Больные вещи

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

или на сайте:

"Экстремальное Чтиво"

http://extremereading.ru

Перейдем прямо к делу, расскажу вам о моей первой встрече с историями Рона Келли. Встречe, которой могло и не быть (здесь мелодраматическая реплика: дум-дум-думммммм!)...

Еще в начале-середине девяностых я часто бывал в разделе ужасов в местном магазине "Books-A-Million". Это было тогда, когда в крупных книжных магазинах франшизы еще были разделы ужасов, если кто-нибудь помнит ту ушедшую эпоху. Это были хорошие старые времена - как я и должен был вам сказать - для такого ребенка, как я, который поглощал любую литературу ужасов, одновременно лелея мечты о том, что однажды увидит свое собственное имя на нескольких из этих книг в мягкой обложке массового рынка.

Примерно в то время я помню, как видел одно название, которое красовалось посреди раздела ужасов каждый раз, когда я посещал "Books-A-Million". Как старое, дружелюбное, знакомое лицо, оно всегда было рядом. Это была книга "Страх/Fear" Рональда Келли. Я, должно быть, сотни раз поднимал ее и бегло просматривал синопсис на обратной стороне. Он звучал довольно круто. Картинка на его обложке изображала зловещий черный вход в пещеру; внутри этой каменистой пасти висела вверх ногами фигура человека, плотно закутанная в кокон из паутины.

Проблема была в том, что я отказался покупать именно эту книгу. Я каждый раз клал ее обратно на полку.

Зачем? Ну, во-первых, мой бюджет на покупку книг тогда был скудным. Сегодня это сущие копейки. Поскольку у меня не было другого выбора, кроме как быть разборчивым, именно "Страх" оставался непрочитанным мной в течение долгого времени, и я здесь, чтобы сказать вам, каким я был дураком.

Стыдно говорить, что причиной того, что я возвращал этот роман на его место на полке снова и снова... снова и снова, было не что иное, как классический случай (буквально) оценки книги по ее обложке.

Видите ли, из-за обложки книги "Страх" 1994 года в мягкой обложке я предполагал, что в течение многих лет роман этого парня, Рональда Келли, был не чем иным, как вопиющей второсортной копией "Оно" Стивена Кинга.

Без шуток. Довольно глупо, да?

Очевидно, однако, у этой истории счастливый конец. Но, меня бы здесь не было, чтобы писать это маленькое вступление, если бы не одно но...

В конце концов, я пришел в себя. Я прочитал почти все в разделе ужасов "Books-A-Million" (кроме романов Энн Райс), и мне нужно было что-то новое. Итак, лучше поздно, чем никогда, я наконец выложил свои, с трудом заработанные, $4,50 (я знаю, это звучит как бред сумасшедшего, но когда-то книги в мягкой обложке действительно стоили меньше пятерки!). И что вы думаете? "Страх" оказался чем угодно, но только не копией огромного фолианта Кинга, о пауке-убийце-детей-из-космоса (на самом деле, у них было очень мало общего, за исключением кровожадного существа в пещере); это оказался один из моих любимых романов ужасов девяностых. Что еще более важно, это привлекло меня к феноменальному писателю ужасов, обжаренных на Юге, который с тех пор стал не только одним из моих величайших влияний как коллега-рассказчик-жуткого, но и - я с гордостью могу сказать - чертовски хорошим другом.

Кто бы подумал?

В моей бессвязной истории есть смысл. Обещаю. И он в том, что... история повторяется (да, сегодня у меня полно клише).

Что я имею в виду?

Еще раз, я ошибся. Я делал несправедливые предположения!

Когда Рон попросил меня написать предисловие к книге, которую вы сейчас держите в руках, я сначала немного возмутился. Только немного, заметьте. И не поймите меня неправильно - я был очень, очень польщен. Тем не менее... Я не мог избавиться от чувства некоторой нерешительности. Конечно, я не сказал своему хорошему приятелю Рону, что мне не на 100% понравилась эта идея (хотя, полагаю, теперь он знает!)

Дело в том, что я волновался. Рон объяснил мне, что "Больные вещи" - это сборник "семи отвратительных историй".

Звучит круто, правда?

Но я этого не хотел.

Я не хотел сплаттерпанкa от Рональда Келли. Или экстремального ужаса. Или хардкорной фантастики. Как дети это называют в наши дни.

Потому что, это был не мой Рон Келли. Это было не то, что я знал. Это не походило на чудесно угрюмую, пропитанную южной атмосферой беллетристику Рона Келли, которую я обожал последние пятнадцать лет. Я имею в виду, что мы говорим здесь о Роне Келли, а не об Эдварде Ли (не то, чтобы с Ли что-то не так, я большой его поклонник).

Вы уловили картину.

Однако Рон снова доказал, что я ошибаюсь. Сюрприз! Я читал эти рассказы - фактически проглотил их в рекордно короткие сроки и обнаружил, что не могу достаточно быстро перелистывать страницы, чтобы узнать, какие злодеяния произойдут дальше, - и мне хотелось большего. Большего!

И это признак действительно великого писателя, не так ли? Когда указанный писатель может работать вне своей "зоны комфорта", если вы согласитесь (я готов поспорить, что добрый, тихий, церковный джентльмен, о котором мы говорим сейчас, вышел за пределы своей "зоны комфорта" с рассказами, содержащимися здесь), и результаты, несомненно, принадлежат ему. И они до сих пор надирают задницы.

Таковы эти истории. И они, безусловно, делают свое дело.

Наслаждайтесь, ребята. Вас ждет угощение. Конечно, это гарантия того, что пишет Рон Келли.

Тем временем...

Рон, старый приятель, я должен извиниться перед тобой. Очередной раз.

Теперь я задаюсь вопросом, что еще может быть у Рона в рукаве. Господь знает, что мои дни "судить о книге по обложке" закончились.

Эй, Рон... ты писал южные ужастики, "Больные вещи" и даже немного научную фантастику ("Сварщик плоти"). Как насчет детской книги в следующий раз? Я обязательно хотел бы это увидеть. Я уверен, что мой девятилетний ребенок тоже. И если бы кто-нибудь мог это осуществить, я уверен, это был бы ты...

Продолжай идти дальше. А пока я продолжу читать. Все и вся, что ты пишешь.

А когда нет новинок от Рона Келли, а ты усердно работаешь над следующей историей, я просто открою свой старый, затёртый экземпляр "Страха" в двухсотый или трехсотый раз. И улыбнусь, когда увижу твою искреннюю, персонализированную надпись внутри той книги, которую я каждый раз клал обратно на полку.

Джеймс Ньюман

Хендерсонвилл, Северная Каролина

Декабрь 2008 г.

Рональд Келли "Больные Вещи"

21 августа

Они хотят знать, почему я убил тех людей в Теннесси. Они хотят знать, почему такой бездельник, как Джерри Веллер, пересекся с типичной американской семьей и систематически пытал, насиловал и убивал их, одного за другим.

Они кажутся очень настойчивыми в своих вопросах. Но я им ничего не скажу. Я отвечаю на их вопросы только собственными вопросами.

Почему сатана побудил меня совершить такие зверства?

Почему Бог допустил такие зверства?

Они думают, что прижали меня к стенке. Они заклеймили меня как жестокого психопата и изливают свою психиатрическую чушь, но все еще не понимают сути. Если бы они не были такими чертовски глупыми, они смогли бы посмотреть мне в глаза и увидеть извивающуюся, кишащую личинками душу, которая гниет внутри моей разлагающейся плоти.

Понимаете, моя извращенность - это моя сильная сторона.

А эта нормальность сводит меня с ума.

29 августа

Мои родители очень долго не говорили мне, что у меня когда-то был брат-близнец. Когда они признались, они только сказали, что он умер вскоре после рождения. Я знал, что они скрывают все кровавые подробности. В конце концов, они рассказали мне всю историю... и, это... это было круто!

Оказывается, когда-то нас было двое, два брата-близнеца по имени Джерри и Джейми. Вскоре после прибытия домой из роддома мама и папа уехали на ночь в город, оставив малышей на попечение няни-подростка Кэролайн. Через час появился бойфренд Кэролайн, битник Родни с большой сумкой вкусностей. Они много пили, курили марихуану и нюхали клей. Вскоре Кэролайн и Родни сильно накурились и подумали, что было бы невероятно забавно засунуть маленького Джейми в кухонную духовку. Они глотали водку и употребляли наркоту, доводя огонь до максимума и запекая вопящего младенца, как мясной рулет.

Предположительно, я был свидетелем всего этого, но я этого не помню. Черт, мне тогда было всего три месяца.

У этих долбанных болванов была правильная идея, но они сделали одну ошибку.

Они испекли не того пряничного мальчика.

5 сентября

Как насчет хорошей сказки на ночь?

Жила-была чисто типичная американская семья. Они никогда не ссорились друг с другом, регулярно ходили в церковь и жили по Золотому правилу[1]. Они жили в уютном загородном доме, ездили на "Volvo" и отправляли детей в общественную школу...

Это было похоже на те прекрасные семьи из телевизионных шоу пятидесятых и шестидесятых годов - "Нельсоны", "Кливеры", "Брейди Банч".

Однажды летом эта семья решила съездить в национальный парк Смоки-Маунтин. Они делали снимки достопримечательностей, наблюдали, как индейцы чероки танцуют "танец дождя", и нашли уединенный кемпинг, чтобы общаться с природой и наслаждаться прекрасным видом на природу. Они пели песни, жарили зефир на костре и обменивались историями о привидениях. Они прекрасно провели время.

Затем из ниоткуда появился мужчина с дружелюбной улыбкой и в украденной форме смотрителя парка.

12 сентября

Когда мне было шесть лет, я навещал бабушку. У нее была милая маленькая канарейка по имени Пенни. Пенни вылетал прямо из клетки в углу, где бабушка обычно занималась шитьем, и садился мне на ладони. Обычно он сидел совершенно неподвижно и пел красивые песенки.

Однажды, когда бабушка работала в своем саду, я проскользнул в швейную и открыл дверь Пенни. Он вылетел из клетки и сел мне на руку.

- Спой мне песню, Пенни, - сказал я, но он промолчал.

Я вынул булавку из корзины для шитья бабушки и сунул ее в маленький черный глаз Пенни. Онa пронзилa крошечный мозг птицы и вышлa с другой стороны.

Тогда Пенни спел мне песню, очень громкую и неистовую... но очень короткую.

23 сентября

Сказка на ночь. Часть вторая.

Смотритель парка поздоровался, сел у огня и выпил предложенную ему чашку кофе. Во время приятной беседы он изучал типичную американскую семью. Отец, мама, седая бабушка и двое детей, мальчик и девочка. Некоторое время он наслаждался их обществом, пока мог это выдержать. А потом это проклятое желание закралось в его безумный разум...

7 октября

Когда мне было семнадцать, меня отправили в исправительную школу за то, что я отрезал груди моей подруге перочинным ножом. По прошествии всех этих лет я до сих пор не понял, в чем был мой истинный мотив. Может быть, когда-нибудь я позвоню ей в государственный приют и спрошу, помнит ли она, почему я сделал такой ужасный поступок.

14 октября

Сказка на ночь. Часть третья.

Отец был первым.

Дружелюбный смотритель парка вынул из-за пояса охотничий нож и, рывком вверх, вонзил острие в челюсть отца. Отточенное как бритва лезвие без усилий проткнуло его язык, небо и вонзилось в нежный мозг. Он упал в костер и обжег лицо, в то время как рейнджер расправлялся с остальными членами типичной американской семьи...

19 октября

Мой адвокат хотел, чтобы я подал заявление о невменяемости. Я уволил его и взял себе другого адвоката с менее привлекательной репутацией.

Я все время говорю им, чего хочу, но они, кажется, не воспринимают меня всерьез.

Я хочу, чтобы меня поджарили.

Я хочу, чтобы сок хлынул из моего тела, пока мои вены не лопнут, и я не начну шипеть, как кусок сырого мяса на горячей сковороде.

31 октября

Сказка на ночь. Часть четвертая.

Бабушка, какие у тебя большие глаза... лежащие в моей ладони.

4 ноября

Парни, я очень скучаю по Вьетнаму. Иногда я плачу перед сном, мне так его не хватает.

Знаете, я сам вызвался добровольцем. Не потому, что я был патриотом, а потому, что слышал, что там происходит много странного дерьма. Некоторые думали, что я сошел с ума, потому что сам решил пойти туда, но они не поняли. Все они ненавидели Вьетнам, а для меня это был настоящий рай.

В первый день сержант взвода вытащил трех новобранцев на улицу и завел за барак. В канаве лежали четыре мертвых Гука[2], изрешеченные пулевыми отверстиями и покрытые полчищами мух. Сержант заставил нас спуститься в эту канаву и пинать их ногами по головам. Он сказал, что это должно было избавить наши головы от брезгливости, прежде чем он выпустит нас в джунгли. Он заставлял нас пинать, пинать и пинать, пока их черепа не раскроются, и их мозги не покроют наши боевые ботинки.

Некоторые из парней, чуть не выблевали свои кишки. А вот если бы меня не вытащили, я пробыл бы весь день в этой канаве.

Будь тем, кем ты можешь быть...

8 ноября

Вчера какой-то здоровяк по имени Альфонсо попытался оприходовать меня в тюремном душе. Но я был намылен и слишком быстр для него. Я загнал его в угол и решил развлечь сукина сына.

К тому времени, как охранники подошли к нему, бедный Альфонсо лежал на мокрой плитке душевой кабины, хватаясь за рану и истекая кровью. Я просто стоял там и смотрел с окровавленной улыбкой, как они искали недостающую часть анатомии Альфонсо... ту, которую они никогда не найдут.

Знаете, я могу произвести впечатление - Боггарт[3], Кэгни... партия Доннера.[4]

11 ноября

Сказка на ночь. Часть пятая.

Эй, детки, давайте представим, что сейчас Рождество!

Представьте, что та сосна может быть рождественской елкой, и мы можем украсить ее... кусочками вашей дорогой и любимой мамы.

Мы можем использовать ее пальцы в качестве мишуры, ее внутренние органы для украшений. Будет очень весело, просто подождите и все увидите.

Украсим все вокруг мамочкиными кишками...

28 ноября

Вернувшись с войны, я провел некоторое время в Мексике, занимаясь контрабандой наркотиков и перебросками нелегалов через границу. Деньги были хорошими, по крайней мере я мог позволить себе текилу и дешевых шлюх. Там я познакомился с одним парнем, и мы начали снимать фильмы.

Мы заманивали какую-нибудь цыпочку с улицы и приводили ее в номер в мотеле. Мы напаивали ее и пичкали ее кокаином с добавлением "Испанской мушки"[5]. К тому времени, как мой напарник настраивал камеру, она уже была готова.

Затем я выходил голый из ванной, если не считать одной из тех странных кожаных масок для садо-мазо. Потом я должен был заняться с ней сексом. Когда она открывала рот и начинала кричать в экстазе, я брал нож для разрезки линолеума и просовывал его между нашими вздымающимися телами...

Где-то в моем фургоне был спрятан этот фильм вместе со всеми моими другими альбомами и трофеями, но у меня не было 8-миллиметрового проектора, чтобы посмотреть его. Однажды я подумывал передать это на Fotomat, чтобы перенести его на DVD... но, в последний момент передумал.

1 декабря

Сказка на ночь. Часть шестая.

Как насчет детских стишков?

Этот поросенок пошел на рынок.

ЩЕЛК!

Этот поросенок остался дома.

ХРЯСЬ!

Этот поросенок съел ростбиф.

ЩЕЛК! ХРЯСЬ! ХЛОП!

13 декабря

Однажды я ограбил заправочную станцию в Тосконе и заставил обслуживающего персонала съесть дерьмо из мужского туалета, пообещав пощадить его жалкую жизнь, если он выполнит эту простую просьбу.

Он это сделал.

А я нет.

22 декабря

Сказка на ночь. Часть седьмая.

О, я совсем забыл сказать. У типичной американской семьи был младенец.

Честно говоря, я собирался оставить его в живых. Но потом я подумал, эй, а какая жизнь будет у ребенка, если я это сделаю? Его, вероятно, отправят в какой-нибудь сраный приют, а потом его усыновят какие-нибудь садистские родители, которые будут оскорблять и избивать его, и он вырастет больным ублюдком... точно таким же, как и я.

Так что я отнес его к мусорным бакам, на территории кемпинга, и оставил там.

Знаете, где завтракают все голодные медведи.

7 января

Что ж, теперь все официально. Присяжные вынесли вердикт, и следствие окончено. Смертная казнь. Я почти кончаю от одной мысли об этом.

В одних штатах используют смертельную инъекцию, в других - газовую камеру. Здесь, в Теннесси, используют "Старый Спарки" - проверенный временем электрический стул.

Что касается моего дневника, то это будет последняя запись. Проволока, которую я выдернул из пружин моей койки, затупилась, и слова теперь еле разборчивы. Как видите, подвиги, которые я написал, были предназначены не для бумаги, а для человеческой плоти. Я живой фолиант; все мои грехи и злодеяния были вырезаны на каждом сантиметре кожи или, по крайней мере, на местах, до которых я мог добраться.

Возможно, после моей казни ужасные отчеты о работе моей жизни будут обнародованы. Возможно, какой-нибудь недобросовестный человек подкупит дежурного в морге, чтобы он позволил им сфотографировать мое тело, и в конечном итоге они попадут в неряшливый таблоид или на какой-нибудь оригинальный сайт. Тогда весь мир станет свидетелем моих стремлений к варварству и извращениям.

Итак, если вы просматриваете Интернет поздней ночью и наткнулись на меня... пожалуйста, побалуйте свое болезненное любопытство.

Давайте... почитайте мой дневник.

Чак Стюарт пытался выяснить, почему именно ему тетя Милли завещала дом на Элкинс-авеню. В конце концов он пришел к выводу, что она сделала это просто ему назло.

Чак никогда не был одним из любимых племянников своей покойной тети. Когда он был подростком, его постоянное восстание против власти всегда неправильно истолковывало ее строгие религиозные ценности. Несколько неприятных эпизодов из его дикой жизни на протяжении многих лет отделяли его от его тетушки, и, возможно, это была главная причина, по которой она оставила ему эту непригодную для продажи недвижимость в районе с низкой арендной платой.

Да, одноэтажный дом на участке в полакра совершенно не имел рыночной стоимости по одной явной причине. Он кишел пауками. Это были коричневые пауки-отшельники, которых иногда называли "скрипачами" из-за бледной формы скрипки на спине. Это были ядовитые чертята; не так сильно, как черная вдова, но довольно близко к этому. Они ужасно кусались, что приводило к повреждению нервов и тканей и, в случае аллергической реакции - к смерти.

Тетя Милли прожила там пять лет, после того как умер дядя Пит. Затем она переехала в квартиру и время от времени сдавала маленький, белый, обшитый вагонкой, дом различным малообеспеченным семьям. Ее собственность на западе Нашвилла приносила ей двести баксов ежемесячно, пока не началась проблема с пауками. На самом деле все стало настолько плохо, что жильцам, наконец, надоело, и они съехали, оставив свое имущество.

