Болотный Тигр

ГЛАВА 1

Розамунде Морли снился сон: будто она скрепляет своей подписью документ, по которому становится владелицей Герон-Милл – мельницы и дома с небольшим подворьем, где она и жила сейчас с отцом и старшей сестрой Дженнифер. Причем документ этот – не купчая, а дарственная она получает мельницу в дар от дяди Эдварда. В других случаях в роли щедрого дарителя выступал ее кузен Клиффорд – он преподносил ей мельницу и себя впридачу в качестве мужа. Этого эпизода девушка ждала с огромным нетерпением.

Сон стал привычным, обжитым, как ее спаленка. Как правило, знакомый сюжет начинал раскручиваться на ранней стадии сна. И если бы однажды утром Розамунда проснулась и осознала, что этой ночью он не снился, она была бы удивлена и встревожена.

Нынче все шло своим чередом – до определенного момента Она поставила свою подпись, поцеловала дядю (сегодня была его очередь дарить ей мельницу), а затем, повернувшись к нему спиной, выбежала из гостиной, пересекла коридор и добежала до лестницы, ведущей вниз, к входной двери. За дверью до самой реки простирался сад. Река в этом месте была довольно узкой – в сущности, даже не река, а неширокий рукав, отходящий от Брендона, – но все равно приходилось переправляться через нее на пароме. Паромом служила выкрашенная в красный цвет плоскодонка. С крыльца ее не было видно – только поблескивала на солнце цепь, соединившая берега.

Сон все еще развивался по знакомому сценарию: Розамунда на минутку задержалась на крыльце, а затем сбежала вниз и вскарабкалась на башню старой ветряной мельницы. Там она выскочила на шаткий балкон и, стоя на расстоянии вытянутой руки от подгнивших крыльев деревянного ветряка, запрокинула голову и звонко рассмеялась. Отсюда во все стороны – если не считать небольшого леска близ Торнби – насколько хватало глаз, простиралась равнина с чередованием желтых, красных, коричневых и черных пятен такого насыщенного цвета, что ни один художник не передал бы на холсте это сочное буйство красок Они, эти пятна, перемежались серебряными ленточками рек. Слева от Розамунды в отдалении виднелись заросли камыша – то было устье Брендона. Правее – гораздо, гораздо правее – серебро тускнело, пропадая в зарослях камыша, а то и подлеска на высоких берегах реки Уисси. Если же смотреть прямо перед собой, взгляд упирался в блестевшую на солнце полоску Большого Уза. Если идти вдоль извилистого берега Брендона, путь туда занимал целых два часа, зато напрямик, мимо Торнби-Хауза, до него было каких-то шесть миль. Уз величаво катил свои воды в море, встречая на пути одну-единственную преграду в виде Денверского шлюза.

Обычно в этом месте сна Розамунда отрывала взор от пейзажа и, независимо от того, видела она его или нет, выкликала: "Эндрю! Эй, Эндрю! Привет!" И он появлялся, сидя на тракторе, посреди одного из своих полей, и кричал в ответ: "Привет, Рози!"

Хотя близлежащие угодья Эндрю Гордона располагались всего в миле от мельницы, в той же стороне, что и Торнби, Эндрю с трактором почему-то оказывался ниже, и она улыбалась ему, облокотившись на подгнившие перила. В этот момент подле Эндрю, как правило, появлялась сестра Розамунды, Дженнифер – она восседала рядом с ним на тракторе. Розамунда махала им обоим, а затем сбегала вниз по расшатанной лестнице, невероятно счастливая от того, что у Дженнифер есть Эндрю, а у нее – Герон-Милл.

Сойдя вниз, Розамунда знала: здесь ее поджидает отец с добродушной улыбкой на лице. Она радостно помашет ему дарственной. Так случилось и на этот раз, однако дальше привычный ход сновидения был нарушен. Дарственная каким-то образом оказалась в руках у отца; он поднес к уголку зажженную спичку. Плотный, сухой лист бумаги начал потрескивать; дым заслонил от Розамунды лицо отца. Она закричала: "Нет! Нет, папа, не надо! Ты сам не понимаешь, что делаешь!" – и вцепилась в него, пытаясь отобрать документ, спасти хотя бы остатки.

– Рози! Проснись! Ты меня слышишь?

Она резким движением села на кровати.

– Что? Что случилось?

– Проснись! – взывала Дженнифер. – Скорее вставай, Рози! Дом вот-вот вспыхнет!

Розамунда подхватилась.

– Где? Где горит?

– Папа… от его кровати идет дым. Я пыталась растолкать его, но едва не задохнулась.

В два прыжка оставив сестру позади, Розамунда выбежала в коридор. Навстречу хлынули едкие клубы дыма, вырывавшиеся из-под двери спальни в другом конце коридора.

Всего лишь несколько секунд назад, во сне, Розамунда ощупью искала отца в клубах дыма, и вдруг это стало явью. Девушка ворвалась в спальню.

– Папа! Про… – она закашлялась, поперхнувшись дымом, и повернулась к Дженнифер.

– Потащили!

Вдвоем они стянули безвольное, отяжелевшее тело отца на пол и, пятясь, поволокли к двери и дальше, на лестничную площадку.

Там Розамунда опустилась на колени и, держа в ладонях взъерошенную седую голову, взмолилась:

– Папа, очнись! Просыпайся, дорогой! Внезапно ее лицо озарилось радостью.

– Дженнифер, он почти нормально дышит. Закрой ту дверь… Нет, погоди… – она бережно опустила на пол голову отца. – Нужно срочно выбросить матрас!

Вдвоем они сняли с кровати дымящийся матрас и понесли к окну. Розамунда подивилась: огонь повредил только наволочку. Они с трудом протолкнули матрас через узкое окно. Когда от первого же порыва ветра он целиком воспламенился, у сестер одновременно вырвался возглас ужаса.

– Боже! Ведь он мог… – Розамунда на мгновение прикрыла глаза и вдруг устремилась обратно, на лестничную площадку.

