Большой шухер

Пришитый

Симпатичным летним утречком владелец видавшей виды «шестерки» собирался на дачу. Спустился с шестого этажа на лифте, вышел во двор и направился к гаражам, стоявшим двумя неровными шеренгами вдоль забора из железных пик и кирпичных столбов. Забор отделял двор от позабытого-позаброшенного провинциального Парка культуры и отдыха.

Первый взгляд, само собой, автовладелец бросил на замок своего ядовито-зеленого бокса. Замок висел на месте: большой, амбарный, безо всяких там электронных хитростей. Хозяин «Жигулей» был человек пожилой, старых взглядов и привычек. Ему не верилось, что штуковина, открывающаяся легким нажатием нескольких кнопочек с цифрами на пульте, похожем на калькулятор, надежнее, чем это творение слесарного искусства.

Полязгав ключами, консерватор открыл гараж и убедился, что «шестерка» стоит где ей положено. Произведя необходимый осмотр, прогрев движок, автолюбитель выкатил свою пожилую подругу из бокса и вылез закрыть за собой ворота. Закрыл одну створку, закрыл вторую и охнул от неожиданности…

Между его ядовито-зеленым гаражом и соседним, красно-коричневым, был небольшой промежуток, заросший крапивой. Там же пророс упрямый побег тополя, выбросивший весной целый пук веток. Об этом автовладелец знал, но поскольку тонкое деревце ему пока не мешало, не обращал на него внимания. Наверно, именно поэтому, открывая дверь гаража, он не заметил, что оттуда, из тополевого кустика, проглядывают две босые зеленовато-желтые мертвецкие ступни.

— Ох ты, мать честная… — сдавленно вырвалось у человека, который особо не боялся трупов, но по богатому жизненному опыту понял, что теперь его мирная и спокойная жизнь надолго будет нарушена. То, что сегодня ему скорее всего не удастся съездить на дачу, потому что придется давать кучу показаний разным правоохранителям, быть свидетелем или понятым, было лишь первыми неприятностями, потом начнутся вызовы в прокуратуру, беседы со следователями, которые, возможно, его, ни в чем не повинного обывателя, заподозрят в причастности. А что, если какие-то случайные обстоятельства подкрепят эти подозрения? Тогда арест, СИЗО, тюрьма… А может, и хуже. Вдруг убийца, спрятавший труп, — где-нибудь рядом, к примеру, за забором в Парке культуры и отдыха? И вдруг он решит, будто владелец «шестерки» не только пятки трупа увидел, а как спрятал злодей тело своей жертвы?! И станет для него автомобилист опаснейшим свидетелем. А таких свидетелей обычно убирают…

В общем, неприятно стало ему, тоскливо. Правда, минут через пять автовладельца клюнула счастливая мысль: может, сделать вид, будто он и вовсе не заметил покойника? Не заметил ведь, когда к гаражу подходил! Не заметил. Тем более мог не заметить, когда выезжал из гаража. Никого вокруг нет, все соседи еще спят: в субботу на работу не надо. Не видел — и не видел, кто чего скажет? И дачник поскорее сел за руль своей заслуженной «шестерки», торопясь убедить самого себя, что ничего не видел, ничего не слышал, никому ничего не скажет…

Он катил по пустым и прохладным от прошедшего ночью дождя улицам, постепенно успокаиваясь и уговаривая себя, что никакого преступления не совершал. Просто промолчал и не стал поднимать шума. Кому охота неприятности наживать, тот может их наживать, а он не дурак.

Когда дачник уже выехал за городскую черту, примерно спустя полчаса после того, как он увидел труп, во двор вышла старушка с собачкой. Обыкновенной такой собачкой, беспородной, коротконогой и веселой по молодости лет. Вырвавшись из тесной квартирки на свежий воздух, собачонка весело затявкала, задрала хвостик и взялась носиться по двору. А старушка, доковыляв до освещенной утренним солнцем скамеечки, стоявшей у клумбы посреди дворового скверика, примостилась на мокром и изрезанном ножами сиденье, подстелив пластиковый пакет. Поглядела на синее небо, еще не закопченное дневной гарью, подставила морщинки и бородавки добрым, еще не палящим, солнечным лучикам. Порадовалась душой чахлой зеленой травке, каким-то самосевным цветочкам, проросшим на клумбе, тополиным листьям, с которых ночной дождь смыл пыль… Погрустила про себя, понимая, что недолго осталось тешиться этими последними в жизни радостями, уповая на милость Божью, загадала, что увидит ли летнее солнце в будущем году. Или хоть снег нынешней зимы…

Собачка между тем, пользуясь свободой, забежала за гаражи, подняла ножку около деревца, росшего в углу у забора, полаяла еще немного, оповещая мир о своем существовании. Но тут порыв ветерка подул с другой стороны, и в чуткие собачьи ноздри проник незнакомый запах.

Запаха этого годовалая собачонка еще не чуяла ни разу, но инстинктивно ощутила страх. Генная память, накопленная сотнями поколений разношерстных предков, хранила в себе банк самых разных запахов: «вкусные», «приятные», «неприятные», «опасные» и так далее. Тот, который долетел до ноздрей животины с порывом ветерка, относился к категории «страшных».

Задорное настроение собачонки словно рукой сняло. Поджав хвост, она выскочила из-за гаражей и, скуля, затрусила к скамеечке, где сидела хозяйка. То есть то самое существо, которое кормит и от всего на свете может защитить. В том числе и от страшного-престрашного запаха.

— Чапик! Чапик! — забеспокоилась старушка. — Что случилось, маленький? Кто тебя обидел?

Умел бы Чапик говорить, сказал бы, конечно, что почуял страшный-престрашный запах. Но говорить он не умел: собакам в отличие от людей такое умение не положено. Однако вопрос он понял и попытался объяснить причину своей тревоги доступным для себя способом: уцепился за хозяйкин подол и, поскуливая, потянул за собой.

— Домой надо? Домой захотел?

Но Чапик потянул хозяйку к гаражам.

— Что там такое? — хозяйка с трудом встала с лавочки и, опираясь на клюку, двинулась за Чапиком.

Чапик то выбегал вперед, сердито рыча и гавкая, то возвращался, если чуял, что хозяйка отстала.

— Ну, куда ты бежишь? — проворчала старушка. — Зачем ты меня сюда привел, а? Знаешь ведь, что я не переношу бензина. Пошли назад, Чапик!

Но не тут-то было! Чапик бежал именно туда, откуда исходил страшный запах. Вот недогадливая хозяйка! Беспокоится из-за какого-то бензина, когда тут таким страшным пахнет!

И старушка, кряхтя и охая, засеменила побыстрее, насколько ей позволяли синюшные варикозные ноги. Больше всего она боялась, что там, за гаражами, окажутся приблудные бездомные собаки, которые разорвут ее маленького глупого Чапика или не дай Бог заразят бешенством.

Поэтому, когда обнаружилось, что между двумя рядами гаражей нет никаких собак, у старушки вырвался вздох облегчения. Однако Чапик, подбежав к промежутку между гаражами, остервенело залаял и, подскочив к тополиному побегу, вцепился зубами в торчащую из-за листьев ступню. Но тут нечто из звериной генной памяти подсказало, что этого делать нельзя, что это вредно и опасно. И Чапик, разом оборвав лай, шарахнулся назад, поджал хвостик и жалобно заскулил.

— Что ты, маленький? — Хозяйка еще ничего не видела, а потому не поняла перемены в поведении собачки. — Кошка поцарапала, да? Сейчас мы ее прогоним, будет знать…

И старушка, сделав несколько неверных шагов, подошла к топольку и, вытянув свою клюку, отогнула побег в сторону.

— Ax! — вырвалось у нее, и в тот же миг усталое и больное сердце бешено заколотилось, в голову хлынула кровь, красная муть поплыла перед глазами, мир завертелся, земля ушла из-под ног…

Чапик сперва ничего не понял. Никогда еще он не видел, чтобы хозяйка так быстро и резко меняла вертикальное положение на горизонтальное. Обычно, укладываясь спать, старушка сперва присаживалась, а уж потом, покряхтывая, ложилась на бок, не без усилий втягивая ноги на диван. А тут — р-раз! — и грохнулась на спину. Никогда за весь свой единственный год жизни Чапик такого не видел. И уж тем более ему ни разу не помнилось, чтобы хозяйка ложилась спать на улице.

Если бы Чапик умел говорить! Он бы, наверно, тут же закричал: «Бабуля! Ты что, с ума сошла, на улице падать?! Опомнись!» Но ничего, кроме визгливого лая, он издать не сумел. Потянул зубами за подол — никакого эффекта. Хозяйка лежала неподвижно, и хотя пахло от нее почти так, как всегда, лицо стало незнакомым. А глаза были открыты и не двигались. Нет, это она не спать легла. Ведь когда спят, то глаза закрывают, и люди, и собаки, и кошки — все те живые существа, с которыми доводилось иметь дело Чапику. И непонятно, от чего ему стало страшно-престрашно, тоскливо-претоскливо. Чапик сел на задние лапы, задрал мордочку в небо и впервые за всю свою недолгую жизнь испустил тонкий, протяжный вой…

За пару минут до этого дворничиха, толстая, краснорожая и бездетная разведенка, накануне крепко гульнувшая, вышла во двор с метлой и совком. Она увидела из окошка, как старушка с Чапиком отправилась на прогулку, а как ушла за гаражи — проглядела. И очень расстроилась, потому что ей ужас как хотелось узнать, что там вчера происходило в «Санта-Барбаре», которую она не посмотрела из-за пьянки.

— Куда же она подевалась-то?! — недоуменно произнесла дворничиха. — Артемьевна!

И услышала тоскливый собачий вой.

— Мать честная! Чегой-то средь бела дня? — насторожилась дворничиха и потопала за гаражи.

Она сразу же увидела Артемьевну, лежащую на земле рядом с гаражом владельца «шестерки». Чапик, оборвав вой, бросился к ней, рыча и гавкая, — он не любил теток с метлами.

— Артемьевна, ты чего? — дворничиха подбежала к старушке, ухватила за руку, почуяла холод, охнула и побежала вызывать «Скорую»…

Своего телефона у дворничихи не имелось. В квартирах на нижнем этаже, она это точно знала, все были на дачах. Пришлось подниматься на второй. Позвонила в первую попавшуюся дверь.

— Кто? — настороженно спросил из квартиры женский голос.

— Это я, Рая, дворник.

— Не знаю никакой Раи! — рявкнул уже мужской бас. — Шесть утра, е-мое! Какие там дворники!

— Во, блин, зараза! — разозлилась Рая. — Да мне позвонить надо, женщине плохо!

— С автомата звони! У нас тут не переговорный пункт.

— А пошел ты на хрен! — раздосадованная дворничиха позвонила в другую квартиру. — Коз-зел!

— Вам кого? — проскрипел старческий голосок.

— Это ваш дворник, Рая меня зовут! Мне позвонить надо срочно, человек помирает!

— Что? Не слышу! — переспросили из-за двери.

— Говорю, Артемьевне плохо, упала! «Скорую» надо вызвать… — во всю луженую глотку проорала Рая.

— Не слышу… Повторите, что вы сказали.

На третьем этаже щелкнул замок, зашаркали шлепанцы, и вниз спустился качковатый паренек лет двадцати пяти, с крепкой шеей и бритыми висками, в зеленых спортивных штанах и красной майке с надписью: «STENFORD UNIVERSITY».

— О чем базар, теть Рай? — спросил он вальяжно. — Может, кому морду почистить надо?

— Да мне позвонить надо, бабку Артемьевну не иначе удар хватил!

— Какие проблемы! Ща звякнем, пошли.

— Вот спасибо, Гриша! А то ишь, жлобы: «Из автомата звони!» Хоть один человек нашелся!

Рая поднялась на третий этаж, зашла в квартиру, косясь на сложенные в штабель коробки с импортным добром.

— На, звони, теть Рай! — Гриша набрал 03 и подал трубку дворничихе. В трубке пошуршало, потрещало, похрюкало и отозвалось:

— «Скорая»!

— Тут женщине плохо! — заорала Рая. — Машину надо, врача!

— Ясно, что не слесаря, — хмыкнула трубка. — Адрес ваш какой? Да поживее,

поживее говорите!

— Матросова, восемь.

— Квартира какая?

— Да она во дворе лежит!

— Фамилия больной?

— Не знаю, только знаю, что Антонина Артемьевна.

— Возраст?

— Восемьдесят ей, может, больше. Не знаю точно.

— Что с ней?

— Упала и лежит, глаза открыты, не дышит, а собака воет…

— В течение часа ждите.

«Скорая» подкатила на удивление быстро, максимум минут через двадцать. Из нее вылезли сонная молодая врачиха и злые позевывающие санитары. Эта бригада собиралась уже сменяться после ночи, а тут на тебе — вызов.

— Где больная? — проворчала врачиха так, будто заранее знала, что вызов ложный и никакой больной в природе не существует.

— Там, там! — заторопилась дворничиха. — У гаражей лежит. Когда шли через проход между гаражами, врачиха принюхалась:

— По-моему, трупный запах… Правда, Славик?

— Ага, — с шумом втянул воздух санитар, — есть такое дело. Давно ваша бабка скопытилась… Поди-ка, сутки пролежала.

— Чего ты мелешь? — прорычала дворничиха. — Она всего час назад, как гулять с собакой вышла.

Чапик снова затявкал, когда увидел, что незнакомые, неприятно пахнущие люди подходят к его неподвижной хозяйке; один из санитаров сделал вид, что хочет пнуть его ногой. Чапик знал, что это больно, шарахнулся в сторону, задев гибкий побег тополя…

— Ox! — вырвалось почти одновременно у всех, кроме, конечно, Чапика. Потому что увиденное было уж очень жутким и непотребным даже для видавших виды работников «Скорой помощи», не говоря уже о похмельной дворничихе, которая тут же зажала рукой рот и, отойдя в сторонку, стравила все, что было в желудке, будто ее пробрала морская болезнь или неукротимая рвота беременных.

Там, в тесном промежутке между двумя гаражами и забором, укрытый от не слишком пристальных взглядов крапивой и тополиным побегом, лежал труп. Даже при том, что разглядеть его как следует можно было только на свету, ни у кого и в мыслях не появилось пощупать пульс у этого тела или поднести ко рту зеркальце, чтобы проверить, нет ли у него дыхания. И дело было даже не в том, что из закутка густо тянуло трупным запахом. Даже если бы запаха не было, никто не решился бы признать живым человека, чья голова (с откромсанными носом и ушами, разорванным ртом и глазами, один из которых был выжжен, а другой — выколот) была отрублена. И то, что голова была не просто отброшена, а погружена во вспоротый от ребер до паха живот убитого, из которого; чтобы освободить место, были выворочены потроха, лишний раз подтверждало мысль о том, что гражданин, отдавший Богу душу, пострадал не от ДТП. Те части тела, что символизировали мужское достоинство гражданина, были грубо ампутированы и в измочаленно-окровавленном виде запиханы в рот отрезанной головы.

— Круто… — выдавил санитар Славик. Он побледнел так, что, казалось, вот-вот упадет.

— Надо милицию вызывать, — произнес шофер «скорой», на лице которого отразился не ужас, а, скорее, брезгливость.

К гаражам уже поспешали наиболее смелые и любопытные жильцы. Во-первых, поглядеть, чего там стряслось, а во-вторых — свои замки освидетельствовать. Хрен с ней, с бабкой, и так зажилась, а вот ежели у кого тачку угнали — это драма.

Ворон спрашивает строго

Неприятный у Ворона перстень на руке. С черепушкой из золота 985-й пробы и двумя ограненными изумрудиками на месте глаз. Хотя и полно таких теперь (чуть ли не у каждого второго крутого парня и даже у совсем мелкой шелупони имеются), все равно жутковато глядится. Особенно когда свет падает под определенным углом и изумрудики начинают светиться зловещими зеленоватыми огоньками. Будто в черепок вселяется злой дух.

Ворон сидел в кабинете начальника охраны оптовой базы АО «Белая куропатка», по-хозяйски заняв начальственное кресло, принадлежавшее теперь господину Алексею Сенину, известному в определенных кругах как Сэнсей. Сам Сэнсей с кислой рожей притулился на гостевом офисном стульчике с металлическими ножками и разглядывал несколько фоток, отснятых вчера во дворе дома восемь по улице Александра Матросова.

— Ну что ты пялишься, зайка моя? — почти не разжимая зубов, спросил Ворон. — Насмотреться не можешь? Красиво, да? С фантазией пацаны трудились!

— Жутко… — пробормотал Сэнсей. — И странно… Непрофессионально как-то. По-моему, это не заказ, а месть.

— Какая разница, блин? Ты должен был его вести от и до? Должен! Ты его потерял, козел? Потерял. А теперь думай, чем мы за этот труп будем рассчитываться. И самое главное, где будем искать вещицу, которая при нем была.

— А что, менты при нем ничего не нашли?

— Если бы нашли, то это было бы уже у меня. Понимаешь, он вообще лежал голый, как из бани, на нем клочка одежды не имелось.

— Странно. Раздели, искромсали… Не поимели его, случаем?

— Не интересовался пока. Какое это значение имеет?

— А такое, что если он на маньяка нарвался или на закайфованных, то вещичку искать бесполезно. Тем более такую маленькую. Выкинут и не вспомнят… И все-таки что-то тут странное есть!

— Чего странного? Отвели душу мальчики. Ты лучше думай, что мы будем говорить тем, кто нам его поручил.

— Сами они, чуханы, виноваты, — озлился Сэнсей, — надо было его брать, грузить и везти сюда. Нет же, биомать, дали команду водить. Можно подумать, у меня все профи в этом деле. Ясное дело, засветились. Он же, покойничек, не слепой был, пока глаза не повыковыривали. Ну и рванул от них.

— Понимаешь, братан, это все детский лепет для второклассниц. Со мной ты можешь выступать, вякать, делать оскорбления, но гордую рожу и так далее. Потому что я в принципе очень добрый и мягкий человек. И доверчивый, заметь!

— Ворон поднял вверх указательный палец с перстнем-черепушкой, изумрудики опять зловеще блеснули. — Ведь я пока не сомневаюсь в том, что ты в этом деле элементарно лопухнулся. Другой бы на моем месте заподозрил тебя в ссучивании. Уловил, Алеша-сан?

— Уловил… — угрюмо произнес Сэнсей.

— Наверно, плохо уловил. Я ведь сам с тобой разбираться, если что, не буду. Мне всегда можно сказать московским: «Вот он, ответственный разгильдяй. Жмите его, он все это дело держал на контроле. В крайнем случае, отстегну малость за моральный ущерб».

— Сколько у меня времени, чтоб разобраться?

— Как в сказке — три дня и три ночи. После этого собирай похоронные принадлежности и покупай участок на кладбище. Не провожай, без поцелуев обойдемся.

Ворон встал, застегнул бежевый пиджак, поправил узел на бордовом галстуке, подхватил «дипломат» и вышел. Сэнсей поглядел в окно, как Ворон вместе с двумя бодигардами, во время беседы с Сэнсеем ждавшими патрона у дверей кабинета, загружается в «Шевроле-Блейзер». На улице караулили еще трое, не считая шоферов. Малиновая «девятка» сопровождения выкатила первой, «Шевроле» пошел за ней. Сэнсей проводил машины глазами. Вот промчались до поворота, исчезли за деревьями, донеслись далекие гудки музыкальных клаксонов.

Это были, так сказать, поминальные звоны. Прошлой весной там были расстреляны и сожжены четыре джипа. Всего-то в семистах метрах от ворот «Куропатки». В одном из джипов сгорел Степа, авторитет областного масштаба, хозяин той системы, в которую входила здешняя оптовая база. Теперь система перешла к Ворону. Откуда он взялся, кто его прописал в здешней области и почему общественность так просто, не задавая вопросов, с этим согласилась, Сэнсей не знал и знать не хотел. Однако догадывался, что назначение было одобрено в каких-то шибко высоких сферах, видимо, тех же самых, которые после гибели Степы возвели на вакантный трон Фрола. Фрол был для Степы лучшим другом после Гитлера: криминальная общественность по поводу этого назначения недоумевала, но тихо, в тряпочку. Чуть позже поняли: Москва разместила на территории оптовой базы хитрую лабораторию, а на молзаводе в Лутохине — целое производство некоего совсем крутого товара. Поскольку исторически сложилось, что эти объекты были подведомственны Фролу, то его и вознесли над толпой. Правда, затем Фрол учудил: привел на базу чужих с грузовичком «Газель», наврал Сэнсею, будто вот-вот в «Куропатку» нагрянет ФСБ и единственное, чем можно заслониться, — взять в заложники московских, работавших в лаборатории. Тихо это провернуть не удалось, пошла стрельба, но все-таки Фрол взял тех, кого хотел, прихватил двух девок-медичек и двух пацанов-дезертиров, состоявших на балансе конторы. После чего слинял из «Куропатки» на той самой «Газели», разгромив «московскую» лабораторию и стащив оттуда кое-какие секретные материалы. Сэнсей тогда был у Фрола замом, свято ему верил и беспрекословно подчинялся. Заподлянку он рассек только после того, как «Газель» умахнула за ворота. Завели «КамАЗ», кинулись в погоню, почти достали, но из кузова грузовичка по преследователям стеганули из пулемета, пробили переднюю шину. Короче, «КамАЗ» слетел в овраг, двое ребят угробились совсем, пятеро прошли хороший курс травматологии, а Сэнсей отделался порезами на морде и несколькими шикарными фингалами. Потом ему, конечно, помотали душу официальные и неофициальные инстанции. Последние даже брали за грудки и тыкали в лоб пушку, убеждая признаться в том, что он знал все об измене Фрола и бабки огреб за молчание. Обещали даже, что сделают ему «экскурсию в гестапо». Но потом все стихло, от Сэнсея отвязались и оформили его на место Фрола.

Все пошло своим чередом. Москвичи тихо забрали своих покойников и обломки аппаратуры. И из «Куропатки», и из Лутохина. Сэнсей занялся обычными, довольно скучными, делами, которыми прежде занимался Фрол. Руководил сторожами, тренировал бойцов, выделял наряды на сопровождение грузов, улаживал мелкие неурядицы с неорганизованной публикой. Правда, теперь многое из того, что в прошлом доверялось Фролу, шло мимо него. Сэнсей об этом тоже не тужил, потому что понимал: меньше знаешь — дольше проживешь. Деньги помаленьку капали, наездов никаких не было, а уголовные дела, заведенные по фактам налетов на «Куропатку» и лутохинский завод, как-то тихо загасли, и после трех-четырех вызовов в облпрокуратуру, где Сэнсей давал показания, заранее согласованные с руководством, его перестали теребить. Даже подписки о невыезде не брали. Так что Сэнсей стал подумывать о том, что не худо бы выписать себе путевочку и съездить в дальние страны.

И тут, блин, эта история! Под корень резанула. Началось с того, что пять дней назад Ворон приехал в «Куропатку» и поговорил с Сэнсеем вот так же, тет-а-тет, как сегодня, только куда более спокойно и по-доброму. Сказал, что через день из Москвы приезжает один тип, которого надо аккуратненько взять под контроль и, не мельтеша у гражданина перед глазами, посмотреть, куда он будет захаживать, с кем встречаться и т.д. Сэнсей сразу сказал, что его ребята топтунизмом никогда как следует не занимались, а потому возможный клиент их в два счета запеленгует, если, конечно, он сама не полный кретин. Гораздо проще поступить по-другому: взять приезжего за шкирман, постучать ему по ребрам в необходимых размерах, чтоб у него язык развязался, а затем выяснить, что ему нужно на славной земле древнего Береговского княжества.

Ясно, с этой простой системой работы строгий Ворон не согласился. Он даже, помнится, заявил, что Сэнсею надо не думать той единственной извилиной, которая имеется между ягодиц, а выполнять приказ безо всяких отсебятин. На месте Сэнсея Фрол, наверно, сказал бы Ворону пару теплых слов, в основном, правда, из трех-пяти букв. Но Сэнсей был человеком осторожным и порой застенчивым. Во всяком случае, говорить с Вороном на тех тонах, которыми баловал Фрол, он бы не смог.

И потому решил, что лучше всего подчиниться. Наверно, думал, что его ребята смогут более-менее аккуратно похвостить за гостем. Что разглядят, то разглядят, а если что-то потеряют из виду, то с него, Сэнсея, спроса нет: он же предупреждал насчет слабой подготовки ребят.

Поначалу все пошло лучше, чем ожидал Сэнсей. Четко встретили московский поезд, углядели своего клиента. Высокий, поджарый, темноволосый, смуглый. Но на кавказца не походил. Скорее, на импортного смахивал. В смысле европейца. Такую кислую морду сделал, поглядевши на провинциальный вокзал, будто вчера еще по Парижу шастал. Прошел трех-четырех частников, пытавшихся переорать друг друга, зазывая пассажиров, взял пятого. Поехал на голубой «шестерке», за которой аккуратно, не прилипая к бамперу, но и не отставая на километр, потянулась машинка соглядатаев. Вторая ушла вперед, обогнала подконтрольную «шестерку». Конечно, перекликались по рации. Если этот самый «сопровождаемый» ехал не на случайной машине, то наверняка мог бы эфир послушать. Кодированных раций у Сэнсея не было. Но внешне «шестерка» вела себя нормально, не дергалась, не петляла. Притормозила у гостиницы «Береговия», где высадился приезжий, и покатила обратно к вокзалу. Одна из машин «прогулялась» за ней, проводила до стоянки. Аккуратно и по-дружески осведомились у дежурного куратора вокзальных «бомбил» по имени Миша, знает

ли он этого частника. Тот подтвердил, что чувак состоит в «кадрах», отстегивает в «профсоюз» исправно, в стукачизме не замечен, с приезжим его раньше не видали. В течение последнего года точно. Так, уточнили, что москвича никто не встречал и в гостиницу он ехал на случайной тачке.

Вторая машина припарковалась в переулке, поблизости от гостиницы. Ребята убедились, что мужик зашел в гостиницу, и один из них пошел за ним. Вроде бы в киоск, газету купить. Мужик в это время уже стоял у окошка администратора, пропиеывался. Паренек издалека запомнил ячеечку, из которой ключик доставали: мужик в 235-й номер вселился. Вещей при нем было не много — «дипломат» и кожаная сумка на плечевом ремне. Паренек дождался, пока мужик поднимется на второй этаж, и вернулся к машине.

Часок мужик потратил на то, чтоб обустроиться, а потом вышел в город. Прямо у гостиницы влез в автобус. Тачка потянулась следом, клиент проехал три остановки и вылез у супермаркета (бывшего универмага) «Витязь». Даже здесь, где было довольно много народа, клиента не потеряли. Почти час тот шатался по трем этажам, смотрел все, прикидывал, но так ни черта и не купил. Ни с кем не заговаривал, да и вообще надолго не останавливался. Потом опять сел на автобус и покатил дальше. Далеко прокатился, аж до улицы Пустырной.

В тот раз он никуда не делся, вошел в подъезд дома 12. За ним, конечно, пошел другой, непримелькавшийся паренек. Приезжий поднялся на третий этаж пешочком, лифт был отключен. Сыщик вприпрыжку пробежал мимо него на четвертый, углядев, что мужик звонит в 67-ю квартиру. С четвертого этажа услышал, как на вопрос: «Вам кого?», клиент ответил: «Мне бы Коваленко!». За дверью выругались и ответили: «Не проживает тут такой!» Потом после небольшой перебранки открылась дверь соседней, 66-й квартиры, и какая-то бабка объяснила, что Коваленко тут раньше жили, но теперь таких нет. Мол, отец ихний, Юрий Аркадьевич, помер от рака, Сережку, сына его, четыре года назад бандиты убили, мать сразу после того от инфаркта скончалась, а Наташа замуж вышла, квартиру продала и уехала куда-то. Конечно, бабка не преминула поинтересоваться, кем гость Коваленкам доводится. Гость сказал, что он из Москвы, дружил когда-то с Наташей, а потом за границу уехал, пять лет в России не бывал. Тут бабка припомнила: «Да ты не Ростик ли Воинов?» Оказалось, что именно так, но на приглашение бабки зайти чайку попить Ростик ответил отказом и распрощался. Повздыхал и пошел вниз. Сэнсеевский парень подождал, пока Воинов выйдет из подъезда, последил за ним через окошко на площадке между третьим и четвертым этажами, а потом спустился следом.

Воинов дождался автобуса и с Пустырной поехал обратно в центр города. Прямо до гостиницы. Пообедал в тамошней ресторации, подремал, должно быть, еще часок в номере. После этого отправился на Свято-Никольскую улицу и уселся на скамейке в скверике перед областным драматическим театром. Девица в «бермудах» и розовой майке, катавшаяся по скверу на роллерах, спросила, который час, и укатила. Потом подходили еще двое или трое. Но явно не те, кого ждал Воинов. А он кого-то ждал. Два часа сидел на жаре — в сквере тени было кот наплакал. После того, как эти два часа минули, Ростик отправился к телефону-автомату. У ребят Сэнсея не было никакой техники, чтоб прослушать его разговор. Вот отсюда и начались проколы.

Поговорив неизвестно с кем неизвестно о чем, господин Воинов сел на трамвай и проехал на нем до бульвара Декабристов. Как раз в тот момент, когда он выходил из вагона, невесть откуда взялся гаишник, который тормознул машину сэнсеевцев. Ветровое стекло, видишь ли, было слишком пыльное. Всего в двух шагах от этого места торчали пятеро омоновцев с автоматами, которые шмонали коммерческие палатки на предмет незаконного алкоголя. Поэтому гаишник и обнаглел. Он наметанным глазом определил, что ребятам не хочется задержаться надолго и что у них есть деньги. Срубил без лишнего шума пол-«лимона», даже не представившись толком и удостоверения не предъявив.

Сэнсеевцы потеряли на разговоре не только деньги, но и время. Примерно десять минут. Эти десять минут лишили их очень важных сведений. Прежде всего о том, с кем встретился господин Воинов, встретился ли он с кем-либо вообще и что он такое приобрел на бульваре Декабристов. Но то, что он «приобрел», было единственным неоспоримым фактом. Из трамвая Ростик выходил с пустыми руками, а уезжал с бульвара, имея в руках пластиковый пакет, в котором лежал небольшой, но, по-видимому, увесистый предмет.

Судя по объему, это могла быть всего лишь пачка чая или печенья. А по весу намного тяжелее. Конечно, брусок свинца или урана такого объема намного крепче оттянул бы руку Воинова, да и хиленькие ручки пакета вряд ли выдержали бы. Но все же вес того, что приобрел Ростислав, то есть получил от кого-то, был примерно такой, как у жестяной банки с гвоздями.

Воинов вполне мог бы уйти с бульвара незамеченным, если бы беседа с гаишником продлилась минуты на две-три подольше. Но его все же успели углядеть и даже привязаться «хвостом» за трамваем.

Ростик проехал на трамвае две остановки и слез около кинотеатра «Русь». Вот тут-то его и потеряли из виду, потому что не ждали, что Воинов пойдет в кино. А он пошел. Пока самодеятельные сыщики поджидали вторую машину, прикидывая, что делать дальше, московский гость взял да и проскользнул через кинозал насквозь: вошел и вышел, оставив сэнсеевцев с носом.