Несколько истребителей насекомых были наняты, чтобы окурить весь дом, но, похоже, это не помогло. За месяц их количество увеличилось в десять раз. Дошло до того, что его тетя даже сама боялась зайти в дом. Она могла видеть, как пауки скопились на внутренней стороне окон, проносились по побеленному сайдингу снаружи и вверх по водосточным желобам. В конце концов, она закрыла дом навсегда, прикрепив листы прозрачного пластика к дверям и окнам до тех пор, пока он не стал выглядеть так, как будто он был заключен в целлофан, герметично закрытый от внешнего мира. Милли бы снесла это место, но ни одна команда по сносу не подошла бы к нему. Многие водители бульдозеров холодели при мысли о том, чтобы влезть в этот старый дом и тут же покрыться крошечными коричневыми пауками.

А теперь Чак сам проверял это место. Единственная причина, по которой он был здесь - его собственное отчаяние. Финансовое положение Чака было довольно удручающим. По профессии он был сессионным музыкантом и был не плох в этом деле. Он работал в студии звукозаписи "Music Row", играя на соло-гитаре и скрипке всякий раз, когда возникал на это спрос. В последнее время этого не происходило, и он обнаружил, что живет не по средствам.

Поэтому он решил, что может отказаться от аренды собственной квартиры на берегу реки и пожить какое-то время в его новом доме. Это было, если бы эти, вздымающие волосы, сказки о нашествии пауков оказались всего лишь одним из ярких преувеличений его покойной тети. Она была очень известна тем, что делала из мухи слона.

Чак смотрел на дом с опасением, он шел по заросшему травой тротуару и поднимался на крыльцо. Входная дверь была заблокирована морщинистым листом тяжелого пластика, который художники использовали для изготовления тряпок. Чак развернул свой складной нож и разрезал его посередине, нервно наблюдая за первыми признаками пауков. Пока ничего. Он вытащил ключи из кармана, отпер дверь и, вооружившись фонариком и баллончиком с мощным спреем для пауков, вошел в тесную и душную гостиную.

В комнате было темно и пыльно, жалюзи были опущены, а бывшая в употреблении мебель валялась в тени, оставленная предыдущими жильцами. В дальнем углу был даже цветной телевизор. Черт побери, они, должно быть, очень торопились выбраться отсюда, - заключил он. Он направил свет на пыльные половицы, портьеры и неровные оштукатуренные стены. Но по-прежнему не было никаких видимых следов этих мерзких "скрипачей".

Он совершил грандиозную экскурсию по этому месту, смутно припомнив то время, когда он был там в детстве. Это был небольшой дом, построенный в послевоенные сороковые годы. Всего лишь гостиная, пара спален, ванная и кухня. Входя в каждую комнату, он ожидал увидеть мимолетное движение и углы, окутанные рваной паутиной. Но, если не считать легкой пыли и прогорклого запаха плесени, дом казался совершенно нормальным.

Чак облегченно вздохнул и ухмыльнулся глупости своей тети. Это шутка над тобой, дорогая тетя, - подумал он, качая головой. - Здесь нет никаких пауков. Черт, я не видел ни одного паука с тех пор, как попал в это проклятое место.

Внезапно он решил бежать домой, упаковать несколько вещей и переночевать там. Это своего рода пробный запуск и дальнейшее пренебрежение необоснованной боязни пауков его покойной родственницы. Электричества не будет, но он сможет выдержать хотя бы пару ночей.

Он осмотрел главную спальню. Там он нашел прочную кровать с деревянным каркасом и матрас. Он сел и несколько раз подпрыгнул, проверяя пружины. Так будет до тех пор, пока я не смогу перевезти свою кровать. Да, в конце концов, это может оказаться не таким уж убогим.

Следующие несколько дней прошли без происшествий. Однако именно ночные часы, проведенные в старом доме, не давали Чаку трепетного спокойного сна.

Он просыпался рано утром, пристально всматриваясь в кромешную тьму, его уши напрягались для малейшего тихого звука. Ему часто казалось, что он слышит тихое шуршание тысяч крошечных ножек, которые скользят где-то под ним. Он почти чувствовал движение в массе. Но когда он взял свой фонарик с тумбочки и посветил им на пол под своей кроватью, там не осталось ничего, кроме теней и "пыльных зайчиков". Никакого скопления ядовитых паукообразных... только пустота.

На следующее утро он обнаружил, что с фонариком и инсектицидом он тщательно обыскивал весь дом, от чердака до тесноты в фундаменте. Как всегда, ничего не нашел. Вместо того, чтобы развеять его подозрения, его бесплодные проверки только усилили чувство неловкости.

Он не мог этого понять. Все соседи, с которыми он разговаривал, подтвердили рассказ тети Милли. По их словам, в домик безнадежно вторглись коричневые пауки-отшельники. Тем не менее, он не обнаружил никаких доказательств того, что поблизости был хоть один такой объект. Никаких контрольных признаков не обнаружено; обрывки старых перепонок, засохшие жуки, ставшие добычей, ни даже единственная сморщенная оболочка давно умершего "скрипача".

Тем не менее, Чак не мог избавиться от пугающего ощущения, что они где-то были, соблазняясь вне досягаемости посторонних глаз. Такое огромное гнездо ужасных вредителей не могло исчезнуть так окончательно и не оставить никаких следов.

Коммунальные услуги снова заработали к пятнице, и в субботу утром Чак позвал друзей, чтобы помочь ему переехать. "U-Haul"[6] и пять поездок перевезли все его земное имущество из чрезмерно дорогой квартиры в продуваемый сквозняком дом на другом конце города.

К вечеру они распаковали и убрали большую часть вещей, и во время суеты Чак несколько раз просил всех "остерегаться пауков". Вскоре это стало внутренней шуткой компании. Одна из девочек визжала, и Чак прибегал с мухобойкой и баллончиком спрея для пауков. Все расхохотались. Поначалу Чак не думал, что это чертовски смешно, но вскоре он присоединился, чувствуя себя глупо и немного злился на себя за то, что так нервничал из-за существа размером не больше его большого пальца.

Той ночью они устроили вечеринку в честь переезда в новый дом Чака. Он сделал все возможное и сказал своим друзьям расслабиться и повеселиться. Было немного кокаина и травы, много выпивки, и после подключения стереосистемы они увеличили громкость и заглушили всеx, от "Led Zepplin" до "Lynyrd Skynyrd". Откровенное пренебрежение сдержанностью Чака было направлено не столько против его новых соседей, сколько против самой тети Милли. Рок-н-ролльная оргия была его последним бунтом; тыкал носом в ее душные, пуританские поступки и ее последнюю попытку унизить его этой глупой историей о массовом заражении пауками.

Чак был наполовину разбомблен и только начинал расслабляться, когда его девушка Бонни вскрикнула и спрыгнула с дивана, потирая руку.

- Что случилось, дорогая? - спросил он с внезапной трезвой тревогой.

- Я не знаю, - надула она. - Мне казалось, что меня что-то укусило.

- Лучше примени "Рейд", Чак! - крикнул какой-то шутник и поднял шум.

Только Чак и Бонни не смеялись. Он осмотрел рубец на ее руке и обнаружил, что он красный и воспаленный. Почти сразу он точно понял, что ее укусило.

- Бери куртку, - сказал он ей. - Я отвезу тебя в отделение неотложной помощи. Тебя сильно укусил паук.

Это вызвало хихиканье полуукуренной толпы.

- О-о-о, вот он снова с этими долбаными пауками! - фыркнул его лучший друг, Тед Даунс, вынимавший из футляра компакт-диск "Metallica".

Лицо Чака побагровело от внезапной ярости.

- Просто заткнись, черт возьми? - eго слова заставили всю группу замолчать. - Слушайте! Эта вечеринка официально окончена. Я отвезу Бонни в больницу, а когда вернусь, я хочу, чтобы это место было пустым... Поняли?

Все кивнули и пробормотали свое согласие.

- А как насчет твоей кровати? - спросил Тед. - Я думал, мы собираемся установить её для тебя сегодня вечером?

- Я завтра сам...

Чак немного успокоился и почувствовал себя полным уродом, когда сорвался с места.

- На самом деле, я ценю сегодняшнюю помощь. Просто это был очень утомительный день для меня с переездом и всем остальным.

- Конечно, чувак, мы понимаем, - заверил Тед. - Иди и отведи свою даму к доктору. Мы останемся здесь достаточно долго, чтобы прибраться, и закроем дверь, когда уйдем.

Чак благодарно улыбнулся.

- Спасибо. Увидимся позже, ребята.

Все сидели в тишине, пока не услышали, как "Корвет" Чака выехал из проезжей части.

- А теперь давайте устроим серьезную вечеринку!!! - крикнул Тед.

Он довел регулятор громкости до предела и, держа в каждой руке по девушке, начал открывать свежий бочонок пива.

Позднее, той же ночью Чак был в плохом настроении, когда вернулся домой. Не потому, что он нашел это место в худшем состоянии, чем когда уезжал. Он ожидал этого от старого надежного Теда. Нет, это были неприятности, которые он пережил в больнице, которые тяжело лежали в его мыслях.

Ему было трудно убедить лечащего врача в отделении скорой помощи, что Бонни укусил коричневый "отшельник".

- Вы абсолютно уверены? - спросил молодой доктор. - Bы убили паука? Bы его вообще видели?

Чак ответил отрицательно, и, когда врач впервые отказался лечить рану как укус паука, он чуть не убил парня, он был так взволнован.

Наконец, травма Бонни была рассмотрена как таковая, и Чак отвез ее домой. Она хотела остаться на ночь у него, несмотря на возможность еще одного укуса паука. После некоторого бурного обсуждения Чак сдался. Он сказал ей прийти около полуночи. Это дало бы ему достаточно времени, чтобы осмотреть дом, прежде чем она появится, хотя у него было слабое чувство, что он знал, что он найдет, или, скорее, не найдет, когда его поиск будет завершен.

Первое, что он сделал, когда добрался до дивана, - оторвал подушки от дивана и отодвинул его от стены. Он внимательно его осмотрел, но ничего не нашел. В отчаянии и полном отвращении он удалился в спальню.

Он лежал в постели и смотрел телевизор, ожидая, когда наступит полночь. Сначала ночные новости, затем старый повтор "Дымкa из ствола"[7]. Он уже засыпал, когда что-то привлекло его внимание и заставило его сердце биться от волнения. Крошечная тень в форме звезды пронеслась по экрану телевизора, на секунду остановилась на лице Мэтта Диллона, а затем исчезла в темной рамке кинескопа.

Чак вскочил в мгновение ока, включив свет, в одной руке сжимая свернутый телегид. Он подошел к телевизору и обыскал его спереди и сзади. Он не обнаружил никаких следов беглого незваного гостя.

- Где ты, маленький ублюдок? - проворчал он.

Он отодвинул подставку под телевизор от стены. В плинтусе была небольшая трещина, достаточно большая, чтобы через нее мог протиснуться паук. Его ужасная одержимость достигла апогея в тот момент, немного сводя его с ума. Он вышел в коридор и нашел ящик с инструментами, который принес для столярных работ. Он взял с собой в спальню молоток и принялся за работу.

Через десять минут он наконец выдохся и тупо уставился на свою разрушительную работу. Он сорвал дубовый плинтус внизу и пробил несколько больших воронок в оштукатуренном гипсокартоне. Его насильственные увечья выявили только старую изоляцию и несколько случайных мышиных какашек, брошенных вдоль шпилек и перекладин. И угадайте, что? Верно. Ни одного долбаного паука!

Чак, спотыкаясь, вошел в ванную и проглотил пару таблеток "Тайленола" от слепящей головной боли. Успокойся, чувак, - сказал он себе. - Tы психуешь из-за ничего. Он взглянул в зеркало и увидел лицо человека, которого преследовали призраки. Держу пари, тетя Милли действительно получает от этого удовольствие. Держу пари, она смеется до упаду там, в великой загробной жизни. Ну и пошла ты, милая тетушка! Теперь это мое место: замок, приклад и ствол. Твоя маленькая игра разума с историей о пауках больше не сработает. Я здесь, чтобы остаться, старая сука, и ты ничего не можешь с этим поделать!

Он устало приготовился ко сну. Он разделся, голый залез в кровать и выключил лампу на прикроватной тумбочке. Ему не хотелось больше ждать Бонни. Она, скорее всего, все равно разбудит его в полночь, своей маленькой порочной манерой. Не то чтобы ему очень хотелось потакать ее чувствам сегодня вечером. Дневные занятия в значительной степени опустошили его.

Он глубоко вздохнул и устроился между прохладными простынями, надеясь, что скоро наступит сон. Он оставил боковое окно открытым. В ту ночь было прохладно, но приятно. Звук сверчков и поезда, идущего на юг, погрузили его в легкий сон.

Час спустя Чака внезапно разбудила пружина, ударившая его прямо в поясницу.

- Проклятый матрас! - прохрипел он.

Ему удалось найти более удобную позу, но ненадолго. Еще две пружины торчали вверх, толкая его в левую лопатку и правую ягодицу.

- Что, черт возьми, здесь происходит? - спросил он у темноты, затем внезапно задержал дыхание.

Он чувствовал, как матрас слегка двигается под его весом, чувствовал, как что-то яркое и живое шевелится у его тела, отделенного только тонкой прокладкой из пеноматериала и тканью. Его обнаженное тело покалывало мурашками, и он чуть не вскрикнул, когда из-под покрывала эхом отозвался громкий треск гниющего матраса.

Почти боясь пошевелиться, Чак потянулся к фонарику, стоявшему на тумбочке. Он щелкнул светом, приподнял одеяло и в ужасе посветил лучом в изножье кровати.

Огромным, неописуемым потоком коричневые пауки извергались из трещины в старом матрасе. Он хотел закричать, хотел спрыгнуть с прохладного постельного белья, но не осмелился. Он не осмелился издать ни звука или пошевелить мускулом. Он выронил фонарик и с ужасом ощутил, как эти крошечные мерзости пляшут у него на лодыжках.

Подобно набегающему приливу, пауки надвигались на него коричневыми волнами, покрывая его ноги, пах, плоский живот. Он мог только лежать и дрожать, когда они полностью накрыли его, занимая каждый доступный дюйм обнаженной плоти, каждый из которых претендовал на свое личное место.

Когда сводящее с ума щекотание крошечных ножек перестало распространяться по его коже, Чак лежал в напряженном ожидании. Что, черт возьми, они делают? - кричал его разум. - Ради всего святого, чего они ждут?

Сигнал. Именно этого они и ждали. Когда последний "скрипач" занял свое место, связь была завершена. Словно по сигналу из какого-то высшего состояния сознания, они все начали кусаться, накачивая каждую пору мерзким ядом своих желез. Тело Чака яростно дернулось в агонии, его нервную систему пронзили тысячи раскаленных добела игл. Но это было только на секунду. Убивающий эффект яда подействовал быстро, погрузив его в милосердный паралич.

Затем они снова двинулись в путь. Пробегая по его волосам, вторгаясь во все отверстия его тела; его уши, его носовые ходы, зияющая пещера его рта застыли в последнем безмолвном крике. Они протиснулись мимо расслабляющихся мускулов его прямой кишки и помчались через запутанный лабиринт кишечника. Взвод пауков вошел в отверстие на кончике его пениса и прошел через канал ствола, маршируя к теплой детской его мочевого пузыря.

Постепенно один за другим они начали селиться в своем новом доме.

Мимолетный свет фар пронесся мимо окна спальни, когда на подъездную дорожку въехала машина. Внезапное свечение осветило картину, висящую на дальней стене... картину, которая, как мог покляться Чак, раньше там не виселa. Это было самодовольное лицо тети Милли. Выцветшая черно-белая фотография с извивающимися в рамке коричневыми паукaми-отшельникaми.

Внезапно на его немигающие глазные яблоки опустились "скрипачи". Он лежал в полной темноте. Он мучительно прислушивался к звуку ключа в замке входной двери, к звуку шагов Бонни в коридоре, к шороху ее одежды, когда она раздевалась и забиралась в кровать рядом с ним.

И он знал, что никак не сможет ее предупредить.

В понедельник вечером Билли приснилось, что его пригласили на особый день рождения.

Приглашение было написано на румынском языке ржаво-красными чернилами. Хотя он не умел читать по-румынски, ведь ему было всего восемь лет, он каким-то образом понимал, где и когда состоится праздник. Для кого именно должна была быть устроена вечеринка, оставалось загадкой в его юном сознании.

Он оказался в карете, запряженной шестью черными, как уголь, лошадьми. Билли был не единственным пассажиром в вагоне. Его собака, породы бассет хаунд, по кличке Ринго, сидела на атласном сиденье рядом с ним. Билли был одет как обычно: футболка, джинсы, кроссовки "Nike" и бейсболка "Atlanta Braves", которую отец купил ему на стадионе в прошлом сезоне. Он держал на коленях контейнер "Tupperware", в котором был домашний торт, приготовленный его матерью.

Путешествие было долгим и утомительным. Они путешествовали по бесплодным дорогам, темным лесам и в тенях далеких пиков Карпатских гор.

К вечеру они переправились через Дунай и въехали в Бухарест. Они проехали через город, вызывая испуганные взгляды крестьян, спрятавшихся за запертыми дверями и окнами со ставнями. Затем карета поднялась по извилистой дороге к огромному каменному замку, который, как тень разъяренного гиганта, возвышался над живописной европейской деревней.

- Мы на месте, мастер Билли, - сказал кучер, мускулистый парень в темном плаще.

Билли выглянул из окна кареты и увидел, как открылись огромные двери из железа и дуба, в которые они медленно въезжали.

- Добро пожаловать, мой юный друг, - крикнул высокий мужчина, с лицом трупного цвета, одетым в малиновую мантию с остроконечным шлемом, украшенном золотом и драгоценными камнями.

Его изможденное лицо было бледным и суровым, а густые усы были того же черного цвета, что и его волосы до плеч. Его глаза были темными и злыми, как тлеющие угли, которые могли бы вспыхнуть пламенем при малейшей провокации.

- Привет, Влад, - ответил Билли.

Он без страха вышел из кареты, словно диктатор пятнадцатого века был его приятелем с детского сада. Однако он все же снял кепку в знак приветствия. Однажды он прочитал в книге, что этот человек иногда обижался на тех, кто отказывался это делать, и прибивал им шляпы к черепу за их грубость.

Билли протянул пластиковый контейнер c тортом.

- Моя мама испекла это для тебя.

Влад IV взял контейнер и открыл его. Он ухмыльнулся, обнажив зубы, заточенные кузнечным рашпилем.

- Ананасовый торт! Мой любимый!

Билли присел рядом со своим хозяином за длинный банкетный стол, стоявший посреди двора. Он был завален всевозможными видами мяса и птицы, которые только можно вообразить. В центре стола стояла огромная золотая чаша для пунша, наполненная солоновато-красной жидкостью.

- Я рад, что ты приехал, Билли, - сказал граф Влад. - Другие мои гости... Ну они оказались совершенно неприемлемыми. Настоящие тусовщики.

- Где они сейчас? - спросил Билли.

Влад усмехнулся.

- О, они торчат поблизости.

Около пятидесяти мужчин, женщин и детей окружали внутренние стены двора... все они были пронзены длинными деревянными кольями. Некоторые были уже мертвы, но большинство все еще живы. Они корчились, как дождевые черви на рыболовных крючках, их окровавленные кишки свешивались из дыр, где колья входили и выходили из их замученных тел.

- Попробуй, Билли, - сказал Влад.

Он вручил мальчику украшенный драгоценностями кубок.

Билли выпил и поморщился. Вкус был похож на газировку "Kool Aid" и имел забавный солоноватый привкус.

