказал:

— Привет. Ты откуда грохнулся? Я с пожарной лестницы. Поспорил, что залезу и поскользнулся. Говорят, повезло, что только башку пробил. А ты?

— Я в машине перевернулся, — ответил Ярослав.

— Наверное, сильно, раз на каталке привезли. Эх, боюсь, от предков влетит, когда выпишут. Мать вчера приходила, так орала! Печенья хочешь?

— Нет.

— Меня тоже сначала тошнило, ничего есть не хотел. Теперь ничё…

— Говорят, у меня завтра день рождения, а я не помню…

— Ха! — пацан засмеялся. — Это как надо треснуться, чтобы про день рождения забыть! У меня тоже скоро будет. Только выйдет облом. Предки компьютер обещали, если год хорошо закончу, а я троек нахватал. А у тебя есть компьютер?

Ярослав попытался припомнить, потом сказал:

— Вроде нет. Аквариум есть с сомиками. И велик — “Урал”.

— На велике теперь надолго запретят кататься. Мне вон даже сказали, телевизор пока не смотреть. Ну и на фиг надо! Там одни сериалы. Мать сядет и ноет, ноет — всех ей жалко…

Ярослав опёрся локтями и попытался сесть.

— Ты чё? — спросил пацан. — Лежи лучше.

— Я ничего не понимаю, — сказал Ярослав. — Кажется, я здесь уже был.

— Это у тебя того, крышу несёт. После сотрясения бывает. Тут один лежал — впялится в стену и смотрит. Говорит, на ней картинки крутятся. А всего-то с роликов упал. Ну его пока в шизуху на обследование попёрли. Смотри, отправишься следом.

— А тебя как зовут?

— Денис. А тебя?

— Ярик… Ярослав. У тебя имя знакомое, — Ярослав разглядывал Дениса. — Как будто я кого-то знаю, но забыл.

— Может, у тебя кот Денис? — усмехнулся пацан.

— Кот? — Ярослав замолчал. Перед глазами появился маленький серый комочек. Мокрый и дрожащий. — Да, кот! Я его на улице нашёл в дождь!

— И чё, мать не выгнала? Моя бы ни за что кота не разрешила.

— А моя разрешила, — сказал Ярослав. — Мне дома всё разрешают.

— Везёт тебе…

Денис слез с тумбочки и высунулся в коридор:

— Ладно, пока никого нет, я на чёрную лестницу сбегаю, покурю. Не сдавай только. Скажи, пошёл домой позвонить, если спросят.

Ярослав кивнул, улёгся поудобнее и подумал, что сейчас он как во сне. Вот, забыл как кота зовут, и не помнит, есть ли у него компьютер. Зато помнит, как навстречу из-за поворота вылетал КамАЗ. Только как он оказался за рулём и почему вокруг был снег? Наверное, Денис прав, и это он с ума сошёл. Ярослав закрыл глаза и, кажется, заснул, потому что Денис появился над ним из пустоты и тряхнул за плечо:

— Это ты Снежинский?

— Да.

— Тогда к тебе предки пришли. Внизу, с врачом разговаривают. Да лежи, не дёргайся. Им сейчас халаты дадут и они сюда поднимутся. Моих, пока лежал, каждый день пускали.

Ярослав посмотрел на Дениса, потом всё-таки начал садиться.

— Не надо, чтобы волновались, — объяснил он.

— Ты точно шизик, — покивал Денис. — Ну и поволновались бы. Больше волнуются — меньше ругают. Ладно, давай я тебе подушку подоткну.

Комната вокруг Ярослава стала качаться, поэтому он не сразу разглядел, что кто-то вошёл. Этот кто-то приблизился, сел рядом и прижал Ярослава к себе. От него пахло сигаретами, но не противно, а как будто так и надо. И это был не отец. Ярослав поднял глаза и смотрел на этого человека.

— Ярик, — сказал тот, — горе ты наше… Что же ты наделал, дурачок…

В сознании что-то вспыхнуло и картинки стали появляться одна за другой: Вика, Женька, парк, Вера Ивановна, письмо… Как будто страшный и нелепый фильм. Он засмеялся:

— Я думал, у меня кота зовут Денис, а это Лысого так зовут!

И заплакал.