О том, что в этом кинотеатре, как и во множестве других, зрители входят в один вход, а выходят из другого, ребята знали. Им надо было сразу перегнать машину к выходу. Но они, во-первых, считали, что клиент не мог обнаружить слежку. А во-вторых, вполне резонно опасались, что потеряют его из виду, если он раздумает идти в кино. Дело в том, что кинотеатр фасадом выходил на широкую и просторную, так и непереименованную Коммунистическую улицу, а зрителей из зала выпускали в проходной двор, откуда через подворотню можно было выйти на улицу Мариинскую (бывшую Ивана Бабушкина), которую местная шпана называла «Марихуанской».

Других выходов из кинотеатра не было, но для того, чтобы попасть на «Марихуанскую», пришлось бы долго рыскать в поисках проезда по дворам, сняв наблюдение с главного входа.

Пометавшись с полчасика, горе-топтуны доложили Сэнсею о своем промахе. Тот отматерил их как следует и, в свою очередь, срочно доложил Ворону. Как ни странно, Ворон, выслушав более-менее подробный отчет, в котором, в частности, говорилось, что Ростик раздобыл где-то на бульваре Декабристов пластиковый пакет с малогабаритным, но тяжеленьким грузом, успокоился. Только велел проконтролировать, когда господин Воинов вернется в гостиницу и будет ли у него пакет с тем же содержимым. Сэнсей гордо доложил, что ввел в действие третью машину с новой, непримелькавшейся парой ребят, а кроме того, посадил наблюдателя в кожгалантерейный киоск, стоявший под «крышей» «Куропатки» еще со времен Курбаши. Ворон приказал проверить, не успел ли Ростик удрать из города. Сэнсей обиженно ответил, что наблюдатель приступил к работе гораздо раньше, чем Воинов смог бы добраться от «Марихуанской» до гостиницы. Но Ворон настоял на своем, и Сэнсей велел одному из своих парней зайти в отель и проверить, не выехал ли господин Воинов. Парень, предъявив администраторше удостоверение сотрудника областного УВД (довольно похожее на настоящее) и фотографию клиента, спросил, не останавливался ли этот господин в гостинице. Администраторша сказала, что он приехал утром, предъявил паспорт на имя Лушина Валерия Михайловича, остановился в 235-м номере, оплатил за трое суток. Оставил вещи в номере, сдал ключ, ушел и до сих пор не приходил. Парнишка не поверил, что господин Лушин оставил вещи. Администраторша f сопроводила «сотрудника» на второй этаж, и они вместе с дежурной вошли в 235-й номер. Вещи Воинова-Лушина оказались на месте. Конечно, пареньку захотелось глянуть, что в сумке и «дипломате», чтобы понять, захочет ли Валерий Михайлович за ними вернуться, но «дипломат» был закрыт на кодовый замок, ломать который парню показалось стремным. Да и рыться в сумке поленился. Лжемилиционер только открыл «молнию», увидел там сверху спортивный костюм, тапочки и бритвенный прибор. Администраторша сказала, что она слышала — обыскивать можно только с санкции прокурора. Мильтон убедил ее, что они не проводят никакого обыска, а просто проверили, на месте ли вещи. Обе дамы, довольно внимательно присматривавшие за «представителем закона», успокоились только тогда, когда убедились, что он ничего не «изъял».

Парнишка вернулся и доложил хозяину, что вещи в номере. Из этого, конечно, не следовало, что Воинов-Лушин за ними придет. Особенно если он перед тем, как исчезнуть из кинотеатра, обнаружил за собой слежку, а не просто принял превентивные меры. Но надежда на его возвращение была. Наблюдатель в киоске просидел почти сутки. Наведались и на Пустырную, 12. Позвонили не в 67-ю, а в 66-ю квартиру. Спросили у бабульки, не заходил ли к ней Ростик Воинов. Послали по мужику и в аэропорт, на железнодорожный вокзал, на автовокзал, хотя нужно было это сделать раньше. Сэнсей считал, что дело безнадежное, Ростик скорее всего удалился из города на попутке или на электричке, так как там паспорт не спрашивают. Поскольку молодой человек, с детства известный бабульке под фамилией Воинов, отчего-то стал Лушиным да еще и Валерой, это наводило на подозрение, что он не самый добропорядочный гражданин. Да и все его поведение по приезде в город о том говорило. А раз так, то он вполне мог принять неудачливых «наружников» за настоящих ментов или чекистов и, оторвавшись от них, резко и быстро сделать ноги.

Но вот сегодня приехал Ворон и сообщил, что на улице Александра Матросова, дом 8, дворничиха нашла между гаражами «расчлененку», и менты по татуировке на предплечье опознали в убиенном Воинова Ростислава Алексеевича, 1966 года рождения, русского, ранее судимого по статьям 146 и 218 УК РСФСР. Они же обнаружили (уж не с подсказки ли Ворона?) его полное сходство с гражданином Лушиным Валерием Михайловичем, который не вернулся в гостиницу. А при досмотре вещей гражданина Лушина в «дипломате», который столь скромно постеснялся взломать паренек Сэнсея, оказалось ровно 50 пачек сотенных купюр USD. Доподлинных, нового образца.

В общем, выходило, что Воинов-Лушин не только занимался в облцентре какими-то таинственными делами, но и был при хороших деньгах. Сам он не производил впечатление подпольного миллионера, а тем более явного. Скорее всего привез кому-то чьи-то денежки, которые босс не мог перевести по легальным каналам. Очень возможно, что денежки эти предназначались в уплату за ту штуковину, которую Ростик «приобрел» на бульваре Декабристов. Правда, непонятно, почему ее ему отдали в руки, а денег не получили… А может, его и поканали за то, что денег не отдал в срок? Или за то, что купил вещицу «не у тех»?

Глупейшее положение, конечно. Типичная «Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» — поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

Теперь-то Сэнсей мог придумывать что угодно. Но не больше, чем «три дня и три ночи», ибо именно столько ему отвел Ворон на поиски «вещицы». Знать бы еще, что искать…

Время пошло

Сэнсей успокоился, даже попробовал погрузиться в медитацию, набрать космической энергии, сконцентрироваться. Если сказать честно, то получалось это у него плохо, потому что с духовной точки зрения сэнсей он был липовый, но бить умел хорошо, быстро, сильно и жестоко. Этому он и учил своих бойцов. А насчет нравственного усовершенствования — извините. Это даже для спорта не надо, а у него не спортсмены, а бойцы. Люди, которые бьют и убивают чем угодно: пулей, ножом, кувалдой, веревкой, бутылочным горлышком, просто кулаком. Но для того, чтобы эти самые бойцы лучше слушались и почитали его знатоком, хранителем высших тайн карате-до, о которых не написано в популярных учебниках, Сэнсей напускал на себя сумеречное: состояние, садился в позу «лотоса», принимал асаны йоги, вещал» что-то непонятное, утверждая, будто говорит на старояпонском! диалекте времен Токугавы Иэясу. Он даже Фрола с его незаконченной военной академией в этом убедил, а уж что говорить о рядовых бойцах, которые набирались среди городской шпаны и сельских хулиганов, подавшихся в город! Законченное среднее было примерно у каждого пятого. Чуточку сообразительнее были четверо участников слежки за Ростиком.

Вот их-то Сэнсей и решил вызвать для серьезного разговора. Больше ему было не на кого опереться — откуда профессионалов взять?! А эти хоть и молодые, но показали рвение.

Самым толковым из четверки оказался Гребешок, во всяком случае, по личной оценке Сэнсея: отслужил срочную в разведбате, после дембеля поработал сержантом ППС пять лет, окончил юридический и уже аттестовался на лейтенанта, когда подкралось то, что подкрадывается незаметно. То есть служба «собственной безопасности», названная так, по мнению ментов, явно издевательски. То ли у ребят не хватало для плана одного лишнего милиционера-коррупционера, то ли просто рожа Михаила Гребешкова им показалась неприятной, но только подсекли они его на Воздвиженском базаре во время обхода коммерческих палаток и нежно взяли под белы ручки. Соответственно Гребешку посветили на выбор 173-я (получение взятки) и 148-я (вымогательство) старого УК РСФСР. Но ни ту, ни другую доказать не смогли. Потому что состав преступления по 173-й часть 1 формулировался как «выполнение или невыполнение в интересах дающего взятку какого-либо действия, которое должностное лицо должно было или могло совершить с использованием своего служебного положения». А Гребешок просто брал, ничего конкретно не обещая — ни действия, ни бездействия. Точно так же действия Миши не втискивались и в лоно статьи 148 — он ни от кого не требовал «передачи личного имущества граждан или права на имущество или совершения каких-либо действий имущественного характера», не угрожал насилием, не шантажировал и так далее.

В общем, посадка не состоялась, но Гребешка тихо уволили по собственному желанию. Тут его и подобрал Курбаши, от которого он по наследству перешел к Фролу, а потом к Сэнсею. В отличие от милиции персональная ответственность в конторе всегда держалась на высоком уровне, да и денежное содержание было существенно выше, а потому Гребешок не был замечен в рвачестве, чрезмерной работе на собственный карман и числился весьма надежным бойцом.

Не менее толковым, хотя и без высшего образования, был и Агафон. Этот в ментуре прослужил еще дольше, но, правда, выше старшины не поднялся. Спалился на неприятной истории с бомжем, которого нечаянно затоптал до смерти. Сел по статье 105 на два года, хотя там была 103-я или даже 102-я «г», ибо на бомже живого места не было. Само собой, только очень доверчивый прокурор мог поверить, что бомж, общий вес которого вместе с костями и тряпьем не составлял и шестидесяти кило, первым напал на девяностосемикилограммового старшину Агафонова, вынудив его защищаться. Но признать действия молодца совсем уж правомерными он все-таки не сумел, тем более что в «обезьяннике», рядом с которым происходило избиение, сидело много народа и у большинства было совсем иное впечатление о ходе этого процесса. Инициатором отдачи под суд старшины оказался один из офицеров, уже давно цеплявшийся к Агафону.

Отсидев, Агафон вернулся в родные места, попробовал было трудиться на машиностроительном заводе, но явно не ощущал удовлетворения от жизни. Курбаши прибрал и его. Поскольку хороших друзей по прежней службе у Агафона было хоть пруд пруди, информированность о делах ментовских с его приходом в команду сильно возросла. Агафон выглядел очень представительно, солидно и мог, если надо, изобразить подлинного служаку с большой долей убедительности. И в форме, и в штатском. Ни один из клиентов, с которыми работал Агафон, не успевал усомниться в том, что перед ним не капитан милиции или майор ФСБ, а всего лишь отставной старшина, к тому же с криминалом за душой.

Двое остальных. Луза и Налим, были попроще, в правоохранительных органах не служили, но в исполнительности им не было равных. Оба отсидели по паре лет за хулиганство, попав в хорошие руки, то есть к Курбаши, уловили, что жизнь дается человеку один раз и надо прожить ее так, чтоб не жег позор за бесцельно прожитые годы, убитые на поиск денег на пьянку и драки в подворотнях. Юра сумел донести до их сознания, что высокая идея освобождения человечества от излишних денежных знаков реализуется лишь путем долгого, кропотливого и упорного труда, а те, кто хочет слишком много и сразу, у кого эмоциональное преобладает над рациональным, попадают на кладбище намного раньше тех, кто знает меру в алкоголе, женщинах и трепе.

Сейчас все четверо скромно сидели на стульях и ждали, чем их порадует Сэнсей. Особой радости они не испытывали, ибо имели вполне нормальную сексуальную ориентацию, а то, что им предстояло, могло порадовать только пассивного гомосексуалиста. Естественно, все это следовало понимать не в буквальном смысле, а лишь в том, в каком понимает это великий и могучий русский язык.

Если бы на месте Сэнсея сейчас сидел Фрол или Курбаши, то горе-сыщики испытывали бы настоящий трепет. Сэнсея боялись меньше, но за ним стоял Ворон, личность загадочная и страшная. Все четверо понимали, что стать в этом деле «стрелочниками» — далеко не лучшая перспектива. Впрочем, самого главного, то есть того, что упущенный объект наблюдения найден в разобранном виде, они еще не знали.

— Ну что, господа? — мрачно начал Сэнсей, похлопав ладонью по коричневой папке, в которой лежали материалы, полученные от Ворона. — Прозевали клиента? Прозевали. Причем дважды. На бульваре Декабристов он от вас увернулся и получил какую-то хреновину, а от кого и как, вы не видели — это раз. Ну а в кинотеатре он вас вообще сделал как детей — это два. Но и это была еще поправимая ситуация. Сейчас все куда хреновее и скучнее. Кто-то, видно, более умный и толковый, чем вы, отловил этого господина и сделал из него вот что…

Сэнсей вытащил из папки пакет с фотоотпечатками и вывалил их на стол.

— Полюбуйтесь, мальчики, полюбуйтесь, — зловеще произнес Сэнсей. — Хорошо еще, что фото черно-белые.

— Я извиняюсь, — осторожно проговорил Агафон, — но на этих фотках фиг поймешь, кто это такой. С чего известно, что эта «расчлененка» и наш объект

— одно и то же?

— Вот на этом снимке, — пояснил Сэнсей, — крупно отснята татуировочка. Очень клевая и сложная, такие по зонам не колют. Сделана она в датском «tatoo», когда Ростислав Алексеевич Воинов еще был моряком загранплавания, в 1988 году, как утверждают специалисты. А уж потом, когда господин Воинов загремел по статье за разбой, она вошла в список его особых примет. Конечно, для официальной идентификации личности этого мало, но мы ведь с вами не бюрократы. Тем более что бабушка из 66-й квартиры на Пустырной, 12, как известно, уже опознала Ростика в нашем присутствии.

— Он не один работал, — почти уверенно заявил Гребешок. — Кто-то ему подсказывал. И помогал. Неспроста к нам прицепились около бульвара.

— Неплохая мысль, — одобрил Сэнсей, — хотя и запоздалая.

— А какая разница? — хмыкнул Гребешок. — Мне, например, и так ясно было, что если он опытный, то расколет нас намного раньше. Такого надо не вчетвером водить, а вдесятером. И не на двух машинах или даже трех.

— Насчет всего этого ты не торопись, — заметил Агафон. — Допустим, что гаишников он навел. Но как? У него же сотового не было.

— Да он по телефону-автомату позвонил. Самым обычным образом. Сначала углядел нас, когда мы его пасли в сквере перед облдрамтеатром. А может быть, кто-то из тех, кто к нему подходил, сообщил ему, что за ним хвостят. И

назначил новую точку, на бульваре. Нас, само собой, отсекли. Небось и маневр с кинотеатром могли обговорить, и даже машину на «Марихуанскую» могли подогнать, чтоб он от нас сумел оторваться.

— Может быть, может быть… — барабаня пальцами по папке с документами, произнес Сэнсей. — Одно только непонятно: почему они его потом кончили, и так жестоко?

— Решили, что засланный казачок. Нас, допустим, за чекистов приняли, — предположил Луза.

— Не обольщайся, — хмыкнул Сэнсей, — надо быть полным ослом, чтоб вас за чекистов принять. Ладно, насчет того, отчего его почикали и кто именно, вариантов много. А вот то, что у него в гостиничном номере полмиллиона баксов в «дипломате» осталось, это загадка покрепче и поинтереснее. Кто из вас этот «дипломат» видел?

Гребешок — именно он под видом оперативника заходил в гостиницу — пробормотал:

— Я видел. Но не открывал и даже не трогал. Я только в сумку заглядывал.

— И то приятно. У меня уж опасения возникли, что ты где-то пальчики оставил. Ведь это все могло быть и подставой на нашу контору.

Агафон повертел снимок с общим видом изуродованного трупа, кашлянул и сказал:

— Если это подстава, то очень дурная. По-моему, его вообще какие-то придурки ухайдокали. Непохоже, чтобы кто-то его пытал. Просто мучили для удовольствия и все. Маньячья работа. Садист какой-то поразвлекся. Такого фиг вычислишь, пока сам не попадется. Днем может быть совсем нормальный, а ближе к вечеру на подвиги потянет.

— Слишком просто, — хмыкнул Сэнсей. — Хотя и логично.

— А чего лишнее придумывать? — пожал плечами Агафон.

— Понимаешь, кореш, — Сэнсей щелкнул пальцем по фотографии. — То, что так с человеком могут обойтись маньяки, понятно даже школьнику. Но гражданин Воинов-Лушин, мягко говоря, не их клиент. Маньяки давят детишек, женщин, в крайнем случае юношей. Они народ не самый мощный, на такого паренька, как наш Ростик, да еще один на один, средний маньяк просто не сунулся бы. Конечно, может, у нас по окрестностям какой-нибудь Терминатор разгуливает, но очень это сомнительно. Однако скосить под маньяков могут и вполне здравомыслящие люди. Ради того, например, чтобы правоохранительные и криминальные структуры искали этих липовых придурков, пока здравомыслящие тихо покинут российскую территорию, имея при себе ту самую вещичку, которую кто-то передал Ростику на бульваре Декабристов.

— По-моему, ты перемудрил, Алексей, — возразил Агафон. — Если бы здравомыслящие были, то они прежде всего чемодан с баксами оприходовали, тем более что его искать не надо было.

— А по-моему, — решился вякнуть Луза, — его как раз за чемодан и порешили. Небось должен был на встречу с деньгами прийти, а пришел пустой.

— Помолчал бы? — отмахнулся Агафон. — Сошел бы за умного…

— Сама идейка, конечно, дурная, — с неожиданным интересом произнес Сэнсей. — Но надо вокруг всей этой ситуации немного пошевелить мозгами. Ясно, что пятьсот тысяч баксов он привез не на мелкие расходы. На эти деньги у нас в области пять хороших коттеджей поставить можно. Конечно, он мог быть курьером, который без особого шума и крутой охраны вез бабки для большого человека. Но тогда, извиняюсь, он должен был не оставлять «дипломат» в гостинице, откуда его даже уборщица могла свистнуть, а первым делом забивать «стрелочку» и сдавать груз, потому что при таких деньгах, да еще и чужих, никто спокойно разгуливать не станет.

— Резонно, — заметил Гребешок, — а потому мне показалось, что он про деньги в «дипломате» вообще ничего не знал.

— Ну ты даешь, блин! — скривился Агафон. — Ты бы послал кого-то с такими бабками, ничего не сказав?

— Я еще не дорос, чтоб посылать, — скромно заметил Гребешок, — но иногда бывает лучше, чтобы курьер не знал, что везет.

— Допустим, — веско сказал Сэнсей. — Возьмем это на заметку. Теперь насчет той штуки, которую он заполучил на бульваре. Если кто-то ему ее передал, то пол-«лимона» в кейсе к ней не имеют отношения. Потому что еще товарищ Карл Маркс вывел удивительно умную формулу — «товар — деньги — товар», благодаря которой мы сейчас и колупаемся в нашей родной рыночной экономике. Ясно, хрен бы ему отдали эту фигулину на руки, если бы не получили взамен кейс с баксами.

— Командир, — осклабился Агафон, — умные люди такой бизнес среди бела дня на бульваре делать не стали бы. Потому что денежки счет любят, а товар — качество. Даже если, допустим, качество той штучки, которую Ростик в пакете унес, он смог сразу определить, на глаз, на вкус или по запаху, то баксы надо куда круче контролировать, иначе впарят самоделки и будут правы. Во всяком случае, так, чтобы все на полном доверии, — это несерьезно.

— И какой можно сделать вывод? — по-профессорски спросил Сэнсей.

— А такой, что вещицу господину Ростику могли отдать не раньше, чем к нему в номер зашли специалисты, поглядели бабки, пересчитали…

— …и оставили их на месте? — иронически продолжил Гребешок. — Лажа все это. Эти твои «специалисты» должны были прийти в отель намного раньше меня: пятьсот тысяч сотнями проверить и пересчитать не так-то быстро. Если они не полные лохи, то меньше чем за пару часов не уложились бы. Даже если бы они администраторше заплатили, то все равно стремно сидеть в номере, купюрами шелестеть. Не дай Бог какая-нибудь уборщица старой закалки стуканет! Самое оно было взять чемоданчик, пихнуть его в какую-нибудь сумочку попроще и культурно покинуть заведение. И где-то на родной хате все толково посчитать и проверить. Кстати, если бы они действительно наведывались в этот самый «HOTEL BEREGOVIA» с ведома тамошнего персонала, то после предъявления моей ксивы у этого персонала должны были маленько нервишки заиграть. А они абсолютно не дергались. По-моему, все было проще.

— Как именно? — прищурился Сэнсей.

— Да так. Ростик никому никаких денег не привозил. Это были, скажем так, его личные-кровные, которые он копил детишкам на молочишко. А на бульваре он забирал уже давно принадлежащую ему вещичку. Которая была когда-то на черный день заныкана. Или, наоборот, на очень светлый. Скажем, на случай переезда в США на ПМЖ.

— Вот это вписывается, — одобрительно кивнул Сэнсей. — В коробочку, которую вы у него усмотрели, запросто можно было положить много-много мелких брюликов, смешав их, допустим, для страховки с сахарным песком. А отъезд этого дяди в Западное полушарие мог быть кому-то очень некстати. Вот его и наказали по всей строгости советского блатного закона.

— Вообще-то, — заметил Агафон, которому не очень понравилось, что версия Гребешка, то есть сущего салаги, получила поддержку Сэнсея, — это все клевые рассуждения, только нам-то от этого не легче. Москва опять какие-то заварухи крутит, Ворон им подтягивает, а мы втемную играем хрен его знает в какой бейсбол. Чует мое сердце, Сэнсей-Алексей, что надо нам не маяться дурью и не копаться во всем, а свалить куда подальше, пока руки-ноги при себе. Извини, но я откровенно, от души.

— А что, откровенность не наказуема, — осклабился Сэнсей. — Изложи подробнее, может, придем к консенсусу…

— Давай спляшем от Гребешковой версии. Все по делу, убедительно и

толково. Если этот самый Ростик рванул когти из столицы, захватив с собой трудовые сбережения, и решил по дороге в Штаты заехать в нашу родную область, дабы прибрать, условно говоря, брюлики, то, надо думать, в газеты объявления не давал. Согласен?

— Как дважды два, — кивнул Сэнсей.

— Однако нам приходит команда его вести, не брать, а только тихо смотреть, куда он пойдет, с кем повстречается. И Ворон, как я уловил, насчет того, чтобы его сцапать, отвезти сюда, в «Куропатку», и допросить по делу, был против. Так?

— В натуре. Дальше валяй…

— О том, что из нас топтуны никакие, ты ему докладывал? Докладывал, хотя Ворон не лопух и сам бы мог догадаться. Однако же он погнал волну: «Делай, блин, и не выступай!» Кроме как подставой это ничем не пахнет. Спалить нас Ворон хочет.

— Пока, братан, — нахмурился Сэнсей, — это дешево смотрится. В принципе Ворон, если очень захочет, может нас пописать даже без повода. Тихо, мирно и подальше от «Куропатки», где за нас случайно сорок бойцов заступиться могут. И сделать это так, чтобы мы не заподозрили ничего. Чтобы, скажем, Федя, который за меня останется, его напополам не разорвал по неграмотности. Да и вообще… На фига ему все это затевать?

— Да потому, Алеша, что мы ему нужны как козлы отпущения. Прикрытие мы для него. Скажем, попросила его Москва постеклить слегка за Ростиком, поглядеть, откуда он брюлики вынет, а потом взять с камнями и купюрами. Логично, командир?

— Около того.

— Ворон, узнав, что у него такой ценный кадр на территории появится, решил маленько набарахлиться. А нас подставить. Вот, мол, эти лохи упустили, я ни при чем. Хотя, может, у него другая команда ходила за Ростиком…

— Понял, — оборвал Агафона Сэнсей. — Все умно, только одно невпротык: чемодан с баксами. Его надо было прибрать, а не отдавать ментам в качестве вещдока. Или тут другая игра, по другим козырям. Короче, у нас словоблудия до хрена, а толку — чуть. Насчет идеи слинять, считай, что я не слышал. Во-первых, это не так-то просто, а во-вторых, западло. Сами себя и подставим, если на то пошло.

Он очень нехорошо посмотрел на Агафона, словно бы договаривая мысленно: «А задумаешь, сучара, сам ноги сделать — я их тебе вырву и спички вставлю!»

С удовольствием отметив, что Агафон от этого взгляда поежился, Сэнсей продолжил:

— А вообще, мужики, пора думать над тем, где и как искать. Нас простят, если мы хотя бы «хвост» ухватим. А если по ходу дела определим, что нас действительно подставляли, то можем и сами в игрушки поиграть…

«Парк горького пьяницы»

Городской Парк культуры и отдыха имя пролетарского писателя никогда не носил. Это в Москве был ЦПКиО им. А.М.Горького, чтобы отличать его от других ПКиО типа «Сокольников» и «Измайлово», а тут, в облцентре, других парков культуры и отдыха не было.

Старожилы, утирая ностальгическую слезу, утверждали, что перед войной и даже после войны это было вполне приличное и культурное место. Более того, многие из особо ностальгирующих утверждали, что именно здесь, в Парке культуры и отдыха, они ощущали себя гражданами страны победившего социализма.

Парк был разбит на окраине города. Сейчас в это не верилось, потому что давно все привыкли считать этот район почти что центром. По призыву партии, комсомола и профсоюзов рабочий класс ежедневно выделял по триста человек на благоустройство парка, которым сохранялась зарплата по основному месту работы. Производственную норму за того, кто трудился в парке, выполнял коллектив его бригады. Трудились ударными темпами, на субботники и воскресники туда сходилось почти все трудоспособное население. С оркестрами, песнями, знаменами, лозунгами и транспарантами: «Возведем очаг социалистической культуры!», «Долой старорежимную пьянку — даешь культурный досуг!», «Парк культуры — пролетарский удар по мракобесию и поповщине!».

Каких только чудес не было в Парке культуры! И парашютная вышка ОСОАВИАХИМа высотой в двадцать метров, и стрелковые тиры, где можно было от души пострелять из малокалиберной винтовки по силуэтам буржуев, белогвардейцев и фашистов. И карусели-качели для детей, и почти настоящие «виражные самолеты», «мертвые петли» и «иммельманы». Пруд с лодками и водяными велосипедами, а также дощатым бассейном с восемью плавательными дорожками. Клумбы с цветочками и гипсовыми вазами, подстриженные шпалеры кустов, деревья, аккуратно побеленные на метр от земли, желтые скамеечки и симпатичные чугунные урны. Можно было сразиться в шахматы, шашки и домино, попить пива или лимонада, чайку с баранками. Зимой по парку были проложены освещенные лыжные трассы, работал каток, где иногда играл духовой оркестр. Для детишек устроили деревянные и снежные горки. На эстрадах выступали лекторы и массовики-затейники, артисты из областной филармонии и самодеятельности. Кино показывали: «Чапаева», «Трактористов», «Волгу-Волгу», «Цирк», «Вратаря», «Ленина в Октябре», «Александра Невского». Под Новый, 1941 год даже карнавал провели с елкой и фейерверком…

В войну парк сильно сдал. Гуляли тут мало. Военруки из средних школ выводили сюда старшеклассников заниматься военным делом, в бывшей дирекции разместили штаб МПВО города. Правда, воздушных налетов на город во время войны не было и бомбы в парк вроде бы не падали, но все-таки у тех, кто вернулся в родной город после войны, парк вызывал горечь.

Но его сумели восстановить и сделать почти таким, как до войны. Даже еще чуточку приукрасить. Например, соорудили два фонтана, окруженные клумбами, а напротив главного входа установили (посреди большой клумбы в форме пятиконечной звезды) трехметрового бронзового Сталина в фуражке и шинели, с загадочной улыбкой и поднятой рукой. Он словно приглашал всех с кавказским гостеприимством: «Заходи, дорогой, гостем будешь!»

Вот с него-то, как утверждали старожилы, и началось разрушение парка.

В 1961 году пришло с верхов распоряжение — убрать Сталина. Темной ночкой подъехали на грузовике солдаты, подогнали мощный кран и увезли Иосифа Виссарионовича. Говорят, сразу в переплавку, на патронный завод, гильзы делать. А может, и врали. Факт тот, что остался пустой постамент, на который долго ничего не ставили.

То ли от того, что зоркое око Вождя перестало следить за порядком, то ли от того, что его преемникам все стало по фигу, но парк медленно и неуклонно разрушался. Срезали автогеном парашютную вышку, распилили на секции и… бросили ржаветь. Лекторы и артисты стали появляться все реже, потому что могли предложить публике только то, что она могла, не выходя из дому, увидеть по телевизору. Единственное нововведение хрущевских времен — молодежное кафе — очень быстро превратилось в пивняк самого запойного пошиба. Фонтаны засохли и проржавели, лодочная станция сгорела, лодки рассохлись, пруд преобразовался в зачаток болота. Главным культурным мероприятием стали танцы, а спортивным — драки после танцев.

Катастрофа произошла не в одночасье. Иногда что-то подновляли, подкрашивали, подбеливали. Но надолго не хватало. Все опять ломалось, ржавело, облезало. В солидной ограде парка появились дыры, через которые жители новых кварталов, обступивших парк со всех сторон, забегали туда распить бутылочку-другую, справить нужду под прикрытием растительности или просто вывалить ведро с мусором.

Наступление цивилизации и рыночной экономики превратило треть парка в базар. Все ближайшие к главному входу аллеи украсились киосками и лотками, где продавалось что душе угодно: от дубленок и кожанок до веников и декоративных лаптей. Но больше всего — бутылок. Поэтому в двух остальных третях парка, особенно в летнее время, то и дело звучала знаменитая гагаринская фраза «Ну, поехали!», означавшая, что очередная тройка алконавтов приступает к своему мероприятию «по линии космоса».

Шпана в парке завелась еще после войны. Правда, первое послевоенное поколение безотцовщины-беспризорщины было довольно быстро отловлено и посажено. Все те же старожилы утверждали — хотя последующие поколения им не верили, — будто в пятидесятые годы можно было спокойно гулять с любимой девушкой по самым темным аллеям и не ждать, что из-за кустов выйдут человек десять трудных подростков. А вот «шестидесятники» уже знали, что ходить надо только там, где свет горит. Причем количество освещенных аллей все уменьшалось, фонари с завидной регулярностью расшибали камнями, а иногда — должно быть, от избытка сил — выворачивали вместе со столбами. Бригадмильцы, а после них дружинники и окодовцы (ОКОД — оперативный комсрмольский отряд, если кто забыл) вели со всеми этими негативными проявлениями борьбу, но… как-то не так, должно быть. Если при Сталине за разбитый фонарь пятнадцатилетнего шпаненка могли запросто определить во «вредители», а за выстрел из порохового самопала признать «террористом», то в «оттепельные» годы, как и потом, в «застойные», его приводили в штаб дружины, вели задушевные беседы, убеждали записаться в библиотеку или кружок авиамоделиста. Одним словом, ударились в другую крайность.

Какое-то время считалось, что главное — не дать пацану сесть в тюрьму до армии. Армия мыслилась как всемогущая воспитательная сила, способная превращать человека в человека. Никто и подумать не мог, что армия, пополняясь шпаной из компаний, привыкших бить фонари и морды на аллеях, сама заметно переменится к худшему. И вместо дисциплинированных подтянутых умелых парней оттуда стали возвращаться угрюмые, жестокие, накачанные, агрессивные дембеля. А потом еще Афган добавился… Возвращаясь из армии, «деды» навещали свои прежние компании, учили новые поколения уму-разуму. Сюда же наведывались и те, кто, не дотянув до призыва, залетел в колонии; все это сплавлялось, смешивалось, срасталось. И несмышленышам было жутко лестно доказать свою отчаянность и крутость перед парнями, чье имя могло повергнуть в трепет даже старшеклассника или пэтэушника.