- Им больно? - спросил Билли из любопытства.

- Это больше похоже на сильную агонию, - сказал Влад. - Посадить на кол гораздо хуже, чем, скажем, повешение или распятие.

Они на время забыли о извивающихся, стонущих телах и сосредоточились на вечеринке по случаю дня рождения. Они зажгли свечи на торте, и Билли спел:

- С Днем Рождения тебя, С Днем Рождения тебя, С Днем Рождения, дорогой Влад Цепеш, С Днем Рождения тебя!

Они собирались сыграть в игру "Прикрепи ослу хвост", используя настоящего осла, но внимание Влада было привлечено к столу. Билли почти забыл о своей собаке Ринго. Гончая стягивала с серебряного блюда баранью ногу.

- Чертова дворняга! - взбесился князь. - Мне очень жаль, Билли, но ты знаешь правила.

Влад достал деревянный кол длиной около трех футов и передал его мальчику.

Билли угрюмо кивнул и подозвал к себе Ринго. Пес радостно подскочил к своему молодому хозяину, надеясь, что его погладят по голове. Поэтому собака была удивлена, когда мальчик ткнул в него колом, послав острый конец шипа ему в грудь, пронзив его тело насквозь.

- Мне очень жаль, мальчик, - сказал Билли.

Он погладил умирающую и скулящую собаку, а затем присоединился к своему другу Владу в продолжающемся празднике.

- Сколько ты убил? - спросил он.

Влад пожал плечами.

- Не знаю. Возможно, тридцать тысяч. А как насчет тебя?

- Ринго был первым.

Он снова посмотрел на собаку. Кишки Ринго торчали изо рта, как спутанный серый язык.

- Не волнуйся, - заверил его Влад. - Ты научишься этому ремеслу.

Вечеринка возобновилась. Они сыграли несколько игр, полакомились сырым мясом с пуншем и обезглавили дворцовых стражников. Затем Билли пора было ехать домой.

- Прощай, Ринго! - сказал он, но собака безвольно висела на колу.

Билли это немного расстраивало, но, правила есть правила.

- В следующий раз приводи свою семью, - сказал Влад, помогая мальчику вернуться в карету. - Знаешь, чем больше народу, тем веселее.

Стервятники кружили над замком в клубящемся черном облаке, готовые спуститься и принять участие в праздновании дня рождения. Мальчик протрубил в бумажный праздничный рог хищным птицам, помахал Владу на прощание и пустился в долгую дорогу домой.

Некоторые дети мечтали, когда вырастут, стать полицейскими, пожарными или космонавтами.

Билли Брукс хотел стать серийным убийцей.

Все началось с того, что его сосед напротив, мистер Стрикленд, который работал в телефонной компании Атланты, проснулся однажды утром и решил, что с него достаточно. Он зарядил свое ружье, поехал на своем грузовике на межштатную автомагистраль, залез на телефонный столб и начал стрелять. Прежде, чем группа спецназа наконец добралась туда и всадила ему пулю в череп. Мистер Стрикленд убил четырнадцать человек и устроил чертову пробку. Записка в кармане рубашки объясняла его действия в угрозе террористов на Ближнем Востоке, в глобальном потеплении и в том, что эти защищенные от детей колпачки на бутылках с аспирином - дрянь, особенно если вы страдаете от мигрени.

Несколько дней спустя, после того, как эта история утихла, и полиция устала возиться в доме мистера Стрикленда, Билли нырнул через барьер из желтой полицейской ленты и вполз через окно подвала в дом. Он не знал точно, что искал, но хватило немного времени, чтобы узнать об этом. Полиция совершенно не заметила сундучок, спрятанный за водонагревателем. В коробке лежали книги. Книги о всех серийных убийцax в анналах криминальной истории. Билли провел в чтении книги несколько часов, и когда он вышел из подвала мистера Стрикленда, он понял, что больше никогда не сможет думать о бейсболе, комиксах и "Nintendo" с таким же энтузиазмом.

У него появилось новое хобби, чтобы занять все свое свободное время.

В среду вечером Билли приснилось, что он находится в нацистской Германии.

- Пошли, герр Билли, - сказал дядя Адольф. - Давай прокатимся по стране.

Они сели в большую бронированную немецкую машину и проехали по безлюдным улицам Берлина. Вскоре они покинули черту города и направились в открытую местность. Билли нашел в кармане джинсов лишний кусок жевательной резинки и протянул его дяде Адольфу. Фюрер некоторое время жевал жевательную резинку, а затем попытался надуть пузырь, который лопнул, устроив розовое месиво в его усиках, как у Чарли Чаплина.

Это место называлось концентрационным лагерем, и оно было уродливо: закрученная колючая проволока, грязно-серые здания. Громадные клубы зловонного дыма вырывались из высоких дымовых труб одного здания - крематория.

- Следуй за мной, Билли, - обратился дядя Адольф, взяв его за руку. - Я устраиваю небольшое шоу, которое должно вызывать много смеха!

Они вошли в грязное кирпичное здание. После того, как охранники произнесли свое "Хайль Гитлер!", Билли и фюрер вошли в комнату, похожую на миниатюрный кинотеатр. Они сели на шикарные сиденья и начали ждать начала представления. Они по очереди попивали большой "Доктор Пеппер" и запускали руки в кадку с попкорном с маслом и в коробку "Губеров" в шоколаде.

Внезапно занавеска на стене открылась, и они стали смотреть в двустороннее зеркало. С другой стороны, была комната, похожая на душевую. Двое нацистов с пистолетами Люгера загнали в камеру группу обнаженных мужчин и женщин. Билли узнал только одного человека. Это была его учительница из третьего класса, миссис Розенталь. Она была обнажена, а ее голова была полностью выбрита.

- Почему моя учительница там? - спросил он хозяина.

Дядя Адольф пожал плечами.

- Я полагаю, потому что она еврейка.

- Но это неправильно, - сказал Билли. - Миссис Розенталь - милая дама. Она поставила мне четверку с плюсом на моем последнем тесте по математике, а иногда дает нам пять дополнительных минут на перемене.

- Ты читал "Майн Kампф", Билли. Они все одинаковые.

- Да, я знаю. Но я до сих пор не понимаю, почему именно миссис Розенталь.

- Больше никаких вопросов, Билли, - сказал ему диктатор. - Просто расслабься и наслаждайся шоу.

Обнаженные люди выстроились в ряд под забавными насадками для душа. Когда охранники вышли из камеры, дядя Адольф указал на красную кнопку в подлокотнике между ним и мальчиком.

- Нажми на кнопку, Билли. Это действительно весело. Я делал это много раз.

- Хорошо, - сказал Билли.

Он нажал кнопку. Раздался звонкий шум, похожий на срабатывание будильника. Потом пошел душ.

Но вместо воды из форсунок хлынул рвотный зеленый газ. Сначала люди просто стояли в замешательстве. Потом они начали танцевать. Это был странный танец, ничего подобного Билли никогда раньше не видел в музыкальных клипах. Обнаженные люди начали дергаться и покачиваться, их глаза закатывались, пока не оставались только белки. Вскоре все они устали и решили лечь. Но они так и не проснулись.

- Что ты думаешь, Билли? - подмигнув, спросил дядя Адольф.

- Не знаю. Мне это показалось мерзким, - вынужден был признать Билли.

Мальчик прошел следом за мужчиной в военной форме обратно к машине. Когда они вернулись в Берлин, город находился в осаде. Русские солдаты приближались со всех сторон, а эскадрилья самолетов взмывала в темное небо над головой, неся боевые нагрузки бомб на немецкий город. Дядя Адольф затолкал Билли в бункер и минуту тихо разговаривал со своими советниками. Затем диктатор пожал мальчику руку.

- До свидания, Билли. Было приятно провести с тобой время, - сказал фюрер, прежде чем удалиться в свой личный кабинет.

Билли хотел бы сказать то же самое, но не смог. Особенно после того, что случилось с бедной миссис Розенталь.

Через некоторое время после того, как раздались выстрелы, Билли наблюдал, как несколько солдат вынесли дядю Адольфа и тетю Еву в сад и сожгли их тела. Билли дождался, пока погребальный костер немного остынет, затем вышел с лопатой и ведром и построил себе аккуратный замок из их теплого пепла.

Категория отца - Спорт.

- Какой чемпион в тяжелом весе прославился фразой "Порхай, как бабочка, жаль, как пчела"?

- Майк Тайсон! - сказала сестра Билли, Сэнди.

- Нет, тупица! - сказал Билли, закатывая глаза. - Мухаммед Али.

Мама улыбнулась.

- Твоя очередь, Билли. Какая у тебя категория?

- Серийные убийцы.

Отец в замешательстве проверил список в игре "Погоня за мелочами".

- Тут нет такой категории.

Билли проигнорировал его и все равно выбрал одну из рукописных карточек.

- Хорошо, вот первая. От какой рок-н-ролльной пластинки Чарльз Мэнсон и его семья позаимствовали идею "Хелтера Скелтера"?

Мама, папа и Сэнди ошарашенно посмотрели на него.

- Сдаетесь? - спросил Билли. - Это был "Белый альбом" Битлз. Вот еще один вопрос. Какой сумасшедший из Висконсина носил кожу своих жертв?

Опять неловкое молчание.

- Вау, вы, ребята, ничего не знаете. Ответ: Эд Гейн.

Он взял следующую карту.

- Хорошо, это несложно. Кто был тем симпатичным серийным убийцей, который сделал карьеру, избивая красивых студенток колледжа?

Мама сделала безумную догадку.

- Тед Банди?

- Верно! Твоя очередь.

Мама выбрала для себя "Звезды кино", но не могла сосредоточиться на игре. Она продолжала поглядывать на Билли, как и папа с Сэнди. Билли просто сидел с широкой улыбкой на веснушчатом лице, пил коктейль "Chex party" и с нетерпением ждал следующего вопроса.

В пятницу вечером Билли приснилось, что он поднимается по крутой лестнице на звук выстрелов.

Он подошел к стальной двери и толкнул ее. Тьма на лестничной клетке сменилась ярким солнцем и августовским зноем. Он вышел на круглую площадку смотровой башни и позволил двери закрыться за собой. Билли обошел открытую платформу, пока не наткнулся на мускулистого парня со светлой короткой стрижкой. Мужчина стоял, глядя с края перил палубы, жевал яблоко и заряжал винтовку.

Услышав звук приближающегося мальчика, мужчина повернулся, поднял винтовку, прицелился Билли в область груди, а затем улыбнулся.

- Сколько ты уже убил? - спросил мальчик.

Чарльз Уитмен[8] доел яблоко и швырнул сердцевину за перила.

- О, около семерых убитых и пятнадцать раненых. Однако их будет больше. У меня много боеприпасов и около часа до того, как копы наконец решат действовать.

Билли присоединился к Чарльзу у перил башни и посмотрел на территорию кампуса Техасского университета. Несколько человек были разбросаны по зеленой траве, некоторые корчились в огнестрельной агонии, а другие просто лежали там и истекали кровью.

- Почему бы тебе не попробовать, Билли? - предложил снайпер.

- Хорошо.

Билли подошел к перилам и поднял на плечо свою собственную пневматическую винтовку "Red Ryder BB". Он смотрел в прицел на потенциальных жертв, пока не навел на Джея Хэмстеда, главного хулигана в его школе. Толстяк стоял посреди парка, высунув уродливый язык и показывая его Билли. Билли прицелился и выстрелил. Пуля промчалась по воздуху и попала прямо в правый глаз Джея Хэмстеда.

- Отлично! - сказал Чарльз с усмешкой. - Хороший выстрел. Хочешь попробовать еще?

- Нет, я приберегу это на потом, - он с любопытством уставился на большого человека. - Почему ты вообще это делаешь?

Чарльз указал на пятно на голове.

- Положи руку сюда.

Билли сделал как он велел. Он почувствовал странный, нерегулярный пульс, бьющийся в скорлупе черепа Уитмена.

- Это опухоль, - объяснил снайпер. - Она размером с грецкий орех и давит на миндалевидное ядро - центр агрессии в моем мозгу. Это то, что заставляет меня так злиться на этот мир.

- Разве ты не можешь пойти к врачу и вырезать ее?

Чарльз покачал головой.

- Слишком поздно, - он прицелился и нажал на курок, уронив на землю еще одну жертву. - Лучше пошли отсюда, малыш. Копы скоро будут здесь.

- Разве я не могу сначала прострелить второй глаз Джея Хэмстеда? - спросил Билли.

- Конечно. Он все еще внизу показывает тебе палец.

Билли перезарядил свою винтовку и выстрелил, вновь поразив свою жертву. Выстрел был неудачным и вместо глаза пуля выбила один из передних зубов хулигана.

- Черт возьми! Я промахнулся!

Чарльз похлопал Билли по спине.

- Эй, помни, важна только цель.

Это был печальный день для третьего класса миссис Розенталь.

Накануне ночью какой-то садистский ублюдок прошелся по соседским дворам и убил всех собак в поле зрения. Большинство из них было жестоко зарезано, а более опасные животные, такие как доберман Фрейзера и питбультерьер Старика Тейлора, были отравлены. И, как будто простого акта убийства было недостаточно, преступник взял нож и искалечил каждую дворнягу, забрав определенную часть их анатомии в качестве трофея той кровопролитной ночью.

Большинство учеников миссис Розенталь потеряли домашнее животное в результате резни, и было ясно, что ее урок был на грани срыва. Было только десять часов утра, а среди детей уже вспыхнуло несколько приступов неконтролируемого плача. Она была особенно осторожна, чтобы не упомянуть тему собак перед ее классом. Никаких упоминаний о Лесси, Винн Дикси или Старом Йеллере.

В центре класса сидел Билли Брукс. Он смотрел на своих одноклассников с удовлетворением, пытаясь при этом казаться расстроенным. Это было трудно. В конце концов, они были всего лишь глупыми собаками. Его возлюбленный Ринго был первым, кого убили, повешенный, как виновный преступник, на большом дубе за домом Бруксов.

И трофеи. Билли с гордостью подумал о расчлененных сувенирах, которые были спрятаны в коробке из-под обуви под полом его клуба на заднем дворе. Они напомнили ему кое-что из сборника детских стихов, стоявшего на столе миссис Розенталь.

Из чего же, из чего же, из чего же

Сделаны наши мальчишки?

Из пружинок

И картинок,

Из стекляшек

И промокашек

Сделаны наши мальчишки!

Билли прикусил язык с такой силой, что у него пошла кровь. Его рот наполнился болью, прерывая завывание ускользающего смеха и превращая его поддельные слезы в настоящие.

В субботу вечером Билли приснилось, что он едет по улицам Багдада с парнем по имени Абдул.

Они ехали в большом грузовике, наполненном взрывчаткой. Столица Ирака была в руинах. На дорогах были гигантские кратеры от бомбежек, окна зданий были выбиты, и горожане с запавшими глазами подозрительно смотрели из тени.

Однако Абдула, похоже, это не волновало.

- Ты привыкаешь к этому, Билли, - сказал он, куря турецкую сигару. - Иногда я забываю мир, который когда-то был у моего народа. Конечно, это было при кровавом режиме высокомерного диктатора. Мы все счастливы избавиться от старого ублюдка, но это не относится к делу.

- Куда мы идем, Абдул? - спросил Билли.

- Для выполнения священной миссии, - улыбнулся террорист. - Другими словами, чтобы надрать задницу во имя Аллаха.

Через мгновение Билли увидел пункт назначения. Это было большое здание, окруженное железобетонными стенами. Американский флаг развевался на шесте во внутреннем дворе, и двое солдат с винтовками стояли на страже у ворот.

Абдул от души рассмеялся.

- Придурки-миротворцы! Они даже не настоящие солдаты... просто обычные людишки, вовлеченные в глупую войну. Это будет весело.

Он посмотрел на мальчика с ухмылкой.

- Как насчет этого, человечек? Давай вместе встретим Аллаха.

- Извини, Абдул, - сказал Билли. Он вылез из грузовика и захлопнул дверь. - Конечно, взрывы - это круто... но я пока не готов умирать.

- Как скажешь, - пожал плечами Абдул.

Фанатичная улыбка осветила его смуглое лицо, когда он нажал на педаль акселератора и направил грузовик к воротам.

Билли наблюдал, как Абдул выбил ворота, а затем врезался в фасад импровизированного штаба. Мгновенно все вокруг охватило пламенем. Билли прикрыл глаза, когда воздух наполнился градом камней, шрапнелью и частями тел.

После того, как пыль улеглась, Билли взял окровавленный боевой шлем и побрел через разруху. Это было похоже на охоту за пасхальными яйцами, когда он пытался увидеть, сколько жетонов, сверкающих среди обломков, он мог найти.

- Давай поиграем в доктора, - предложил Билли с озорной ухмылкой.

Мэри Сью Томпсон из соседнего дома сидела с ним в его клубе, все еще немного грустно глядя на своего распотрошенного пуделя Пьера.

- Я не хочу.

- Давай. Я покажу тебе свой, если ты покажешь мне свою. Тебе нисколько не любопытно?

Мэри Сью застенчиво посмотрела на него. Она задавалась вопросом, правда ли то, что говорили ее подруги в школе, что у мальчиков внизу есть что-то, чего нет у девочек.

- Ну, хорошо. Но ты - следующий.

- Конечно, - сказал Билли, сверкнув очаровательной мальчишеской невинностью.

Он закрыл ставни на окнах клуба, пока интерьер не окутался теплыми тенями.

Он смотрел, как Мэри Сью повернулась к нему спиной и стыдливо начала раздеваться. Билли почувствовал, как его охватывает странное головокружение; то же чувство, которое он испытал с собаками, только сильнее. Его сердце колотилось в груди, когда он полез в задний карман и вытащил нож для резки линолеума, который он извлек из папиного ящика для инструментов в гараже.

- Ты знаешь, - сказал он, - некоторые люди считали, что Джек Потрошитель был врачом.

Мэри Сью была слишком занята расстегиванием пуговиц своей блузки, чтобы уделить внимание на Билли.

- Джек, кто?

Билли улыбнулся. Ему бы хотелось, чтобы это заявление вызвало у девушки какой-то ужас прямо перед тем, как он вонзит в нее клинок. Но реальная жизнь не похожа на фильм ужасов, и он воспринял ее невежество с долей скептицизма.

Джон Уэйн Гейси спрятал двадцать девять тел под своим домом в Чикаго.

Билли Брукс подумал, сколько из них он может закопать под домиком своего клуба, прежде чем кто-нибудь почувствует запах.

- Держите, ребята, - сказал Стивен Захари.

Он бросил последние леденцы в мешки и улыбнулся им.

Они были милой парой, братом и сестрой. Девочка была одета в форму чирлидерши "Tennessee Titans", а мальчик в костюм Невероятного Халка.

- Спасибо, мистер, - сказали они в унисон.

Затем они направились обратно по тротуару к тому месту, где ждала машина их родителей.

Захари посмотрел на пустую миску в руках, и его улыбка стала еще шире. Он закрыл дверь, выключил свет на крыльце и посмотрел на часы. Было всего десять минут восьмого, но он все равно считал, что отстает от графика. У него было довольно много дел и ограниченное количество времени, чтобы сделать это.