— Ярик, хороший ты наш, — Сергей Фёдорович гладил Ярослава по спине. — Всё уладилось. Всё в порядке…

Потом подошла какая-то женщина. Уже пожилая. И тоже села рядом:

— Здравствуй, Ярослав, — сказала она. — Вот ты какой, оказывается взрослый. А так всех перепугал.

— Женьку, — вспомнил Ярослав, — Женьку перепугал!

— Женя уже не обижается, — успокоил его Сергей Фёдорович. — Вот выпишешься и она придёт к тебе на день рождения.

— Как придёт? — не понял Ярослав. — Куда придёт?

— Ко мне домой, к тебе домой, — улыбнулся Сергей Фёдорович, — ты ведь отсюда со мной поедешь.

— А разве Вы не передумали? Вы записку нашли?

— Нашёл. Спасибо тебе, Ярик. Ты меня защитил. Только Вика всё придумала. Ничего между вами не было, не переживай.

Ярослав недоверчиво посмотрел на Сергея Фёдоровича.

— Правда?

— Правда. Но ты так глупо поступил! Ты ничего мне не сказал… Почему? Вместе мы бы решили эту проблему. Неужели ты мне совсем не доверяешь?

— Я… Я доверяю… Только я боялся, что Вы меня будете ругать.

— Обязательно буду, — пообещал Сергей Фёдорович, — вот только выпишешься и начну! За то, что тебе такая дурь в голову приходит. За то, что ты о других не думаешь.

— Как не думаю?

— Ты подумал о том, как мне трудно будет, если Вика на меня наговорит, а о том, как мне будет, если ты умрёшь, ты совсем не подумал!

Ярослав откинулся на подушку и смотрел на Сергея Фёдоровича, пытаясь определить, шутит тот, или нет. Женщина меж тем отвернулась и, кажется, смахнула слезу.

— Как бы я дальше жил с таким пятном на совести? А, Ярослав?

— Не знаю, — пробормотал Ярослав, — я больше не буду…

— Спасибо, утешил, — Сергей Фёдорович улыбнулся.

В палату зашла медсестра и показала на часы. Женщина кивнула ей, вдруг наклонилась и поцеловала Ярослава в щёку:

— Поправляйся.

Потом она вышла. Поднялся и Сергей Фёдорович. Ярослав удержал его за руку и спросил:

— А это кто?

— Это моя мама, Ярик. Она давно хотела тебя увидеть.

— А Анна Игоревна? Вы с ней женитесь? Она будет с нами жить?

Сергей Фёдорович засмеялся:

— Нет. С нами будет жить только кот. Женя его уже притащила. Ну пока, выздоравливай. Завтра, наверное, я снова приду.

— Сергей Фёдорович! А я правда закалённый стал! Вот в парке спал на земле и не простудился! Значит, я быстро вылечусь!

Сергей Фёдорович слегка сжал руку Ярослава, вышел, а Ярослав закрыл глаза, пережидая головокружение. Потом к нему подсел Денис:

— Я не понял — он тебе чё, не предок?

— Теперь предок, — сказал Ярослав.

— Слышь, расскажи, а? Чё ты наделал-то? Про чё он говорил?

— Я повесился, — радостно сказал Ярослав и поглядел в округлившиеся глаза Дениса…

27

Перед отбоем в палату вошла медсестра и щёлкнула выключателем:

— Спокойной ночи, мальчики.

— Только дверь в коридор не закрывайте, — попросил Ярослав, — я темноты боюсь.

— Хорошо, спите так, — сказала медсестра.

“So, gut, schlдfer sie”, — автоматически перевёл Ярослав. Сон куда-то пропал. Вспомнился душный вечер, когда он так боялся Сергея Фёдоровича. Захотелось пить. Но вставать было нельзя. Ярослав старался заснуть. За окном летние сумерки постепенно переходили в ночь…

Сон так и не шёл, и Ярослав решил всё-таки встать, поискать воды. Он приподнялся, сел и спустил с кровати ноги. Голова кружилась и болела, но вполне терпимо. Он встал, схватившись за спинку кровати, и вышёл в коридор. Там, при свете ночника, сидела медсестра и читала книжку. Увидев Ярослава, она почему-то испугалась:

— Ты чего поднялся?

— Пить хочу, — сказал Ярослав.

— Надо было меня позвать из палаты.

Ярослав опустился на стул около её столика. Медсестра встала, взяла стоящий неподалёку на подносе стакан и налила воды из чайника. Ярослав глотнул. Немного затошнило. Он поставил стакан рядом с собой и сказал:

— А я тут уже лежал. Только в другом отделении. В январе и феврале.