«Да ты чего, в натуре, на „парковых“ тянешь?» — Этой фразой пацан мог обеспечить себе мирный проход через любой самый опасный двор в городе, если после этого называл пару известных народу кликух. Парнишка, живший в любом районе города и имевший друзей в парке, хорошо знал: чуть что — за него заступятся, отмолотят обидчиков в любом числе. Даже Лавровка, где тоже были жутко крутые люди, после двух-трех больших разборок признала, что парк сильнее.

Когда-то в этом самом парке начинали свою сознательную жизнь и Агафон, и Гребешок, и Налим с Лузой. Правда, в разное время, хотя разница в возрасте между ними была не очень большой.

Агафон тусовался тут еще при застое. Но после того, как двух его друзей посадили, а одного по пьянке зарезали, как-то охладел к парковым делам, более-менее закончил десять классов и ушел в армию, откуда подался в ментуру. Не потому, что проникся особой ненавистью к преступной среде, а потому, что уловил: пушка, ксива, рация и дубинка дают власть. Службу он, правда, нес не в парке, а в другом районе города, но привычку бить упавшего ногами вынес из этих «романтических» аллей. Увы, она его и подвела.

Гребешку довелось «парковаться» в самое безалаберное время — между застоем и перестройкой. Поначалу он был слабоват, но нахален и в результате часто приходил из парка с фингалами. Потом разогрелся, раскачался и завоевал авторитет. При этом очень ловко избежал приводов и удачно успел уйти в армию. Задержись он буквально на пару дней дольше — влип бы в историю. Кодла, в которой он до этого состоял, прицепилась к каким-то прилично одетым парням. А те оказались оперативниками КГБ, к тому же при пушках и при исполнении служебных обязанностей. Одного из друзей Гребешка грохнули в пределах необходимой обороны, а остальных положили на землю в живом виде, после чего упаковали всех в кутузку. Гребешок узнал об этом уже в армии.

Луза и Налим принадлежали к последнему поколению парковой шпаны, которое росло и развивалось в условиях демократии. Похулиганить им удалось вволю, но очень они попались быстро. На зоне им сразу стало ясно, что они занимались ерундой, пока умные люди дела делали, и по возвращении возмечтали о том, чтоб найти себе крутого пахана.

Как раз в то время город был поделен между командами Черного, Штангиста и Курбаши. Парк отошел к последнему вместе с образовавшимся там рынком. Для шелупони, крутившейся в парке, настали тяжкие времена. Господину Курбатову стали поступать жалобы от владельцев подконтрольных торговых точек. Мол, мы платим за охрану, а тут какие-то неорганизованные ползают, требуют еще… Курбаши выделил на рынок «опергруппу», которая четко отловила самозваных рэкетменов и сделала им козью морду. Точнее, привела их морды в трудноузнаваемый вид. После этого группа прошлась по парку и провела разъяснительную работу. Всем юношам и девушкам было доведено до сведения, что отныне и довеку любые попытки взимать какую-то дополнительную плату с палаточников, лоточников и наперсточников будут караться более строго. В пределах всей торговой зоны был установлен запрет на самовольное «обувание» покупателей, неорганизованное стучание по мозгам, торговлю «кайфом» без «лицензии» Курбаши и на другие мероприятия, грозящие подорвать реноме паркового рынка. Не рекомендовалось также излишне часто чистить морды алкашам, чтоб не отвадить их от традиционных мест распития.

Некоторые лидеры шпаны по молодости и глупости не вняли предупреждениям, считая, что Курбаши берет на понт. Но Юрий Иванович шутить не привык. Он провел «зачистку зеленки» так, как никакой милиции не снилось. Трупов, правда, было немного, тяжких телесных тоже, но с тех пор желающих нарушать установленные Курбаши правила больше не находилось. Да и самой шпаны в парке поубавилось. В городе открыли дискотеки, бары и кафе, где можно было «оттянуться», если есть на что. А вопрос о бабках стал остро — мамы-папы у многих оказались на мели, стало быть, зарабатывать потребовалось самим. Времени на пустое дуракаваляние не осталось. Кто сел в коммерческие киоски, кто взялся их охранять. Одни угоняли тачки, другие их продавали. Кто-то ломал квартиры, кто-то ставил в них металлические двери.

К тому же торговая зона парка под мудрым руководством Курбаши, а затем Степы с каждым годом все расширялась. Правда, не так быстро, как хотелось бы, потому что количество продавцов росло гораздо быстрее числа платежеспособных покупателей. Несмотря на широчайший ассортимент товаров со всего света, основную выручку по-прежнему давала водяра.

Таков был этот парк летом 1996 года, в тот самый день, когда к его воротам подкатила «девятка» с Гребешком и Лузой. Они остановились у бетонной стенки, на которой какой-то рок-фанат несколько лет назад напрыскал краской название любимой группы «Парк Горького», а в более поздние времена некто добавил углем: «…пьяницы». Все вместе это читалось очень актуально.

Кончик «хвоста»

Дождик капал, в лужах, заливших выбоины и вмятины асфальта, лопались пузыри. Из машины вылезать не хотелось.

— Зря мы, Миха, сюда поперлись, — проворчал Луза. — Неужели этого козла могло сюда потянуть? Да и не упомнит его никто, даже если он тут был. Тут каждый день тыщи людей ползают.

— В таком прикиде, как у него, тут и трех человек за день не бывает. Обязательно приметили бы, — возразил Гребешок. — Да он наверняка не один был.

— Отчего бы его сюда понесло? Я лично, если почуял, что меня водят и сумел оторваться от нас — как он, — то первым долгом рванул бы куда подальше. На попутку — и за город, скажем.

— А баксы в кейсе? Это не рублями пол-«лимона». Пробросаешься.

— Ну если знаешь, что за эти баксы без башки оставят, то можно и бросить. Я свою и за миллиард дарить не буду.

— Правильно, поэтому он сам и не погнал в гостиницу. Чтобы, например, ты сделал на его месте?

— Я тебе уже сказал что. Дернул бы, пока рога не обломали. А ты по-другому сработал бы, да?

— Смотря по обстановке. Если бы у меня в городе никого знакомых не было, то, наверно, драпанул бы пустым. А если бы был кто-нибудь знакомый, да еще вхожий в гостиницу, то попробовал бы достать.

— Если бы да кабы… А если бы в номере засаду держали?..

— Ничего не поделаешь. Значит, судьба такая.

— Но все равно, почему именно на рынок приехали, я не пойму.

— Потому что его нашли в двух шагах отсюда. Вон, видишь, крыша торчит? Это дом восемь по улице Матросова. Там он и лежал, в двух шагах от ограды парка.

— Ну и что? Его могли чикнуть за сто верст отсюда, а потом запихать между гаражами.

— Подумай, Луза! — нервно произнес Гребешок. — Только мозгами, если можно. Тебе надо срочно жмура прятать, причем не простого, а полупотрошеного, от которого вонизм идет на сто верст, который весь в кровище и к тому же голый. Ты его потащишь за сто верст?

— Тачка есть — потащу…

— Правильно, только не в город, верно? Ты его за город потаранишь. Опять же завернешь его во что-нибудь, чтобы потом багажник не отмывать. Ты улавливаешь мыслю, юноша?

— Более-менее…

— Что-то по глазам твоим сдается, будто «менее». Продолжаю! Труп голенький, ни во что не завернутый, а следов крови со стороны проезда между гаражами нет. Даже если представить себе, что там были полные лохи, которые, имея машину, привезли жмурика в соседний двор и закинули его между гаражами, то трудно понять, как они там кровянки не накапали.

— Может, затерли?

— Ты ночью разглядишь все пятна? Да ни за что. Обляпали бы всю крапиву с внешней стороны, да еще и помяли бы ее вместе с этим топольком. А крапива смята только со стороны забора. Понял? Дыши носом!

— Но там же дырки нет. Менты смотрели.

— Знаю я, как они смотрят. Конечно, прикинули: раз тропки нет, не топтано, значит, и дырки нет. Ладно, это мы потом проверим. Пошли по гостям!

Луза вздохнул, затянул «молнию» на ветровке и вылез из машины. Гребешок запер «девятку», пискнул электронным ключиком и присоединился к товарищу. У ворот рынка возвышались два крупных мужичка-охранника, в камуфляжках и черных беретах, с дубинками у пояса. На рукавах было нашито нечто вроде геральдических щитов с изображением какого-то зубастого зверя неопределенной расцветки и надписью «ОА „Барс“. „ОА“, надо думать, означало „охранное агентство“. Луза еще в прошлом году стоял здесь, на этом почетном посту, собирая по тысяче рублей за вход на территорию рынка.

— Здорово, барсики, — улыбнулся Гребешок. Луза, напротив, сделал очень серьезное лицо, поскольку работа в «Куропатке» считалась куда как более престижной и возвышала его над прежними сослуживцами. ОА «Барс» было, выражаясь по-канадски, farm-club «Куропатки».

— Здравствуйте, — сказал один из охранников, белобрысый и, несмотря на юные годы, фиксатый. — Чем обязаны, товарищ бывший лейтенант?

— Позавчера вы в это время на воротах стояли? — спросил Гребешок.

— Так точно, — с иронией отозвался белобрысый. — По-моему, ничего не пропало.

— И палатки ваши все на месте, — добавил второй страж.

— Молодцы, отмечу в приказе, — с той же иронией подыграл Гребешок. — Теперь немного серьезней. Вот рожа. Видели такую? Белобрысый скептически хмыкнул и сказал:

— У нас такие не ходят. Не супермаркет.

— А я, по-моему, видел… — неуверенно произнес второй. — Точно! Ты поссать пошел, я один стоял. Часа в два с чем-то, после обеда. Я еще подумал: «Такой крутяк — и без своей тачки». Помню. Он на частнике приехал.

— Не на голубой «шестерке» случайно? — спросил Гребешок.

— Нет. На «Запорожце».

— Один был или с кем-то?

— Один. Частник его высадил и поехал. А этот, прикинутый, на рынок пошел.

— Когда обратно выходил, не помнишь?

— Нет, это не скажу. Мы где-то через час сменились.

— А в течение этого часа он точно не выходил?

— Командир, — хмыкнул белобрысый, — в принципе он мог из парка через любую дырку уйти. И вообще, шли бы вы лучше сначала к Жоре. А то он уже на нас в окошко зырит, думает, что мы на него стучим.

— Сначала мы к моему другану забежим, — сказал Гребешок, — а уж потом вашего Жору озадачим.

Он решительно шагнул в ворота, вдохнул привычно затхлый базарный аромат, уши наполнил галдежом и матом. Луза, гордо глянув на бывших коллег, последовал за старшим товарищем с видом доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе.

Гребешок и Луза свернули от ворот вправо, где позади палаточного ряда возвышалось приземистое облупившееся строение с надписью: «Пост милиции». У дверей стоял желтый «уазик», в, котором на водительском месте сидел сержант и читал «Пентхаус» трехлетней давности.

— Здорово! — поприветствовал Гребешок. — Разлагаемся помаленьку, товарищ Маслов? Нехорошо! Куда ваша комсомольская организация смотрит?

— Хоть бы чего нового придумал, — отозвался сержант. — Ну люблю я это дело. Имею право. Чего надо?

— Балахонов на месте? Или по рынку ходит, службу правит?

— Куда он денется… — зевнул Маслов. — Здесь сидит.

— Очень кстати! — произнес Гребешок и вместе с Лузой направился в помещение поста, даже не сбавив шаг около совсем юного милиционера-автоматчика, сторожившего вход.

Внутри пахло мочой и бомжами, хотя за решеткой «обезьянника» было пусто. Напротив, за деревянным барьерчиком, стоял застланный зеленой бумагой стол с телефоном. В кресле сидел лейтенант в рубашке с погонами и помаленьку решал кроссворд.

— Да-а, — вздохнул Гребешок. — Совсем разболтались в мое отсутствие. На Воздвиженском рынке, помнится, так не работали!

— Привет, — лейтенант, целиком поглощенный кроссвордом, подал Гребешку руку через барьер. — Подскажи слово, а?

— Сделаем.

— «Героиня одноименного романа Л.Толстого». Какого, блин, романа? Не написали…

— Сколько букв?

— Восемь.

— КАРЕНИНА.

— Это которая под поезд? Во, блин, придумали чуваки. Ладно. — Балахонов вписал слово в клеточки и улыбнулся Гребешку. — Рад тебя видеть, Мишук. Солидный человек стал, крутой такой. Пора брать, наверно?

— Может быть. Но я не тороплюсь.

— Я в шутку.

— Естественно. Но сейчас вопрос не в шутку: сыскари у вас тут давно были?

— Имели место. И позавчера, и вчера, и сегодня утром в парке шарили. Сопровождал.

— Что искали, не сообщали?

— Да это по поводу «расчлененки» на Матросова, восемь. Считают, что тюкнули у нас и выкинули через забор за гаражи.

— Собачкой отрабатывали?

— Позавчера еще, сразу после того, как труп нашли. А толку? Там перцем попрыскали из баллончика. Раз нюхнула и заскулила. Кинолог матерится — нюх угробить можно… Стали смотреть визуально. За три дня весь парк проползали, искали, где могли его разделать, ни фига не нашли. Чисто. Конечно, нас заколебали: слышали крики или нет?

— А вы не слышали?

— Нет, знаешь, ни черта не слышали. Конечно, пацаны в одном месте дрались, но некрупно. Пять на пять примерно. Мы туда подъехали, разогнали. Потом все тихо было. Как раз в то время, когда его, по идее, кончали.

— Может, ему рот заклеили или загипсовали?

— Нет, это они бы заметили. Ему, наоборот, всю пасть разорвали — от уха до уха. Ори не хочу… Слушай, нескромный вопрос можно…

— Не мучайся, Балахоша, меня волнует то же, что сыскарей, а не наоборот. Уловил? Морду лица этого великомученика тебе показывали?

— Показывали. Был он здесь на рынке. Где-то с 14 до 15 часов. Я его сразу приметил. Слишком шикарно прибарахлен был. По-московски. Наши «новые» сюда не ездят. «Шестерок» гоняют, если надо. Да и вообще у них супермаркеты свои, куда с нормальными деньгами не сунешься.

— В руках ничего не приметил?

— Пакет был, по-моему. С голой бабой, кажется.

— С загрузкой?

— Да, лежало что-то. Но немного, типа коробки с чаем. Небольшой, вроде «Индийского» со слонами.

— На рынке покупал что-нибудь?

— Вот это я не углядел. Я же не знал, что с ним к ночи станется.

— Ну а куда пошел в парке-то?

— А, это я помню. Направо, к цветочникам.

— Ты говоришь, он до 15 часов тут торчал? Видел, как он уходил?

— Вообще-то видел. Но теперь сомневаюсь.

— Ни фига себе! Это как же понимать, гражданин начальник? Поддали, что ли, с устатку?

— Как говорят штатники, не буду ни подтверждать, ни опровергать. Принял. Немножко так, для здоровья. Косой не был, однозначно. Примерно в три часа этот покойный с рынка свалил. Вот через это окошко я его видел, со спины и краем глаза. Пакет он тащил, а было еще что у него или нет, не разглядывал. Ворот отсюда не видно. Ясно, конечно, что он на выход шел. А так, хрен его знает, может, повернулся да и пошел обратно. А сыскари, они въедливые: то да се, найдут, что его у меня на территории потрошили, начнут копаться. Рапорточек накатают, служебное расследование не дай Бог заварят. У меня и так есть выговорешник от города. Лупанут еще неполное служебное, а на эту халяву знаешь сколько ртов откроется? Еще прицепятся: а почему вы, лейтенант Балахонов, неверно нас информировали? Нетрезвое состояние? А может, вам взятку подкинули за такое сообщение? Ну его на хрен. Лучше скажу, что не видел вообще. Не смотрел в окошко, следить за каждым мирным покупателем не

обязан.

— Резонно. Значит, сыскари ни фига отсюда не взяли?

— Ну, это я не знаю. Они мне отчета не писали. Пока я с одними по территории лазил, другие по палаткам тоже гуляли. Сами по себе. Четко пока ясно одно: места, где его пластали, не нашли. Но парк пока со счетов не сбрасывают. Двадцать пять гектаров все-таки, до самой реки тянется.

— Такого проще в реку было кинуть, чем тащить километр до забора.

— Это если по уму. А тут псих работал, сразу видно. Таких не просчитаешь.

— Ладно. Спасибо за информацию. — Гребешок быстро глянул вбок, убедился, что тощий автоматчик находится за дверью и отделен вдобавок мощной спиной Лузы, и выдернул из-под ветровки две зеленые бумажки. Балахонов быстренько прибрал их к месту.

— Зарплату-то вовремя платят? — уже вставая, спросил Гребешок.

— Под выборы рассчитались, а то пару месяцев протянули. Но все равно — полезно.

— Грех хорошим людям не помочь. Бывай, Андрюша. Если что новенькое-интересное будет, скажи Жорику, что хотел бы со мной увидеться. Можно не здесь, на природе где-нибудь. Рыбалку бросил?

— Не выходит в последнее время.

— Ну ладно, потом обговорим. Хорошо с другом поболтать, но дела давят.

Гребешок и Луза вышли из помещения, помахали ручкой задремавшему в кабине Маслову и направились в офис охраны рынка, где их уже дожидался начальник Жора. Тучный, массивный дядя, на нем — в обтяжку распиравший камуфляж очень большого размера.

— Здорово, толстый! — бодро начал Гребешок. — Не перебрал массу, здесь сидючи? Пацанов небось качаться заставляешь, а сам брюхо наедаешь? Смотри, настучу Сэнсею, он тебе жир сгонит.

— Опять балабонишь? — беззлобно хмыкнул толстяк. — Дал же Бог язык-помело! В гости ведь пришел, между прочим, не к себе домой. Мог бы и пузырик выставить, по-человечески, ан нет! В ментуру прется сначала, а в дружескую контору потом. И бойцов моих уже опрашивал у ворот. Не уважаешь Жору?

— Окстись! — улыбнулся Гребешок. — Да тот до вечера сдохнет, кто Жору не уважает! Пузыриком я, конечно, рассчитаюсь, но, извини, не сегодня. Загрузили, мать его так!

— Ну и что тебе менты про меня наврали? — почти всерьез поинтересовался Жора.

— Ничего особо не наврали, только, говорят, видели, что Жора по рынку сыскарей водил…

— Во брешут-то! Они сами ходили. — Жора не в шутку испугался. Гребешок хихикнул и похлопал Жору по плечу.

— Не волнуйся. Мне интересно только, куда они заходили и чем интересовались.

— Да мужиком интересовались одним. Когда пришел на рынок, чего тут делал, куда ходил. Морду показывали, на Алена Делона похож.

— Правда? — почти искренне удивился Гребешок. Он лично такого сходства не находил.

— Ну, мне так сказал кто-то. Я этого Делона никогда не видел, только песню помню, что он одеколон не пьет.

— Понятно. А мужика ты видел?

— Видел. Когда он пришел, не помню, а как уходил, видел. Десять минут четвертого свалил. Это точно.

— И больше на рынок не приходил?

— Нет, это я бы запомнил. Такие понтовые здесь нечасто.

— Когда с рынка уходил, что у него в руках было? Не запомнил?

— Пакет был, с голой бабой. И еще он цветы у Люськи купил.

— Точно? — Гребешок довольно успешно подавил азартное волнение.

— Точно. Девять роз. Я аж обалдел на него. Валек с Гришкой, которые на входе стояли, тоже обалдели.

— Это те, что сейчас стоят? С которыми я разговаривал?

— Нет, те, что сейчас стоят, — это Саня и Лесик. Они всегда в три часа сменяются, а заместо их Валек и Гришка встают. Хошь, я их позову, подтвердят.

— Да ладно, чего там… Верю. Одно странно: неужели, чтобы девять роз выбрать, нужно час по рынку ходить?

— А он и не ходил. Он пробежался вдоль цветочниц разок, купил букет у Люськи. Триста тысяч огребла с одного!

— И после этого час искал дорогу на выход?

— Да брось ты! В парке погулял, наверно.

— Это ты знаешь или прямо сейчас придумал?

— Да нужно мне следить за всеми! Драки не было — не было, Кассу нигде не сняли. Мужик этот в 15.10 свалил.

— На чем уехал, не помнишь?

— Тачку поймал, по-моему… «Жигуль». Не «восьмерку» и не «девятку» — это точно.

— Не голубую «шестерку» случайно?

— Нет. Белый «Жигуль» был.

— В какую сторону уехал?

— К центру куда-то…

— Ты и ментам все то же сказал? — с ехидцей спросил Гребешок.

— Ментам я вообще никогда и ничего не говорю. Я этого мужика не знаю, мне он дороги не переходил. На фига подставлять, если что? А потом разборки пойдут не дай Бог. Вам лишние хлопоты, нам заботы. Менты в первый раз приходили, когда другая смена стояла. Те, конечно, четко ответили, что никого не видели, потому как их тут не было. Ну а с теми, кто был, я провел работу. Все чисто, не подкопаешься: народу тыщи, фиг кого упомнишь. Может, был, а может, нет. Может, ушел, а может, до сих пор на рынке трется. Вот так и говорил. Они тогда сами по рынку пошли. Я не зря второй этаж над «караулкой» поставил — весь базар как на ладони. Четко засек, с кем беседовали. Потом, когда укатили, прошелся по горячим следам. Мужики, конечно, как один, — «не знаю, не помню». Бабы, конечно, припомнили. Морда и фигура у него, по их понятиям, на уровне. У Люськи побывали. Та наговорила с три короба, но по делу, как я понял, — ноль без палочки.

— Ты всех обошел? — испытующе поинтересовался Гребешок.

— В смысле всех, кто с ментами общался? Не знаю. Они почти по всем рядам ходили. К тому же, знаешь ли, народ разный. Ментам одно скажут, мне — другое, а тебе, сейчас пойдешь проверять, — третье.

— Ловок ты, толстый, — скорее поощрительно, чем угрожающе, произнес Гребешок. — Короче, хрен тебя поймаешь…

— Работа такая. — Пузан расплылся в улыбке. — Пойди пройдись, поспрашивай. Кстати, тебя, случаем, не сыскари наняли, а? Шутка.

— Жорик, — снисходительно произнес Гребешок, — я это как шутку и принимаю. Оцени. Но помни: в наших кругах принято отвечать за слова. Придерживай язык, избегай резких выражений и достойно умрешь от старости.

— Я постараюсь.

— Хочешь, покажу тебе, отчего менты этим прикинутым интересуются? Глянь фотку и оцени сходство. — Гребешок показал фото, запечатлевшее останки гражданина Воинова-Лушина, резко поменявшемуся в лице Жоре. — Чувствую, что у тебя аппетит разыгрывается, верно? Или мыслительная активность повышается, может быть?

— Бляха-муха, — помотал головой Жора, — я такого даже в ужастиках не видал… Но я, если честно, больше того, что сказал, не знаю. Мамой могу поклясться.

— Верю, родной, верю! — осклабился Гребешок, похлопав Жору по плечу. — Потому что догадываюсь, насколько хорошо ты все прочувствовал. И понял, какие могут быть сложности от неправильного поведения. Все, что по этому делу, — только лично со мной. Сюда, учти, могут и не только менты наведаться. Или скосят под ментов — это теперь модно. Держись строго, так же, как и раньше: не видел, не знаю, не помню… Но не дергайся, а то тебе тоже бошку снимут и в брюхо засунут. Поскольку тебе официально пока никто не сообщал о том, что этого убили, смотри не проговорись. Если Балахоша о чем-то проболтается, запомни, скажи мне. Но не здесь. Мне тут часто светиться не нужно. И долго ходить по базару не стану. Люсю эту самую ты мне издали покажи, раз говоришь, что ее точку у тебя со второго этажа видно. Я сам с ней поболтаю. Без тебя и твоих помощников. Для чистоты эксперимента.

— Как скажешь… — с легким облегчением вздохнул Жора. Поднялись на второй этаж «караулки». Жора подвел гостей к окошку.

— Вон ее цветочки, видишь? — отдуваясь после подъема по лестнице, пропыхтел он. — А вон она сама, рыжая. На той неделе покрасилась.

— А рядом с ней? Чернявая?

— Лола, по-моему. С Таджикистана рванула, из Курган-Тюбе. Родня в Афган побежала, а она сюда сдуру заехала. По-русски нормально говорит. Сейчас у Люськи живет.

— Хозяин у них кто?

— ТОО «Аромат», слышал про такое?

— Понятно… — Гребешок подмигнул Лузе и двинулся к выходу. Когда спускались вниз, Луза, долгое время помалкивавший, решился спросить:

— Ну и чего нам это даст?

— Эта нам много чего дать могла бы, — ухмыльнулся Гребешок. — Например, трипаком на всю жизнь обеспечить. Лярва редкостная и почти идейная. В смысле, для нее оплата — вторична, главное — сам процесс. Усек?

— Так точно, — оскалился Луза, — понял… А если по делу?

— Это там выясним. Сейчас пока твое дело — глазеть по сторонам. Я треп беру на себя, а ты приглядывай, не стеклит ли за нами кто. Сумеешь отличить серьезных от любопытных?

— Попробую.

— Да уж попробуй, будь любезен, а то, если ошибешься, нас на этом базаре урыть могут.

Луза даже поежился.

Направившись в цветочный ряд справа от входа, эрзац-сыщики добрались до некой конструкции, сваренной из тонких стальных прутков, грубо покрашенной краской-серебрянкой. Конструкция походила на неправильную треугольную призму, поваленную набок. На обращенной к публике грани этой призмы было нечто вроде решетки, к которой были приварены кольца, согнутые все из тех же прутьев. В эти кольца были вдеты пластмассовые вазы и кувшины с букетами, обернутыми в целлофан.

Люся выглядела и впрямь не очень. Свежая рыжина ее волос только подчеркивала общую вульгарность. В ее трепаной копне, чего доброго, можно было и вшей нашарить. Блеклые мятые щеки, наскоро наведенные брови, тени под глазами, размазавшиеся ресницы. На голове прозрачный полиэтиленовый капюшон от дождя. На Западе таких дам близко к торговым точкам не подпускают, чтобы покупателей не пугали.

— Здравствуйте, Люсенька! — немного сюсюкающим тоном поприветствовал Гребешок.

— Здрасте… — растерянно хлопнула глазами цветочница, пытаясь, видно, припомнить, что это за тип.

— Почем цветочки? — Гребешок ткнул пальцем в алые розы.

— Десять тыщ штучка, — сказала Люся.

— Надо же, — удивился Гребешок. — А один друг наврал, будто он у тебя девять роз за триста штук купил.

— Это Валера, что ли? — наморщила лоб Люська. — Которого менты искали?

— Насчет ментов не знаю, — внутренне порадовавшись, но не показывая виду, произнес Гребешок. — А вот то, что он у красивой девушки Люси букет за триста штук купил, слышал.

— Ну, если хочешь, можешь и ты триста штук выложить, — усмехнулась торговка.

— А что, он правда триста штук кинул?

— Ну, кинул. Друг у тебя клевый, конечно. Полгорода три месяца свои триста штук дожидаются, а этот подошел, глянул на кувшин и достает три бумажки. «Хватит или нет?» — спрашивает. Мне бы сказать: «Гони еще двести!»

— заплатил бы. Но уж больно оторопела от такого.

— Анекдот слышала?

— Который?

— Про «нового русского». Встречаются, значит, в Штатах двое «новых». Один спрашивает: «Почем галстук брал, братан?» — «Сто долларов». — «Ну, ты лопухнулся! Здесь, за углом, такие по двести идут!»

— Нормально! — похвалила Люська.

— А вообще-то Валере у вас на рынке не понравилось, — деланно зевнув, сказал Гребешок. — Час проходил, а нормального шампанского для девушки не нашел.

— Ой, да он не больно его и искал! Он со Светкой Коваленко вон в том павильоне весь этот час проторчал.

— Правда? — очень правдоподобно нахмурился Гребешок.

— Поди спроси сам. Он сразу от меня туда пошел. А оттуда почти бегом за ворота.

— Надо ж, Сева. — Гребешок сделал обиженную рожу и подергал Лузу за рукав. — А нам мозги пудрил: «Целый час искал! Ни хрена не мог найти!»

— Фуфло! — довольно удачно подыграл Луза. Он, свято выполняя приказ старшего товарища, пытался углядеть, не присматривают ли за ними. Пока вроде бы никто подозрительный в поле зрения не попадал.

— А что там продают? — спросил Гребешок невинным тоном.

— Все помаленьку, как в палатке. Чего, решили на Светку поглядеть?

— Ну, в том числе и на Светку, — ухмыльнулся Гребешок, — хотя ты лучше. Это я тебе как врач говорю.

— «Врач» — это от слова «врать»?

— Понимай, как тебе лучше. Чао, розочка ты наша! В павильоне (вообще-то он громко назывался коммерческим магазином «Илларион») особо активной коммерческой деятельности не наблюдалось. Кроме двух продавщиц и кассирши, пересчитывавших что-то у кассового аппарата, в торговом зальчике был только молоденький «барсик» с дубинкой у пояса. Он сидел сбоку от двери и читал фантастическую книжку с жуткими монстрами на обложке.

— Игорек, — заметил Луза, помнивший паренька по прежнему месту службы, — ты не здорово работаешь. Был бы я налетчик, ты бы и проснуться не успел.

— Кому мы тут нужны… — зевнул Игорек.

— Что вас интересует, молодые люди? — с некоторым беспокойством спросила вполне изящная длинноногая блондинка в голубовато-серой униформе. На курточку спереди был приколот прямоугольный значок-визитка с надписью:"Старший продавец Коваленко Светлана Юрьевна».

Гребешок вынул из кармана почти настоящее удостоверение (то самое, с которым он в гостиницу ходил), раскрыл на секунду и представился:

— Капитан Гребнев. Я хотел бы, Светлана Юрьевна, поговорить с вами об этом человеке. — И он вытащил фотографию Воинова-Лушина.

— Опять? — удивилась блондинка. — Второй раз приходите…

— Я лично первый. У вас есть место, где можно спокойно поговорить?

— Только подсобка.

— Сойдет. Мой помощник здесь останется.

В подсобке «капитан» уселся на пластмассовый ящик из-под пустых бутылок, а Светлана — на маленькую скамеечку. Окошек в этом помещении не было, но лампы дневного света, горевшей под потолком, вполне хватало на то, чтоб осветить пятачок пола, стиснутый со всех сторон ящиками и коробками.

— Давайте, Светлана, говорить так, будто вы еще никому ничего не рассказывали, — приветливо улыбнулся Гребешок. — Итак, в известный нам обоим день, примерно в 14.20, вас посетил вот этот гражданин. Где-то около 15.10 он покинул территорию рынка. По некоторым данным, он все это время провел здесь. Это верно?

— Верно.

— Вы знали его до этого?