Сначала он пошел на кухню, чтобы прибраться. Глянцевая столешница "Formica" на кухонной стойке была завалена бумагой и пластиком, ящиками с крысиным ядом, флаконами с чистящим средством "Draino" и блистерными упаковками, в которых когда-то хранились обоюдоострые бритвенные лезвия, кнопки для больших пальцев и швейные иглы. Он достал из кухонного шкафа мешок для мусора и смел в него мусор вместе с полудюжиной пустых пакетов от конфет на Хэллоуин и пакетов для яблок. Убираясь, он вспомнил долгие часы подготовки, которые он провел с того времени, как проснулся этим утром. Это было весело - но его тщательность сводила с ума - особенно, когда он пытался вставить бритвы в яблоки, не оставляя следов, а также заполнить маленькие шоколадные батончики и бутерброды с арахисовым маслом ядом и булавками.

Захари вышел на улицу и в темноте заднего двора высыпал содержимое мешка для мусора в пятидесятипятилитровую бочку, которую он использовал для сжигания мусора. Он достал из кармана пальто банку с зажигательной смесью, обильно брызнул ею на мусор и чиркнул спичкой. Он стоял в прохладной октябрьской ночи и смотрел, как она ярко вспыхивает. Захари одобрительно кивнул, затем вернулся внутрь и приготовился уходить.

Он делал это не в первый раз. Он делал это каждый год, последние двадцать лет. Последним местом был Сиэтл в 2004 году. Семь детей умерли, а двадцать семь других получили болезненные, некоторые уродливые, травмы из-за спрятанных бритвенных лезвий, игл и ногтей. Он думал о множестве детей, которые позвонили в его дверь в эту ночь на Хэллоуин, и задался вопросом, скольким детям ему удалось навредить в этот раз. Он тщательно подсчитал, и всего было девяносто два ребенка, от тех, кто едва достиг младенческого возраста, до двенадцати и тринадцати лет. Самый большой урожай Захари был в 1991 году, в Хьюстоне, штат Техас, всего шестнадцать погибших и тридцать девять раненых.

От этой мысли на лице у него появилась широкая улыбка. Ах, это были славные деньки.

Стивен Захари делал это, не потому что у него было паршивое детство. Он не был тем толстым или уродливым ребенком, над которым издевались и дразнили другие дети. У него не было истории психической нестабильности или прошлых эмоциональных проблем, которые мотивировали бы эту жестокую враждебность в нем. Он просто ненавидел детей, вот и все... как некоторые люди ненавидели кошек или собак. Он относился к ним, как к насекомым; надоедливым маленьким организмам, которые вызывали только раздражение и требовали немедленного уничтожения.

Он много раз пытался проанализировать свою неприязнь к детям, но отказался от попыток ее рационализировать много лет назад. Он просто получал удовольствие, причиняя боль детям. Не пытками или приставаниями, как некоторые больные ублюдки. Нет, он делал это тонко с фруктами и конфетами, передавая кучу смерти и страданий крошечным балеринам, пиратам и легиону супергероев.

Захари прошел в ванную и налил горячую воду в раковину. Намыливая свое бородатое лицо, он смотрел на свое отражение и думал о многих изменениях, которые он претерпел за свою жизнь. Стивен Захари даже не было его настоящим именем, точно так же, как Том Хейли и Джон Блэнтон, до этого это были лишь хорошо продуманными псевдонимами. Он уже полностью распланировал свою следующую личность. Через несколько часов Стивен Захари умрет и родится Роджер Кирквуд. Парни из подполья уже все подготовили. Когда он приедет в Балтимор, он встретит их в задней комнате неряшливого бильярдного зала и получит свои новые документы; водительские права, карту социального страхования, кредитные карты, весь пакет. У него была новая работа, арендованный дом в пригороде и машина с настоящими номерами и регистрацией, припаркованная на подъездной дорожке.

Это обошлось ему в кругленькую сумму - примерно вдвое дороже, чем в прошлый раз. Но все же, оно того стоило. У него не очень часто возникало желание предаваться своей тайной страсти, но, когда он это делал, желание становилось неконтролируемым. То, через что он прошел, чтобы избежать наказания за свои действия, разрушило его личную и профессиональную жизнь, но когда он видел смятение и ужас в новостных выпусках, вместе с кадрами плачущих и истекающих кровью детей, он всегда чувствовал, что это того стоило.

Через несколько минут косматая светлая борода и усы были сбриты, и он изучал свою новую внешность в зеркало в ванной. Его волосы следовало бы покрасить в более темный цвет, может быть, в черный, но желательно в коричневый. Он мог сделать это, когда выберется из штата. Просто зайдет в аптеку, купит бутылку "Nice & Easy" и перекрасится в номере мотеля на межштатной автомагистрали. От очков тоже нужно избавиться. Он начнет носить контактные линзы, даже если они будут раздражать его глаза. Может быть, какие-нибудь из тех новых тонированных. Ага, голубые глаза вместо мутно-карих.

Захари выглянул в окно ванной. "Линкольн" с прицепом U-Haul был припаркован на подъездной дорожке, готовый к работе. Уличные фонари казались немного тусклыми, как будто накатился тонкий туман. Он посмотрел на часы. Было без двадцати десять. Дети, вероятно, уже открыли для себя свои маленькие сюрпризы, отправляя своих бедных родителей в панический ужас. Пройдет время, прежде чем начнется общегородское расследование. Он планировал уехать около десяти часов. Это даст ему двадцать минут, чтобы быстро перекусить, прежде чем он запрыгнет в машину и направится на север подальше от Теннесси. Он обнаружил, что голоден. Он был так увлечен приготовлением вкусностей для детей, что не успел даже пообедать и поужинать.

Он подошел к холодильнику и взял литр молока и шоколадный торт, который купил накануне в пекарне супермаркета. Он нарезал себе большой кусок торта и налил себе стакан молока, затем сел и обдумал ощущения, которые испытывали маленькие ублюдки в этот момент: кипящая боль от леденцов с добавлением очистителя дренажа в их крошечных желудках, изрыгание крови из их ртов и ноздрей, когда лезвия бритв сдирают нежную плоть с их языков и щек, и зазубренные толчки агонии, которые нападают на них изнутри, как иглы, гвозди и осколки битого стекла пробиваются через их пищеварительную систему.

Захари рассмеялся, его глаза блеснули за толстыми стеклами очков. Он обнаружил, что его аппетит разыгрался с новой силой. Он откусил кусок торта и запил его большим глотком молока.

Внезапно он почувствовал резкую боль в горле. Он закашлялся и подумал, не заболел ли он гриппом или чем-то еще. Его горло стало сильно болеть и внезапно воспалилось. Он сделал еще глоток молока. Дискомфорт в горле стал еще сильнее.

Он впился в кусок шоколадного торта и поднес вилку ко рту. Захари укусил и был удивлен, когда горячая жидкость заполнила его рот. Из щели между передними зубами вырвалась струя крови, заливая стол малиновыми каплями. Секунду спустя агония охватила его нижнюю часть лица, и стало еще больше крови. Очень много крови. В панике он вскочил со стула, опрокинув стеклянную кружку. Молоко разлилось по столешнице вместе с десятками крошечных булавок, швейных игл и сверкающими осколками битого стекла.

Его разум заметался, гадая, как предметы попали в молоко, но он обнаружил, что не может думать рационально. Боль во рту была почти невыносимой. Он просунул палец сквозь зубы и быстро убрал его. Кончик пальца был рассечен пополам, из него текла кровь. О, боже, что происходит? Что, черт возьми, у меня во рту? Он взглянул на шоколадный торт с отрезанным от него единственным ломтиком.

Двусторонние бритвы с металлическим оскалом подмигивали ему между слоями желтого торта. Он побежал в ванную и посмотрел в зеркало. Одно лезвие было плотно зажато между его верхними и нижними зубами и надежно закреплено в десне и кости. Лезвие было наклонено под углом вниз, и его задний край глубоко погрузился в пульсирующую плоть его языка, который, казалось, раздулся вдвое по сравнению с нормальным размером. Он заткнул рот, позволив крови и кусочкам шоколадного торта упасть в раковину. Захари осторожно попытался приоткрыть свою челюсть, чтобы уменьшить жгучую боль и вытащить лезвие бритвы, но все было безуспешно. Его челюсть уже была вытянута до отказа. Он просто не мог самостоятельно извлечь лезвие.

Закари знал, что ему нужно попасть в больницу. У него было слишком сильное кровотечение, и резкие боли простреливали его живот. Он представил в себе клубящуюся смесь игл и стекла, рассекающую его живот кровавыми лентами.

Но я не могу идти в больницу, - убеждал он себя. - Если я это сделаю, меня точно поймают.

Его разум перескакивал с одного варианта на другой, но боль, терзавшая его тело, была слишком сильной, и было трудно все продумать правильно. Внезапно он обнаружил, что ему все равно, что с ним случится в конечном итоге. Все, что он хотел сейчас, - это положить конец агонии и постоянному кровотечению.

Он вытащил ключи от машины из кармана и, спотыкаясь, направился к двери. Вскоре он оказался на улице, почувствовав прохладу осенней ночи. Туман усиливался, становился все тяжелее и гуще. Он ощупью пересек небольшой двор перед домом, пытаясь найти свою машину. Захари уперся в переднее крыло "Линкольна" и нащупал дверь машины. Он забрался внутрь и завел двигатель. Затем он включил фары и направился на запад, в сторону бульвара. Он знал, что меньше чем в миле от того места, где он жил, есть больница.

Туман был настолько густым, что ему было трудно видеть на расстоянии дюжины футов. Фары отражались от густого тумана и ослепляли его. Несмотря на свою настойчивость, он обнаружил, что едет медленно. Если он будет двигаться быстрее, то есть большая вероятность, что он, неосознанно, свернет на противоположную полосу движения или в конечном итоге обернется вокруг телефонного столба, и это, конечно, никак не улучшит его нынешнее состояние.

Пятнадцать минут спустя, сквозь туман он заметил светящийся знак. Он подъехал к аварийному входу и припарковал машину. Он поплелся к дверям из матового стекла. Они открылись, предоставив ему доступ к зоне ожидания отделения неотложной помощи.

Захари мог только стоять и смотреть. Все места были забиты. Десятки детей и их родителей сидели вдоль стерильных белых стен, ожидая своей очереди. Очередь выглядела огромной.

Коридор был длинным и узким, казалось, простирался на милю до стойки регистрации, где сидела пара одетых в белое медсестер.

Он начал долгий путь к медпункту. Он старался не смотреть на детей, когда проходил мимо, но их окровавленные, измученные болью лица все же мешали его взору. Некоторых он узнал с той ночи. Многие дети были в масках.

Он подошел к столу и попытался обратиться к медсестрам, но лезвие, застрявшее в его рту, сделало общение невозможным. Он мог только хрюкать и стонать. Коренастая медсестра с черными волосами и холодными серыми глазами, суровыми, как камни, стоически посмотрела на него.

- Вы хотите увидеть врача? - спросила она.

Конечно, тупая сука! - подумал Захари, но просто кивнул, чтобы донести свою точку зрения.

От этого движения полетели мелкие капли крови. Они испачкали накрахмаленную белую фуражку медсестры, но она, похоже, не заметила.

- Пожалуйста, заполните эти формы в трех экземплярах. Займите место в конце очереди, и мы займемся вами как можно скорее.

Захари стоял и смотрел на сложные формы, которые ему вручила медсестра, не в силах поверить в происходящее. Он посмотрел на женщину с гневным протестом, но она просто проигнорировала его, вернувшись к своей работе. Захари взял карандаш из чашки, стоявшей на столе и направился обратно в дальний конец очереди.

По пути на него снова напали ужасные лица раненых и умирающих детей. Некоторые свернулись в клубочки зародыша, другие корчились в озабоченных руках отцов и матерей. Он увидел лица, которых не заметил вначале. Они были смутно знакомы; лица детей, с которыми он мог столкнуться в ночи Хэллоуина раньше, возможно, в Хьюстоне, Сиэтле или Денвере.

Он отвел глаза от этих бледных лиц с изорванными кровоточащими губами и остекленевшими от боли глазами и уставился на пол больницы. Он был залит на дюйм в крови и рвоте. В этой грязи плавали иглы, матовое стекло и бритвы. Они мерцали, как звезды с острыми краями в бурном небе.

Он дошел до конца узкого холла и нашел свободное место. Он тяжело сел и громко ахнул. Казалось, что весь его кишечный тракт вырезают изнутри, как и его легкие. Дышать становилось трудно, но воздух все равно входил и выходил, почти музыкально насвистывая вокруг лезвия бритвы, застрявшей в его зубах. Он посмотрел на страховые бланки в руке и в замешательстве покачал головой. Похоже, это было на каком-то языке, который он не мог понять. Его дрожащая рука ходила ходуном над бумагой, и карандаш медленно двигался по формам, заполняя их, несмотря на спутанное сознание его мучительного разума.

Он смотрел вверх глазами, умоляющими кого-нибудь помочь ему, но не нашел никого, кто сочувствовал бы его страданиям. Маленькая девочка, одетая как Рэггед Энн, ярко улыбнулась ему. Она полезла в хеллоуинский мешок и вытащила большой "Сникерс". Сердце Захари подпрыгнуло, когда он узнал шоколадный батончик, он был одним из тех, который он напичкал дезинфицирующим средством. Он пытался что-то сказать, но физически не смог. Он наблюдал, как ребенок откусил конфету пополам и проглотил ее.

Спустя несколько мгновений ее шестилетнее тело сотрясали судороги, а из носа и рта вырвалась пузырящаяся белая пена.

Захари снова посмотрел на формы и обнаружил, что все они аккуратно заполнены. Темноволосая медсестра подошла и взяла документы из его трясущихся рук, которые покрылись черными прожилками от яда, протекавшего по его кровотоку.

- Хорошо, - сказала она с плоской улыбкой. - Я вижу, что вы закончили. Теперь придется немного подождать. Из-за хаотичной ситуации мы вызываем всех пациентов по алфавиту, а не по порядку прибытия.

По алфавиту! – кричал его разум. Он задыхался и булькал, пытаясь что-то сказать ей, но это усилие вызывало только мучительное чихание. Густая струя кровавой слизи вырвалась из его ноздрей, запачкав чистое белое платье медсестры кровью. Захари уставился на осколки битого стекла и разорванную ткань носа. Медсестра, казалось, снова ничего не заметила. Она повернулась и направилась к стойке регистрации.

Волны тошноты и боли хлынули через него, и он с ужасом наблюдал, как мерцающие кончики тысячи крошечных иголок и ногтей пробивались сквозь поры его кожи. Они проткнули его руки и ноги, из-за чего ему было мучительно неудобно сидеть на жестком пластиковом стуле.

Не могу больше ждать, - сказал он себе. - Я умру, если мне придется ждать здесь еще минуту!

Он начал вставать, но, когда он посмотрел на двойную дверь отделения неотложной помощи, он обнаружил, что их больше нет. Перед ним простиралась только стена из совершенно белого шлакоблока, преграждающая ему выход. Он снова перевел взгляд на узкий коридор, который, казалось, тянулся в бесконечность. Медпункт был так далеко, что он едва мог его видеть.

- Следующий, - позвала медсестра. Ее голос эхом отражался от стерильных стен клиники, как будто она кричала из ямы глубокого каньона. - Эндрю Абернати.

Он увидел, как миниатюрный клоун неподалеку встал. Когда парень шел по коридору, он повернулся и широко улыбнулся своему мучителю. Из пухлых щек четырехлетнего ребенка торчало множество окровавленных бритвенных лезвий.

Стивен Захари почувствовал, как другие маленькие глаза, как живые, так и мертвые, пялились на него, и отвернулся, не в силах терпеть их взгляды ликующего обвинения. Он ждал сидя на булавках и иголках, зная, что между буквами A и Z лежит вечность страданий.

С тех пор, как я был еще совсем маленьким и бегал босиком по холмам Теннесси, я смотрел на старика с явным отвращением. Или, скорее, на его особенно отвратительную привычку.

Его звали Джесс Хеджкомб, и он жил в Вест-Пайни-Вудс недалеко от Хортонбурга. Люди говорили, что он был кем-то вроде отшельника. Но это был всего лишь долговязый старик, который жил в одиночестве в двухкомнатной хижине у Силвер-Крик и бродил по лесу, ставя ловушки и охотясь, чтобы зарабатывать на свою скудную жизнь. Думаю, он был достаточно безобидным. У него всегда был грустный вид, но он был достаточно дружелюбен и швырял блестящую монету каждому ребенку, который случайно стоял у прилавка с конфетами, когда он прогуливался в "Dawes Market" за его еженедельными продуктами. Да, я должен признать, что он был безобидным, благонамеренным стариком.

Но у него все еще была эта отвратительная привычка.

Папа называл его Старым Харкером скорее из забавы, чем из-за чего-либо еще. Видите ли, всякий раз, когда старый джентльмен стоял с завсегдатаями на крыльце магазина, у него появлялось это странное выражение лица прямо перед тем, как он откашлялся. Звук, который он делал, был одновременно забавным и пугающим, особенно для такого молодого человека, как я. Затем, повернув голову, Старый Харкер отправлял на грунтовую дорогу большой серо-зеленый комок мокроты - или в плевательницу, если она была под рукой.

Как я уже сказал, это была неприятная привычка, и я морщил нос каждый раз, когда видел это. Однако, когда я стал старше, я начал замечать кое-что, что постепенно превратило мое отвращение в странное увлечение.

Это началось летом моего шестнадцатого года рождения. Я работал на мистера Доуса неполный рабочий день; подметал пол в магазине, складывал товары на полки и заливал бензин в автомобили всякий раз, когда подъезжал покупатель.

Однажды душным июльским днем я помогал загружать мешки с цементом в кузов пикапа Сэма МакНелли, когда внезапно услышал этот ужасный звук. Старый Харкер выпустил комок слизи, который упал не дальше ярда от левого заднего колеса грузовика. Я с отвращением покачал головой, взглянул на это ужасное зрелище и чуть не упал с крыльца магазина.

Эта зеленая слюна вертелась и шевелилась в пыли, как будто это был земляной червяк! Я посмотрел на Сэма, желая привлечь его внимание, но передумал. Когда я снова посмотрел вниз, уже ничего не было.

Это случилось снова через пару недель. Я накачивал неэтилированный бензин в большой "Бьюик" какого-то парня из загородного дома. Старый Харкер сидел на крыльце, играя в шашки с мистером Доусом. Я просто стоял и смотрел на старика, ожидая, когда он сделает свой очередной смачный плевок. И он сделал это, послав склизкий комок в сторону так, что он попал в выбеленную стойку крыльца.

В ужасе и трепете я смотрел, как он медленно продвигается вверх по столбу, как слизистый зеленый червяк. Когда он достиг водосточного желоба, он растянулся и едва зацепился. Я затаил дыхание, уверенный, что он со шлепком упадет на землю. Но, в конце концов, он исчез за скатом рифленой жестяной крыши.

Немного испугавшись, я снова посмотрел на шашки. К большому удивлению Доуса, Старый Харкер пропустил три хода и выиграл игру. Потом старик повернулся и посмотрел прямо на меня, понимающе подмигивая. Это меня так напугало, что я накачал два галлона на превышающую сумму, которую заплатил незнакомец, и пришлось заплатить за ошибку из собственного кармана.

В те выходные я отправился в поход в Вест-Пайни. Со мной была моя винтовка .22 калибра и гончая собака Боунс. Но стрелять по голубым сойкам было не единственным моим намерением в тот день. Я собирался зайти к Джессу Хеджкомбу. Так я и сделал.