— И снова потянуло? Ты чего такой неосторожный?

— У меня день рождения завтра. То есть уже сегодня, — сообщил Ярослав, не ответив на вопрос. — Пятнадцать лет.

— Поздравляю. Пойдём, я тебя провожу, тебе бегать пока рано. Видишь, в наше отделение даже родителей пускают, чтобы вы никуда не ходили, а ты вскочил.

— Я сам дойду. Только можно ещё чуть-чуть посидеть? Я тихо.

— Мне за тебя попадёт. Ладно, посиди минутку, именинник.

— Я не буду мешать, — Ярослав помолчал. — Мне в детдоме в изоляторе Ксения Алексеевна всегда разрешала рядом сидеть. Я ей даже помогал — иногда печати на бланки ставил, а иногда мы просто говорили. Я ей стихи читал… А хотите, Вам почитаю?

— Хочу.

Ярослав вздохнул и начал:

Ему вдруг показалось, что кто-то идёт по коридору и он замолчал. А медсестра решила, что стихи кончились и сказала:

— Спасибо. Ты здорово читаешь. Теперь пойдёшь спать?

Ярослав кивнул:

— Просто я хотел о счастье поговорить.

— О чём?

— О счастье. Какое оно.

— Оно разное, — медсестра припомнила его имя, — Ярослав.

— Мне недавно казалось, что его не бывает. А оказалось — столько! — Ярослав улыбнулся. — Я вот отсюда не в детдом поеду, а домой. Говорят, что таких взрослых, как я, никто не усыновляет. Но это неправда. У меня были хорошие родители, но они погибли. А теперь меня возьмёт к себе тоже очень хороший человек. Он мне будет как брат.

Ярослав помолчал. Медсестра смотрела на него задумчиво, подперев щёку рукой.

— Ладно, я пойду спать.

Он встал, придерживаясь за стену, добрался до палаты. Потом стал медленно закрывать дверь, и в палате темнело. Но страх почему-то не нарастал. Наконец, стало совсем темно. Ярослав на ощупь добрался до кровати и почти мгновенно заснул…

Выписали Ярослава только к концу августа. Тогда, когда Сергей Фёдорович уже устроился учителем в языковую школу, а его записал в девятый класс. За это время Ярослав сильно подрос и изменился. Теперь большую часть времени у него было хорошее настроение. Он научился рассказывать по ночам “страшные” истории, тайком бегать с курящими друзьями на запасную лестницу, и не бояться, что к нему, как к другим, никто не придёт. Сергей Фёдорович приходил часто, иногда — его мама, ещё реже — Женька. С Женькой они попытались спрятаться за входной дверью и поцеловаться, но их застала бабушка-вахтёрша. Хлопнула Ярослава между лопаток твёрдой ладонью и сказала: “Всё твоему отцу расскажу! Бессовестный!” Ярослав с Женькой засмеялись и убежали на улицу. А перед самой выпиской почему-то вдруг заявилась Фроська. Подала Ярославу свёрток: “Вот, это вы с Сергеем Фёдоровичем в детдоме забыли”. В свёртке лежало несколько полусгоревших свечей и кружка с медвежатами. “А он как?” — спросила Фроська. “Нормально”, — пожал плечами Ярослав. Фроська потопталась ещё немного и ушла, а Ярослав расставил свечи на подоконнике, где пацаны курили и поджёг их. Очищающий, успокаивающий огонь горел долго. Он как бы говорил Ярославу, что всё плохое закончилось и, не смотря ни на какие болезни и страхи, теперь всё будет хорошо.

Маленькая чёрная собачка, неслышно ступая лапками по стерильно белому снегу, подошла к нему. Она помахивала хвостом, а глаза у неё немного слезились от мороза. Ярослав поправил на плече школьную сумку и расстегнул пуховик — в кармане рубашки, завёрнутая в целлофан, лежала котлета. Он всегда брал котлету в школьной столовой и приносил сюда, собачке. Он не знал, как её зовут, и не знал, чья она, но собачка встречала его каждое утро и шла за ним до школы, а после уроков провожала до самого дома. Ярослав звал собаку Дружок, хотя, кажется, собачка была женского рода…

г. Омск

"ДЕНЬ и НОЧЬ" Литературный журнал для семейного чтения (c) N 1–2 2005 г.