— Знала. Он дружил с моим братом…

В мозгах у Гребешка чего-то законтачило, и он вспомнил, что на Пустырной, 12, в 67-й квартире, Ростик спрашивал Коваленко. А бабка из 66-й рассказывала ему насчет того, что Сергея убили, отец, Юрий Аркадьевич, от рака умер… Насчет Светы ничего не говорилось, какую-то Наташу вспоминали.

— С Коваленко Сергеем Юрьевичем? — Гребешок сказал это так естественно, будто уже давным-давно знал, что это так. Вообще-то запросто мог попасть пальцем в небо, Коваленко не такая уж уникальная фамилия.

— Да, с ним. У меня других братьев не было.

— С Наташей вы дружно жили? — спросил Гребешок главным образом для того, чтобы выяснить, кем эта Наташа доводилась Коваленкам.

— Издеваетесь?! — на лице Светланы появилась не то что неприязнь, а прямо ненависть. — Влезла в семью, окрутила Сережку, мать уморила, чтобы ей гулять не мешала, пока Сережка в командировки ездил. Меня из моей родной квартиры выжила. Дрянь такая!

— Могу я задать нескромный вопрос? — прищурился Гребешок.

— У вас, милиционеров, все вопросы нескромные, — буркнула Светлана.

— Вы с Ростиславом в близких отношениях были? Светлана немного поежилась и молча кивнула.

— Долго?

— Лучше бы спросили: «Давно?» — саркастически произнесла Светлана. — Отвечу — очень давно. Так давно, что кажется неправдой.

— И когда протекал ваш роман?

— Пять лет назад. Весной загорелись, к осени потухли.

— Странно. А мне казалось, что букет он для вас покупал.

— Покупал для меня. Только я его не взяла. Почти час уговаривал без толку. Вот тут, на этом самом месте.

— Уговаривал взять букет? — Гребешок позволил себе чуточку поехидничать.

— Уговаривал к нему в гостиницу ехать.

— В какую, если не секрет?

— В «Береговию». Эдак лихо: «Бросай всю эту лавочку, я тебе там ванну шампанским налью!» Купец!

Вот тут Гребешок жутко удивился. Выходит, что Ростик ни «хвоста», ни слежки не почуял и собирался спокойно ехать в гостиницу, да еще с бабой, которую намеревался купать в шампанском. Или просто шутил, придуривался? Трудно представить, чтоб ему, если он действительно засек слежку, вообще было до шуток. Да и эта поездка на базар выглядела совсем странно. Отправляясь в «Парк Горького пьяницы», Гребешок предполагал, что Ростик мог очутиться здесь по двум причинам: во-первых, потому, что у него тут была какая-нибудь запасная явка (на которой его, кстати, могли и урыть за ненадобностью), а во-вторых, чтобы сменить прикид. Сначала Гребешку первый вариант казался предпочтительнее. И даже версия выстроилась насчет причин потери Ростиком своей непутевой башки. Думалось, что тем дружкам, у которых Воинов собрался искать убежища, приглянулось то, что было у него в коробочке. Опять же, если он сказал друганам, что за ним хвостили, то те могли начать беспокоиться. Вот для спокойствия его и замочили, поуродовав как Бог черепаху.

А после того как выяснилось, что Ростик с рынка уехал, то Гребешку подумалось, что он заезжал поменять прикид. Слишком светился его московский костюмчик по здешней серости. То, что он уехал в этом же костюме, ничего не говорило. В пакет могли влезть какие-нибудь джинсы тверского производства, курточка, выпущенная здешней швейной фабрикой, и даже что-нибудь типа кроссовок китайского производства. Отъехал от рынка и переоделся где-нибудь.

Но теперь и эта версия накрылась медным тазом.

— Ванна с шампанским… — задумчиво произнес Гребешок после минутной паузы. — Надо очень ненавидеть бывшего возлюбленного, чтоб от такого отказаться. Или я ошибаюсь?

— Ошибаетесь. У меня к нему ненависти нет. Просто я его не люблю, да и не любила никогда. Что было, то прошло. Сейчас у меня жених есть. Я его люблю, он меня тоже. Через месяц свадьба… На фига мне этот Ростик? Хрен знает где носился, сидел, кажется, неизвестно чем занимался. Может, он СПИД поймал где-нибудь. Была бы сейчас одна — может, и переспала бы с ним разок. Но мужу гадить перед свадьбой не хочу.

— Ну и как он отреагировал?

— Матом, конечно. Пугал, что под машину бросится, из окошка выпрыгнет, в гостинице удавится. А я ему так спокойненько говорю: «Веревочку дать? Нам как раз нейлоновый шнур завезли».

— Жестоко, — покачал головой Гребешок. — А что, если б он пошел и удавился?

— Он? Да он так себя любит, что палец сам себе не порежет. Уж я-то знаю! А вот когда он сказал, что меня задушит, испугалась. У нас, сами видите, какой мальчик в охране. Так, для мебели. Ему Ростика даже не оттащить от меня, не то что скрутить. Но тут, слава Богу, ребята с фирмы товар привезли и шли в подсобку. Сразу трое, здоровые, «семь на восемь». А Ростик — молодец против овец. Скис и руки убрал. Сказал только: «Что ж, извиняюсь за беспокойство». Забрал букет и уехал. Я думаю, что он к Наташке подался. Она сейчас опять холостая.

— А почему вы так думаете? — притаив самый горячий интерес к этому сообщению, спросил Гребешок. — У них с Натальей тоже был роман?

— Какой там роман! Просто трахались от скуки и довольны были, что и меня, и Сережку надувают. Сережка дома почти не бывал, а этой сучке все по фигу — лишь бы кто. Отца уже не было, мать болела, я на работе. Между прочим, с Наташкой у него еще до меня началось. И я это знала. Если хотите, я и гулять с ним начала только для того, чтоб Наташке досадить. Сережка эту дуру любил. Вот он-то, если бы узнал, что она гуляет, мог бы глупостей натворить. Думала, отвлеку Ростика, женю на себе, и он от Наташки отвяжется. Фиг! У Ростика и на меня, и на нее сил хватало.

— Значит, вы считаете, что он к Наташе поехал? — Гребешок произнес это с вполне натуральной задумчивостью. Конечно, ему хотелось тут же спросить у Светланы адресок. Но ежели, допустим, продавщица уже сообщила это оперативникам, то, поехав туда, можно нарваться на ментов. Поэтому Гребешок решился на небольшой риск и мелкую провокацию.

— А почему вы об этом раньше не сказали? Тем, кто до меня приходил? — спросил он строго. Рисковал он не многим. Если бы Светлана возмущенно сказала: «Как же так? Я говорила!», то можно было наморщить лоб и посетовать на то, что разгильдяи-подчиненные об этом не доложили. Но его ждала более крупная удача.

— А потому не сказала, — ответила Светлана, — что они меня спрашивали по-другому: «Скажите, а куда он направился по выходе из магазина?» Я говорю: «По-моему, к воротам, на выход». — «А мог он пойти не к воротам, а в парк?»

— «Конечно, — говорю, — мог». Они ни про Сережку, ни про Наташку не спрашивали.

— Значит, раз не спрашивали, можно и не говорить? — пожурил Гребешок. — Жаль, может быть, вы этим направили следствие по ложному пути. Придется мне проверить вашу чистосердечность. Адрес Наташи знаете? И телефончик ее, если можно.

— Пожалуйста. Артемьевская улица, дом 22, квартира 56. А телефон сейчас в записной книжке гляну… — Светлана вытащила маленький блокнотик из кармана своей униформы. — 56-47-34. Сергачева Наталья Антоновна. А теперь можно вопрос задать? За что его ищут?

— Не могу вам этого сообщить, Светлана Юрьевна! — вежливо расшаркнулся Гребешок. — В интересах следствия. Если понадобитесь, официально вызовем, снимем показания по всей форме. Здесь, на рынке, и вообще поменьше говорите на эту тему. Возможно, к вам еще не раз будут подходить люди, справляться насчет Ростика. Требуйте, чтобы их личности подтверждал лично лейтенант Балахонов. Обязательно. Преступник пошел грамотный, удостоверения подделывают просто так. Будьте очень осторожны! Иначе можете оказаться в опасной ситуации. Ну, большое вам спасибо. До свидания!

Неприятности на Артемьевской

Минут через десять «девятка» с Гребешком и Лузой уже катила прочь от «Парка Горького пьяницы», держа курс на Артемьевскую. Гребешок, держась за баранку двумя пальцами правой руки, а левой время от времени, поднося ко рту зажженную сигарету, на ходу втолковывал Лузе изменившуюся ситуацию.

— Так выходит, что мы его не спугнули? — удивился Луза. — А на фига он через кинотеатр проходил?

— Кино не понравилось. Бывает так, смотришь на афишу, вроде название незнакомое. А потом начинаешь смотреть и видишь, что уже пару раз эту чушь видел. Вот он и свалил с сеанса.

— Ну понятно. Хотя и не очень. Он же коробку с бульвара Декабристов вез. И вдруг — решил в кино. Ежели там чего путевое было, так надо было в гостиницу поскорее ехать. Я бы точно поехал.

— Во-первых, мы толком не знаем, что там в коробке было. Может, просто будильник или плейер. Купил на бульваре, да и все. А гаишник, который на нас наехал, к нему вообще отношения не имел. Просто ему срочно бабки были нужны, вот он и прицепился к стеклу.

— Ладно. А тогда скажи, с чего он, выйдя из кино, поперся на рынок? Если он такой влюбленный в эту Светку, то почему сперва по городу крутился, а не сразу к ней намылился?

— Хрен его знает. Может, потому, что был когда-то в этой «Руси» со Светкой. Воспоминания там, то да се. А потом разогрело — вышел из кино на «Марихуанскую», сел на частника — и ту-ту!

— Долго ехал. Частника он успел поймать быстро, иначе бы мы смогли подъехать туда. Мы через пять минут туда прикатили. Значит, он за эти пять минут снял иномарку типа «Запорожец», а не ждал полчаса. Верно?

— Верно, Ватсон! И даже с учетом высокоскоростных качеств этой машины ему никак не удалось бы добраться до парка медленнее, чем за двадцать минут. Вы это хотите сказать, сэр?

— А фига ли он час катался?

— Могу предположить только одно: он сперва заехал к Светке домой, а потом попилил к ней на работу.

— А где эта Светка живет? — настырничал Луза.

— Нам это, сказать откровенно, по хрену с горчицей. Нам надо сейчас прикинуть, как с Натальей общаться, если она дома окажется.

— Надо бы пожрать где-нибудь, — заметил Луза, — в брюхе бурчит. Там, на рынке, шашлыки продавали. Надо было порубать.

— Ну да, — саркастически поджал губы Гребешок, — шашлычок у тебя без сухонького в горло не полезет, потом беленького захочется… Так дела не делаются. Ты еще помнишь, что у нас три дня и три ночи? Точнее, два с половиной дня осталось и пока три ночи. Учти, менты тоже могут докопаться до этой Натальи. Кстати, и без всякой Светки. Начнут припоминать, с кем он спал, и наверняка к ней пожалуют. Может, они вообще уже там.

— А что тогда делать?

— Там увидим. Сейчас надо Бога молить, чтобы их там не было.

— А если там те, которые его замочили?

— Приедем, увидим. Но ты сейчас лажу сказал. Не думаю, чтоб его у нее грохнули. Артемьевская — не медвежий угол. Там дома приличные и люди видные.

Луза посопел немного, потом сказал:

— Слушай, ты мне полчаса разъяснял, что его замочили в парке. А получается, что он из парка уехал. Как же он на улице Матросова оказался? Это от Артемьевской три лаптя по карте.

— Давай, братан, версии и прочие размышлизмы будем доставать в отсутствие фактов. Пока поедем на Артемьевскую. Надо сообразить, что говорить. Доставай сотовый, набирай 56-47-34.

— А чего говорить?

— Ничего не говорить. Мне отдашь, если баба подойдет.

За окнами машины мелькнула табличка «Артемьевская ул.». И номер дома — 12. До места оставалось совсем чуть-чуть.

Луза начал нажимать кнопочки своими короткими и толстыми, как сардельки, пальцами. Послышались длинные гудки, потом что-то щелкнуло, и откликнулся довольно приятный женский голосок. Луза поскорее передал телефон Гребешку.

— Алло! — Гребешок приткнул машину к тротуару у солидного «сталинского» дома 22. — Будьте добры Наталью Антоновну.

— Я у телефона, — похоже, ничуть не смутившись тем, что незнакомый голос называет ее по имени-отчеству, вежливо произнесла дама.

— Наталья Антоновна, — пытаясь придать голосу интеллигентное звучание и не вымолвить невзначай матерное слово, произнес Гребешок. — Приношу вам свои извинения за беспокойство. Торговая фирма «Милтонс косметик» проводит рекламную кампанию. Компьютер выбрал ваш номер среди двенадцати тысяч абонентов городской телефонной сети. Поздравляем вас, госпожа Сергачева: вы выиграли уникальный набор французской косметики и парфюмерии!

— Да?! Неужели?! — в голосе «госпожи Сергачевой» слышалось нечто вроде восторга. — Бесплатно?

— Абсолютно! Стоимость такого набора в магазинах Европы — от двухсот до пятисот долларов, — вдохновенно врал Гребешок. — Через полчаса наши сотрудники совершенно бесплатно доставят вам ваш выигрыш или выплатят его стоимость деньгами — по вашему выбору.

— Значит, можно и деньгами? — Наталья сильно засомневалась.

— Да, выбор за вами. Триста долларов США или уникальный набор косметики!

— Гребешку было все равно, что обещать. У него ни набора косметики не было, ни денег (даже в рублях по курсу ММБ).

— Я хочу набор.

— В течение получаса ждите!

Гребешок закрыл телефон. Потом полез под куртку и вытащил пистолет. Прячась от случайных взглядов, вынул обойму, убедился, что все восемь в магазине, а девятый в стволе. Луза тоже проверил свой «Макаров».

— Идем? — спросил он у Гребешка.

— Погодим минут пять. Что-то мне не понравилось, только не пойму что. В голосе у этой дуры слишком уж много беспечности было. Судя по тому, что Светка рассказывала, она должна быть порядочной пройдохой, которая так дешево не покупается.

— А чего? — удивился Луза. — Бабы всегда рады что-нибудь заполучить на халяву. Тем более если это косметика.

— Все верно, но такая баба должна быть более недоверчивой. У нее наверняка кое-что есть и в квартире, и на кармане. Так просто с бухты-барахты, ничего не переспрашивая, доверять какому-то телефонному благодетелю? Ой, не то что-то! Либо она совсем дура, либо у нее и впрямь там бригада сидит. Либо ментовская, либо еще чья-то. Не знаешь, что хуже.

— Может, не пойдем? — опасливо произнес Луза.

— Пошли! — твердо сказал Гребешок.

Они выбрались из машины и вошли в подъезд. Лифт, поднимавшийся по решетчатой стальной шахте, вокруг которой спиралью обвивалась лестница, доставил их на третий этаж, где располагались квартиры с номерами 52-56. Гребешок молча указал Лузе место — сбоку от двери, чтоб его неинтеллигентная морда раньше времени не была замечена.

— Господи, благослови! — прошептал себе под нос Гребешок и нажал кнопку звонка. Через выпуклую стекляшку «глазка», вкрученного в металлическую дверь, проникал желтоватый свет из прихожей.

— Кто там? — услышал он голос Наташи, и свет в «глазке» померк — хозяйка смотрела на гостей.

— «Милтонс косметик»! — придав голосу самое дружелюбное звучание, произнес Гребешок, держа руки за спиной и с беспокойством думая, что будет, если хозяйка сперва попросит показать набор. Набора, конечно, не было. Гребешок держал за спиной пистолет. Но, слава Богу, на сей раз психология Гребешка не подвела. Любопытство и алчность сработали. Лязгнуло несколько замков, дверь приоткрылась. Гребешок крепенько толкнул ее плечом, отодвинув и прижав к стене ошалевшую хозяйку. Пистолет, прижатый к ее носу, в корне пресек попытку завизжать. Наталья не успела даже пискнуть. Следом за Гребешком влетел Луза и захлопнул за собой дверь.

Квартира была что надо, если бы, конечно. Гребешок с Лузой жаждали накрутить себе 146-ю статью за разбой (162-я нового ук еще не действовала). Здесь было что брать, начиная с хрустальных люстр и кончая бриллиантовыми сережками в ушах у Наташи. Наверняка у Лузы даже сердце екнуло, но заниматься. Пришлось совсем другим.

— Тихо! — прошипел Гребешок. — Пошла вперед! Пикнешь — убью!

Квартира была аж четырехкомнатная, но не было ощущения, что в ней проживает много народу. И вообще в ней было слишком чисто для российской квартиры, слишком прибрано. Паркет, покрытый лаком, был почти не поцарапан, ковры и мебель недавно пылесосили, даже на большущем телевизоре не отслеживалось ни пылинки. Много было подсвечников, ваз, разных дорогих побрякушек и безделушек, а вот детских игрушек не просматривалось. Впрочем, это все Гребешка не интересовало. Главное, что бросилось ему в глаза, — здоровенный букет из широко раскрывшихся за трое суток алых роз, стоявший на большом столе в хрустальной вазе. Роз было девять…

Хозяйку, пребывавшую в шоке. Гребешок затолкал в спальню, самую дальнюю комнату от двери. Луза с пушкой наготове пробежался по остальным помещениям

— проверял, нет ли еще кого в квартире. Очень при этом боялся, потому что тогда, возможно, пришлось бы стрелять, а Луза еще не знал толком, получится ли у него среди бела дня и в доме.

— Дверь контролируй! — приказал Гребешок, когда Луза добрался до спальни. Нужно это было или нет. Гребешок еще, правда, не решил. Просто Луза был слишком непрезентабельным. «Мадам Сергачева» и так не поняла, будут ее

убивать, грабить или ограничатся изнасилованием. А Гребешок торопился поскорее привести ее в чувство.

— Наталья Антоновна, — сказал он, похлопав ее по щекам. — Мы не грабители и не насильники. С вами ровным счетом ничего не случится, если вы правдиво ответите на несколько вопросов. Если нет, мы вас будем мучить.

— К-какие в-вопросы? — дрожащим голосом пробормотала дама. Она была, пожалуй, покрасивее Светки Коваленко. Точнее, более ухоженной, приглаженной и явно не перетруждала себя домашними заботами. Гребешок за время службы в милиции повидал немало шлюх, но таких шикарных, конечно, на улице не попадалось.

— Вопрос первый: вы знаете этого человека? — Гребешок показал Сергачевой фото живого Ростика.

— Да, знаю… Это Ростислав Воинов.

— Приятное начало. Когда видели его в последний раз?

— Три дня назад.

— Очень хорошо. Где вы встречались?

— Здесь. Он приезжал ко мне.

— В котором часу?

— Еще четырех не было.

— Что он с собой привозил? — Гребешок снова подумал, что таинственная хреновина, о которой так беспокоится Сэнсей и, должно быть, сам Ворон, могла быть всего лишь коробкой с чаем или банкой с кофе.

— Торт «Марика» привозил, шампанское французское, названия не знаю. Цветы. Букет роз. В гостиной стоят.

— Что праздновали?

— Да ничего. Просто давно не виделись, несколько лет, и вот опять повстречались… Слушайте, вы кто, бандит или милиционер?

— У меня смежная профессия, — пошутил Гребешок, — ночью ворую, а днем следствие веду. Правда, здорово? А у вас глазики симпатичные. Если бы вы еще не очень трусили, были бы просто прелестной. Жалко, у меня так времени мало. Было бы побольше, я бы вас не пугал, а очаровывал. Честное слово, так противно совать даме пушку под нос! Но я должен вас спросить, леди: этот Воинов — ваш любовник?

— Ну конечно. Сами могли бы догадаться. Что еще хотите знать? В каких позах имели половой акт? — Похоже, Наталья оправилась от шока и, почуяв, что Гребешок слишком пристально поглядывает на ее очень длинные и ровные ножки, небрежно прикрытые алым махровым халатом, явно начала наглеть.

— Нет, это не существенно, — мотнул головой Гребешок. Заглядываться на эту заразу не стоило. Конечно, ей трахнуться с незнакомым мужиком или даже сразу с двумя — одно развлечение. Но при этом сучка могла усыпить бдительность и устроить какую-нибудь заподлянку.

— А что существенно? — уже откровенно строя глазки, спросила Сергачева. — Сколько имели сношений?

— Нет, все проще, — ухмыльнулся Гребешок. — Когда он от вас ушел?

— Часов в восемь вечера.

— А почему он у вас ночевать не остался? — Гребешок даже сам удивился, насколько естественно выговорил эту фразу.

— Увы, я не могла оставить. У меня есть муж. Он, правда, до сих пор из командировки не приехал, но должен был приехать либо ночью, либо утром. Решили мы с Ростиком не рисковать и расстаться. С тех пор я его не видела.

— А муж ваш о себе давал знать?

— Да. У него возникли сложности с каким-то контрактом, и он был вынужден задержаться… — и Наталья опять несколько раз стрельнула глазками. Да, эта холеная стерва прямо-таки вовсю напрашивалась на изнасилование! Но Гребешок при горячем сердце имел холодную голову и на провокации не поддавался.

— Вы его провожали? — спросил он.

— Зачем? — пожала плечиками дама. — Посмотрела из окошка, как он ловит машину, помахала ручкой, когда он садился. Пальцем еще погрозила, когда какие-то девчонки в ту же машину сели…

— А не запомнили случайно, какого цвета была машина?

— Конечно, запомнила. В восемь часов еще светло. «Жигуленок», голубой… По-моему, «шестерка». Я в них не очень разбираюсь, но, по-моему, это была «шестерка». Ростик проголосовал, частник притормозил, в это время подбежали две девчушки и, видно, тоже напросились. Они сели на заднее сиденье, Ростик на переднее… Что вы на меня так смотрите? Я вам все сказала, честное слово! Неужели вы правда меня собираетесь убить? Зачем?!

— Наталья Антоновна, — мрачно сказал Гребешок, — убивать вас я не собираюсь. Хотя, скажем так, для профилактики это было вполне возможно. Вы мне все абсолютно откровенно рассказываете?

— Конечно! Зачем мне врать?

— Ну, если мужу врете, то и нам наврать можете.

— Но я, ей-Богу, не вру. Хотя, может быть, и надо было соврать. Я ведь не знаю, зачем вам Ростик понадобился. А вдруг вы его убить хотите?

— Ладно. Еще несколько вопросов. Куда он собирался ехать от вас?

— В гостиницу. В «HOTEL BEREGOVIA».

— Вас он к себе не приглашал туда?

— Приглашал, конечно. Ноя побоялась ехать. Ведь муж должен был вернуться. Хороша бы я была, если бы он утром меня на пороге встретил!

— А с чем Ростислав от вас уходил? — спросил Гребешок, лелея надежду, что таинственная фигулина осталась у Натальи.

— В смысле? — она не поняла вопроса.

— Ну, что у него в руках было, когда он уходил?

— А-а… Пакет пластиковый. С обнаженной красоткой. Он в этом пакете шампанское принес. А когда уходил, то у него там только какая-то коробка лежала. Маленькая, но тяжелая.

— Он не открывал ее при вас?

— Нет. Зачем? Я, конечно, вначале думала, что он мне духи принес, но раз сам не показал, я не стала спрашивать.

— А внешне-то видели? Хотя бы по размеру какая?

— Ну, что-то вроде кубика, вот такого размера, — Наташа раздвинула кончики большого и указательного пальцев примерно на пять-шесть сантиметров.

— Но увесистая.

— Неужели не посмотрели? — прищурился Гребешок с лукавинкой. — Раз думали, что духи?

— Да не смотрела я! — обиделась Наталья. — Только сверху заглянула и все. Картонная коробка, белая, без наклеек и картинок. Заклеенная. Может, если бы была не заклеенная, я бы посмотрела. А так не решилась. Ростик строгий, он не любит, когда в его вещи лазят без спросу.

— Значит, он ее унес?

— Конечно. Знаете, гражданин начальник, я чувствую, что вы мне эти дурацкие вопросы не зря задаете. Скажите прямо: вы арестовали Ростика? Ни за что не поверю, что вы бандит. Очень у вас, извините, ментовские манеры просматриваются. Учтите, у меня в милиции много знакомых… — Это не прозвучало совсем угрожающе, но произвело на Гребешка нехорошее впечатление.

— Знаете, Наташа, — передразнил он собеседницу, — если вы думаете, что мне сейчас можно будет взятку предложить, то, увы, ошибаетесь. Я бы сам многим людям взятки дал, лишь бы ваш Ростик был живой и на свободе. Только это никак не получится. Господь Бог взяток не берет…

— Что вы сказали? — на кукольно-макияжном личике Наташи вновь появился испуг.

— То, что слышали, — вздохнул Гребешок. — Я бы вам мог показать картинку, на которой заснят ваш Ростик через несколько часов после того, как он от вас уехал. Но не покажу, пожалею.

— Его… убили?! — ахнула Наташа и побледнела. Нет, видно, Ростик был для нее чем-то побольше, чем дежурный бахарь. Это Гребешок своим зорким взглядом тут же усек. И уже почти не сомневался, что гражданин Воинов отдал концы не при ее посредничестве.

— Да, — сурово произнес Гребешок. — Зверски убили. И есть основания предполагать, что из-за той штучки в картонной упаковке. Может, исходя из этих, так сказать, «вновь открывшихся обстоятельств», добавите что-нибудь?

Но Наташа, тонко завыв, упала на кровать и уткнулась в подушку. Гребешок растерянно поглядел на нее. Увидеть бабу, ревущую от страха или физической боли, он, пожалуй, был морально готов. Но увидеть страдания от душевной муки и скорбной тоски — нет.

Рев мог затянуться, а Гребешку было некогда. Он неловко погладил Наташу по голове и пробормотал не очень вразумительно:

— Ну, вы, не надо… Это самое… Вообще…

И тут, словно гром среди ясного неба, раздался звонок в дверь.

— Кого черт несет? — встрепенулась Наташа так, будто в квартиру, которую она собиралась ограбить, внезапно вернулись хозяева.

— Открой! — вновь переходя на «ты», прошипел Гребешок. — Да в «глазок» смотри повнимательней.

Наташа заторопилась к дверям, а Гребешок, стараясь идти только по коврикам и не топать, подобрался к двери, где уже прижался к стене перепуганный Луза.

— Кто там? — припадая глазом к окуляру «глазка», спросила Наташа.

— Да это я, Макаровна, — послышался через дверь добродушный бабий голос.

— Домработница приходящая, — шепотом объяснила Наташа.

— Пускай, — одними губами прошептал Гребешок, пряча пушку под ветровку и жестом показал Лузе, чтобы тот сделал то же самое.

Вошла толстая, поперек себя шире, пожилая тетка в вязаной кофте и платке.

— Ох, да у тебя гости… — с пребольшим интересом произнесла баба. — Извиняюсь… Я ненадолго, Наташенька. Чего хотела спросить: ты мне послезавтрева зарплату не отдашь? А то хрыч-то мой вчера опять с катушек съехал, двадцать тыщ сразу пропил. Не дотянем, боюсь…

— Но до послезавтра-то доживешь? — спросила Наталья.

— Доживу, до послезавтрева доживу. Я сорок тыщ припрятала. На два дня еще переможем. А дальше никак. Если бы дурак мой еще не пил, так могли бы протянуть. Выручи, а?

— Выручу, Макаровна, выручу.

— Спасибо, благодетельница. Свечку в церкви за тебя поставлю! Когда бабка убралась, Наташа, шмыгнув носом и смахнув слезинки, сказала, обращаясь к «налетчикам»:

— Чайку вам поставить, мальчики?

— Вообще-то нам пора… — сказал Гребешок нерешительно. Он как-то не привык пить чай в квартирах, куда вламывался силой. Но подкрепиться не мешало. Поэтому он спросил без ложной скромности: — А бутербродов к чаю у вас не найдется?

— Найдется, — сказала Наташа.

Незваные гости отправились в кухню, но тут вновь позвонили в дверь.

— Ох уж эта Макаровна! Опять что-то забыла. Хозяйка побежала к двери, Луза в это время полюбопытствовал, что в холодильнике. А Гребешок уселся на диванчик-«уголок» и впервые за день почувствовал, что здорово устал, даже подумал, а не вздремнуть ли здесь…

Но вздремнуть не удалось, потому что из прихожей, после того как Наташа отперла замки, донесся не слащаво-заискивающий голосок толстухи, а рокочущий баритон:

— Здравствуй, голуба моя. Не ждала? А мы сюрприз решили сделать.

Затопало сразу несколько пар ног. И очень увесисто. Пришло три-четыре плотных мужичка. Произнесенные при входе фразы ровным счетом ничего не говорили Гребешку и Лузе о том, кто такие эти гости. Могли быть Наташин муж с друзьями или, наоборот, товарищ, решивший получить с мужа должок, и те самые ребята, которые три дня назад круто разобрались с Ростиком. Наконец, это могла быть милиция. Такое свойское обхождение, конечно, было несвойственно служителям порядка, но при определенных обстоятельствах, к примеру, если у Наташи и ее супруга напряженные отношения с законом, она могла перейти на «ты» с некоторыми из его служителей. А раз Наталья не визжит и не зовет на помощь, то отношения с пришедшей публикой у нее неплохие, но Гребешок вспомнил, как они сами вламывались к ней. Хозяйка ведь тоже пикнуть не посмела. В прихожей после того, как новые гости вступили в квартиру, произошла какая-то легкая возня, сопровождавшаяся передвижкой мебели. Но вслух не было произнесено ни слова. Не исключено, что вежливые посетители снимали обувь и надевали тапочки, но вполне могли при этом душить хозяйку.

Все мечты подремать и попить чайку с бутербродами разом покинули Гребешка, а Луза, выхватив пистолет, шарахнулся за холодильник. Гребешок тоже выдернул «Макаров», хотя не терял надежды, что встреча с пришельцами обойдется без стрельбы.

Кто-то двинулся в гостиную, видимо, вместе с хозяйкой, но к кухне тоже кто-то направился. Очень тяжелыми быстрыми шагами.

Дверь кухни, застекленная цветным витражом, резко распахнулась, и на пороге возник хорошо одетый, но плохо выбритый Детина с пушкой наготове. Если бы не пушка, Гребешок мог подумать, что Наташа его послала чайник поставить. Впрочем, Луза, который, в отличие от Гребешка, вообще толком думать не умел, с перепугу нажал спуск. Бах!

Дуракам везет, хотя и не всегда. Точнее, если одному дураку везет, то обычно не везет другому. Луза впаял свою пулю куда-то под левый глаз детины. Она прошла наискось через башку и вместе с кроваво-мозговыми ошметками впиявилась в филенку двери. Самого жлоба отшвырнуло вбок, ударило башкой о дверь, и стекляшки из витража жалобно зазвенели, вываливаясь на пол. Струя крови, выхлестнувшая из пробитой черепухи, плесканула и на дверь, и на пол. Туша глухо шмякнулась на линолеум, а в гостиной кто-то заорал:

— Подстава! Ах ты, сука траханая!

— Ходу! — заорал Гребешок, вылетая из-за стола и поддавая пинка очумевшему от последствий собственного выстрела Лузе. — Ходу, биомать!