Старый Харкер сидел в кресле-качалке, его ноги были поставлены на перила крыльца, а его нос уткнулся в загнутую копию "Фермерского Aльманаха".

- Доброе утро, - крикнул я.

У меня в животе возникло нервное чувство, такое, какое бывает, когда ждешь своей очереди в кабинет к дантисту, слушая как он сверлит чьи-то зубы.

- И тебе доброе, - отозвался старик. - Ты старший мальчик Гарри Дина, не так ли?

- Да, сэр, - ответил я.

Он сунул "Aльманах" в боковой карман комбинезона и снял купленные в магазине очки для чтения.

- Ну, молодой человек, пододвиньте стул, - усмехнулся он. - У меня не так уж часто бывают здесь гости.

- Да, сэр, - вежливо сказал я.

Я сел в качалку, идентичную той, которую занимал мистер Хеджкомб.

Мы долго сидели молча. Затем Старый Харкер посмотрел на меня, его глаза заблестели.

- Просто решил заглянуть в гости к соседу, сынок?

- Ага, - сказал я, почесав мочку уха.

- Нет, я так не думаю, - усмехнулся он. - Я видел, как ты наблюдал за мной на рынке Дауэса. Я полагаю, что в это прекрасное утро тебя сюда привело больше любопытство, чем хорошие манеры.

Затем он наклонился вперед на своем стуле и завелся шумным отрывистым кашлем, от которого меня передернуло. Когда он наконец плюнул в сухую пыль переднего двора, мы оба сидели и смотрели. Он оскалил зубы и зарычал, когда серо-зеленый шар медленно проделал пчелиную линию вниз по тропинке к зарослям.

- Они всегда идут на запад, - сказал Старый Харкер, словно обсуждая миграцию птиц. - Независимо от того, где я нахожусь, всякий раз, когда я кашляю одним из маленьких чертей, они всегда направляются на запад - прямо в сосновый лес.

Я держался за ошейник Боунсa и смотрел, как высокая трава частично исчезает в глухом лесу.

- Почему? - спросил я.

- О, я знаю почему, - сказала мне Джесс Хеджкомб. - Но, может быть, тебе не стоит этого знать. Может, тебе не стоит ничего знать обо мне или моем... недуге.

Глядя прямо в изможденные глаза старика, я сказал:

- Стоит.

Я знал, что на самом деле, вероятно, было бы лучше, если бы я немедленно ушел и больше не возвращался. Но это было все равно, что стоять в очереди на шоу уродов на окружной ярмарке. У вас возникает жуткое ощущение от того, что вы собираетесь увидеть, будет ужасным, но вы все равно хотите это увидеть.

Странная история, которую Джесс Хеджкомб рассказал мне в тот день, была намного хуже любого шоу уродов, которое я когда-либо мог надеяться посетить, реального или воображаемого.

- Я родился в семье табаковода, - довольно невинно начал он. - Такими же были мои приятели детства, Лестер Уиллс и Чарли Гуч. Мы обрабатывали поля с нашими отцами. Мы сажали, собирали урожай и развешивали листья в сарае для ферментирования. Но нам было категорически запрещено использовать их для собственных целей. "Ты не будешь курить до того, как достигнешь совершеннолетия, или я хорошенько надеру твою задницу", - предупреждал меня мой папа. Конечно, никто из нас не слушал своих предков. Мы будем делать то, что делают большинство детей нашего возраста: курить кукурузный шелк или красть старые окурки из пепельниц в депо.

- Я бы сказал, что нам было около двенадцати лет, в то лето мы нашли нашу собственную маленькую золотую жилу в темных лощинах Вест-Пайни-Вудс. Мы шли домой с купания в Силвер-Крик, когда наткнулись на тяжелый участок дикой природы. И там рос табак. Какая удача, - подумали мы. - Теперь мы можем собрать свой небольшой урожай. Лестер и Чарли контрабандой вынесли доски и олово из дома, и мы построили себе небольшой сарай для ферментирования, размером с собачью будку. Мы сняли листья со стеблей, повесили их в этом маленьком сарае и коптили их углем, который я украл в сарае моего папы. Мы ферментировали листья только пару дней, больше выдержать мы не могли. Когда листья стали лишь наполовину зелеными, мы скручивали их в сигары и поджигали спичками.

- Что ж, ближе к сентябрю мы уже почти полностью зачистили тот участoк дикого табака. Мы трепались и резали, когда Лестер разорвал один из листьев, как это делают дети по прихоти момента. И, Господь милосердный, в нем было что-то живое! Сок, который капал из жилок этого измельченного листа, просто дергался и корчился как сумасшедший. Лестер бросил лист, и мы наблюдали, как этот табачный сок ползет, как крошечные змеи, через чащу... прямо к тому дикому табачному участку. Я и мальчики выбрались из этого участка Вест-Пайни и больше не возвращались туда. Но ущерб был нанесен. Мы уже выкурили эту ужасную дрянь в наши легкие.

Мистер Хеджкомб помолчал с болезненным выражением на старом лице, затем продолжил.

- В свое время, я был у многих врачей, пытаясь найти того, кто мог бы избавить меня от этой проклятой дряни, которую я ношу внутри. Все они смотрят на меня, как на сумасшедшего, и говорят, что, может быть, мне следует обратиться к психиатру. Но я не сумасшедший. Я знаю, что проклятые твари внутри меня. Когда я лежу ночью в постели, я чувствую, как маленькие педерасты шевелятся, ползают в моих легких, пытаясь найти выход. Они никогда не находят выход сами я должен выкашливать этих слизистых ублюдков понемногу, но, кажется, этому никогда не будет конца. Я искренне верю, что я буду проклят этим ужасным заражением до самого дня моей смерти.

Я и этот старик после этого долго сидели в окаменевшем, холодном молчании. Мне было интересно, правдив ли его рассказ, и в то же время я знал, что это правда. Старый Харкер выглядел так, будто у него были сомнения, возможно, ему не стоило обнажать свою душу так, как он это cделал.

- Я думаю, тебе захочется убраться отсюда к черту прямо сейчас, - с горечью произнес Хеджкомб. - Ну, я не могу сказать, что виню тебя. Во всяком случае, это тебя не касается.

Я взглянул на Джесса Хеджкомба, и в его старых, слезливых глазах я увидел одиночество, такое темное и пустое, что у меня заболело сердце. Тогда я знал истинную причину, по которой Джесс, Лестер и Чарли всю жизнь были холостяками. Не потому, что они были странными друг для друга, как думали некоторые в городе. Нет, они никогда не женились из-за страха, что один-единственный поцелуй мог заразить их жен той ужасной вещью, которая живет в их телах. Почти семьдесят лет они терпели этот ужас и терпели его в одиночку.

Я просто откинулся на спинку кресла-качалки и поставил ноги на перила.

- Нет, думаю, я посижу еще немного, - сказал я ему.

Старый Харкер улыбнулся. Не той грустной полуулыбкой, которую я видел всю свою жизнь, а искренней улыбкой.

В последующие месяцы мы стали близкими друзьями.

Каждый день после школы я делал за старика работу по дому, а затем проводил вечер, играя в шашки и разговаривая с ним. Мои родители считали, что это прекрасно, что такой молодой человек, как я, проявляет интерес к такому одинокому старику. Я действительно считаю, что эти последние восемь месяцев жизни Джесса Хеджкомба были самыми счастливыми просто потому, что в этой продуваемой сквозняком каюте у него был кто-то, с кем он мог провести время.

Но счастливые дни длились недолго, и к зиме здоровье Старого Харкера и его взгляды на жизнь упали на дно.

Должен признаться, во время его долгой схватки с пневмонией были времена, когда мне хотелось покинуть это место навсегда. Но я этого не сделал. Были времена, когда его застойные явления и приступы кашля становились настолько частыми, что старая банка из-под кофе, рядом с его кроватью, почти переполнялась живой мокротой... Времена, когда извивающиеся зеленые харчки ползали по полу спальни, пока, наконец, не находили выход через трещины в досках. Но я не потерял самообладание. Я остался. Я сидел прямо там, в кресле рядом с его кроватью, делая для него все, что мог. У меня просто не хватило духу бросить его... не в такое время.

Был снежный день в начале февраля, когда я обнаружил старика мертвым.

Я вошел в его темную комнату, холодный страх тяжело пронзил меня. Пневмония взяла свое, он утонул в жидкостях собственного тела. Его кожа была ледяной на ощупь. Я уже собирался натянуть одеяло на его голову, когда его грудь сильно сжалась. Отступив назад, я с ужасом наблюдал, как его грудь поднималась и опускалась, а горло издавало влажный хрипящий звук. Старик был мертв, но дышал. Я слышал, как слизь в его легких взбивалась и плескалась сама по себе.

Потом его ребра начали ломаться... одно за другим.

Я сбежал из темного дома, но задержался на крыльце, разрываясь между тем, чтобы бежать или вернуться. Изнутри дома доносился ужасный грохот; уродливый звук раскалывающихся костей и рвущейся плоти. Я простоял на этом крыльце, казалось, целую вечность, сжимая руками замерзшие перила, мое внимание было сосредоточено на спокойном снежном пейзаже Вест-Пайни-Вудс. Затем я услышал шаркающий жидкий звук позади меня... звук прерывистого дыхания из открытой двери. Я ошибся, - пытался убедить себя. - На самом деле старик не мертв.

Я повернулся и закричал.

На голых досках крыльца, за кровавыми остатками свежей крови и слизи, лежали легкие Джесса Хеджкомба. Они вздымались и сдувались, как пара ужасных мехов, наталкиваясь на крыльцо, живя собственной жизнью. Затем они остановились, как будто мой крик привлек их внимание.

Кровавое дыхательное горло, плетущееся, как голова змеи, повернулось в мою сторону и посмотрело на меня, впадина глотки смотрела как глубокая безглазая впадина. Я отвел глаза и услышал, как мокрый комок твари спускается по ступенькам крыльца.

Когда я наконец собрался с духом, чтобы посмотреть, онa исчезлa, оставив уродливый след алой слизи по девственному снегу. Я слышал, как онa пробирается сквозь мертвые заросли, пыхтя и сопя, видел, как поднимаются клубы морозного дыхания, когда онa направляется в лесную лощину.

Насколько мне известно, эта тварь больше никогда не возвращалась в полуразрушенную хижину рядом с Силвер-Крик... и я тоже.

В эти дни я, по большей части, был замкнут в себе, предпочитая не вмешиваться в чужие дела. Однако, время от времени, я ничего не могу с собой поделать, особенно, когда речь идет о приятелях детства старика. В последнее время мало говорят о них и ужасной смерти Джессa Хеджкомбa. Когда кто-нибудь спрашивает меня о тех последних днях, проведенных со Старым Харкером, я вежливо говорю им, чтобы они занимались своими чертовыми делами.

Лестер Уиллс умер на днях в Макминнвилле. В газетах по этому поводу поднялся большой шум. Похоже, какое-то дикое животное каким-то образом проникло в дом престарелых и вырвало бедному Лестеру горло и легкие прямо на смертном одре. Конечно, я знаю, что этого не произошло... и Чарли Гуч, последний из троих, тоже. Чарли в наши дни тоже не выглядит таким бодрым. Каждый раз, когда я вижу его в городе, его лицо бледное и обеспокоенное. И когда у него случается один из его сильных приступов кашля, я поворачиваю голову, боясь посмотреть.

Иногда, когда я иду на охоту на белок в Вест-Пайни-Вудс, я слышу, как что-то ползет по жимолости. Что-то просто пыхтит и хрипит, пробираясь через темные лощины вдоль Силвер-Крик. Иногда кажется, что их может быть больше одного.

Мой двенадцатый калибр висит на оконной стойке моего пикапа, очищенный и заряженный двуручной картечью. По вечерам я слоняюсь по магазинам и зданию суда, жду, прислушиваюсь, нет ли известий о том, что старина Чарли наконец-то дал дуба.

И когда я это услышу, я возьму свое ружье и стаю собак и отправлюсь на охоту.

Он вспомнил ночь. Ночь ярости Тани.

Он вспомнил ночь, когда она злобно смеялась, нежный блеск отточенной стали и острую боль. Он вспомнил, как быстро пульсировала кровь... его кровь.

Но больше всего Нельсон Трулейн запомнил момент своего пробуждения. Момент, когда он осознал истинный масштаб своей ужасной потери.

Единственной связью между тем моментом и настоящим было письмо, которое он держал в дрожащих руках. Страх расцвел в животе Нельсона, как темный цвет какого-то ядовитого цветка, как только он увидел почерк на конверте. Это был почерк Тани, в этом нельзя было ошибиться. Он вскрыл конверт, словно сумасшедший, и развернул записку. Эти слова напали на его хрупкую, неуравновешенную психику, угрожая разрушить самообладание, за которое он держался во время этого ужасного испытания:

ОСТАВЬ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ В ПРОСТОМ КОНВЕРТЕ ПОД ЭСТРАДОЙ В СЕНТЕННИАЛ-ПАРКЕ, В ВОСЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА, В ЧЕТВЕРГ. "X" ОТМЕЧАЕТ ЭТО МЕСТО. ИГРАЙ ПО ПРАВИЛАМ И БЕЗ ПОЛИЦИИ, ИНАЧЕ ТЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ СВОЕГО ДРАГОЦЕННОГО БАДДИ.

Подписи не было, но в ней и не было необходимости. Он ждал записки о выкупе от Тани уже несколько дней.

Нельсон посмотрел на штемпель. Письмо было отправлено накануне прямо с адреса, где он жил сейчас, в Нэшвилле. Нельсон подумал, что это довольно забавно, поскольку полиция предположила, что Таня покинула штат вместе с Бадди. Это был наиболее распространенный образ действий похитителей. Но, с другой стороны, Таня была слишком извращенной, чтобы придерживаться правил обычного преступника.

Нельсон уставился на телефон. Он подумал, стоит ли ему звонить властям, затем одумался и вышел из дома. Он сел в свою машину и поехал через город к берегу. Он снял со своего сберегательного счета десять тысяч долларов стодолларовыми банкнотами и поехал по оживленной улице Вест-Энд-авеню. Справа простирался парк Сентенниал с его величественными садами и монументальной копией греческого Парфенона.

Он нашел место для парковки через дорогу от парка и внес мелочь в счетчик. Затем он расположился у окна в маленькой закусочной, которая обслуживала преподавателей и студентов соседнего университета Вандербильта. Место было знакомо Нельсону; он обедал там раньше много раз. За последние пятнадцать лет он превратился из студента в преподавателя в колледже и ел в ресторане жирные чизбургеры и картофель фри во время своих обедов. Но теперь эта жизнь академической стабильности казалась только неприятным воспоминанием. Парадоксально, что Таня выбрала именно это место для сделки. Но тогда Таня точно знала, что делает, выбирая Сентенниал парк. Она хотела сделать этот опыт как можно более болезненным и унизительным.

Был уже поздний день, когда он заказал кофе и бутерброд с ветчиной и приготовился к долгому ожиданию. Он смотрел в окно на парк, на молодых людей, которые бегали трусцой по живописным дорожкам и сидели в тени только что распустившихся деревьев, изучая свои книги и друг друга. Весна должна была быть временем любви, а не ненависти. Так было с Нельсоном Трулeйном. Он встретил свою жену Анжелу в парке в разгар южной весны. И, кстати, так же он познакомился с Таней Райт.

Прошли часы, и яркий солнечный свет растворился в черном покрове ночи. Он посмотрел на часы. Стрелка приближалась к восьми. Он оставил свою пятую чашку кофе недопитой и вышел в темноту. Нельсон спокойно перешел улицу и нырнул в тени парка Сентенниал. Он держался поближе к деревьям, избегая освещенных дорожек. Ему потребовалась всего минута, чтобы добраться до безупречно белой эстрады. Это было огромное круглое сооружение, типичное для довоенной архитектуры того района. Крытая сцена стояла в роще цветущих магнолий, вдали от ближайшего фонаря.

Нельсон подошел к эстраде. Он начал обходить ее огороженную базу. В записке говорилось, что деньги нужно оставить под платформой, но он никак не мог это сделать. Деревянный плинтус вокруг прочного пола не давал доступа в пространство под ним. Волнение нарастающей паники угрожало охватить его, когда он внезапно обнаружил небольшую служебную дверцу в задней части эстрады. Кто-то нарисовал на ней большой крестик из баллончика с красной краской. "X" ОТМЕЧАЕТ ТОЧКУ, о которой говорилось в записке. Он попробовал открыть дверь и обнаружил, что она не заперта.

Он открыл ее, залез во внутренний карман пиджака, взял манильский конверт и приготовился бросить его в пыльную тьму.

- Не стой здесь, - прошептал знакомый голос, полный неприкрытого презрения и насмешек. - Заходи внутрь.

Нельсон хотел развернуться и убежать. Но он не мог позволить себе действовать так нерационально. На карту было поставлено благополучие Бадди. Если он уйдет и заберет деньги с собой, Бадди наверняка пострадает из-за его слабости. И этого Нельсон не сможет вынести.

Он присел и протиснулся через узкое отверстие. Сразу же он оказался в подвале, окруженный запахом сырой земли и кружевной старой паутины на его лице.

- Где ты? - спросил он.

- Я здесь, ты, бесстыдный трус, - доносился голос Тани прямо из-под эстрады. - Ты принес деньги?

- Да. Они у меня с собой.

Нельсон собрал свою решимость и начал ползти через тесное пространство на звук женского голоса.

Он не прополз и десяти футов, когда Таня велела ему остановиться. Он сделал, как она сказала. С колотящимся сердцем, Нельсон ждал, пока Таня подошла к нему. Он не мог ее видеть. Под платформой была кромешная тьма. Темно и гнилостно, словно в склепе. Он выбросил эту мысль из своей головы и прислушался, как ее дыхание стало ближе.

- Брось мне их.

Он сделал это, но конверт попал в опорную балку, которая вздымалась в темноте. Таня выругалась.

- Ты ничего не можешь сделать как положено, профессор? - прошипела она.

Мысленно Нельсон видел эту презрительную ухмылку на ее полных, чувственных губах. Однажды он влюбился в эти губы, но тогда они ему не ухмылялись. Они улыбались, полные фальшивой теплоты и искренности.

Нельсон напряг глаза и едва различил бледность ее руки, которая потянулась за конвертом. Тогда он подумал о Бадди; бедный маленький Бадди, которого забрали из дома и подвергли бог знает чему. Нельсон потерял хладнокровие, протянул руку и схватил Таню за запястье.

- Где он, сука? - прорычал он с еще большей нервозностью, чем он ожидал.

Затем что-то вспыхнуло из темноты, что-то блестящее и металлическое. С ужасом он отдернул руку. Бритва рассекла его суставы. Он закричал, чувствуя раскаленную добела боль и тепло крови, стекающей по его пальцам.

- Я думаю, тебе этого достаточно, - засмеялась Таня.

Он слышал, как она взяла конверт в руку.

- У тебя есть деньги, - сказал Нельсон. - Говори, где он?

- Не волнуйся. Я пришлю его к тебе.

Он подумал о бритве.

- Одним куском?

Снова этот тихий хриплый голос.

- Убирайся отсюда.