Генри Морли лежал все в том же положении. Девушки беспомощно смотрели на него.

– Не дай Бог, умрет, – молвила Дженнифер.

– Замолчи!

– Но что же делать? У нас не хватит сил поднять его.

– Попробуем. Берись за ноги.

Дженнифер послушно взяла отца за ноги, а Розамунда ухватила под мышки. В следующее мгновение стало ясно, что им остается только одно: тащить его по полу.

– Так не пойдет, – вздохнула Розамунда. – Нам одним не справиться. Сбегаю-ка я за Эндрю. Кстати, оттуда позвоню доктору. Только бы Эндрю уже вернулся с выставки! Только б вернулся!

– Гори оно синим пламенем!

Это была обычная формула, к которой Дженнифер прибегала в минуты сильного душевного волнения, однако в данной ситуации она приобрела зловещий смысл. Розамунда прикрикнула на сестру:

– Прекрати сейчас же! – словно не она была на два года моложе Дженнифер, а наоборот. Но так было всегда: именно она, Розамунда, вот уже много лет являлась главой семьи. Даже если бы Дженнифер не хромала… По правде говоря, эта хромота была почти незаметна… Но все равно сестра ни за что на свете не отважилась бы пробираться ночью по болотам – даже в полнолуние. Поэтому Розамунда скомандовала:

– Достань из комода несколько одеял. Сейчас тепло, но вдруг к утру похолодает? Я возьму фонарь.

Они давно ввели в обычай оставлять зажженным ночник – на всякий случай. Временами Розамунда испытывала сильное искушение сэкономить масло, но теперь радовалась, что не поддалась ему, не совершила опрометчивого поступка. Она поднялась в свою комнату и прямо на пижаму натянула широкие брюки; сунула ноги в сапоги. Потом вернулась за фонарем, но спохватилась: ведь тогда Дженнифер останется в кромешной тьме, а для нее это так же страшно, как идти ночью по болоту. Зажигать же керосиновую лампу было некогда, поэтому Розамунда заключила:

– Обойдусь без фонаря. На улице светло, как днем.

Дженнифер явно испытала облегчение.

– К твоему приходу зажгу все лампы. Только, пожалуйста, Рози, не задерживайся!

Не говоря больше ни слова, Розамунда спустилась по лестнице в темную прихожую, ощупью миновала стол с латунными украшениями, открыла шкаф и вынула короткое пальто. Просунув одну руку в рукав, отперла входную дверь.

Столь любимый ею ландшафт был залит лунным светом, но на этот раз он не тронул ее сердца, переполненного горечью и раздражением. На память пришло вечное хныканье Дженнифер. Ну в самом деле – кому нужны сельские красоты, если приходится жить без телефона, электричества и водопровода? Даже ни одной полноводной реки поблизости. Поэтому они вынуждены пить воду с подозрительным привкусом из колодца, а для купания таскать ее ведрами из реки в старенькую, с поросшими осокой стенами, баню позади дома… Права Дженнифер, ох, как права!

Розамунда ступила на паром и энергично потянула за цепь. Вода оказалась холодной, но у нее все равно мелькнула мысль: вот бы искупаться!

К тому времени, как Розамунда переправилась на другой берег и вышла на тропинку, возбуждение улеглось. Она упрекнула себя: хватит сетовать, возблагодари Господа за то, что имеешь! О да, она бесконечно благодарна Творцу за каждый день, прожитый на мельнице. Только одно и страшно: что когда-нибудь Герон-Милл придется покинуть. Охваченная боязнью, Розамунда замедлила бег.

А ведь он неизбежно придет, этот день. Случись что с отцом – и конец. Если он умрет, они потеряют и Герон-Милл, лишатся крова – неважно, с электричеством или без. Впрочем, к Дженнифер это не относится. Возможно, несчастье в конце концов заставит ее принять предложение Эндрю. Самой же Розамунде придется претворить в жизнь давний план, разработанный на крайний случай: пойти в услужение. Что-что, а ведение домашнего хозяйства – ее стихия.

Розамунда прибавила шагу, молясь на ходу:

– Добрый Боженька, не дай ему умереть! – Как ребенок, она вкладывала в молитву и свой корыстный интерес: слишком тесно благополучие отца было связано с ее собственным. Сколь горячо Розамунда ни любила отца – а она действительно любила его, но не дочерней, а скорее материнской любовью, снисходительной к причудам обожаемого дитяти, – ничуть не меньше она была привязана к мельнице. Герон-Милл был ее единственным домом, здесь она обрела ранее не изведанное чувство защищенности. За последние шесть лет не было дня, чтобы она не повторила себе, что от жизни ей нужны только две вещи: крыша над головой и уверенность в завтрашнем дне.

Розамунда шагала полем к небольшому леску и думала: вот сейчас добегу до опушки и перепрыгну через трясину. Эта мысль, как всегда, заставила ее содрогнуться. Пожалуй, не стоит рисковать. Лучше пойти в обход, через Гусиный пруд: это займет ненамного больше времени.

Как бы нежно Розамунда ни любила болотистый край с многочисленными мелководными реками, она так и не научилась спокойно относиться к дайкам – глубоким, затянутым илом трещинам в черной, топкой земле, таким же неотъемлемым от здешних мест, как вены – от человеческого тела. Всякий раз они внушали ей почти животный ужас. Даже днем, когда ей удавалось принудить себя заглянуть вглубь, она содрогалась, невольно представляя себе, как было бы страшно провалиться туда и как мало надежды выкарабкаться. У обычной рытвины либо канавы пологие склоны, а у этих трещин – вертикальные, отвесные. От сознания невозможности зацепиться за хлипкие, илистые края волосы вставали дыбом.

Розамунда очутилась в лесу; мысли бежали параллельно маршруту. Она свернула налево, на тропу, ведущую к Гусиному пруду – так прозвали расширяющийся участок канала, как бы озеро в миниатюре. Противоположный берег пруда служил естественной границей между Ивовой Пустошью, владениями Эндрю Гордона, и поместьем Торнби. То же можно было сказать о полусгнившем деревянном мостике через канал.