Луза под действием пинка вылетел в прихожую, зацепившись носком ноги за небольшой порожек у кухонной двери, а второй ногой — за подбородок трупа. Естественно, что дальнейшее движение вперед он осуществлял уже в горизонтальном положении и крепко приложился брюхом о прикрытый ковролином паркет прихожей. Но пистолет не выронил.

Не произойди этой маленькой случайности, и Лузе угрожала бы более серьезная травма: кто-то из соратников убиенного, решив, что терять нечего, гвозданул по прихожей солидную — патронов на десять — очередь из «стечкина». Пули пробуравили воздух над лежащим плашмя Лузой. Самая нижняя — сантиметрах в двадцати-тридцати над башкой. Все эти пули, по счастью, не отрикошетили, так как угодили в деревянные, фанерованные под красное дерево, панели, украшавшие прихожую.

Стрелявший обладал большим Самомнением, поскольку решил, что завалил Лузу с первого выстрела. Он сунулся в проем двери, то ли добавить, то ли удостовериться.

Луза, у которого от удара брюхом об пол пропало дыхание, конечно, особой опасности для противника не представлял. Но Гребешок, сам не выставляясь из-за угла, высунул ствол и трижды шмальнул по двери. Это оказалось очень полезным для здоровья Лузы и изрядно попортило здоровье самонадеянному гражданину. Его тюкнуло в бедро и отбросило в гостиную.

Оттуда в ответ пальнули еще раз пять, но совсем наугад. Луза, кряхтя и матерясь, перескочил в угол прихожей, в «мертвую» зону, а Гребешок подобрал «стечкин», выпавший из руки детины, валявшегося в коридорчике между кухней и прихожей.

— Дверь! — прошипел Гребешок, жестом показывая Лузе, что ему нужно подобраться к входной двери и отпереть замки.

Но Луза явно на это не годился, тем более что дверь простреливалась из гостиной. Тогда Гребешок понял, что надо взять маленькую паузу. И, как учит военное искусство, поставить себя на место неприятеля. Поскольку этот самый неприятель, как следовало из воплей в гостиной, был жутко обеспокоен подставой, то скорее всего, относился не к числу правоохранителей, а совсем наоборот. Из этого следовало, что устраивать длительную перестрелку в стиле голливудских боевиков им нет никакого резона. Пальба может привлечь ближайшего постового, который сообщит по рации начальству. Сам он, конечно, не дурак, чтоб соваться туда, где очередями шмаляют. Так или иначе, но примерно через полчасика сюда мог нагрянуть СОБР. Конечно, ничего хорошего это не сулило и Гребешку с Лузой, но… Противник об этом ничего не знал. Осененный великой идеей, Гребешок заорал, немного копируя Высоцкого в роли капитана Жеглова:

— Граждане бандиты! Во избежание дальнейшего кровопролития предлагаю сдаться! Дом окружен, через лестницу не прорваться! Бросай оружие, выходи по одному!

— А хрен с маслом не хочешь? — ответили из гостиной, и следом за этими невежливыми словами жахнуло несколько выстрелов. Кроме того, некий увесистый предмет прошелестел по воздуху и с чугунным стуком ударился в стену, отскочив под ноги Гребешку, сидевшему на корточках. «Ф-1»! Цапнуть эту ребристую фигулину, крутившуюся, как яйцо на тарелочке, Гребешок успел. Фр-р! Пошла обратно, срань несчастная! Бу-бух! Дзынь-ля-ля!

Граната рванула в воздухе, где-то посередине гостиной, переколотив осколками и воздушной волной все стеклянное и фарфоровое. А кто не угодил под «лимонные дольки», воевать пять-шесть секунд был все равно не способен.

— Дверь, дверь открывай, падла! — заорал Гребешок, выскакивая из-за угла, и на сей раз Луза, хоть и офигел немного от взрыва, сделал все как надо. Тем более что Гребешок с трофейным «стечкиным» уже подскочил к двери гостиной и был готов прикрыть неповоротливого приятеля. Из-за косяка двери, не высовывая даже полглаза, Гребешок лупанул одну очередь, другую, не заботясь особенно, чтобы в кого попасть.

Луза, как ни странно, дрожащими руками довольно быстро справился с замками и тут же ринулся прочь из квартиры.

Гребешок, не поворачиваясь спиной к гостиной, отскочил к входной двери, дал напоследок одну длинную очередь и, расстреляв все, что еще было в «стечкине», дернул по лестнице следом за Лузой.

— Куда ты несешься, коз-зел! — Гребешок настиг Лузу почти у самой двери, выходящей на улицу. — Спокойнее, блин! До машины двадцать метров, пешком иди, не беги!

Они вышли из подъезда и те двадцать метров до своей «девятки» прошли легким спортивным шагом, так что на них даже никто из прохожих не обернулся. «Девятка» завелась быстро, Гребешок испустил облегченный вздох. Старательно, не превышая скорости, он порулил за город, в «Белую куропатку». Несколько милицейских машин с мигалками, мчавшиеся к месту происшествия, пронеслись мимо «девятки», не удостоив ее внимания.

Разбор полетов

В «Куропатку» Гребешок с Лузой добрались без приключений. Никто за ними не гонялся, не объявлял на них розыск. Подкатив к офису, где заседал Сэнсей, они вполне отдышались и ощущали явное облегчение.

Рядом с офисом уже стояла «восьмерка» Агафона. Они с Налимом ездили по своему маршруту, в который входили вокзал, дома по улице Александра Матросова и бульвар Декабристов. Кроме того, Агафон посетил нескольких старых друзей по службе в милиции. У них с Налимом все прошло куда спокойнее.

Правда, и информация у них была не столь ясная и понятная, как у Гребешка.

Для начала Агафон решил отработать голубую «шестерку». Хотя в общем и целом, по прежним данным, было ясно, что с вокзала Ростик ехал на случайной машине, что-то подзуживало бывшего старшину познакомиться с водилой поближе. На вокзале ждать пришлось недолго. «Куратор» Миша подвел Агафона и Налима к владельцу «ВАЗ-2106» голубого цвета и внушительно посоветовал тому говорить братанам все как на духу. «Пожалуются, — предупредил он „бомбилу“, — выпишем с вокзала на хрен!»

«Бомбила» был довольно невзрачным мужичком, к тому же сильно запуганным. Когда к нему в машину влезли такие гости, он струхнул капитально, опасаясь, что влетел в крутую разборку между блатными, где и врать, и говорить правду одинаково опасно. Сначала он пошел по тому же пути, что и вождь «барсов» Жора, — стал говорить, что толком не помнит, видел или не видел Ростика. Мол, за день не один десяток туда-сюда перевозишь, хрен упомнишь, кого, когда и куда. Но у Агафона на этот счет были вполне четкие аргументы.

Он строгим, железным голосом попросил товарища не пудрить мозги, объявил ему, что знает совершенно точно, когда и куда он возил господина, изображенного на предъявленной фотографии. Агафон подробненько изложил Сане

— так звали «бомбилу» — весь ход их с Ростиком поездки от вокзала до «Береговии», а потом Саниного возвращения на вокзал. Саня после этого вконец напугался и стал рассказывать все, что просили, и даже то, что не просили. В результате оказалось, что Ростик представился самодеятельному таксисту Валерой, фамилию Лушин не назвал, но, видимо, поддерживал свою легенду. Кроме того, судя по рассказу Сани, Ростик-Валера утверждал, что коренной москвич, в этом городе никогда прежде не бывал. Однако с самого начала потребовал везти себя в «Береговию», дескать, эту гостиницу и в Москве знают. Но самое главное: Саня рассказал, что ближе к вечеру, часов около восьми, еще раз подвозил Валеру с Артемьевской улицы. При этом вместе с Валерой в машину сели две девчонки, которых он, судя по всему, не знал. Просто был в хорошем расположении духа и, проявив широту характера, решил помочь малолеткам доехать до дому. Вначале он хотел довезти их до улицы Матросова, а потом ехать в гостиницу. Однако по ходу поездки обе девчонки — на вид лет по двадцати, не больше — очень его заинтересовали. И когда выяснилось, что девчонки работают малярами-штукатурами, живут в общаге без мам и пап, Валера свое решение ехать в гостиницу неожиданно изменил.

Он вылез из машины возле общежития строителей (улица Александра Матросова, дом 12), но заплатил — этого Саня не утаил — и за несостоявшуюся ходку к «Береговии».

Саня точно помнил и то, что в руках у Валеры был пакет с голой бабой, а в пакете лежала какая-то штуковина, похожая на большой кубик. Саму коробку Саня не видел, на вес не пробовал.

Пообещав Сане, что проверят все «от и до», Агафон и Налим отправились в общагу. Им повезло — вахтер, сидевший в стеклянной будке у вертушки, дежурил в тот день, когда Ростик-Валера посетил общагу. Конечно, среди прочей мужской публики, которая наведывалась в гости к юным строительницам, его нельзя было не заметить. Дед-вахтер, как выяснилось, из отставников, встретил Агафона и Налима весьма прохладно и подозрительно. Но когда Агафон профессиональным жестом достал удостоверение сотрудника МВД (не настоящее, но очень похожее) и очень профессиональным тоном стал задавать вопросы, вахтер подтянулся и бодро взялся излагать все, что знал. Правда, в отличие от перетрусившего Сани он решил, что имеет дело с представителями закона. А потому беспокоился, как бы не просказаться о том, что использовал служебное положение в личных целях. В том, что это было именно так, а никак не иначе, у Агафона сомнений не было.

Согласно показаниям вахтера Степана Ивановича, в 20.30 — время он назвал точно, Агафон в этом не сомневался — в общагу пришли две постоянно проживающие: Лида Терехина и Лариса Зуева. С ними был тот самый гражданин, который изображен на фото. Он был в легкой степени опьянения, с собой имел пластиковый пакет, в котором лежали две бутылки красного вина. Кроме того, был другой пакет с изображением обнаженной натуры, там находилась закуска. Ровно в 23.00 данный товарищ покинул территорию общежития в сопровождении тех же девушек, которые вернулись через полчаса. Больше гражданин, изображенный на снимке, в общежитие не приходил.

Агафон очень сомневался в том, что Валера-Ростик покинул общагу в 23.00. В принципе, несмотря на то, что дед старался выглядеть неподкупным службистом, Агафон на сто процентов был убежден, что за сотню баксов или соответствующую сумму в рублях вахтер оставил бы в общаге до утра даже Салмана Радуева. Впрочем, для пользы дела Агафон сделал вид, что во все это поверил, и поинтересовался, где сейчас находятся девушки. Степан Иванович доложил, что должны быть на работе, но в каком стройуправлении они работают, он не в курсе. Агафон и Налим, поблагодарив деда, отправились к комендантше.

Анна Владимировна, пухлая, но строгая дама, перевалившая за полувековой юбилей, охотно проинформировала «милиционеров», что обе девушки работают малярами в муниципальной фирме «Возрождение», которая занимается благоустройством улиц, отделкой, ремонтом и покраской фасадов зданий, находящихся в собственности города, и тому подобными работами. И Лида, и Лариса в городе недавно, но довольно бойкие, хотя по нынешним временам особой распущенностью не отличались. Конечно, юноши к ним заходят, в комнате довольно часто выпивают, но скандалов или крупных драк у них не отмечалось.

Агафон не преминул подняться на четвертый этаж, в 451-ю комнату, где проживали Терехина и Зуева. Комендантша отперла комнату. Кроме Лиды и Ларисы, там жили еще две девицы, работавшие в СМУ-7 штукатурами. Они тоже были на работе. В комнате было относительно прибрано и даже уютно, хотя бедновато.

В соседней комнате оказалась какая-то растрепанная дама неопределенного возраста, которая обматерила всех и вся, назвала Агафона ментом драным и поганым, но зато внесла важное уточнение. Оказывается, она помнила того «понтового», кого приводили Лида с Ларисой, и сказала, что вышел он из общаги не раньше чем в два часа ночи, потому что как раз в это время местная студия кабельного телевидения (в народе — «Кобель-ТВ») начала показ немецкого фильма «только для взрослых». Дама курила на балконе с «другом» и видела, как Лида и Лариса вышли из общаги со своим кавалером. Пошли они от выхода налево, то есть в направлении Матросова, 8. Вернулись они не через двадцать минут, а через полтора часа. Этому тоже можно было верить, потому что лахудра со своим хахалем совмещали просмотр порнухи с пьянкой и траханьем, причем специально растягивали удовольствие до конца фильма. Лиду и Ларису соседка на сей раз не наблюдала с балкона, а просто слышала, как они шли по коридору к своей комнате и открывали дверь. Поэтому сказать точно, провожал их кто до общаги или нет, не могла. В комнату девки точно вошли вдвоем, без мужика. Притом вернулись они злые, а пока не зашли в свою комнату, постоянно переругивались. Из-за чего и почему, лахудра не поняла, поскольку была в глухом кайфе и отрубилась до утра.

После такого ценного признания Агафон и Налим покинули общежитие и отправились к участковому Наливайко, с которым Агафон начинал свою ментовскую службу. В отличие от бывшего старшины тому повезло в карьере куда больше. Наливайко уже дослужился до капитана, держал контакт с начальниками и не обижал подведомственную территорию.

Агафон с ним тоже контактов не терял. Капитан за двести баксов, принятых им без особой застенчивости, рассказал все, что знал о «расчлененке» на своем участке, в том числе и то, что до него дошло от сыскарей.

По результатам экспертиз и следственных действий получалось, что смерть Воинова-Лушина наступила в 2.30 — 3.00, то есть максимум через час после того, как он вышел из общаги вместе с девицами. Содержание алкоголя в крови было на уровне бредней степени опьянения. Что конкретно послужило причиной смерти, медики сказать затруднялись, потому что покойному было нанесено в общей сумме тридцать четыре колотые, резаные и рубленые раны. Причем в течение очень короткого промежутка времени и не менее чем четырьмя острыми металлическими предметами. Причиной смерти могли послужить минимум восемь ранений. Височная кость и левое полушарие мозга были Пробиты двумя ударами колющего предмета круглого сечения с максимальным диаметром четыре миллиметра, то есть шилом или заточкой, на глубину семь и двенадцать сантиметров. Правый глаз был выжжен накаленным металлическим предметом с температурой до 800 градусов, опять же с проникновением в мозг на два сантиметра. Левый был выколот ножом с шириной лезвия полтора сантиметра с проникновением в мозг на десять сантиметров. В сердце было нанесено четыре раны: одна все тем же шилом или заточкой, другая тем же ножом, который воткнули в левый глаз, третья — ножом с шириной лезвия более четырех сантиметров, а четвертая — трехгранным клинком. Практически все эти раны были нанесены на протяжении одной минуты, каждая могла стать причиной смерти. Но в принципе Воинов мог умереть и от болевого шока. Резаная рана живота длиной в сорок пять сантиметров или начисто откромсанные половые органы к тому располагали. Обнаружились и более интимные подробности. Оказалось, что господина Воинова, как и предполагал Сэнсей, перед тем, как разделать, использовали в мирных целях. Правда, с применением презерватива (обнаружилась смазка), не оставив такой важной улики, как сперма, но очень крупным калибром, вызвав разрывы тканей в соответствующем месте. На запястьях рук и лодыжках ног обнаружились следы от веревок.

У ментов, само собой, были подняты все материалы на Воинова. Ростик и его друг Серега Коваленко еще десять лет назад были знакомы с Владимиром Черновым по кличке «Черный». В 1992 году Коваленко был зверски убит, и труп его был найден в реке только спустя несколько недель после смерти. По агентурным данным, Коваленко был убит по приказу Чернова за утрату какой-то весьма ценной вещи, но оснований для возбуждения уголовного дела против Чернова как организатора прокуратура области не нашла. Что же касается Ростика, то он незадолго до этого был задержан за незаконное хранение оружия, а потом раскрутился еще и на разбой. Дали ему за все про все шесть лет, но через три года пересмотрели дело и выпустили. Судя по всему. Черный какие-то фишки переставил. По идее Ростик должен был вернуться в родной город, но как раз в это время Курбаши перестрелял почти всю команду во главе с Вовой, а правоохранители жесточайшим образом и очень быстро прибрали всех, кто уцелел. Ростик мог узнать об этом только в Москве, куда заехал отдохнуть, возвращаясь из мест заключения. Так или иначе, но в родной город он не вернулся. Период его жизни с августа 1995-го по июль 1996-го начисто выпал из поля зрения органов. Откуда взялся паспорт на имя Лушина, а также где находился все эти одиннадцать месяцев его носитель, было неясно. Во всяком случае, официально, через пограничные КПП, ни Лушин, ни Воинов территорию РФ не покидали и соответственно обратно не приезжали. И морду лица, изображенную на общегражданском паспорте Лушина, погранцы с таможенниками отродясь не видали. Между тем в вещах Воинова-Лушина, которые остались в номере, нашлось несколько предметов, свидетельствовавших о том, что Ростик максимум за два-три дня до появления в облцентре пребывал за границей и не в ближнем, а в дальнем зарубежье. Во внутреннем кармашке «дипломата» с баксами, например, сохранилась таксофонная пластиковая карточка из Парижа. В спортивной сумке, где лежали носильные вещи, в кармане джинсовой куртки обнаружился авиабилет до аэропорта «Бонн-Кельн», опять же из того же Парижа, причем всего лишь двухнедельной давности, правда, на имя какого-то Гюнтера Гржибовски. Носки в нераспечатанной упаковке были куплены в Женеве неделю назад. Наконец, в кармашке той же сумки лежала багажная квитанция с Кипра, где Ростик, оказывается, пребывал всего за четыре дня до того, как его нашли изуродованным на задах дома 8 по улице Александра Матросова.

Конечно, простой участковый, даже старший, так много подробностей знать бы не мог. Но капитан Наливайко — а Агафон был в курсе этого — имел контакты и с РУОПом, и с ФСБ. Он их просвещал кое о чем, они его, и все были довольны.

То, что Ростик был убит где-то в парке, вроде бы сомнению не подлежало. Прежде всего потому, что с внутренней стороны ограды трава была опрыскана из баллончика перцовой смесью. Собачка, едва нюхнув, заскулила и отказалась работать. Ясно, что кому-то не хотелось, чтобы она взяла след и добралась до того места, где Ростика превратили в труп. Со стороны гаражей тоже пытались поискать след, но там все пропахло бензином, и кинолог сказал, что больше портить собаку он не даст. Ясно, что убивали не в гаражах и даже не в подвале дома 8. Дворничиха Рая, балдевшая до полчетвертого в компании еще двух баб и трех мужиков, несколько раз выходила с ними курить во двор и ничего похожего на крики, вопли и резню не слышала. Ни одна машина после часа ночи во двор не въезжала.

Раину компашку все-таки поспрошали, поинтересовались их прошлым. Драки, приводы и задержания числились почти за всеми, но ничего такого, чтобы выводило их на Ростика, не имелось. Конечно, под пьяную лавочку любой из шестерых мог бы совершить бытовое убийство, но вряд ли сумел бы при этом замести следы и догадался бы применить перцовый баллончик. Если бы такие алкаши и убили бы кого-то во дворе или на квартире дворничихи с подобной жестокостью, то оставили бы целую кучу улик.

Несмотря на то, что, по данным осмотра трупа, убийство выглядело не очень рациональным и создавалось впечатление, что в нем участвовали психи, маньяки или садисты, отсутствие следов говорило о том, что те, кто прятал труп, делали это в здравом уме и трезвой памяти. Поэтому в следственных кругах складывалась версия о том, что Ростику за что-то мстили.

Самым непонятным местом в этой истории была ограда, отделявшая парк от гаражей. Та самая, из металлических пик и полос, укрепленных на кирпичных столбах, возведенная еще в тридцатые годы. В ней было много дырок и проломов. Местами чьи-то могучие руки разжали стальные прутья, а другие выпилили или вырубили. Такова уж натура русского человека: ежели видит какой забор, то непременно постарается его проломить. Любой — и деревянный, и кирпичный, и бетонный. Сказывается привычка не ждать милостей от природы, ходить нехожеными тропами, преодолевать трудности и так далее. Но как раз в том месте, где был обнаружен труп, никакой дыры не было. Ближайший пролом находился метрах в сорока левее, рядом с детской площадкой. Если бы труп в «разделанном виде» какие-нибудь дюжие дяди перекинули через забор высотой почти в три метра, то наверняка наляпали бы крови с обеих сторон забора. Да и вообще было непонятно, как они протащили Ростика к ограде, не оставив никаких следов на траве.

Загруженные ценными сведениями, Агафон с Налимом отправились в центр, на бульвар Декабристов, где по какому-то занятному стечению обстоятельств Лида Терехина и Лариса Зуева красили уличные фонари.

Именно об этом шел разговор в кабинете Сэнсея, когда туда явились усталые, но весьма довольные тем, что уцелели. Гребешок и Луза.

— Садитесь, — строго посмотрел на них Сэнсей, — слушайте и не мешайте мне слушать. Потом о себе расскажете. Давай дальше, Агафоша. Излагай.

— Ну вот, значит, нашли мы этих девах на бульваре. Действительно фонарные столбы красят. Замурзанные такие, в платочках, в робах. Они как раз очередной столб заканчивали, перекур собрались делать. Мы подошли, пошутили немножко, предложили обеденный перерыв устроить. Налим им тут же на бульваре по паре чебуреков купил, бутылку кока-колы. Они лопать стали, после этого я вежливо представился как майор угрозыска. Не испугались, а очень заинтересовались. Разговорились, не жались, не упирались. Да, мужика этого, то есть Ростика, они помнят. Очень обходительный, веселый. Пока ехали с Артемьевской до общаги, анекдоты им рассказывал, приличные, но смешные. Сам спереди сидел, рядом с «бомбилой» Саней, а они сзади. Лида предложила к ним в гости зайти, утверждает, что в шутку. А он взял да и согласился. Расплатился с водилой, отпустил машину. Потом повел их в магазин, купил две бутылки марочного вина, сыр, колбасу, ветчину, конфеты. Соседки по комнате в этот день где-то в другом месте гуляли, поэтому они там весь вечер втроем провели. Выпили, закусили, потанцевали немножко. А в 23.00 он, дескать, ушел. Конечно, я сразу усек, что они, как и дед с вахты, боятся проболтаться. Пришлось сделать грустное лицо, покачать головой и девушек немножко поправить. Дескать, такие хорошие, умные, работящие, а милицию неверно информируют. Мол, нам четко известно, что ваш гость вышел из общаги в два часа ночи и не один, а в вашем сопровождении. И вернулись вы в общежитие только полтора часа спустя. Источник я, конечно, раскрывать не стал, но, я думаю, они и сами догадаются. Про то, что Ростика убили — им-то он, конечно, Валерой представился, — я говорить не стал. Просто сказал, что из-за молчания возникают предположения о том, что они соучаствуют в особо опасном преступлении. И, мол, если они сейчас все, как было, подробно и правильно не расскажут, то придется отвезти их в управление, задержать «по подозрению» на срок до тридцати суток и официально допросить по всей форме. Сработало.

— Раскололись? — спросил Сэнсей.

— Как дважды два. Боялись, что из общаги выселят. Там эта Анна Владимировна, комендантша, жуткий зверь, оказывается. Тем, кто ей платит, можно кого хочешь водить и гулять хоть до утра. А нет — выгонит в любое время. И формально права будет, поскольку девки три месяца за общагу не платили. А кроме того, устыдились. Их ведь этот самый Ростик слегка так и очень нежно поимел. Обеих.

— Ни фига себе! — вырвалось у Гребешка. Сэнсей недовольно посмотрел на него и сказал:

— В чем дело?

— Да в том, что он от бабы ехал, — хихикнул Гребешок, — неужели такой гигант в натуре?

— Ладно, свои комментарии изложишь в свою очередь, — хмыкнул Сэнсей. — Может, он какого-нибудь йохимбе наглотался?

Давай, Агафоша, продолжай.

— Наглотался он чего или нет, — осклабился Агафон, — это я не знаю. А вот

девок он явно чем-то напоил втихаря. Это Лариса предположила, потому что с двух бутылок марочного красного на троих так не дуреют. Тем более что они еще первую не допили, когда сами начали на него лезть. Вроде умопомрачения какого-то, говорят. В общем, он их обеих в койку уложил и трахнул. Как именно и сколько раз, я справляться не стал, но, судя по всему, неплохо. Потом он решил собираться, взял с собой свой пакет, в котором какая-то небольшая картонная коробка лежала. Они пошли его провожать, потому что им его отпускать не хотелось. А он торопился, сам себя якобы ругал за то, что загулял. У него, как он им сказал, на завтра очень важная встреча намечалась. Они его уговаривали заночевать, мол, завтра и поедешь, все равно транспорт уже не ходит, а частника неделю можно дожидаться. Он ни в какую. Тогда они его пугать стали, дескать, куда ты пойдешь, тут кругом шпана. А он тогда показал пистолет и сказал: «Не боюсь я вашей шпаны». Девки сказали: «А слабо с нами по парку кружок пройти?» Сами удивлялись, говорят, как такая дурь в голову пришла. Ну а Валера этот, то есть Ростик — все же поддатый был, — и сказал: «Ладно! Пройдем кружок, потом вы спать к себе пойдете, а я в гостиницу. Мне туда в шесть утра позвонят, прямо в номер. Если меня не будет на месте — хорошие люди волноваться станут».

— Но в парк все-таки пошел? — с легким удивлением спросил Сэнсей.

— Поддатый же был, неохота, чтобы девки трусом посчитали. Конечно, никакого кружка они проходить не стали, а просто забрались в кустики поглубже и стали там лизаться. Наверно, думали, что еще раз его заведут. Но какой бы мужик ни был, но если у него на уме уже не секс, а дела, то толку не будет. Короче, он отпихнул их и сказал: «Хорошего понемножку!» — и повел к выходу. Вывел из парка и тут себя по лбу хлопнул: «Блин! Пакет забыл! Все, домой идите, не ждите меня». И побежал обратно в парк. Они его минут пять подождали, а потом решили, что он через другую дырку вышел, и вернулись в общагу. По ходу дела у них этот самый кайф сошел, стыдно стало. Переругались даже. Из-за того, кто первый начал ему на шею вешаться. Ну и вообще, как я понял, там у них целый разбор полетов был. Я, конечно, их травмировать лишней информацией не стал, но предложил съездить с нами в парк и показать, куда они той ночью ходили. У них на бульваре было что-то типа бытовки, они свои причиндалы занесли, переоделись в чистенькое, поехали с нами.

— Не побоялись? — спросил Сэнсей.

— Нет, мы люди нестрашные. Мы очень солидно себя вели. Налим, когда их откровения слушал, аж за штаны держался, но серьезности не терял.

— Ничего я не держался, — обиделся Налим.

— Шучу. Короче, привезли их во двор дома номер десять. Он как раз между их общагой и тем домом, где труп нашли. Там есть дырка, через которую они в парк пролезли с Ростиком. Показали, куда ходили. Скажем так: ночью надо быть либо совсем пьяным, либо полным дураком, чтобы туда соваться. Они чуть ли не на километр в глубь парка зашли. Там все заросло, как в лесу, прямо джунгли какие-то. В принципе если кого-то завалят, раньше, чем через пару суток, не найдут.

— Ну и нашли что-нибудь?

— Понимаешь, Алексей, девки толком не помнили, до какого места со своим «Валерой» дошли. Может, конечно, и вообще ошиблись. Но вроде бы показали нам полянку, где обнимались. Где-то вправо от пруда, там рядом какие-то заброшенные здания стоят. Не то бараки, не то коровники, не то склады бывшие. Старые-престарые, через них, по-моему, уже не только кусты, но и деревья проросли. Потом спуск к реке начинается. В тех местах дорожек никаких нет. Тропки одни. Конечно, бутылок до фига, пивных банок. Шприцев до хрена валяется. Скажем так: я даже при пушке и среди бела дня себя хреново чувствовал, потому что тропки такие, что фиг разглядишь, что сбоку. Прыгнут сзади, удавку накинут — и никакая волына не поможет. Откровенно скажу: очень радовался, когда выбрались оттуда. Все время чудилось, будто следят. Сам когда-то в молодости тусовался в парке, но тогда таких трущоб не было.

— В общем, не нашли ничего, — мрачно резюмировал Сэнсей. — Так надо понимать?

— Считай, что не нашли. Кроме вот этого, — ухмыльнулся Агафон, вытаскивая из-под ветровки прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором лежал скомканный носовой платок. — Девки утверждают, что это «Валерин». Когда они его еще в общаге помадой обмазали, он этим платком физию вытирал. А вот когда он его потерял, не помнят. Место я пометил. Конечно, дождик все смыл, даже если собаку найдем, вряд ли сможем отработать след. К тому же через четыре дня на пятый. Но все-таки шанс есть…

— Понятно, — задумчиво произнес Сэнсей. — Ну, все сказал?

— Все.

— Так, с вами ясно. Давай, Михаил, теперь тебя заслушаем… Гребешок начал рассказывать все по порядку. У него было неприятное чувство досады. Еще бы! Столько пыхтели, мучились, жизнью рисковали. Копошились-копошились, мотались-мотались, ходили-ездили, влезли в перестрелку неизвестно с кем, а все, получается, только для того, чтоб остановиться на том месте, с которого все раскрутил хитрый Агафон. Теперь получалось, что Гребешок с Лузой провели день без толку. Сэнсей слушал не перебивал, Агафон снисходительно улыбался. Когда речь зашла о перестрелке у Натальи Сергачевой, Сэнсей нахмурился. А когда Гребешок закончил, произнес:

— Ну, что сказать, поработали классно. Ни хрена толком не узнали, навели шухер на весь город. Орден вам дать, что ли?

— А что делать оставалось? — обиженно проворчал Луза, чуя себя главным виновником, ибо он первый открыл стрельбу. — Ждать, пока нам в лобешник засветили бы?

— Надо было для начала сюда подъехать, с умными людьми посоветоваться, если своего ума Бог не дал! — сурово сказал Сэнсей. — Придумали хрен знает чего с этим «Милтонс косметик», вломились к бабе. А если бы соседи ментов вызвали? Или, к примеру, эти самые неизвестные друзья, которых вы каким-то чудом помочили, уже там были? Вы хоть знаете, на кого наехали? Нет. Кто завтра или послезавтра на «Куропатку» наехать может, знаете? Опять нет. А все потому, что задница быстрее головы думает. Если менты хоть кого-то живого найдут, ваши фотороботы на весь город развесят. Баба эта, Макаровна, вас видела. В ориентировках у каждого постового мента засветитесь. А кроме того, твой друг. Балахонов с рынка, в два счета тебя заложит. Вот и вся твоя работа, Гребешок. У Фрола ты бы уже трупом был, понимаешь?! Это я тут сижу, рассусоливаю, потому что жалко вас, дураков. И потому что я понимаю: ты не нарочно напакостил, а случайно. Но теперь так много накрутилось, что хрен поймешь. Какие ты своей стрельбой Ворону сложности создал, не знаю. Какую он насчет тебя даст команду — тоже. Очень может быть, что он прикажет вас через печку пропустить, для спокойствия, понимаешь? Ты понял или нет?

— Понял, — пробормотал Гребешок.