Нельсон повиновался. Он пополз обратно в темноту на четвереньках, гадая, не следует ли она за ним, держа оружие наготове, готовое вонзиться ему в шею. Но нет, он без происшествий добрался до люка и скрылся в ночи. Он стоял на траве и дышал свежим воздухом. Он задержался в нерешительности на мгновение, думая о том, чтобы спрятаться в деревьях и подождать, пока Таня выйдет с эстрады, схватить ее и заставить сказать ему, где находится Бадди. Но он не мог рисковать. СЛЕДОВАТЬ ПИСЬМУ, вот что он должен делать, иначе ему придется мириться с потерей Бадди навсегда.

Вернувшись в ту ночь домой, Нельсон налил себе выпить и начал бесцельно бродить по дому. Свидетельства его когда-то счастливой семейной жизни насмехались над ним отовсюду; гостиная с картинами в рамах на мантии, кухня с полкой для специй Анжелы, коллекцией прихваток и главная спальня, от которой все еще слабо пахло духами его покойной жены.

Он зашел в комнату сына и включил свет. Вокруг односпальной кровати валялись брошенные игрушки, пластиковые динозавры и бейсбольные карточки. Он хотел бежать и навсегда покинуть эту комнату, но эмоции охватили его. Он упал на маленькую койку с покрывалом с изображением Человека-паука. По крайней мере на время волна ошеломляющего горя заглушила боль его недавно зашитых ран, когда он приземлился лицом вниз на детский матрас.

Он плакал в подушку своего сына, чувствуя запах шампуня на ткани.

- Прости меня, Анжела, - крикнул он. - Простите меня за то, что я подвел вас с Бадди!

Если Анжела слышала его там, где собираются мертвые жены, она слушала молча. Обвиняя его, он был уверен в этом. Он разрушил священную память о своей жене, впустив другую женщину в свою жизнь и, что еще хуже, в их брачное ложе. А это, в свою очередь, поставило Бадди под угрозу, которую Нельсон не мог представить себе в самых диких кошмарах.

После того, как Анжела погибла в этой ужасной аварии, Нельсон обнаружил, что жить одному было для него слишком невыносимо. Конечно, был Бадди, но даже он не мог дать Нельсону той любви, какой была у него с Анжелой. Женское общение, потребность быть в объятиях женщины - вот чего жаждал Нельсон. Это был недостающий элемент в разрушенной головоломке жизни простого учителя.

Он познакомился с Таней Райт в кампусе. Она была секретарем у одного из его коллег-профессоров английского языка в университете. Однажды они столкнулись друг с другом в кафетерии и пообедали вместе. Нельсон был очарован вниманием Тани, а также ее естественной красотой. Казалось, она избавилась от неловких и раздражающих симпатий, которые, казалось, постоянно вызывали у других преподавателей. Казалось, она искренне понимала всю глубину его потери и понимала, что лучший способ залечить эмоциональные раны - это взглянуть на смерть Анжелы в перспективе и продолжить жизнь. Ее отношение было глотком свежего воздуха для Нельсона. Не обращая внимания на то, что могут сказать его коллеги об их служебных отношениях, он пригласил ее на свидание, и она с готовностью приняла его приглашение.

Какое-то время их отношения складывались нормально. Они проводили время вместе, когда позволяло их расписание. Нельсон изо всех сил старался завоевать ее любовь и доверие, несмотря на то, что обстоятельства, связанные с тем, что он овдовевший отец, иногда усложняли процесс. Когда он мог договориться, они с Таней проводили вместе выходные в деревне или ночь в городе, посещая одни из лучших джаз-клубов. Но он ни на мгновение не забыл о Бадди.

Поначалу Нельсона беспокоило безразличное отношение Бадди к Тане. Он просто не ответил на то внимание, которое она ему уделяла. Казалось, она искренне обожает этого маленького парня, но Бадди никогда не будет ее частью. Он уклонялся от одного ее прикосновения, оставляя ее разочарованной и немного обиженной.

- Дай ему время, - говорил ей Нельсон. - Слишком мало времени прошло после смерти Анжелы. Он скоро станет к тебе теплее.

И, проявив немного терпения с ее стороны, Таня обнаружила, что Бадди стал относиться теплее к ней.

Вскоре Нельсон решил, что время пришло, и занялся с Таней сексом. Таня была более смелой в занятиях любовью, чем Анжела. С Анжелой обычный распорядок сводился к объятиям, поцелуям и испытанной миссионерской позе. Но Таня была абсолютно другая. Она была похожа на какое-то животное, жаждущее попробовать что угодно и где угодно. Однако Нельсон был не совсем готов к такому разнообразию своей сексуальной жизни. И ему нужно было подумать о Бадди. Одна лишь мысль о таких вещах заставляла его чувствовать себя стыдно и нелояльно к памяти о семье, которая когда-то была.

Однажды вечером, после того как Бадди заснул, Таня подошла к Нельсону с видеокассетой в руке.

- Давай посмотрим фильм, - предложила она.

Нельсон подумал, что тихая ночь перед телевизором будет приятным изменением темпа по сравнению с ненасытным - и часто странным - сексуальным аппетитом женщины. Как сильно он ошибался. После первых моментов записи он понял, что Таня снова работает над ним, пытаясь растопить его консервативные запреты и освободить его до своего образа мыслей.

Лента была порнографической, хоть Нельсон и смотрел раньше со своими братьями подобные фильмы - ему было не совсем комфортно смотреть на них в своем собственном доме. Кроме того, это было не обычное видео с рейтингом X. Игроки в этом фильме носили цепи и черную кожу, носили кнуты и другие устройства, с которыми Нельсон не был знаком, и наслаждались искусством удовольствия через боль.

Он начал вставать, но Таня игриво толкнула его обратно на диван.

- Просто расслабься, любимый, - сказала она.

Она взглянула на насилие, происходящее на экране, и злобно облизнула губы. Затем ее длинные пальцы скользнули вверх по его ноге, вдоль бедра и поползли к ширинке его брюк.

- Не надо! - рявкнул он, отшатываясь от нее. - Ты можешь разбудить Бадди.

Глаза Тани вспыхнули от волнения, от которого у Нельсона пошли мурашки по коже.

- Я не возражаю против публики, - сказала она ему.

Нельсон встал и выключил телевизор. Он выбросил ленту и сердито бросил ее Тане.

- Я просто хотела, чтобы мы немного внесли разнообразие в нашу сексуальную жизнь, - сказала она, с той ухмылкой, которую Нельсон возненавидел.

Затем она ушла, саркастически пообещав в следующий раз вести себя прилично.

После этого их отношения продолжились, хотя и пошли неустойчиво и неопределенно. Постепенно Нельсон начал понимать истинную природу Тани. Сострадательная женщина, которую он так полюбил, оказалась самой опасной эгоистичной и хитрой женщиной. Нельсон все больше и больше ощущал себя глупой мухой, зацепившейся за паутину кровососущего паука. Вскоре он пришел к тревожному выводу, что Таню он привлекает только из-за его уязвимости. Ей нужен был одинокий, отчаявшийся мужчина, слабленный горем и несчастьем, чтобы использовать его в качестве своей сексуальной пешки и соблазнить темные страсти, которые она так смаковала.

Нельсон заметил еще кое-что, что беспокоило его в Тане; ее случайная ревность к Бадди. Как только она использовала ключ от дома, который он ей дал, и без предупреждения вошла в дом. Она нашла Нельсона играющим с Бадди в игровой комнате. Ее глаза внезапно вспыхнули от волнения.

- Ты заботишься о нем больше, чем обо мне! - обиженно сказала она.

Нельсон не мог этого отрицать. Чего она ожидала? Бадди был его частью; его собственная плоть и кровь. Конечно, он больше заботился о малыше, чем об этой женщине, которая стала угрозой из-за своего неустойчивого аппетита к извращениям.

Несколько ночей спустя Таня настояла на том, чтобы остаться на ночь, несмотря на неуклюжие возражения Нельсона. Он был удивлен, когда она вышла из ванной, одетая не в футбольную майку "Tennessee Titans", в которой она обычно спала, а в шокирующем наряде из обтягивающей черной кожи, чулок в сеточку и туфель с острыми каблуками, настолько острыми, что он был уверен, что они могли пролить кровь... и, скорее всего, пролили.

Сбитый с толку, он наблюдал, как она подошла к кровати и положила рядом с ним свою сумку. С ухмылкой, которую Нельсон мог описать только как хищную, она полезла в сумку и достала устрашающий аппарат. Похоже, это была какая-то сбруя черного цвета, украшенная серебряными пряжками и крошечными колючими крючками.

- Для чего это? - осторожно спросил он.

Ее черная, как смола, помада блестела, когда она улыбалась.

- Это для Бадди, - ответила она.

Нa Нельсона Трулейна накатила волна тошнотворного ужаса. Так что это была ее игра. Он не был ее целью. Все это время это был Бадди. Он уставился на нее, как будто она была какой-то мерзкой тварью демонического происхождения, какой-то зловещей сиреной боли и пыток, изгнанной из ада за то, что она немного переусердствовала.

Прежде чем Нельсон успел остановиться, он спрыгнул с кровати и бросился на нее. Он жестоко ударил ее, но не открытой ладонью, а сжатым кулаком. Он швырнул Таню через всю комнату, настолько сильным был его удар. Но она просто засмеялась и слизала струйку крови, которая сочилась из ее нижней губы.

Она не съежилась, даже не дрогнула от его гнева. Вместо этого она двинулась к нему.

- Ударь меня еще раз, Нельсон. Мне нравится, когда ты меня бьешь.

Он почти сделал это. Он почти уступил ее просьбе и почти выбил из нее все дерьмо. Но вовремя опомнился. Бурная реакция на нее дала бы ей именно то, чего она желала: извращенное удовольствие, полученное от физической боли. Однако Нельсон не попадет в ее грязный садистский мир. Он потребовал, чтобы она вышла из дома и никогда больше не возвращалась. И он недвусмысленно заверил ее, что их краткие отношения подошли к концу.

- Это мы еще посмотрим, - сказала Таня, запихивая зазубренную и застегнутую штуковину в сумку, и вышла, все еще одетая в одежду доминатрикс.

Месяц прошел без происшествий. Жизнь нормализовалась для него и Бадди. Нельсон был уверен, что Таня забыла о нем и оказалась еще одной жалкой жертвой мучений. Но он не подозревал, что совершил ужасную ошибку. Он не позаботился забрать у нее ключ от дома.

Затем, всего неделю спустя, случилась ночь злой ярости соблазнительницы.

Нельсон заснул перед телевизором, когда тяжесть на его груди заставила его проснуться, Таня оседлала его торс. Она была одета в тот же кожаный костюм, что и в ту ночь, когда он изгнал ее из своего дома.

Он не мог видеть ее лица; оно было темным силуэтом на фоне бледного сияния телевизора. Но он мог представить себе ее черты - искаженные злобным удовлетворением от того, что застали его врасплох. Затем Нельсон увидел предмет в ее руке. Он мерцал, словно серебряный огонь, между ее длинными пальцами с черными ногтями. Он закричал и поднял руки в защиту, но опасная бритва яростно пронеслась вниз, аккуратно прорезав мясо его ладоней, а затем прошла мимо его махающих рук к лицу. Нельсон ахнул, когда лезвие вонзилось в его лоб, щеки и челюсть. Кровь хлынула, залив глаза и ослепив его.

Нельсон знал, что ему нужно избежать жестокого удара бритвы. Он схватил Таню и попытался скинуть ее. Но она крепко цеплялась за его борющееся тело, ее длинные ноги обвились вокруг его нижней части спины, а шипованные каблуки пронзали его, как гневные шпоры. Она безумно рассмеялась, ее свободная рука потянулась к тумбочке. Что-то твердое и тяжелое с разрушительной силой врезалось ему в висок, и он быстро погрузился в забвение. Позже он понял, что она использовала тяжелую стеклянную пепельницу.

Он понятия не имел, как долго он был потерян в этой бархатной черной пустоте. Он вспомнил, как однажды проснулся и обнаружил, что запутался в агонии и пропитанных кровью простынях, и вспомнил, как потянулся к телефону и набрал 911. Он снова погрузился в темноту и проснулся во второй раз, обнаружив, что несколько медработников стояли над ним, отчаянно пытаясь остановить кровотечение.

Полицейский, сказал ему, что Таня ушла.

И что она взяла с собой маленького Бадди.

Через два дня после того, как Нельсон доставил выкуп Тане под эстрадой в парке, к его дому подъехал грузовик "UPS". Водитель - долговязый человек с прыщами, одетый в темно-коричневую одежду, - прошел по дорожке и позвонил в дверь. Нельсон был там, он распахнул дверь, прежде чем мужчина смог нажать кнопку второй раз.

Под мышкой была зажата картонная коробка.

- У меня посылка для Нельсона Трулейна, - сказал он.

- Это я, - ответил Нельсон шепотом.

Вскоре грузовик с ревом мчался по улице, и Нельсон остался стоять на крыльце, держа коробку. Оцепенев, он вошел внутрь и закрыл дверь, затем медленно пошел по коридору на кухню.

Он поставил коробку на деревянную стойку и долго смотрел на нее. На транспортной этикетке были указаны обратное имя и адрес, но имя - Мария Де Сад - явно было вымышленным и к тому же жестокой шуткой. Почерк был таким же, как и на записке о выкупе.

Нельсон взял разделочный нож со стойки на кухонной стойке, держа тонкое лезвие над коробкой, боясь сделать то, что он должен. Затем он разрезал упаковочную ленту, разорвав ее одним движением. Когда он отложил нож в сторону и открыл створки коробки, запах гниения проник в его ноздри.

Внутри коробки был мешок для мусора; блестящий и черный, которым вы набиваете свой мусорный бак. Все, что источало ужасный запах, было спрятано во внутренних складках мешкa. Он снова взял нож. Со слезами на глазах Нельсон разрезал черный пластик от одного конца до другого.

Он раздвинул мешок для мусора. Крик сильнейшей боли вырвался из его горла, заполнив рот, резрезав воздух. Вскоре все комнаты в доме наполнились ужасающими криками Нельсона Трулейна.

Бритва Тани основательно поработала с маленьким Бадди. Нельсон сначала отпрянул, отвернувшись от вида порезанной бескровной плоти. Но вскоре его любовь к Бадди победила его брезгливость, и он полез в ящик. Кожа Бадди была холодной на ощупь. Нельсон был уверен, что так было довольно давно.

Нельсон плакал, его тщетные извинения были приглушенными и ломанными, когда он тяжело опустился на кухонный стул и нежно прижал к себе своего драгоценного Бадди.

Вечером того же дня зазвонил телефон. Нельсон готовился к предстоящей неприятной задаче, собирая все необходимое. Он оставил свои приготовления на достаточно долгое время, чтобы ответить на четвертый звонок.

- Мистер Трулейн, это детектив Фаулер, - сказал звонивший. - Я занимаюсь расследованием нападения на вас Тани Райт и похищения вашего сына.

- Да, - сказал Нельсон. - Bы уже нашли эту суку?

- Нет, - признался полицейский.- Она бросила работу в университете и покинула свою квартиру. Неизвестно, куда она ушла. Но я звонил вам не по этой причине. Это касается вашего сына, мистер Трулейн.

- Да?

В телефонной линии не надолго воцарилась неловкая тишина.

- Ну, в ходе нашего расследования мы провели обычную проверку и... ну, ваш сын... он мертв, мистер Трулейн.

- Да.

В голосе детектива прозвучало замешательство.

- Тогда кто, черт возьми...?

Нельсон повесил трубку. Говорить сейчас было слишком больно. Он вернулся на кухню и надел плащ. Затем он взял картонную коробку и лопату из подсобного помещения и вышел в темнеющие сумерки.

Гром грохотал над головой, когда Нельсон шел по лужайке, мимо большого клена и ярких качелей, на которых когда-то играл его сын. Он нашел место у заднего забора, свободное место между двумя кустами роз Анжелы.

Не долго думая, он начал копать могилу. В середине работы его напряжение пробудило боль. Он почувствовал, как швы от бритвенных ран начали ослабевать, когда он смахивал лопату за лопатой темной земли из углубляющейся ямы. Его врач предупредил его об этом, когда он раньше положенного выписался из больницы, но он не послушал. Он только собирался вернуться домой и ждать, пока Таня свяжется с ним. Порезы снова начали открываться, и соль его пота просочилась в сырые раны, делая движение почти невыносимым. Тем не менее, он продолжал копать, несмотря на дискомфорт, сотрясавший его тело.

Начался дождь. В ту ночь, когда Анжела и его сын Джозеф погибли в ужасной автокатастрофе на межштатной автомагистрали недалеко от Нэшвилла, шел дождь. В тот день, когда он присутствовал на их похоронах и наблюдал за их двумя гробами, закопанными под кладбищенской землей, шел дождь. И сейчас пошел дождь, когда он провел аналогичный ритуал для очень особенного друга.

Он выкопал глубокую яму и, когда закончил, осторожно положил внутрь картонную гробницу. Затем он сгреб грязную землю обратно на место, закрывая от любопытныx глаз соседей и голодныx носов бродячих собак.

Когда Нельсон Трулейн отвернулся и мучительно заковылял обратно к дому, уродливая рана в его паху - необратимый продукт мстительной ярости Тани - закричала в горестной агонии. И под прикрытием пропитанной кровью марли, плакали алые слезы о потере Бадди.

Совершенно внезапно и без предупреждения жгучая боль расцвела в полости его горла, прямо над соединением ключиц.

Квентин Деверо остановил лошадь и яростно закашлялся. Он подавился препятствием в горле, чувствуя, как оно движется - само по себе - по узкой трубке его пищевода в полость его рта. Он почувствовал движение махающих лапок и кончик жала, пронзившего мягкую плоть его неба. Затем он плюнул, освобождая ужасное существо из заточения. Маленький желто-коричневый скорпион упал на землю, поднимая пыль, а затем убежал с тропинки в высокие сорняки.

Вкус крови и яда заполнил рот молодого джентльмена, и он выругался.

- Будь проклята эта чертова сука! - прохрипел он. - Черт побери, Моджо Mама!

Квентин некоторое время просидел в седле, восстанавливая самообладание и позволяя агонии уйти из его горла. Через несколько секунд дискомфорт утих. Но он вернется. Он знал это глубоко внутри.

Внутри него потенциал боли был бесконечен.

Впервые Квентин осознал, что дом Деверо был проклят во время битвы при Геттисберге. Он возглавлял свое подразделение на Голгофе в атаке против северных войск, когда ужасная боль охватила его живот. Сначала он подумал, что он был ранен пулей Союза или пронзен мечом пробегавшего мимо кальварийца. Но когда он осмотрел себя, то не обнаружил следов раны... вообще никакой крови.

Однако боль увеличилась в десятикратном размере. Она стала настолько сильной, что он согнулся пополам и упал с седла. Пока вокруг него царил хаос, он стоял на коленях, судорожно задыхаясь, пока боль в животе поднималась вверх по узкому каналу его горла. Он открыл рот, чтобы закричать, с ужасом наблюдая, как рой красных ос вылетел из его губ и полетел в пронизанный пулями воздух. Он долго хрипел, его горло и рот распухли от их атаки, уколы пронзили его внутреннюю плоть в дюжине мест. Квентин был уверен, что задохнется, но воспаление внезапно отступило и через несколько секунд он снова вернулся в свое нормальное состояние.

После этого он подвергался многочисленным нападениям со стороны... самых разных существ из пределов своего собственного предательского тела. Лишь в конце войны, непосредственно перед капитуляцией конфедератов при Аппоматтоксе, Квентин получил письмо от своего старшего брата Тревора, в котором сообщалось об ужасном проклятии, наложенном на тех, кому посчастливилось разделить фамилию Деверo.