С давних пор они пользовались кратчайшим путем к ферме Эндрю через лес Торнби, потому что идти берегом реки, с многочисленными изгибами и извивами, выходило втрое дольше.

Этот участок леса был неплохо освещен луной – деревья находились на приличном расстоянии друг от друга. Однако на подступах к реке, где переплелись ветви плакучих ив, лес был гуще и темнее. Но Розамунда знала здесь каждый квадратный дюйм – все равно что у себя на мельнице – так что темнота ее не пугала. Можно пройти много миль и не встретить ни души. А если и попадется кто, так обязательно знакомый. Даже летом, в период каникул и отпусков, редкие туристы на моторных лодках отваживались забираться в сердце болот.

Вот почему внезапное столкновение повергло Розамунду в панику.

Она как раз достигла опушки леса и немного задохнулась; в боку кололо. И вдруг перед ней выросла чья-то тень. На какую-то долю секунды она решила, что это животное, отбившееся от стада Эндрю Гордона; несмотря на принимаемые им меры предосторожности, такое изредка случалось. Но тут ее сграбастали чьи-то руки. Испустив леденящий душу вопль, она лягнула своего противника и, очевидно, угодила в голень; он с громким проклятием отдернул ногу.

– Какого черта? Что это вам вздумалось?

Розамунда дрожала, как мышка.

– Отвечайте!

– Уберите, – пролепетала она. – Уберите руки!

На миг воцарилась тишина; Розамунда прекратила сопротивление, а напавший на нее мужчина ослабил стальную хватку, хотя и не отпустил ее совсем. Тесно прижатая к нему, она не видела его лица, только чувствовала грубую ткань твидовой куртки и знакомый запах табака – тот же сорт курил ее отец, и это странным образом ее успокоило. Она открыла рот, чтобы спросить: "Кто вы такой?" (Это явно не был кто-либо из местных.) В этот самый момент мужчина сильно схватил девушку за плечи и вытолкнул из леса, на открытое место. Там они впились друг в друга глазами.

Перед ней стоял человек крепкого сложения, плотно сбитый, но не толстый, благодаря не маленькому росту (в нем было чуть поменьше шести футов, но Розамунде он показался значительно выше). На нем не было шляпы; черты лица отчетливо обозначились в лунном света. Выдающиеся скулы, довольно изящный нос, тонкие губы, квадратный, резко очерченный подбородок. Светлые и не слишком густые брови составляли контраст с черной, всклокоченной шевелюрой и небольшой щетиной на щеках и подбородке. Эти тонкие, красиво изогнутые брови придавали его лицу некоторую утонченность, вступавшую в противоречие с остальным обликом. Глубоко посаженные глаза были прищурены – человек сверлил ее взглядом.

Не успев разобрать выражение его лица, Розамунда увидела себя глазами незнакомца. Миниатюрное существо с правильным овалом лица, хорошеньким носиком, рыжеватыми волосами цвета меди – слишком длинными, чтобы уложить их в аккуратную прическу, и слишком короткими, чтобы пленить мужчину. Что касается глаз, то они, так же, как и у незнакомца, прятались в глубине Они постоянно – в зависимости от настроения – меняли цвет: то карие, то серые, а то вдруг цвета морской волны – такое обычно случалось в минуты гнева. Скорее всего, в это мгновение они приобрели именно этот оттенок.

Должно быть, этот человек был изумлен встречей с женщиной – эту догадку подтвердили его следующие слова:

– Куда это вы несетесь, сломя голову? Я подумал… Кто вы такая?

А сам-то он кто?

– Не ваше дело! – ее высокий голос дрожал от страха и возмущения.

– Вы вторглись в мои владения, а посему я имею право спрашивать.

– Ваши владения? – глаза Розамунды широко распахнулись; рот последовал их примеру. Она судорожно глотнула.

– Вы…

– Вот именно.

– Мистер Брэдшоу?

– Совершенно верно.

– Я не знала о вашем возвращении. Вы много лет собирались – да так и не собрались.

– Прибыл, как видите, – три дня назад.

Это «прибыл» прозвучало казенно, даже чванливо. В другое время Розамунда посмеялась бы, но сейчас ею владела одна-единственная мысль: "Три дня назад – а мы и не подозревали!"

Положим, сама она редко хаживала этой дорогой мимо его усадьбы. Но Эндрю… Ах да, он же пробыл эти три дня на животноводческой выставке.

Она стала неуклюже оправдываться:

– Извините. Если бы я знала, непременно навестила бы вас.

– Не нуждаюсь.

– Вот как? – девушка смешалась. Удивление было столь велико, что перевесило обиду. – Что ж, хорошо, – она кивнула и вознамерилась продолжать свой путь.

– Стойте. А вы-то кто?

– Розамунда Морли с Герон-Милл.

Она невольно замедлила шаг и поняла, что он следует за ней.

– Куда это вы – в столь поздний час?

– На ферму мистера Эндрю Гордона. Нужно срочно вызвать врача.

– У вас кто-нибудь болен? – он поравнялся с ней. Глядя прямо перед собой, она ответила:

– Мой отец. Он курил в постели и нечаянно подпалил матрас.

– Серьезные ожоги?

– Насколько я могу судить, он вовсе не обжегся. Матрас еле тлел и загорелся лишь после того, как мы с сестрой выбросили его в окно. Должно быть, папа наглотался дыма. Мы не смогли привести его в чувство.

– Погодите, – он схватил ее за руку и заставил остановиться. – Если за двенадцать лет дорога не стала лучше, врач вряд ли сможет добраться до вас раньше, чем через один-два часа. Вашему отцу необходима срочная помощь – очистить легкие от дыма… если еще не поздно.

Ее покоробило, но он как ни в чем не бывало продолжал:

– Где он сейчас? На свежем воздухе?

– Нет. Понимаете… он слишком тяжел, мы не смогли сдвинуть его с места и оставили на лестничной площадке. Я тотчас побежала за помощью к Эндрю Гордону.