— Ни хрена ты не понял, — буркнул Сэнсей. — Короче, садитесь сейчас в свою «девятку», заливаете бак бензина и валите в Москву. Я вам напишу адресок, запомните наизусть, а бумажку спалите. Если вас там не примут или замочат, значит, судьба такая. Попадетесь ментам — сразу обещаю, что в нашем СИЗО за вашу жизнь никто копейки не даст. Через город поедете, считайте, что уже сидите. Если в Москве нормально примут, права не качайте, упаси Господь. Там ребята построже — в бетон замонолитят и в речку. Устроят золотарями работать, благодарите как за манну небесную. Будете делать четко все, что прикажут, — поживете.

— И домой заехать нельзя? — вякнул Луза. Гребешок, который был намного понятливее, покрутил пальцем у виска.

— Можешь, можешь, мальчик! — скривился Сэнсей. — Можешь прямо сразу в прокуратуру, к господину Иванцову заехать. Или к господину Теплову в УВД. А еще лучше будет, если ты пойдешь к ближайшей перекладине и повесишься. Это вообще идеальный вариант будет. В общем, у вас десять минут на сборы.

— По-моему, Леха, ты сам горячку порешь! — рассудительно заметил Агафон.

— На одном баке они до Москвы не доедут, а залететь в ментуру ночью на трассе проще, чем днем.

— Точно, — поддакнул Налим, — ДПС лютует.

— Конечно, — сказал Агафон, — в городе им пока лучше не маячить, но и мотать так резко не надо. Ориентировка если и пойдет, то народ на нее будет максимум три дня работать. Потом притрется, другие появятся. Уже не тот пригляд. Если кого из крутых задело, тогда похуже, но это пока неустановленный факт. Тем более он им представился ментом. Баба эта, Наташка, тоже скорее всего его ментом сочла. Пока то да се, расчухают-разнюхают — время уйдет. Опять же обо всем лучше Ворону сначала доложить.

— Ага, — хмыкнул Сэнсей, — а Ворон даст команду их в трубу отправить.

— Вот когда даст, тогда можно будет и спрятать.

— В кошки-мышки с ним не поиграешь, — произнес Сэнсей, — он без контроля такой вопрос не оставит.

— Ну, тебе виднее, — нахмурился Агафон. — Только вообще-то, если будешь каждый раз Ворону в рот смотреть, он из тебя «шестерню» сделает. А у нас, между прочим, своя контора. Ребята «шестеризма» не поймут, это учти.

— Хрен с вами, — махнул рукой Сэнсей, — пусть остаются и носа из

«Куропатки» не высовывают. Давайте все еще раз обмозгуем. Подведем, как говорится, итоги. Значит, первый итог: более-менее прояснили весь день, можно сказать, до самого исчезновения. Узнали, где он был, чего делал и с кем трахался. Второй итог: мы его не спугнули, он нас и не заметил. Очень полезные данные для отмаза перед Вороном. Третье: примерно установили, где его могли замочить. Но тут, скажем так, очень много странного.

— Что именно? — прищурился Агафон.

— Во-первых, то, что вы, когда ходили с девками, не смогли найти ни капельки крови. Платок он вполне мог обронить еще живым и даже до нападения. С другой стороны, его раздели догола. Вряд ли вооруженного пистолетом нехилого мужика живым и здоровым заставили раздеться, верно? Скорее всего налетели, пырнули ножом или даже несколькими сразу. То есть «шкуру» его дорогую, костюмчик, иначе говоря, попортили. Встает вопрос: зачем снимали? Грабеж, естественно, отпадает, остается садизм и извращенное изнасилование. Стало быть, с уже раненного срывают одежду, правильно? Окровавленную и пропоротую ножами. То есть попросту раздирают эту одежку в клочья за ненадобностью. Особенно рубашку, майку, трусы. Но клочьев этих вы не нашли. Платок нашли, а тряпок с кровью — нет. Странно? Очень странно.

— За три дня было время прибраться… — неуверенно сказал Агафон. — «И дождь смывает все следы…»

— Насчет «прибраться» это мысль верная. Только учти, что все было ночью. По идее, они его кромсали чисто от души. Крови — море. Живот вспороли, голову отрубили, сердце все истыкали. Для маньяков, психов, наркош — вполне объяснимое дело. Но чтобы они потом пришли на место убийства и стали скрупулезно по тряпочке все подбирать? Таких психов не бывает.

— А вдруг они не психи, а просто косят под психов? — предположил Гребешок. — Может, его отслеживали какие-то из-за коробочки в пакете? И уродовали его именно для того, чтоб подумали на маньяков?

— Опять же все разумно. Только тогда прибираться и вовсе не надо. Наоборот, надо было бросить его как есть и не тащить из парка. Кстати, тут вообще дурдом получается.

— Почему? — удивился Агафон.

— А потому. До ограды парка, от двора дома номер восемь до места, где нашелся платок, — почти километр, а до реки — метров полтораста. Тебе надо, как выражаются интеллигентные люди, «жмура притырить». Ты его куда потащишь?

— К реке… — ответил Агафон неуверенно.

— Резонно. Или бросишь на месте в ближайшие кустики. Благо в эти кустики даже по большой нужде редко кто лазит. Я бы лично именно так и сделал, бросил бы на месте, потому что тащить в темноте такого мокрого — то же самое, что свою визитку на труп положить. Наследишь обязательно. Если бы он там в этих кустах лежал, его и сегодня еще не нашли бы. Конечно, с дурной головы или с перепугу можно и к реке потащить. Во всяком случае, это понять можно. Логика прослеживается — спрятать труп так, чтобы его не сразу нашли. В речке он может и неделю проплавать. Хотя кровь на траве осталась бы и трава примятая не сразу выпрямилась бы. Но то, что есть в натуре, — дурдом и ничего больше. Тащить жмура за километр к ограде, бросать через нее или между прутьев здоровенного дядю просовывать… Причем кидать его между гаражами в крапиву, можно сказать, на открытое место — ни один псих или извращенец не додумается.

— Я же говорю: это месть! — опять высунулся Гребешок. — Не просто убили, а с понтом, изуродовали и кинули на видное место. Кстати, я теперь усек, почему менты, которые в парке работали, не пошли в тот угол.

— Ну и почему же? — спросил Агафон.

— Да потому, что они искали место преступления поблизости от забора. Им и в голову не пришло, что его могли тащить за километр. Каждый думал точка в точку, как Сэнсей. Если бы убили в тех кустах, то там бы и бросили, в крайнем случае, отнесли бы к реке — такая кондовая логика.

— Это ты правильно подметил, — без иронии сказал Сэнсей. — Но все-таки почему там, в кустах, нашелся только платок? Где кровь, тряпки?

— А потому, — осенило Агафона, — что кончали его где-то в сараях. В тех развалинах, которые там стоят. Его могли ведь и не резать, например, а дать чем-то по балде, оглоушить и уволочь туда. Если там, допустим, есть еще и подвал какой-нибудь, то можно догадаться, отчего криков никто не слышал. Опять же с глушанутого можно и костюмчик снять незапачканным и целеньким. А кромсать и трахать голенького.

— Ну и оставили бы его там, в подвале, — сказал Сэнсей. — Зачем, не пойму никак, волочь за километр? Допустим, Гребешок совсем догадливый и прав, что это была страшная месть. На хрен тогда его бросили во двор? Почему, скажем, не вынесли куда-нибудь к рынку? Там ночью народу ровно столько же, сколько у гаражей, — ноль целых хрен десятых, но зато с утра весь город знал бы, что Ростика Воинова на куски порвали. Моральное удовлетворение было бы намного выше. Но вообще-то, товарищ бывший лейтенант милиции, самое тяжкое возражение против того, что Ростика кто-то отслеживал и потом решил осуществить над ним крутое правосудие, состоит в том, что им уж больно сложно было рассчитать все его ходы. Допустим, что они вели его, как и мы, прямо от вокзала, хотя не такие уж вы слепые, честное слово. Допустим, что они его продолжали вести, когда вы его у кинотеатра прозевали. Что тоже сомнительно, поскольку они, как и вы, не сумели бы предугадать его поведение. Тем более что он не в гостиницу понесся, как мы думали, и не прятаться, а на базар к старой подруге Свете. Ладно, могли, если на то пошло, отследить и на рынке. Повели дальше, до Натальи. Вот здесь в принципе они никак не могли подумать, что он в восемь уедет. Тем более если не знали точно, к кому он приехал. Побегали бы вокруг, прошлись бы по дворам, по лестницам, поискали бы. Конечно, могли знать к кому. Тогда, я думаю, не стали бы резину тянуть, постарались бы прищучить его в квартире днем, когда почти все на работе. Вечером налет делать опаснее. Народу много, шум слышнее, и милицию вызвать могут. Ладно, допустим, они решили ждать его до утра, чтобы взять на выходе. А в восемь он вышел, стал ловить частника. Сам в руки шел, если у тех ребят была машина. Подкатили бы, согласились подвезти до гостиницы, а привезли бы, куда им надо. Верно? Верно. Нет же, они дают ему сесть в машину Сани вместе с чужими девочками. Смешно. Что они потом могли сделать? До общаги проводить? Могли. Но там-то они точно не стали бы его ждать до двух часов. И уж никак не могли подумать, что он в третьем часу ночи попрется в парк девок выгуливать. Согласны?

— Согласиться можно, — сказал Гребешок, — если, конечно, с этими девицами все было так, как они Агафону рассказали.

— Ты чего, думаешь, они врали? — прищурился Агафон.

— А что, такого быть не могло?

— Могло, конечно, — почти согласился Агафон. — Они и врали поначалу, только я их так слегка расколол. Соседка-то мне рассказала все, как было по времени.

— Но все-таки, — наседал Гребешок, — все, что ты узнал насчет его прогулки с малярихами по парку, идет от девок. Больше проверить не у кого.

— Ну да, — съехидничал Агафон, — ты еще скажи, что эти ссыкухи его урыли, а потом спокойно спать пошли.

— Урыть они, конечно, не урыли, — сказал Гребешок, не смутившись, — но вот привести к тем, кто урыл, вполне могли. Общага стоит рядом с парком. В парке есть танцплощадка, сам на ней дрыгался. И в наше время там тоже бабы с общаги тусовались. Стало быть, эти самые малярихи могли и с тамошней шелупонью знаться. Если он был при деньгах, могли сразу скумекать и привести… Может, уже не одного так уделали.

— Не, это ты перегнул, братан, — сказал Луза. — Кто сейчас торчит в парке? Одни шныри мелкие. Чтобы они на мужика с пушкой полезли? Обоссутся, если даже незаряженную увидят.

— Специалист! — Сэнсей поднял вверх указательный палец.

— А нет, что ли?! — обиделся Луза. — Я там почти всю молодь знаю. Сам, слава Богу, три года перед зоной пасся. Морды начистить они могут, если пять на одного, но если кто-то в воздух грохнет, дернут как тараканы.

— Измельчал народ, одним словом, — вздохнул Сэнсей. — В общем, юноши, сараи надо будет проверить. Это я четко понял. Но до завтра, по-моему, ждать нельзя. Ночью сходите. Со стороны реки. Лодочку я вам найду.

Береговские катакомбы

Мелкий дождь накрапывал и накрапывал, тугие облака висели над рекой. Белой эту ночь, конечно, назвать было трудно. Скорее, она была грязно-серой и довольно темной. Особенно в прибрежных кустах, куда старый браконьер по кличке «Жора Капрон» десантировал со своей «казанки» Агафона, Гребешка, Налима и Лузу.

— Всю жизнь мечтал морпехом поработать! — прошипел Агафон, набравший при высадке полные кроссовки холодной воды. Резиновые сапоги были бы для такой операции приятнее, но в случае нужды бегать в них тяжеловато.

Вооружились неслабо, прямо как настоящий спецназ. Автоматы и пистолеты с глушаками, узкие ножи-выкидухи, которые легко влазят между ребрами. Фонарики взяли и УКВ-рацию. На Другом берегу реки «разведчиков» дожидался Сэнсей с пятью ребятами. Капрон, высадив «десант», увел лодку туда, чтобы не маячить у парка и не привлечь случайно внимание речной милиции.

— Как в тыл врага высаживаемся! — хихикнул романтически настроенный Налим.

— Тихо! — Агафон погрозил Налиму кулаком. — Детство в заднице играет? Фонари не зажигать, пока в сараи не зайдем.

Двигаться по мокрым кустам и бурьяну было несладко. Капало за шиворот, брюки и куртки отсырели. Изредка по кустам проносились порывы ветра, казалось, будто на дворе октябрь, а не июль.

— Погодка, блин! — посетовал Луза, ежась от холода. Контуры «сараев», как они именовали приземистые заброшенные здания, которые размещались в этой части парка, почти сливались с мохнатой зеленью на фоне темно-серого неба. Тем не менее, поднявшись от реки вверх по склону не больше сотни метров, «десантники» очутились рядом с ближним к берегу строением — чем-то вроде кирпичного барака с облетевшей штукатуркой и довольно большими окнами, из которых были выбиты не только стекла, но и рамы. Кое-где из окон тянулись к свету березки и высоченные дудки ядовитого, как иприт, борщевика Сосновского. Правда, сейчас, без солнечного света, он опасности не представлял, но в солнечный день им можно было получить жестокие химические ожоги.

— Сэнсей, я — Агафон. Подошли к сараям. Идем внутрь, как донял?

— Нормально. Не базарь в эфире без нужды. Я на приеме. Докладывай, если будет что интересное.

Двери у барака отсутствовали. Сперва посветили в окна, поглядели внутрь, потом осторожно, по одному, вертя головами во все стороны, забрались внутрь.

Крыша у барака почти отсутствовала, капало здесь так же, как на улице. Внутри не было ни пола, ни потолка. От них лишь местами сохранились обломки полусгнивших досок. Ветер погромыхивал на стропилах проржавелыми остатками жести. Бурьян и крапива, побеги деревьев спокойно росли в пространстве, огороженном стенами, света здесь хватало.

— Смотрите под ноги, — сказал Агафон, — и по сторонам не забывайте. Главное — на шприц со СПИДом не наступите.

В сарае ничего интересного не оказалось. Банок из-под пива, битых и целых бутылок из-под самых разных сортов водки — десятки. Шприцы валялись действительно, и наступить на них было вполне реально. Имелось что-то вроде кострища, вокруг которого небось собирались здешние аборигены для исполнения ритуальных плясок под магнитолу «Шарп». Тряпок и всякого рванья типа телогреек с вылезшей из дыр ватой, прогнивших матрасов, расползшихся одеял, грязных трусиков и презервативов было до фига и больше, но ничего относительно свежего не наблюдалось. Хлам копился тут уже не один год.

— Пошли, — распорядился Агафон.

Второй барак был точно такой же. К нему подошли, выбравшись на волю через окно первого и продравшись через плотные заросли мокрых кустов. Здесь, правда, сохранилась одна половинка двери. А так — все то же: стропила с ободранной почти начисто жестью, бурьян, крапива, кусты между стен, хлам и кучки дерьма.

Осмотрев и этот барак, вновь вылезли в окно и, перейдя гуськом через неглубокий овражек, по дну которого тек ручеек, пахнущий канализацией, поднялись к еще одному строению.

Оно заметно отличалось от предыдущих, потому что было намного короче, в нем не было окон, но было трое больших ворот. Должно быть, когда-то тут был гараж. Возможно, в те времена, когда на балансе парка имелись автомобили. Сейчас, естественно, тут никаких автомобилей не было, но лежало несколько «лысых», давным-давно потрескавшихся автопокрышек. Здесь, как ни странно, был обнаружен живой человек. В бывшей смотровой канаве одного из боксов на куче стружки спал бомж, укрывшийся брезентовым чехлом от машины.

— Будить будем? — спросил Гребешок, брезгливо втягивая тухлые испарения, поднимавшиеся со дна этой берлоги.

— Толку-то?! — вздохнул Агафон. — Лыка не вяжет. Бутылку к себе прижал, как любимую девушку. А вон еще один пустой пузырь лежит. Спер небось где-то и насосался. Или бутылок насобирал и сдал, алкаш! Ну его на хрен, начнешь ворочать — блеванешь.

— Чесотку подхватить можно, — заметил Луза.

Бомжа не тронули и, убедившись, что ничего достойного внимания в гараже нет, вышли под дождь (в отличие от бараков тут уцелела крыша и не капало).

Метрах в двадцати стояла бревенчатая хибара, перекосившаяся на один бок, с заколоченным досками окном и дверью. Дверь не своротили, наверно, лишь потому, что боялись при этом опрокинуть на себя всю хибару. Лезть в нее не рискнули, потому что она стояла заколоченной, судя по ржавчине и гнилым доскам, минимум лет десять.

Пройдя еще десяток метров, наткнулись на какое-то бетонное, обсыпанное землей сооружение. Раньше, видно, оно было целиком зарыто в землю, но потом, после оползня, обсыпка съехала, и с одной стороны обнажилось полтора-два метра бетона.

— Бункер! — хмыкнул Агафон. — Тут мы когда-то в партизан играли. — Лет двадцать назад, если не больше. Тут где-то есть шахта небольшая типа колодца со скобами. Через нее можно внутрь бункера залезть. Это, по-моему, аварийный лаз был. Здесь в войну был штаб МПВО, потом — гражданской обороны города. Сам штаб дальше, там, где дирекция парка, а тут выход. Я далеко не лазил. В шахту спустишься — жуть берет. Крикнешь — эхо голос так усилит, что мороз по коже. А снаружи ни черта не слышно.

— Если Ростика мочили в парке, — заметил Гребешок, — то скорее всего тут.

— Может быть, может быть… — произнес Агафон. Пошарили по окрестностям бетонного сооружения. Там, где прикидывал Агафон, никакой шахты не нашли. Обнаружили нечто вроде потрескавшейся бетонной блямбы диаметром в полтора метра, которая лежала в неглубокой яме. В центре этого неправильного, грубо сформованного диска просматривалась толстая и короткая арматурина, согнутая в виде петли.

— Заглушку поставили, — с досадой сказал Агафон. — Небось провалился кто-нибудь спьяну и расшибся. Там метров пять лететь.

— Может, сдвинуть попробуем? — предложил Гребешок.

— Сходи за трактором, — с сарказмом посоветовал Агафон.

— Все равно не выдернуть, — заметил Луза, нагнувшись и поглядев на заглушку сбоку. — Арматурины тут сварены.

— И давно, — оценил Налим, — явно не четыре дня назад.

— Так что не фига тут делать, пошли дальше, — резюмировал Агафон.

И вот «разведгруппа» вышла к длинному строению, напоминавшему бараки, но окна были намного уже и напоминали амбразуры. Крыша, конечно, отсутствовала начисто. В торце были ворота, а над ними чудом сохранился растрескавшийся, но не распавшийся лепной барельеф с изображением двух конских голов, вензелем с буквой В и датой: 1895.

— Сто с лишним лет назад строили, — уважительно произнес Налим. — Николай Второй только-только на престол уселся.

— Лучше бы не садился, — хмыкнул Гребешок. — Тогда бы, может, и не шлепнули.

— Ладно вам, политики! — оборвал Агафон злым шепотом. — Тут конюшни были когда-то. И их не царь строил, а какой-то барин. Мне бабка рассказывала. Воронцов, кажется. Генералом был, хотел вроде скакунов арабских разводить. Но потом генерал преставился, а коней большевики забрали.

Они прошли через ворота внутрь, там сохранились обломки деревянных загонов-денников, насквозь прогнившие, покрытые плесенью, мхом и грибами-трутовиками. Обломки стропил провалились, перегнили и напоминали теперь лесной бурелом. Верхние ряды кирпичей от дождей, холодов и ветров потрескались, пощербатились и местами осыпались.

И здесь лежали банки, бутылки и прочий хлам, все заросло крапивой, лопухами.

— Все ясно, — досадливо произнес Агафон, в последний раз повертев фонарем. — Пошли отсюда…

Но тут световое пятно совершенно случайно остановилось на доске, лежавшей у самой стены. Доска эта была намного свежее тех, что валялись на полу конюшни. Строго говоря, это была не доска, а горбыль, который приложили ребром к стене. А пиленая сторона была обращена к Агафону и его товарищам. Эта самая сторона была желтая, вся в заусеницах. У других досок цвет был серый, даже черный от старости и сырости.

— Стоп, — сам себя поправил Агафон и подошел к доске поближе. Остальные тоже приблизились к доске, не понимая, чего тут, собственно, разглядывать. Если сказать по правде, то и сам Агафон еще не очень усек, что его заинтересовало.

Доска в рост человека торчала одним концом из густых крапивных зарослей, занимавших весь угол конюшни. Доски, оставшиеся от денников, давным-давно сгнили и в смеси с конским навозом превратились в кучу перегноя, на которой и вымахала крапива. К тому же эта куча за много лет наслоилась, и получилось нечто вроде бугра высотой больше метра. Но там, где крапива вплотную подступала к кирпичной стене конюшни, было что-то вроде ложбины. Именно в этой ложбине и лежала горбылина.

— Смотрите, — осветив фонариком черную, пропитанную водой почву между стеной и крапивой, заметил Агафон, — по-моему, кто-то из этой доски мостик делал, чтобы не наследить. Верно?

— Похоже, так, — согласился Гребешок. — Ближе к нам битый кирпич, доски, если аккуратно идти, то следов не оставишь. А тут земля сырая, отпечаток лапы оставишь. Как КСП на границе. Хитро! Правда, на хрен в эту крапиву лезть?

Агафон положил горбыль круглой стороной вверх и бочком, чтобы не обстрекаться, двинулся по ложбинке между стеной и крапивой. При этом он светил фонарем на крапиву.

— Есть! — сказал он, забравшись почти в самый угол конюшни. — Подбирайтесь сюда, только крапиву не мните. По досочке, аккуратнее.

Прижимаясь спинами к стене и чертыхаясь, потому что крапива в темноте жалилась, сотоварищи приблизились к Агафону.

Световое пятно легло на небольшую проплешину в крапивных зарослях, совершенно незаметную с внешней стороны. Проплешина совпадала по площади с углублением в бугре, образовавшемся на месте бывшей перегнойной кучи. В этом углублении лежал вылинявший грязный матрас — лежак бомжа.

— Фокус-покус! — вполголоса объявил Агафон, осторожно откинув ближнюю половину матраса.

— Ух ты! — вырвалось у Гребешка почти непроизвольно. Под матрасом оказался более узкий и короткий, чем тюфяк, деревянный щит, сколоченный из посеревшей, но крепкой вагонки. Но когда Агафон приподнял край щита, отчетливо повеяло холодом и сыростью.

— Взяли! — тихо приказал Агафон.

Они с Гребешком стянули со щита матрас, а Луза с Налимом подняли и положили к стене щит. В земле открылась узкая и глубокая, похожая на могилу яма, обложенная кирпичом. Старым, почерневшим от времени, но крепким. Туда, вниз, откуда тянул сквозняк, уходили ступени из тесаного камня. Где-то на двухметровой глубине ступеньки кончались, там был пол подземного хода со сводчатым каменным потолком.

— Сэнсей, — позвал Агафон, нажав кнопку передачи на своей УКВ-рации, — отзовись.

— Слышу тебя. В чем дело?

— Нашли подземный ход в бывших Воронцовских конюшнях. Похоже, очень старый, но кто-то о нем и сейчас знает. Как понял?

— Хорошо понял. Лезьте, посмотрите. Если почувствуете, что там заплутаться можно или обвал намечается, дуйте назад. И вообще поосторожней. Контрольный срок на поиски — два часа. Понял меня? Рация оттуда слышна не будет, так что через два часа вы должны вылезти. Если не успеете, отправлю ребят вас встречать. До связи!

— Все слышали? — сказал Агафон, обращаясь к подчиненным. — Под землей не разбредаться, поглядывать по сторонам, не лезть в боковые ходы, если таковые будут. Под ноги смотреть, ничего без спросу не поднимать, не толкаться головой в стену и беречь фонари. Я пойду первый, с фонарем. Остальные пока не включать. За мной — Налим, потом Луза, Гребешок сзади. Оружие держать на предохранителе, автоматы стволом вверх, пистолеты не доставать. Дистанция — два шага. Все!

Агафон зажег фонарь и неторопливо стал спускаться вниз. «Следом за ним пошли остальные. Идти было не шибко ловко по сырым ступеням без перил, приходилось придерживаться пальцами за стены.

Внизу оказался узкий, шириной сантиметров семьдесят и высотой около двух метров, но очень длинный сводчатый коридор. Здесь даже мягкие шаги ног, обутых в кроссовки, звучали довольно гулко. Когда все спустились вниз, Агафон остановился и прислушался, нет ли каких подозрительных шорохов. После этой «минуты молчания», взяв автомат правой рукой за пистолетную рукоятку — Агафон, в отличие от остальных, на предохранитель его не ставил, — вожак двинулся дальше, высвечивая путь фонарем. Прочие старались держать дистанцию. Хуже всех приходилось Гребешку, которому постоянно чудилось, что сзади кто-то подкрадывается. Чем дальше «экспедиция» уходила от входа в подземелье, тем больше этот глюк овладевал его сознанием. Во-первых, потому что сегодня днем Гребешок уже имел счастье понервничать, а во-вторых, потому, что позади него была густая тьма. Налим, к примеру, знал, что впереди него топает бывалый командир, а сзади еще два товарища. Луза мог надеяться, что супостат, подкравшийся с тылу, сперва зарежет Гребешка, а он, Луза, успеет изготовиться и почесать неприятеля из автомата, Гребешок же мог полагаться только на удачу. Он, конечно, успокаивал себя тем, что на неприятности скорее всего может нарваться Агафон, потому что никаких боковых ходов пока не обнаруживалось, а сзади могут подобраться только те, кто спустится по ступенькам. Но они, увидев открытый люк своего «схрона», вряд ли туда вообще полезут.

Агафон, несмотря на то, что у него был фонарь, высвечивавший не менее двадцати метров пути, а также автомат, готовый открыть огонь в любой момент, тоже не испытывал полного комфорта. Те, кто мог притаиться в темноте, за любым изгибом коридора, наверняка услышат его шаги раньше, чем он их сдавленное дыхание. И выпалить по фонарю сумеют раньше, чем Агафон сподобится их высветить. Не попадут с первого раза — его счастье, влепят — совсем наоборот. На счастливый случай у Агафона уже был спланирован порядок действий: плашмя плюхнуться на пол, левой рукой потушить фонарь, а правой дать очередь наобум Лазаря, лишь бы возможный супостат от нее шарахнулся. На несчастливый исход, естественно, заготовки было делать бессмысленно.

Коридор с самого начала вилял из стороны в сторону. Никто из сэнсеевцев не был специалистом по истории подземных сооружений и не представлял себе, хотя бы приблизительно, по характеру кладки, когда его копали и укрепляли. В принципе им это было глубоко по фигу. Однако то, что древние проходчики явно копали ход на одной интуиции, без горного компаса, сильно раздражало. Правда, на протяжении первой сотни метров от входа коридор, хоть и извивался, заставляя Агафона нервничать в ожидании «засады за поворотом», но по крайней мере, не разветвлялся.

Однако когда первые сто, может быть, сто десять или чуть больше метров были пройдены, справа обнаружился боковой ход.

Агафон вытащил нож и выцарапал на одном из камней заметную букву А. Потом подумал и добавил цифру 1.

— Запоминайте на всякий случай, — сказал он, — отсюда одна дорога — к выходу.

В боковой ход соваться не стали. Только посветили разок, убедились в том, что он уводит далеко от первого коридора, и пошли дальше. Само собой, боковое ответвление прибавило страху Гребешку. Из этого хода «А-1» вполне могли вылезти те товарищи, которым захотелось бы зайти с тылу и замочить всех, начиная с Гребешка.

— Интересно, — шепотом поинтересовался Налим, — чего над нами, а? Не река, случайно?

— Нет, — мотнул головой Агафон. — Река намного ниже течет, а мы, по-моему, не больше чем на пять метров под землю залезли. Да и ход в другую сторону от реки идет.

Последнюю фразу он произнес не очень уверенно. На протяжении пройденного, совсем недлинного, участка пути ход раза четыре менял направление, а компаса у Агафона, как и у древних строителей хода, не имелось. Поэтому представление о том, в каком направлении ведет туннель, у Агафона было весьма приблизительное.

Налим не случайно спросил про реку. Его чуткое ухо уловило где-то впереди тихое журчание воды. Затем все четыре носа почти одновременно учуяли запах сероводорода. Примерно через пару минут подошли к источнику журчания и вони: слева, из трещины в своде, вытекала струйка мерзопакостной жидкости и лилась на пол, а затем в виде небольшого ручейка текла куда-то под уклон, в том направлении, куда двигались «исследователи».

— Сортир небось над нами, — предположил Луза. Фонарь Агафона высветил впереди несколько камней, очевидно, выпавших из свода. Открытие было неприятное. Камешки были вполне приличного размера и при ударе по башке могли доставить массу хлопот.

— Надо было сюда каски строительные взять, — заметил Налим, выразив общее мнение. — Даст таким по балде…

— Рот не разевай, — посоветовал Агафон, хотя был совершенно согласен с ним.

Туннель явно шел под уклон, углубляясь в землю. Вонючий ручеек заметно расширился, и дух от него стал крепче. Каждый из участников похода тут же подумал (хотя и не высказался вслух) о том, сколько времени придется отмываться от этого канализационного амбре.

— Ну его на фиг! — наконец сказал Агафон, чуя, что вот-вот блеванет. — Пойдем лучше другой ход проверим. Если бы Ростика тут уделали, то от него бы не трупом, а дерьмом воняло. Менты бы уж это точно усекли.

Всех это обрадовало. Хотя лезть в другую преисподнюю никому не хотелось. Гребешок сказал:

— Ты на время посмотрел, Агафоша? Нас Сэнсей через два часа на связи ждет.

— Мы знаешь, сколько ходим? — Агафон посветил фонарем на запястье с тайваньскими часами. — Сорок минут. Заглянем в боковой ход, пройдем, сколько сможем минут за двадцать, — и обратно. С запасом уложимся, не переживай. Врубай фонарь, снимай автомат с предохранителя. Теперь ты впереди пойдешь.

Гребешка это обрадовало. Идти вперед с готовым к бою оружием — все лучше, чем ждать нападения со спины. Пусть теперь Агафон дрожит, как бы кто не вылез из вонючей дыры и не ткнул его кинжалом под лопатку.

До хода с меткой «А-1» добрались не так уж и быстро. Оказалось, что уклона не чуешь, только пока идешь под горку. А обратно топать было потяжелее, тем более что ноги в промокших кроссовках частенько проскальзывали. Гребешок, осветив фонарем черное пятно — ход теперь находился слева, — надеялся на то, что Агафон раздумает туда лезть. Но тот оказался упрямей и поторопил:

— Чего встал? Сворачивай!

Гребешок без энтузиазма подчинился. Этот ход оказался заметно пониже, и Лузе приходилось все время идти нагнув голову. Правда, уже через двадцать метров фонарь Гребешка высветил впереди ступеньки. Крутая и, судя по всему, винтовая лестница уводила куда-то на солидную глубину.

— Полезем? — спросил Гребешок, ему очень не хотелось спускаться еще глубже.

Но Агафон тоже подумывал, стоит ли связываться, все же сказал:

— Вперед!

Гребешок прошептал про себя несколько матюков и почуял, как неловко будет спускаться по крутым ступенькам, когда обе руки заняты. Продев голову через ремень автомата, он зажал оружие под мышкой и, взяв фонарь в правую руку, левой придерживался за стену. Остальные были в лучшем положении, потому что могли хвататься за стену и своды обеими руками, но при этом плохо видели ступеньки под ногами.