Квентин погнал своего коня вперед, мимо покинутых хижин рабов, к полуразрушенной конюшне. Старый негр по имени Перси взял вожжи, когда он спешился. Перси был последним, кто остался на сахарной плантации Деверo. Он был свободным человеком, но предпочел остаться из соображений удобства и лояльности, которые другие не испытывали к своим бывшим хозяевам. Он с любопытством посмотрел на юного Квентина, прежде чем отвести лошадь в стойло.

- У тебя кровь, - сказал он, указывая на уголок рта. - Здесь.

Раздраженный, Квентин поднял тыльную сторону руки и вытер струйку крови.

- Не бери в голову.

Направляясь к двери конюшни, Квентин почувствовал на себе взгляд Перси. Он мог представить, как мужчина улыбается за его спиной, возможно, втайне одобряя страдания, которые он, его братья и сестры переносят. Но когда он повернулся, чтобы встретить ликование старого дядьки, то обнаружил, что тот уже скрылся из виду, расседлывая мерина и расчесывая его каштановую гриву.

Квентин пошел по мощеной дорожке через сад к двухэтажному поместью. Когда-то блестящий и ухоженный jardin des plantes[9] - как когда-то называла его их мать, рожденная в Каджуне, - теперь заброшен и зарос сорняками. Круглый пруд в центре был покрыт плотной пеленой зеленых водорослей, а мраморные статуи, привезенные их отцом из Греции, уныло стояли вокруг двора, лишенные своего прежнего блеска и покрытые толстым слоем черной плесени.

Он покинул развалины сада и подошел к главному зданию. Особняк Деверo когда-то был лучшим во всей Луизиане, а их сахарная плантация - самой процветающей в стране. Затем началась Война между Штатами и, по пятам, ужасное Проклятие Деверo. Вскоре после этого, все, на чем семья Деверо построила свою жизнь - здоровье, богатство и власть - попало в порочный круг несчастий, бедности и неуважения.

Квентин был уже почти у особняка, когда услышал жалобный плач, доносившийся из хозяйственного сарая, стоявшего вдали от задней части дома. Он долго колебался, разрываясь между тем, чтобы исследовать этот ужасный звук, или оставить беднягу наедине с еe собственными страданиями. Но, в конце концов, его любовь к сестре превзошла его собственный эмоциональный дискомфорт.

- Изабелла, - мягко сказал он, когда подошел к деревянной двери хижины. Он постучал по панели костяшками пальцев. - Изабелла... ты в порядке?

Что-то среднее между резким смехом и отрывистым рыданием ответило на его глупый вопрос.

- Нет, Квентин, я определенно не в порядке! А теперь уходи и оставь меня в покое.

- Пожалуйста, Изабелла, я должен поговорить с тобой, - настаивал Квентин.

Внутри возобновился ужасный плач вместе со звуком жидкости, непрерывно капающей в металлический таз.

- Нет, Квентин. Я не позволю тебе видеть меня такой.

Сам Квентин не желал видеть свою сестру в таком печальном состоянии физического страдания, но он знал, что должен поговорить с ней и попытаться понять масштабы этого ужасного проклятия, которому они подверглись.

- Я вхожу, Изабелла, - сказал он и медленно открыл дверь.

Несмотря на ее протест, Квентин вошел в сарай. Внутри постройки было темно и пыльно, но вторжение дневного света показало весь ужас внутри. Его сестра сидела на корточках, обнаженная, в большой металлической ванне, наполненной кровью.

Онa былa залитa кровью Изабеллы. Ибо это была часть ужасного проклятия его сестры. Раз в месяц, во время женской менструации, у нее текла кровь не только из ee женского портала, но и из всех отверстий ее тела, включая поры ее кожи. И это было не самым ужасным аспектом ее недуга. Чтобы не истечь кровью, она была вынуждена глотать то, что истощало ее тело.

В ужасном акте само-вампиризма бедной Изабелле пришлось пить собственную кровь, чтобы выжить.

Когда он вошел, его сестра рыдала.

- Пожалуйста, брат... отведи глаза от моего стыда.

Квентин сделал, как она сказала, вместо этого сосредоточившись на земляном полу сарая. Его разозлило то, что его сестра стала жертвой такого отвратительного недуга.

- Изабелла, тебе нечего стыдиться. Как и мы с Тревором, ты невиновна в этом.

Он слушал, как она окунает фарфоровую чашку в лужу крови вокруг нее и с сильной жаждой глотает жидкость собственного тела. От шума его чуть не вырвало.

- Мое единственное преступление - это грязное имя Деверo. Это наш дорогой покойный патриарх навлек на всех нас это ужасное проклятие. Я надеюсь, что его языческая душа будет гореть в аду всю вечность!

Ее брат был потрясен, услышав, как она так жестоко отзывается об их отце. Когда-то Изабелла была гордостью и радостью Эверетта Деверo; "папина дочка" во всех смыслах. Но ее нынешнее состояние отчаяния и недомогания значительно изменило ее мнение о нем.

- Но, что сделал наш покойный отец, чтобы разжечь гнев ведьмы и навлечь такое ужасное проклятие на эту семью? - спросил он.

Он поднял глаза с пола и посмотрел на сестру. Она сидела, кровь капала и текла из ее носа, рта и ушей. Ровный поток тек из обоих глаз, стекая по ее алебастровым щекам алыми слезами.

- Разве письмо Тревора не раскрыло тебе, какой позор и разврат навлекли на этот дом наши дорогие родители? - спросила она. Когда она посмотрела на него, ее глаза расширились. - Боже всемогущий, Квентин!

Изабелла заметила его личное беспокойство еще до того, как он сам почувствовал жгучую боль в носовых проходах. Из его левой ноздри выползала длинная черная многоножка, ее многочисленные лапы пытались освободиться. Онa упалa на пол, вся в крови и слизи. Квентин попытался раздавить назойливое насекомое каблуком своего ботинка, но оно ускользнуло, прыгнув по грязи пола и исчезнув в сырой тени.

Квентин вытер кровавые сопли со своих ноздрей, жестом, который теперь был больше привычкой, чем сознательным намерением.

- Нет, он сказал только, что отец умер и что Моджо Мама наложила проклятие на нашу семью. Он не вдавался в подробности.

Из сосков Изабеллы текли тонкие струйки крови. Униженная, она скрестила тонкие руки на груди и всхлипнула.

- Тогда иди и потребуй, чтобы он все тебе рассказал. Я не могу говорить об этом ужасном деле!

Квентин рассматривал жалкое тело своей сестры, сидящей в ванне с застывающей кровью.

- Изабелла... если бы я только мог отменить это ужасное проклятие.

- Возможно, ты сможешь, брат, - сказала она. - Но сначала поговори с Тревором.

Она опустила голову. Кровь скапливалась из отверстий вокруг фолликулов ее черных волос, превращая ее прекрасную гриву в отвратительный гнойный беспорядок.

- А теперь иди. Оставь меня на произвол судьбы.

Не зная, что сказать, чтобы облегчить ее страдания, Квентин тихо закрыл дверь и повернулся к дому. В нем вспыхнул гнев. Он должен встретиться с Тревором лицом к лицу и потребовать, чтобы тот объяснил, в каком чистилище они оказались.

Когда он вошел в заднюю дверь и направился к главному залу, он подумал о том, каким он застал особняк Деверo по возвращении с войны: обветшалым, покинутым доверенными слугами и пребывающим в состоянии вечного упадка. Его мать, Розалинда, тогда была жива, но только в физическом смысле. Ее ум - когда-то такой острый и полный хорошего настроения - ушел в себя. Квентин застал ее в ступоре, порожденном безумием и опьяненной алкоголем и морфием. Она с трудом узнала, кто он на самом деле. Но, насколько он мог судить, ее не тронуло проклятие Деверо... не с ужасными алиментами, от которых страдали Квентин и его родственники. Нет, ее мучения пришли позже... через несколько ночей после его неожиданного возвращения.

Квентин выбросил из своих мыслей ужасную судьбу матери. В данный момент у него на уме были более срочные вопросы. Молодой человек толкнул двойные двери большой гостиной.

- Тревор! - крикнул он. - Тревор, я должен поговорить с тобой немедленно!

Когда он вошел в дверь гостиной, ему показалось, что он входит в раскаленное добела чрево доменной печи. Несмотря на влажность и жару летнего дня, Тревор поддерживал огонь в огромном мраморном камине. Но, с другой стороны, у его старшего брата были причины поддерживать огонь с утра до ночи.

Закутанный в темное шерстяное одеяло, Тревор повернулся и посмотрел на него.

- Тогда говори, брат. Я здесь... как всегда.

Квентин намеревался подойти к брату без колебаний, но отвратительный запах разложения, наполнивший комнату, заставил его задохнуться и подумать об отступлении. Однако он стоял на своем и прикрыл нос платком из жилетного кармана. Пересекая освещенную огнем комнату, он обнаружил толстый ковёр зеленых мух и черных мошек, кишащих на бархатных портьерах и подушках мебели... ждущих, жаждущих, но не решающихся приблизиться к огню..

Приблизившись на шесть футов к фигуре, сидевшей на корточках перед огнем, Квентин остановился. Он не мог подойти ближе. Даже там, где он стоял, желчь грозила переместиться из живота в рот. Но он не осмелился блевать. Это поселило бы новое гнездо ужасов внутри него, и он боялся, что такое изгнание ослабит негодование, которое он теперь направлял на своего старшего брата.

- Я требую, чтобы ты рассказал мне все, что касается этой грязной истории между домом Деверо и той ведьмой на болоте, - сказал он. - Какой грех совершили наши родители, чтобы навлечь на нас такое горе?

- Что решит рассказ этой истории? - грустно сказал Тревор. - Лучше оставить ее вo тьме, где ей и место.

- Нет! - рявкнул Квентин. - Скажи мне... хотя бы для моего душевного спокойствия.

Тревор рассмеялся.

- Душевное спокойствие? Это смешно, братишка. Никогда больше наш род не будет наслаждаться такой роскошью.

Квентин с отвращением наблюдал, как из-под покрывала появилась правая рука Тревора. Плоть придатка была сырой и гнилой. Пухлые белые личинки копошились в окровавленном мясе, питаясь, ползая по лишенным суставов шишкам того, что когда-то было его пальцами. Тревор сунул руку в потрескивающее пламя камина. В тот же миг личинки зашипели и лопнули, и обнаженное мясо его слабеющей плоти почернело от прижигания... но только временно.

Это было личное проклятие старшего Деверо; постоянное разложение его кожи и мышц под ней. Под шерстяным одеялом Квентин сидел голый, его пальцы рук и ног, даже его мужское достоинство, сгнили, оставив зияющие раны. То же было с его головой и туловищем. В темной, кровавой полости груди и живота его внутренние органы продолжали функционировать, хотя из-за гангрены становились студенистыми и заражались паразитами и яйцами, которые производили еще тысячу себе подобных.

Квентин плотнее затянул ноздри платком. Он чувствовал, что содержимое его желудка угрожает подняться с помощью существ, которые росли и зарождались в темных уголках его собственного тела. С большим усилием он подавил тошноту, которая грозила одолеть его.

- Брат, я умоляю тебя, скажи мне правду, - сказал он, его гнев превратился в отчаяние. - Возможно, я смогу что-то сделать. Возможно, я смогу обратить вспять это проклятие, которому мы подверглись.

Тревор надменно откинул покрывало. Его лицо представляло собой блестящий красный череп, лишенный волос и ушей. Его губы сгнили, обнажив крепкие белые зубы, которые когда-то очаровывали красавиц сахарного района. Это было правдой... Тревор когда-то был лихим и красивым джентльменом. Но это уже не было очевидным, учитывая его ухудшающееся состояние.

- Хорошо! Если ты хочешь знать, я расскажу тебе! - его налитые кровью глаза сверкали из ямок без век. Несколько бирюзовых мух осмелели и сели на тонкую, как мембрана, плоть его черепа. - Все это было порождено прелюбодеянием, дорогой брат. Развратом и необузданной похотью.

Квентин запнулся.

- Но у нашего отца не было таких наклонностей!

На изуродованном лице Тревора промелькнуло отвращение.

- О, это не он совершил оскорбительный поступок. Скорее, это была наша дорогая, милая мать.

Квентин снова разгневался.

- Ты лжешь!

- Нет, я говорю правду. В это трудно поверить, но тебе придется.

Тревор вытянул ногу и положил ее на пылающие поленья камина. Вскоре зловоние гангрены сменилось запахом прогорклого мяса, прожаренного до костей.

Со страхом, осевшем в его груди тяжелым грузом, Квентин сел на тахту.

- Тогда расскажи мне все, что ты знаешь.

Тревор смотрел на огонь, как будто видел все, что происходило в ходе приливов и отливов пламени.

- Без нашего ведома, у прекрасной и благородной Розалинды Деверо была темная страсть... плотское желание удовольствий, помимо той, что было в ее брачном ложе. Она особенно жаждала внимания рабов-мужчин, с которыми oтец работал от рассвета до рассвета. В частности, особенно занимал ее воображение... сильный молодой самец по имени Джонатан. Ты помнишь его, не так ли? Почти семи футов в высоту, крепкий, как дуб, и черный, как смола. И, грубо говоря, довольно хорошо одарен причиндалами. Именно так, наша мать любила своих любовников из-за табу... таких же крепких и энергичных, как чашка свежезаваренного кофе мамы Софии.

Квентин почувствовал, как мучительная боль захватила центр его мозга. Он громко ахнул и почувствовал, как дискомфорт тянется к голове через узкий канал левого уха. Он протянул руку, когда появился захватчик. Выругавшись, он вытащил уховертку из-под своего уха. Длинные зазубренные клешни заскрежетали, покрытые кровью и мозговым веществом, когда Квентин швырнул ee в пламя очага.

Тревор тихонько усмехнулся и продолжил.

- Ее тайный роман с молодым Джонатаном продолжался несколько месяцев. Я знал об этом, потому что наткнулся на них в лесу к востоку от мельницы сорго. Они лежали на ложе из испанского мха, копошились, как дикие животные, наша святая мать, оседлав его, принимала все, что он мог предложить. Она заметила, что я стою в тени и наблюдаю, но это ее не встревожило. Скорее, это только усилило ее возбуждение. После этого я пообещал хранить ее тайну, зная, как отреагирует наш отец на такую неприличную связь.

- Но он все таки узнал?

- Да, через несколько недель, - когда Тревор говорил, в глазах его сияло выражение, похожее на безумие. - Он нашел их, обнаженных и извивающихся, пропитанных потом их страсти, на полу коптильни. Отец сошел с ума от ярости. Он отшвырнул мать в сторону дома, затем, вытащив топор из пня возле поленницы и обезглавил темного любовника своей жены. Он собрал нескольких других рабов, пригрозил им, чтобы они держали все в тайне, и велел им унести тело на болото, чтобы избавиться от него. Он взял голову Джонатана, насадил ее на столб ограды и поджег, чтобы это послужило примером для всех остальных, кто мог бы доставить Розалинде ее постыдное удовольствие.

После этого у семьи Деверо все пошло прахом. Пожилая мать Джонатана горевала несколько дней. Было слышно, как она рыдает по темным берегам болота, ища следы останков своего сына, намереваясь похоронить его с почтением. Но она так и не нашла его. Его обезглавленное тело было хорошо спрятано, несомненно, придавлено камнями и сброшено в зыбучую яму на дальнем берегу протоки. Через неделю она появилась на лужайке перед нашим домом и сделала свое грязное дело в отместку за убийство своего единственного сына.

- Проклятие, - сказал Квентин, поднимая лицо от ладоней.

Тревор кивнул.

- Среди ниггеров она была известна как Моджо Мама. Болотная ведьма, хорошо знающая вуду и черную магию. Все они боялись ее, как и должен был бояться наш отец. Но он просто смеялся и высмеивал ее с верхнего этажа, стоя на балконе, когда она открыла расшитый яркими бусами мешок и начала складывать в пыль у подножия парадных ступеней несколько предметов: куриную ножку, кости опоссума, черную свечу и мелкий белый порошок, который она рассыпала на землю. Затем она произнесла серию заклинаний, которые разрушили бы сдержанность самого отважного человека. Наш отец был глуп. Он проклинал ее с балкона и угрожал убить ее так же, как и Джонатана. Моджо Мама навела костлявый черный палец на него и прокляла его и всех, кто жил и был рожден под крышей дома Деверo в мучительный ад на земле. Потом она подошла к столбу ограды, сняла с его вершины почерневший череп сына и исчезла на болотax.

- Что случилось потом? - спросил Квентин, хотя он мог представить только худшее.

- В течение нескольких дней не происходило вообще ничего, - сказал Тревор. - Отец расхаживал по дому, не обращая внимания на проклятие ведьмы и даже смеясь над обезглавливанием негритянского любовника нашей матери. Потом все началось, - брат замолчал и уставился на него. - Ты помнишь, каким был наш отец? Сильный и крепкий, мускулистый и широкий, как ворота в цветник матери. Но, он начал истощаться. День за днем он терял фунт за фунтом мускулов, пока не стал долговязым. Он велел маме приготовить изобилие еды, но сколько бы он ни ел, он продолжал худеть. Затем его ужас стал еще более унизительным. Его плоть уменьшилась, а кости стали острее и отчетливо выпирали из его кожи. Однажды утром он не спустился к завтраку. Мы поднялись к нему и нашли его лежащим в своей постели. Это был скелет без плоти и внутренностей. Единственное, что осталось - это его глаза, лежащие в сухих впадинах черепа, полные ужаса и раскаяния.

- О, Боже! - воскликнул Квентин. - Прошу тебя... продолжай.

Тревор так и сделал, хотя и без удовольствия.

- После его смерти, примерно во время конфликта в Геттисберге, были обнаружены наши собственные проклятия. Мое разлагающееся состояние, ежемесячное кровотечение бедной Изабеллы и твое собственное неприятное состояние. Однако наша мать, похоже, не пострадала. Она осталась в своей комнате наверху, употребляя бренди и наркотики, ее дверь была постоянно заперта на замок. И так она оставалась, пока проклятие Моджо Мамы наконец не обрушилось на нее глубокой ночью. Но мне не нужно говорить дальше. Ты был здесь, в этом самом доме, во время того ужасного открытия ровно в полночь.

Квентин вздрогнул при этой мысли. Но он не хотел в тот момент останавливаться на смерти матери. Скорее он был намерен найти решение ужасной ситуации, в которой они теперь оказались.

- Я пойду к Моджо Маме и поговорю с ней. Я постараюсь убедить ее, что мы просто дети фамилии Деверo, не имели никакого отношения к убийству ее сына. Хочешь поехать со мной?

Тревор горько рассмеялся.

- Ты с ума сошел? Как только я покину пределы этого дома болотные звери - кабаны и канюки, аллигаторы и гарцы - разорвут мою разлагающуюся тушу, прежде чем я проеду четверть мили. Это будет для меня верная смерть!

Квентин знал, что его брат был прав. Отвести его на болото - все равно что звонить в колокольчик для каждого голодного существа к югу от тростника. Он встал и подошел к боковому столику. Открыв верхний ящик, он достал револьвер "Кольт ВМС", который он снял с тела мертвого янки после битвы на реке Камни. Он проверил барабан пистолета 36-го калибра. Он был набит порохом и свинцом и заправлен капсюлями.