– Идемте, – властно молвил Брэдшоу.

Она посмотрела вслед его удаляющейся фигуре и крикнула: – Вы врач?

– Нет.

Девушка колебалась, поднеся к губам дрожащие пальцы. Эндрю тоже не разбирается в медицине. Все, что в его силах, это уложить отца на кровать. Однако от него можно было по телефону вызвать врача. И потом, этот субъект не вызывал доверил. И все-таки… вдруг он может помочь? Мистер Брэдшоу был уже далеко впереди. До Розамунды донеслось бесстрастное, брошенное через плечо:

– Так или иначе, пойду взгляну на вашего отца. Она попыталась стряхнуть наваждение и, пробормотав:

"Все равно без врача не обойтись", – сделала несколько шагов в противоположном направлении. И вдруг резко остановилась и, как безумная, бросилась догонять Брэдшоу. Если он вломится без нее – это вполне в его характере, – Дженнифер будет в шоке. Розамунда живо представила, как она забьется в истерике. В отличие от младшей сестры, Дженнифер не питает доверия к болотам и живущим здесь людям – поэтому на ночь дом запирается на все запоры, даже если перед тем они неделями не видят никого, кроме Эндрю да сезонных рабочих, спешащих на дальние поля. Раньше, когда канал еще не был труднопроходимым, в эту глушь изредка заплывали на моторках любознательные туристы. Но сейчас, когда берег сплошь зарос тростником, особенно та его часть, что недалеко от мельницы, с этим покончено.

– Минуточку! Подождите! – запыхавшаяся Розамунда догнала Брэдшоу. – Вы можете испугать мою сестру. Идемте вместе. Но… как же врач?

– Вы давно живете на мельнице?

Она еле поспевала за ним.

– Шесть лет.

– А куда делись Талфорды?

– Не знаю. Дядя купил мельницу у старой супружеской четы – вот все, что мне известно.

– Чем вы занимаетесь? Земледелием?

– Нет. У нас очень мало земли – какой-нибудь акр. Ближние земли в основном принадлежат мистеру Брауну. Мы делаем ювелирные украшения.

– Что? – он замедлил шаг и обернулся.

Розамунда с достоинством уточнила:

– Папа был серебряных дел мастером… и сейчас еще…

– Странное занятие для здешних мест.

– Это почему же?

– Я всегда считал, что этим лучше заниматься в большом городе.

– Прежде, чем что-то продать, нужно произвести. Мы делаем украшения. ("Делали", – уныло поправилась она про себя.)

Они вышли из леса и увидели, как серебрится в лунном свете водная гладь. Дойдя до переправы, спутник Розамунды окинул скептическим взглядом красную плоскодонку.

– Еще одно новшество! А где прежний ялик?

– Откуда я знаю? – огрызнулась девушка, проклиная себя за то, что позволила этому человеку задеть ее за живое.

– Должно быть, валяется вверх дном где-нибудь вверх по течению.

– Да.

– А говорили, что не знаете.

– Я и не знала, что раньше его использовали как паром. На излучине действительно лежит старая шаланда.

– Она прослужила бы еще лет тридцать – при надлежащем уходе. Это была добрая лодка! Я заботился о ней, когда был мальчишкой.

Розамунде не потребовалось уточнять, жил ли он здесь в детские годы. До них доходили слухи о хозяине Торнби-Хауза; он родился и вырос в этих местах и покинул их двенадцать лет назад.

Когда они переправились, он не помог ей выйти из лодки, а вскарабкался по склону и подождал, разглядывая мельницу.

– Скоро понадобятся подборки. С тех пор, как я был здесь в последний раз, уровень воды повысился на добрый фут. Вы пристроили еще одну ступеньку?

– Нет, – Розамунда прошмыгнула мимо него. – Когда мы приехали, она уже была. Я лучше пойду вперед, предупрежу сестру.

Она легко преодолела пять крутых ступеней и вбежала в дом.

– Дженнифер! Дженнифер!

– Да? – Дженнифер выскочила из своей спальни с лампой в руке. – Ты так быстро обернулась! Что…

– Некогда объяснять. Я случайно встретила мистера Брэдшоу из Торнби-Хауза. Он только что вернулся и захотел взглянуть на отца.

– Мистер… Но где же…

– Тихо! Потом расскажу.

В этот самый момент в прихожую шагнул мистер Брэдшоу. Именно шагнул: сделал шаг и замер, глядя куда-то поверх головы Розамунды. Она усмехнулась про себя. Ясно: на него, как бывало всегда, произвела впечатление Дженнифер – с рассыпанными по плечам льняными волосами, в халате и выглядывающей из-под него ночной рубашке, воплощение красоты и женственности. Огромные голубые глаза, губки бантиком, слегка вздернутый носик, матовая кожа – свет от лампы создавал вокруг нее оранжевый ореол. "Мадонна с лампой," – без тени зависти подумала Розамунда. Полная противоположность сестре, она, тем не менее, нежно любила Дженнифер и гордилась ею. Вот и сейчас ее красота сразила даже этого чурбана.

– Мистер Брэдшоу… Моя сестра… – представление сопровождалось нетерпеливым мановением руки – Ну что, он пришел в себя?

– Нет.

Странный посетитель последовал за Розамундой по лестнице. Дженнифер проводила его взглядом.

Розамунда с минуту вглядывалась в отца, а затем подняла глаза на гостя.

– Кажется, ему лучше. Дыхание стало более глубоким и ровным.

Брэдшоу приподнял веки лежавшего на полу мужчины. Приложил ухо к груди. И наконец, впился загадочным взглядом в его лицо.

– С ним все в порядке? – пролепетала Розамунда.

– Да. Я бы сказал, да. Дайте ему отоспаться. Позвольте, я подниму его.

Розамунда отпрянула. Брэдшоу нагнулся и без видимого усилия отделил от пола отяжелевшее тело ее отца.

– Где его комната?

– Несите сюда.