Тем не менее два витка лестницы они прошли благополучно, никто вниз не загремел, и даже Лузе удалось не снять с себя скальп, хотя он и чиркнул пару раз башкой по своду.

Пройдя их, сэнсеевцы оказались на небольшой площадке, точнее, в просторной нише кубической формы размерами примерно 2х2х2 метра. Лестница шла дальше вниз, а ниша была сбоку. Из этой самой ниши начинался еще один ход, который Агафон пометил индексом «А-2».

— Ладно, — сказал он, — тут и впрямь заплутать можно. Тычемся туда-сюда, как слепые щенки. Тем более что толку от этого по нашему делу не прибыло. Пошли наверх. Гребешок, ставь волыну на презерватив, опять сзади пойдешь.

Агафон начал подниматься, следом за ним потянулись Налим и Луза. Гребешок сунул потушенный фонарь за пояс, ощупью поднял флажок предохранителя. Но тут произошла незадача: то ли Гребешок в темноте зацепился за фонарик автоматным ремнем, то ли слишком глубоко вдохнул, но он вывалился и с бряканьем покатился вниз по лестнице, туда, куда «исследователи» еще не забирались.

— Блин! — вполголоса рявкнул Агафон. — Ты чего, рассыпался, что ли?

— Фонарь уронил, биомать! — с досадой прошипел Гребешок.

— Кокнул?

— Вроде нет, стекло не звенело.

— Так, — решительно сказал командир, — останетесь тут с Лузой. Найдете — и сразу наверх. А мы с Налимом сейчас пойдем успокоим Сэнсея, чтоб не мандражировал.

— Да хрен с ним, с фонарем этим! — сказал Луза. — Копошиться тут…

— Не фига его тут оставлять, — сурово сказал Агафон. Если здесь, действительно какие-то «хозяева» имеются, то фонарик им много чего рассказать может. Обязательно найдите! Налим, ходу, у нас пятнадцать минут осталось!

Агафон с Налимом добежали до лестницы минут за пять и поднявшись наверх в конюшню, испытали такое ощущение, будто влезли с мороза в парную бани.

— Кайф! — блаженно пробормотал Налим. — Я думал, закоченеем там. Как в леднике, биомать!

— Точно, — согласился Агафон, вынимая рацию. — После такого и плюс пятнадцать Африкой покажутся. Он нажал кнопку и позвал:

— Сэнсей, Сэнсей, Агафон вызывает. Тот отозвался мгновенно:

— Слышу тебя. Что нового?

— Ни хрена, если откровенно. Подробности при встрече.

— Ладно. Выходите на берег, помигайте Капрону.

— Понял.

Агафон убрал рацию под куртку, поглядел на часы.

— Интересно, блин, сколько эти долбогребы провозятся? — проворчал Налим;

— Уж десять фонарей найти можно было.

— Нет, — возразил Агафон, — рано еще. Минут десять подождем.

— Да я на хрен за это время промокну весь! — поежился Налим. — Сейчас самое оно — триста грамм и в койку.

— Желательно с бабой, — хмыкнул командир.

— На фиг она сдалась, — проворчал Налим, — после такой ночки можно только подушку придавить и то не меньше, чем часов на десять. Сутки, можно сказать, на ногах. Покурим, что ли?

Перекур продлился как раз минут десять. Гребешок и Луза не появились.

— Е-мое, — пробормотал Налим, — чего они там застряли!

— Не дергайся, придут, — с наигранным оптимизмом успокоил товарища Агафон. — Небось Луза где-нибудь башкой в свод уперся, а Гребешок его протолкнуть пытается.

Но прошло еще десять минут, потом еще десять, а из подземелья никто не возвращался…

Связь времен

Когда Агафон и Налим поднялись наверх, в главный ход и шаги их постепенно удалились, Гребешок с Лузой дружно обматюгали своего командира.

— На хрен этот фонарь нужен? — проворчал Гребешок. — Слова-то какие выдумал: «Рассказать может!» Чего он и кому расскажет, фонарь этот? Ну, если и есть тут кто, даже если они фонарь найдут, то неужели отпечатки пальцев снимать побегут?

— Да выдрючивается он, — сказал Луза, — начальника изображает. Сэнсей его, видишь ли, ценит. Из «шестерок» в «семерки» произвел. Может, пошлем их на хрен, а? Посидим тут минут пять да и пойдем. Скажем, не нашли и все.

— Нет, — мотнул головой Гребешок, — не стоит гусей дразнить. Черт с ним, сходим, поищем. Мы и так сегодня, то есть уже вчера, проштрафились. Зачем искать себе приключений на задницу? Он не мог далеко укатиться. Самое большее — ступенек на десять. Тут ему и потеряться-то негде.

— Как скажешь, — вздохнул Луза. — Пошли.

Гребешок оказался излишне оптимистичен. Им пришлось спуститься вниз и на десять, и на двадцать, и на тридцать ступенек, но фонарь не обнаружился.

— По-моему, эта лестница конца не имеет, — проворчал Гребешок.

— Точно, блин, — пропыхтел Луза. — Знал бы, кто копал, убил бы. Если большевики того, который такую фигню придумал, грохнули, — молодцы.

— По-моему, того барина, который это выкопать велел, еще при Ване Грозном замочили, — прикинул Гребешок.

— Правда? — спросил Луза.

— Запросто. Насчет замочили или нет — не в курсе. Но то, что этим подземельям не сто лет, а намного больше, — это точно.

— А может, тут клад лежит? — почти всерьез прошептал Луза.

— Жди-ка! — хмыкнул Гребешок. — До нас здесь небось многие побывали. Лестницу-то ведь кто-то откопал. И замаскирована она небось не при царе была, а малость попозже. Лет на восемьдесят этак. Свети лучше на ступени и башку пригибать не забывай.

Лестница совершенно неожиданно перешла в горизонтальный ход. Именно здесь, у последней ступеньки лестницы, лежал, как ни странно, целый и невредимый фонарик.

— Надо же, блин, даже стекло не разбилось, — сказал Гребешок, нажимая кнопку и освещая каменный свод хода. Световое пятно проползло по потолку, по рядам плотно пригнанных друг к другу отесанных камней и неожиданно уперлось в темное пятно.

— Глянем? — предложил он Лузе.

— Пошли лучше наверх, — пробормотал тот. — Чего глядеть?

— А вдруг там клад? — лукаво предположил Гребешок. — Да не бойся, просто глянем, что за дыра, и пойдем.

Дыра на потолке находилась метрах в двадцати от ступенек. Когда

заглянули, оказалось, что это колодец квадратного сечения.

Стенки у него были бетонные, с вмазанными в них стальными скобами. Где-то на высоте трех метров просматривалась крышка, закрывавшая люк, сколоченная из такой же вагонки, что и щит, прикрывавший вход в подземелье из развалин конюшни, — это наметанный глаз Гребешка определил сразу.

— Подсади! — приказал он Лузе.

— На фига тебе это надо? — вздохнул соратник, но поднял Гребешка на вытянутых руках, и тот сумел уцепиться за третью снизу скобу, подтянул ноги и поставил их на нижнюю, затем перехватился и взобрался на самый верх, к деревянной крышке.

Луза стоял задрав голову и светил Гребешку сразу двумя фонарями. Гребешок уперся и откинул крышку, а затем выбрался на бетонный пол. При этом его нога зацепилась за нечто металлическое. Гребешок ощупал железяку — это была лестница, сваренная из прочных стальных арматурин, к крайней ее ступеньке была привязана прочная капроновая веревка.

— Поберегись! — сказал Гребешок, опуская лестницу в колодец и придерживая ее за веревку.

— Ну, блин! — проворчал Луза. — Неймется тебе. Слазь лучше… Нас уже заждались небось. Опять Сэнсей матом обложит.

— Лезь, лезь! — подбодрил Гребешок, когда нижний край лестницы уперся в пол нижнего туннеля. — Ща только глянем — и назад.

Луза установил лестницу попрочнее, сунул один фонарь в карман, второй взял в зубы и, кряхтя, полез наверх.

— Давай, давай, боец! Жирок стрясешь!

Луза вылез и отдал Гребешку тот фонарь, который держал в зубах, они осмотрелись. Туннель, куда они поднялись, шел почти перпендикулярно нижнему. Колодец, соединявший туннели, был пробит как раз в той единственной точке, где их можно было соединить.

Верхний туннель был намного шире, выше и прямее. Тут Лузе не угрожала опасность содрать кожу с черепа или застрять, развернув плечи во всю ширь. Он был не сводчатый, а прямоугольного сечения. Укреплен не камнем, а сборным железобетоном. Ясно, что его сооружали в XX столетии, скорее всего во второй половине. Сразу бросалась в глаза его заброшенность: электрические кабели, протянутые по стенам и потолку, были Порезаны, из них были вырублены куски по нескольку метров Длиной. Часть изоляции была обглодана крысами.

— Ну и забрались, е-мое! — проворчал Луза.

Гребешок водил светом фонаря по полу, постепенно все дальше уходя от люка.

— Миш, завязывай ты эти дела! — взмолился Луза.

— Есть! — торжествующе заорал Гребешок, удалившийся уже метров на двадцать от Лузы. — Иди сюда, глянь! Здесь его кончали, понял?!

Луза подошел, посветил еще и своим фонарем. Глянул, пpoлепетал:

—Е-мое… — и сглотнул слюну, подавляя позыв рвоты.

На бетонном полу темнело большущее багрово-бурое пятно, тухло пахнущее свернувшейся кровью. Тут же, в этом пятне, виднелись подсохшие глянцевитые сгустки, какие-то мелкие клочки откромсанной ножами плоти, выбитые зубы, отрезанные нос и уши, уже разложившиеся и частично превратившиеся в какую-то полужидкую массу неопределенного цвета. Чуть дальше было что-то вроде кострища, в котором лежали обугленные, не до конца сгоревшие ботинки и одежда.

— Уловил?! — восторженно сказал Гребешок, встряхивая Лузу, находившегося в состоянии, близком к полуобморочному. Но тот поспешно отошел от страшного и омерзительного места, зажал рот и нос.

— Соберись, Сева! — укоризненно сказал Гребешок. — Что ты, биомать, как баба?!

Луза лишь замотал головой, от него явно не приходилось ждать помощи. Гребешок понял, что пора возвращаться восвояси, пока Луза в осадок не выпал. Он ведь, в отличие от Гребешка, в ментуре не служил, первого человека застрелил только вчера днем, да и то дуриком.

— Ладно, лезь вниз, — сказал он, похлопав Лузу по плечу. — Перекури там, очухайся. А я еще через пару минут приду. Давай!

— Недолго, Миш, ладно? — проныл Луза, будто маленький мальчик, который боится оставаться дома без мамы.

Но Гребешка обуял охотничий азарт, он не обратил на это заявление никакого внимания. Он уже высветил кровавые полосы-следы, оставленные телом, которое волокли по полу. Они тянулись в самый дальний конец туннеля, туда, куда свет фонаря Гребешка не доставал. Прогуляться по этому следу в одиночку Гребешок не решился, да и вместе с Лузой, пожалуй, не рискнул бы. Уж очень крутые эти ребята, которые почикали Ростика.

Гребешок уже хотел спускаться в нижний туннель, где во тьме что-то бубнил и матерился, пытаясь успокоиться, Луза, когда луч фонаря совершенно случайно наткнулся на какую-то светлую, бесформенную штуковину, лежавшую довольно далеко от высохшей лужи крови. Причем не в той стороне, куда уводили кровавые полосы, а в противоположном конце коридора.

Разглядеть, что именно там лежит, было невозможно. И он прошел несколько десятков метров, добравшись до этого светлого предмета.

Он не выпускал предмет из светового пятна, поэтому, подобравшись к нему метров на пять, почуял легкое сердцебиение. Он разглядел пластиковый пакет. Причем, не пустой. «Пакет с голой бабой!» — память тут же выхватила эту информацию из своих закромов. Нет, Гребешок не мог поверить в такую удачу, боялся сглазить… Последние шаги к пакету он делал с величайшей осторожностью. У него даже промелькнула дурацкая мысль насчет того, а не выставлен ли этот пакет злодеями как приманка… Мол, нагнется за ним Гребешок, тут-то его и сцапают. Или грохнут на месте из темноты, а потом сделают с ним то же, что сделали с Ростиком. Черно-белое фото, на котором изуродованная голова Воинова-Лушина торчала из вспоротого живота, очень явственно проступило из памяти Гребешка. Ему лично очень хотелось, чтоб его личная голова находилась на шее.

А что, ежели господа, разделавшиеся с Ростиком, оставили в пакете вместо той самой коробки, о которой говорила Наташа Сергачева, взрывное устройство?

Но охота пуще неволи. Гребешок, подойдя к пакету, тщательно осмотрел все вокруг: нет ли какой ниточки-веревочки, проволочки-пружиночки или иной какой тяги-растяжки, которая может нарушить его жизнелюбивые планы? Нет, таковых по бокам пакета не нашлось. Однако тяга могла быть упрятана под пакет, одним концом привязана к стальному нагелю, вбитому в бетонный пол, а другим — к чеке или прямо к ударнику. Как в сказке: «Дерни за веревочку — и пойдут клочки по закоулочкам!»

Покрутившись вокруг пакета, края которого были вогнуты внутрь — разглядеть, что у него внутри, через плотный пластик с картинками не удалось, — Гребешок осторожно, задержав дыхание, будто из пакета мог внезапно пойти ядовитый газ, раздвинул края и заглянул внутрь…

Там лежала коробка из белого, довольно плотного картона, на ребрах заклеенная прозрачным скотчем. Именно такой ее представлял Гребешок по рассказу Сергачевой. Больше в пакете ничего не было.

Соблазн сразу же схватить коробку, открыть и посмотреть, что там лежит. Гребешка, разумеется, посетил, но был тут же жестоко подавлен: никто не гарантировал, что доподлинное содержимое коробки какой-либо доброжелатель не заменил на сто граммов пластита-4 или какой-либо более свежей модификацией подобного ВВ.

Гребешок подумал пару минут и нашел более-менее приемлемое решение. Вытащил из кармана куртки перевязочный пакет, который прихватил с собой на всякий пожарный случай, распотрошил его и, размотав бинт, отщипнул от него несколько ниток. Потом скрутил волокно в одну нить, положил на пол, ухватился за концы, держа руки по обе стороны от пакета, и медленно стал протаскивать нитку под дно пакета на себя. Он очень волновался, до холодного пота. Надо было не пропустить момент зацепа. Чуть позже почуешь — хана… Когда руки начали подрагивать, Гребешок отпустил края, передохнул, подождал, пока дрожь уймется, после чего потащил нитку дальше.

Через пять минут он убедился, что никакой растяжки под пакетом нет, и даже посмеялся над собой. Чуть в штаны не напустил, а тут ни фига и не было…

Он уже собрался сунуть руку в пакет и вытащить коробку, как вдруг его посетила очередная дурь. А что, если взрыватель удерживается весом самой мины?

Поэтому прежде, чем вытащить коробку из пакета, Гребешок аккуратно приподнял ее краешек, подсунул под нижнюю грань коробки мизинец, будучи при этом в полной готовности придержать выпадающую чеку. Конечно, никакой чеки не оказалось. Картон был со всех сторон девственно-чист и гладок, скотч нигде не отклеивался, коробку явно после заклейки больше ни разу не вскрывали.

Конечно, на всякий случай Гребешок приложил коробку к уху, но тиканья часового механизма или каких-либо иных подозрительных звуков не услышал. Рискнуть, что ли, вскрыть? Поглядеть, из-за чего людям головы отрезают?

Но именно в этот момент до Гребешка дошло, что пакет с коробкой вовсе не был причиной ужасной смерти Ростика. Поздновато, конечно, но что поделаешь, ведь он больше думал о том, как не взлететь на воздух.

Действительно, если в пакете лежала не мина-заподлянка, а доподлинная и до сих пор не распечатанная коробка, неведомо как попавшая к Ростику на бульваре Декабристов, то получалось, что убийцам она была на фиг не нужна. Они мочили гражданина Воинова дробь Лушина, даже не посмотрев толком, что в пакете.

К сожалению, додумать свои мысли Гребешку не дали. Из люка, ведущего в старинный ход, долетел топот ног и довольно гулкие, знакомые голоса, выкрикивавшие непарламентские выражения по адресу Лузы.

— Где этот козел?! — рычал Сэнсей.

— Там он… Наверху… Ищет… — лепетал басом Луза.

— Какого хрена? Вам когда сказано было вылезать? Вот-вот рассветет на фиг! Хочешь, чтоб нас тут застучали и ОМОН прислали? Нам еще отсюда вылезти надо, к берегу выйти и через реку переправиться, а потом до «Куропатки» доехать… У вас головы на каком месте?

Судя по всему, забеспокоившийся Агафон призвал главные силы, и Сэнсей лично возглавил спасательную экспедицию.

— Здесь я, — сказал Гребешок, нагибаясь над люком. — Нашел, кажется.

— Слезай, дома поговорим… — тоном пониже приказал Сэнсей.

Гребешок взял пакет и полез вниз.

Дома

Разнос, который Сэнсей собирался учинить Гребешку, не состоялся. Начальник даже не стал ничего расспрашивать и проверять. Надо было поспешить, потому что был четвертый час утра, уже рассвело, и орава в десять человек, шляющаяся по развалинам, могла привлечь внимание. Например, бомжей, среди которых наверняка могли оказаться стукачи, или даже ментов, сменивших на службе в парке караул Балахонова. Правда, появление последних в этой части парка было очень маловероятно, но все же риск был. Белесый мокрый туман, который лег на прибрежную часть парка и реку, порадовал Сэнсея. Капрон на веслах подогнал свою лодку к берегу, промокшая публика с тихими матюками влезла в «казанку», крепко увеличив ее осадку. Потонуть, конечно, не потонули, ветра и волны не было, но даже на двух «Вихрях» лодка шла довольно медленно. Тем не менее, до берега добрались благополучно, расплатились с Капроном, уселись в машины и проселками, раза три едва не засев в размокшей грязи, Добрались до «Куропатки».

Сэнсей отправил почти всех греться и отдыхать. По домам они не поехали, заползли ненадолго в сауну, потом приняли слегка под хорошую закусь и легли спать. Гребешка Сэнсей повел к себе в офис на доклад.

Для начала он, правда, налил Гребешку сто граммов настоящей «кристалловской» водки, сам тоже хлебнул и начал расспрашивать. То, что происходило по ходу подземной экспедиции в присутствии Агафона, его не интересовало. Тот уже все пересказал ему. Зато относительно короткое сообщение Гребешка о его собственных открытиях выслушал со вниманием. Пакет с коробкой все это время лежал на столе рядом с бутылкой, но Сэнсей до него даже не дотрагивался.

Пока Гребешок излагал, Сэнсей рисовал на листке бумаги какую-то схему, изредка поглядывая на топографическую карту и план парка с прилегающими улицами и дворами.

— Ладно, — сказал он, дослушав, — молодец. Хоть и надо было тебе вставить за то, что самовольничаешь, но хрен с ним, раз нашел — победителей не судят.

— Надо еще посмотреть, что нашел, — скромно заметил Гребешок. — А то, может, оно и не то вовсе. Подменить могли.

— Если бы подменили, то не в туннеле бросили бы, а где-нибудь в гостинице или нам сюда по почте прислали бы. Ты точно эту штуку не вскрывал?

— Нет, как Бог свят.

— Если так, молодец еще раз. Правда, Ворон насчет того, чтобы коробку не вскрывать, никаких инструкций не спускал, но лично мне лишнего знать не хочется. И тебе, я думаю, оно без надобности. Просил Ворон найти коробку, мы нашли. Пакет именно тот, что был, ошметки в туннеле остались. По следу, я думаю, найдут и тех, кто там копошился. У Ворона есть возможность дать ментам нужные ориентиры, пусть вкалывают, мы свое сделали.

— Можно сомнения высказать? — спросил Гребешок

— Можно, если не лень.

— А не подставит нас Ворон случайно? Дескать, сами замочили, а потом сами и коробку нашли…

— Вот поэтому я и беспокоился насчет того, чтобы ты в коробку не лазил. Пальчики-то твои сейчас только с внешней стороны. Это отмазать можно. А вот если бы и внутри наследил, погорел бы точно и нас подвел бы под монастырь. Мне тоже подстава мерещится, я с тобой на все сто согласен. Точнее, мерещилась, потому что все ваши вчерашние дневные и нынешние ночные выкладки показывают: дело это развивалось как-то само собой. От вашей слежки Ростик ушел случайно, по бабам поехал с коробкой, то есть, должно быть, тоже не зная, что в ней лежит нечто шибко ценное. Наконец, замочили его опять-таки по несчастливой случайности. Во всяком случае, не из-за коробки. Прав ты, не стали бы они оставлять пакет с коробкой в туннеле, если бы за ней охотились.

— Это точно. Только вот непонятно, почему они коробку не вскрыли? И почему затащили его в туннель, а не бросили на воздухе, где-нибудь в кустах?

— Ты логику психов понять пытаешься, господин криминалист. А за то, что это все психи провернули, десять к одному поставить могу. Ладно, то, что они его, глушанув в парке, принесли резать в подземелье, — вполне логично. Но зачем они его из старинного подземелья, о котором мало кто знает, перетащили в другое, которое наверняка имеется на городских планах, — уже непонятно. То, что пакет унесли, а не бросили вместе с платочком, — тоже странно. В пакет носа не сунули и коробку не открыли — это еще страннее. А уж то, что они жмура, которого в подземелье пристукнули, поволокли наверх, в людное место, — вовсе идиотизм.

— Между прочим, мы пока не докопались, как они его вытащили оттуда, — заметил Гребешок, ощущая согревающее воздействие спиртного.

— Не докопались, — согласился Сэнсей. — Но примерно можем себе представить.

Он пододвинулся поближе к Гребешку и показал ему план парка и свою схемку.

— Вот, видишь, это туннель, где Ростика кончили. Он идет от здания дирекции парка. Там когда-то был штаб МПВО, еще при Сталине. А в этом доме, на Матросова, восемь, жили разные средней руки областные чины. Это мне старожилы объяснили. Поскольку тогда думали, что атомная война со дня на день начнется, то везде убежища копали. В первую голову, конечно, для начальства. Под тем домом оно тоже было сделано. Аварийный выход из него, на случай, если дом рухнет и все завалит, сделали в парке. Для нормальных людей такие выходы делали в виде узких лазов, по которым можно только на карачках передвигаться или ползком. Но здесь-то обкомовские инструктора и завотделами обитали. Парторги ЦК с моторного, механического, машиностроительного и азотно-тукового заводов. Директора, секретари парткомов. Их на карачках выводить неудобно, тем более что многие себе шибко крупные брюха и задницы понаели — могли, чего доброго, и застрять. Короче, сделали для них пешеходный туннель. Ну а МПВО, которая этой стройкой руководила, соединила туннель со своим и сделала общий выход в парке. Подальше от строений. Там одно время забор был, говорят, даже часовые ходили, чтоб вредители и шпионы не пролезли. Но потом начальникам новые дома выстроили плюс дачные поселки, МПВО переделали в ГО и тоже из парка куда-то перевезли в более удобное место. Конечно, кого-то назначили все это подземное хозяйство беречь, но ясно, что, когда в доме стали жить простые инженеры и слесаря, уход был уже не тот. Да и насчет неизбежности ядерной войны перестали говорить. Стали за мир бороться. Так все это зачахло. Но дело, конечно, не в этом, а в том, что через этот туннель из парка можно попасть в подвал дома восемь по улице Матросова.

— Так то в подвал, — заметил Гребешок, — а труп между гаражами нашли. Еще не забудь, что там, перед забором, со стороны парка, кто-то перцовым аэрозолем набрызгал, чтоб собачки след не взяли. Вот это вход в подвал, верно?

— Да.

— Смотри, сколько отсюда надо пилить через двор, чтобы до гаражей дойти. И между прочим, все время на виду, из всех окон видно. Конечно, большинство народу в четвертом часу утра еще спит, но ведь сейчас в это время уже светло. Даже если день пасмурный, такой, как сегодня.

— Вот я и говорю, что, кроме психов, никто на такое не решился бы.

— Но мы уже прикидывали, что они должны были по двору крови накапать и крапиву помять в промежутке между гаражами, если бы бросали труп со стороны двора. Это раз. И перец набрызган со стороны парка, а не со двора. А ментовская собака во дворе след не взяла.

Сэнсей почесал отросшую на подбородке щетину и сказал:

— Хрен его знает, может, еще где-то выход на поверхность есть. Перед забором, допустим.

— Его сыскари нашли бы наверняка, — сказал Гребешок уверенно. — И кровь на траве осталась бы. Раз она на крапиве была, значит, вся не стекла, пока тащили. По-моему, надо обязательно еще раз слазить в подземелье.

— А зачем? — хмыкнул Сэнсей. — Ворон больше напирал на коробку. Мы ее нашли. Ростик нам не сват и не брат; порезали его на кусочки — значит, судьба такая. Мы его убийц искать не нанимались, клятву отомстить под красным знаменем не давали. Пусть менты шуруют, им за это зарплату платят. Кстати, если мы слишком часто будем вокруг парка маячить, они ведь и на нас подумать могут. В подземельях, если на то пошло, кое-где наши подметки могли следы оставить. На фига нам это надо? Тем более что коробка нашлась. В общем, иди-ка ты в баню, мойся-грейся, переодевайся в сухое, чтобы от тебя сортиром не воняло, и ложись спать. До полудня не разбудим.

— Ладно, — зевнул Гребешок, — другой бы спорить стал, драться полез, а я подчиняюсь, слушаюсь и повинуюсь.

Гребешок покинул помещение не совсем твердыми шагами: на голодный желудок водочка и в малой дозе его разморила. Сэнсей посмотрел ему вслед с откровенной завистью, потому что позволить себе сразу же заснуть, не уведомив Ворона о находке Гребешка, не мог. Глупо будить шефа в пять утра, вряд ли он сейчас бдит, скорее всего дрыхнет, наслаждаясь утренним покоем. А может, и нет, усмиряет утреннюю эрекцию с какой-нибудь дежурной бабой. И осерчает, если Сэнсей ему сексуальный кайф поломает. Впрочем, вряд ли Ворона станут к телефону звать, чтобы сообщить это приятное известие. Скажут: «Передадим, как проснется, не напрягайся». Тем не менее, Сэнсей знал, что ежели сейчас завалится спать, то промается и проворочается не один час, а заснуть так и не сумеет. Будет зудеть в голове и на сердце свеженькая информация. Поэтому, чтобы спихнуть камень с души, он набрал номер телефона.

Ответил, конечно, не Ворон.

— Алло! Кому не спится в ночь тихую? — значит, попал куда надо. Петухи еще не пели.

— Привет для тестя, — сказал Сэнсей условную фразу. — Большой и горячий.

Это означало, что к телефону желательно подозвать самого Ворона.

— Подожди малость, — велели из трубки. Сэнсей подождал минуты две-три и неожиданно для себя услышал строгий, чуть-чуть сонный голос Ворона:

— Здорово, зять! Есть чего взять?

— Сходил туда, не знаю куда, нашел то, не знаю что.

— Серьезно? — недоверчиво спросил Ворон.

— Как штык.

— Жди. Скоро буду.

Трубка запищала короткими гудками, а Сэнсей горестно вздохнул. «Скоро» означало, что Ворон приедет минимум через полчаса. Подремать, конечно, толком не удастся. К тому же неизвестно, насколько затянется беседа. И чем она кончится, тоже не очень ясно.

Сэнсей прикорнул было в кресле, но задремать так и не успел. Уже через двадцать минут — во скорость-то! — послышались требовательные гудки у ворот «Куропатки». Стряхнув с себя сонливость, Сэнсей спустился на первый этаж и встретил босса у дверей.

— Привет, — Ворон подал руку, Сэнсей ее почтительно пожал.

Бодигарды Ворона остались при машине, бросая по сторонам злые от недосыпу взгляды. Наверх с хозяином поднялись, лишь двое, да и те остались с внешней стороны дверей кабинета.

— Показывай, — без долгих преамбул потребовал Ворон, усаживаясь в кресло.

Сэнсей молча вынул из пакета коробку и положил на стол.

— Открывай, — насупился Ворон, явно отчего-то волнуясь. Сэнсей, в отличие от Гребешка, никакими подозрениями насчет того, что в картонном кубике может быть мина, не мучился. Он ободрал с ребер коробки скотч, повертел коробку в руках, нашел картонный клапан с «язычком» и открыл. Из картонной упаковки на стол вытряхнулась жестяная банка-кубик, ничем не украшенная, но и не ржавая, наглухо запаянная со всех сторон. Внутри ничего не булькало, не шелестело и не гремело, но весила банка не меньше килограмма, то есть явно была чем-то заполнена.

— Похоже, что она… — с плохо скрываемым волнением пробормотал Ворон.

— Жестянку открывать будем? — поинтересовался Сэнсей.

— Подожди малость, — остановил его Ворон, взял кубик в руки и стал внимательно разглядывать. На одной из граней на мутно-зеркальной поверхности жести Ворон углядел какой-то значок, выцарапанный с помощью слесарной чертилки, достал из внутреннего кармана пиджака здоровенную раздвижную лупу и стал этот значок рассматривать. Потом еще более тщательно изучил все паяные швы на коробке. Должно быть, пытался определить, не вскрывал ли ее кто-нибудь.

— Ну ладно… — Ворон убрал лупу в карман и положил коробку в пакет. — А теперь рассказывай, как вы ее взяли, и вообще все, что разнюхали.

Сэнсею показалось странноватым, что Ворон не стал открывать коробку и интересоваться ее содержимым. Тем не менее настаивать на вскрытии он не стал. Прежде всего потому, что там могло действительно оказаться не то, что требовалось Ворону, а во-вторых, потому, что, быть может, ни ему, ни даже самому Ворону и знать не следовало, что лежит в коробке. Потому что много знать в таких делах очень вредно для здоровья. Именно поэтому Сэнсею не очень понравилась та часть вопроса, в которой Ворон потребовал рассказать «вообще все, что разнюхали». Вполне могло получиться так, что Ворону объем знаний куропаткинцев мог показаться слишком большим или вообще излишним. А это могло повлечь за собой далеко идущие и очень неприятные последствия.

Тем не менее, Сэнсей решил все же ничего не утаивать. В том числе и такие острые моменты, как перестрелка в квартире Сергачевой, и подробности ночной экспедиции по береговским катакомбам. Конечно, о последней лучше было расспросить Гребешка с Агафоном, но им еще чин не позволял общаться с таким тузом, как Ворон.