- Тогда я пойду один, - смело сказал он, собираясь с духом. - Мы должны избавиться от этого безбожного проклятия!

Тревор вздохнул.

- Единственное облегчение, которое мы найдем, дорогой брат - это крепкая хватка Смерти. Я неустанно молюсь, чтобы она пришла поскорее.

Квентин проигнорировал мрачное настроение своего брата и смиренно покачал головой, когда Тревор снова повернулся к огню. Если его брат не желал вразумлять старую ведьму, тогда Квентин должен был пойти без него. Выйдя из гостиной, он обернулся и обнаружил, что Тревор сунул голову в прыгающую стену пламени. Он не умер, но закричал, когда мясо его лица и языка превратилось в живой, дышащий пепел.

Дневной свет сменился сумерками, когда Квентин Деверо ехал по узкой тропинке через самое сердце болота. Его лошадь - выдержавшая голгофские атаки, пушечные выстрелы и крики умирающих солдат - норовила скрыться среди густых зарослей и заболоченных кипарисовых колонн, покрытых вязким серым мхом. Протока тоже была полна незнакомых звуков. Крики гагар, шорох невидимых существ в кустах и отдаленный рев аллигаторов, ищущих себе пару... или неосторожную еду.

Когда Квентин ехал по тропе, он вспомнил ночь смерти своей матери. Вечер был влажным и настолько знойный, что приходилось открывать почти все окна в доме. Тем не менее, не было ни бриза, ни потока зловонного воздуха. Как будто ветер выжидательно ждал, когда произойдет какое-то ужасное событие, прежде чем осмелится взъерошить лоскут занавески или охладить влажную от жары кожу одинокого жителя.

Квентин лежал в постели, весь в поту, не в силах заснуть. Тревор и Изабелла рано легли спать, разбираясь со своими личными частями проклятия Деверо. Квентин чувствовал, как черви, жуки и бог знает, что еще, копошатся в его кишках. Они массово двигались сквозь влажную, теплую тьму его внутренностей, ища единственный луч света, который мог бы указать направление во внешний мир. Но в ту ночь луны не было. Стояла кромешная тьма, и его внутренним мучителям не везло.

Ближе к полуночи он услышал звуки, эхом доносящиеся из западного крыла особняка, где находилась спальня его матери. Это не были приступы кошмара или слезливое горе, которое вдова могла бы выразить по поводу потери мужа. Нет, это были тихие стоны и мурлыкающие вздохи; такие, которые предполагали страстное соитие. Сначала он подумал, что Розалинда доставляет себе удовольствие. Когда она много пила, она баловалась этим и с большим энтузиазмом. Но нет, Квентин также мог различить скрип каркаса кровати, как если бы он был испытан большим весом. Он перевернулся на подушке, намереваясь изгнать из ушей постыдные звуки, когда они из удовольствия превратились в боль. Его мать начала кричать, взывая о пощаде, умоляя нападавшего остановиться. Но скрип кровати продолжался. Богато украшенное изголовье кровати снова и снова ударялось о стену позади нее, разрывая тонкие французские обои и разбивая штукатурку в пыль.

Тревор и Изабелла присоединились к нему в коридоре. При свете свечей они побежали по коридору наверх, к западному крылу. Крик неизмеримой муки разнесся по всему дому, но затих, когда они подошли к двери спальни Розалинды. Они обнаружили, что дверь заперта, и заперта изнутри. Им потребовалось несколько минут, чтобы найти что-то тяжелое и достаточно прочное, чтобы выбить дубовую дверь из рамы, но в конце концов им это удалось.

Когда они вошли в комнату со свечами перед собой, они сделали открытие, которое будет преследовать их всю оставшуюся жизнь. Их любимая мать безвольно лежала на залитой кровью постели. Она была обнажена; ее некогда красивое лицо теперь исказилось от ужаса и агонии. Ее бледный живот лопнул от промежности до грудины, как будто ее раскололи изнутри.

Они бросились к открытому окну и увидели огромную фигуру, темную и блестящую от пота, бегущую через лужайку к черному простору болота. Трое подумали, что отсутствие ночного света играет с их глазами шутку. У убегающего нападавшего, казалось, ничего не было выше его широких мускулистых плеч.

С той ночи Квентин и его брат c сестрой пережили нелегкий момент, и их отдельные доли Проклятия Деверо, казалось, становились сильнее и безжалостнее. Теперь, отправляясь в болото с миссией, Квентин надеялся положить конец их беде раз и навсегда.

Тропинка постепенно расширялась, переходя в поляну, и внезапно он обнаружил себя перед лачугой Моджо Мамы из брезентa и гудрона. На покосившемся крыльце строения росли листья сушеных трав и болотных растений - очевидно, ингредиенты для различных снадобий и припарок, которые она готовила. Дубленые шкуры кроликов, опоссумов и енотов висели, растянувшись, вдоль внешних стен старой хижины, вместе с шкурами тварей, которых он не мог идентифицировать.

Он остановил лошадь и спрыгнул с седла.

- Выходи сюда, старуха! - потребовал он. - Я здесь, чтобы поговорить с тобой!

На мгновение ему показалось, что ее там нет. Затем дверь на кожаных петлях и из обветренных досок распахнулась, и появилась она.

- Мне кажется, или я чувствую в воздухе запах Деверо?

Моджо Мама была далека от внушительной фигуры, которую он ожидал увидеть. Она была маленькой и хрупкой, не выше пяти футов ростом, одетая в рваную одежду и темно-синюю бандану на макушке. Она была старой - по крайней мере, за восемьдесят - покрытой морщинами, как кора древнего дерева. Только ее глаза выглядели яркими и молодыми, когда она смотрела на него, мерцая одновременно злостью и весельем.

- Я пришел чтобы... - начал Квентин.

- Умолять меня о пощаде? - перебила она. - Если это так, тебе лучше вернуться домой к своим страданиям. Проклятие, которое я наложила на дом Деверo, останется... Навсегда!

Заявление старухи взбесило Квентина. Он двинулся вперед, его руки сжались в кулаки.

- А теперь послушай, ведьма! Разве мы не можем договориться, чтобы разрешить эту твою проклятую обиду?

Моджо Мама засмеялась, обнажив беззубые десны, синие, как хвост сцинка[10].

- Сделка? Неужели твой вспыльчивый отец-дурак предоставил моему бедному Джонатану такой выбор, когда он застал его с твоей шлюхой матерью? Проявил ли он сострадание перед тем, как взмахнул топором и срубил голову моего сына с его плеч? - она указала на край двора своим длинным пальцем. Деревянное надгробие стояло в траве под плакучей ивой. - Все, что он оставил мне, чтобы предать земле, лежит там, отрезанное и сожженное, в земле.

Квентин попытался успокоиться и урезонить ее.

- Обещаю, я помогу тебе найти останки твоего сына, если только ты...

Моджо Мама ухмыльнулась и лениво потрогала высушенную куриную ножку, которая висела на шнурке из зубов аллигатора на ее тощей шее.

- О, останки моего любимого Джонатана где-то здесь... прячутся и наблюдают.

Гнев молодого человека снова вспыхнул.

- Тебе лучше не играть со мной в игры, сука, или я...

С сияющими глазами, Моджо Мама подняла левую руку, ее темные пальцы скривились к ночному небу.

- Или ты что, молодой Деверo?

Без предупреждения Квентина пронзила ужасная боль. Это была агония, непохожая на ту, которую он когда-либо испытывал раньше. Что-то длинное и извилистое начало подниматься из глубин его живота, заполняя горло и пробиваясь ему в рот. Квентин упал на колени, и его вырвало. В ужасе он смотрел, как голова змеи скользнула из его губ. Через некоторое время змея полностью выползла из его рта и упала на землю. Это была медноголовая змея, около двух футов длиной. Она зашипела на него, обнажая ядовитые клыки, затем ускользнула в темноту болота.

- Xочешь, чтобы я вызвала другую? - жестоко спросила она. - Может быть, гремучку или кобру? У тебя их больше, чем ты можешь себе представить.

Квентин с трудом поднялся на ноги, его горло кровоточило.

- Почему ты нас так мучаешь? Мы не имеем ничего общего с грехами наших родителей. Почему ты не оставишь нас в покое?

- Потому что вы - Деверo, - твердо сказала она. - И пока я дышу, вы познаете ужасы Cатаны в ваших собственных предательских телах.

- Тогда я отправлю тебя в ад! - заявил Квентин.

В гневе он вытащил из-под пиджака револьвер и нажал на курок.

Ведьма просто стояла, пока он извергал содержимое пистолета 36-го калибра ей в грудь. Она колебалась на ногах в течение долгой секунды, улыбаясь ему, изрыгая кровь и истерзанные пулями ткани изо рта. Затем она упала на доски крыльца, чтобы больше никогда не двигаться.

Значит, так тому и быть, - сказал он себе с удовлетворением. - Если ведьма мертва, проклятия больше не будет.

Квентин Деверо влез в стремя седла своей лошади и вскочил в седло. Он в последний раз взглянул на израненную фигуру Моджо Мамы, затем, нахмурившись, направился обратно к тропе, ведущей к заливу.

Прошел час. Еще один. Квентин начал понимать, что каким-то образом свернул не туда. Он заблудился в опасной темноте болота, не имея ни малейшего представления о том, где находится. Плантация Деверo находилась к северу, но он больше не мог различить, в каком направлении ему ехать. Бледный шар полной луны висел над головой, видимый сквозь испанский мох и корявые ветви кипарисов, но каким-то образом казалось, что он смещается наугад, не помогая ему ориентироваться.

Проезжая через высокие заросли дикого тростника, он вдруг услышал позади себя какой-то звук. Это был шорох босых ног в кустах, крадущихся, как кошка. Но он знал, что его преследует не кошка. Его размеры были огромны, когда он пробирался сквозь заросли бамбука. И это было еще не все, что он услышал. Вместе со звуком шагов послышался странный свистящий звук... словно воздух проник в узкое влажное отверстие.

Квентин погнал коня вперед. Мерин стал пугливым в темноте, не видя, куда идет. Тростник становился все гуще, давя на тропу, как противоположные стены, затрудняя ориентацию. Молодой человек напряг слух в поисках звука. Он был рад обнаружить, что больше не слышит звука шагов... а также влажного хрипа, сопровождавшего их.

- Давай покинем это проклятое место и вернемся домой, - успокаивающе сказал он своей лошади.

Его глаза вглядывались в темноту, пытаясь оценить окружающую обстановку в бледном свете луны.

Внезапно на них напали. Из тростника высунулись две темные руки. Сильные руки, мозолистые от изнурительной работы под хлыстом надсмотрщика, схватили мерина за горло. Мощный рывок сломал коню шею. Его глаза закатились на затылок, и он упал на бок, придавив Квентина Деверo.

Напуганный, он изо всех сил пытался освободиться. Он отчаянно огляделся, но руки демона в тростнике исчезли.

С некоторым усилием Квентину удалось выбраться из-под веса мертвого животного. Но что-то было не так с его ногой. Он взвизгнул, пытаясь встать. Квентин посмотрел вниз и увидел ужасного вида рану. Из его штанов, чуть ниже колена, торчал oсколок кости.

Он несколько раз пытался идти, но каждый раз падал.

- Господи, помоги мне! - закричал он, стиснув зубы от агонии, которая пульсировала в его раздробленной большеберцовой кости. - Пожалуйста, избавь меня от этого ада.

Медленно он начал ползти на четвереньках по грязной тропинке между высокими стеблями сахарного тростника. Он двигался медленно и мучительно, дюйм за дюймом. Неожиданно болотная гадюка скользнула перед ним, едва ли не в футе от его носа. Он чуть не закричал, но знал, что не посмеет. Это только предупредит о его местонахождении диких существ и аллигаторов, которые охотятся в темноте в поисках беспомощного куска мяса, такого как он.

Он прополз всего несколько ярдов, когда услышал, как что-то вылетело из-под тростника. Он перевернулся на спину и нашел то, что убило его лошадь, стоявшее на тропе в восьми футах от него.

Это было обезглавленное тело Джонатана. Он стоял абсолютно голый, его черная кожа блестела от пота и мокрого песка. Уродливая дыра в его шее, разрезанная чуть выше гортани, шипела и хрипела, когда его легкие надувались и сдувались без помощи мозговых импульсов, необходимых для этой функции.

- Нет! - крикнул Квентин. - Господи Иисусе, нет! Это невозможно!

Но он знал, что магия вуду Моджо Мамы сделало это возможным. Из любви и мести она сотворила заклинание и превратила захороненные останки своего единственного сына в живого, дышащего зомби. В ужасе он смотрел, как к нему направился обезглавленный труп. Его огромные темные руки сердито сжимались и разжимались, готовые схватить убийцу женщины, которая когда-то его родила.

Квентин взвыл и попытался отползти. Он выбросил револьвер из куртки, потому что в спешке не взял с собой порох и пули для перезарядки. Самый молодой из Деверo преодолел всего несколько футов, прежде чем руки грубо схватили его. Он плакал, ожидая, когда сильные пальцы сомкнутся вокруг его глотки, ожидая быстрого поворота, который мог бы сломать его шею и отправить по спирали в темную бездну смерти.

Но этого не произошло. Нет, произошло нечто гораздо более ужасающее. Он почувствовал, как мускулистые руки твари обнимают его, уводя с тропы. Квентин закрыл глаза от отвращения, когда тот почти нежно прижал его к своей широкой груди. Он изо всех сил пытался вырваться, но у него не было шансов сделать это.

- Прошу, оставь меня в покое, - умолял Квентин, когда Джонатан направился через тростник с ним на буксире. Он тащил его дальше, в протоку, пока они не достигли широкой поляны среди полумесяца древних болотных дубов. Там зомби сделал несколько шагов вперед... и затонул... возвращаясь в трясину зыбучих песков, в которую он был заключен после своей безвременной смерти.

Квентин кричал, пока зыбучие пески медленно не засосали их обоих вниз. Но когда они ушли под воду, он понял, что задыхается не так, как следовало бы. Проклятие Деверo не закончилось с расстрелом Моджо Mамы. Онo продолжалoсь, еще более ужаснoe, чем прежде.

Погружаясь до мутного дна болота, Квентин Деверо знал, что проведет вечность в состоянии невыносимых мук и унижения, не в силах умереть, пойманный в ловушку неподатливыми руками жертвы необузданной ревности и ярости своего отца.

Пока он висел там, между жизнью и смертью, он чувствовал, как существа внутри него паникуют и бросаются в бой. Змея против жабы, скорпион против паука, гнездо шершней против вторгшейся армии разъяренных красных муравьев. Все слилось в нем, кусая, жаля, принося агонию и безграничный страх... Но, увы, не обещая конца.

Итак... почему именно я написал эти чертовы "Больные Вещи"?

Дело было так...

В начале 90-х случилось странное. Те, кто тогда писал в жанре ужасов, старались превзойти друг друга. Они хотели, чтобы их художественная литература была на "острие". Они хотели, так сказать, выйти за рамки возможного.

Другими словами, они сделали все возможное, чтобы вызвать у читателей недоумение.

Во многом это было связано с движением Сплаттерпанк, зародившимся в конце 80-х - начале 90-х годов. Писатели ужасов, такие как Джон Скипп и Крейг Спектор, Дэвид Дж. Шоу и другие, показали, что в то время экстремальная мрачная фантастика была ценным товаром. И, поскольку он был настолько популярен, большинство авторов ужасов и триллеров бросились на подножку кровавой резни для поездки.

Я был одним из них... по крайней мере, какое-то время. В то время в жанре царила атмосфера жесткой конкуренции. Большинство небольших журналов - и даже некоторые крупные издательства хотели шокирующей, интуитивной фантастики, а не жуткой атмосферной прозы. Поэтому все старались придумать самые душераздирающие и отвратительные истории ужаса, которые только могли извлечь из своего воображения. Я помню, как получал письма с отказом от издателей, в которых говорилось, что мои рассказы не были "достаточно кровавыми" или "не имели шокирующей ценности". Это еще больше разожгло мою решимость. Я был связан и полон решимости написать то, чего, казалось, жаждал каждый, поэтому я вызывал в воображении все ужасные и кровавые образы, которые возникали у меня в голове. Честно говоря, некоторые из тех историй, которые я написал, должны были остаться в грязи, и грязЬ этой выгребной ямы заблуждающегося вдохновения никогда не должна была быть изложена на печатных страницах.

Приведу пример. Однажды я написал особенно отвратительную историю под названием "Месть Кецалькоатля", намереваясь отправить ее в "New Blood Magazine", который в то время специализировался на экстремальной фантастике ужасов. Мелкие детали этой истории ускользают от меня, но я помню, что главный герой рассердил кого-то во время поездки в Мехико и был проклят довольно неприятным случаем дизентерии. Рассказ закончился тем, что крылатый змей вырвался из задницы главного героя, волоча за собой его внутренности. Очаровательно, правда? Лучше радуйтесь, что не оказались на его месте.

Мой темный тур ужасов "за гранью" был недолгим, продолжаясь около шести месяцев или около того. Потом я снова стал писать то, что люди любили читать у меня: рассказы о домашних ужасах, происходящих на американском Юге. Не то, чтобы моя писательская карьера пострадала от моего набега на висцеральную литературу; я просто немного съеживаюсь, когда натыкаюсь на одну из тех старых историй, которые пересекли черту и зашли слишком далеко.

В сборник, который вы только что прочитали, вошли семь примеров того периода. Первый, "Дневник", был опубликован в выпуске "Cemetery Dance" еще в 1990 году. Ричард Чизмар написал об этой истории: "Дневник" - необычная история, немного более мерзкая, чем обычная работа Рональда... Что, может быть, и легкомысленнo. Еще пара рассказов - "Новоселье" и "Старый Харкер", опубликованные в "Eldritch Tales" и "New Blood" соответственно, но здесь они были представлены в их более отвратительных формах, без цензуры.

Три другие истории - "Массовый призыв", "Булавки и иголки" и "Похищение" - ранее не публиковались. Трио, вероятно, томилось бы в темноте картотеки, если бы несколько друзей не уговорили меня вывести их на открытое пространство. И, кстати... если вы, прочитав "Похищение", полагаете, что маленький Бадди был собакой... ВЫ НЕПРАВЫ!

Вы не поверите, у скольких людей такое впечатление. Прочтите еще раз и поищите подсказки, спрятанные повсюду. Тогда вы поймете истинную личность Бадди.

Из всей этой компании самой странной была "Моджо Мама". Также ранее не публиковавшийся, я написал её еще в 1992 году, потерял все следы во время моего десятилетнего перерыва от ужасов, а затем решил полностью переписать для включения в этот сборник. И я счастлив сказать - по крайней мере, на мой взгляд, - что она оказалась в десять раз хуже и отвратительнее, чем могла бы быть оригинальная версия..

Как ни странно, у меня остались теплые воспоминания о том периоде моей писательской карьеры. Это было время, когда я расправил крылья и сломал границы того, что я тогда считал "приемлемой" фантастикой. В архивах Рона Келли рассказы, из которых состоит этот сборник, считаются моими "больными вещами"... рассказами, которые крутят ваши внутренности и заставляют кричать: Мама!!!

Рональд Келли

Браш-Крик, Теннесси

Декабрь 2008 г.

Перевод: Грициан Андреев

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

или на сайте:

"Экстремальное Чтиво"

http://extremereading.ru