Розамунда схватила со стола фонарь и поспешила в свою спальню. Там она поставила фонарь на комод, отвернула мятое покрывало и отошла в сторонку, давая дорогу Брэдшоу с его ношей.

– Ничего с ним не случится. Укройте его.

Розамунду покоробил этот пренебрежительный тон.

Можно подумать, не произошло ничего особенного.

– Я все же сбегаю за врачом.

– Напрасная трата времени. Вряд ли врач скажет вам спасибо.

– Что это значит? – послышался от двери голос Дженнифер.

Мистер Брэдшоу обернулся и, прежде чем ответить, с минуту молча разглядывал девушку, чья красота хоть и поразила его, но не настолько, чтобы смягчить его манеры.

– Он в стельку пьян.

Ошеломленная, Дженнифер не нашла, что сказать. Зато Розамунда не растерялась.

– Но это невозможно!

Он метнул на нее взгляд через плечо.

– К сожалению, это факт.

– Да нет же, он наглотался дыма!

На этот раз Брэдшоу целиком повернулся к ней и смерил скептическим взглядом ее маленькую фигурку.

– Оставайтесь при своем мнении, но смерть от удушья ему не грозит, – он приподнял изогнутую бровь. – Вас это удивляет? Неужто не знакомы с запахом виски?

Знаком ли ей запах виски? Да она ненавидит его всю свою сознательную жизнь! Ведь это из-за него они оказались погребенными – по выражению Дженнифер – в этой болотистой глуши. Однако, когда они стаскивали отца с кровати, от него ничуть не пахло! Три месяца он не брал в рот ни капли спиртного и до вчерашнего дня не отлучался из дому. А вчера они все трое поехали в Или. Они с Дженнифер по очереди неотлучно находились при отце. И все-таки не уследили! Как бы ни был груб этот человек, Розамунда почувствовала: он говорит правду. Должно быть, его обоняние тоньше… но не только это. Он взял в расчет и другие признаки. Розамунда не в первый раз видела отца в таком состоянии и должна была бы сразу определить причину… не возникни паника из-за начинавшегося пожара. Ей и в голову не пришло, что отец напился. Стыд – как будто это случилось по ее вине – заставил девушку понуриться. Однако уже в следующий момент Розамунда резко вскинула голову и чопорно заявила:

– Большое спасибо за помощь.

Он по-прежнему молча смотрел на нее. "Наверное, считает меня круглой идиоткой, которая по ночам носится по болотам в поисках врача для горького пьяницы. Убить меня мало!"

Так и не проронив ни слова, Брэдшоу вышел из комнаты. Розамунда чувствовала себя раздавленной.

А что Дженнифер? Сестра тоже смотрела на нее, прижав ладони к пылающим щекам. Только после того, как хлопнула входная дверь, она осмелилась открыть рот: – Ужас! Какое унижение! Дернула же тебя нелегкая притащить сюда этого типа! Окажись на его месте Эндрю, было бы не так стыдно. Но я не верю. Откуда у отца виски? Ты вчера не оставляла его одного?

Розамунда покачала головой.

– Я – нет. С тем же успехом я могу адресовать этот вопрос тебе. Ты никуда не отлучалась?

– Нет, разумеется. Вот только…

– Что?

– Когда мы сидели в кафе – ты ходила в лавку за припоем и всем прочим, – он ненадолго отлучился в туалет; помнишь, там, возле двери, за перегородкой? Ох! – Дженнифер поднесла ладонь ко рту. – Вот когда он и улизнул – в соседний магазинчик. Да! Там как раз торгуют бакалеей и алкогольными напитками. Ему хватило нескольких минут! Ох, Рози!

– Ладно, сделанного не поправишь. Но как же мы не почувствовали запаха? А он, – девушка кивнула в ту сторону, где недавно стоял их гость, – почувствовал!

Она перевела взгляд на побагровевшее лицо отца. Тот прерывисто сопел. Как же она не догадалась?.. Розамунда вышла из комнаты и направилась в его спальню. Там она, встав на четвереньки, заглянула под кровать. Где же бутылка? Она поискала в шкафу – с тем же результатом. Дженнифер тем временем обследовала комод.

– Пусто, – сказала Розамунда. – Просто ума не приложу…

– Слушай, Рози, он ведь мог и не заходить в магазин – это всего лишь предположение. Наверное, тот тип ткнул пальцем в небо.

– Нет, он знал наверняка – так же, как мы с тобой. Я бы и сама сообразила, если бы не паника из-за пожара. Ладно. Здесь мы ничего не нашли – значит, он припрятал ее в другом месте. Стоп! – Розамунда приставила к шкафу стул и, забравшись на него, открыла верхний ящик, где хранилось постельное белье. Она пошарила внутри и тотчас нашла то, что искала, – и даже не одну, а четыре плоских бутылки.

– Целых четыре! – Дженнифер брезгливо рассматривала находку. – А ведь обещал! А, что толку!..

– Ты права – что толку?

– Но как клялся!

– Раньше тоже клялся. Ладно. Идем, выпьем чаю.

– Не понимаю, как ты можешь оставаться такой спокойной, – упрекнула Дженнифер, следуя за сестрой вниз по лестнице. – А завтра нас ждет отвратительный спектакль – так называемое раскаяние.

– И мы, как обычно, простим.

– Я – ни за что. Сказала в прошлый раз – больше не прощу!

– Тогда выходи замуж за Эндрю – единственное спасение.

– Не издевайся, Рози.

Розамунда резко остановилась на пороге кухни.

– По-твоему, я издеваюсь?

– Извини, но так получается. Ведешь себя так, словно ничего не случилось.

– А как надо? Рвать на себе волосы? С этим покончено – много лет назад.

Можно было подумать, что Розамунде не двадцать два, а шестьдесят два года. Она и впрямь никогда не чувствовала себя молоденькой девушкой. Какая молодость, если она с юных лет тащила на себе бремя ответственности за отца – слабохарактерного, и все же родного выпивоху.

Она подсела к камину и подбросила дров. Зажгла масляную лампу. Поставила чайник.