Наверно, если бы Сэнсей не был таким уставшим и не ощущал большого желания поспать, то волновался бы гораздо больше, чем заставил бы Ворона подозревать его в недоговорках и в неискренности. Но усталость вызвала у Сэнсея безграничный пофигизм к собственной судьбе. В принципе ему наплевать, если бы Ворон по завершении рассказа грохнул его из личного оружия. Правда, он хорошо знал, что здесь, на оптовой базе, Ворон на такое не решится, ведь тогда никакие телохранители не помогут ему сохранить свое здоровье целым и невредимым. Сэнсей хорошо знал своих парней, среди которых было полно бывших курбашистов и фроловцев, весьма недовольных тем, что Сэнсей подчиняется неведомо откуда взявшемуся Ворону. Общепризнанного лидера у них, правда, не было, но то, что таковой не найдется, никто гарантировать не мог. Например, тот же Агафон при определенных условиях или даже Гребешок вполне могли повести народ на борьбу. В коммерческо-финансовых делах они, правда, ни шиша не смыслили, но в силовых делах кое-что соображали. Сорок головорезов с двумя-тремя стволами на брата, включая всякие там «мухи» и «шмели», могли самым серьезным образом изменить поголовье преступного мира, перетасовать все карты в давно разложенном пасьянсе и вызвать кучу осложнений в отношениях областных воротил на всероссийской, эсэнгэвской и даже мировой арене.

Поэтому лучшего успокоителя горячих голов, чем Сэнсей, для «Куропатки» было трудно придумать. И Ворон, несмотря на весь свой понт, хорошо это знал.

Впрочем, стрелять в Сэнсея после завершения отчетного доклада он не стал. Слушал он, конечно, внимательно, хотя связность сэнсеевского рассказа оставляла желать лучшего, вопросов не задавал. Кое-что из того, о чем тот говорил, Ворон уже знал из других источников.

Закончив, Сэнсей перевел дух и почувствовал облегчение, будто закоренелый грешник после исповеди. Ворон выдержал минутную паузу, чтобы окончательно расставить по местам все полученные сведения, и произнес мрачноватым тоном:

— Молодцы! Если в коробке действительно то, что надо москвичам, внакладе не останешься. Весенняя история с Фролом замажется только так. Сможешь хорошее место на этом свете подыскать, пожить без возни и нервотрепки. Если тут не то окажется, а что именно должно быть, если по-честному, я и сам не знаю, к нам будет много вопросов. Ко мне поменьше, к тебе побольше. Мне ответить на них будет проще, поскольку коробку я получил от тебя. Если ты случайно на обманку клюнул или этот твой Петушок-Гребешок — один разговор. Если вас кто-то купил, чтобы впарить эту туфту, — другой. Должен сам понимать, что и как может быть. Поэтому на всякий случай еще разок все проверь и уточни. Чтобы быть во всеоружии, как говорится. Уловил?

— Так точно. Могу сразу сказать, что я к этой коробке первый раз прикоснулся уже после твоего прихода. Мне лишние знания тоже ни к чему, и без того башка пухнет.

— Приятно слышать. Теперь об истории с Наташей Сергачевой. Очень все шумно вышло. Два трупа и трое раненых. Сама Сергачева в реанимации с осколочным ранением сердечной сумки. А те четверо, кто к ней заходили, — из лавровской конторы. Муж маленько задолжал, «лимонов» пятьдесят. Все должно было быть без проблем, он даже жене купюры оставил на этот случай. Теперь Лавровка считает, что это он фейерверк организовал. Тех двоих, что живы, упаковали в больничку при СИЗО, поскольку нашли при пушках. Очень активно показания дают. Само собой, не себе во вред. Если эта сучка выживет, еще добавит. Кроме того, уборщица довольно точно твоих бойцов описала. Пока ее показания только у ментов есть, но могут и к лавровским попасть, если пожадничаешь. Я лично эту отсебятину за свой счет не числю.

— Сколько просят?

— Десять тысяч баксов. Проканителишься — Лавровка больше даст. Правда, менты пока еще им не намекали. Но если в течение суток не выплатишь, то намекнут и торговаться начнут.

— За информацию или за наезд?

— Смотря какие финансы наскребут. Если сотню кусков в «зелени» соберут, то и наезд организуют. От ОМОНа в полном составе ты не отмахаешься. Да и не станут вас в куче брать, по домам пройдутся. Но это, конечно, маловероятно. Лавровка все-таки не Солнцево. А вот за информацию тысяч пятнадцать им отстегнуть вполне по силам. На меня Лавровка, конечно, зуб не подымет, тебя лично тоже не решится воспитывать, а вот мальцов, которые парней замочили, могут обидеть.

— Если они это сделают, — скривился Сэнсей, — я Лавровку в Грозный перепашу. А Филю Рыжего, который у них за верхнего, уделаю не хуже, чем наши неизвестные друзья Ростика. Они и так до фига выступают, я смотрю. Забыли, блин, что такое «Куропатка»? Могу напомнить!

— Ты, Алеша-сан, — вежливо заметил Ворон, — шибко крутой что-то стал. Но выдрючиваться надо аккуратно, без лишнего понта. А то крылья пообломают.

— Тебе виднее… — совсем не покорным тоном произнес Сэнсей, намекая на птичью кликуху шефа.

— Короче, ты с ментами рассчитаешься или на тебя должок повесить?

— Все равно, как я понял, оплата через тебя пойдет. А насчет должка, так ты сперва вспомни, когда последнюю проводку оплатил. И взнос мадам

Портновской на наш счет еще не поступил. Спиши с себя, я согласен.

Ворон мрачно посмотрел на Сэнсея, у которого были красные от недосыпа глаза и очень большое желание сделать что-то в духе Курбаши или Фрола. Сегодня с ним не стоило разговаривать излишне резко — это Ворон печенкой почувствовал.

— Ладно, не будем рычать, братан, — примирительным тоном заметил он. — Все понимаю, устал ты, не выспался, перенервничал. Но я тебе все-таки напомню, что резкостей в нашем мире не любят. И бабки, извиняюсь, сейчас решают больше, чем количество стволов. Если хочешь со мной ругаться, ругайся. Сам берись за дело, ворочайся в Лутохино, крути финансы, контролируй, договаривайся с поставщиками. О, смотри-ка, огонь в глазах резко уменьшился! И правильно, что уменьшился. Потому что жизнь — это не только «от бедра — и веером». Или какой-нибудь там уракэн по морде. И ты через полтора месяца самостоятельной жизни останешься не только без штанов, но и без стволов, потому что бесплатно на тебя твои бойцы пахать не будут. А без стволов ты — сявка, понял? Понял, понял, я по глазам вижу. Молодец.

— Я-то понял. — Сэнсей действительно приутих, потому что в общем финансовом положении конторы ощущал себя глухим профаном. — Но и ты пойми, что я маленько покруче «шестера». И если кто-то из твоих друзей заметит, что мы не в ладах, то может быстренько поменять твое финансовое положение. Стволы — они в переходный период очень даже нужная вещь. «Винтовка рождает власть!» — это товарищ Мао сказал.

— Ты еще идеи Чучхе процитируй, — усмехнулся Ворон, хотя сердце у него несколько екнуло. «Друзей», которые могли бы перекупить у него сэнсеевскую команду, имелось предостаточно. Конечно, Сэнсей вполне мог и блефовать, но черт его знает, какие ему могли сделать предложения? Зато его сорок бойцов вовсе не были блефом. Конечно, у Ворона, если посчитать по всей области, набралось бы человек двести, но это был совсем не тот товар, да и собрать их в кучу он просто не сумел бы: эти ребята тихо жили по своим городам и поселкам, стригли местных торгашей и держались за штаны Ворона по одной простой причине — за Вороном была «Куропатка». Именно ее грозного имени боялись те, кто при всех других условиях послал бы Ворона в дальние страны или просто на три буквы. Ехать на разборку с «Куропаткой» вызвались бы лишь неопытные юнцы, не понимающие, что жизнь дается человеку один раз…

Прочно внедрились в областной блатной фольклор мифы и легенды о том, как курбашисты в 1995 году начисто и без потерь ликвидировали контору Вовы Черного, как они якобы (на самом деле все не так было) положили в гроб прокуроров Балыбина и Грекова, как Фрол с миллиардом долларов и заложниками (профессорами-атомщиками, конечно!) улетел в Штаты, перед тем расстреляв вблизи «Куропатки» четыре джипа самого крутого областного авторитета Степы (и это была лажа, но народу нужны герои!). Конечно, все эти саги и былины состояли из достоверных фактов не больше чем на четверть, и в области были люди, которые знали, как все было на самом деле, но тем не менее авторитет «Белой куропатки» был высоким.

И если бы, упаси Господь, кто-то в области узнал, что у Ворона с «Куропаткой» напряги, то коммерческим интересам его был бы нанесен непоправимый урон.

— Нам не надо с тобой ссориться, — сказал Ворон совсем уж миролюбиво. — Винтовку, то есть тебя, уважают только тогда, когда она с патронами и из нее есть кому выстрелить. Да еще и прицелиться надо. Согласен?

— А ты, стало быть, на роль стрелка претендуешь? — усмехнулся Сэнсей.

— Нет. Я только указательный палец, который на крючок нажимает. А есть еще руки, которые винтовку держат и наводят, глаза, которые целятся, голова, которая цель выбирает. В этом наше взаимодействие. В системе работаем, понимаешь, корефан?

— Догадываюсь. Хватит философией заниматься! Возник конкретный вопрос: как произвести отмаз от ментов и как не обостряться с Лавровкой? Ты говоришь: «С тебя десять тысяч». Я говорю: «Производим взаимозачет». Что еще надо?

— Согласен.

— Тогда еще вопрос. Будем продолжать копать по тем мальчикам, которые урыли Ростика, или это уже не надо?

— Я тут тебе не указ. Конечно, если в коробке то, что надо, — проблем не будет. Москве за Ростика никаких компенсаций не надо. В принципе они даже по поводу того полмиллиона баксов в кейсе не переживают. У них свои каналы, вернут, если отстегнут немного. В конце концов, не испарились эти деньги, у ментов лежат. Еще раз скажу, что если в банке будет не то, что нужно, то надо будет точно узнать, кто мог прибрать то, что там было. А это могли быть только те, кто потрошил Ростика, или их заказчики. Вот на этот случай я бы подготовился.

— Спасибо за совет, — иронически произнес Сэнсей. — Только и тебе можно было немножко активнее поработать. Мы ведь только снизу копать можем. А у тебя контакты наверху есть…

— Не бойся, — успокоил Ворон, — задействуем.

Загвоздка

Проводив Ворона, Сэнсей еле дошел до койки, которая стояла у него в комнатушке без окон, примыкавшей к кабинету, и трупом повалился спать с чувством исполненного долга и с горячим желанием вообще не просыпаться. По крайней мере до полудня.

А вот Ворон, который тоже недоспал в эту ночь, не мог себе позволить такую роскошь. Ему надо было срочно вылетать в столицу.

«Шевроле-Блейзер» в сопровождении малиновой «девятки» еще только выезжал из-под указателя «Колхоз имени XXII партсъезда», а Ворон уже был мыслями в столице нашей сокращенной Родины, где ему предстояло, конечно, много волнительных минут, несколько жутких мгновений, но зато потом, возможно, все его проблемы будут решены.

Господину Гнездилову Борису Андреевичу, кем числился по паспорту Ворон, срочно требовался билет на Москву. К сожалению, он еще не имел личного самолета, и приходилось заказывать для себя и трех сопровождающих места в «Ту-134». Волнительные минуты он планировал испытать в предвкушении встречи с очень большим человеком, которому позарез была нужна жестяная коробка, найденная Гребешком. Жуткие мгновения господин Гнездилов должен пережить — и желательно без инфаркта! — тогда, когда большой человек прикажет кому-то, возможно, в отсутствие Бориса Андреевича, вскрыть жестяную коробку. Ворон действительно не знал, что в коробке и зачем она нужна. Впрочем, он, как и Сэнсей, ничуть не страдал от своего неведения. Много знать опасно, и кроме того, появляются разные соблазны. Например, знай Ворон наверняка, что в коробке, допустим, лежит килограмм бриллиантов размерами с голубиное яйцо, то не раз испытал бы искушение исчезнуть вместе с ними. С килограммом золота или платины была бы та же история.

Дело было вовсе не в том, что Борис Андреевич страдал клептоманией и не мог не воровать. Или, допустим, был таким вором-профессионалом, что спереть что-либо для него было трудовым подвигом, делом профессиональной чести. Вовсе нет. Ворон не был вором, если иметь в виду уголовную специализацию и иерархию. Во всяком случае, он ни разу не сидел в тюрьме. А для того, чтобы стать вором, это — обязательное условие. А для того, чтобы сесть в тюрьму, надо как минимум попасться. Именно этого господин Гнездилов делать не собирался. Тем более что одно дело — попасть в руки российского правосудия, у которого закон что дышло, а совсем другое — в руки не связанных узами законов криминальных структур. У последних все просто и быстро, без длительных разбирательств, прений сторон и последнего слова подсудимого. Поскольку гипотетические ценности в жестяной коробке были явно нелегального происхождения, то шансов угодить под «криминальное следствие» было намного больше.

Оттого, что Борис Андреевич не знал, каково содержимое коробки, соблазн заметно уменьшался. Там ведь мог оказаться свинцовый контейнер с радиоактивным веществом, ампула с каким-нибудь супервирусом, образец наркотического вещества нового типа, пузырек самого новейшего яда или, допустим, какой-либо человеческий орган, предназначенный для трансплантации. Сбагрить такое можно только тем, кто это заказывал, поскольку большая часть человечества от всех этих предметов шарахается. Тем не менее те, кому это нужно, больно, скорее всего до смерти, ушибут того, кто посягнет на их жестянку.

История с Ростиком началась для Ворона примерно на два дня раньше, чем для Сэнсея. Из Москвы прибыл гость — неофициальный курьер того самого «большого человека». Он передал фотографию еще живого и прилично одетого Ростика, которую позже использовали в своих поисках Гребешок и Агафон, а также небольшое досье на Лушина Валерия Михайловича. А устно курьер передал, что господин Соловьев — так звали «большого человека» — очень заинтересован в том, чтобы за Лушиным В.М. установили негласный контроль и он не ощущал в областном центре полной безнаказанности. Иными словами, нужно было ходить за ним по пятам, а самое главное — не просмотреть, когда Ростик (о том, что В. М. Лушин еще и Ростислав Воинов, в досье упоминалось) обзаведется жестяной коробкой в белой картонной упаковке. Желательно было также узнать, от кого и как он получит эту коробку. Сцапать Ростика разрешалось только в момент выезда из города. Картонную упаковку вскрыть дозволялось, жестяную — ни под каким видом. На одной из граней жестянки должна быть выцарапана метка: треугольник, вписанный в круг, а в треугольнике — буква В. Именно эту метку высматривал Ворон, когда «принимал» жестянку от Сэнсея.

После задержания, точнее, после похищения, Ростика необходимо было доставить в надежное место (Ворон избрал для этого оптовую базу), куда должны были приехать посланцы господина Соловьева и определить дальнейшую судьбу пленника. Скорее всего весьма незавидную.

Надо заметить, что о кейсе с пятьюстами тысячами долларов Ворон был осведомлен. Более того, господин Соловьев пообещал ему, что двадцать процентов от этой суммы Борис Андреевич может взять себе в качестве компенсации расходов по отлову Ростика.

Конечно, все вышло не совсем так, то есть, если уж быть точным, совсем не так. И то, что прозевали момент получения Ростиком злополучной коробки, и то, что Воинова потеряли из виду в кинотеатре, и то, что Ростик вместе с коробкой угодил в чужие руки, — все это можно было бы назвать полным провалом. Людей служивых за такую работу снижают в должности, в звании, предупреждают о неполном служебном соответствии или увольняют по профнепригодности. Господин Гнездилов хорошо знал это, поскольку и сам довольно долго был таким служивым человеком. До осени прошлого года.

В криминальных кругах персональная ответственность намного серьезнее, а в деле, подобном этому, она предоставляет суровую коммерческую альтернативу: или продавай последние штаны, дабы выплатить компенсацию за моральный и материальный ущерб, или покупай белые тапочки. Конечно, Ворон сразу же доложил насчет того, что во всем виноваты обормоты Сэнсея, но ему строго заметили: это его проблемы. Если в течение недели коробка не будет найдена, то на Ворона будет начислен долг в один миллион баксов. Естественно, со счетчиком, добавляющим к основной сумме по тысяче долларов за день просрочки. Счетчик начинал работать на восьмой день с момента гибели Ростика. Если в течение месяца со дня включения счетчика требуемая сумма не будет передана Соловьеву, то Ворон автоматически исключался из списков живых людей. Борис Андреевич не имел оснований сомневаться, что свои договорные обязательства господин Соловьев выполнит. Более того, он прекрасно знал, что если сказали «автоматически», значит, действительно пришьют из автомата.

Миллион, конечно. Ворон найти сумел бы, но он у него был никак не лишний. Такие непредвиденные расходы до основания потрясли бы его контору, вызвали бы целую цепь займов-перезаймов, задержек-отсрочек, продаж-перепродаж, отчего вероятность финансового краха и получения в счет долга пули от кредиторов или должников резко повышалась. Повышалась и вероятность внутриобластного передела имущества. С той же Лавровкой, наконец. Против Лавровки у Ворона имелась одна реальная сила — Сэнсей. В принципе он был мужик податливый и неупрямый, но мог очень больно огрызнуться. А если почует, что Ворон собирается сделать из него козла отпущения, мог наделать много неприятностей.

В общем. Ворон уже прикидывал возможности своего срочного исчезновения из области, а затем из российских пределов вообще. Конечно, стартового капитала в пятьдесят тысяч баксов, уже лежащего в одном из банков на Кипре, и киргизского паспорта для приличной жизни за рубежом было маловато. Тем более что для серьезных людей вроде Соловьева достать Ворона и в Киргизии, и на Кипре было не так уж трудно. Но кое-какой шанс пожить подольше все-таки предоставлялся.

Так что сверхранний звонок Сэнсея его обрадовал. Надо же! Давал три дня, а он за сутки успел. Конечно, еще волнует вопрос, не подменили ли содержимое коробки, но непохоже, чтоб ее распаивали и запаивали вновь. В конце концов, за содержимое он. Ворон, не отвечает. Что там было, ему не говорили. Просили коробку — нате и отвяжитесь. А если в коробке окажется нужный товар, господин Соловьев обещал сто тысяч баксов. Это уже кое-что. Можно тихонько распродать все в здешних местах и отвалить на Кипр с киргизским паспортом, к тому ж с гораздо большими бабками.

С билетами все решилось быстро. Свободных мест было завались, правда, погода пока оставляла желать лучшего.

— В аэропорт едем, Борис Андреевич? — поинтересовался водитель, слушавший, как Ворон заказывал билеты на московский рейс.

— Сейчас 6.27, — Ворон посмотрел на часы, — а первый рейс на Москву в 9.30. Да еще наверняка задержат, видишь, погода какая. Можно на часик заехать позавтракать. А то встали ни свет ни заря, протряслись на голодный желудок. В аэропорту ресторан поганый, крысами еще накормят. Давай-ка в «Филумену» заскочим.

— Бу сделано! — бодро отозвался шофер.

Ворон вытащил мобильный и нажал шесть кнопок.

— Коля? Привет, дорогой, Гнездилов говорит. Нужен завтрак на шесть персон. Плотный. Отбивные с картошечкой, салатик, бутерброды. Вина не нужно. Лучше кофе. Действуй, родной, действуй. Через четверть часа подъедем.

Действительно, через четверть часа «Шевроле-Блейзер» и «девятка» притормозили на углу улицы Новаторов и возрожденной из забытья Крестовоздвиженской (бывшей Урицкого). Здесь, в бывшем хозмаге, где когда-то был потрясающий выбор гвоздей и шурупов, вот уже несколько лет располагался ресторан «Филумена», который старожилы упрямо именовали «Шурупом».

Швейцар с бородищей, расчесанной на две стороны в подражание адмиралу Макарову, почтительно поклонился господину Гнездилову, сунувшему ему в ладонь полтинник. Вышибалы, у одного из которых на щеке просматривалась свежая ссадина, тоже изобразили приветливые улыбки, хотя получилось у них это неважно. Должно быть, сказывалась бессонная ночь.

Распорядитель Коля, в алом пиджаке, при бабочке на слегка помятой рубашке, с выражением совершеннейшего почтения и преданности на упитанном личике, залепетал:

— Борис Андреевич, милости просим! Прошу, господа, прошу проходить…

На втором этаже в отдельном кабинете уже был накрыт стол на шесть персон, а также стояли в ожидании распоряжений две стройненькие официанточки.

Пока Ворон с пятью сопровождавшими завтракал, у машин оставалось еще трое. Их должны были сменить те, кому Ворон велел побыстрее ворочать челюстями. Одному из сторожей было поручено приглядывать за коробкой, упакованной в толстый, металлической расцветки кейс типа «президент».

Вот он-то и обратил внимание на то, что на противоположной стороне Крестовоздвиженской, у ларька, остановилась «девятка» с тонированными стеклами. Ларек работал, и в том, что водитель, выйдя из машины, сходил за сигаретами, ничего особенного не было. Так же, как и в том, что после этого машина отъехала от тротуара, проехала несколько метров до перекрестка, развернулась и, промчавшись мимо «Филумены» и припаркованных около нее машин, свернула за угол, на улицу Новаторов. Охранник Ворона автоматически отметил, что номер «девятки» был нездешний, а из соседней области.

— Приперся за семь верст киселя хлебать… — заметил он, обращаясь к дремлющему на сиденье водителю «Шевроле».

— Кто? — зевнув, произнес тот.

— Да так, думаю про себя. Народ из области в область мотается, бензин жжет. Все ищет, где чего дешевле взять, а потом дороже продать…

— Жить-то надо, — зевнул водитель. — Это нам зарплату вовремя платят. А работяги лапу сосут. Вот и крутятся помаленьку. Тем, у кого машины есть, еще ничего. Хоть покалымить можно.

— Ну, этот, на «девятке», не бедненький. Торгаш наверняка. Судя по прикиду.

— Вон, ребята идут. Сейчас жрать пойдем.

Действительно, на ходу дожевывая пищу, к машинам возвращались трое охранников. Проголодавшиеся поспешили в ресторан, поднялись на второй этаж, где трапезничал Ворон.

— Ну как? — спросил он у того, кто отвечал за коробку, — Передал чемоданчик?

— С рук на руки, как положено.

— Тогда жуй, подкрепляйся.

Позавтракав, Ворон оделил полтинничными бумажками официанток, погладив их по спинкам и ниже. Затем в сопровождении спутников спустился к машинам.

— Так, — сказал он, занимая место на заднем сиденье «Шевроле» и поглядывая на часы, — всего-то без пяти восемь. Быстро управились. Не спеша поедем. Не гони зря, Васек.

— Как скажете, Борис Андреевич.

Город уже помаленьку просыпался, оживал. Пошли автобусы, покатили грузовики. Шлюхи в одиночку и парами, позевывая, шли по домам. Бабки с пивом и воблой занимали позиции на бойких местах. Алкаши спешили к ним на «похметологические» сеансы. Бомжи выползали из своих нор и рассасывались по рынкам и толкучкам, постепенно наполнявшимся народом. Работяги и служащие впихивались в городской транспорт, не заботясь об оплате проезда. Кое-где еще виднелись на стенах мокрые и расползшиеся плакаты с физиономией седовласого президента: «Голосуй или проиграешь!». Проголосовали…

Справа вывернула «девятка», та самая, с затемненными стеклами и номером из соседней области. Охранник, приметивший ее в первый раз, и теперь обратил на нее внимание. Она ушла было вперед, но потом остановилась у тротуара и оказалась сзади. Через пару минут она снова оказалась метрах в пятидесяти от «Шевроле».

— Борис Андреевич, — доложил хранитель коробки, — эта «девятка» второй раз появляется. Первый раз у ресторана проезжала, теперь здесь за нами тянется.

— Думаешь, «хвост»? — довольно благодушно произнес Ворон.

— Всяко может быть.

— Приглядывай за коробкой, — Ворон глянул в зеркало заднего вида. «Девятка» как раз в это время повернула влево и исчезла из поля зрения.

— Нет, это не за нами. Номер не заметил?

— 45-79. А по буквам нездешняя.

Не превышая скорости, доехали до окраины. Мелькнула белая надпись на синем указателе: «Аэропорт — 10 км».

— Прибавь-ка, — неожиданно велел шоферу Ворон. — По-моему, действительно кто-то прицепился.

Знакомая «девятка» промелькнула среди машин, вывернувших на Московское шоссе со Свято-Никольской улицы.

Ворон вытащил рацию, служившую для связи с машиной сопровождения:

— Витя, пропусти нас вперед и отожми от нас 45-79, которая вышла из второго ряда. Видишь?

— Сделаем, проходите.

— Васек, поддай, обходи Витю.

Малиновая «девятка», прикрывавшая «Шевроле» спереди, сбавила скорость и пропустила джип с патроном вперед. Васек, наоборот, надавил на акселератор, стрелка махнула к восьмидесяти.

— Борис Андреевич, — забеспокоился хранитель коробки, — отрываемся от сопровождения. Зря.

— Помолчи.

— До поворота на аэропорт полтора километра, — доложил Васек. — А там всего ничего.

«Шевроле-Блейзер» уже на скорости девяносто километров в час подлетел к повороту, на пустынную, обсаженную ровными высокими елками дорогу, ведущую к аэропорту.

Обе «девятки» отстали на километр и к повороту явно не торопились.

— Блин, — уже недовольный тем, что оторвался от охраны, проворчал Ворон,

— заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет… Витя! Ты где, япона мать?

— Поцеловались с этим чайником, — отозвалась рация. — Фару об наш бампер разбил, козел! И прямо перед гаишником, сука…

— Платите на фиг, сколько попросят, и догоняйте! Не выступайте на ментов!

— раздосадовано бросил Ворон.

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивающе сказал Васек, немного сбавив газ, — это не «хвост» был, раз тюкнулся. Все нормально, доедем…

Но тут откуда-то справа, всего в пятидесяти метрах от «Блейзера», на дорогу вывернулся грязный самосвал «ЗИЛ-130». И встал наискось, перекрыв шоссе.

— Тормози! — заорал Ворон, в ужасе глядя на стремительно приближающийся кузов, облепленный закаменевшим цементом. Васек нажал тормоз до отказа, одновременно крутанул баранку влево, и джип вскользь, правым крылом ударился о кузов самосвала. «Шевроле» закрутило по мокрому асфальту, он задом влетел в левый кювет, перевернулся и крепко лег на крышу, приняв весь удар в район лобового стекла.

Оглушенный, но не Потерявший сознания, Ворон дотянулся до ручки дверцы, сумел ее отворить и выкатиться наружу. Следом за ним с пистолетом в одной руке и с «президентом» в другой выскочил хранитель коробки. Шофер Васек и еще один охранник, сидевший на переднем сиденье, крепко порезанные, копошились, пытаясь выбраться.

Прежде чем Ворон успел оклематься, из-за елок выскочили два человека в камуфляжках и зеленых вязаных масках, почти начисто скрывавших лица. Парень, державший чемоданчик с коробкой, не успел поднять пистолет — негромко стукнула короткая очередь из автомата с глушителем, и пара пуль почти одновременно ударила охраннику в голову. Он без крика ткнулся лицом в траву.

Ворон лихорадочно сунул руку за борт пиджака, туда, где лежал «ПСМ», но один из налетевших нажал на спуск бесствольного устройства «удар», и струя парализанта, плеснувшая Ворону в лицо, надолго погасила его сознание…

Еще две короткие очереди сквозь стекла кабины — и те, кто мучился, пытаясь выбраться оттуда, успокоились навсегда.

С просеки, откуда выкатился самосвал, проворно вывернула белая «скорая» — «рафик» с красными крестами и замазанными окнами. Задняя дверца распахнулась, оттуда выпрыгнули двое в белых халатах и выволокли третьего, явно не способного идти самостоятельно, одетого в грязную, промасленную куртку и серую кепку. Сидевший в кабине самосвала водитель в черных перчатках, смотревшихся даже для дождливого лета немного не по сезону, открыл левую дверцу и помог людям в белых халатах втащить невменяемого в кабину и усадить за руль. В это время те двое, что расстреляли охрану Ворона, впихнули труп бывшего хранителя коробки в «Шевроле». Затем они подхватили под руки и за ноги парализованного Гнездилова и бросили на носилки в салон «скорой». От самосвала уже бежали трое остальных. Бывший водитель самосвала, отойдя за капот «ЗИЛа», подождал, пока «скорая» объедет грузовик, а затем навел на окно перевернутого «Шевроле-Блейзера» короткую металлическую трубу — одноразовый огнемет «шмель». Хлопок! Снаряд с горючей смесью точно влетел в боковое стекло. Вихрь пламени охватил джип изнутри, начисто сжирая трупы, затем еще рванули баки, добавив огоньку… Чадный серо-черный дым заклубился, стелясь над дорогой.

А «скорая» уже неслась к аэропорту, голося сиреной и сверкая мигалкой. Круто повернув налево, она промчалась мимо главного весьма облезлого серого двухэтажного здания постройки 50-х годов и, не сбавляя скорости, влетела в боковые ворота. Охранники в аэрофлотовских фуражках и зеленом камуфляже шарахнулись от брызг, плеснувших из лужи, но останавливать «рафик» не стали. Им только что позвонили и приказали пропустить.

Машина покатила в дальний угол аэродрома, где стоял серо-голубой двухмоторный «Ан-26». Развернувшись задней дверью к самолетной аппарели, «рафик» остановился. Дверь распахнулась, из нее выпрыгнули несколько человек в белых халатах, они выдвинули носилки, на которых лежало тело с наглухо забинтованной головой. Кто-то из медиков держал капельницу, остальные тащили носилки.

Охранники в серых камуфляжках, стоявшие у самолета с автоматами в положении «на ремень», проводили взглядом представителей самой гуманной профессии. Они даже не обратили внимание на то, что у большей части медиков из-под халатов проглядывали зеленые камуфляжные штаны и десантные ботинки.

«Рафик» с красным крестом, погасив мигалку, неторопливо отъехал от самолета, который уже начал поднимать аппарель. В кабине «скорой» остались два человека в белых халатах. Машина покатила не к тем воротам, через которые проехала на летное поле, а в другую сторону, к приземистому зданию медсанчасти, где парковались санитарные автомобили аэропорта. Там, среди нескольких однотипных «рафиков», «скорая» остановилась. Те двое, что на ней приехали, вышли из машины уже без халатов, в черных джинсовых костюмах, кроссовках и с двумя большими хозяйственными сумками. Они вошли в здание медсанчасти, прошли через проходную на крылечко, выводящее за ограду аэродрома, и сели в зеленую «шестерку», погрузив в нее сумки. «Шестерка» покатила по неасфальтированной гравийной дорожке, ведущей в деревушку, расположенную в километре от аэродрома. А оттуда, из деревушки, по такой же дорожке добрались до выезда на Московское шоссе. Как раз в это время «Ан-26» уже занял отведенный ему эшелон по высоте и взял курс на Москву.

Врачи, присев возле носилок, обсуждали состояние пациента.

— Не сдох он у вас? Не перестарались?

— Нормально. Долетит, раньше смерти не помрет.

— Когда очухается?

— Минут через пять-десять. Тогда введем через капельницу снотворное.

— Сколько проспит?

— До Москвы хватит с гарантией. Часа два — два с половиной.

— До Москвы три часа лета. Более сильную дозу нельзя?

— Лучше не надо, если он живым нужен. После парализанта может не выдержать.

— А если он концерт в людном месте устроит?

— Тогда придется применить «чердачный вариант».

— Это что такое?

— А это когда быстро и крепко бьют по «чердаку». Так, как мы сегодня сработали. Надо думать, что господин Соловьев будет нами доволен…