Дженнифер сидела за столом, подперев рукой подбородок. Розамунда устроилась в кресле возле камина. Обе молчали.

В разговорах об отце рано или поздно наступал момент, когда атмосфера накалялась до такой степени, что любое слово грозило взрывом.

Розамунда живо вспомнила первый такой случай – тогда еще была жива мама. Розамунде исполнилось девять, и Дженнифер – одиннадцать лет. "Не ходи к папе, – сказала мама. – Ему нездоровится, у него болит голова." Как раз в это время Дженнифер вернулась с урока танцев – не вошла, а ворвалась, громко хлопая дверьми, с балетными туфлями в руке. Розамунда стала упрекать ее за то, что она шумит, когда папе плохо. В ответ Дженнифер накричала на нее:

– Хватит нести чепуху, не то получишь затрещину! Меня тошнит от такого лицемерия! Болен? Как бы не так! Надрался, вот и вся болезнь!

– Как ты можешь, Дженнифер? Папа вовсе не пьян!

– Не будь дурой, – теперь голос сестры звучал тихо и отрешенно.

Девочки сели рядом на кровать, и в доме воцарилась неестественная, страшная тишина. Розамунда поняла: Дженнифер говорит правду. Она вспомнила прежние «недомогания» отца, и у нее прояснилось в голове. Многое стало понятным: например, почему мамины родные не желали с ними знаться. Мать была урожденная Монктон; даже отец время от времени приговаривал: "Ваша мамочка – из Монктонов, фу-ты, ну-ты!" Его «недомогания» были странным образом связаны с этим обстоятельством. Потребовалось некоторое время, чтобы Розамунда поняла истинный смысл того, что прежде считала беззлобным подтруниванием. Оказалось, что Генри Морли не столько гордится, сколько попрекает жену ее происхождением. В то же время они искренне любили друг друга – до самой смерти матери. Случались, конечно, размолвки и даже рвущие сердце скандалы, за которыми, как правило, следовал переезд в другой город, где отец надеялся начать новую жизнь и работать за двоих – на кого-то, кто оценит это по достоинству. Для этого у него были все основания, потому что Генри Морли был ювелиром милостью Божьей. Еще подростком он поступил к Монктонам, обучался у одного из их лучших мастеров.

Монктоны были старинным родом, из которого вышло немало непревзойденных ювелиров. Они охотно передавали опыт тем, кого считали достойными – в их числе оказался и Генри Морли, у него были золотые руки и верный глаз. Уже в тридцать лет ему доверили руководить мастерской. Сообщая ему эту новость, Арнольд Монктон позволил себе минимальную долю снисходительности. Спустя три дня, все еще чувствуя крылья за спиной, Генри Морли познакомился с его дочерью Дженнифер. Видеть-то он ее и раньше видел, а разговорился впервые. Их взгляды встретились, соприкоснулись руки, и будто молния пронзила обоих. Исход оказался плачевным. Арнольд Монктон не стал разыгрывать благородного отца, а поставил дочь перед выбором: либо он, либо "этот выскочка Морли".

"Выскочка Морли" решил доказать, что обойдется и без его поддержки, – не тут-то было. Орешек оказался крепче, нежели он ожидал, опьяненный любовью и первыми успехами. Работы хватало, но только рядовой. Те, кто достиг в этом деле высокого положения, не собирались уступать его либо держать подчиненных, возомнивших, будто они мастерством превосходят хозяев. После пяти лет работы в трех разных фирмах и отчаянных попыток самоутвердиться, Генри Морли ощутил потребность в допинге. Постепенно у него вошло в привычку перехватывать рюмочку-другую – главным образом виски.

На шестом году их брака Дженнифер подарила ему дочь, которую назвали в честь матери. Еще через два года родилась вторая девочка – Розамунда.

Тем давним вечером мертвая тишина в конце концов взорвалась бурной сценой: Дженнифер изорвала в клочья балетные туфли, крича, что они ей больше не понадобятся. Из ее выкриков Розамунда с изумлением узнала, что после ее рождения они сменили шесть городов. Выяснилось, что как раз в тот день отец в очередной раз лишился работы и, значит, в течение какого-то времени Дженнифер не сможет брать уроки танцев. Пошвыряв то, что осталось от туфелек, в дальний угол, она бросилась на кровать и разрыдалась.

Кажется, это и был переломный момент, когда Розамунда взвалила на себя бремя ответственности за семью, вообразила себя взрослой. Пожалуй, так оно и было, потому что она даже не позволила матери догадаться о том, что не осталась в неведении относительно истинной природы отцовского "недомогания".

Когда мама умерла, Розамунде было четырнадцать. Эта смерть окончательно добила Генри Морли. Шестнадцатилетняя Дженнифер успела окончить школу и решила учиться декламации, чтобы стать артисткой. Однажды, опьяненная великой новостью – она прошла прослушивание, ее приняли на курсы! – она возвращалась домой и угодила под автобус – по собственной вине. Ногу удалось сохранить, но ей пришлось много месяцев пролежать в больнице.

К тому времени Генри Морли являл собой тяжелое зрелище и заслуживал в равной мере жалости и презрения. Розамунда отдала предпочтение первому из этих чувств, зато Дженнифер – второму, и не без оснований. Когда ее выписали из больницы, и она на костылях отправилась домой, оказалось, что они снова переехали – в две убогих подвальных комнатушки.

Кризис разразился, когда и Розамунда окончила школу и успела три месяца проработать в детских яслях. Генри Морли схватил простуду, которая незамедлительно перешла в двустороннее воспаление легких. Вдобавок Дженнифер тяжело переносила свою хромоту и постоянно находилась во взвинченном состоянии, что лишало ее способности позаботиться о себе, не говоря уже о других.

Такое положение семьи, вынуждавшее их метаться с места на место, не позволяло девушкам обзавестись друзьями. Врач, лечивший отца, предложил своему пациенту лечь в больницу, – но самоуверенность Генри Морли, не покидавшая его даже при высокой температуре, убедила доктора в том, что дочери и так прекрасно справляются – и с обязанностями сиделок, и с домашним хозяйством. Откуда врачу было знать, что все упиралось в несчастные несколько фунтов – больше денег не осталось и ждать помощи было неоткуда.

Однажды в два часа ночи, дежуря у постели отца, Розамунда написала письмо брату своей матери, которого видела один раз в жизни, будучи совсем крошкой. Мама нарядила их с Дженнифер во все лучшее, и они поехали на поезде в Лондон. Там, в роскошном отеле, они встретились с человеком, поразительно похожим на маму. Он представился их дядей Эдвардом и взял с мамы обещание поддерживать связь. Мама пообещала, но потом не сдержала слова. И уж во всяком случае, Розамунда ни разу не слышала, чтобы о дяде Эдварде упоминал ее отец – даже во время какого-либо из своих «недомоганий». Зато он на чем свет стоит поносил их дедушку, Арнольда Монктона. Розамунда ни разу не видела этого человека, зато много слышала. Отец ненавидел тестя; хорошо, хоть эта ненависть не распространялась – насколько она могла понять – на дядю Эдварда. Розамунда написала ему на адрес лондонской фирмы и крупным девичьим почерком вывела в верхнем левом углу конверта – "ЛИЧНО".

На пятый день, после того, как почтальон вновь прошел мимо, не задержавшись возле их двери, и это в очередной раз повергло Розамунду в отчаяние, ответ принес сам дядя Эдвард. Брат их матери собственной персоной возник в их унылой, холодной комнате, и с тех пор Розамунда отождествляла этого человека с самим Господом Богом.

Едва отец оправился настолько, чтобы суметь самостоятельно передвигаться, дядя помог им переехать в приличную квартиру. Потом в один прекрасный день он обратился к Розамунде – не к отцу, не к старшей сестре – с вопросом: как бы она отнеслась к тому, чтобы поселиться на мельнице среди болот, близ Кембриджа? Как оказалось, он купил старый дом с намерением превратить его в загородную резиденцию, куда семья могла бы приезжать на выходные. Так вот – как она на это смотрит? Мельница, даже ни разу не виденная, мгновенно приобрела в глазах Розамунды сходство с Раем.

Однако возникли затруднения – все-таки дядя Эдвард был женат. Розамунда даже в мыслях не называла эту женщину тетей Анной, а только "женой дяди Эдварда". Навещая их в отсутствие мужа, Анна Монктон неизменно давала понять, что это была не слишком удачная мысль – поселить их на мельнице. Она вылезла вон из кожи, обставляя это жилище, перевезла туда – практически по бездорожью – множество личных вещей, ухлопала уйму времени и денег, чтобы придать комнатам уютный вид. Она также делала упор на то, что среди болот невозможно существовать без лодки.

Розамунда с Дженнифер не питали симпатии к жене дяди Эдварда, так же, как и она к ним. Розамунда опасалась ее влияния на дядю – и, как выяснилось, не напрасно. Однажды дядя Эдвард смущенно уточнил: он составил документ, по которому Морли разрешалось пользоваться домом, мельницей и небольшим участком лишь при жизни главы семьи. Он добавил, деланно смеясь, что эта оговорка вряд ли осложнит их жизнь, потому что такие красивые девушки, несомненно, вскорости выйдут замуж. Розамунда явственно представила себе – так, словно слышала собственными ушами, – как жена дяди Эдварда возмущается: "Нечего делать им такие роскошные подарки!"

Зато Розамунда была уверена: тетя не подозревает, что ее муж назначил племянницам денежное пособие в размере двадцати фунтов в месяц. Деньги, как правило, поступали заказным письмом, а это значило, что они не умрут с голоду, и мельница, несмотря ни на что, станет их настоящим домом.

К этому времени Генри Морли окончательно потерял почву под ногами, а потому безропотно согласился с таким проектом. Правда, Розамунда подозревала, что в его душе идет жестокая внутренняя борьба, в которой главную роль играет унижение. Ведь он неделями не зарабатывал ни пенни.

Как раз в то время, когда они обосновались на мельнице, Генри Морли снова остался без работы и горел желанием "показать им". В их новом жилище оказалось достаточно места для того, чтобы оборудовать мастерскую. Он откроет прибыльное дело – начнет изготовлять бижутерию. Для этого только и потребуется, что станок, печь, кое-какие инструменты и, разумеется, исходный материал. Вскоре он все это получил, и хотя к тому времени его энтузиазм поостыл, Генри Морли все-таки принялся за дело и немного погодя изготовил вполне приличные изделия.

Розамунде, однако, пришлось убедиться, что одно дело – произвести товар и совсем другое – продать. После обширной деловой переписки у них осталась только одна реальная надежда – на магазин в Кембридже. Местоположение удачное, зато спрос невелик. Как бесстрастно констатировал владелец магазина, браслеты и броши машинной выделки выглядят ничуть не хуже тех, на которые ушло много кропотливой ручной работы, а обходятся вдвое дешевле. К сожалению, ни Розамунда, ни Дженнифер не обладали соответствующими навыками, не говоря уже о врожденных способностях отца. Впрочем, у Дженнифер получалось лучше, хотя это и не мешало ей ненавидеть эту работу, так же, как и их вынужденную изоляцию. Зато, думала Розамунда, у Дженнифер есть выход, даже два: если у нее окончательно лопнет терпение, она может либо выйти замуж за Эндрю, либо завтра же покинуть мельницу и в буквальном смысле слова встать на обе ноги – перестать носиться со своей хромотой и устроиться на работу. Другое дело – отец: ему поздно осваивать новые ремесла.

Между этими двумя – отцом и старшей дочерью – существовала некая солидарность, своего рода заговор слабых. Пока Розамунда позволяет им сидеть на своей шее, они палец о палец не ударят, а поскольку она питала к ним искреннюю привязанность, то и крайне редко бунтовала.

– Почему все-таки мы не почувствовали запаха?

– Что? – Розамунда очнулась и взглянула на сестру. – Что ты сказала?

– Почему мы не почувствовали запах?

– И в самом деле…

– Чай готов, Рози. У тебя отрешенный вид – о чем ты думала? Ох, дорогая! – Дженнифер подвинулась поближе и во внезапном порыве схватила сестру за руку. – Придумай что-нибудь, вызволи нас отсюда! Я сойду с ума.

– Не начинай все сначала. Ты прекрасно знаешь, что хоть завтра можешь уехать. Эндрю все еще ждет.

– Это не выход. Если я стану его женой, то просто сменю одну клетку на другую – в пределах одного и того же болота.

– Он влюблен и постарается, чтобы для тебя наступила новая жизнь.

– Зато я его не люблю – во всяком случае, не так. Он мне нравится, даже очень. Возможно, я бы смирилась и пошла за него, получи он работу в городе.

Розамунда резко, так, что едва не опрокинула стул, на котором сидела ее сестра, вскочила на ноги.

– Ну, хватит, Дженнифер! Эндрю – фермер, это огромная часть его жизни. Ты должна быть благодарна ему за то, что он предлагает тебе крышу над головой. И позволь дать тебе совет; не заставляй его слишком долго ждать Он, конечно, тихоня, но ты знаешь – в тихом омуте…

– Рози! – Дженнифер наклонилась вперед и взмолилась, повиснув у Розамунды на руке: – Если бы мы могли поехать за границу – хоть ненадолго, на какой-нибудь месяц! Напиши дяде Эдварду, для тебя он все сделает!

Розамунда вырвала руку.

– И не подумаю. Как можно?..

– Ладно, на следующей неделе приедет Клиффорд, я сама с ним поговорю.

– Не нужно, Дженнифер. Ты все испортишь.

– Хорошо, хорошо, не буду. Но повторяю, Рози, я чокнусь от всего этого, – она развела руками, охватив не только комнату, но и все прилегающие к мельнице болота.

– Потерпи, все устроится.

– Вечно ты говоришь одно и то же, Рози, – Дженнифер встала перед сестрой и склонила голову. – Если ты выйдешь замуж за Клиффорда, ты ведь не оставишь меня одну с отцом, правда?

Розамунда проглотила комок.

– Слушай, Дженнифер. Обо мне и Клиффорде не может быть и речи. Не забивай себе голову глупыми фантазиями Клиффорд приезжает сюда, во-первых, потому, что отсюда удобно начинать водное путешествие, а во-вторых, стремится скрасить наше одиночество. У него золотое сердце, как у дяди Эдварда. Но между нами ничего нет. Он ни разу…

– Не спорь. Может, он ничего не говорит, зато смотрит на тебя точь-в-точь, как на меня Эндрю. Он влюблен, Рози. Ты ведь не сделаешь такую глупость – не откажешь ему? У тебя нет предубеждения против браков между двоюродными?

– Ох, Дженнифер, не загадывай так далеко. Прошу тебя. Иди ложись. Я устала. Мы обе переутомились. Поговорим в другой раз.

Она направилась к двери, но Дженнифер снова схватила ее за руку.

– Если он все-таки… Обещай, что если он все-таки… ты поможешь и мне вырваться отсюда!

Розамунда тяжело вздохнула.

– Да-да, конечно. Если это случится, я тебя не покину. Но этому не бывать. Иди спать, дорогая.

На площадке Дженнифер спросила:

– А ты где ляжешь?

– На чердаке, на старом диване.

– Идем ко мне, места хватит.

Розамунда бросила на сестру полный признательности взгляд и погладила ее по руке.

– Ты же терпеть не можешь спать вместе! А мне и на чердаке неплохо. Спокойной ночи. Я возьму фонарь. Приятных сновидений.

– Доброй ночи, Рози.

Перед тем, как подняться на чердак, Розамунда заглянула в комнату отца и, тщательно обследовав карманы пиджака, нашла то, что искала: банкноту достоинством в два фунта и немного серебра. По ее расчетам, виски обошлось в два с чем-то, значит, он позаимствовал пять фунтов из конверта, который она неделю назад приготовила к отправке в фирму "Барретт энд К°" – в уплату за материалы.

Обычно письма опускали в ящик на мосту, в полумиле от мельницы. Почтальон выгребал содержимое ящика и оставлял почту. В то утро отец как бы невзначай обмолвился: "Пойду прогуляюсь. У тебя есть что опустить в ящик?" Он превосходно знал, что есть, так же, как и то, что через несколько дней им предстоит поездка в Или. Потребность в выпивке сделала его изворотливым, как лиса, только менее умным, иначе он смекнул бы, что рано или поздно правда выйдет наружу. Однако тяга к спиртному была так велика, что он рискнул. Зло и поныне правит бал на земле!

Розамунда сунула деньги обратно в карман и повесила пиджак на стул. При этом раздался глухой стук. Она поискала – и обнаружила коробочку с мятными лепешками. Так вот почему они с Дженнифер не уловили запах алкоголя! Надпись на жестянке гласила: "Гарантия против скверного запаха из рта, в том числе после употребления спиртных напитков". Она убрала коробочку на место и пошла на чердак.

В лунном свете куча всякого старья казалась частью неземного пейзажа. Судя по аккуратной стопке постельного белья в изголовье старой кушетки, ею часто пользовались. Розамунда не спешила раздеться или хотя бы присесть, а подошла к огромному, во всю стену, окну. Там она села на широкий подоконник и поджала под себя ноги, а головой прислонилась к косяку. Отсюда был прекрасный вид на дорогие ее сердцу земли, реку и подлесок, вплоть до самого Торнби-Хауза. Она и думать забыла о нечаянной встрече с его владельцем, каких-нибудь пару часов назад оказавшимся в центре внимания – ее и Дженнифер. Нет, сейчас она думала о более важном для себя и посылала в ночь страстный призыв к молодому человеку, в последние годы заполнившему собой ее мир: – О, Клифф! – шептала Розамунда. – Сделай мне предложение, милый! Ну пожалуйста!